Выписка из лондонских журналов
Выписка из лондонских журналов
——
Выписка из лондонских ведомостей
Выписка из лондонских ведомостей
——
Выписка из лондонских журналов, Английская_литература, Год: 1803
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Некто Иосиф Ристон издал на сих днях книгу, в которой он убедительно доказывает, что самые ужаснейшие злодейства в мире рождаются от привычки — есть мясо! Доказательства ученого господина Ристона все основаны на истории. Скифы пили сначала кровь овец и коров, а после кровь своих неприятелей. Бесчеловечный характер диких арабов происходит от того, что они едят верблюдов. Англичане любят лошадиную скачку, звериную ловлю, травлю быков, сражения бедных петухов и кулачные бои оттого, что любят бифштекс и ростбиф, а склонность к таким варварским забавам приготовляет человека к злодейству. У нас было, к несчастью, много дурных, жестоких королей, от того, что все они были великие звероловы. Скалигер рассказывает, что Яков I, в прочем добродушный человек, выходил из самого себя, когда не мог догнать оленя. ‘Бог на меня прогневался, говаривал он, если не убью этого зверя’ — и, догнав бедное животное, с адской радостью обагрялся его кровью. — Мы торгуем неграми также от любви к мясной пище, и господин Виндам не проповедовал бы войны, не хвалил бы в парламенте травли быков, если бы он не наполнял своего желудка бифштексом. Вольтер всего более доказал свое остроумие тонким замечанием, что Карл IX не стрелял бы из ружья в протестантов, если бы он не написал книги о звериной ловле: привыкнув душить зайцев, его величество вздумал позабавить себя и Варфоломеевским кровопролитием. — Одним словом, если бы люди не умерщвляли зверей, то они не умерщвляли бы и друг друга.
Недавно умер в Лондоне Альдерман Кадель, первый из английских книгопродавцов. Он имел такую славу в ученом свете, что всякая книга, им напечатанная, скоро продавалась. — Кадель был учеником и товарищем славного Миллара, который жил дружно со всеми великими гениями царствования Георга II: с Варбуртоном, Томсоном, Фильдингом, Юмом, Робертсоном и Джонсоном. Он печатал одни хорошие книги, и ценил их не по числу страниц, а по таланту. Сам Фильдинг рассказывал друзьям своим следующий анекдот. Он был еще в великой бедности, когда написал Тома Джонса, не знал, как сбыть его с рук, и сердечно обрадовался, когда один книгопродавец предложил ему за сей роман 25 фунтов стерлингов. Фильдинг, будучи знаком с Томсоном, показал ему свой манускрипт. Сей великий стихотворец, прочитав несколько глав, сказал ему: ‘Я найду купца для вашего романа’ — и на другой день повел его обедать в таверну с Милларом. Сей книгопродавец спросил бутылку шампанского, выпил здоровье автора Тома Джонса, и сказал Фильдингу: ‘Я не люблю торговаться, даю вам за манускрипт 200 фунтов стерлингов, и не прибавлю ни шиллинга!’ ‘Двести фунтов! воскликнул удивленный автор: он не стоит и половины…’ ‘Нужды нет: дело сделано, и мы его напечатаем’. — Сей роман так полюбился публике, что в несколько дней раскупили все издание. С того времени Фильдинг и Миллар сделались друзьями. Первый не знал бережливости, и мало-помалу задолжал последнему 25000 рублей. Миллар перед смертью изодрал Фильдинговы расписки, чтобы наследники не требовали с него денег. — Кадель был таков же, и любил щедро платить хорошим авторам. За первое издание Реобертсоновой Истории Карла V он сам предложил сочинителю 40,000 рублей, и все известные писатели хотели иметь дело с одним Каделем: Гиббон, Фергюссон, Смит, Блер, Джллис, Митфорд и прочь. В другой земле такой щедрый книгопродавец мог бы разориться, но Кадель оставил после себя миллиона два: ибо англичане имеют слабость любить таланты в своем отечестве и знают цену хороших книг.
Подагра есть одна из самых мучительнейших болезней, и до сего времени терпение и фланель считались единственным от нее лекарством. Ныне открыли верный способ избавляться в несколько часов от самой жестокой подагры — и способ весьма простой: намазать соком одного плода больное место, и в тот же день прыгать в английских контрдансах, если угодно. Открытие столь благодетельное стоит телеграфа и даже гальванизма. Мы видим нетерпение подагристов, они все приподнимаются с кресел своих и в один голос спрашивают об имени плода… К несчастью, оно еще не объявлено, но два медика, весьма известные в Англии, публиковали в ведомостях, что они знают его, лечили им, и видели удивительную пользу. Человек, который случайным образом нашел сие лекарство, хочет сперва опытом удостоверить публику в его действительности, призывает к себе больных, открывает свою тайну некоторым докторам, обязывая их молчать до времени, и наконец все обнародует, в надежде, что парламент изъявит ему знаки государственной благодарности.
Давно уже Англия славится чудаками. Ныне внимание лондонской публики обращено на одного из них, живущего в Сити, против дома Ост-Индской компании. Отец его был знаменитый и богатый купец, торговавший железом, жил хорошо, ездил в карете и старался наилучшим образом воспитать сына, который путешествовал, провел год в Италии, несколько раз был в Париже и говорит совершенно как по-итальянски, так и по-французски. При жизни отца он любил щеголять, одевался всегда не только по моде, но и богато: носил шитые серебром и золотом кафтаны, чесался волос к волосу, и никогда не надевал шляпы. Но с некоторого времени сделалась в нем удивительная перемена: он стал первым неряхой в Лондоне, и даже отвратительно гадким как в образе жизни, так и в платье, сидит в лавке своей без кафтана, в одном замаранном и худом камзоле, в черной рубашке, никогда не умывается, не чешет головы, не стрижет ногтей, и прозван — чертом! Окна в лавке его всегда затворены, и товары лежат кучами в страшном беспорядке. На вопрос: для чего он ходит без кафтана? чудак наш отвечает: ‘Не имею времени одеться, все думаю о делах своих, и дни проходят. Пятнадцать лет собираюсь открыть окна в лавке, и не нахожу свободной минуты’. Дом его внутри и снаружи равно нечист. Разбитые стекла залеплены бумагой, трубы уже лет десять не чищены. Несмотря на то, Ричард (так называется сей удивительный человек) говорит умно и приятно. Некоторые думают, что он странностью своей желает только заманивать к себе купцов. Соседи брались на свои деньги выбелить его дом и лавку. ‘Ни за что не соглашусь, сказал он: магазин мой известен в чужих землях под именем нечистого, и я могу разориться, если дам ему другой вид’. Ричард не держит слуг, выходя из дому, запирает двери большой железной цепью, и дает несколько копеек одной бедной торговке, чтобы она поглядывала на замок до его возвращения. Скупость его чрезмерна: он весьма редко разводит у себя огонь в комнате, а когда холодно, то садится в короб, наполненный соломой. Прежде Ричард любил женщин, а ныне ни одна из них не смеет идти к нему в лавку без надежного проводника. Некоторые люди — разумеется, не дальнего ума — готовы божиться, что он, как второй Рауль синяя борода, умертвил несколько женщин и бережет их головы в одной запертой комнате. У него в самом деле есть запертая горница, но вот причина: Ричард некогда хотел жениться на прекрасной девушке, и накануне свадьбы ждал ее к себе завтракать, но вдруг слуга прибежал сказать, что она умерла скоропостижно. Пораженный сим ужасным случаем, он решился никогда не входить в ту комнату, где был приготовлен завтрак, оставил в ней чашки, самовар, кофейник, и заколотил дверь. — У него есть карета, но старая, в которой ездил отец его. Богатая сестра Ричарда иногда приезжает с ним видеться, только никогда не выходит из кареты, боясь страшной нечистоты в его доме.
Недавно (пишут из Индии) дикие шаваны взяли в полон своего неприятеля авантука, привязали к столбу и тирански мучили. Он все равнодушно вытерпел и сказал им: ‘Вы глупы и не умеете обходиться с жестоким неприятелем. Если меня отвяжете, то я научу вас’. — Шаваны исполнили его желание. Он выпросил себе трубку табаку, закурил ее, сел на горящие факелы воинов и — обратился в пепел, не закричав ни разу.
Книгопродавец Филипс, с согласия Вашингтоновых наследников, издает биографию сего великого мужа, сочиненную из собственных его записок. Автор есть г. Маршал, главный судья в Америке и друг Вашингтона. Книга составит 4 или 5 больших томов. Она выйдет в одно время в Лондоне и в Филадельфии, племянник Вашингтона и нынешний владелец его поместья Моунт-Вернона написал некоторые примечания к сей любопытной биографии. Первый том отпечатается в Лондоне к маю месяцу.
Выписка из лондонских журналов // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.9, N 10. — С.116-124.
Вот письмо консула Бонапарте к генералу Мортье: ‘Повелеваю вам взять Ганновер как провинцию Англии’. Генерал Мортье отвечал: ‘Нет ничего невозможного для воинов, которыми управляет ваш гений, я буду победителем, ибо вы приказываете мне победить. Опасности не страшат меня, когда вы удостоите мои дела улыбки, а память мою слезы вашей.’
По отъезде консула государственный совет и сенат имеют частые конференции, и всякий день отправляют к нему курьеров с известием об их рассуждениях. Хотят дать великую власть, и все способы блистать пышностью, тем сенаторам, которых пошлют в департаменты. Они ежегодно должны председательствовать в собрании депутатов провинции, которые будут съезжаться в главном месте или городе сенаторства (Snatorerie). Им дается также право председательствовать и в судах, по делам, которые могут иметь какое-нибудь отношение к правительству. Всякому сенатору назначается ежегодно 80 000 франков для чрезвычайных расходов. Однако ж сей план может быть не одобрен консулом, ибо он дает слишком много влияния сенату. — Луциан Бонапарте удалил Редерера от славы и выгоды управлять сенаторством. Редерер писал к консулу и жаловался ему на брата. Думают, что Бонапарте утешит его.
Недавно толпа ребятишек окружила на парижской улице карету консула Камбасереса с громким восклицанием: ‘да здравствует наш великий консул Камбасерес!’ Следуя первому движению, он хотел остановиться и милостивой улыбкой приласкать людей, которые пленяли слух его таким лестным восклицанием, но вдруг одумался, и вообразив, что его хотят или заманить в сети или дурачить, он велел гвардии своей разогнать мальчишек и с великим сердцем поднял в карете стекло.
В Париже, близ Ботанического сада, переезжали Сену на плоту, который сделался теперь ненужным от построенного там моста. Перевозчики вздумали принести сей ветхий плот в дар отечеству, для высадки в Англии. Префект счел это насмешкой и велел их депутатов посадить на 8 дней в темницу.
Мы уже давно заметили в листах своих, что праздник 14 июля должен утратить блеск свой с умножением власти консула, наследника революции. Нынешнее торжество его состояло единственно в том, что отворили несколько театров для черни и зажгли несколько плошек в Тюльери.
Мы можем известить публику, что Бонапарте намерен удивить Европу великими переменами в политической системе ее, когда некоторые кабинеты не захотят действовать согласно с его планом.
В Париже ходит по рукам печатный лист, под титулом: Генеалогия Бонапарте, наследника Бурбонов, сочиненная в Ла-Ванде и напечатанная в Тампле {Парижская темница, где король содержался.}. Автор уверяет, что дед консула назывался Буона или Бона, оказал в 1736 году какую-то услугу известному корсиканскому несчастному королю Федору и был им пожалован в дворяне с именем Бонапарте. Это ничто иное, как пасквиль, и не весьма умный. Сочинитель, желая унизить консула, приводит одно место из Сенеки, который, быв сослан в Корсику, сказал об ее жителях, что ‘их первый закон есть мщение, второй жить грабежом, третий лгать, четвертый не верить богам.’
Мы уже говорили о том, что Бонапарте недавно предлагал Людовику XVIII торжественно отказаться от своих прав на французский трон, и в таком случае обещал ему большие выгоды. Вот ответ претендента: ‘Я не считаю господина Бонапарте за одно с его предместниками, уважаю его храбрость, воинские таланты, и даже благодарен ему за многие новые хорошие учреждения: ибо добро, делаемое народу моему, всегда для меня драгоценно. Но он ошибается, думая, что я могу отказаться от прав своих, которых основательность и сила утверждается самым его предложением. Не знаю, какую судьбу назначает провидение мне и роду моему, но знаю должность, им на меня возложенную вместе с моим саном. Как христианин буду исполнять ее до конца жизни, как сын Людовика святого могу по крайней мере сказать то же, что он сказал: мы все потеряли, кроме чести {Но это слова не Людовика святого, а Франциска I, написанные им к матери после несчастного сражения при Павии. Это одно заставляет сомневаться в истине письма: Людовик XVIII знает по крайней мере историю своих предков, и не мог так ошибаться. — К.}! 23 апреля, 1803.’
Вот письмо одного англичанина из Кале: ‘После отъезда консула Бонапарте, я снова мог гулять по валу крепости, и встретился однажды с молодым французским офицером, который служит в здешнем гарнизоне. Мы уже давно знакомы и всегда искренно разговаривали друг с другом. Он недоволен тем, что Бонапарте объявил себя консулом на всю жизнь и присвоил себе право назначить преемника. Молодой офицер спросил у меня, как далеко от Дувра до Лондона? — Пятнадцать почт, отвечал я. — Тут он с великой живостью сказал мне: ‘Мы скоро будем в вашей столице.’ — Удивленный его доверенностью, я хотел знать, верит ли он в самом деле чтобы консул отважился на такое предприятие? ‘Без сомнения’, отвечал мой знакомей: ‘ему должно отважиться, это так верно, как вы живы. Странно, что человек, который видит наши приготовления, может еще сомневаться!’ — После разных уверений, что Бонапарте действительно занимается планом высадки, он переменил тон разговора и сказал с веселым видом: ‘Меня уверяли, что у вас много лавок, где продаются золотые и серебряные вещи?’ Вас не обманули, отвечал я: в Англии нет французской шумихи, а все чистые драгоценные металлы. — ‘Вы ошибаетесь, сказал он с добродушным смехом: все ваше золото скоро будет французским.’ — Говоря о лице и наружном виде консула, молодой офицер спросил: ‘Каков ваш король?’ Самый добрый человек, отвечал я: он думает только о славе и счастье своего народа, который за то обожает его. Могу вас уверить, что Георг III есть король душою и сердцем… Живопись моего ответа заставила его рассмеяться. ‘Будьте покойны, любезный приятель, насчет вашего короля,’ сказал он с шуткой: ‘мы обойдемся с ним ласково.’ Я с таким же веселым видом отвечал ему: Почтенный друг! Душа моя совершенно спокойна, ибо я уверен, что французы, которые сядут на корабли для переезда в Англию, могут быть в Лондоне только пленниками… Помолчав с минуту, он сказал с жаром: ‘Думаю, что мы потеряем 40 тысяч человек, но это безделица!’…
Выписка из Лондонских ведомостей // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.10, N 16. — С.287-293.