Вся чужая, Северин Н., Год: 1885 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 213 минут(ы)

ВСЯ ЧУЖАЯ.

РОМАНЪ.

Глава I.

— Что-жь мы тутъ стоимъ?— вскричалъ Николай Ивановичъ, когда радость свиданія съ дочерью немножко успокоилась.

Онъ обнялъ ее за талію и повелъ по всмъ комнатамъ дома.

— Вотъ тутъ у насъ и зала, и столовая, а здсь, какъ видишь, мой кабинетъ,— говорилъ онъ съ веселымъ, добродушнымъ смхомъ, не спуская радостнаго, ласковаго взгляда съ счастливаго личика двушки.

Изъ кабинета, маленькой узкой комнаты въ одно окно, Аню провели въ другую, довольно большую, приготовленную для нея.

Тутъ стояла кровать съ пуховой периной подъ блымъ тканьевымъ одяломъ, накидки, покрывающія высоко взбитыя подушки, были украшены кисеей, вышитой мушками, а между окнами красовался туалетный столъ съ маленькимъ круглымъ зеркаломъ и множествомъ коробочекъ, баночекъ и флакончиковъ.

Все это было весьма дрянно и безвкусно, но, подмтивъ, какимъ самодовольнымъ взглядомъ Марья Петровна слдитъ за тмъ, какое впечатлніе убранство комнаты произведетъ на прізжую, Аня поспшила заявить, что все устроено какъ нельзя лучше и что ей здсь будетъ отлично.

— Я не ожидала, что у меня будетъ такая просторная и уютная комната,— сказала она.

— Это все Марья Петровна,— подмигнулъ Николай Ивановичъ на хозяйку, которая съ блаженной улыбкой на малиновыхъ губахъ, слегка задыхаясь отъ одышки (ей рдко приходилось такъ много ходить, какъ сегодня), посматривала любопытными глазами то на своего жильца, то на его дочь.

Аня подошла къ ней и звонко поцловала въ румяныя щеки.

— Какъ мн васъ благодарить, моя голубушка!

Улыбка еще шире расплылась по лицу Марьи Петровны и, глянувъ искоса на Николая Ивановича, который, отвернувшись къ окну, безъ всякой надобности поправлялъ туго накрахмаленныя занавски, проговорила пвучимъ голосомъ, съ удареніемъ на о:

— Полноте, милая вы моя барышня! Я даже очинно рада и завсегда все, что только могу, извольте только сказать…

Она скромно остановилась въ дверяхъ, сложивъ короткія пухлыя ручки на выпяченномъ живот, съ довольнымъ видомъ сытой, здоровой женщины, вполн сознающей свое достоинство.

Въ углу стоялъ кіотъ со множествомъ старинныхъ образовъ, передъ которыми теплилась лампада. На шкафик изъ краснаго дерева, со стеклами, задернутыми изнутри вылинявшей зеленой тафтой, были разставлены разныя штучки: фарфоровая желтенькая собачка на зеленой подушк, алебастровая кошка, запыленныя бонбоньерки и тому подобное, а стна противъ кровати была завшана фотографическими портретами въ рамкахъ и двумя дагерротипами на стекл, на первомъ изъ этихъ портретовъ тятенька съ маменькой Марьи Петровны были изображены ‘молодыми’ у рядышкомъ, рука въ руку, вытянувшись, точно аршинъ проглотили, и глупо выпучивъ глаза въ одну и ту же точку, на второмъ они сидли въ той же самой поз, даже правая рука отца была точно такъ же несуразно всунута въ боковой карманъ жилета и ротъ его кривился точно такъ же неестественно въ улыбку, а супруга его точно такъ же выгибала голову на бокъ, разница была только въ томъ, что тамъ, гд руки ихъ встрчались, помщалось нчто блое и безформенное, съ лысымъ шаромъ вмсто головы и двумя пятнышками вмсто глазъ. Штука эта должна была изображать Марью Петровну, когда она была годовалымъ младенцемъ. Сходство между теперешней Марьей Петровной съ ея родительницей было такъ поразительно, что Аня тотчасъ же догадалась, съ кого снята группа.

— Да вы мн уступили вашу комнату, Марья Петровна!— вскричала она.— Вы здсь жили, это по всему видно… не могу я на это согласиться, такое безпокойство…

Ей не дали договорить.

— Что вы, что вы, Анна Николаева!— заволновалась хозяйка.— Да я съ радостью, помилуйте, что же мн стоитъ?… Мн все равно, вотъ вамъ крестъ, что все равно… Да и всячески, Николай Ивановичъ весь домъ у меня нанялъ, и если пустили меня сюда жить, такъ потому только, что комната эта у нихъ была лишняя, у насъ такой уговоръ былъ, пока не нужна будетъ имъ самимъ… Ей-Богу! Да спросите у нихъ сами, если не врите. Николай Ивановичъ, скажите имъ, сдлайте одолженіе,— обращалась она то къ Ан, то къ ея отцу.

— Да мн, право, совстно, вы отдали мн все, что есть лучшаго въ дом… Вотъ это кресло, напримръ, оно, врно, изъ твоего кабинета, папа? Я видла, у тебя въ кабинет нтъ кресла.

Николай Ивановичъ поспшилъ сказать, что ему гораздо удобне сидть на стул, чмъ на кресл, и въ подтвержденіе своихъ словъ сослался на Марью Петровну.

— Я всегда на стул, вотъ спроси у нея… Не правда ли?

— Разсказывайте! Такъ я вамъ и поврила!— засмялась Аня.— А вс эти вещи на туалет? А кровать ваша? Вамъ тоже безъ нихъ удобне, Марья Петровна? Нтъ ужь, какъ хотите, а я попрошу васъ меня такъ не баловать… Куда вы перебрались? Покажите.

— Да ужь не безпокойтесь, милая барышня, мн будетъ хорошо, мн везд хорошо.

— Это правда, Аничка, она везд съуметъ устроиться,— сказалъ Николай Ивановичъ.— Пойдемъ на галлерейку, я покажу теб, какую я тамъ себ тепличку устроилъ.

Пошли на галлерейку, а оттуда въ кухню, гд здоровая двка Анисья, въ сарафан и блыхъ рукавахъ, сажала огромный пирогъ въ печку. Изъ кухни вернулись въ залецъ съ кривымъ зеркаломъ между окнами и стульями съ плетеными сидньями вдоль стнъ. Среди этой комнаты стоялъ раздвижной столъ, на которомъ обдали и чай пили. Оттуда отецъ съ дочерью опять вошли въ гостинную.

— Ну, вотъ, и весь домъ обошли,— сказалъ Николай Ивановичъ.— Какъ видишь, жить можно.

— Отлично можно жить,— весело согласилась Аня.

— Тсно только немножко, да и мебель не тово,— продолжалъ Николай Ивановичъ, почесывая у себя въ затылк.— Теб, конечно, посл разныхъ тамъ палаццо, здсь тсновато покажется…

— Что за вздоръ, отецъ!— прервала его со смхомъ Аня.— Тамъ все чужое было, а здсь свое. Ну, разв можно сравнивать?

Хозяйка всюду слдовала за ними, но на почтительномъ разстояніи, умышленно замедляя шаги, когда они заводили между собою бесду о вещахъ, до нея не касавшихся, и радостно приближаясь, когда заговаривали о дом, хозяйств и тому подобномъ.

— Не хочешь ли отдохнуть передъ обдомъ и переодться?— спросилъ Николай Ивановичъ.

— Посл, посл, я еще не насмотрлась на тебя, не наговорилась съ тобой… Какой тутъ отдыхъ! Да я и не устала вовсе.

Она оглянулась и, замтивъ, что Марьи Петровны нтъ, прибавила:

— Вдь, мы еще ни одной минуты не оставались вдвоемъ, я тебя еще хорошенько не разглядла!

Она взяла обими руками его крупную голову съ торчащими вихрами посдвшихъ волосъ и стала цловать его лицо, откидываясь назадъ между каждымъ поцлуемъ и пристально всматриваясь сверкающими отъ восторга глазами въ дорогія черты, которыя такъ часто грезились ей и днемъ, и ночью въ теченіе мучительной пятилтней разлуки.

— Ну, что? Не узнаешь? Перемнился? Постарлъ?— прерывающимся отъ волненія голосомъ говорилъ Николай Ивановичъ.

Аня помолчала съ минуту.

— Да, постарлъ,— прошептала она со вздохомъ.

Стали припоминаться тяжелыя вещи, такія тяжелыя, что слезы подступили къ горлу. Она опустилась на продавленный старый диванъ, обитый клеенкой, притянула отца къ себ и спрятала голову на его груди, какъ бывало длала двочкой, отъ застнчивости или когда ей хотлось заплакать при чужихъ.

— Ну, полно! Полно, моя двочка! Что тамъ вспоминать? Все кончилось, прошло, мы опять вмст, чего еще? Полно!— повторялъ онъ растроганнымъ голосомъ, лаская раскраснвшуюся и мокрую отъ слезъ щечку дочери.

— Это ничего, это отъ радости, — шептала она.

— Ахъ, папа, папа! Какъ я ждала этой минуты!

И оба смолкли. Сдлалось такъ тихо, что Марья Петровна, подходившая нсколько разъ къ двери, заинтересовалась этой тишиной. Поступь у нея была, не взирая на толщину и кажущуюся тяжеловсность, такая легкая, что ни отецъ, ни дочь не замтили, какъ она пріотворила дверь, выглянула въ нее и отретировалась, притворивъ ее плотне прежняго.

— Вотъ что,— сказала Аня, приподнимая голову съ плеча отца.— Надо такъ устроить, чтобъ намъ, по крайней мр, цлую недлю никто не мшалъ. Намъ такъ много, такъ иного надо разсказать другъ другу!

— Кому же намъ мшать, двочка?— улыбнулся Николай Ивановичъ.

— Мало ли кому…

Она хотла назвать Марью Петровну, она даже и разговоръ этотъ собственно съ тмъ и начала, чтобъ ее назвать, но почему-то воздержалась.

— У тебя здсь, врно, много знакомыхъ, вдь, ты безъ людей жить не можешь, я знаю.

— Есть кое-кто. Два чиновника изъ губернскаго правленія, одинъ изъ нихъ семейный, фамилія его Часовниковъ, теплый паренекъ, изъ забитыхъ. Я съ нимъ въ шахматы играю. Ну, также три-четыре человка изъ учителей гимназіи заходятъ кое-когда погуторить. Да вотъ еще Гусевъ… Я писалъ теб, кажется, Гусевъ, Миша, тотъ, что, помнишь, студентомъ къ намъ въ Петербург хаживалъ?

— Помню, я буду рада его видть, но только посл, пожалуйста посл!

— Когда хочешь. Есть у меня здсь еще одинъ пріятель, докторъ Стрыжовъ, забавный такой, онъ теб понравится… Очень неглупый малый. Много читаетъ. Онъ мн журналы отъ губернатора таскаетъ.

— Губернаторомъ здсь князь Немировъ,— замтила Аня.

— Немировъ. А ты почемъ знаешь?

— У меня къ его жен есть письмо отъ Дмитрія Николаевича. Какъ только оправлюсь немножко, поду къ нимъ, надо это письмо самой передать.

Николай Ивановичъ ничего не возражалъ.

— У насъ для твоего освобожденія отсюда цлый планъ составленъ,— начала, помолчавъ немного, Аня.

Отецъ ея безнадежно махнулъ рукой. Брови его сдвинулись и взглядъ затуманился.

— Э-э! Стоитъ хлопотать! Не все ли равно, гд ни доживать вкъ?

— Неправда, неправда! Не все равно!— запальчиво вскричала Аня.

Она откинулась на спинку дивана въ большомъ волненіи.

— Доживать вкъ! Что это за выраженіе? Ты жить долженъ, а не доживать! Жить для себя, для меня, для другихъ… Ты долженъ работать, помнишь, какъ въ Петербург?… Что твоя книга?

— Ахъ, ты, моя восторженная сумасбродка!— кротко улыбнулся Николай Ивановичъ, любуясь страстнымъ взглядомъ ея блестящихъ глазъ.

— Такая же, какъ была въ тринадцать лтъ… Помнишь, когда ты мечтала сдлаться актрисой?

— Да я и теперь объ этомъ мечтаю, засмялась Аня.— Да и ты такой же, какимъ былъ прежде, раскисъ только немножко, потому что одинъ, потому что некому тебя встряшать.

— Нтъ, дочка, меня ужь не встряхнешь!

— Что за вздоръ! Вотъ увидишь… Долго тебя здсь не оставятъ, объ этомъ Дмитрій Николаевичъ все время хлопочетъ и ему, наконецъ, общали.

Второй разъ ужь произносила она это имя, не замчая, какъ непріятно передергиваются у отца при этомъ губы.

— Передъ моимъ отъздомъ онъ получилъ письмо изъ Петербурга, ему пишутъ, что тамъ ужь все улажено, надо только, чтобъ отсюда дали благопріятный отзывъ… Вотъ для этого-то мн и надо познакомиться съ этимъ Немировымъ.

Отецъ крпко, до боли стиснулъ ей руку.

— Оставимъ этотъ разговоръ, — произнесъ онъ съ такимъ раздраженіемъ, что она смолкла на полуслов.

Въ ту же минуту дверь беззвучно растворилась и сладкій голосъ Марьи Петровны протянулъ:

— Пожалуйте кушать, пирогъ остынетъ.

— Пойдемъ обдать,— сказалъ Николай Ивановичъ.

Онъ очень обрадовался этой диверсіи и снова повеселлъ.

Марья Петровна за столъ не садилась, не взирая на усиленныя просьбы Ани, которой совстно было, что она прислуживаетъ имъ, какъ горничная, но Николай Ивановичъ, повидимому, давно къ этому привыкъ.

— Оставь ее,— сказалъ онъ дочери,— она это любитъ. Хлопотунья,— прибавилъ онъ, посматривая съ ласковой улыбкой на хозяйку.

Онъ лъ много и съ большимъ аппетитомъ. Обдъ былъ очень вкусный и Аня замтила, что передъ супомъ онъ выпилъ дв большія рюмки водки.

— А морфій ты совсмъ бросилъ?— спросила она.

— Поневол бросишь, разв тамъ дадутъ? Да, вдь, я теб писалъ, кажется?

— Объ этомъ? Ни разу, сколько я ни приставала.

— Неужели? А мн казалось… Ну, значитъ, вспоминать не хотлось… Я, вдь, чуть съ ума не сошелъ отъ этого, честное слово! Вдь, это просто пытка, когда привыкнешь! Недль шесть спать не могъ. Спасибо доктору въ лазарет, сначала сталъ онъ меня помаленечку хлораломъ ублажать, а потомъ вотъ этимъ зельемъ.

Онъ щелкнулъ пальцемъ по довольно объемистому графинчику съ водкой, изъ котораго усплъ уже отпить около половины.

— Ахъ, ты, мой бдный!— вздохнула Аня.

— Ничего. Что отъ морфія я совсмъ отвыкъ, это хорошо, вотъ только…

Онъ хотлъ еще что-то прибавить, но смолкъ, а дочь его поспшила заговорить о другомъ. Обдъ тянулся долго. Посл, жаренаго Марья Петровна наставила множество сластей на столъ, варенья разнаго, пряниковъ, орховъ и бутылку наливки.

— Это она въ честь твоего прізда усердствуетъ,— добродушно посмивался Николай Ивановичъ, подмигивая дочери на хозяйку.

Чтобъ доставить этой послдней удовольствіе, Аня все пробовала и все хвалила. Они сидли еще за столомъ, когда явился чиновникъ губернскаго правленія Часовниковъ.

Узнавъ на крыльц отъ кухарки сосдей, что къ Николаю Ивановичу пріхала дочка изъ-за границы, Часовниковъ сообразилъ, что Астафьеву, вроятно, не до гостей сегодня, и хотлъ было отойти отъ дома, никого не безпокоя, но это похвальное намреніе не устояло передъ желаніемъ взглянуть на прізжую, о которой говорилъ ужь весь околотокъ. Къ тому же, онъ былъ завтра званъ на пирогъ къ столоначальнику, тамъ, наврное, будутъ толковать объ Астафьев и объ его дочери, обсуждать причины ея прізда сюда, длать всевозможныя предположенія относительно наружности, воспитанія и прочихъ свойствъ этой двицы, и можно себ представить, какой онъ произведетъ эффектъ, когда во всеуслышаніе объявитъ, что имлъ удовольствіе ее видть и разговаривать съ нею!

Онъ ршился войти минутъ на десять, не больше, но его задержали. Сама Аня, не дальше какъ часъ тому назадъ настаивавшая на томъ, чтобъ цлую недлю не пускать въ домъ никого изъ постороннихъ, стала теперь требовать, чтобъ все было попрежнему и чтобъ никто изъ-за нея не стснялся.

— Они кажинный день въ шахматы играютъ,— шепнула ей Марья Петровна.

— Въ шахматы? Отлично!… Гд у тебя шахматы, папа?..

И живо разыскала она въ углу на окошк старый ящикъ съ деревянными шахматами и складной доской изъ толстой папки и поставила все это передъ ними ни столъ, а Марья Петровна принесла изъ кладовой еще бутылку наливки.

— Отгадаечка?— проговорилъ Часовниковъ, умильно поглядывая на бутылку.

— Она самая и есть,— отвчалъ Николай Ивановичъ, раскупоривая бутылку.— А что же ей рюмку?— кивнулъ онъ Марь Петровн на дочь.— Мы за ея здоровье пьемъ, значитъ, и она тоже должна.

— Я имъ сейчасъ послаще принесу,— засуетилась Марья Петровна,— вишневой.

— Да, отъ этой можетъ, пожалуй, съ непривычки и голова закружиться.

— На сей бы случай Василію Васильевичу пожаловать,— сказалъ Часовниковъ, смакуя наливку и съ нескрываемымъ любопытствомъ посматривая на Аню.— Давно не заглядывалъ къ вамъ?

— Закружился, гд ему теперь! Ночью пьянствуетъ, а днемъ амурной канителью по горло занятъ.

— Амурной канителью? Хе, хе, хе! Врно вы изволите выражаться: канитель это, и ничего больше.

— Ко мн онъ ужь тогда начинаетъ каждый день таскаться, когда отъ бабъ да отъ вина у него оскомина длается,— продолжалъ шутливымъ тономъ Астафьевъ.

— Врод какъ на покаяніе, значитъ, въ монастырь?

— Вотъ, вотъ… И чмъ крпче его отчитываешь, тмъ онъ довольне. Иногда такими словами выругаешь его за безпутство, что потомъ самому совстно сдлается, какъ вспомнишь, а онъ ничего, не обижается.

— Скажите пожалуйста!— дивился Часовниковъ.

— Право. Сердце у него золотое, вотъ за что я его люблю.

— И благодтельный. Сколько къ нему бдныхъ ходитъ, страсть! Всхъ даромъ лечитъ и многимъ по его запискамъ у аптекаря Фроша за полцны лкарства отпускаютъ,— замтилъ Часовниковъ.

— Ну, это ужь само собой,— сказалъ Николай Ивановичъ.— Еще бы онъ бдныхъ не лечилъ даромъ!

— Ты что тамъ разсматриваешь, дочка?— обратился онъ къ Ан, которая разсматривала бутылку съ надписью рукою отца: ‘Отгадайка’.

— Изъ чего сдлана эта наливка?— спросила она.

Николай Ивановичъ съ гостемъ засмялись.

— Отгадай-ка,— сказалъ Астафьевъ.

Аня поняла игру словъ и тоже засмялась.

— Это ея тайна,— указалъ онъ на Марью Петровну, которая входила съ двумя другими бутылками въ рукахъ.— Представь себ, никому, даже мн не говоритъ, изъ чего она этотъ нектаръ стряпаетъ… А еще про болтливость женщинъ толкуютъ! Ну, эта какъ не захочетъ, не проболтается ни за что!

Марья Петровна, скромно опустивъ глаза, самодовольно усмхалась. Аня смотрла на нее. Прекрасивая показалась она ей въ эту минуту. Какія у нея вкусныя малиновыя губы и какъ идутъ къ ея круглому русскому лицу высоко приподнятыя брови дугой! Носъ немного толстъ, но это ее не портило, напротивъ.

Все съ той же самодовольной усмшкой и горделиво закинувъ назадъ голову, поднесла она Ан рюмку наливки на поднос и съ низкимъ русскимъ поклономъ произнесла своимъ пвучимъ, слащавымъ голосомъ:

— Выкушайте, милая барышня.

Наливка была отличная и Николай Ивановичъ выпилъ ее очень много, а Часовниковъ, между тмъ, разставлялъ шахматы. Началась игра. Посидвъ минутъ десять возл отца, Аня ушла въ приготовленную для нея комнату.

Ей давно хотлось остаться одной, чтобъ разобраться не множко въ хаос мыслей и ощущеній, переполнявшихъ ея душу. Ни одной минуты не отдыхали нервы съ того момента, какъ они сюда пріхала, все время хотлось ей то плакать, то смяться, то радостью билось сердце, то печалью, то заползало въ него мучительное недоумніе, смутное предчувствіе чего-то неладнаго, чего-то такого, чего она не ожидала, не предвидла и въ чемъ никакъ не могла отдать себ отчета.

И теперь, какъ тогда, въ первую минуту свиданія, преобладающимъ въ ней чувствомъ была радость, глубокое, безпредльное счастье чувствовать себя съ отдомъ, смотрть на него, обнимать его, слышать его голосъ, читать въ его глазахъ отвты на ея вопросы раньше, чмъ успютъ слова сорваться съ губъ. Да, но къ радости этой примшивалось теперь множество другихъ ощущеній и впечатлній самаго неожиданнаго и разнороднаго свойства.

Но что всего больше ее смущало, это та неуловимая перемна въ отц, которую она никакими словами не съумла бы опредлить.

А, можетъ быть, это даже и не перемна, можетъ быть, онъ всегда былъ такой? Вдь, она его цлыхъ пять лтъ не видала и тогда она была двочка… Гд же ребенку все понимать? Тогда она все въ немъ любила, все въ немъ ей нравилось, теперь же… Теперь ей и жутко за него подчасъ, и стыдно немножко, и жалко его.

Особенно жалко. Какъ онъ горько улыбнулся, когда она сказала, что онъ все тотъ же!

У нея слезы подступали къ горлу, вспоминая эту улыбку. А какъ онъ постарлъ, сгорбился, опустился! Сколько морщинъ на лбу и сдыхъ волосъ!

Ну, это ничего… Отъ этого тоже хотлось плакать, но только совсмъ, совсмъ другими слезами.

Еслибъ одну только эту перемну нашла она въ немъ.. О, еслибъ одну только эту!… Къ этому-то она готовилась.

Готовилась она также и къ тому, что онъ враждебно отнесется ко второму мужу ея матери. Не могъ онъ иначе относиться къ человку, который отнялъ у него любимую жену.

Любимую жену!

Аня усмхнулась при этой мысли. Было время, когда она знала и понимала одного только отца, и тогда она тоже отъ всей души ненавидла Дмитрія Николаевича Таманскаго. Но теперь, когда она коротко узнала и его, и свою мать, ей надо было сдлать надъ собой усиліе, чтобы вспомнить, что есть человкъ на свт, который можетъ ненавидть Дмитрія Николаевича, и что человкъ этотъ ея отецъ.

Давно ужь Аня мечтала о томъ, чтобы помирить ихъ. Она была убждена, что для этого одно только нужно: объяснить отцу, что за человкъ его соперникъ, вотъ и все. И до сихъ поръ ей казалось, что это очень легко, но теперь она начинала понимать Другое и досадно ей было на себя даже и за то, что она такъ опрометчиво помянула имя Дмитрія Николаевича при отц. Не надо было.

Да и вообще нельзя теперь говорить съ нимъ обо всемъ, не подумавши, какъ бывало прежде.

Какъ это тяжело!

Надо такъ устроить, чтобы имъ быть какъ можно больше вдвоемъ, чтобы никто не мшалъ имъ говорить съ глазу на глазъ, это прежде всего. Обоимъ имъ надо высказаться, договориться до всего, до всего… Это будетъ довольно трудно, потому что онъ какъ будто не желаетъ этого, какъ будто боится… Какъ тревожно ищетъ онъ глазами Марью Петровну, когда она на минуту выйдетъ! А когда пришелъ этотъ Часовниковъ, онъ даже какъ будто обрадовался и никакого не стоило труда засадить его за шахматы.

Не ждала Аня, что первый день ея прізда пройдетъ такимъ образомъ. Когда, бывало, онъ уйдетъ изъ дому на одинъ день, то разсказамъ его не было конца, а теперь, посл пятилтней разлуки,— да еще какой разлуки!— у него не проявляется ни малйшей потребности длиться съ нею мыслями… распрашиваетъ только о ней, а о себ такъ неохотно говорить, и видно, что непріятно ему… Что это значитъ?

А что такое эта Марья Петровна? Какую роль играетъ она въ его жизни?

Аня не чувствовала къ ней ни отвращенія, ни отчужденія, ничего, кром того чувства стсненія, которое всегда ощущается въ присутствіи посторонняго лица, когда хочется оставаться вдвоемъ съ близкимъ человкомъ посл долгой разлуки. Хотлось, чтобъ она ушла поскоре и чтобъ дольше не возвращалась, вотъ и все.

Да и не было причинъ у Ани ненавидть Марью Петровну, напротивъ того, она скоре расположена была ее любить и чувствовать къ ней благодарность за все, что она сдлала для ея отца. Николай Ивановичъ писалъ дочери, какъ ухаживала за нимъ эта добрая, простая женщина во время его болзни два года тому назадъ, мсяца три посл его прізда сюда. До тхъ поръ онъ мало съ нею знался и видлся только тогда, когда надо было платить деньги за квартиру. Потомъ она стала заниматься его хозяйствомъ, бльемъ, всмъ, о чемъ мужчины сами не любятъ заботиться. Она закупала для него провизію, выискивая все, что можно получше и подешевле, учила Анисью стряпать его любимыя кушанья. Мало-по-малу онъ привыкъ къ ней, привыкъ балагурить съ нею, когда былъ въ дух, и ворчать при ней, когда былъ сердитъ, раздраженъ и опечаленъ чмъ-нибудь. И стало ему скучно длаться, когда онъ долго ее не видлъ.

Онъ писалъ ей также и объ Анись и ей въ голову не приходило приписывать Марь Петровн больше значенія, чмъ Анись.

Ея заблужденіе насчетъ квартирной хозяйки Николая Ивановича заходило такъ далеко, что она почему-то воображала ее себ маленькой, сухенькой старушкой, очень опрятной, словоохотливой и суетливой, въ чепц съ лиловыми лентами, въ старомодномъ капот, отъ котораго пахнетъ жаренымъ кофе съ примсью гвоздики. И вдругъ передъ нею очутилась высокая, полная, краснощекая мщанка, молодая и красивая, съ густыми гладко зачесанными волосами, смышленымъ взглядомъ любопытныхъ глазъ и, должно быть, преупрямая, не взирая на кажущуюся робость и добродушіе.

Впрочемъ, она была услужливая и, какъ видно, очень предана Николаю Ивановичу. Непріятно только, что не знаешь, какъ съ нею обращаться: какъ съ гостьей или какъ съ прислугой?

Не совсмъ также пріятно и то, что она смотритъ на этотъ домъ, какъ на свой, входитъ въ комнату не спросясь и вообще ужь слишкомъ безцеремонно тутъ хозяйничаетъ. Надо будетъ мало-по-малу отвадить ее отъ такихъ замашекъ. Да она и сама, вроятно, пойметъ, что теперь, когда къ жильцу ея пріхала дочь, ей здсь длать больше нечего.

А куда перебралась она изъ комнаты, уступленной Ан? Въ другой домъ, врно, потому что здсь больше нтъ комнатъ.

Аня машинально взглянула на растворенную дверь въ кабинетъ. Изъ этой двери былъ виднъ диванъ, замнявшій Николаю Ивановичу кровать. Она подумала, что, вроятно, дверь эта была заперта, когда комнату эту занимала Марья Петровна, и стала искать глазами другую дверь, но комната была угловая и другаго выхода изъ нея, какъ черезъ кабинетъ Николая Ивановича, не было…

Аня вдругъ все поняла, сердце у нея тоскливо сжалось и густая краска разлилась по ея лицу.

——

Ан шелъ девятнадцатый годъ. Родилась она въ Петербург отъ бднаго чиновника, женатаго на красивой двушк аристократическаго происхожденія, но тоже бдной.

Госпожа Астафьева влюбилась къ директора того самаго департамента, въ которомъ служилъ ея мужъ, выхлопотала себ разводъ, обвнчалась со своимъ возлюбленнымъ и ухала съ нимъ за границу. Хотла она взять съ собою дочь, но мужъ не отдалъ и, такимъ образомъ, Аня осталась съ отцомъ.

Ей было пять лтъ, когда въ ея семь разыгралась эта драма. Квартира, гд все это происходило, была мала и тсна, скрывать что-либо отъ ребенка было невозможно.

Сдлавшись, волей-неволей, свидтельницей распрей, происходившихъ между ея родителями, двочка не могла не знать, какъ глубоко несчастливъ ея отецъ и что она его единственная радость и утшеніе. Ужь одного этого было бы достаточно, чтобъ заставить ее привязаться къ нему всмъ сердцемъ, но, кром того, онъ, по складу ума и характера, былъ ей и ближе, и симпатичне матери, такъ что съ лтами страстная ея привязанность къ нему не. переставала расти и укрпляться. Все тому способствовало: исключительное положеніе, въ которое они были поставлены, благодаря бракоразводному процессу, затянному Аниной матерью, а также множество другихъ побочныхъ обстоятельствъ вынуждали Николая Ивановича не скрывать передъ дочерью то, что обыкновенно не принято доврять дтямъ, свой образъ мыслей, впечатлніе, производимое на него людскою подлостью и коварствомъ, свои надежды и мечты, ошибки и разочарованія,— все это Аня знала, во всемъ этомъ принимала живйшее участіе. Да и не могло быть иначе: жизнь ея была такъ тсно связана съ жизнью отца! До тринадцати лтъ онъ ей замнялъ все на свт: нянекъ, гувернантокъ, мать, семью, подругъ и учителей, никого не было у Ани, кром отца, несчастнаго, убитаго горемъ труженика.

Разлука между ними произошла самымъ ужаснымъ и внезапнымъ образомъ. Въ ту ночь, когда его силой оторвали отъ нея, они ничего подобнаго не ожидали, имъ казалось, что, наконецъ, судьба перестала ихъ преслдовать и что, по крайней мр, въ матеріальномъ отношеніи имъ можно будетъ вздохнуть свободне. Трудъ Николая Ивановича, краткій учебникъ русской литературы, которой онъ былъ преподавателемъ, по выход въ отставку, въ женскихъ гимназіяхъ, былъ одобренъ министерствомъ народнаго просвщенія и рекомендованъ въ учебныя заведенія. Можно было мечтать объ отдых лтомъ, о маленькой дач на берегу моря, о прогулкахъ въ сосновыхъ рощахъ, о катаньяхъ на лодк съ друзьями, такими же голышами, какъ они сами. Можно было надяться, что на свжемъ воздух и вдали отъ всего, что напоминало ему прошлое, отецъ отдохнетъ, поправится здоровьемъ и примется осенью за новый трудъ, который выйдетъ у него еще удачне перваго.

Въ ту ночь его увезли и цлый годъ Аня не знала ни гд онъ, ни что съ нимъ. Не знала даже, живъ ли онъ. Даже обыкновеннаго ребенка, воспитаннаго при самыхъ благопріятныхъ условіяхъ, годъ такой нравственной пытки состарилъ бы преждевременно.

Аню увезли къ матери, за границу. Тамъ она училась, путешествовала, ей показывали достопримчательности европейскихъ городовъ, возили ее слушать извстнйшихъ артистовъ, любоваться замчательнйшими произведеніями искусства, учили понимать сокровища поэзіи, музыки, литературы, знакомили съ природой въ самыхъ разнообразныхъ и чарующихъ ея видахъ. Аня ко всему внимательно присматривалась и приглядывалась и безъ труда все это воспринимала тонкимъ, артистическимъ чутьемъ своей нервной и страстной натуры, но ничмъ не наслаждалась она вполн.

Всегда и везд, а въ особенности тамъ, гд было весело, красиво, свтло и отрадно, мысль объ отц не переставала грызть ей сердце, вызывала слезы на глаза, желаніе уйти, остаться одной и плакать о немъ.

Съ лтами Аня выучилась владть собою, припадки отчаянія находили на нее рже и справлялась она съ ними легче, такъ что постороннему человку и въ голову не пришло бы предполагать, что такая веселая и, повидимому, беззаботная двушка живетъ исключительно одной только надеждой, однимъ упорнымъ, неотступнымъ желаніемъ — бросить навсегда окружающую ея среду, роскошную и блестящую, полную наслажденій, гд и уму ея, и артистическимъ вкусамъ былъ полный просторъ для развитія, и промнять все это на темное, безвстное существованіе у бдняка-отца, въ ежедневныхъ лишеніяхъ, въ заботахъ о насущномъ хлб, а, между тмъ, это было такъ.

Послдніе два года Аня особенно рвалась къ нему. Съ тхъ поръ, какъ онъ былъ водворенъ на жительство въ N, она ршила, что ей больше не для чего оставаться за границей. Воспитаніе ея было кончено, здоровьемъ она пользовалась отличнымъ, никому здсь не нужна, для чего ей тутъ оставаться?

Прежде, на просьбы отпустить ее въ Россію, ей отвчали: ‘Къ чему ты туда подешь? Вдь, теб, все равно, нельзя будетъ съ нимъ жить’.

Теперь ей ужь этого не могутъ сказать, теперь она могла съ нимъ жить, онъ былъ почти на свобод, ему нельзя было только вызжать изъ N-ской губерніи, но для Ани это было безразлично, быть бы только съ нимъ, выше этого счастья она ничего не могла себ представить.

Во всхъ своихъ письмахъ,— а писала она ему каждую недлю,— краснорчиво доказывала она, что ей нтъ никакого основанія оставаться за границей и что ей, со дня на день, тягостне переносить съ нимъ разлуку. Она просто понять не могла, почему ему хочется, чтобъ разлука эта продолжалась еще дольше? Воображаетъ, врно, что она соскучится въ глухомъ степномъ город, что ей нуженъ свтъ, блескъ, шумъ и роскошь… Какая нелпость! Посмотрлъ бы онъ, какая ей тоска въ этомъ свт, какъ онъ ей чуждъ и противенъ, какъ она зваетъ на большихъ балахъ и обдахъ, какъ мало интересуетъ ее окружающее общество и съ какимъ восторгомъ мечтаетъ она о крошечной, бдной квартирк, въ которой они будутъ вмст болтать, читать, работать.

Николай Ивановичъ отшучивался, какъ могъ, совтовалъ отложить отъздъ съ мсяца на мсяцъ въ виду предстоящаго холода, распутицы или жары, смотря по времени года, ссылался на то, что онъ не усплъ еще устроиться какъ слдуетъ въ N, и тому подобное.

Онъ писалъ ей рдко и мало, отговариваясь тмъ, что писать нечего, и откладывая отвты на вопросы, которыми она не уставала его закидывать, до личнаго свиданія, но и въ этихъ краткихъ письмахъ Аня ухитрялась прочитывать между строкъ множество непріятныхъ для себя вещей и отвты ея становились съ каждымъ разомъ раздражительне и нетерпливе.

И вдругъ она смолкла. Прошло недли три совсмъ безъ писемъ, чего ни разу еще не было съ тхъ поръ, какъ имъ представилась возможность переписываться, а затмъ Николай Ивановичъ получилъ отъ нея депешу изъ Москвы, въ которой она его увдомляла, что дней черезъ десять будетъ въ N.

——

— Не ждали мы тебя такъ скоро, ласточка,— сказалъ Николай Ивановичъ дочери, когда, посл вечерняго чая, они остались вдвоемъ.

Марья Петровна вышла провожать Часовникова, но посуда на стол была еще не убрана и можно было каждую минуту ожидать ея возвращенія.

— Предупредила бы ты насъ недльки за дв, мы бы приготовились и устроили бы тебя покомфортабельне. Глушь, вдь, здсь, одинъ столяръ на весь городъ. Вздумалъ я ему столикъ письменный заказать, такъ безъ малаго годъ пришлось ждать.

— Ничего не надо здсь заказывать, отецъ, не стоитъ, мы здсь долго не останемся.

Николай Ивановичъ вскинулъ на нее тревожный взглядъ и хотлъ что-то возразить, но промолчалъ.

— Видишь,— продолжала Аня,— я объясню теб все по порядку, но для этого ты долженъ выслушать меня спокойно и дать мн договорить до конца…

Она остановилась. Въ комнату вошла Марья Петровна.

— Договаривай, договаривай,— улыбнулся Николай Ивановичъ, отхлебывая маленькими глотками наливку, налитую въ стаканъ.

— Когда мы будемъ одни,— замтила Аня.

И, чтобъ не подымать глазъ на Марью Петровну, на которую ей неловко было смотрть, она вынула шахматы изъ коробки и стала разставлять ихъ на стол.

— Мы и такъ одни,— возразилъ Николай Ивановичъ съ легкимъ оттнкомъ неудовольствія въ голос.— Марья Петровна свой человкъ.

Аня промолчала. Скверное чувство, заползшее ей въ сердце, съ минуты на минуту все сильне и сильне раздражало ее. Она сознавала, что говорить съ должнымъ спокойствіемъ и сдержанностью не въ силахъ, но откладывать объясненіе ей не хотлось,— ужь слишкомъ мучительна была неизвстность. Надо, чтобы онъ зналъ, для чего именно поторопилась она сюда пріхать и почему она это сдлала, не предупредивши его, надо подлиться съ нимъ планами, которые она длала на будущее, и узнать, какъ отнесется онъ къ этимъ планамъ.

Не дальше какъ сегодня утромъ, подъзжая къ N, она была убждена, что онъ согласится на все, что она измыслила для себя и для него, теперь же… теперь жутко какъ-то заговорить съ нимъ о будущемъ, и она смутно сознавала, что надо разъяснить прежде настоящее. Но какъ это сдлать, чтобъ не оскорбить его и не опечалить и чтобъ онъ, Боже сохрани, не угадалъ, до какихъ предположеній додумалась она насчетъ Марьи Петровны?

Надо такъ сдлать, чтобъ онъ никогда объ этомъ не догадался, и надо самой забыть, надо пріучить себя не думать объ этомъ.

Аня была не изъ любопытныхъ двушекъ и къ извстнымъ тайнамъ чувствовала скоре отвращеніе, но она слишкомъ много перестрадала и передумала на своемъ вку, слишкомъ много видла и слышала, чтобъ къ извстнымъ житейскимъ вопросамъ относиться съ преувеличеннымъ ужасомъ брезгливой барышни.

Неожиданное открытіе очень непріятно изумило ее, правда, и она чувствовала, что долго не оправиться ей отъ этого изумленія, но, вмст съ тмъ, она сознавала, что необыкновеннаго и ужаснаго въ этомъ ничего нтъ и что никого нельзя винить въ томъ, что ей не пришло въ голову предвидть это обстоятельство раньше.

Чтобы быть вполн врнымъ истин, надо сознаться также и въ томъ, что Аню гораздо больше мучили послдствія факта, чмъ самый фактъ, и что когда она повторяла себ, что такая женщина, какъ Марья Петровна, выдающейся роли въ жизни ея отца играть не можетъ и никакого нравственнаго давленія производить на него не въ состояніи, мысль эта успокопвала ее на время.

Къ несчастью, она не была въ этомъ вполн уврена, и вотъ почему медлила заговорить съ нимъ о томъ, что исключительно касалось ихъ обоихъ и что должно было оставаться между ними въ тайн. Медлила и тогда, когда Марья Петровна, уставивъ посуду на подносъ, вышла съ нимъ въ кухню, притворивъ за собою дверь.

— Ну, вотъ, мы и одни, — сказалъ Николай Ивановичъ.

Онъ закурилъ папиросу и подлилъ рому въ чай.

— Не бойся, никто не войдетъ,— прибавилъ онъ, подмтивъ тревожный взглядъ, брошенный Аней на тонкую досчатую перегородку, отдляющую столовую отъ кухни, изъ которой доносился шепотъ и звонъ посуды.

Аня собралась съ духомъ и начала объяснять, какія у нея данныя предполагать, что ему вскор представится возможность жить гд онъ хочетъ, даже въ Петербург, и приняться за прежнія занятія.

— Теб позволятъ давать уроки въ учебныхъ заведеніяхъ. Не вдругъ, конечно, прежде въ частныхъ пансіонахъ, а потомъ и въ гимназіяхъ.

Николай Ивановичъ злобно усмхнулся.

— Кто это сказалъ? Таманскій?— спросилъ онъ съ какимъ-то страннымъ, вызывающимъ выраженіемъ во взгляд.

Аня терпливо выдержала этотъ взглядъ.

— Да,— произнесла она чуть слышно.— Вотъ что, папа,— продолжала она дрожащимъ отъ сдержаннаго волненія голосомъ,— прежде чмъ продолжать, я должна спросить у тебя одну вещь, общай отвчать мн совсмъ, совсмъ откровенно.

— Что такое?— спросилъ онъ, закуривая новую папиросу.

— Ты вришь, что’я люблю тебя больше всхъ на свт?… да?

Она, пытливо смотрла ему въ глаза, произнося эти слова.

— Что за глупый вопросъ!— расхохотался онъ искреннимъ смхомъ.

Радостно забилось у Ани сердце отъ этого смха. Онъ лучше всякихъ словъ отвчалъ на вопросы, тснившіеся У нея въ мозгу. Вс сомннія ея разлетлись въ прахъ отъ этого смха.

‘Вотъ онъ, вотъ онъ, тотъ самый, какимъ всегда былъ, тотъ самый дорогой, милый папа! Тотъ самый!’ — повторяла она себ мысленно, смотря на него счастливыми, смющимися глазами.

Ей хотлось кинуться къ нему на шею, ссть къ нему на колна и говорить, спрятавъ лицо на его груди, какъ бывало прежде, пять лтъ тому назадъ, когда надо было передать ему большой секретъ или сознаться въ какой нибудь важной провинности. Слезы подступали у нея къ горлу при этомъ воспоминаніи, и она глядла на него съ такою безконечною нжностью, что еслибъ вниманіе Николая Ивановича не отвлеклось въ эту минуту вновь поднявшимся глухимъ шумомъ въ кухн, онъ, наврное, самъ притянулъ бы ее къ себ.

И какъ легко было бы тогда говорить!

Но такъ или иначе, а, разъ начавши опасное объясненіе, надо было довести его до конца.

— Я должна непремнно поговорить съ тобой о Дмитрі Николаевич,— начала она дрожащимъ голосомъ, съ трудомъ подбирая выраженія и останавливаясь въ нершительности передъ словами, готовыми сорваться съ языка.— Мн кажется, что ты его совсмъ, совсмъ не знаешь… онъ… онъ хорошій человкъ, право, и еслибъ ты только звалъ, какъ онъ несчастливъ!… Со мной онъ былъ всегда… Я ему всмъ обязана, воспитаніемъ и тмъ, что съ ума не сошла отъ тоски по теб, всмъ, всмъ, однимъ словомъ… но главное, и вотъ за это-то я его…

Люблю, хотла она сказать, ю воздержалась.

— Уважаю. Онъ такъ хорошо къ теб относится, такъ хорошо.

Все это она проговорила прерывающимся голосомъ, опустивъ глаза на шахматы, которые нервно переставляла на стол. Отецъ слушалъ ее молча, прихлебывая холодный чай изъ стакана и не спуская взгляд съ папиросы, дымящейся въ его рук.

— Ты знаешь,— продолжала Аня,— я была очень предубждена противъ него: я думала, что причиной всхъ нашихъ несчастій онъ, одинъ онъ, и я его терпть не могла… Но теперь я знаю, онъ ни въ чемъ не виноватъ, это все она…

Голосъ ея дрогнулъ и оборвался. Николай Ивановичъ глянулъ на нее изъ-подъ нависшихъ бровей съ какимъ-то неопредленнымъ выраженіемъ не то любопытства, не то удивленія, но не проронилъ ни слова. Аня продолжала:

— Про нее я теб скажу вотъ что… такъ она ничтожна, такъ ничтожна, что про нее и думать не стоитъ, вотъ! Это и онъ знаетъ, и я, и ты это долженъ знать.

Николай Ивановичъ улыбнулся.

— Ее положительно нельзя принимать въ серьезъ… и если я вотъ теперь заговорила о ней, то для того только, чтобъ объяснить теб, какъ я на все это смотрю, и чтобъ ты составилъ себ врное понятіе объ ею положеніи, и вообще мн хотлось бы объяснить теб, что онъ за человкъ…

Она подумала съ минуту.

— Во-первыхъ, онъ одинъ изъ всхъ… положительно онъ одинъ только понимаетъ, что мое мсто возл тебя, что мн нигд нельзя жить, кром какъ съ тобой… И я только съ нимъ однимъ могла говорить объ этомъ… И вотъ что еще,— торопилась она высказывать мысли, набгавшія ей одна за другою на умъ,— я только съ нимъ и могла говорить о теб. Понимаешь?

Но Николай Ивановичъ ее не слушалъ.

— Такъ онъ съ нею несчастливъ?— раздумчиво произнесъ онъ.

— О, ужасно несчастливъ. — вскричала Аня.

— Да и она… У нея теперь все есть, что ей надо, наряды, красивая обстановка, но въ обществ на нее продолжаютъ коситься и многіе не желаютъ съ нею знаться.

— Не желаютъ знаться?— усмхнулся Николай Ивановичъ.— Вотъ какъ! Даже не желаютъ знаться?

— Да. И ей это очень прискорбно. Такъ что, въ конц-концовъ, и она тоже очень несчастлива и подчасъ ее жалко длается.

— Такъ стоило ли…

Онъ не договорилъ, но Аня подхватила на лету его мысль и поспшила ее докончить.

— О! Въ томъ-то и дло, что не стоило, совсмъ, совсмъ не стоило!… И теперь они это сознаютъ, въ особенности онъ… У него одна мечта: по возможности загладить…

— Ну, объ этомъ я попросилъ бы его не заботиться,— оборвалъ ее довольно рзко Николай Ивановичъ.

— Ахъ, папа! Ты меня не понялъ! Я не такъ выразилась… не загладить,— онъ понимаетъ, что это невозможно,— а сколько-нибудь… ну, сколько-нибудь убавить свою вину… передо мной! Передо мной!— прибавила она поспшно, испугавшись злобнаго выраженія, сверкнувшаго въ его глазахъ.

— Я не могу теб мшать пользоваться его благодяніями,— процдилъ онъ сквозь зубы.

Аня похолодла отъ этого незаслуженнаго оскорбленія. Какъ же говорить съ нимъ? Какъ объясниться, когда онъ ничего не хочетъ понимать?

Николай Ивановичъ мелькомъ глянулъ на нее и поспшно отвелъ глаза въ сторону. Не могъ онъ не замтить, какъ она поблднла и что слезы выступили у нея на глазахъ.

— Пожалуйста, не будемъ больше объ этомъ говорить,— началъ онъ отрывисто, вынимая дрожащими пальцами хрустальную пробку изъ графина и наливая себ рюмку въ стаканъ, въ которомъ чаю оставалось ужь очень мало.— Я одного только прошу: оставьте меня въ поко, дайте мн забыть. Мн такъ хорошо, когда никто мн про нихъ не напоминаетъ, — прибавилъ онъ утомленнымъ голосомъ, откидываясь въ изнеможеніи на спинку стула.

Глаза его осоловли и онъ блуждалъ ими по сторонамъ, ни на чемъ не останавливаясь.

Наступило молчаніе.

— Ну, а про работу твою можно говорить?— спросила Аня, силясь улыбнуться и казаться совершенно спокойной.

— Работа? Какая работа?— переспросилъ онъ, точно очнувшись отъ сна.— Хотлъ опять уроками заняться… нельзя… не позволяютъ… Какая работа?

— Да тотъ курсъ литературы, надъ которымъ ты еще въ Петербург началъ заниматься? Помнишь? Ты мн писалъ, что опять за него принялся.

— Это въ прошломъ году? Помню, помню… ты мн еще книги прислала… помню.

— Ты, врно, бросилъ этотъ трудъ?— настаивала Аня.

— Бросилъ… Вотъ уроки бы… это бы отлично… ну, нельзя, не позволяютъ,— бормоталъ онъ себ подъ носъ и опять смолкъ.

Но вдругъ взглядъ его оживился, онъ поспшно повернулъ голову къ двери и сталъ внимательно прислушиваться.

Въ кухн шептанье и возня усиливались, сдвигали что-то тяжелое съ мста и вдругъ раздался трескъ, звонъ разбивающейся посуды и сдавленное: охъ!

Николай Ивановичъ, какъ ужаленный, сорвался съ мста и опрометью кинулся на этотъ крикъ. Аня послдовала за нимъ, но ей стремительно захлопнули дверь передъ носомъ.

Постоявъ въ нершительности передъ этой запертой дверью, она вернулась на прежнее мсто и стала машинально прислушиваться.

— Маша, ты ушиблась?— слышался встревоженный голосъ Николая Ивановича черезъ перегородку.

Отвты произносились такимъ тихимъ шепотомъ, что разслышать ихъ не было никакой возможности. Но Николай Ивановичъ съ Анисьей тихо разговаривать не умли.

— Я имъ говорила… Ништо можно одной такой сундучище!… Долго-ль надорваться!… Ну, какъ поползъ, какъ поползъ, намъ ужь и не сдержать,— объясняла Анисья.

— Да вы бы меня позвали… Господи! Кровь! Откуда?— вырвалось ужь совсмъ громко у Николая Ивановича.

А затмъ опять шепотъ и опять его взволнованный голосъ:

— Какъ ничего? Да разв я не вижу! Теб все ничего… Очень нужно было… Воды скоре!… Ну что, легче, легче?

Фразы произносились отрывисто, съ длинными промежутками молчанія, но Аня поняла, что Марья Петровна что-то такое уронила на себя и ушиблась.

Какъ все это подйствовало на него! Этотъ голосъ, прерывающійся отъ волненія, нжный, любящій… Точно онъ съ нею говоритъ, съ Аней!

Опять сжалось у нея сердце отъ боли. А за перегородкой возня продолжалась, но теперь вс уже шептались такъ тихо, что ничего нельзя было разобрать.

Зашипли гд-то часы и продребезжали двнадцать. И опять все смолкло, а затмъ, среди наступившей тишины, снова раздался голосъ Николая Ивановича:

— Успется… подождетъ…

Это было произнесено съ раздраженіемъ и досадой.

Аня поднялась съ мста и, блдная, съ дрожащими губами, подошла къ затворенной двери.

— Я пойду спать, папа, ужь поздно,— проговорила она.

Слова съ трудомъ вырывались изъ горла, сдавленнаго истерической спазмой.

— Сейчасъ, сейчасъ, подожди минуточку.

И почти тотчасъ же Николай Ивановичъ вошедъ въ комнату. У него былъ сконфуженный видъ и онъ пожимался какъ-то весь, точно отъ холода. Одинъ рукавъ сюртука былъ засученъ и разстегнутая манжетка была вся мокрая.

— Марья Петровна ушиблась… ползла за сундукомъ… они у нея одинъ на другомъ стоятъ, большущіе! Хотла снять тотъ, что поменьше, и устроить себ на немъ постель… Эти бабы! Вчно глупятъ! Ни на каплю нтъ мозговъ въ голов,— путался онъ въ словахъ.

Теперь, когда внезапное возбужденіе, встряхнувшее его нервы, миновало, хмль снова начиналъ одолвать его. Дрожащей рукой ощупалъ онъ графинъ съ ромомъ и, выливъ все, что въ немъ оставалось, въ стаканъ, въ которомъ не было ужь ни капли чаю, сталъ пить, не глядя на дочь

Она остановила его руку, когда онъ ужь въ третій разъ подносилъ стаканъ къ губамъ.

— Папа, что ты длаешь? Вдь, чаю-то больше нтъ!— вскричала она, усиливаясь смяться.— Экой ты втрогонъ!

Онъ на мгновеніе очнулся.

— И въ самомъ дл! Я и не посмотрлъ… дую себ ромъ, какъ воду.

Покорно поставивъ стаканъ на прежнее мсто, онъ грузно опустился на стулъ.

— Ну, поговоримъ, дочка, поговоримъ,— началъ онъ заплетающимся языкомъ.— Ты хотла что-то про Таманскаго…

— Лучше завтра, папа.

— Что же такъ? Я ничего… я только… ты, конечно, всего знать не можешь… онъ, видишь ли, онъ… Я, вдь, тогда… ему въ глаза сказалъ… его превосходительству… прямо сказалъ, что онъ… па-адлецъ!… Скушалъ… ничего… потому самъ… самъ долженъ понимать… Я теб это когда-нибудь., все въ подробности… разскажу… все… все… Я что-жь?… Я ничего… я не злой человкъ… я только… Ужь слишкомъ наболло у меня тогда…

Онъ опять потянулся за стаканомъ и вдругъ поднялъ голову и глаза ихъ встртились. Взглядъ его на мгновеніе осмыслялся я онъ улыбнулся жалкой, смущенной улыбкой.

— Привыкъ я, посл морфія-то… Скука, знаешь, хоть,бы ребятишекъ дали учить, а то ничего… тоска! Ну, и привыкъ… не могу ужь удержаться… Ты меня не-осуждай… я, право… вотъ я теб когда-нибудь… разскажу… Мучили они меня, мучили…

И опять, глянувъ на нее блуждающимъ взглядомъ и все съ тою же смущенною улыбкой, онъ хотлъ еще что-то прибавить, но Аня обвила руками его шею и зажала ему ротъ поцлуями.

Никогда, можетъ быть, не любила она его такъ нжно, какъ теперь.

Глава II.

На темно-красномъ ковр съ рисункомъ изъ тней того же цвта, мягко сливающихся съ фономъ, низкая, модная мебель, обитая гранатнымъ бархатомъ, служила какъ бы продолженіемъ дорогихъ обой того же цвта.

Противъ оконъ, задрапированныхъ легкимъ блымъ кружевомъ, сквозь которое почти безпрепятственно проникалъ дневной свтъ и лучи солнца, блый мраморный каминъ съ зеркаломъ, отражающимъ высокія пальмы и другія рдкія растенія, артистически сгруппированныя искусною рукой. Изваянія по угламъ, да нсколько гравюръ и картинъ въ темныхъ рамахъ по стнамъ.

По одному тому, какъ картины эти были развшаны, можно было признать въ хозяин дома любителя и знатока искусства, но любителемъ и знатокомъ былъ не онъ, князь Аркадій Немировъ, а она, княгиня Марья Владиміровна, худощавая, невзрачная особа, лтъ тридцати пяти, съ добрыми глазами, немного печальными, всегда задумчивыми, и сровато-блднымъ лицомъ.

Это она настояла на томъ, чтобы любимыя ею съ дтства сокровища искусства были перевезены изъ родоваго помстья, разореннаго, заложеннаго и перезаложеннаго, въ тотъ захолустный городъ, куда мужа ея назначили губернаторомъ.

На замчаніе князя, что ихъ въ N общали продержать недолго, и на совтъ его отложить трату на перевозку картинъ до новаго назначенія въ городъ, боле близкій къ центру и мене похожій на ссылку, княгиня возразила, что чмъ дальше она будетъ жить отъ роднаго гнзда, отъ близкихъ ея сердцу людей и обстановки, тмъ нужне ей эти картины.

Что же касается сокращенія расходовъ, необходимость которыхъ она, во всякомъ случа, сознавала гораздо лучше мужа, княгиня надялась сдлать это экономіей въ нарядахъ.

Это наверстываніе непроизводительныхъ тратъ на такомъ существенно важномъ предмет, какъ оно становилось поперегъ горла князю каждый разъ, когда ему случалось видть свою супругу рядомъ съ расфранченными N-скими щеголихами. Какою жалкой и мизерной казалась губернаторша въ своихъ старомодныхъ платьяхъ, много разъ передланныхъ, вывернутыхъ на изнанку, чищенныхъ и перечищенныхъ, съ заштопанными кружевами, лоснящимися лентами, смятыми цвтами и развившимися перьями! Да хоть бы выкупала она это свтскимъ лоскомъ, умньемъ пустить пыль въ глаза своимъ блестящимъ воспитаніемъ или, по крайней мр, самоувренностью женщины высшаго общества, надышавшейся до пресыщенія атмосферой элегантныхъ аристократическихъ гостинныхъ. А, между тмъ, ее до сихъ поръ тамъ не забывали, до сихъ поръ получала она оттуда письма, подписанная именами, извстными всей Россіи. Не умла княгиня даже и этимъ пользоваться. А ужь чего, кажется, проще и понятне. Часто случалось такъ, что письма эти подавались ей при гостяхъ, въ присутствіи какой-нибудь барыни болтуньи, способной весь городъ объздить для того только, чтобы всюду разсказать, что губернаторша находится въ интимной переписк съ такимъ-то лицомъ или съ такимъ-то… ‘Сама видла, при мн письмо получила’ и т. д.

Безтактность и ненаходчивость супруги приводили князя въ изумленіе.

Бывали минуты, когда, раздосадованный невозможностью пользоваться, какъ хотлось бы, связями своей жены, князь начиналъ сомнваться въ ея здравомъ ум. Вспоминались при этомъ разсказы про ея отца: слылъ умницей, философомъ, великимъ администраторомъ, а подъ конецъ самымъ непростительнымъ образомъ сплоховалъ, не угадалъ, откуда дуетъ втеръ, упорно шелъ противъ теченія до тхъ поръ, пока волна не сбила его съ ногъ, не съумлъ подладиться ни къ обстоятельствамъ, ни къ людямъ и слетлъ съ пьедестала стремглавъ, какъ глупецъ.

А мать, извстная красавица, прославившаяся по всей Европ своими остроумными эксцентричностями и скончавшаяся въ лечебниц знаменитаго психіатра въ Париж?

Отъ людей, коротко знавшихъ ихъ обоихъ, князь слышалъ, что жена его наслдовала отъ матери одни только глаза съ выраженіемъ тихой грусти, отца же своего она напоминала и голосомъ, мягкимъ и ровнымъ, и складомъ рчи, и простотою обращенія.

Для него, князя Немирова, жизненный путь былъ до сихъ поръ и легокъ, и пріятенъ. На каждомъ шагу поблажки самолюбію, во всемъ побды и удачи, что ни затетъ — блестящій успхъ. И всегда такъ было, съ тхъ поръ, какъ, вынувъ случайно на экзамен изъ математики именно тотъ единственный билетъ, который онъ вытвердилъ наизусть, тринадцатилтній князекъ поступилъ первымъ въ одно изъ привилегированныхъ заведеній. Первымъ удержался онъ до конца, первымъ въ люди вышелъ и съ тхъ поръ всегда и везд первымъ. Онъ такъ къ этому привыкъ., что ему странно бы казалось, еслибъ было иначе, и когда почтенный сановникъ, напутствуя его послдними наставленіями къ мсту новаго назначенія, замтилъ ему съ улыбкой, что провинція не привыкла къ такимъ юнымъ губернаторамъ и что ему нужно будетъ много такта, чтобъ заставить забыть свою молодость, князь Немировъ едва удержался отъ смха.

Свои административныя способности онъ съ умлъ проявить такъ быстро, что въ какихъ-нибудь два-три года обратилъ на себя вниманіе начальства, и докладами за дв тысячи верстъ сдлалъ для своей карьеры больше, чмъ еслибъ, какъ совтовали ему многіе, безсмнно пребывалъ на глазахъ у начальства.

Черезъ многочисленныхъ пріятелей, у него во всхъ государственныхъ учрежденіяхъ были друзья,— князю Немирову извстенъ былъ ходъ и направленіе административной машины не только въ настоящее время, но также и то, что было на очереди. Узналъ онъ, такимъ образомъ, очень скоро, даже раньше многихъ въ Петербург, о проект коммиссіи, въ которой должны были засдать, выдающіеся по уму и способностямъ, ‘люди будущаго’, какъ характеризировалъ ихъ тотъ, кто ее измыслилъ. Можно себ представить, какъ страстно желалъ N-скій губернаторъ попасть въ число ихъ. Для достиженія этой цли были пущены въ ходъ крайнія мры и посл продолжительнаго разговора съ женой, начавшагося словами: ‘vous savez, ch&egrave,re amie, combien il me rpugn d’abuser de vos relations a la cour’, княгиня написала два письма въ Петербургъ, среди которыхъ были вставлены фразы, списанныя слово въ слово съ замтокъ, набросанныхъ ей на память мужемъ. О результат этихъ писемъ князь узналъ изъ переписки съ друзьями, не прошло и мсяца, какъ ему не безъ удивленія сообщали, что имя его стоитъ однимъ изъ первыхъ въ секретномъ списк ‘людей будущаго’.

По мр того, какъ укрплялась въ немъ увренность въ скоромъ отъзд отсюда, возрастала и мягкость обращенія его со всми и по истин отеческая заботливость о подчиненныхъ, которыхъ онъ цлыми десятками, неожиданно и некстати, представлялъ къ чинамъ и денежнымъ наградамъ, для того только, чтобъ оставить добрую по себ память. Съ той же цлью медлилъ онъ вершить судъ и расправу тамъ, гд это было въ его власти, и медлилъ приводить въ исполненіе зависящія отъ него мры строгости, предоставляя все это своему преемнику. Всегда либеральный на словахъ, онъ сталъ заходить въ этомъ такъ далеко, какъ ни одинъ еще губернаторъ не заходилъ. За словами проявились у N-скаго губернатора и поступки: при встрчахъ на улиц или въ общественныхъ мстахъ съ учителями гимназіи и тому подобнымъ людомъ, споконъ вка стоявшимъ особнякомъ въ провинціи, князь самъ заговаривалъ съ ними и приглашалъ ихъ къ себ бесдовать о такихъ предметахъ, какъ устройство воскресныхъ школъ или публичныхъ чтеній, съ цлью популяризировать науку и знакомить степняковъ съ произведеніями русской и иностранной литературы.

Новымъ настроеніемъ градоначальника воспользовалась одна изъ первыхъ его супруга, чтобъ пустить въ ходъ въ самыхъ широкихъ размрахъ филантропическія зати, до которыхъ она была такъ же падка, какъ мужъ ея до славы и до преобладанія надъ своими ближними. Въ самомъ непродолжительномъ времени устроились, по ея иниціатив, два концерта и лоттерея, на которыхъ весь городъ веселился на славу. Концерты дали пятьдесятъ два рубля съ копйками выручки, а лоттерея сто тридцать семь рублей безъ копекъ, а затмъ стая черносалопницъ и разныхъ спившихся до потери человческаго образа проходимцевъ, съ десяти часовъ утра до двухъ пополудни, осаждали подъздъ губернаторскаго дома, въ чаяніи подачекъ, которыя раздавались молоденькимъ чиновникомъ особыхъ порученій Пыжовымъ отъ имени предсдательницы дамскаго комитета, княгини Немировой.

Кром того, и тоже благодаря благодушному настроенію князя, княгин удалось пристроить въ его канцелярію, и все на мста съ окладами, съ десятокъ такихъ идіотовъ, которыхъ за неспособность, лнь и пьянство ни на какой служб нельзя было держать.

Поощренная блестящими результатами на поприщ общественной дятельности, княгиня возмечтала увковчить свое имя въ здшней губерніи основаніемъ пріюта для маленькихъ двочекъ. Оказалось, что и князю та же самая мысль пришла въ голову.

Устройство пріюта сдлалось злобой дня въ город. Во всхъ домахъ только и разговору было, что о совщаніяхъ, происходившихъ у губернаторши по этому предмету. Заразившись либеральными взглядами супруга, княгиня назначила у себя два дня въ недлю для этихъ совщаній и разослала приглашенія всмъ городскимъ дамамъ безъ исключенія, даже и тмъ, которыхъ никуда не принимали за двусмысленное поведеніе, и тмъ, которыхъ вошло въ привычку игнорировать по другимъ причинамъ.

На первомъ же совщаніи свершилось столько непріятныхъ столкновеній, высказано было столько колкостей, а затмъ разнеслось по городу такое множество неимоврныхъ измышленій, что испуганной губернаторш пришлось назначить еще два вечера въ недлю для избранныхъ, съ тмъ, чтобы обсуждать безпорядки, происходящіе на общихъ собраніяхъ, ршать, кого сажать съ кмъ рядомъ, кого подальше другъ отъ друга, какіе вопросы затрогивать, какихъ избгать и тому подобное.

На вечерахъ этихъ было обыкновенно довольно скучно и однообразно. Являлись на нихъ неизмнно одни и т же лица: жена предсдателя, мадамъ Иванова, глупая и добрая женщина среднихъ лтъ, вице-губернаторша мадамъ Синявина, почтенная мать семейства, по уши поглощенная хлопотами о дтяхъ и хозяйств, преждевременно посдвшая отъ постоянныхъ и тщетныхъ усилій жить на три тысячи рублей въ годъ такъ, какъ другіе живутъ на пятнадцать.

Можно было также встрчать на этихъ вечерахъ Софью Львовну Гальскую, сестру предводителя дворянства, молодящуюся старую дву, выучившуюся, во время продолжительнаго пребыванія въ Париж, такъ искусно раскрашивать себ лицо и подводить брови, что издали ей больше тридцати лтъ никто бы не далъ. Софья Львовна считалась большой пріятельницей не только княгини, но и князя, и ее можно было встрчать у Немировыхъ и Немировыхъ у нее почти каждый день. Очень богатая, хорошей фамиліи, съ большими связями въ Москв и въ Петербург, она жила въ N для брата, который былъ вдовъ, имлъ единственную дочь, воспитывающуюся въ институт, и по должности долженъ былъ жить открыто. Благодаря Софь Львовн, домъ, въ которомъ она занимала мсто хозяйки, считался самымъ пріятнымъ въ город, и попасть на вечера, устраиваемые ею всегда съ какимъ-нибудь развлеченіемъ, съ музыкой, чтеніями, считалось большой честью и цнилось тмъ боле высоко, что чести этой далеко не вс удостоивались. Она бы ни за что, напримръ, не пригласила къ себ запросто такую дамочку, какъ хорошенькая вдовушка Лидія Филипповна Томилина, которая являлась къ губернаторш когда только ей вздумается, да еще не одна, а всегда въ сопровожденіи одного или двухъ изъ своихъ обожателей.

Изъ мужчинъ неизмннымъ постителемъ jour fixe княгини былъ молодой помщикъ Птичкинъ, замчательный тмъ, что онъ могъ просидть цлый вечеръ, не издавая ни единаго звука и не проявляя ни малйшаго признака жизни, такъ что вс забывали объ его присутствіи и всегда пугались, когда онъ неожиданно поднимался съ мста, чтобъ откланяться передъ уходомъ.

Являлся почти всегда, въ начал или въ конц вечера, и докторъ Стрыжовъ, крупная, тяжелая фигура съ добродушнымъ круглымъ лицомъ и маленькими голубыми глазами, особенно смшными, когда онъ старался выражать ими сантиментальную нжность.

Докторъ слылъ либераломъ и до цинизма откровеннымъ человкомъ, а также за ловеласа первостатейнаго, лжеца большой руки и короткаго пріятеля губернатора. Да и губернаторша питала къ нему непонятную слабость и извиняла такіе его поступки и скандалы, которые другому не простила бы.

Съ докторомъ князь познакомился до женитьбы, на какой-то ревизіи въ Сибири, гд они случайно сошлись и, мсяца три проживъ на одной квартир, сдлались друзьями на всю жизнь.

Князь положительно не могъ обойтись безъ доктора Стрижова, когда его назначили сюда губернаторомъ, онъ немедленно сталъ хлопотать о томъ, чтобы пріятеля перевести сюда на мсто инспектора врачебной управы, и успокоился только тогда, когда хлопоты эти увнчались успхомъ.

Въ дом губернатора докторъ считался своимъ человкомъ: онъ заказывалъ повару свои любимыя кушанья къ обду, длалъ выговоры, когда они были изготовлены не по его вкусу, заходилъ сюда во всякое время дня и ночи, заваливался спать въ кабинет князя, и на половину княгини имлъ всегда доступъ, даже и тогда, когда она никого не принимала.

Фамильярность его съ губернаторомъ доходила до того, что, забывшись, онъ иногда при всхъ говорилъ ему ты, а въ пьяномъ вид честилъ его за глаза Аркашкой. N-ское общество относилось къ доктору Стрыжову весьма благосклонно и мирилось съ закулисной стороной его жизни и характера во имя его безконечной веселости, изобртательности по части всевозможныхъ развлеченій и наивнаго добродушія.

Въ тотъ вечеръ въ гранатной бархатной гостинной княгини Немировой доктора Стрыжова не было и потому, можетъ быть, было особенно скучно и тихо. Въ групп дамъ, окружавшей хозяйку, у стола съ большой лампой подъ розовымъ абажуромъ разговоръ не клеился. Княгиня была чмъ-то озабочена и при малйшемъ шум оглядывалась на дверь въ длинную блую залу. Она, видимо, ждала кого-то. Это замтила и хорошенькая вдовушка Лидія Филипповна изъ уютнаго уголка у камина, въ которомъ, растянувшись на мягкой кушетк, она сладко подремывала подъ воркованіе юнаго кандидата на судебныя должности Антипольскаго.

— Кого она ждетъ?— задавала себ мысленно вопросъ вдовушка, съ любопытствомъ всматриваясь въ группу у стола съ лампой.

Княгиня ждала доктора Стрыжова съ одной двушкой, которую никто еще изъ здшняго beau monde не зналъ, во-первыхъ, потому, что она всего только съ мсяцъ тому цазадъ пріхала изъ-за границы, а, во-вторыхъ, потому, что, по общественному своему положенію, она принадлежала къ разряду тхъ, которыхъ въ великосвтскихъ гостинныхъ принято игнорировать. Игнорировала бы ее и губернаторша, если бы не докторъ Стрыжовъ, который со свойственной ему навязчивостью вынудилъ у нея согласіе принять эту особу именно сегодня, не давши ей, при этомъ, ни обсудить какъ слдуетъ этотъ поступокъ, ни предупредить о немъ князя. Правда, что этотъ послдній уже слышалъ объ этой двушк и отъ доктора, который трубилъ о ней по всему городу, и отъ другихъ, онъ даже говорилъ жен, что прізжая его интересуетъ по близкому родству съ однимъ изъ важнйшихъ представителей администраціи, Таманскимъ, про котораго въ Петербург опять заговорили. Проектъ онъ какой-то очень умный сочинилъ или что-то въ этомъ род. Но все же, прежде чмъ знакомиться съ этой особой, надо было очень и очень подумать. Никогда княгиня ничего не длала безъ согласія мужа.

Докторъ засталъ ее сегодня врасплохъ, навравъ, по обыкновенію, съ три короба о томъ, что князь самъ желаетъ познакомиться съ прізжей, что ему это даже очень будетъ полезно, такъ какъ она можетъ его сблизить съ Таманскимъ, онъ, наконецъ, упомянулъ вскользь и о томъ, что князю будетъ очень пріятно, если знакомство это совершится скоре, сегодня, а затмъ стремительно вышелъ, объявивъ, что вечеромъ привезетъ барышню. Княгиня заволновалась, кричала ему вернуться, посылала за нимъ людей, но отъ него и слдъ простылъ. Уже по одной этой поспшности можно было догадаться, что дло не совсмъ чисто и что почтенный Василій Васильевичъ солгалъ, увряя, что хлопочетъ о скорйшемъ знакомств княгини съ Астафьевой съ вдома князя. На бду этотъ послдній обдалъ сегодня у архіерея и раньше, какъ часовъ въ десять, домой не вернется, такъ что и предупредить его нельзя было.

Вотъ почему княгиня была такъ взволнована и такъ тревожно озиралась на дверь въ залу. По мр того, какъ время шло, ей все чаще и чаще мелькала мысль, что, можетъ быть, что-нибудь помшало доктору исполнить свое намреніе, но она слишкомъ хорошо его знала, чтобъ останавливаться на такомъ утшительномъ предположеніи, она знала, что, когда ему что-нибудь хотлось, онъ всегда ставилъ на своемъ и, какъ капризный ребенокъ, стремился къ цли всми путями и во что бы то ни стало.

На бронзовыхъ часахъ, украшавшихъ каминъ, прозвонило десять. Паузы въ разговор о выбор пьесы для спектакля и о живыхъ картинахъ становились все продолжительне и продолжительне: Засдающія съ работой въ рукахъ на бархатныхъ пуфахъ звали, а хозяйка, со свойственнымъ ей движеніемъ испуганной птицы, все чаще и чаще оглядывалась на дверь въ залу.

— Кого это она ждетъ?— повторила вдовушка въ полголоса тотъ самый вопросъ, который у нея давно уже вертлся на ум.

И, при этомъ, она движеніемъ подбородка указала правовду на губернаторшу.

Юнецъ вздрогнулъ.

Онъ такъ засмотрлся на хорошенькую ножку въ элегантной туфельк, которую собесдница его выставляла изъ-подъ юбокъ, что не могъ вдругъ собраться съ мыслями.

Вдовушка расхохоталась.

— Какое у васъ глупое лицо! Что съ вами, птенчикъ? О чемъ замечтались?— спрашивала она, подбирая подъ себя ножки и мняя позу.— Ну, что же вы? встряхнитесь же!

— Вы что спрашивали? Я не разслышалъ…

Она съ гримаской передернула плечами и сладко звнула:

— Vous devenez tout a fait bte, mon cher! Здсь можно спать, но ужь по такъ, какъ у себя дома, въ постели…— И, возвысивъ голосъ, она обратилась къ хозяйк и спросила:— Княгиня, вы сегодня доктора не ждете? Я хотла посовтываться съ нимъ насчетъ м-сье Антипольскаго. На него легкое помшательство находитъ, и я боюсь оставаться съ нимъ наедин.

Дамы улыбнулись вс, кром княгини, которая, повидимому, разслышала только первыя слова Лидіи Филипповны.

— Доктора? Не знаю… впрочемъ, да, онъ хотлъ захать, онъ непремнно долженъ пріхать,— проговорила она, запинаясь

— Индюшка!— процдила сквозь зубы вдовушка.

Правовдъ фыркнулъ такъ громко, что вс обернулись въ ихъ сторону, но вдовушка его выручила.

— Ршили вы что-нибудь насчетъ спектакля, mes dames? Не мшало бы скоре покончить съ этимъ вопросомъ. Который вечеръ мы собираемся и ничего изъ этого не выходитъ,— затараторила она съ большимъ оживленіемъ, чтобы отвлечь вниманіе отъ своего кавалера, который продолжалъ нервно хохотать, уткнувъ носъ въ платокъ.

— Вдь, вы только подумайте, сколько хлопотъ предстоитъ вамъ еще съ этимъ спектаклемъ! Надо раздать роли, готовить костюмы, а тамъ — ссоры на репетиціяхъ…

— Да мы еще не ршили какую пьесу выбрать,— кротко замтила княгиня.

— Я предлагаю ‘Горе отъ ума’,— объявила сестра предводителя.— Роль Софьи я хорошо знаю, мн приходилось играть ее на домашнемъ спектакл въ Петербург. Прелестно! Вамъ эта роль очень идетъ,— вскричала вдовушка.— ‘Въ семнадцать лтъ вы разцвли прекрасно…’ — продекламировала она, напирая на слово семнадцать, и, нагнувшись къ правовду, прибавила шепотомъ:— впрочемъ, съ ея искусствомъ гриммироваться, можно и грудныхъ младенцевъ изображать

Правовдъ опять чуть было не фыркнулъ, но она такъ ущипнула ему руку повыше локтя, что припадокъ смха моментально прекратился и на глаза его даже навернулись слезы отъ боли. Вся эта сцена прошла незамченной. Г-жу Томилину принимали везд и даже заискивали въ ней, но когда она забивалась въ темные уголки съ молодыми людьми, вс считали неудобнымъ вслушиваться и всматриваться въ то, что тамъ происходитъ. Вошло также въ привычку не возражать на ея колкости и дерзости: слишкомъ ужь бойко сыпала она ими направо и налво, отгрызаться отъ нея даже мужчины отказывались.

— Гд же намъ сладить съ такимъ великимъ произведеніемъ?— замтила хозяйка.— ‘Горе отъ ума’! Да надо быть вполн артистами, чтобъ браться за такую вещь.

Долго молчавшая мадамъ Синявина ршилась, наконецъ, высказать свое мнніе.

— А знаете пьесу: ‘Простолюдинка или материнская любовь’?

— Или ‘Коза въ сарафан’,— подсказала вдовушка.

Вице губернаторша такъ опшила, что не нашлась что отвтить. Прочія дамы тоже предпочли оставить выходку вдовушки безъ вниманія.

— Лучше изъ Островскаго что-нибудь,— поспшила заявить княгиня.

Но вдовушка не унималась.

— А по моему, mes dames, всего лучше вотъ что: поставьте-ка.. ‘La belle Hl&egrave,ne’. По крайней мр, скучно не будетъ и всмъ найдутся подходящія роли.

Она начала распредлять эти роли такъ находчиво и остроумно, что чинный кружокъ у стола съ лампой не могъ удержаться отъ смха.

Хорошенькой вдовушк было сегодня очень весело, какъ и всегда, впрочемъ, она была красива, богата, здорова, съ бойкимъ умомъ и холоднымъ сердцемъ, съ чувственнымъ темпераментомъ и независимостью правилъ, жизнь не могла не представляться ей вчнымъ праздникомъ. На людей она смотрла, какъ на забаву, отыскивать во всемъ и во всхъ смшныя стороны и ловко выставлять ихъ на показъ было ея любимымъ занятіемъ.

— А картины? Какія вы поставите картины? Неужели и этого даже до сихъ поръ не могли ршить?— спросила она.

— Я выбрала нсколько гравюръ, но надо узнать мнніе другихъ,— замтила княгиня.

— Если взять что-нибудь изъ Каульбаха, напримръ, или изъ Доре…

Ей не дали договорить.

— Лучше изъ миологіи, княгиня! Костюмовъ не надо, ужь одно это чего стоитъ,— продолжала балаганить вдовушка.— Докторъ-то, докторъ-то какъ будетъ хорошъ Бахусомъ или Силеномъ, чудо! Я умю длать цвты изъ бумаги и ужь, такъ и быть, смастерю ему внокъ изъ виноградныхъ листьевъ… Душка этотъ докторъ! Давно что-то не видлись мы съ нимъ… Продулся въ карты, врно, и по этой причин въ уныніе впалъ и съ какой-нибудь добродтельной женщиной сантиментальную канитель разводитъ или мечтаетъ о томъ, чтобъ вступить ‘въ станъ погибающихъ за великое дло любви’ и омыть надланныя пакости, или о женитьб на благонравной двиц,— прибавила она, подмигивая на вице-губернаторшу и предсдательшу, которыя при имени доктора, об точно сговорившись, съ достоинствомъ выпрямились и брезгливо выпятили нижнія губы.

— Удивительно, какъ это его до сихъ поръ никто не изловилъ въ подобную минуту и не женилъ на себ, — продолжала со смхомъ вдовушка,— это такъ легко! А еще говорятъ, что у насъ есть маменьки, которыя ловять жениховъ! Пусть обратятся ко мн, я ихъ научу, какъ заманить его въ сти.

— А, можетъ быть, онъ ужь… пойманъ, — усмхнулась княгиня.

— Что такое? Новая пассія, врно? Влюбленъ? Въ кого, въ кого?— заволновалась вдовушка.

Хорошенькое личико оживилось любопытствомъ, свтлые глаза заискрились, подвижныя ноздри зашевелились.

— Въ кого, въ кого?— повторяла она, капризно постукивая высокими каблучками по мягкому ковру.

— Это секретъ,— сдержанно улыбнулась княгиня.

— Секретъ? Вы шутите, княгиня! Разв у лысаго могутъ быть секреты? Секретъ! Да секретъ этотъ завтра же весь городъ узнаетъ, онъ самъ всмъ разболтаетъ… Да ужь и разболталъ, можетъ быть, разв у него удержится что-нибудь? Антипольскій, вы не слышали?— обратилась она къ правовду и, не дождавшись отвта, добавила:— да нтъ, гд ужь вамъ! Vous tes si serin! Такъ вы не хотите мн сказать, княгиня?

— Да право же я не могу, il m’а fait jurer…

— Mais il fait toujours jurer, а потомъ самъ же всмъ и разскажетъ, это его всегдашняя замашка… Вдь, мн стоитъ только послать за нимъ, и онъ мн все выболтаетъ… завтра же выболтаетъ.

— Врядъ ли такъ скоро,— усомнилась княгиня.

— Увидите, увидите! Разв онъ можетъ удержаться, чтобъ не болтать? Ни за что! Помните, когда онъ ухаживалъ за Богдановой? Весь городъ это зналъ, даже въ булочныхъ объ этомъ болтали, честное слово! А когда онъ бсновался изъ-за Верхушкиной? А когда онъ таялъ передъ вашею дочерью, Лизавета Александровна? А потомъ съ ума сходилъ по вашей кузин, Зинаида Дмитріевна? Помните?— обращалась она поочередно къ дамамъ, окружавшимъ губернаторшу, и вдругъ разразилась громкимъ, неудержимымъ хохотомъ.— А романъ его со мной? О, Господи! Я тогда до истерики хохотала… Вспомнить не могу равнодушно эту шарообразную фигуру, съ лысой головой… борода лопатой… и на колнахъ! Честное слово, mes dames! Мы сидли въ будуар, я на отоманк, а онъ на табурет… вралъ онъ всякую ерунду, но обыкновенію, и вдругъ какъ грохнется! И лепечетъ что-то сквозь слезы, и ловитъ мою ногу, чтобъ поцловать… Я такъ и покатилась со смху, встаньте, говорю, встаньте! Что за глупости! Ну, вдругъ войдетъ кто-нибудь, встаньте! А онъ-то плачетъ, онъ-то плачетъ… И, вдь, настоящими слезами, ей-Богу! Всю ботинку вымочилъ. И, наконецъ, хочетъ подняться и не можетъ… Пришлось ужь мн самой его… подъ руки!…

Вс смялись. Мадамъ Томилина такъ увлекла общество своими разсказами, что никто не слышалъ, какъ вошелъ князь.

— У васъ тутъ очень весело, mes dames, — сказалъ онъ, любезно со всми раскланиваясь.— Надъ кмъ потшаетесь, можно узнать?

— Да вотъ Лидія Филипповна намъ разсказывала, какъ ей Стрыжовъ въ любви признавался,— сказала княгиня.

Князь прищурился на темный уголокъ, на который указывала ею жена, и поспшно направился туда.

— А, Лидія Филипповна здсь! Ну, этимъ все объясняется. Гд она, тамъ скуки быть не можетъ, — проговорилъ онъ галантно, присаживаясь на стулъ рядомъ съ правовдомъ.

— Скажите, князь, въ кого влюбленъ докторъ?— приступила къ нему ршительнымъ тономъ вдовушка.

— Аркадій!— взмолилась княгиня.— Вдь, онъ просилъ не говорить!

— Позвольте, позвольте, надо объясниться… Вамъ что именно угодно знать, Лидія Филипповна?

— Да я ужь сказала: въ кого влюбленъ теперь докторъ?

— Теперь — слово растяжимое. Я видлъ его въ послдній разъ сегодня за завтракомъ. Съ тхъ поръ прошло около десяти часовъ, онъ могъ разъ десять влюбиться за это время.

— Не отвиливайте, князь!

— За кого вы меня принимаете… чтобъ я сталъ передъ вами отвиливать!

Въ прихожей раздался звонокъ, которымъ швейцаръ увдомлялъ о прізд гостей. Княгиня уставилась смущеннымъ взглядомъ на дверь въ залу, а князь оборвалъ на полуслов свое объясненіе съ хорошенькой вдовушкой, чтобъ подойти къ жен.

— Vous attendez quelqu’un?— спросилъ онъ у нея въ полголоса.

— Да… эту барышню… Разв Василій Васильевичу вамъ не сказалъ?— прошептала она, пожимаясь отъ смущенія.

Онъ нахмурился и процдилъ сквозь зубы:

— Mais non! Je ne savais pas que c’est pour aujourd’hui. Надо было меня предупредить.

Передернувъ съ.досадой плечами, онъ нагнулся черезъ нее, чтобъ поправить абажуръ на ламп, и быстрымъ шепотомъ прибавилъ:

— Prvenez du moins…

— Est ce qu’il faut tout dire?

— Mais certes, — отрзалъ онъ, поспшно направляясь къ двери въ залу, у которой и остановился.

— Я жду сегодня одну прізжую изъ-за границы,— сбивчиво начала объяснять княгиня, обращаясь то къ одной, то къ другой изъ окружающихъ ее дамъ, которыя во время ея aparte съ мужемъ завели между собою бесду, чтобъ не мшать объясненію супруговъ.— Мадемуазель Астафьеву… on la dit charmante.

Жена предсдателя усиленно заморгала своими подслповатыми глазами и раза два кивнула головой, а вице-губернаторша издала какой-то неопредленный звукъ, который тотчасъ же, къ величайшему удовольствію правовда, передразнила съ соотвтствующей мимикой вдовушка.

— Она очень жалкая, у нея здсь никого нтъ, никого знакомыхъ,— продолжала путаться княгиня.

M-lle Гальская, къ которой она обратилась съ этимъ послднимъ заявленіемъ, прищурила, чтобъ лучше вспомнить, свои раскрашенные глаза и произнесла довольно надменно:

— Это дочь того Астафьева…

— Да, да, того самаго,— съ испугомъ прервала ее княгиня, вскидывая тревожный взглядъ на мужа.

Вдовушка, не переставая шептаться съ правовдомъ, посматривала въ ту же сторону. Когда по длинной зал раздались, шаги, князь вышелъ на встрчу гостямъ и, остановившись разговаривать съ ними, замедлилъ этимъ ихъ появленіе въ гостинную. На всхъ лицахъ выражалось нетерпливое ожиданіе, даже невозмутимая мадамъ Иванова опустила руки съ вязаньемъ на колни и стала вмст со всми прислушиваться къ голосамъ, раздававшимся изъ залы.

— Я много наслышана объ этой двушк,— прервала, наконецъ, княгиня неловкое молчаніе, воцарившееся въ комнат.— У насъ много общихъ знакомыхъ съ Дмитріемъ Николаевичемъ Таманскимъ, съ мужемъ ея матери, онъ часто бывалъ у моего отца…

— Это тотъ Таманскій, котораго прочили въ министры десять лтъ тому назядъ?— спросила вице-губернаторша.

— Тотъ самый.

— Онъ, говорятъ, теперь опять выплываетъ, — замтила Гальская, у которой были связи въ большомъ свт обихъ столицъ.

Княгиня промолчала на это, а госпожа Синявина полюбопытствовала узнать, при чемъ же тутъ Астафьевъ?

Хозяйка объяснила, что прежде чмъ выйти за Таманскаго, мать той двушки, которая сейчасъ должна сюда войти, была замужемъ за Астафьевымъ и развелась съ нимъ.

— Понимаю теперь,— успокоилась мадамъ Синявина.

— Что-жь эта барышня пріхала къ своему папаш на время или навсегда?— спросила Гальская, кивая, съ оттнкомъ пренебреженія, на дверь въ залу.

Княгиня отвчала, что не знаетъ.

— Вроятно, на время, что же ей здсь длать?— замтила предсдательша.

— Съ такимъ отцомъ,— добавила Гальская.

— Онъ, говорятъ, очень неглупый человкъ, — поспшила заявить княгиня.— Сама я его не видла, но мн много говорилъ объ немъ Василій Васильевичъ… они большіе пріятели, товарищи по университету или въ гимназіи вмст учились, не могу вамъ сказать наврное, но только они ужь давно знаютъ другъ друга.

А затмъ вс смолкли и опять стали раздаваться голоса изъ залы. Словъ нельзя было разслышать, но между знакомыми голосами князя и доктора можно было различить женскій голосъ, низкій контральто, очень пріятный.

— Quelle voix!— вырвалось у притихнувшей вдовушки, которая очень внимательно прислушивалась къ тому, что происходило въ зал.

Въ отвтъ на это восклицаніе правовдъ робко рискнулъ отвтить какой-то плоской остротой, но нетерпливое taisez vous! и безцеремонный ударъ веромъ по губамъ заставили его на полуслов смолкнуть.

А, между тмъ, голоса въ зал возвышались, разговоръ оживлялся и конца ему не предвидлось.

Княгиня сидла какъ на иголкахъ, въ большомъ недоумніи. Барышня эта поставитъ ее въ очень затруднительное положеніе передъ здшнимъ обществомъ, сомнваться въ этомъ было бы очень трудно посл того, что было сейчасъ здсь выражено… Даже эта добрйшая божья букашка Иванова, и та презрительно поджимала губы все время, какъ говорили про нее. Какъ это она не сообразила всего этого раньше и поддалась на просьбы этого втрогона Стрыжова! И зачмъ понадобилось ему ихъ знакомить съ этой барышней? Elle if est pas de la socit, о чемъ съ нею говорить? Какъ ее занимать? Наконецъ, прежде чмъ съ нею знакомиться, не мшало бы узнать, по крайней мр, въ какихъ она отношеніямъ съ матерью и съ ея мужемъ? И для чего она сюда пріхала? Можетъ быть, ее оттуда выгнали?— мелькнуло вдругъ въ голов княгини, и мысль эта окончательно ее смутила.

Шаги и голоса приблизились. Княгиня подняла голову: въ растворенной двери довольно ярко освщенной залы, между бархатными складками приподнятыхъ драпировокъ, появился ея мужъ подъ руку съ стройной, высокой двушкой, въ нарядномъ вечернемъ туалет, съ вырзомъ на высокой, блой груди и короткими рукавами, изъ-подъ кружевъ которыхъ выставлялись красивой формы руки. Двушка дергалась очень непринужденно и склонивъ слегка голову въ сторону князя, который такъ увлекся разговоровъ съ нею, что не замчалъ, съ какимъ любопытствомъ вс на нихъ смотрятъ.

У нея были большіе каріе глаза съ веселымъ, умнымъ взглядъ, короткій прямой носъ и довольно крупныя губы, изъ которыхъ верхняя была настолько приподнята, что, когда она сдалась или говорила, между ними сверкала блая полоска зубовъ. Губы эти потому, можетъ быть, казались особенно красными, что все лицо было матово-блдно, густыя темныя брови почти срастались и придавали бы извстную жесткость выраженію лица, еслибъ выраженіе это не смягчалось нжностью и ясностью взгляда. Вся фигура дышала безъискусственной граціей, живостью и простотой.

Впечатлніе, произведенное дочерью Николая Ивановича Астафьева на общество, собравшееся въ тотъ вечеръ у губернаторши, было самое разнообразное.

— Laide,— прошептала Гальская княгин, которая, въ знакъ полнйшаго съ нею согласія, раза два утвердительно кивнула головой.

Вдовушка же сдлалась очень серьезна и, окинувъ бглымъ, но внимательнымъ взглядомъ незнакомку съ ногъ до головы, перевела глаза на мужчинъ, находящихся въ комнат, и тонко усмхнулась. На лиц князя появилось такое заискивающее выраженіе, какого у него здсь никто никогда и не видывалъ. Правовдъ такъ и замеръ въ недоумвающей поз, съ полуоткрытымъ ртомъ и глупо выпученными глазами, докторъ сіялъ отъ восторга и, весело потирая руки, на всхъ поглядывалъ: вотъ, дескать, какую я вамъ привелъ!

— Готовъ, голубчикъ, хоть сейчасъ въ домъ умалишенныхъ вези!— проговорила вдовушка довольно громко.

Но острота ея пропала даромъ,— всеобщее любопытство было слишкомъ поглощено незнакомкой, даже безгласный Птичкинъ проявилъ нчто врод волненія и заерзалъ на своемъ стул.

Аня, высвободивъ руку изъ-подъ руки своего спутника, легкой и увренной походкой перешла пространство, отдляющее ее отъ группы у стола съ лампой. Сдлалось это такъ быстро, что княгиня едва успла привстать, какъ гостья очутилась передъ нею и, пожимая привтливо протянутую ей руку, съ мягкой, почтительной настойчивостью заставила хозяйку опуститься на прежнее мсто.

— Анна Николаевна привезла намъ очень пріятное извстіе,— сказалъ губернаторъ, ласковыми, смющимися глазами на всхъ посматривая.— Предсдателемъ той коммиссіи, на которую мы вс возлагаемъ такія надежды, назначенъ Дмитрій Николаевичъ Таманскій.

— On ne pouvait faire un meilleur choix,— съ любезной улыбкой взглянувъ на Аню, замтила княгиня.

Глава III.

Былъ первый часъ ночи, когда Аня, ловко приподнявъ свое нарядное платье, въ довольно легкомъ пальто и въ маленькой войлочной шапочк, переходила, подъ руку съ докторомъ, мостъ, отдляющій аристократическую часть города отъ плебейской. Домъ Марьи Петровны находился въ самомъ конц этой послдней, за нимъ уже начиналось поле. Городъ N безпорядочно раскинулся по обимъ сторонамъ рки, дома вс съ садами и съ обширными дворами, огороженными, смотря по достаткамъ владльцевъ, заборами, плетнями и кое-гд желзными ршетками. Много здсь также незастроенныхъ пустырей. Почва неровная, холмистая, и къ рк, огибающей капризно городъ, спускается крутыми уступами, мстами поросшими густымъ кустарникомъ. Улицы немощеныя, а тротуары такіе, что даже и днемъ опасно по нимъ ходить.

Аня съ докторомъ шла среди улицы, покрытой густой, липкой грязью. Луна свтила ярко и, повидимому, все кругомъ спало мертвымъ сномъ. Вс ставни были приперты, нигд не пронизывалось сквозь нихъ свта и даже сторожевые псы за заборами лниво тявкали имъ вслдъ, какъ будто чуя въ нихъ своихъ.

Докторъ ворчалъ на свою спутницу за то, что она отказалась отъ экипажа, предложеннаго ей княгиней. Но на пріятеля своего, губернатора, онъ злился еще больше.

— Чортъ знаетъ, что за скотъ! Вдь, восемь лошадей стоитъ на конюшн!

— Да, вдь, они предлагали, я сама отказалась,— замтила Аня.

— Долженъ былъ настоять, болванъ! А, главное, раньше объ этомъ подумать. Еслибъ карета стояла у крыльца, когда мы вышли, я бы васъ силой въ нее посадилъ,

— Да я бы не сла,— засмялась она.

— Посмотрлъ бы я, какъ бы вы не сли! Я ему завтра задамъ, подлецу! Шутка сказать, какую мы черезъ нихъ, скотовъ, маршировку задаемъ! Вдь, до васъ добрыхъ три версты, да столько же назадъ! Вамъ хорошо, вы какъ дойдете, такъ сейчасъ и растянетесь на вашей пуховой постельк, а мн, вдь, назадъ надо тащиться. Здсь не Петербургъ, посл полуночи за сто рублей извощика не достанешь.

Аня смялась и увряла, что моціонъ никому вредить не можетъ.

— Моціонъ! Ну, что вы понимаете, чудовище вы эдакое? Я бы вашего князя заставилъ промаршировать вотъ эдакъ, ночью, въ слякоть, запищалъ бы онъ у меня, анафема!

— Да за что же? За что же?— заступилась Аня за князя.— Я сама ему сказала, что мы живемъ недалеко и что я очень люблю ходить пшкомъ.

— А онъ бы на меня взглянулъ, когда вы ему выдумки-то ваши пли! Ужь я ему и глазами, и плечами, и всмъ, чмъ только могъ, показывалъ, чтобъ онъ васъ не слушалъ, такъ нтъ же, распустилъ нюни, дуракъ! Подцпили, однако, вы его крпко, нечего сказать! До безумія, до бшенства онъ въ васъ влюбился, вотъ что!

— Нельзя ли перестать шутить на эту тему, докторъ?— довольно рзко прервала его Аня.— Мн начинаетъ это надодать.

Ее раздражала настойчивость, съ которой толстякъ упорно возвращался все къ той же выдумк. Безумной, яко бы, къ ней страстью князя онъ началъ поддразнивать ее, какъ только они очутились на лстниц губернаторскаго дома, не стсняясь даже присутствіемъ провожавшаго ихъ до крыльца лакея.

— Вольно же вамъ принимать мои слова за шутку! Я говорю правду. Мн ли Аркашку не знать!

— Почему вы его такъ называете? Неужели между вами ужь такая короткость?— съ досадой замтила двушка.

— Между нами-то? Да у него ближе меня никого нтъ, вотъ что я вамъ скажу. Ни одной души на свт!

— Этому очень трудно поврить.

Сильно раздражалъ онъ ее сегодня, своимъ наглымъ бахвальствомъ.

— Почему, позвольте спросить?

— Да потому, что между вами ничего нтъ общаго.

— Ничего нтъ общаго? Между нами? Ахъ, вы, птенчикъ! Много понимаете вы въ людяхъ, нечего сказать! Онъ васъ своей смазливой рожицей да граціозными манерами очаровалъ. Аристократъ! Синяя кровь течетъ въ жилахъ! И всякія парле франсе подпускать уметъ..

Аня промолчала.

— Такая же вы баба, какъ и вс прочія,— продолжалъ онъ все въ томъ же тон добродушнаго ворчуна, напускающаго на себя притворную брюзгливость, чтобъ замаскировать нжныя чувства, переполняющія его душу.— А я вамъ вотъ что скажу, попросту, по-мужицки, какъ умю и безъ финтифантовъ: пальчиковъ вашихъ ему въ ротъ не кладите, откуситъ, проглотитъ и не подавится. Да вотъ что еще не упускайте изъ-вида, это его супругу, святйшую и кротчайшую княгиню Марію Владиміровну. Ревнива она какъ тысяча чертей! Сущій Отелло въ юбк, однимъ словомъ. Вы не замтили, какъ она смотрла на васъ, когда вы съ нимъ разговаривали въ темномъ углу у камина?

— Нтъ, не замтила.

— Ну, разумется, гд вамъ было замтить! Вы тогда блаженствовали, другъ другу въ очи впивались! А мы вс видли, что съ ней-то, съ ней-то длалось! То поблднетъ, какъ полотно, то вспыхнетъ! А глаза-то! Искры мечутъ!

— Даже искры? Какъ страшно!

Бдная Аня пыталась поддерживать разговоръ въ шутливомъ тон, въ надежд, что такимъ образомъ заставитъ своего спутника скоре прекратить его, но ей было не до шутокъ, смхъ ея звучалъ натянуто и чмъ ближе подходила она къ дому, тмъ становилась раздражительне.

А докторъ, между тмъ, продолжалъ все въ томъ, же дух:

— Вс, вс это видла не я одинъ. Завтра по всему городу будетъ извстно, что., губернаторъ влюбленъ въ васъ безъ памяти и что вы тоже…— И вдругъ, мняя тонъ:— Неужели вы въ самомъ дл примете участіе въ ихъ спектакл?— спросилъ онъ серьезно.

— Почему же нтъ?

— Ну, ужь, посл этого!… Пааздравляю!— буркнулъ онъ, ускоривая гнвно шагъ и увлекая за собой свою спутницу, которая ловко перескакивала черезъ лужи и комья грязи.— Держитесь же крпче за мою руку, чародйка вы эдакая! Еще спотыкнетесь, пожалуй, да ноги себ поломаете, возись тогда съ вами,— продолжалъ онъ ворчать.

Но въ то же время глазки его маслились и щурились, какъ у жирнаго кота, когда его щекочатъ за ухомъ, а губы смялись подъ длинными рыжими усами. Онъ уже предвкушалъ наслажденія той запутанной интриги (самаго невиннаго свойства, конечно), которая только въ эмбріон еще зарождалась у него въ ум, но уже сулила ему столько наслажденія на всю эту зиму. Какъ забавно будетъ завязывать и развязывать, спутывать и распутывать по произволу ему одному извстныя нити этой интриги, смяться про себя надъ смущеніемъ, волненіемъ и страхомъ попавшихъ въ его сти жертвъ, а потомъ самому же успокоивать и радовать ихъ неожиданными развязками!

Не зарваться бы только такъ, какъ разъ въ Петербург зарвался. Штука точно также весело началась, и той двушкой, которую онъ, ради забавы и для того только чтобъ видть, что изъ этого произойдетъ, вовлекъ въ запутаннйшую и сложнйшую исторію,— двушкой этой онъ былъ увлеченъ столько же, сколько и Аней, если даже не больше. И все это кончилось такъ фатально! Даже вспомнить тошно. Отчасти вслдствіе этого обстоятельства онъ и согласился на предложеніе N-скаго губернатора. Надо было провтриться, заставить о себ забыть и самому избавиться отъ непріятныхъ воспоминаній. Здсь можно было новую жизнь начать. Ничего докторъ такъ не обожалъ, какъ разрывать съ прошлымъ и начинать новую жизнь. Правда, обыкновенно новое весьма скоро длалось старымъ и часто хуже прежняго, но, тмъ не мене, въ однхъ ужь попыткахъ къ обновленію и исправленію находилъ онъ какую-то особенную прелесть. Первое время по прізд въ N онъ велъ себя примрно. Влюблялся поочередно во всхъ женщинъ сколько-нибудь сносной наружности, всякаго званія и состоянія, всхъ возрастовъ и лтъ, отъ подростковъ до сорокалтнихъ старухъ включительно, и длилась эта эпоха любовнаго упоенія два года, но когда вс он ему надоли, когда во всемъ город и его окрестностяхъ не осталось ни одной женщины, про которую онъ могъ бы сказать: вотъ эта не заставила еще трепетать моего сердца, что-жь оставалось ему длать? И никакихъ новыхъ объектовъ въ виду,— это ли не горе? Безъ возвышенной, благородной, платонической страсти душа доктора Стрыжова всегда омрачалась, въ такое время онъ хандрилъ и каждый вечеръ за картами, вмсто одного графина водки, выпивалъ два и даже три. Характеръ его сталъ портиться, съ каждымъ днемъ длался онъ скучне, глупе и придирчиве. Даже вралъ меньше и въ фантазіяхъ своихъ парилъ такъ низменно, что никакого удовольствія не было его слушать, а вс только боялись, чтобъ скандала не вышло изъ-за него. Ничто не радовало его и не веселило, и ко всему потерялъ онъ аппетитъ, даже къ любимому пирогу съ налимьими печенками, которымъ въ былое время объдался за завтраками у своего пріятеля губернатора. Охладлъ онъ также и къ самому губернатору до такой степени, что слышать не могъ, когда его при немъ хвалили, угрюмо молчалъ или круто повертывалъ разговоръ на другой предметъ, и разъ даже до того забылся, что въ публичномъ мст, а именно въ клуб, у билліарда и при маркер, назвалъ его прохвостомъ. Впрочемъ, когда, проспавшись, онъ вспомнилъ эту выходку, то горько въ ней каялся и, сознавшись во всемъ княгин, просилъ у нея прощеніе на колнахъ, обливая слезами ея руки, умоляя не отталкивать его, поддержать… Онъ уврялъ ее, что въ такія минуты раскаянія способенъ на все, даже на самоубійство! Сколько разъ пытался онъ истребить себя,— и не перечтешь! И все случай, судьба спасала. Вс ужь такъ къ этому привыкли, что когда, нсколько лтъ тому назадъ, во всхъ газетахъ было пропечатано, что онъ выстрломъ изъ револьвера прекратилъ свое полезное существованіе, въ Петербург никто этому не поврилъ, и даже нашлись такіе скептики, которые увряли, что утку эту онъ самъ выпустилъ въ свт, чтобъ подогрть замтно охладвающій къ нему интересъ публики.

Однако, пріздъ Ани избавилъ доктора отъ труда испытывать степень чувствительности и легковрности N-скихъ обитателей. Съ первой же минуты ихъ знакомства она такъ заинтересовала его, что хандру его какъ рукой сняло и вс старыя вожделнія въ немъ проснулись: проснулась вра въ любовь и въ обновленіе, проснулось любопытство…Послднее всего больше и сильне.

Даже и представить себ было трудно, сколько любопытства было въ этомъ наивномъ и на видъ добродушномъ толстяк! Ему все, все надо было знать. Его приводило въ ярость, когда онъ замчалъ, что отъ него что-нибудь скрываютъ.

Въ настоящее время мучило его желаніе знать, что именно за человкъ Таманскій и въ какихъ отношеніяхъ стоитъ къ нему Аня. Для этого онъ приставалъ къ ней съ разспросами во всякое время, при всякомъ удобномъ и неудобномъ случа, не обращая вниманія на досаду и неудовольствіе, которыя онъ возбуждалъ въ ней этими разспросами, въ надежд, что уступитъ же, наконецъ, ея сдержанность гнву и что если не въ минуту откровенности, то въ порыв раздраженія выскажется она насчетъ мужа своей матери такъ, чтобъ можно было знать, какую именно роль играетъ онъ въ ея жизни.

Вотъ и теперь:

— Какъ они вс просіяли, когда узнали, что вашъ Таманскій назначенъ предсдателемъ коммиссіи!— сказалъ онъ, помолчавъ немного.

При имени Таманскаго лицо двушки еще больше затуманилось

— Онъ еще не назначенъ, ему только предлагаютъ это мсто,— замтила она, съ трудомъ сдерживая досаду.

— Это все равно. Если ужь предложили, то, стало быть, и утвердятъ,— продолжалъ онъ распространяться.— Разв что откажется? Неужели вы думаете, что онъ откажется?

— Ничего подобнаго я вамъ не говорила,— уклончиво и все такъ же неохотно отвчала Аня.

— Хотлось бы мн очень знать, почему вы такъ бситесь, когда я говорю про Таманскаго? Считаете меня, вроятно, недостойнымъ произносить имя такой высокой персоны?— продолжалъ онъ насмшливо-вызывающимъ тономъ.

Аня настолько ужь знала его, чтобъ догадаться, что ему хочется раздразнить ее и довести до какой-нибудь рзкой выходки, и ршилась не поддаваться.

— Вы его вовсе не знаете, что же вамъ говорить про него?— произнесла она сдержанно.

Но онъ не унимался.

— И за что только вы его такъ любите? Интересно было бы знать! Зато, вроятно, что вашъ отецъ его ненавидитъ,— прибавилъ онъ, искоса глянувъ на нее.— Другой причины я не вижу…

Цли своей онъ таки достигъ: Аня вспылила.

— Я васъ ужь просила, Василій Васильевичъ, никогда не сопоставлять эти два имени рядомъ!— проговорила она дрожащимъ отъ гнва голосомъ.

И выдернувъ руку изъ подъ его руки, она поспшно направилась къ улиц, въ конц которой сверкали освщенныя окна Марьи Петровнина домика.

Пыхтя и задыхаясь отъ одышки, докторъ нагналъ ее уже тогда, когда она сворачивала въ эту улицу, и, овладвъ силой ея рукой, молча и смиренно довелъ ее до крыльца.

Вспышка гнва успокоилась, и Аня ужь самое себя винила во всемъ, что произошло.

‘Чмъ онъ виноватъ, что грубъ и невоспитанъ, что никакихъ деликатныхъ чувствъ не понимаетъ?— думала она.— Все же онъ человкъ добрый и преданный мн. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дло въ томъ, что обойтись безъ него она ужь не могла: такъ искусно съумлъ онъ втереться къ ней въ довріе и проникнуть въ ея внутреннюю жизнь. Обстоятельства такъ сложились.

Впрочемъ, съ докторомъ и нельзя было имть другихъ отношеній, кром самыхъ короткихъ. Удивительно быстро умлъ онъ проявляться, въ одинъ какой-нибудь вечеръ такъ разоткровенничается и выболтается, что людямъ, видвшимъ его въ первый разъ, казалось, что они всю жизнь съ нимъ знакомы.

Ничмъ не стсняясь и смотря только по тому, въ какую сторону влечетъ его фантазія и какія именно струны хочется ему задть въ душ своего слушателя: ужасъ, восторгъ, умиленіе или состраданіе, драпировался онъ въ какую угодно личину: и кающимся гршникомъ, сознающимся со слезами въ такихъ пакостяхъ, что слушать было мерзко, и въ такихъ злодйствахъ, что морозъ подиралъ по кож, героемъ чести, и мученикомъ идеи, или рыцаремъ безъ страха и упрека, готовымъ идти куда угодно, въ ссылку, на вислицу, подвергнуться всякому гоненію, всякой опасности, въ защиту слабыхъ и угнетенныхъ.

И фантазіи свои облекалъ онъ въ такую правдоподобную форму и обставлялъ ихъ такими пикантными подробностями, а, главное, такою искренностью дышала его рчь, что, слушая его, даже коротко знавшіе его люди невольно задавали себ вопросъ: ‘А чортъ его знаетъ! Можетъ, на этотъ разъ онъ и не вретъ?’

Но люди, думающіе такимъ образомъ, ошибались: докторъ Стрыжовъ всегда вралъ и вралъ особенно отчаянно, съ еще большимъ увлеченіемъ тогда, когда ему казалось, что онъ говоритъ правду.

Съ Николаемъ Ивановичемъ сошелся онъ во время болзни этого послдняго, упорной мстной лихорадки, отъ которой Анинъ отецъ чуть было не отправился на тотъ свтъ.

Впрочемъ, въ сближеніи его съ Астафьевымъ игралъ роль не столько этотъ послдній, сколько Марья Петровна. Врядъ ли бы даже лечилъ онъ такъ усердно Николая Ивановича, еслибъ съ перваго дня не столкнулся у его постели съ Марьей Петровной, и врядъ ли отказался бы онъ въ такихъ благородныхъ выраженіяхъ и такъ ршительно отъ платы за это леченіе, еслибъ не желаніе порисоваться передъ нею безкорыстіемъ и великодушіемъ.

— Чтобъ я взялъ деньги съ человка въ вашемъ положеніи? Поставленнаго въ невозможность зарабатывать на свое существованіе?— вскричалъ онъ въ порыв благороднаго азарта, отталкивая величественнымъ жестомъ протянутую къ нему руку съ конвертомъ.— Да за кого вы меня принимаете?

(Какъ краснорчиво разсказывалъ онъ потомъ эту сцену въ дом предводителя мадамъ Зайцевой, а также хорошенькой вдовушк, не говоря ужь о княгин и о многихъ, многихъ другихъ!)

— Да я самъ… Мы съ вами, можно сказать, братья по духу… Вдь, если меня, батенька, до сихъ поръ не сцапали, то благодаря только особенному стеченію обстоятельствъ…

За этой profession de foi слдовало повствованіе о томъ, какъ, при самой романической обстановк, онъ спасъ жизнь, честь и еще что-то такое любовниц жандарма и какъ оный жандармъ, изъ благодарности за оказанную услугу, съ той поры считаетъ своимъ долгомъ предупреждать, въ случа опасности, не только его, доктора Стрыжова, но также и всхъ друзей его и знакомыхъ.

— Такъ что, понимаете,.въ случа чего-нибудь…

Фраза договаривалась краснорчивымъ подмигиваніемъ.

Эпизодъ съ жандармомъ могъ считаться однимъ изъ удачнйшихъ измышленій милйшаго доктора. Сочинилъ онъ его очень давно тому назадъ и столько разъ повторялъ, что вытвердилъ наизусть, вслдствіе чего каждый разъ разсказывалъ его въ одной и той же форм.

Посвятивъ Астафьева въ исторію съ жандармовъ, онъ, серьезна насупивъ брови, произнесъ отрывисто, таинственно понижая голосъ:

— Вдь, я… ну, однимъ словомъ, Крапивкина вы знаете?

— Нтъ, не знаю.

— А Зайкина?

— И Зайкина тоже не знаю.

— Не знаете Зайкина? Алешку Зайкина? Странно! Ну, ужь Кислякова-то вы не можете не знать?

Оказалось, что Николай Ивановичъ и про Кислякова ничего не слышалъ.

— Неужели? Ну, все равно. Мы, батенька, въ 18.. году со Свчкинымъ стояли во глав чортова кружка, а съ Блочкинымъ…

И ркой полились подробности о подвигахъ, совершенныхъ докторомъ тамъ-то и тамъ-то, причемъ самымъ отчаяннымъ образомъ перевирались не только имена, но также и время, и мсто дйствія.

Такое безцеремонное отношеніе къ истин Николай Ивановичъ не могъ не замтить въ своемъ новомъ знакомомъ, но по халатности, свойственной русскимъ людямъ, онъ извинялъ это вранье во имя прочихъ качествъ доктора, который казался ему добрымъ, отзывчивымъ на все прекрасное, безкорыстнымъ и простымъ малымъ. А что душа у него предобрйшая — этого у него отнять нельзя.

Съ этимъ даже и Марья Петровна не могла не согласиться, когда рчь заходила при ней про доктора. Вообще же относилась она къ нему скоре критическни съ легкимъ оттнкомъ презрнія, что не мшало ей, впрочемъ, весьма усердно угощать его пирогами и наливками, потому что въ своемъ род и у Марьи Петровны душа была добрйшая.

Вскія у нея были причины считать доктора ‘ничего не стоющимъ человкомъ’ и выбгать изъ комнаты, чтобъ вслухъ не фыркать, когда онъ принимался при ней хвастаться доблестями врод наставленія на путь истинный заблудшихъ дамъ и двицъ, десятками будто бы бгавшихъ за нимъ въ Петербург, въ Москв и всюду, куда только онъ ни появлялся, или когда онъ упорно отвертывался отъ фортуны, соблазняющей его каждый день самыми блестящими предложеніями, въ образ купеческихъ двицъ съ милліонными придаными.

Марья Петровна была въ прав хохотать до слезъ, когда докторъ принимался хвастаться при ней своими нравственными принципами. Проявилъ онъ ей свою добродтель въ наилучшемъ вид, нечего сказать! Сто лтъ прожить — не забыть ей того дня, когда этотъ добродушный тихоня, котъ мурлыка, приступилъ къ къ ней, нежданно-негаданно, съ амурами.

И выбралъ онъ для этого часъ и мсто, нечего сказать! Случилось это въ самомъ начал ихъ знакомства, когда она такъ еще дичилась его, что сама никогда съ нимъ не заговаривала.

Николай Ивановичъ лежалъ въ бреду, а докторъ, сидя у его постели и держа его руку въ своей, глубокомысленно насупившись, считалъ біеніе его пульса, Марья же Петровна стояла передъ нимъ съ какой-то микстурой въ рукахъ, выжидая приказанія налить ее въ ложку и подать больному.

Не авантажно выглядла она въ тотъ день. Она была взволнована и опечалена болзнью своего жильца, глаза ея были красные отъ слезъ и лицо осунулось отъ безсонной ночи. Да и костюмъ на ней былъ самый домашній. Послдніе дни она и не раздвалась вовсе на ночь и спать въ постель не ложилась, а прикурнетъ гд ни попало, то на стул, то на коврик у кровати больнаго, въ старенькой ситцевой кофточк, съ оторванными пуговицами, въ одной юбченк, да въ стоптанныхъ башмакахъ на босую ногу. Нечсаная и немытая, ходила она по цлымъ днямъ, распахивающаяся поминутно кофточка и сползающій съ плечъ клтчатый шерстяной платокъ плохо прикрывали высокую, упругур грудь, изъ-подъ засученныхъ рукавовъ выставлялись много выше локтя круглый, блыя руки, волосы, выбивавшіеся толстыми прядями изъ расплетающихся косъ, казались втрое гуще, чмъ тогда, когда они были тщательны прилизаны и приглажены, а сквозь узкую юбчонку, плотно ее охватывающую, можно было безъ труда разсмотрть всю остальную Марью Петровну и составить себ ясное понятіе о томъ, какими роскошными формами одарила ее природа.

Самой же ей ничего подобнаго въ голову не приходило, потому, во-первыхъ, что эстетическое чувство было въ ней слишкомъ мало развито для того, чтобъ понять, что такой чумичкой она много привлекательне, чмъ въ полномъ наряд, привлекательне даже, чмъ въ шумящемъ матерчатомъ плать фіолетоваго цвта и въ наколк съ золотыми колосьями, а, во-вторыхъ, у нея въ то время никакихъ еще не было данныхъ считать доктора пакостникомъ, напротивъ того, она относилась въ нему съ уваженіемъ, доходящимъ до благоговнія, стараясь по выраженію лица его угадать, что думаетъ онъ о состояніи больнаго. И такимъ умнымъ, мудрымъ и серьезнымъ казался онъ ей, что вопросы замирали у нея на устахъ отъ робости и страха прервать некстати нить его размышленій.

Впрочемъ, онъ ей въ тотъ день импонировалъ не однми только насупленными бровями и сосредоточенно выпяченными губами, но также и разными другими загадочными пріемами: стеклянной трубочкой съ цифрами, которую онъ вставлялъ Николаю Ивановичу подъ мышку, серьезнымъ вниманіемъ, съ которымъ онъ прислушивался къ біенію его пульса, свряя быстроту этого біенія съ движеніемъ секундной стрлки на массивныхъ золотыхъ часахъ.

Вообще никогда еще не занимался онъ такъ внимательно своимъ паціентомъ, какъ въ этотъ день. На Марью Петровну взглядывалъ только мелькомъ и такъ сурово, что ей даже жутко длалось отъ этихъ взглядовъ. Говорилъ онъ отрывисто и не только повелительно, но даже какъ будто угрожающимъ тономъ:

— Подайте это… сдлайте то-то… замтьте то-то… да не вздумайте перепутать, Боже васъ упаси!… Посмйте только забыть у меня!… и такъ дале.

Однимъ словомъ, поглощенъ человкъ въ свое дло по уши, такъ, что ему ужь не до учтивости.

Не глядя на нее, взялъ онъ изъ ея рукъ рюмку съ лкарствомъ и, объявивъ, что самъ дастъ его больному, приказалъ ей приготовить горчичникъ.

Она безпрекословно повиновалась, поспшно отправилась въ кухню, достала тамъ съ полки банку, отыскала тряпку и принялась намазывать на нее густымъ слоемъ разведенную уксусомъ крпкую сарептскую горчицу, какъ вдругъ за ея спиной раздались торопливые шаги, она обернулась и увидла доктора. Лицо его было красно, глаза странно какъ-то блестли… Первую минуту ей представилось, что, врно, Николаю Ивановичу хуже, она струсила не на шутку и, не выпуская изъ рукъ горчичника, хотла бжать въ спальню, но докторъ загородилъ ей дорогу и при этомъ такъ близко коснулся ея, что она почувствовала его усы на своей щек.

Но застигнуть ее врасплохъ и поцловать нахрапокъ было трудно,— не такая была баба.

— Ахъ, ты, лшій!

И, быстрымъ движеніемъ подавшись назадъ, она вытянула впередъ руки, вооруженныя горчичникомъ.

— Сунься только, озорникъ! Я те весь горчичникъ въ рожу влплю!

И сдлала бы, какъ сказала. Стоило только взглянуть на нее, чтобъ убдиться въ этомъ: такой у нея былъ отважный и ршительный видъ. Даже ноздри шевелились отъ гнва.

Неизвстно, чмъ кончилась бы эта стычка, еслибъ въ эту минуту не вошла Анисья съ лкарствомъ изъ аптеки.

Марья Петровна, не покидая своего оружія, величественно направилась къ выходу изъ кухни и, поровнявшись съ своимъ противникомъ, который, чтобъ скрыть смущеніе, вынулъ изъ кармана носовой платокъ и, что было силъ, въ него сморкался, она надменно и отрывисто спросила у него:

— Куда горчичникъ-то ставить?

— Къ затылку,— проговорилъ онъ смиренно и тихо.

Но, должно быть, она разслышала, потому что не заставила его повторять, и съ тмъ же достоинствомъ, нисколько не ускоряя шага, прошла мимо него.

‘Пусть видитъ, лысый чортъ, что я ни крошечки его не боюсь’,— думала она при этомъ.

И стала поступать такъ, какъ будто ничего между ними не произошло.

Вроятно, и у него созрло въ ум то же самое намреніе, потому что, выпивъ большой стаканъ холоднаго квасу въ кухн и внимательно посмотрвъ на свтъ принесенное лкарство, онъ важными и мрными шагами перешелъ залецъ, гостинную и вошелъ въ спальню, гд нашелъ Марью Петровну на обыкновенномъ своемъ мст, у изголовья больнаго.

Молча осмотрвъ, въ точности ли исполнены вс его предписанія насчетъ горчичника и въ краткихъ словахъ объяснивъ, какъ давать принесенное лкарство, онъ взялъ шапку и, ни съ кмъ не простившись, ухалъ.

Такъ какъ при этомъ онъ не сказалъ когда опять будетъ, Марья Петровна ршила про себя, что подождетъ его денекъ, и если Николаю Ивановичу не полегчаетъ, то пошлетъ за нмцемъ Розеномъ. Но къ ночи бредъ совсмъ кончился, жаръ уменьшился и больной часа два проспалъ довольно спокойно, на другой же день, какъ ни въ чемъ не бывало, докторъ Стрижовъ явился въ обычное время, на слдующій день тоже. Мало-по-малу все вошло въ прежнюю колею и они опять даже разговаривать стали вмст, сначала только въ присутствіи Николая Ивановича, а потомъ и тогда, когда оставались вдвоемъ, за столомъ въ зал или у постели больнаго, когда онъ просилъ ихъ не стсняться, увряя, что подъ болтовню ихъ ему дремлется лучше. Предметы къ бесд докторъ выбиралъ самаго серьезнаго и возвышеннаго свойства, сообщалъ о новйшихъ изобртеніяхъ науки, распространялся о своихъ собственныхъ трудахъ на пользу и счастье грядущихъ поколній, фантазировалъ вслухъ о томъ, какой видъ будетъ представлять наша планета, когда вс будутъ любить другъ друга, какъ братья, когда не будетъ ни остроговъ, ни полицейскихъ участковъ, по той причин, что не будетъ ни преступниковъ, ни городовыхъ, и тому подобное, ни единымъ намекомъ не касаясь при этомъ того, что произошло въ кухн во время изготовленія знаменитаго горчичника.

Сердце у Марьи Петровны, какъ у всхъ вспыльчивыхъ людей, было отходчивое и мало-по-малу она стала мириться съ докторомъ и даже скоре со смхомъ, чмъ со злобой, вспоминала про свою стычку съ нимъ, когда же онъ отказался отъ гонорара, предложеннаго ему по окончаніи леченья, она не могла не сознаться въ томъ, что хотя онъ и шутъ гороховый, а все же при случа уметъ выставить себя съ благородной стороны и, стало быть, совсть въ немъ не совсмъ пропала. Есть такіе, что и напакостничаютъ, и деньги не задумаются взять, ну, а онъ, все-таки, не такой, спасибо хоть за это!

И весело спрятала она на прежнее мсто, въ сундукъ, дв бленькія, вынутыя оттуда по приказанію Николая Ивановича.

——

Въ теченіе послднихъ двухъ лтъ докторъ то каждый день являлся въ домикъ Марьи Петровны, то по нскольку мсяцевъ пропадалъ, но съ тхъ поръ, какъ пріхала Аня, онъ сдлался постояннымъ здсь гостемъ.

Аня произвела на него сильное впечатлніе. По выраженію вдовушки Томилиной, онъ въ нее втюрился, какъ втюривался во всхъ женщинъ, возбуждающихъ такъ или иначе его любопытство. И, какъ всегда въ подобныхъ случаяхъ, везд болталъ онъ про нее, всмъ и каждому, кстати и некстати, надодая описаніемъ ея совершенствъ.

Въ качеств стараго пріятеля, приставалъ онъ и къ Марь Петровн, и къ Анись съ указаніями и наставленіями.

— Главное, чтобы при ней шваль эта не таскалась, съ которой Николай Ивановичъ привыкъ компанію водить. Гони ихъ вонъ, Анисья, какъ только проявятся! Нечего имъ теперь здсь длать! Боже упаси, если тамъ, за границей, узнаютъ, съ кмъ онъ здсь возжается!— запугивалъ онъ обихъ бабъ.

Лзъ онъ также и къ Николаю Ивановичу съ намеками насчетъ непріятнаго впечатлнія, которое распущенность его манеръ туалета должна была, яко бы, производить на двушку, привыкшую къ тонкому обращенію въ высшемъ обществ.

Мысленно посылая его къ чорту и ругая себя за то, что позволяетъ каждому шуту гороховому вмшиваться въ его семейную обстановку, Николай Ивановичъ, тмъ не мене, при всякомъ удобномъ случа вспоминалъ эти слова и невольно подтягивался въ присутствіи дочери.

И все чаще и чаще какъ Марь Петровн съ Анисьей, такъ и ему навертывался на умъ вопросъ: да долго ли будетъ продолжаться это безпокойство и стсненіе?

— Долго ли она у насъ будетъ гостить-то?— спросила однажды утромъ Анисья, раздраженная постояннымъ присутствіемъ хозяйки въ кухн.

На вопросъ этотъ Марья Петровна отвчала одними только вздохами да воздваніемъ очей къ потолку.

Сколько разъ пыталась она коснуться этого щекотливаго предмета съ Николаемъ Ивановичемъ и каждый разъ не хватало у нея мужества на это. к узнать надо было, хотя бы для того, чтобы распорядиться по хозяйству, а также насчетъ помщенія. Устроилась она въ кухн недурно, кровать поставила себ въ уголокъ за ситцевою занавской. Анисью же помстила въ чуланъ подъ лстницей. Но, вдь, все это хорошо на время, не всю же жизнь такъ жаться, да еще въ собственномъ дом. И какое ей за это удовольствіе? Николая Ивановича она почти не видитъ, въ сни она должна его вызывать или за дверь съ нимъ хорониться, когда нужно потолковать о чемъ-нибудь. Во всемъ прочемъ тоже ужь такое имъ стсненіе, что онъ даже ни разу не приласкалъ ее съ тхъ поръ, какъ дочь его пріхала.

— А видать, какъ будто сбирается куда-то, — продолжала сообщать госпож свои соображенія Анисья.— Вещи изъ сундуковъ не выкладаетъ. Комодъ все пустой стоитъ. Напрасно мы только изъ него вашу-то оджу повытаскали, право! Я ужь думаю, не уложить ли опять?

— Не трожь! Пусть ужь такъ до поры до времени.

— Чай энтотъ, дохтуръ-то отолпшенный, поди, чай, знаетъ? Вамъ бы спросить у него. Я бы спросила на вашемъ мст, чего его бояться?

— Кто его боится!— презрительно передернула плечами Марья Петровна.— А только что разговаривать съ нимъ не стоитъ, по той причин, что все равно, окромя вранья, ничего отъ него не добьешься.

— И то правда,— соглашалась служанка.

— Сдается мн, что и самой-то ей ничего еще неизвстно — здсь ли остаться, назадъ ли хать, нечего, значитъ, съ разспросами и лзть,— ршала, въ конц-концовъ, Марья Петровна.

И въ этомъ отношеніи она была права. Аня была такъ сбита съ толку неожиданными препятствіями, на которыя, со дня своего прізда, она поминутно натыкалась въ своихъ сношеніяхъ съ отцомъ, что порой на нее находило отчаяніе.

Странно какъ-то складывалась ея жизнь въ этомъ дом. До сихъ поръ чувствовала она себя здсь въ гостяхъ и конца не предвидлось этому положенію.

Вс ей угождали, ухаживали за нею, старались предупреждать малйшія, ея желанія, тратились на нее. Послднее особенно ее сокрушало. На какія средства живетъ отецъ? Откуда добываются эти средства? Вопросы эти мучительно ее заботили. Ей было извстно, что получается небольшой доходъ съ продажи его книги, но сколько именно и хватало ли ему этого дохода на жизнь и, вообще, въ какомъ положеніи его денежныя обстоятельства, ничего этого она не знала,

Разъ какъ-то ршилась она приступить къ нему съ разспросами на этотъ счетъ, но ей отвчали уклончиво и поспшно свели разговоръ на другой предметъ. А затмъ, пошептавшись съ Марьей Петровной въ кухн, Николай Ивановичъ робко спросилъ у дочери: не нужно ли ей денегъ?

Аня вспыхнула отъ обиды.

Съ трудомъ сдерживая слезы, она сказала, что ей ничего не надо. На этомъ и кончился разговоръ о средствахъ ея отца и больше не возобновлялся, точно такъ же, какъ не возобновлялась больше между ними рчь о начатомъ труд Николая Ивановича, учебник русской литературы, и объ отъзд его отсюда. Онъ такъ тщательно избгалъ всякихъ объясненій на этотъ счетъ, что говорить съ нимъ о томъ, что всего больше занимало ее и мучило, что преимущественно заставило ее сюда пріхать, не было никакой возможности. Оставалось только выжидать… Чего?

Нестерпимо было то, что на вопросъ этотъ отвта не находилось.

‘Да я здсь отъ него дальше, чмъ была тамъ, за границей!’ — думала она съ тоской.

А тамъ, между тмъ, ничего этого не знали и продолжали дятельно хлопотать о скорйшемъ исполненіи ея завтной мечты: доставить ея отцу возможность жить и работать въ Петербург.

И обстоятельства самымъ благопріятнымъ образомъ къ тому складывались. Дмитрія Николаевича вызывали въ Россію. Онъ писалъ Ан, что, по прізд въ Петербургъ, живо двинетъ дло ея отца. Но для этого было необходимо содйствіе N-скаго губернатора. Таманскій удивлялся, почему Аня ничего не пишетъ ему объ этомъ послднемъ. Неужели она до сихъ поръ не передала еще его письма княгин Немировой?

Дальше медлить нельзя было и Аня ршилась прибгнуть за совтомъ и поддержкой къ доктору.

Въ данномъ случа никто лучше доктора Стрыжова не могъ ей помочь, онъ и съ Немировыми былъ въ наилучшихъ отношеніяхъ, да и на Николая Ивановича имлъ большое вліяніе, а ужь для нея, для Ани, готовъ былъ и въ огонь, и въ воду.

Съ каждымъ днемъ все больше и больше втирался онъ къ ней въ довріе. Чутьемъ какимъ-то угадывая ея заботы, желанія и печали, онъ уже однимъ тмъ вызывалъ ее на откровенность, что, подъ видомъ дружескаго участія, приступалъ къ ней съ разспросами прямо, съ грубовато-добродушною безцеремонностью, называя вещи по имени, какъ человкъ, которому и безъ того все извстно и передъ которымъ, слдовательно, не стоитъ таиться.

Правда, особенно большой проницательности и не требовалось съ его стороны, чтобъ угадать, въ какомъ положеніи должна находиться такая двушка, какъ Аня, очутившись, нежданно-негаданно, между отцомъ и Марьей Петровной, для этого надо было только немножко знать домашнюю обстановку Николая Ивановича и понять, чмъ былъ этотъ человкъ и чмъ становится онъ теперь. Докторъ все это понималъ отлично и даже гораздо лучше самой Ани.

Какъ просто, удобно и ловко умлъ онъ разсивать вс ея недоумнія, отстранять (на словахъ, разумется) вс препятствія! Съ какою наглою увренностью, какъ авторитетно распоряжался онъ будущимъ! Ну, вотъ, точно будущее это принадлежитъ ему и отъ него зависитъ повернуть обстоятельства въ ту или въ другую сторону. Когда онъ ей говорилъ: ‘Полноте хандрить и отчаиваться! Какъ только Николай Ивановичъ будетъ свободенъ, онъ все бросите безъ сожалнія, и Марью Петровну, и ея пироги, и наливки, онъ подетъ съ вами всюду, куда вы только пожелаете, и забудетъ старое, отвыкнетъ пить, примется за дло… И Марья Петровна утшится. Разв такого сорта женщины способны на глубокую привязанность? Смшно даже предполагать такой вздоръ! Привычка у нея къ нему, вотъ и все. Ужь поврьте мн, я ихъ лучше знаю, чмъ вы’.

Когда докторъ говорилъ такимъ образомъ, Аня ему врила и готова была ему все простить.

О ненависти отца ея къ Таманскому онъ зналъ уже давно, черезъ самого Николая Ивановича, такъ что и въ этомъ отношеніи не было никакого смысла съ нимъ скрытничать.

По его мннію, Аня должна была хлопотать объ освобожденіи отца, не распространяясь о томъ, какъ и черезъ кого она дйствуетъ.

— Ему нежелательно обязываться Таманскому, онъ предпочитаетъ оставаться въ ссылк, чмъ быть чмъ бы то ни было благодарнымъ этому человку, ну, и прекрасно! Пусть себ пребываетъ въ невдніи. Можно такъ устроить, что онъ никогда не догадается объ участіи Таманскаго въ этомъ дл, для этого стоитъ только выставить ему фиктивнаго благодтеля, хотя бы въ лиц князя Немирова. Я вамъ все это оборудую какъ нельзя лучше, не мшайте только мн вашими субтильностями, объ одномъ васъ прошу!

И на возраженіе Ани, что ей непріятно поступать такимъ образомъ съ отцомъ, что это нечестно, онъ начиналъ брюзжать и ругаться, какъ старый, добродушный ворчунъ, выведенный изъ терпнія глупымъ упрямствомъ капризнаго ребенка.

— Да чортъ васъ побери совсмъ, съ вашими деликатностями! Наладили одно: нечестно да нечестно! За подлеца, что ли, вы меня считаете, что я вамъ все только нечестныя вещи предлагаю? Это становится обидно, наконецъ! Говорятъ вамъ, что другаго способа спасти вашего отца не имется. А спасать пора: еще годъ, два такой жизни, и человку капутъ! Пропалъ навки-вчные! Ничмъ ужь не вернуть его къ интеллектуальной жизни. А вы тутъ съ разными нжностями да субтильностями, то нечестно, да другое неделикатно, да третье некомильфотно… Такъ ужь и не суйтесь его спасать, не вашего ума это дло… Пусть себ гибнетъ! Но зачмъ же вы сюда пріхали посл этого? Чтобъ мн голову вскружить? Стоило, нечего сказать! Ахъ, вы, чудовище!

И онъ бралъ ея руки, крпко сжималъ ихъ въ своихъ и глядлъ на нее такимъ нжнымъ, преданнымъ взглядомъ, что какъ ни больно было отъ его грубыхъ словъ, но сердиться на нихъ или оскорбляться ими не было никакой возможности. Да и не соглашаться, отчасти, съ его доводами было трудно.

Онъ и съ Николаемъ Ивановичемъ ладилъ какъ нельзя лучше и почти всегда заставлялъ его думать и поступать по своему. Посл короткаго разговора съ докторомъ за чашкой кофе съ ромомъ, Астафьевъ самъ сталъ настаивать, чтобъ Аня сдлала визитъ княгин Немировой.

— Все же развлечешься немножко. Она, говорятъ, женщина образованная. Книгъ у нихъ много, журналы, рояль. Мы ничего подобнаго предоставить теб не можемъ,— сказалъ онъ дочери.

— Ахъ, папа! папа! Ты знаешь, что мн совсмъ не то нужно!— вырвалось у Ани, но тутъ вошла Марья Петровна напомнить, что докторъ хотлъ захать за Анной Николаевной въ девятомъ часу.

— Теперь ужь пять. Надо платье вынуть изъ сундука, да расправить. Пусть барышня покажетъ, какъ это сдлать, намъ съ Анисьей однмъ не справиться,— прибавила она.

И вс, съ Анисьей включительно, отправились вынимать Анины наряды изъ сундуковъ и, разложивъ ихъ по стульямъ, столамъ и на кровать, долго любовались ими, прежде чмъ выбрать то именно, что ей надо было надть сегодня, для того, чтобъ произвести желаемый эффектъ.

Хлопоты Аниныхъ домашнихъ увнчались полнйшимъ успхомъ. Благодаря отчасти нарядному туалету, а также ея привычк къ свтскому обращенію и разговорамъ, Аня произвела большой эффектъ своимъ появленіемъ въ гостинной губернаторши. А потомъ, когда изъ немногихъ сказанныхъ ею словъ вс убдились, что она превосходно воспитана и не только въ литератур, музык и живописи знаетъ толкъ, но также и драматическое искусство понимаетъ лучше ихъ всхъ, княгиня пришла въ восторгъ и объявила, что сама судьба, сжалившись надъ ихъ безпомощностью, послала имъ на выручку мадемуазель Астафьеву.

Она стала умолять Аню устроить имъ спектакль, выбрать пьесу, раздать роли, слдить за репетиціями. Къ немалому изумленію всхъ присутствовавшихъ, Аня тотчасъ же согласилась на это. При первыхъ же словахъ о спектакл, она оживилась и разговорилась. И все, что она разсказала о театр во Франціи, Германіи и Италіи, было такъ интересно и передано такъ остроумно, что вс превратились въ слухъ и даже помщикъ Птичкинъ выползъ изъ своей засады, чтобъ лучше ее слышать и поближе любоваться ею. Она такъ увлеклась воспоминаніями о любимомъ предмет, что не замчала, что говоритъ одна. Глаза ея сверкали, щеки вспыхивали румянцемъ, впечатлнія, по мр того, какъ они возникали въ ум, такъ живо отражались на ея умномъ, выразительномъ лиц, что немудрено было залюбоваться ею.

— Какая изъ нее можетъ выйти удивительная актриса!— прошепталъ князь стоявшему рядомъ съ нимъ доктору.

— Я вамъ говорилъ, я вамъ говорилъ!— самодовольно повторялъ толстякъ, весело потирая себ руки.

— Въ ней что-то такое… что-то такое… ну, однимъ словомъ, вс наши бабы, даже самыя красивыя, какъ Томилина и Мингалева, мизинчика ея не стоятъ! А, вдь, съ перваго взгляда ничего въ ней не найдешь особеннаго, даже хорошенькой ее назвать трудно… Такъ себ, мордашка. А какъ всмотришься, да какъ заговоритъ, вотъ какъ теперь, отдай все и мало!

— Пластика-то, пластика-то какая!— продолжалъ любоваться князь, не слушая своего пріятеля.— Посмотрите, какъ она выпрямилась, какъ повела рукой! Рашель да и только.

— Это у нея невольно выходитъ,— поспшилъ пояснить докторъ.

Князь съ досадой передернулъ плечами.

— Разумется, невольно, это сейчасъ видно. Природная артистка. Ей надо на сцену… непремнно на сцену.

Замчаніе это пришлось доктору не по вкусу.

— Вотъ еще выдумали! На сцену! Зачмъ? Она можетъ замужъ выйти,— произнесъ онъ запальчиво.— Съ такою наружностью, съ такимъ воспитаніемъ…

— Да еще съ протекціей Таманскаго въ придачу,— подсказалъ съ усмшкой князь, глядя на своего собесдника сверху внизъ, довольно-таки презрительно и высокомрно.

У доктора дерзкимъ, задорнымъ огонькомъ засверкали глазки.

— Нда. Я знаю губернаторовъ, которые изъ-за этого не прочь за нею поухаживать,— произнесъ онъ вызывающимъ тономъ и глядя на него въ упоръ.— Почему же и намъ, простымъ смертнымъ…

— Почему же, почему же? Попытайте счастье, мой другъ, желаю вамъ успха,— круто оборвалъ разговоръ князь.

И онъ подошелъ къ Ан, которая, опомнившись вдругъ, что слишкомъ много говоритъ одна, въ смущеніи смолкла, не досказавъ анекдота про Коклена.

— Вамъ никогда не совтовали поступить въ актрисы?— спросилъ у нее князь, опускаясь на табуретку позади ея кресла.

Она быстро повернула къ нему свое раскраснвшееся лицо.

— О! это моя мечта съ тхъ поръ, какъ я себя помню! Какъ это вы угадали?

И опять забывшись, что съ нею всегда случалось, когда она увлекалась своею страстью къ театру, Аня, не дождавшись отвта на свой вопросъ, начала разсказывать мечты своего дтства, множество ничтожныхъ, мелкихъ случаевъ, запечатлвшихся въ ея памяти потому только, что случаи эти относились къ обожаемому ею искусству. Театръ былъ для нея нчто врод второй жизни, наслаждаться игрой хорошаго артиста — выше этого блаженства она ничего не могла себ представить.

А какъ мучилась она, волновалась, когда роль выполнялась не такъ, какъ слдовало! Каждую минуту хотлось ей бжать за кулисы и умолять, чтобъ играли такъ, какъ ей казалось лучше. Нсколько разъ случалось, что въ пылу увлеченія она вскрикивала такъ громко отъ восторга, что вс оборачивались въ ея сторону, и ей длалось тогда очень стыдно, и она давала себ слово никогда не забываться до такой степени, чтобъ не помнить, гд она и что вокругъ нея цлая толпа чужихъ людей, но при первомъ же случа не выдерживала а опять вела себя въ публик… неприлично, прибавила она съ улыбкой.

— Vous avez la vocation,— замтилъ князь.

Онъ очень умно и толково поддерживалъ съ нею бесду. Онъ тоже былъ большой любитель и хорошій цнитель драматическаго искусства, видлъ всхъ замчательныхъ артистовъ Европы, съ нкоторыми изъ нихъ былъ лично знакомъ

Вышло такъ, что, сами того не замчая, они отдлились отъ группы, окружающей княгиню. Теперь тамъ всхъ занималъ докторъ какими-то фокусами съ двумя ниточками, перевязанными кабалистическими узлами. Къ фокуснику присоединилась и хорошенькая вдовушка съ своимъ правовдомъ. Аня съ княземъ очутились вдвоемъ, въ противуположномъ углу комнаты, у камина. Онъ повелъ ее туда, чтобъ показать картину извстнаго художника, присланную его жен въ подарокъ съ послдней выставки въ Москв.

Когда Аня достаточно налюбовалась ею, онъ поставилъ свчу, которую зажегъ, чтобъ показать ей картину, на столъ съ альбомами, открылъ одинъ изъ нихъ и подалъ его ей.

— А вотъ и стихи, написанные на эту картину Свтловымъ. Шесть строкъ, экспромтъ.

— Свтловъ? Это его рука? Вы его знаете?

Она схватила альбомъ и жадно стала всматриваться въ красивый, убористый почеркъ, которымъ были написаны стихи.

— Да, мы съ нимъ пріятели. Довольно безсодержательно, не правда ли?— проговорилъ онъ, замчая недоумніе, выражавшееся на лиц двушки.

— Да, въ нихъ ровно ничего нтъ,— сказала она, вскидывая на него изумленный и опечаленный взглядъ.— Это шутка какая-то и довольно…

‘Глупая’,— хотла она сказать, но воздержалась.

— Даже неостроумно,— прибавила она.

— Это экспромтъ,— замтилъ князь.

— Такъ что-жь такое? И въ экспромт можетъ быть мысль, даже непремнно должна быть… а тутъ… Ну, что-жь это такое?

У нея былъ такой озадаченный видъ, что князь не могъ удержаться отъ улыбки.

— А вы поклонница Свтлова?— спросилъ онъ.

— Большая. Есть у васъ еще что-нибудь его? Ненапечатанное? То, что напечатано, я все читала и одно время наизусть знала.

— Есть, и очень даже много, но двицамъ нельзя читать этихъ стиховъ…

— Почему?— вырвалось у нея необдуманно.

— Да потому, что… слишкомъ ужь эмансипированная поэзія…

Она хотла что-то возразить, но, вскинувъ на него глаза, подмтила усмшку, отражавшуюся какимъ-то особеннымъ блескомъ въ его глазахъ, и, красня, смолкла.

— Вы что особенно любите изъ его произведеній?— спросилъ князь.

Ему было очень на себя досадно за то, что онъ былъ причиной ея смущенія.

— Я читала его Мстительницу…

— Ааа! Гражданскіе мотивы!

Онъ прищурился и губы его скривились въ саркастическую гримаску. Она очень къ нему шла, эта гримаска, къ его красивому лицу, съ прямой линіей отъ лба до коица тонкаго носа, къ изогнутымъ капризно тонкимъ губамъ и къ большимъ свтлымъ глазамъ, съ преобладающимъ выраженіемъ высокомрной ироніи во взгляд.

— Они ему удаются, правда, но въ другихъ жанрахъ онъ еще лучше.

— Какъ это можетъ быть! Человкъ, написавшій Мстительницу… чтобъ онъ могъ въ другихъ жанрахъ? Нтъ, нтъ! Этому ужасно трудно поврить! Я совсмъ другое понятіе составила себ о немъ!

Князь пожалъ плечами.

— Напрасно.

— Онъ представляется мн необыкновенно хорошимъ человкомъ, великодушнымъ, увлекающимся…

— Напрасно, напрасно,— повторялъ все съ той же усмшкой князь.

— Мечтателемъ, идеалистомъ, съ чистой душой, высокой нравственностью,— продолжала она съ увлеченіемъ,— вотъ какимъ я его себ представляю.

— И какъ вы ошибаетесь! Онъ сухъ до жестокости, эгоистъ первостатейный, а что касается его цинизма…

— Неужели? Неужели?— повторяла Аня.

— Вамъ вс это скажутъ, не я одинъ. Весь Петербургъ его знаетъ такимъ.

— Есть у васъ его портретъ?

— Есть.

Онъ вышелъ въ другую комнату и минуты черезъ дв вернулся съ портретомъ въ рукахъ.

— Вотъ. Вы только. не испугайтесь, онъ тутъ изображенъ въ гробу и въ саван.

— Въ гробу… Вотъ странная фантазія!

Она такъ и впилась глазами въ фотографію, на которой былъ изображенъ человкъ въ гробу, со скрещенными на груди руками и закрытыми глазами. Но стоило только взглянуть на эти. губы, чтобъ убдиться, что человкъ только притворяется мертвымъ. Усиліе держать ихъ сомкнутыми оживляло все лицо тмъ неуловимымъ жизненнымъ трепетомъ, который иногда проскальзываетъ въ очень хорошо удавшихся фотографіяхъ, когда художникъ уловитъ моментъ передъ наступленіемъ того одеревенлаго, напряженнаго выраженія, которое почти всегда отражается на физіономіи человка, стремящагося къ полнйшей неподвижности.

— Дурачился,— сказалъ князь,— посл пьянаго завтрака… Теперь онъ пересталъ кутить поневол: здоровье не позволяетъ, ну, а еще недавно…

— Вс пороки!— проговорила Аня, не отрывая глазъ отъ портрета.

— Вс пороки,— подтвердилъ со смхомъ князь.— И некрасивъ, какъ видите. Въ натур онъ еще хуже.

— А что за колоритъ въ его поэзіи!… Зачмъ вы мн его показали?— проговорила она печально.— Я воображала его совсмъ, совсмъ другимъ!

Предвидла ли тогда Аня ту роль, которую мнимому мертвецу суждено было играть въ ея жизни?

——

— Elle est charmante,— сказалъ князь, входя, въ халат и туфляхъ, въ спальню, гд княгиня уже лежала на широкой кровати, подъ стеганымъ розовомъ одяломъ, въ вышитой кофт и въ кружевномъ чепц съ лиловымъ бантомъ на темени.

Увы! въ ночномъ наряд бдная княгиня казалась еще безобразне и старе, чмъ въ денномъ.

— Вы про Астафьеву? Да, она очень мила. Увлекается только слишкомъ, trop peu de retenue pour une jeune fille. Про театръ, напримръ, точно настоящая актриса распространяется. Вы замтили? Она разсказывала такія вещи, которыя въ порядочномъ обществ, да еще изъ устъ двушки, странно какъ-то слышать. Je n’aime pas ce genre…

— Что за письмо передала она вамъ при прощаніи?— нетерпливо прервалъ князь разсужденія своей супруги.

— Ахъ, я и забыла вамъ показать! Отъ Дмитрія Николаевича Таманскаго… une charmante lettre! Вспоминаетъ, какъ онъ у насъ лтомъ, въ Троицкомъ… когда еще папа былъ живъ… une charmante lettre! Посмотрите на туалет подъ синимъ флакономъ.

Князь живо разыскалъ записку, поднесъ ее къ свч и внимательно перечиталъ два раза сряду. Потомъ онъ тщательно сложилъ ее и положилъ въ свой бумажникъ, а затмъ легъ, задулъ свчу и, сладко потягиваясь, съ довольной улыбкой проговорилъ:

— Кажется, на сей разъ нашъ милый докторъ не совралъ. По всему видно, что Таманскій принимаетъ живйшее участіе въ своей belle fille. Bonne nuit, ma ch&egrave,re,— прибавилъ онъ, повертываясь спиной къ жен.

Но ему не спалось, и минутъ черезъ десять, убдившись, что и супруга его не спитъ, онъ снова съ нею заговорилъ.

— Я очень доволенъ этимъ письмомъ, c’est presque une avance… Весьма кстати, именно теперь… Надо выразить ему нашу признательность…

— Я ему завтра же отвчу,— сказала княгиня.

— Это само собой, но, кром того, надо ему доказать, что онъ не ошибся въ вашемъ добромъ сердц, поручая вамъ эту двушку, и что мы оправдаемъ его довріе… Она ему очень близка, c’est sa belle fille apres tout, родная дочь его жены, и по всему видно, что oft къ ней очень привязанъ.

— Да я, кажется, сдлала все, что могла,— начала было оправдываться княгиня.

Но мужъ нетерпливо ее прервалъ:

— Не въ томъ дло! Вы со всми добры и внимательны, даже слишкомъ иногда, не въ томъ дло! Тутъ надо чмъ-нибудь особеннымъ… отмтить, подчеркнуть, такъ сказать, наше вниманіе къ ней… Когда ждете вы ее завтра?

— Передъ вечеромъ. Я просила ее пріхать пораньше. Надо переговорить съ нею, прежде чмъ вс съдутся, а, вдь, завтра, вы знаете, у насъ общее собраніе…

— Вы бы сами създили за ней передъ обдомъ. Прокатились бы вмст, а потомъ привезли бы ее сюда,— очень развязно предложилъ князь.

Но предложеніе это такъ изумило княгиню, что она даже приподняла голову съ подушки и уставилась пристальнымъ, растеряннымъ взглядомъ на мужа.

— Вы хотите… чтобъ я сама… къ этой двиц… въ домъ этого…

Отъ негодованія у нея спиралось въ горл и она не договорила словъ.

— Я васъ не понимаю, Аркадій!

— Если васъ это затрудняетъ, то я самъ за ней поду,— холодно возразилъ онъ.

— Еще лучше!— вскричала она въ отчаяніи.— О! вы этого не сдлаете! Вы не рискнете такъ опрометчиво вашимъ будущимъ, вашей карьерой изъ-за дочери какого-то…

— Vous radotez, ma cher&egrave,,— рзко оборвалъ ее супругъ.

Глава IV.

На другой день, часу въ четвертомъ, возвращаясь домой съ почты, куда она ходила за заказнымъ письмомъ, присланнымъ на ея имя изъ-за границы, Аня была удивлена необычайнымъ оживленіемъ, царствовавшимъ на ихъ улиц. Во всхъ воротахъ и калиткахъ толпился народъ, въ отворенныя форточки высовывались любопытныя головы и вс глазли по одному направленію — на фаэтонъ, остановившійся передъ подъздомъ дома Марьи Петровны. Фаэтонъ былъ щегольской и кучеръ, сидвшій на козлахъ, имлъ весьма представительный видъ, а также и срая лошадь, которую онъ съ трудомъ сдерживалъ на мст, была не изъ дюжинныхъ заводскихъ лошадей и стоила много денегъ, все это такъ, но не такая ужь рдкость барскій экипажъ въ N, чтобъ жители даже самыхъ отдаленныхъ улицъ жадно впивались въ него глазами, когда таковому случалось прозжать мимо ихъ оконъ. Должно быть, тутъ еще что-нибудь, крон фаэтона, привлекало всеобщее любопытство. Аня ускорила шагъ. Анисья, поджидавшая ея появленіе на черномъ крылечк, выскочила въ ней на встрчу, едва только успла она войти въ прихожую, и задыхающимся отъ волненія голосомъ объявила, что у нихъ въ гостяхъ самъ губернаторъ, господинъ князь Немировъ.

— Какъ коляска-то подкатила, я и говорю Марь Петровн: барыня, милая, гляньте-ка, кто къ намъ подъхалъ! Она какъ глянула, такъ и узнала. Анисьюшка, говоритъ, вдь, это самъ господинъ губернаторъ! Мн его намеднись Дарья Ивановна, лавочница, въ собор показывала… Бги скоре, это онъ, врно, въ барышн… А тутъ ужь, слышимъ, дверь отворяютъ и спрашиваютъ, дома ли Анна Николаевна Астафьева? Вжливо такъ спрашиваютъ. Ихъ дома нтъ-съ, говорю, но только он сію минуту придутъ, а не угодно ли, говорю, въ гостинную пройтить, я Николая Ивановича вызову. Подумали, подумали, постояли маленечко, а тамъ: хорошо, говорятъ, доложите обо мн господину Астафьеву. И стали шубу снимать. Вотъ, говоритъ, карточка, передайте вашему барину. Я взяла карточку, растворила дверь въ залу, пожалуйте, говорю. А тутъ и Николай Ивановичъ вышли. Промежь себя разговаривать зачали, я ужь карточку-то и побоялась отдать, на столикъ въ вашей комнат положила. Давно ужь они у насъ, съ часъ такъ будетъ, только что вы ушли, они и пожаловали. Кучеръ два раза лошадь прозжалъ.

Все это Анисья болтала, помогая барышн раздваться. Аня же тмъ временемъ прислушивалась къ голосамъ, раздававшимся изъ гостинной. Собственно говоря, долеталъ сюда одинъ только голосъ Николая Ивановича. Давно ужь не слышала она у него такой громкой, увренной, оживленной рчи.

Не переставая прислушиваться, медленно и останавливаясь на каждомъ шагу, прошла Аня комнату, отдлявшую прихожую отъ гостинной.

Разговоръ между ея отцомъ и гостемъ шелъ о ремесленныхъ школахъ въ Германіи и о тхъ, что учреждались въ нкоторыхъ городахъ Россіи. Говорилъ и, князь, подходя ближе къ двери, Аня разслышала его мягкій, звучный и сдержанный говоръ. Красивые и уклончивые обороты его рчи представляли разительный контрастъ съ подчасъ рзкимъ, грубоватымъ и немножко книжнымъ, но всегда сильнымъ и выразительнымъ языкомъ Николая Ивановича.

Оба были такъ увлечены бесдой, что не слышали ея приближенія, и когда отецъ ея невзначай поднялъ голову къ двери, она ужь минуты три, какъ стояла на порог, не ршаясь переступить черезъ него.

— А вотъ и дочурка моя! Аня, князь пріхалъ къ теб съ визитомъ, да и заболтался со мной. Мы преинтересный завели споръ насчетъ ремесленныхъ школъ. Его сіятельство не понимаетъ, почему отъ той, что открыта въ Т—ри, до сихъ поръ нтъ никакого толку. Его сіятельство предполагаетъ…

Онъ продолжалъ распространяться, напирая съ оттнкомъ ироніи на титулъ своего опонента и не замчая, что его не слушаютъ. Впрочемъ, ему и трудно было бы это замтить, поздоровавшись съ Аней, князь тотчасъ же снова повернулся къ нему и скорчилъ ту же самую, полную сосредоточеннаго вниманія мину, которую онъ всегда держалъ про запасъ для общихъ собраній, комитетовъ и вообще всякихъ бесдъ какъ по дламъ службы, такъ и въ обществ серьезныхъ людей, но при этомъ онъ безпрестанно взглядывалъ на Аню и если бы спросить у него, на что именно киваетъ онъ одобрительно головой и чему такъ авторитетно поддакиваетъ, его сіятельство врядъ ли нашелся бы отвтить на этотъ вопросъ.

Да и Ан тоже было не до ремесленныхъ школъ въ эту минуту. Она не спускала восторженнаго взгляда съ отца. Вотъ какимъ хотлось бы ей всегда его видть! Умные глаза, съ блестящимъ, выразительнымъ взглядомъ, дышали страстнымъ одушевленіемъ, взъерошенные нетерпливой рукой волосы были откинуты назадъ съ высокаго, крутаго лба, на губахъ блуждала саркастическая усмшка. И сколько самоувреннаго достоинства выражалось въ его крупной, мощной фигур, когда онъ, вотъ какъ теперь, выпрямлялся и откидывалъ голову на спинку кресла! Какъ умно и проницательно глядли его красивые глаза, какъ симпатично звучалъ его глубокій, хватающій за душу голосъ!

Князь былъ пораженъ сходствомъ отца съ дочерью. Съ той самой минуты, какъ Николай Ивановичъ заговорилъ, какъ живой предсталъ передъ нимъ образъ высокой, стройной двушки, съ гордой осанкой и выразительнымъ, оживленнымъ лицомъ, которая, наканун вечеромъ, произвела на него такое сильное впечатлніе, что онъ и заснулъ съ мыслью о ней и проснулся съ желаніемъ скоре ее видть. Среди этой бдной, вульгарной обстановки, съ этимъ человкомъ въ поношенномъ пиджак, работы узднаго портнаго, въ ситцевой цвтной сорочк и въ обтрепанномъ галстук, повязанномъ на сторону, съ этимъ человкомъ, принадлежавшимъ къ числу тхъ, съ которыми князь Немировъ никогда не имлъ ничего общаго и которыми онъ даже и по принципу всю свою жизнь гнушался, онъ теперь чувствовалъ себя такъ хорошо и въ такомъ отличномъ расположеніи духа, что не было такого разговора, который не показался бы ему интереснымъ и котораго онъ не сталъ бы съ радостью поддерживать. Дло въ томъ, что человкъ этотъ смотрлъ ея глазами, говорилъ ея голосомъ и улыбался ея крупнымъ, добродушнымъ ртомъ.

Съ чего именно началась между ними бесда и какъ это случилось, что рчь зашла о томъ предмет, который былъ всего больше по душ Николаю Ивановичу и о которомъ онъ умлъ говорить особенно умно, толково и убдительно, — неизвстно, но какъ бы тамни было, когда Аня вошла въ комнату, отецъ ея уже усплъ убдить N-скаго губернатора въ необходимости устроить ремесленную школу вмсто реальной гимназіи, которую предполагалось открыть въ скоромъ времени въ N.

И вдругъ, точно также какъ вчера дочь его въ гостинной княгини Немировой, Астафьевъ оборвалъ свою рчь на полуслов и въ смущеніи сталъ извиняться за то, что такъ долго злоупотреблялъ вниманіемъ своего слушателя.

Онъ даже при этомъ покраснлъ немножко, ну, вотъ точь въ точь какъ Аня вчера.

— Вы, вдь, къ ней?— кивнулъ онъ съ усмшкой на дочь.

И хотлъ встать, чтобъ уйти, но она опустилась на диванъ рядомъ съ нимъ и силой усадила его на прежнее мсто.

Князь сказалъ, что явился по порученію жены, напомнить Анн Николаевн ея общаніе пожаловать къ нимъ сегодня пораньше, до засданія.

— Наши дамы ухватились за васъ, какъ за якорь спасенія… Да и понятно, гд имъ справиться съ спектаклемъ, ни одна изъ нихъ понятія не иметъ о театр…

— Театръ? О! это по ея части!— громко и весело засмялся Николай Ивановичъ.— Было время, когда мы и сами мечтали поступить на сцену… Помнишь, двочка?

Сегодня, въ простомъ плать, съ раскраснвшимися щеками и блестящими отъ волненія глазами, она показалась князю еще лучше, чмъ вчера. Столько простоты и неподдльной граціи было въ каждомъ ея движеніи, такой глубокой нжностью заволакивался у нея взглядъ каждый разъ, когда она останавливала его на отц.

— Вотъ уметъ любить-то!— думалъ князь, любуясь ею.

— Еще когда она была двчонкой пяти-шести лтъ, для нея не было большаго удовольствія, какъ театръ,— продолжалъ Николай Ивановичъ.— Если сказать наканун, что завтра ее повезутъ въ театръ, всю ночь не проспитъ отъ радости. И, вдь, представьте себ, все понимала, обезьяна эдакая! Не только сюжетъ пьесы, но также игру актеровъ. Были у нея излюбленные между ними,— за этихъ она готова была глаза выцарапать каждому, кто осмливался критиковать ихъ въ ея присутствіи, были и такіе, которыхъ она терпть не могла, и ужь доставалось имъ отъ нее! Дрожитъ, бывало, вся отъ восторга, когда ея любимицу или любимца вызываютъ, плачетъ отъ радости! Преуморительная была двчонка!— прибавилъ онъ съ сдавленнымъ вздохомъ, ласково трепля дочь по щек.

Въ голос его прозвучала грустная нотка и взглядъ отуманился. О чемъ сожаллъ онъ? О томъ ли, что прошлое прошло безвозвратно?

— Карьера драматической артистки очень заманчива, — началъ князь,— но тогда только, когда есть настоящее призваніе и крупный, выходящій изъ ряду вонъ талантъ. Поступать же на сцену, чтобы играть второстепенныя роли…

— Да, да, вотъ она какая фантазерка была!— прервалъ Николай Ивановичъ разсужденія своего гостя, не заботясь даже о томъ, чтобы дать ему окончить начатую фразу.— Насилу мы ее въ гимназіи удержали, хотла прямо изъ третьяго класса да въ театральное училище махнуть,— продолжалъ онъ развивать вслухъ свой воспоминанія, по мр того, какъ они набгали ему на умъ.— Какъ отвернешься, бывало, такъ сейчасъ — шмыгъ въ уголъ, да и давай декламировать, позы разныя принимать, рожи корчить… А ужь передразнивать какая была мастерица! Разъ какъ-то притихла она. Я занятъ былъ у письменнаго стола. Стемнло. Смотрю на часы — пять, а слъ я заниматься въ два. Сталъ прислушиваться — тихо везд. Что за чортъ, думаю, ни разу Анька моя въ комнату не влетла, ни разу не помшала мн писать… Тутъ что-то такое не ладно. Ужь не заснула ли она съ своими куклами отъ скуки? А, можетъ, ушла куда-нибудь безъ позволенія: играть на улицу съ ребятишками или къ сосдямъ? Ну, знаете, я даже вспылилъ при этой мысли и тотчасъ вскочилъ съ мста, чтобъ идти ее разыскивать да задать нахлобучку. У меня на этотъ счетъ было строго. Да и нельзя было иначе, такой сорванецъ, что дай только волю, въ Москву бы пшкомъ удрала! А надзору за ней — одинъ я, ни нянекъ, ни гувернантокъ не было. Одна прислуга во всемъ дом — старая, кривая кухарка. Весь день у плиты да за корытомъ. Съ тмъ и нанималась, чтобъ ей ребенка не касаться. Ладно, говорю, до ребенка я самъ буду касаться. Ну, и справлялся кое-какъ, съ грхомъ пополамъ.

— Ты мн каждый разъ юбки надвалъ на изнанку!— вскричала Аня, которую очень забавляли эти воспоминанія.— А шляпку задомъ на передъ. Григорьевъ одвалъ меня гораздо лучше и терпливе тебя.

— Правда, правда. Григорьевъ, это нашъ пріятель былъ, ея другъ закадычный,— обратился Николай Ивановичъ къ князю.

— А помнишь эпизодъ съ заграничнымъ костюмомъ?— снова перебила его дочь.— Вотъ какъ это было. Прислали мн изъ-за границы костюмъ. Прелестный, голубой съ блымъ атласомъ и кружевами. Въ кардонк. И уложено такъ прекрасно, ну, знаете, какъ укладываютъ въ хорошихъ магазинахъ въ Париж. Мы, конечно, сейчасъ же вынули его изъ кардонки, я, папа, Григорьевъ, едя, Полибинъ,— вся наша компанія, однимъ словомъ, и давай вертть его во вс стороны, развязали вс ленточки, отшпилили вс булавки, которыми онъ былъ перевязанъ и пришпиленъ, и очутились у насъ въ рукахъ разныя юбочки, переднички, фалборки, бантики, пуфики… Что куда надть, что кверху, что книзу, что спереди, что сзади,— ничего не разберешь. Ну, вотъ точь въ точь мартышка съ очками: ‘то ихъ понюхаетъ, то полижетъ, то ихъ на хвостъ нанижетъ’… Бились, бились, да такъ и бросили. Скомкали вс эти тряпки кое-какъ въ кардонку и поставили на шкафъ, на самый высокій, какой только былъ у насъ въ дом и до котораго даже и папа иначе не могъ достать, какъ вскарабкавшись на стулъ.

— А сколько мн помнится,— оправдывался Николай Ивановичъ,— костюмъ былъ теб и узокъ, и коротокъ, вотъ почему нельзя было его теб надть. Толпшка она была тогда, ни тальи, ни плечъ, точно деревянный обрубокъ.

— Да полно оправдываться-то, — смялась Аня.— Сознайся лучше, что не умлъ ты меня одвать. Грха тутъ большаго нтъ, вдь, ты въ учителя гимназіи готовился, а не въ горничныя.

— Ладно. Это ты мн для того зубы-то заговариваешь, чтобъ я ему не досказалъ про твою продлку,— кивнулъ Николай Ивановичъ на князя,— но я, все-таки, разскажу.

— Сдлай одолженіе, мн самой интересно вспомнить.

— Зачмъ же ты меня прерываешь?

И обращаясь снова къ князю, онъ продолжалъ свой разсказъ:

— Стоитъ передъ зеркальцемъ,— маленькое у нея такое висло, въ простнк, между шкафомъ и окошкомъ,— и рожи строитъ, одну другой уморительне. То глаза прищуритъ и губы выпятитъ, какъ та худая генеральша, что жила въ одномъ дом съ нами и которую намъ всегда было видно, когда она подходила къ своимъ окнамъ, то скорчитъ такую пьяную морду, какъ у нашего старшаго дворника, или вдругъ всю свою физію сморчкомъ сморщитъ, ну, вотъ ни дать, ни взять молочница охтенка, что молоко намъ носила. Да, вдь, старательно какъ упражняется, усердно!

— Папка, ты преувеличиваешь!

— Честное слово! И такъ, и эдакъ, на вс лады прилаживается, чтобъ похоже да типичне вышло. Посл молочницы призадумалась, закрыла даже глаза, чтобы лучше сосредоточиться мыслями.

— Ни теперь всегда закрываю глаза, когда мн хочется вспомнить или представить себ что-нибудь,— сказала Ана.

— Да, да, у тебя много старыхъ привычекъ осталось. Отъ нкоторыхъ тебя, однако-жь, отучили, вотъ, напримръ, кончикъ язычка высунуть въ минуту глубокой задумчивости…

— А ты это помнишь?— засмялась Аня.

— Еще бы не помнить! Да я вс твои гримасы, вс твои проказы помню. Эту сцену, напримръ, которую я теперь разсказываю, всю жизнь не забыть! Повернула зеркальце къ свту, отошла шага на три, да и давай жестикулировать, за голову себя хватаетъ, руки ломаетъ… Это она, видите ли, отчаянье изображала. И все бормочетъ про себя что-то такое, все бормочетъ. Стихи не стихи, да и на прозу не похоже, дребедень какую-то своего собственнаго изобртенія…

— Ужь это ты преувеличиваешь, право же преувеличиваешь, папа!— вскричала она, зажимая ему ротъ рукой.

— Ничуть не преувеличиваю. Я тогда до слезъ хохоталъ, да и теперь вспомнить не могу безъ смха эту сцену!

Имъ было очень весело вспоминать эти глупости, да и князю радостно какъ-то было ихъ слушать и смотрть на нихъ.

— Теперь мы остепенились и ничего подобнаго намъ въ голову не приходитъ,— продолжалъ Николай Ивановичъ, отбиваясь отъ дочери, которая продолжала зажимать ему ротъ поцлуями.

— Почемъ ты знаешь?— спросила она, нжно заглядывая ему въ глаза.

Да онъ и знать не хотлъ.

— Теперь у насъ другія мечтанія и планы,— продолжалъ онъ, не вслушиваясь въ ея слова.— Теперь мы о сцен и не вспоминаемъ…

— Почемъ ты знаешь? Почемъ ты знаешь?— повторяла она, красня отъ волненія.

Она все еще смялась, но мучительная тревога, звучавшая у нея въ голос, отразилась и во взгляд.

— Да ты ни разу даже и не говорила объ этомъ съ тхъ поръ, какъ пріхала,— сказалъ отецъ.

Улыбка внезапно слетла съ ея губъ и на глаза ея навернулись слезы.

— Да, мы съ тобой ни объ чемъ еще не говорили съ тхъ поръ, какъ я пріхала!— вырвалось у нея.

Князь съ большимъ тактомъ поспшилъ вмшаться въ разговоръ.

— Это всегда такъ бываетъ посл долгой разлуки,— сказалъ онъ, поднимаясь съ мста и отходя къ стулу у двери, на который онъ положилъ свою шляпу, входя въ комнату.

Николай Ивановичъ насупился и, снявъ руку дочери съ своего плеча, откинулся въ противуположный уголъ дивана.

— Что же долженъ я сказать жен?— спросилъ князь у Ани.

Она разсянно отвтила, что непремнно у нихъ будетъ сегодня же, часовъ въ шесть.

— Теперь скоро пять. Если позволите, я пришлю за вами экипажъ,— предложилъ князь.

— Чего тутъ экипажи разсылать?— недовольнымъ тономъ замтилъ Николай Ивановичъ.— Возьмите ее съ собой теперь же, да и дло съ концомъ. Вдь, вы домой дете?

——

Въ тотъ же день разнеслось по всему городу, что губернаторъ былъ съ визитомъ у Астафьева, просидлъ у него часа два и увезъ съ собой его дочку. На барышн была бархатная кофточка, обшитая мхомъ, въ талью, совсмъ модная, а шляпа высокая, съ пестрыми перьями. Все время, пока они хали, князь съ нею разговаривалъ, а она улыбалась.

Можетъ быть, и въ самомъ дл Аня улыбалась, разговаривая съ княземъ въ фаэтон, но не весело ей было на душ. Теперь, благодаря сближенію съ Немировыми, откладывать дальше хлопоты о дл отца не было никакихъ причинъ. Да и въ томъ недочитанномъ письм, которое лежало у нея въ карман, ее, наврное, опять упрекаютъ въ томъ, что она такъ долго медлитъ. А, между тмъ, ей до сихъ поръ еще неизвстно самое главное — согласится ли ея отецъ на то, чтобъ хлопотали о немъ.

Онъ такъ ненавидлъ Таманскаго, его такъ коробило, когдапочтальонъ приносилъ ей письма съ заграничными марками, съ адресомъ, надписаннымъ знакомой мужской рукой, что Аня просила адресовать ей письма на почту до востребованія.

Сдлать разв такъ, какъ совтуетъ докторъ, попросить князя все взять на себя, и просьбу отсюда, и ходатайство въ Петербургъ… И чтобъ даже имя Таманскаго не поминалось при этомъ… Это легко, у княгини тамъ много связей и для того только, чтобъ сдлать угодное Дмитрію Николаевичу, она съ превеликимъ удовольствіемъ согласится на все… А ужь про него, про князя, и говорить нечего…

Аня вспомнила глупости, которыя этотъ сумасбродъ Стрыжовъ болталъ ей вчера вечеромъ, провожая ее домой, и ей стало неловко отъ пристальныхъ взглядовъ, которыми обдавалъ ее князь. Лицо ея было закутано вуалемъ, но и насквозь вдвое сложеннаго газа чувствовала она эти взгляды.

Ужасно трудно было не замчать ихъ и не обращать на нихъ вниманіе. Даже когда она отвертывалась и принималась смотрть на дома, мимо которыхъ они прозжали, красивые прищуренные глаза, задумчивые и нжные, преслдовали ее неотступно.

Теперь она тоже была уврена въ томъ, что онъ съ радостью, съ восторгомъ сдлаетъ все, о чемъ она его ни попроситъ, и вотъ именно поэтому и казалось ей невозможнымъ пользоваться его услугами. Лучше ужь обратиться къ княгин.

——

Княгиня проплакала все утро. Никогда еще не былъ съ нею такъ рзокъ и раздражителенъ мужъ. Къ тому же, когда и случались между ними недоразумнія врод того, что произошло въ эту ночь, онъ всегда старался загладить свою вину особенною предупредительностью и вниманіемъ, сегодня же, когда она, часу въ девятомъ, проснулась, его уже не было въ спальн. Онъ не зашелъ къ ней и въ то время, когда она кушала чай въ своемъ будуар, и къ завтраку не явился. Но за то къ завтраку пришелъ докторъ и за первымъ же блюдомъ заговорилъ про Астафьеву.

— Ну, что? Какъ она вамъ понравилась?— спросилъ онъ, уписывая съ большимъ аппетитомъ бифштексъ съ картофелемъ.

Бдная княгиня была слишкомъ впечатлительна, чтобъ умть притворяться. Въ эту минуту она ненавидла Аню такъ, какъ только могла ненавидть ея кроткая, незлобивая душа, и скрыть своихъ страданій у нея не хватало ни силъ, ни умнья.

— Очень развязная особа,— проговорила она дрожащимъ отъ волненія голосомъ.

Начни она хвалить Аню, наврное, докторъ принялся бы ей противорчить и доказывать, что она далеко не такая прелестная особа, какою кажется, но этотъ эпитетъ ‘развязная’ былъ произнесенъ недоброжелательнымъ тономъ, и этого было достаточно, чтобъ докторъ мгновенно и до запальчивости оскорбился за свою protge’.

— Почему же ей не быть развязной?— началъ онъ придираться.— И кого ей здсь стсняться?. Васъ, что ли, потому что вы губернаторша и княгиня?

— Меня? Боже сохрани! Я говорю вообще…

— Вообще ли, въ частности ли, я не вижу, почему такой особ, какъ Анна Николаевна, которая здсь умне всхъ и образованне и во всхъ отношеніяхъ интересне…

— Никто не отнимаетъ у нея ея достоинствъ,— раздражительно прервала его княгиня.

— Нтъ, вы отнимаете. Вы говорите, что она слишкомъ развязна… Интересно было бы знать, что вы понимаете подъ этимъ словомъ?— продолжалъ онъ придираться.

Но княгиня не желала ничего доказывать и молча выслушивала словоизверженіе своего собесдника.

Ужь такъ поставилъ себя у нихъ въ дом милый докторъ, что вс его странности и грубости извинялись и никому даже въ голову не приходило сердиться на нихъ.

Однако, сегодня княгиня была такъ разстроена, что до болзненности раздражалась каждымъ словомъ своего пріятеля, и когда онъ, со свойственною ему безцеремонностью, сталъ приставать въ ней съ разспросами о томъ, какое впечатлніе произвела Аня на князя, да что онъ сказалъ про нее и тому подобное, она не вытерпла и довольно-таки рзко объявила, что не желаетъ отвчать на эти вопросы.

— Спросите у него сами, если хотите. Мн вс уши прожужжали этой двицей.

Тонъ, которымъ были произнесены эти слова, былъ такъ несвойственъ, княгин, что докторъ удивился. Онъ поднялъ глаза съ тарелки и въ первый разъ съ тхъ поръ, какъ вошелъ, внимательно глянулъ на свою собесдницу. Теперь только замтилъ онъ, какъ она блдна и какъ вспухли у нея глаза отъ слезъ.

— Голубушка!— вскричалъ онъ, бросая салфетку на полъ и принимаясь неистово цловать ея руки.— Что съ вами? Вы плакали? Непріятности у васъ, врно, были съ Аркадіемъ Александровичемъ? А я-то, скотъ эдакій, анафема подлая, поддразниваю васъ! Изъ-за чего вы съ нимъ поссорились? Изъ-за Астафьевой, врно? А мн и не въ домекъ! Вотъ болванъ-то! Вы думаете, что онъ влюбился въ нее? Да?— закидывалъ онъ ее вопросами, на которые она отвчала слезами.

— Ну, знаете, это чортъ знаетъ что такое! Съ перваго же разу! Прошу покорно! Я никогда не воображалъ, чтобъ онъ такъ быстро… Да это и глупо даже! И какъ неосторожно! Боже мой, какъ неосторожно! Вдь, онъ здсь какъ на блюдечк, у всхъ на виду, каждое его слово, каждое его движеніе замчаются и на вс лады комнтируются… Враговъ у него нсть числа! Каждый радъ на него въ Петербургъ донести. Ужь одинъ прокуроръ чего стоитъ!

Однако, вспышка жалости и негодованія, овладвшая докторомъ, стала мало-по-малу остывать и замняться любопытствомъ. Ему такъ неудержимо захотлось знать, за что именно княгиня недовольна своимъ супругомъ, что онъ снова принялся бередить ея раны и терзать ея душу разспросами. Узнавъ, что князь самъ похалъ къ Астафьевымъ, докторъ разразился новыми ругательствами и проклятіями.

— Ужь посл этого можно прямо сказать, что нашъ Аркадій Александровичъ съ ума сошелъ!— объявилъ онъ, разводя руками отъ изумленія.— Вотъ анафема-то!

И отъ избытка чувствъ до того забылся, что энергично сплюнулъ въ сторону.

Къ кому именно относились проклятіе и плевокъ — неизвстно, но княгин легче стало на душ, когда она увидала, что сочувствуютъ ея печали.

— Подумайте только, что скажутъ! Что скажутъ!— повторяла она.— Вдь, онъ здсь… этотъ Астафьевъ… Сами вы знаете, какъ на этихъ людей смотрятъ! Да и вообще, что это за личность? Учитель какой-то, совсмъ, говорятъ, грубый и необразованный человкъ…

— Ннну, положимъ!— промычалъ докторъ, но мысли своей вслухъ не докончилъ.

Ужь теперь лукавая усмшка сверкала въ глазахъ его, устремленныхъ на плачущую княгиню.

Но она этого не замчала и продолжала сокрушаться.

— Разв это общество для князя Немирова? Да и, наконецъ, какъ начальникъ губерніи, онъ не иметъ даже и права… вы понимаете? И что самое главное, днемъ, въ открытомъ фаэтон, народъ на улиц, чиновники могутъ встртиться, да и мало ли кто! Этотъ прокуроръ — заноза, онъ постоянно торчитъ у окна и за всми подсматриваетъ… Да и безъ того ему все доносятъ, что у насъ длается… На прошлой недл пронюхалъ откуда-то, что я посылала букли подвивать къ цирульнику Акимову, и весь день, какъ сумасшедшій, по всему городу носился съ этой новостью.

— Когда это? Кто вамъ сказалъ? Букли? Какія букли?— заметался на мст отъ любопытства докторъ.

Прокуроръ, молодой человкъ, весьма развязный по части всякихъ выдумокъ и сплетенъ и остроумный, вдобавокъ, являлся, во многихъ отношеніяхъ, опаснымъ конкуррентомъ доктору Стрыжову. Не говоря уже о томъ, что онъ былъ и моложе его, и красиве, и элегантне, въ немъ и эхидности было не въ примръ больше.

Докторъ и прокуроръ терпть не могли другъ друга и вражды своей не скрывали. Одно изъ любимйшихъ развлеченій ихъ общихъ знакомыхъ было стравливать ихъ и наслаждаться тмъ, съ какимъ усердіемъ набрасывался на прокурора докторъ и какъ первый ловко изворачивался отъ его грубоватыхъ и пошловатыхъ нападокъ и, мтко отпарируя ихъ, остроумно подымалъ своего соперника на смхъ.

— Вся эта глупая исторія до князя дошла,— продолжала жаловаться княгиня,— и онъ разсердился на меня за то, что я не приказала Акимову сюда придти, чтобъ завить эти несчастныя букли…

— А что же онъ еще говорилъ про Астафьеву? Хвалитъ ее? Да? Въ восторг отъ ея ума и манеръ? Да? Ахъ, чортъ! Ну, не воображалъ я!… Да мн, признаться сказать, казалось, что она ему вовсе не понравится, право! Вдь, никакой особенной красоты въ ней нтъ, черты неправильныя, губы толстыя, она скоре дурна, въ сравненіи съ Крапивкиной, напримръ? Не правда ли?

Крапивкина была одна изъ минувшихъ пассій князя, съ которой и свелъ, и развелъ его докторъ.

— А ужь про Анучину и говорить нечего. Помните Анучину? Блобрысенькая такая, съ ямочками на щекахъ?

Какъ было княгин не помнить Анучину! Изъ-за этой особы она одно время хлопотала, чтобъ мужа ея перевели въ другую губернію.

— Даже та маленькая нигилисточка, какъ, бишь, ее? Черненькая такая? Мы ее еще клещомъ прозвали, такъ вцпилась она въ Аркадія Александровича? Каждая изъ этихъ дамъ и мамзелей во сто разъ красиве Астафьевой,— продолжалъ онъ, не обращая вниманія на то, какъ искажается лицо его слушательницы отъ наплыва мучительныхъ воспоминаній, которыя, со свойственнымъ ему легкомысліемъ, онъ будилъ въ ея сердц.

А ужь, кажется, ему-то можно было знать, что выстрадала бдная княгиня отъ всхъ этихъ Анучиныхъ, Крапивкиныхъ, черненькихъ, рыженькихъ и блобрысенькихъ мамзелей, имя же имъ легіонъ, съ которыми въ свободное отъ службы время супругъ ея компрометировалъ свое губернаторское достоинство. Вдь, передъ нею не могъ онъ прятаться за доктора, какъ онъ это длалъ, боле или мене успшно, передъ всми, она чутьемъ ревнивой женщины угадала бы истину даже и въ такомъ случа, еслибъ ихъ общій другъ не потрудился просвтить ее. А послднему нельзя было въ данномъ случа не врить, онъ стоялъ въ такой близкой соприкосновенности съ амурами князя, такъ усердствовалъ въ длахъ подобнаго рода, что трудно было угадать, для кого именно онъ хлопочетъ — для себя или для него. Когда же дло доходило до разрыва, ну, тогда онъ, разумется, уврялъ княгиню, что для нея старается, и рисовался своею безпредльной преданностью къ ней.

— И для чего только пріхала сюда эта Астафьева?— печально спросила княгиня.

— Для чего? Разв вы не знаете? Да, вдь, я вамъ тысячу разъ говорилъ! Хлопотать объ отц. Князь ей нуженъ. Какъ отъ губернатора, отъ него зависитъ хорошій или дурной отзывъ о Никола Иванович.

Княгиня просіяла.

— Вотъ что! А я думала… И они тотчасъ же удутъ отсюда, какъ только имъ можно будетъ?

— Разумется, удутъ. Разв что Марья Петровна задержитъ… Да нтъ, гд ей! Онъ очень любитъ дочь и вритъ ей.

— Кто это такая Марья Петровна?

— Мщанка тутъ одна, хозяйка того дома, гд они живутъ. Онъ сошелся съ нею, какъ только пріхалъ сюда, и мало-помалу ей-таки удалось забрать его въ руки.

— Мщанка? И забрала его въ руки? Какъ же вы говорили, что онъ интеллигентный человкъ?

— Что-жь тутъ такого? Одно другому не мшаетъ. Интеллигенція сама по себ, а бабы сами по себ, и чмъ он глупе, пошле и безсердечне, тмъ больше он имютъ власти надъ интеллигентными мужчинами, кто-жь этого не знаетъ, помилуйте!

— Я не понимаю.

— Мало ли вы чего не понимаете! Впрочемъ, тутъ много еще побочныхъ причинъ, кром любви.

— Любовь! Не профанируйте этого слова!— почти съ ужасомъ вскричала княгиня.

— Какая же тутъ профанація? Она очень красивая баба, эта Марья Петровна. Но тутъ, какъ я вамъ говорю, есть еще другія причины, онъ привыкъ къ морфію, давно ужь, вслдствіе семейныхъ непріятностей, когда жена его убжала къ Таманскому. Онъ тогда сталъ морфіемъ пробавляться. Ну, и длилось это семь лтъ, а какъ схватили его, да засадили, ау! Морфія-то нтъ!… Это мука, знаете, для того, кто привыкъ… рдко кто выдержитъ, съ ума можно сойти. Съ нимъ блая горячка сдлалась и докторъ въ больниц предписалъ ему взамнъ морфія водку. Ну, и привыкъ съ тхъ поръ. Понимаете?

— Такъ онъ еще пьяница къ довершенію всего?

— Посадилъ бы я васъ въ его шкуру, и вы бы пьяницей сдлались! Что этотъ человкъ выстрадалъ, даже трудно себ представить. И что-жь ему теперь длать, какъ не пить? Занятій онъ никакихъ имть не можетъ.

— А тамъ, въ Петербург, какія же у него могутъ быть занятія?— продолжала интересоватьйя княгиня.

— О, тамъ обстоятельства его живо поправятся! Ему найдутъ дло, онъ человкъ способный, друзей у него много. И, наконецъ, Таманскій теперь опять въ сил и все можетъ, даже кого угодно опредлить на службу. Только бы имъ выбраться отсюда.

— Въ томъ письм, которое мн вчера передала его дочь, Дмитрій Николаевичъ очень горячо мн ее рекомендуетъ, и, признаться сказать, меня это удивляетъ немного, я его помню, такой онъ былъ всегда чопорный.

— Пффф! Чопорный! Да она вертитъ имъ, какъ пшкой, вотъ что я вамъ скажу. Души въ ней не чаетъ. Каждый день получаетъ она отъ него письма, чего вамъ больше? И вотъ какія толстыя,— раздвинулъ онъ пространство вершка въ два между первымъ и указательнымъ пальцами.

— Неужели каждый день?— изумилась княгиня.

— Честное слово! Ее даже это стсняетъ, такъ что онъ просила адресовать ей письма на почту до востребованія и сама за ними ходитъ, чтобъ не такъ всмъ бросалась въ глаза эта переписка.

— Да что-жь тутъ скрывать? Вниманіемъ и расположеніемъ Таманскаго она можетъ только гордиться,— замтила княгиня.

Доктора оснило вдохновеніе и онъ такъ обрадовался геніальной комбинаціи, блеснувшей въ его воображеніи, что не вытерплъ, той же минутой облекъ новое измышленіе въ реальнйшую форму и преподнесъ его, съ подобающей торжественностью и таинственностью, своей собесдниц.

— Да знаете, между нами сказать, мн кажется, что они влюблены другъ въ друга, — прошепталъ онъ, предварительно оглянувшись по сторонамъ, чтобъ убдиться, что никто ихъ не подслушиваетъ.

Княгиня была такъ далека отъ этого предположенія, что вдругъ не поняла его.

— Кто?— протянула она, все шире и шире раскрывая глаза отъ изумленія.

— Да она въ Таманскаго, — произнесъ онъ уже совсмъ утвердительно.

Но гипотеза доктора показалась княгин ужь слишкомъ смлой и она вознегодовала.

— Ну, можно ли говорить такія вещи, Василій Васильевичъ!— вскричала она съ неподдльнымъ ужасомъ.— Вдь, онъ мужъ ея матери и очень, очень порядочный человкъ, высокой, примрной нравственности… Какъ мой отецъ его любилъ и уважалъ! Да и вс… Спросите у кого угодно про Дмитрія Николаевича Таманскаго.

Докторъ сдлался очень серьезенъ.

— Я говорю не на втеръ, княгиня. Вы не волнуйтесь, а выслушайте меня спокойно. Во-первыхъ, что между ними за отношенія? Она мняется въ лиц, краснетъ, блднетъ, выходитъ изъ себя, когда при ней произносятъ его имя. Никому въ мір не позволяетъ говорить про него, отецъ, и тотъ не сметъ. А онъ… эти письма каждый день, за которыми онъ требуетъ, чтобъ она сама ходила на почту, чтобъ не попали какъ-нибудь въ чужія руки…

— Да, вдь, вы сейчасъ сказали, что это она его объ этомъ просила,— напомнила ему княгиня.

— Не все ли равно! Онъ ли, она ли, во всякомъ случа, все это очень странно и непонятно,— съ досадой возразилъ докторъ, который терпть не могъ, когда его ловили на врань.— Ну, о чемъ могутъ они такъ часто переписываться? Даже и представить себ нельзя. Потомъ, вотъ что еще замтьте: никогда не упоминаетъ она о матери, никогда! Особа эта точно не существуетъ для нея. Попробуйте завести съ нею разговоръ про ея мать, она тотчасъ же сведетъ рчь на другое. Ну, чмъ вы это объясните, скажите, пожалуйста? Ревность, разумется.

— Боже мой! Да, вдь, это было бы чудовищно!

— Ничего тутъ нтъ чудовищнаго, а, напротивъ того, по моему, совершенно естественно. Они жили постоянно вмст, цлыхъ пять лтъ. Въ жен своей ужь онъ давно усплъ разочароваться, это пустая и глупая бабенка, въ которую онъ влюбился за одно только хорошенькое личико. Человкъ онъ не старый, какъ вы сами знаете, ему еще сорока лтъ нтъ, душа у него нжная, привязчивая…

— Молчите, молчите, докторъ. Я не хочу слышать такихъ гадостей.

Бдная княгини была въ отчаяніи.

— Да никакихъ гадостей нтъ. Разв я вамъ говорю, что между ними дошло до гадостей? Вовсе нтъ. Между ними, по всей вроятности, чистое, возвышенное, идеальное чувство, вотъ и все. Можно ли осуждать ихъ за это? Чмъ они виноваты, что полюбили другъ друга? Подумайте только, чмъ они виноваты?

Собесдница его не знала, что ей длать отъ недоумнія. Все растерянне и растерянне смотрла она на своего мучителя. И страхъ, и любопытство выражались въ ея оторопломъ взгляд. Желаніе еще что-нибудь узнать про Аню и боязнь услышать ужь черезъ-чуръ ужасныя подробности наполняли ей душу неописаннымъ смятеніемъ.

— Они, врно, боролись съ своею страстью,— продолжалъ фантазировать, между тмъ, докторъ.— Да и до сихъ поръ борятся, это по всему видно. Вотъ она оттуда ухала… Ну, для чего она оттуда ухала? Что это доказываетъ? Тамъ ей было во всхъ отношеніяхъ лучше, чмъ здсь. Отцу она не нужна. Онъ такъ отъ нея отвыкъ, что ему и съ Марьей Петровной отлично живется, она имъ только мшаетъ. Просить князя, чтобъ содйствовалъ его освобожденію отсюда? Для этого прізжать изъ-за границы ужь совсмъ не стоило, князь сдлалъ бы это по просьб Таманскаго, черезъ письмо къ вамъ. Такъ ли я говорю?

Княгиня безсознательно кивнула головой. Докторъ какъ будто только этого и ждалъ, чтобъ подняться съ мста.

— А князь-то, князь-то нашъ за нею увивается!— весело проговорилъ онъ, цлуя ея руки.— И пусть себ на здоровье! Съ носомъ останется, ему это полезно. Вы только не вздумайте меня выдать, княгиня, все испортите, моя голубушка, и такихъ бдъ надлаете, что потомъ и не поправишь! Пусть его козликомъ попрыгаетъ, разомнется немножко. Давно ужь не блажилъ онъ у насъ, а по временамъ ему это полезно, сами знаете. Помните, какой онъ былъ хорошій, когда разочаровался въ Гвоздиковой? Какъ онъ тогда ухаживалъ за вами, угождалъ вамъ!

Княгиня дала слово молчать, а докторъ прямо отъ нея похалъ къ мадамъ Томилиной, спеціально для того, чтобъ сообщить ей свои новыя измышленія насчетъ Ани съ Таманскимъ. Но тамъ къ выдумк этой отнеслись скептически, прямо объявили ему, что все это онъ съ начала до конца сочинилъ, и вообще такъ насмялись надъ нимъ, что онъ ушелъ взбшенный. А къ довершенію досады, онъ на крыльц столкнулся съ прокуроромъ, который пріхалъ съ визитомъ къ хорошенькой вдовушк.

Сомнваться въ томъ, что эта послдняя ему все разскажетъ и что оба они будутъ смяться надъ нимъ, было бы трудно. Съ минуту времени простоялъ онъ въ. нершительности передъ, домомъ, раздумывая о томъ, не вернуться ли ему назадъ, чтобъ пересидть у вдовушки прокурора и не дать имъ вдвоемъ скалить надъ нимъ зубы, но, сообразивъ, что они не стснятся, пожалуй, хохотать надъ нимъ въ его присутствіи, докторъ выругалъ ихъ обоихъ мысленно и похалъ дальше.

Глава V.

Въ тотъ же день вечеромъ, въ большомъ кабинет князя, помщавшемся въ нижнемъ этаж губернаторскаго дома, Аня читала письмо Таманскаго, полученное утромъ съ почты.

Ее отвели въ этотъ кабинетъ для того, чтобъ она на простор выбрала пьесу для спектакля. Долго рылась она между боле или мене извстными произведеніями новыхъ и старыхъ драматурговъ, которыхъ въ библіотек князя было довольно-таки значительное количество, прежде чмъ напасть на три-четыре подходящія вещицы, которыя она отложила въ сторону. Надо было идти съ ними наверхъ, гд члены дамскаго комитета были уже вс въ сбор, но ей не хотлось трогаться съ мста. Тутъ было такъ хорошо, тихо, уютно.

Съ широкой отоманки, заваленной брошюрами и книжками журналовъ, вынутыми княземъ изъ высокихъ, красивыхъ шкафовъ, взглядъ ея останавливался на солидномъ письменномъ стол, почтенныхъ размровъ, красовавшемся среди комнаты, и на огромномъ квадратномъ зеркал напротивъ, въ которомъ отражались дорогія письменныя принадлежности изъ темной бронзы малахита, украшающія столъ, и курьезной формы кресло передъ нимъ, а также коллекція интересныхъ портретовъ, покрывающая противуположную стну. Между этими портретами висло и то изображеніе живаго человка въ гробу, въ. которое такъ внимательно всматривалась она наканун.

Множество книгъ, брошюръ, рукописей и бумагъ въ папкахъ и безъ папокъ, которыми были наполнены и большіе, и маленькіе шкафы, подъ которыми ломились этажерки и подставки всевозможныхъ, формъ и величинъ, опущенныя сторы на окнахъ, темнозеленыя драпировки, строгій стиль массивной мебели изъ темнаго дуба, темные обои, полнйшее отсутствіе блестящихъ бездлушекъ и какихъ бы то ни было безцльныхъ украшеній придавали комнат характеръ дловитости, располагающей къ серьезнымъ размышленіямъ.

И пахло тутъ какъ-то особенно дорогими сигарами, съ легкой примсью cuir de Russie отъ множества несессеровъ, портфелей и записныхъ книжекъ, раскиданныхъ по всмъ столикамъ и столамъ.

Аня принялась перечитывать письмо. Въ немъ было очень много интереснаго для нея и съ первыхъ же строкъ можно было судить о томъ, какая близкая нравственная связь существуетъ между ею и мужемъ ея матери.

Чутьемъ какимъ-то угадывая состояніе ея души, онъ отвчалъ на вс волновавшіе ее вопросы, не упуская изъ вида даже самыхъ ничтожныхъ.

Какъ дорого и близко было ему ея счастье и интересы, можно было судить уже потому, что онъ постоянно отршался отъ своихъ собственныхъ воззрній и предвзятыхъ съ дтства идей, отъ предразсудковъ, привитыхъ средой и воспитаніемъ, чтобъ проникаться ея стремленіями, вкусами и мечтами.

Письмо начиналось соображеніями относительно карьеры, которой она желала себя посвятить.

‘Надняхъ получилъ пріятное для тебя извстіе. Оказывается, что въ Петербург есть человкъ, который можетъ замнить теб и театральное училище, и драматическіе курсы,— писалъ онъ.— Я найду къ нему ходъ черезъ одного стараго пріятеля, который ему скажетъ про тебя, и нтъ причинъ сомнваться въ томъ, что онъ согласится тобой заняться, подготовить тебя, если не прямо на сцену, то, по крайней мр, настолько, чтобъ продолжать занятія въ Париж…’

Не всегда относился Таманскій съ такимъ горячимъ участіемъ къ завтной мечт Ани сдлаться актрисой. Было время, когда онъ тратилъ много терпнія и краснорчія, чтобъ подавить въ ней призваніе, въ которомъ онъ усматривалъ для нея одни только печали, разочарованія и даже позоръ извстнаго рода.

— Я врю, я убжденъ, что ты останешься чиста въ этомъ омут,— повторялъ онъ, озабоченно сдвигая брови, — но, вдь, пачкаться-то, пачкаться-то сколько теб придется въ грязномъ мір всевозможныхъ интригъ, наглыхъ издвательствъ надъ искусствомъ и надъ справедливостью, среди пролазничества и фальши во всхъ видахъ!

При одной мысли о блилахъ и румянахъ, которыми ей придется мазаться, у него морозъ подиралъ по кож и онъ гадливо морщился.

— Они увряютъ, что иначе нельзя,— прибавлялъ онъ со вздохомъ, припоминая рдкія свои экскурсіи въ дни юности за кулисы французскаго театра.

Ужь и тогда, лтъ двадцать тому назадъ, все это ему казалось очень противно и безнравственно.

Онъ такъ искренно и такъ глубоко всмъ этимъ сокрушался, что Аня ршилась принести ему въ жертву свое призваніе и принялась серьезно изучать музыку, чтобъ сдлаться піанисткой или пвицей.

Года два употребила она на это. Способности къ музык у нея были, и голосъ учителя общали выработать ей сильный и гибкій. Въ недостатк терпнія и усидчивости ее тоже нельзя было упрекнуть, но никакой страстности не вносила она въ это дло, никакого отголоска не будила музыка въ ея душ, ни малйшей божественной искры не зажигала въ сердц. Изъ нея могла выйти хорошая и добросовстная исполнительница, вотъ и все. Того подъема духа, той экзальтаціи и огня, которые присущи таланту, въ ней не было.

Однажды вечеромъ, войдя незамтно въ комнату, гд она твердой рукой и съ механическою отчетливостью исполняла свои этюды, Таманскій остановился у двери и сталъ прислушиваться къ странному акомпанименту, которымъ она въ полголоса сопровождала свои упражненія, и увидлъ, что на пюпитр лежитъ, вмст съ нотами, открытая книга, томъ Шекспира, вынутый изъ его библіотеки.

Тихимъ, сдержаннымъ говоркомъ читала Аня. какой-то монологъ подъ непрерывный, оглушительный раскатъ гаммъ.

И какъ горли ея глаза при этомъ! Какимъ счастьемъ дышало все лицо!

Постоявъ нкоторое время неподвижно за ея стуломъ, онъ тихо нагнулся и снялъ ея руки съ клавишей.

— Полно себя насиловать, дитя мое,— проговорилъ онъ съ ласковой усмшкой.— У меня уши заболли отъ твоей деревянной игры. Продекламируй мн что-нибудь безъ такого трескучаго акомпанимента.

И съ этого дня онъ сталъ все чаще и чаще бесдовать съ нею о театр, серьезно, какъ объ искусств, которому ей надо посвятить себя всецло и которому суждено сдлаться цлью ея жизни.

Не легкая это была задача, по его мннію. Много надо было работать, чтобы сдлаться хорошей артисткой.

Но Аню не пугали трудности и работать въ сфер обожаемаго ею искусства было для нея такое счастье, выше котораго она ничего не могла себ представить.

Таманскій еще до отъзда ея въ Россію началъ разузнавать, у кого бы ей продолжать въ Петербург начатыя за границей занятія, въ какомъ положеніи театральная школа и объ учителяхъ, преподающихъ въ ней, а также и о частныхъ драматическихъ курсахъ. Неутшительныя свднія сообщали ему до сихъ поръ по этому предмету, и вотъ только недавно удалось ему разыскать ту личность, о которой онъ писалъ ей въ томъ письм.

Скоре бы вырваться изъ этой глуши! Ей теперь было еще больше причинъ стремиться въ Петербургъ.

На первомъ план все еще стояло у нея страстное желаніе оторвать отца отъ той жизни, которую онъ велъ, но и для нея, а также для Дмитрія Николаевича, чмъ скоре имъ можно будетъ выхать отсюда, тмъ лучше.

Таманскій писалъ ей, что скоро и самъ надемся пріхать въ Россію. Одинъ пока. Жена его должна была жить въ Париж до тхъ поръ, пока не ршится окончательно, останется ли онъ на родин, или нтъ. Если только на годъ или на два, то не стоитъ бросать заведеннаго хозяйства.

‘Квартира, какъ теб извстно, нанята у насъ на шесть лтъ. Да и пріятне ей жить за границей. Она здсь обзавелась знакомствомъ, всегда окружена веселымъ народомъ. Здсь и общественныхъ удовольствій, до которыхъ она такая охотница, несравненно больше. Лтомъ вс воды близко. Я думаю, что въ Россію она не прідетъ вовсе и что мн можно будетъ устроиться въ Петербург на холостую ногу’.

Письмо кончалось слдующими словами: ‘Для меня будетъ большое утшеніе застать тебя тамъ. Я знаю, что ты всегда найдешь возможность удлить время отъ времени часокъ для твоего стараго друга, у котораго, кром тебя, никого нтъ на свт’.

Правда, онъ былъ очень одинокъ и Аня это знала лучше, чмъ кто-либо. Она знала также и то, что онъ всегда будетъ одинъ. Никогда ни съ кмъ не сойтись этой гордой, сосредоточенной и, вмст съ тмъ, робкой до застнчивости душ съ идеально-чистыми и возвышенными взглядами на то, къ чему каждый человкъ, такъ или иначе, приспособляется въ жизни, на дружбу и на любовь.

И — странное дло!— человкъ этотъ, умный, начитанный до учености, безспорно проницательный и дальновидный, со всми атрибутами блестящаго государственнаго дятеля, всегда серьезный и сдержанный, которому изысканная вжливость всю жизнь замняла съ успхомъ въ общеніи съ людьми и добродушіе, и любезность,— человкъ этотъ подружился съ чужой двочкой, попавшей случайно на его попеченіе, подружился съ нею до того, что раскрывалъ ей свою душу, сознавался ей въ своихъ разочарованіяхъ и ошибкахъ, въ своей тоск и утомленіи жизнью, думалъ иногда при ней вслухъ.

И сдлалось это весьма быстро, само собою, съ той самой минуты, какъ они открыли точку соприкосновенія другъ въ друг, когда убдились, что страдаютъ отъ одной и той же обоими равно нелюбимой особы и оба должны скрывать и нелюбовь, и страданія, оба ненавидятъ и оба должны скрывать свою ненависть не только передъ людьми, но даже и отъ самихъ себя. Предметъ этого чувства былъ одинаково обоимъ близокъ: его жена и ея мать.

Никогда имя этой женщины не произносилось между ними иначе, какъ съ уваженіемъ и съ снисходительностью къ ея недостаткамъ, никогда ни тотъ, ни другой не намекали, до какой степени антипатичны имъ ея недостатки и какое множество отвратительныхъ, тяжелыхъ воспоминаній присутствіе ея будитъ въ ихъ сердц, но они и безъ словъ понимали другъ друга и большая солидарность установилась между ними по этому случаю.

Впрочемъ, съ первыхъ же дней прізда Ани въ его домъ Таманскій завоевалъ ея любовь и довріе уже тмъ, что, инстинктивно понявъ взгляды своего бывшаго соперника на воспитаніе дочери, онъ сталъ отстаивать всми силами и часто наперекоръ не только той сред, къ которой онъ самъ принадлежалъ, но также и своимъ собственнымъ убжденіямъ, неприкосновенность заложенныхъ въ душу двочки нравственныхъ зачатковъ и развитіе ихъ въ томъ именно смысл, въ которомъ они должны были бы развиваться подъ вліяніемъ Николая Ивановича.

Благодаря Таманскому, Аню не коверкали и не ломали на модный ладъ. Она избавлена была отъ дорогихъ наставницъ, которыя бы ходили за нею по пятамъ съ тмъ, чтобъ отучать отъ каждаго естественнаго движенія и слова и вставлять въ условныя рамки каждую ея мысль, каждый порывъ сердца.

А, кром того, сколько по истин женской деликатности и нжности тратилъ Дмитрій Николаевичъ на то, чтобы вызвать Аню на откровенность, когда она была печальна и тосковала по отц, какъ искусно умлъ онъ ее всегда успокоить и утшить, поддержать въ ней бодрость духа и надежду! Какъ терпливо училъ онъ ее искать въ труд утшеніе отъ всхъ золъ на свт!

Все это вспоминала Аня, сидя въ кабинет князя, съ письмомъ Таманскаго въ рукахъ.

Давно ужь не думала она о немъ такъ много, съ такою признательностью и любовью. Какое счастье было бы теперь повидаться съ нимъ, высказать ему свои недоразумнія, спросить у него совта!

Живя съ нимъ почти неразлучно послднія пять лтъ, превращаясь на его глазахъ и подъ его вліяніемъ изъ ребенка въ двушку, Аня не сознавала, какую огромную роль игралъ онъ въ ея развитіи, какъ подчинялись невольно ея умъ и сердце его вол, какое сильное вліяніе имлъ онъ на ея мысли, поступки и характеръ. Невольно и безсознательно обращалась она къ нему съ каждымъ недоразумніемъ, смущавшимъ ей душу, и все это разршалъ онъ такъ просто, безъ словъ почти, заставляя ее самое додумываться до того, что ей надо было знать.

Теперь, за неимніемъ этой нравственной поддержки, она подчасъ чувствовала себя очень одинокой и безпомощной. Въ письмахъ высказать то, что ее мучило, было невозможно. Касаться разлада, существующаго между ею и отцомъ, говорить о Марь Петровн она и не пыталась. Высказать это, даже и на словахъ и въ самой дружеской, интимной бесд, у нея не хватило бы духу, но ему стоило бы только взглянуть на ея обстановку, чтобы все понять, и тогда онъ бы ужь нашелъ способъ помочь ей выпутаться изъ затруднительнаго положенія, придумалъ бы выходъ изъ этого положенія и, притомъ, такой, на которомъ успокоилась бы ея совсть. Но для этого ему надо было бы знать, а онъ даже и не догадывался о томъ, съ какими препятствіями ей приходится бороться, чтобы побдить въ отц отвращеніе и недостойный страхъ ко всякой мысли о перемн жизни. Еслибъ онъ только зналъ, что Николай Ивановичъ только тогда и веселъ и спокоенъ и отршается отъ недоврія къ дочери, когда она перестаетъ говорить о перезд въ Петербургъ, о томъ, чтобы приняться ему за прежнюю дятельность, о хлопотахъ по этому предмету!

Аня такъ углубилась въ свои думы, что не слыхала, какъ растворилась дверь, какъ вошелъ князь. И давно ужь, остановившись у письменнаго стола, онъ смотрлъ на нее, когда она подняла взглядъ съ письма и глаза ихъ встртились.

— Я въ отчаяніи, что помшалъ вамъ, Анна Николаевна, но тамъ умираютъ отъ нетерпнія,— проговорилъ онъ, указывая на дверь.— Меня прислали узнать, выбрали ли вы что-нибудь?

Появленіе его было такъ неожиданно, что она вздрогнула и смутилась немножко.

— Да вотъ, я тутъ выбрала кое-что,— указала она на отложенныя пьесы.— Если это не понравится, можно еще что-нибудь найти.

Онъ подошелъ, чтобы взять брошюры, на которыя она ему указывала, и, поглядывая искоса на письмо въ ея рукахъ, произнесъ полувопросительно:

— Я вамъ помшалъ читать?

— Ничего. Я ужь въ третій разъ перечитываю это письмо,— отвчала она разсянно.

Ей пришло въ голову заговорить съ нимъ теперь же, сейчасъ, про дло отца. Минута для этого была самая удобная. Они были вдвоемъ, никто имъ не помшаетъ. И надо же, наконецъ, ршиться… Откровенничать съ княгиней ей теперь казалось еще затруднительне, чмъ съ княземъ. Растерянною какою-то показалась она ей сегодня, и хотя приняла ее любезно и гораздо чаще, чмъ слдовало, повторяла, какъ она ей благодарна и какую огромную услугу Аня имъ всмъ оказываетъ, принимая на себя хлопоты по театру, однако, отъ чуткаго уха и взгляда двушки не ускользнулъ оттнокъ какого-то отчужденія и даже враждебности, проскальзывающій въ интонаціи ея голоса, когда она обращалась къ ней, и оскорбительное любопытство во взглядахъ, устремленныхъ на нее украдкой, когда ей казалось, что Аня этого не замчаетъ. Вообще, сегодня княгиня ей меньше понравилась, чмъ вчера.

А князь, между тмъ, продолжалъ смотрть на письмо, которое она держала въ рукахъ. Ужасно интриговало его это письмо. Съ того мста, гд онъ стоялъ, почерка нельзя было разобрать, но ему почему-то казалось, что письмо должно быть отъ Таманскаго.

Въ сомнніи на этотъ счетъ его долго не оставляли.

— Это отъ Дмитрія Николаевича, — сказала Аня, опуская письмо въ карманъ.— Онъ пишетъ, что въ конц марта надется пріхать въ Петербургъ…— И вдругъ, мняя тонъ:— У меня будетъ до васъ большая просьба, князь,— проговорила она нершительно, вскидывая на него смущенный взглядъ.— Можете вы меня теперь выслушать, или посл?

— Когда вамъ будетъ угодно… Я всегда къ вашимъ услугамъ,— проговорилъ онъ поспшно.— Позвольте мн только отнести эти комедіи нашимъ барынямъ, мы переговоримъ, пока он ихъ будутъ читать.

И, не дожидаясь отвта, онъ вышелъ такъ торопливо, какъ будто боялся, что она раздумаетъ сообщить ему свою просьбу. Аня снова осталась одна, но не надолго, минутъ черезъ пять онъ вернулся, очень серьезный, внимательный… взволнованный, сказалъ бы тотъ, кто его хорошо зналъ и привыкъ къ выраженію его лица, но Аня знакома была съ нимъ только со вчерашняго дня и сама была взволнована не меньше его. Она заговорила объ отц довольно сбивчиво и запинаясь, припоминая выраженія изъ писемъ Дмитрія Николаевича и путаясь въ этихъ выраженіяхъ, но князь съ первыхъ же словъ понялъ, въ чемъ дло, и поспшилъ избавить ее отъ дальнйшихъ объясненій. Онъ объявилъ, что то, о чемъ она его проситъ, уже давно сдлано.

— Я вамъ покажу отзывы, которые я давалъ о Никола Иванович съ тхъ поръ, какъ онъ здсь…

И съ этими словами онъ подошелъ къ письменному столу, отперъ одинъ изъ многочисленныхъ потайныхъ ящиковъ и, вынувъ изъ него пачку съ надписью: секретное, сталъ перелистывать находящіяся въ ней бумаги.

Тяжелый камень свалился съ души Ани. Глубоко трогало ее теплое участіе, выказываемое княземъ ея отцу, и безконечно радовало ее то обстоятельство, что она тутъ не причемъ, что и до знакомства съ нею онъ съумлъ вывести объ немъ справедливое, безпристрастное мнніе и заботился о томъ, чтобы облегчить его участь раньше, чмъ кто-либо просилъ его объ этомъ, раньше даже, чмъ онъ его видлъ и говорилъ съ нимъ. Сомнваться посл этого въ гуманности князя и въ его справедливости было бы трудно и ужь за одно это Аня готова была бы полюбить его всмъ сердцемъ, а, кром того, он былъ ей симпатиченъ и въ другихъ отношеніяхъ: ей не могли не нравиться его манеры, сдержанный, пріятный голосъ, удачные обороты умной рчи, блестящее воспитаніе и красивое лицо. Все это замтила бы она даже и въ такомъ случа, если бы онъ не обратилъ на нее ни малйшаго вниманія, а онъ осыпаетъ ее любезностью и предупредительностью съ тхъ поръ, какъ они познакомились. Этотъ визитъ къ ея отцу, вопреки всмъ принятымъ обычаямъ и до извстной степени компрометирующій его, какъ губернатора,— этотъ визитъ теперь ужь нельзя приписать желанію поухаживать за интересной дочкой находящагося подъ надзоромъ Астафьева, князь интересовался этимъ послднимъ, отдавая ему должную справедливость, и заботился о томъ, чтобы облегчить его участь раньше, чмъ имлъ понятіе о существованіи Ани, и когда еще никому не было извстно, какое горячее участіе Таманскій принимаетъ въ этомъ человк. Въ то время и о Таманскомъ никто не думалъ, что онъ снова всплыветъ на арену административной дятельности и окажется вліятельнымъ лицомъ. А, между тмъ, вс считаютъ князя Немирова выскочкой и карьеристомъ, даже пріятель его, докторъ, да и самъ Таманскій именно такъ характеризовалъ его въ своихъ письмахъ Ан. Вотъ онъ, выскочка-то и карьеристъ, какимъ оказался! Дай Богъ, чтобы вс были такіе, легко бы тогда жилось на свт.

Все это думала Аня, когда князь читалъ ей выдержки изъ бумагъ, хранящихся въ папк, и мысли эти отражались въ восторженномъ взгляд, устремленномъ на него. Онъ даже, раза два мелькомъ взглядывая на нее, подмтилъ слезы на ея глазахъ,— слезы признательности и умиленія.

— Вотъ видите, что я хлопоталъ о вашемъ отц ране, чмъ познакомился съ вами,— проговорилъ онъ съ чувствомъ, складывая обратно въ папку копію съ послдняго своего отзыва, посланнаго мсяца два тому назадъ, очень кстати, когда, благодаря ходатайству Дмитрія Николаевича, вопросъ объ освобожденіи Астафьева стоялъ на очереди.— И княгиня тогда еще не знала, что Дмитрій Николаевичъ имъ интересуется, — прибавилъ онъ съ задумчивой улыбкой, какъ будто для того, чтобъ окончательно разсять вс ея сомннія и скоре, скоре оправдаться передъ нею.

Аня молча пожала ему руку. Отъ волненія она не могла произнести ни слова.

— Надо вамъ сказать,— продолжалъ онъ все тмъ же серьезнымъ тономъ, которымъ началъ съ нею бесду, — что мн очень давно хотлось познакомиться съ Николаемъ Ивановичемъ и что я съ большой радостью ухватился за первый къ тому случай. До сихъ поръ такого случая не представлялось. хать къ нему съ визитомъ безъ благовиднаго предлога или звать его къ себ было не ловко при томъ положеніи, въ которомъ онъ находится, да и я тоже. Общихъ же знакомыхъ, у которыхъ мы могли бы встртиться, у насъ нтъ… кром доктора, — поспшилъ онъ оговориться съ усмшкой.— Но этотъ enfant terrible, какъ мы его называемъ съ княгиней… я его ужасно боюсь!… Онъ такъ болтливъ и такъ безбожно лжетъ!

Она засмялась при воспоминаніи о доктор.

— Но, вдь, онъ такой добрый и преданный, услужливый. Я не думаю, чтобъ онъ былъ способенъ умышленно сдлать зло кому-нибудь.

Онъ пристально посмотрлъ на нее и хотлъ что-то сказать, но воздержался, и, чтобы замять разговоръ о доктор, снова вернулся къ Николаю Ивановичу.

— Я очень, очень радъ, что познакомился съ нимъ и желалъ бы, чтобъ онъ меня полюбилъ немножко… Какъ вы думаете, это возможно? О! говорите прямо, не стсняйтесь,— продолжалъ онъ, не дожидаясь ея отвта и съ большимъ одушевленіемъ.— Мн онъ очень симпатиченъ и я глубоко его уважаю, но это такъ понятно, что люди, подобные ему, насъ не любятъ и намъ не довряютъ.

Онъ долго распространялся на эту тему, очень умно, горячо и краснорчиво, иллюстрируя свою рчь удачными примрами, съ рдкимъ безпристрастіемъ и съ солиднымъ знаніемъ людей и обстоятельствъ, сваливая всю вину на своихъ, на ихъ воспитаніе, условность взглядовъ, узкость понятій, глубокій эгоизмъ.

И вдругъ, совершенно неожиданно, коснулся онъ той язвы ея сердца, которая неотступно терзала ее съ тхъ поръ, какъ она сюда пріхала.

— Поврьте мн, что только этому печальному обстоятельству и можно приписать непримиримую вражду вашего отца къ Дмитрію Николаевичу.

На Аню непріятно подйствовало это замчаніе.

— О!— вскричала она,— тутъ совершенно другая причина!

Говорить объ этой семейной тайн съ постороннимъ ей было тяжело, но князь такъ увлекся, что не замчалъ досады, выразившейся на ея лиц, и, все боле и боле одушевляясь, продолжалъ доказывать, что если бы причиной несчастія Николая Ивановича былъ человкъ изъ другой среды, чмъ Таманскій, не изъ того привилегированнаго сословія, онъ совершенно иначе отнесся бы къ этой исторіи, отъ которой, собственно говоря, соперникъ его немного выигралъ.

И Аня не могла съ нимъ не согласиться. Когда она задавала себ вопросъ: каково бы жилось ея отцу съ женой, сбжавшей отъ него къ Таманскому, если бы ничего подобнаго не произошло и до сихъ поръ она удручала бы своего перваго мужа пустотой, капризами, претензіями, узкостью и безсердечіемъ, Аня не могла не сознаться, что отецъ былъ бы во сто разъ несчастне, чмъ теперь.

Но откуда зналъ объ этомъ князь? Отъ доктора, врно.

— Видите,— продолжалъ онъ,— во всхъ радостяхъ и горестяхъ интеллигентнаго человка воображеніе играетъ большую роль, даже главную роль, настолько главную, что если начать строго отдлять то, что есть, отъ того, что кажется…

— Не все ли равно, если человкъ страдаетъ?— прервана его нетерпливо Аня.

— Не все равно, потому что стоитъ только… Впрочемъ, я говорю вздоръ,— онъ оборвалъ фразу, не докончивъ ее,— вы мн вотъ что скажите, почему Николай Ивановичъ ведетъ такую бездятельную жизнь? Съ его умомъ, познаніями…

— Странный задаете вы мн вопросъ! Мн кажется, что вамъ лучше, чмъ кому-либо, извстно…

Теперь онъ ей не далъ договорить.

— Я у васъ объ этомъ не изъ пустаго любопытства спрашиваю,— началъ онъ покорнымъ тономъ.— Забудьте, что я губернаторъ или, лучше сказать, вспомните объ этомъ, чтобъ понять, что мн вдвое трудне, чмъ всякому другому, ждать отъ васъ откровенности. Я отлично понимаю, что вы каждую минуту можете оскорбить меня недовріемъ, а, между тмъ, я, все-таки, лзу къ вамъ съ разспросами, значитъ, все же есть у меня присущая каждому порядочному человку потребность помочь ближнему. А, можетъ быть, вы даже и эту потребность во мн отрицаете?— прибавилъ онъ съ горечью.

Углы губъ его опустились и глаза надменно прищурились.

— Какое же я имю на это право?— проговорила Аня съ запинкой.

Она хорошенько не понимала, къ чему онъ клонитъ этотъ разговоръ.

— Да, вы не имете на это права, Анна Николаевна, и я вамъ это сейчасъ докажу.

И, опять нагнувшись къ папк, лежавшей у него на колнахъ, онъ разыскалъ въ ней бумагу, развернулъ ее и подалъ Ан, которая мелькомъ глянула на заголовокъ.

— Читайте дальше, пожалуйста, — настойчиво проговорилъ онъ.

Аня стала читать дальше:

‘На предложеніе вашего сіятельства о предоставленіи водворенному на мсто жительства въ N-скую губернію отставному титулярному совтнику Астафьеву права заниматься преподаваніемъ русской словесности какъ въ частныхъ домахъ, такъ и . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .’

— Мн было отказано, какъ вы видите,— сказалъ онъ, принимая изъ ея рукъ дочитанную до конца бумагу и пріобщая ее къ другимъ.— И увряю васъ, что я былъ въ отчаяніи и на этомъ не остановился, сдлалъ еще дв попытки въ томъ же направленіи, пока не убдился, что надо ждать. Съ тхъ поръ прошло около двухъ лтъ и, по нкоторымъ даннымъ, я имю основаніе надяться, что теперь на мое ходатайство взглянутъ иначе… Впрочемъ, теперь, когда вы хлопочете только о томъ, чтобъ скоре отсюда ухать, я вамъ больше для этого не нуженъ, — поторопился онъ прибавить.

Аня еще разъ горячо поблагодарила его и, поднявшись съ мста, выразила желаніе идти въ гостинную.

— О! останьтесь еще немножко!— вскричалъ онъ умоляющимъ тономъ.— Намъ врядъ ли удастся когда-нибудь такъ удобно съ вами побесдовать! А я вамъ и половины не высказалъ того, что мн хотлось бы, чтобъ вы знали.

Она опять сла, очень охотно. Ей было хорошо съ нимъ, такъ хорошо, что ее это удивляло немножко. Вдь, они знакомы только со вчерашняго дня. Неужели только со вчерашняго дня? Ей казалось, что они очень давно знаютъ другъ друга. А онъ и не старался скрывать своей симпатіи къ ней, лицо его прояснилось отъ радости, когда онъ увидлъ, что она такъ охотно согласилась на его просьбу.

— Спасибо вамъ,— сказалъ онъ очень просто и чистосердечно.— Вы мн очень нравитесь, мн кажется, я даже увренъ, что вы меня поймете,— продолжалъ онъ, глядя на нее любящими глазами.

— Бываютъ иногда такія внезапныя, необъяснимыя симпатіи, и знаете, это самыя надежныя, я испыталъ… Вы представить себ не можете, какъ я одинокъ, какъ мн иногда хочется съ кмъ-нибудь отвести душу… Это глупое выраженіе, не правда ли?— прибавилъ онъ со смхомъ,— и очень избитое, но, какъ вс избитыя выраженія, удивительно мткое и въ извстныхъ случаяхъ просто незамнимое. Отвести душу! Именно отвести душу,— повторилъ онъ задумчиво.— Я очень люблю чисто-русскія выраженія… У меня мать была настоящая русская женщина… Это первое женское вліяніе оставило неизгладимые слды на моемъ характер… Друзья упрекаютъ меня въ женственности, въ насмшку, разумется, не подозрвая, какой они мн этимъ длаютъ комплиментъ. Вдь, это значитъ, что онй признаютъ во мн сердце, не правда ли? Терпть я не могу людей безъ сердца! Я къ нимъ чувствую врожденное отвращеніе. Надо мной вс за это смются… друзья, конечно, т.-е. т, которые всего больше и чаще пользуются этимъ.

Онъ говорилъ, запинаясь, какъ будто припоминая, съ длинными паузами между фразами и безъ малйшаго признака присущаго ему фатоватаго апломба. Такимъ она его еще не видла и не воображала, чтобъ онъ могъ быть такимъ. Онъ сидлъ, сгорбившись, на широкомъ, низкомъ стул, опираясь локтями на колна, а подбородкомъ на ладони, и смющимися глазами смотрлъ на нее, и чмъ больше всматривалась она въ него, чмъ дольше слушала его, тмъ симпатичне онъ ей казался.

Говорилъ онъ о себ очень много, съ большими подробностями и съ такимъ наивнымъ удовольствіемъ, что его весело было бы слушать даже и тогда, еслибъ въ разсказахъ его не было ничего интереснаго: такою искреннею радостью озарялось все лицо его, такъ заразительно-весело смялись его глаза, когда ему удавалось вызвать улыбку на лиц своей слушательницы, уловить выраженіе сочувствія въ ея глазахъ. Хвастался онъ передъ Аней и своимъ трудолюбіемъ, и дловитостью, и тактомъ, и умньемъ познавать людей и ладить съ ними, величался своимъ великодушіемъ, чувствительностью, благородствомъ, и все это такъ кстати и простодушно вплеталъ онъ въ разсказы о выдающихся событіяхъ и людяхъ послдняго времени, что даже и боле опытнаго человка, чмъ Аня, заняли бы эти разсказы. Это было не пустое, вздорное хвастовство, полное нахальныхъ выдумокъ, которымъ докторъ Стрыжовъ неоднократно пытался пустить ей пыль въ глаза, а рчь человка, который дйствительно много и мучительно размышлялъ и боролся съ симпатіями, влекущими его въ противуположную сторону отъ пути, указываемаго ему разсудкомъ, и потому еще колеблющагося, что не совсмъ увренъ, гд именно долгъ и совсть,— тамъ ли, гд скользко, темно и опасно, или тамъ, гд все ясно, свтло и удобно? Отъ его словъ выносилось такое убжденіе, что каждую минуту готовъ онъ пожертвовать всмъ на свт, карьерой, счастьемъ, жизнью для той цли, которая покажется ему достойной этихъ жертвъ, и, въ случа надобности, стремглавъ и не задумываясь, слетитъ головой внизъ въ пучину съ той высоты, на которую съумлъ такъ быстро и ловко забраться. Но теперь пока онъ не видлъ въ этомъ надобности. Обднла Россія людьми, но за то обогатилась опытомъ, и первый долгъ каждаго честнаго человка — избгать ошибокъ, въ которыя впали злополучные піонеры. И чмъ же почтить ихъ память, какъ не этимъ?

Съ большимъ жаромъ, съ чисто-юношескимъ увлеченіемъ говорилъ онъ о предполагаемыхъ реформахъ и, развивая свои идеи о послдствіяхъ этихъ реформъ, высказывалъ именно то, что ей не разъ приходилось слышать отъ Таманскаго, въ другихъ выраженіяхъ, конечно, не такъ сухо и дловито, какъ мужъ ея матери, но за то тепле, увлекательне, симпатичне. Когда въ заключеніе онъ съ какимъ-то пафосомъ произнесъ: ‘Вотъ мы къ чему стремимся, Анна Николаевна! И когда цль наша будетъ достигнута, кто посметъ упрекнуть насъ въ эгоизм и въ равнодушіи къ судьбамъ нашей родины? Кто посметъ осудить насъ за то, что мы сдлались карьеристами изъ-за этой цли?’ — Аня пожалла, что Дмитрій Николаевичъ не присутствуетъ при этомъ разговор.

Глава VI.

Князь Немировъ былъ правъ, когда сказалъ Ан, что такого благопріятнаго случая побесдовать имъ больше не представится. Да онъ и не искалъ этого случая. Онъ даже, видимо, избгалъ оставаться съ нею наедин и хотя, благодаря спектаклю, репетиціямъ и возн съ актерами и актрисами, которые капризничали такъ, какъ всегда капризничаютъ участвующіе въ спектакляхъ любителей,— хотя, благодаря всмъ этимъ хлопотамъ, въ которыхъ Аня принимала живйшее участіе, они видлись каждый день, интимныхъ разговоровъ между ними больше не происходило.

Изрдка только какимъ-нибудь подчеркнутымъ словомъ въ общей бесд или взглядомъ напоминалъ князь Ан о томъ, что онъ ей говорилъ въ кабинет въ тотъ вечеръ, когда она выбирала пьесу для спектакля. И она тоже не могла порой воздержаться отъ искушенія доказать ему при случа, что все помнитъ, что его порывъ откровенности не пропалъ даромъ и что онъ для нея не тотъ, какимъ онъ кажется для всхъ другихъ.

Что же касается княгини, то предубжденіе ея противъ дочери Николая Ивановича Астафьева не устояло передъ честной и открытой душой Ани, и она такъ полюбила ее и такъ доврялась ей, что ни одного дня не могла прожить безъ нея и съ ранняго утра начинала уже волноваться мыслью о томъ, прідетъ ли она къ нимъ, какъ общала наканун, и когда именно.

Аня тоже полюбила княгиню. Ужь потому полюбила, что съ нею безконечно можно было говорить о Дмитрі Николаевич и узнавать отъ нея множество подробностей объ его дтств, ранней юности и семейной обстановк,— подробности, какъ нельзя лучше объясняющія многія стороны его характера и особенности ума, которыя до сихъ поръ оставались непонятными для Ани.

Неисчерпаемой темой для разговора служилъ имъ также и князь Немировъ. Ни о чемъ не любила такъ распространяться княгиня, какъ о своемъ супруг. Но, сознавая, какъ это смшно, она всми силами воздерживалась отъ этого въ N — скомъ обществ, состоявшемъ, по ея мннію, изъ безсердечныхъ насмшницъ. Съ Аней она чувствовала себя спокойной и на этотъ счетъ. Ужь по одному тому, съ какимъ вниманіемъ она ее слушала, и по тому, какъ разспрашивала и какъ охотно сама заводила разговоръ на эту тему, княгиня могла считать себя въ безопасности отъ глумленія и зубоскальства. И въ этомъ отношеніи она не ошибалась. Ан никогда бы и въ голову не пришло издваться надъ безграничнымъ обожаніемъ княгини своего супруга,, она находила это чувство весьма естественнымъ и подчасъ мысленно осуждала князя за то, что онъ не цнитъ привязанности жены и бывалъ съ нею рзокъ, раздражителенъ и нетерпливъ.

Она вспоминала при этомъ самообладаніе и нравственную выдержку Дмитрія Николаевича, и сравненіе оказывалось не въ пользу князя.

Сношенія между губернаторскимъ домомъ и флигелькомъ Марьи Петровны установились самыя тсныя и частыя. Забывъ вс правила тонкой и мудрой политики и предосторожности, которыми она руководилась до сихъ поръ въ своихъ общеніяхъ съ людьми, упуская изъ вида сплетни, пересуды и доносы, княгиня не только по нсколько разъ въ день посылала Ан записки съ ливрейнымъ лакеемъ, но даже раза три-четыре сама зазжала за нею въ карет. Изъ экипажа она не выходила, правда, но всякій, кто хотлъ, могъ видть, когда, въ ожиданіи астафьевской барышни, губернаторша высовывалась въ окно кареты и тревожно-смущеннымъ взглядомъ всматривалась въ чисто вымытыя окна, завшанныя изнутри блыми, какъ снгъ, занавсками, за которыми, вмст съ ея любимицей, скрывались предметы ея ужаса и отвращенія: опасный человкъ, водворенный сюда на жительство, и неприличная его подруга.

Фи, гадость! Бдную княгиню всю передергивало и она пожималась отъ жалости и ужаса при мысли, что такое милое, чистое созданіе, какъ Аня, образованная и порядочная во всхъ отношеніяхъ двушка, да еще падчерица Таманскаго, вдобавокъ, живетъ въ такомъ вертеп.

Расположеніе ея къ Ан дошло до того, что, спустя мсяцъ посл ихъ знакомства, она затяла съ мужемъ разговоръ, клонящійся къ тому, чтобы предложить Анн Николаевн Астафьевой перехать къ нимъ жить.

Но князь отнесся къ этой новой иде своей супруги очень неблагосклонно.

— Что за фантазія! Да она и не согласится никогда. Какъ будто у нея своего дома нтъ.

— Какой же это домъ, Аркадій?— печально возразила княгиня.— Отецъ ея пьянствуетъ, говорятъ, а та женщина… Двушк положительно неприлично жить въ такой обстановк, вы только подумайте…

Ей не дали договорить.

— Пьянствуетъ? Интересно было бы знать, кто вамъ сообщаетъ такую чепуху?— спросилъ онъ отрывисто.— Докторъ, врно? Больше некому.

Съ нкоторыхъ поръ князь сдлался такъ раздражителенъ, что съ нимъ положительно нельзя было ни о чемъ говорить. Изъ-за всякихъ пустяковъ онъ сердился и выходилъ изъ себя. Это замчали не только княгиня, но также и прислуга и даже подчиненные, никто ему не могъ угодить.

‘Il en a assez de la province! Il en a assez!’ — печально думала княгиня, терпливо перенося безпричинныя вспышки гнва и досады своего супруга. Въ восемь то лтъ совмстной жизни можно было изучить его нравъ и капризы. И то, и другое княгиня изучила такъ прекрасно, что очень часто угадывала причины его неудовольствія раньше, чмъ онъ самъ додумывался до того, чего именно ему хочется. Точно такъ бсился онъ, когда послали Струйскаго, а не его, съ дипломатической миссіей въ Мадридъ, когда въ Петербург не обратили вниманія на его проектъ ‘о необходимости обязывать каждаго домовладльца насаживать деревья передъ своимъ домомъ’.

Привыкла она также къ его быстро возникающимъ и такъ же. быстро исчезающимъ симпатіямъ и антипатіямъ, пристрастіямъ и отвращеніямъ къ людямъ, а потому нисколько не удивлялась перемн его чувствъ относительно доктора Стрыжова. Послднее время князь просто переносить не могъ его присутствія, случалось такъ, что, вернувшись откуда-нибудь домой и узнавши въ прихожей, что докторъ у нихъ, князь снова надвалъ только что сброшенную шубу и опять отправлялся безцльно бродить по улицамъ, чтобы только не встрчаться съ своимъ бывшимъ пріятелемъ.

Перемна въ расположеніи его духа отозвалась и на отношеніяхъ его къ Ан. Онъ положительно игнорировалъ ее, и княгин не разъ приходилось ему напоминать, чтобъ онъ подошелъ къ ней и былъ бы къ ней внимательне. Но къ другимъ относился онъ еще хуже. Къ вдовушк Томилиной, напримръ, придирался съ такими колкостями и насмшками, что даже у такой бойкой и находчивой особы, какъ она, не всегда хватало умнья отпарировать, какъ слдуетъ, его злыя и желчныя выходки. Съ Гальской тонъ его сдлался такъ рзокъ, онъ осыпалъ ее такими ядовитыми сарказмами, такъ преслдовалъ ее своей дкой ироніей, что она не только перестала у нихъ бывать, но даже отослала назадъ разученную уже роль, объявляя, что въ спектакл участвовать не желаетъ.

Случилось это наканун послдней репетиціи, за нсколько дней до представленія, и можно себ представить отчаяніе княгини! Она неуспокоилась даже и тогда, когда, ко всеобщему удовольствію, Аня взялась исполнить отверженную оскорбленной двицей роль.

А, между тмъ, спектакль долженъ былъ значительно выиграть отъ этой перемны, въ этомъ и на репетиціи вс убдились. Но для такой доброй и миролюбивой души, какъ княгиня, сознаніе, что въ ея дом обижаютъ кого бы то ни было и что обидчикомъ является не какой-нибудь rustre mal lev врод доктора Стрыжова, а мужъ ея, — было невыносима. Лучше бы на нее все обрушивалось, она привыкла. Впрочемъ, доставалось порядкомъ и ей, даже больше, чмъ когда-либо. Все, что ее радовало, его злило и наоборотъ. Только тогда и бывалъ онъ веселъ, шутилъ и смялся попрежнему, когда замчалъ, что она чмъ-нибудь особенно озабочена или смущена, и стоило ей выразить какое-нибудь желаніе, чтобъ тотчасъ же наткнуться на отпоръ съ его стороны.

Вотъ и теперь, когда она заговорила о томъ, что Ан было бы приличне жить у нихъ, чмъ у отца, онъ такъ увлекся духомъ противорчія, оспаривая ея мнніе на этотъ счетъ, что забылъ даже и то, что самъ такъ еще недавно толковалъ о домашней обстановк этой двушки.

Какъ ни крпилась княгиня, но не воздержала и напомнила ему объ этомъ.

— Право, Аркадій, меня удивляетъ ваше непостоянство! Давно ли вы восхищались этой двушкой? Жалли ее? Просили меня быть къ ней ласкове и внимательне, именно потому, что она здсь одна и въ отвратительной обстановк?

— Это, вроятно, было тогда, когда вы повторяли гнусную сплетню Стрыжова, будто она въ связи съ мужемъ своей матери?— язвительно замтилъ князь.

Съ его стороны было жестоко напоминать ей объ этомъ заблужденіи, вдь онъ зналъ, что она пребывала въ немъ всего только нсколько дней, до тхъ поръ, пока сама Аня не заговорила съ нею о Таманскомъ и о глубокой привязанности, которую она къ нему питаетъ.

— Какъ вамъ не стыдно напоминать мн объ этомъ!— вскричала съ отчаяніемъ княгиня.

Но онъ продолжалъ къ ней придираться.

— За кого долженъ я стыдиться? За васъ или за вашего достойнаго друга, доктора?— не переставалъ онъ ехидничать. И, не обращая вниманія на слезы, выступившія на ея глазахъ, продолжалъ:— Но только не за себя. Я попрошу васъ вспомнить, съ какимъ негодованіемъ отнесся я тогда къ этой гнусной выдумк, и если я до сихъ поръ не проучилъ этого негодяя, то потому только, что онъ слишкомъ ничтоженъ, что не стоитъ…

Послднія слова онъ процдилъ сквозь зубы, поспшно выходя изъ комнаты, вроятно, для того, чтобъ даже и не поддаваться искушенію загладить добрымъ словомъ оскорбленную супругу.

Такія сцены между ними возобновлялись все чаще и чаще и княгиня чувствовала себя очень несчастной. Хорошо еще, что имъ мало приходилось оставаться вдвоемъ.

Послднее время князь сблизился съ Николаемъ Ивановичемъ. Съ чего именно началась эта дружба и чмъ она поддерживалась, никому не было извстно, но только дня не проходило, чтобъ онъ не зашелъ побесдовать съ отцомъ Ани.

Къ этимъ посщеніямъ теперь уже такъ привыкли, что на Пентюховской улиц отъ нихъ никакого переполоха не возбуждалось, да и въ домик Марьи Петровны появленія князя особеннаго эффекта не производили. Анисья безъ малйшаго волненія снимала съ его с—ва дорогую шубу и такъ же спокойно и равнодушно вшала ее на гвоздь, какъ вшала она обтрепанныя пальто съ вытертыми барашковыми и собачьими воротниками такихъ постителей, какъ Часовниковъ, напримръ.

А Марья Петровна набралась такой храбрости отъ вжливыхъ поклоновъ, которые отвшивалъ ей всегда учтивый губернаторъ, когда ему случалось встрчаться съ нею въ прихожей или въ зал, что въ одно прекрасное утро, не дождавшись распоряженія Николая Ивановича, она сама отъ себя сварила только что смолотаго душистаго мокко, налила густыхъ сливокъ въ молочникъ и, наложивъ полную тарелку сдобныхъ горячихъ булочекъ, уставила все это на подносъ и, вся красная отъ смущенія, вошла съ нимъ въ ту комнату, гд Николай Ивановичъ бесдовалъ съ гостемъ.

Случилось такъ, что въ эту самую минуту князь раздумывалъ о томъ, что если онъ не подетъ тотчасъ же, то позднимъ завтракомъ испортитъ себ аппетитъ къ обду.

Угощеніе Марьи Петровны явилось очень кстати, проголодавшійся гость съ большимъ удовольствіемъ выкушалъ дв чашки кофе, сълъ нсколько булокъ и объявилъ, что во всю свою жизнь не завтракалъ съ такимъ аппетитомъ.

Можно себ представить, какъ Марья Петровна просіяла и возгордилась!

Съ Аней князь здсь не встрчался. Посщенія его совпадали всегда съ тмъ временемъ, когда она бывала у княгини, но Аня знала о нихъ, и сближеніе князя съ ея отцомъ очень ее радовало. Николай Ивановичъ былъ такъ очарованъ новымъ знакомымъ, что не скрывалъ отъ дочери своего восхищенія.

— Душа человкъ, даромъ что аристократъ! Побольше бы намъ такихъ дятелей изъ молодыхъ. Честный, съ принципами, и энергіи пропасть. Чмъ спать да развратничать, какъ другіе, копошится насколько можетъ, въ стну лбомъ стучитъ, ужь и за то спасибо! Подольше бы ему устоять только, а умомъ и характеромъ онъ изъ крпышей, изъ тхъ, что не гнутся…

Аня съ радостью съ нимъ соглашалась.

— Я теб говорила. Онъ очень, очень симпатичный человкъ, и я рада, что ты съ нимъ сошелся. А какъ онъ хорошо воспитанъ, какія у него свтлыя, гуманныя убжденія и широкіе взгляды на все, не правда ли? За одно только я его не люблю,— прибавила она, помолчавъ немного.

— Что тамъ еще? Вамъ, бабамъ, никто не угодитъ.

— Жену онъ свою мало цнитъ, вотъ что.

Николай Ивановичъ насмшливо улыбнулся.

— Да что въ ней цнить-то? Стара, глупа и дурна,— легкомысленно ршилъ онъ съ тмъ оттнкомъ добродушнаго презрнія, которое у него всегда являлось, когда онъ говорилъ о ‘бабахъ’.

Но Аня горячо вступилась за свою пріятельницу.

— Ахъ, папа! Какъ ты судишь! Она добрая, великодушная, терпливая, она отзывчива на все честное, хорошее… А какъ она его любитъ!

— Еще бы его не любить! Такого красавца! Я — мужчина, да и то глазъ съ него не спускаю, когда онъ у меня тутъ сидитъ. Весело смотрть на него, такъ хорошъ, бестія!

А дочь его, между тмъ, продолжала распространяться о добродтеляхъ княгини.

— Она во всемъ отыскиваетъ хорошія стороны и всегда готова помочь каждому, она никогда о себ не думаетъ…

— А все же, въ конц-концовъ, она задаетъ ему жизнь,— проговорилъ онъ все съ той же усмшкой.

Ему было забавно ее поддразнивать.

— Что за вздоръ! Чмъ же, помилуй?

— Да тмъ, что не такую бы жену ему надо, этому молодцу. Ну, да ништо вамъ, ваше с—во! По дломъ вору и мука. Вдь, женился-то онъ по разсчету… Ты знаешь, какъ онъ женился?

Николаю Ивановичу князь разсказалъ вс подробности этого событія, очень чистосердечно, не скрывая ни малйшаго изъ скверныхъ побужденій, заставившихъ его, двадцати лтъ отъ роду, продать себя. Ужь по одному тому, съ какою строгостью и горечью относился онъ къ этому поступку, можно было судить, какой дорогой цной приходится ему теперь расплачиваться за него.

Николай Ивановичъ отъ всей души его жаллъ.

Узналъ, конечно, и докторъ о томъ, что князь повадился ходить къ Астафьеву, и крайне заинтересовался этимъ событіемъ. Послднее время онъ довольно рдко заходилъ въ домикъ Марьи Петровны, скучно ему тамъ казалось теперь безъ Ани, да и Николай Ивановичъ сталъ съ нкоторыхъ поръ скрытничать съ нимъ, по совту князя, вроятно. Не везло послднее время бдному доктору. Влюбляться было не въ кого, изъ возникающей его страсти къ Ан ничего, кром тснаго ея сближенія съ Немировыми, не вышло. Весь городъ былъ занятъ спектаклемъ, дружбой губернаторши съ Аней, ссорами губернатора съ Томилиной и Гальской, сплетнями насчетъ Астафьевой. Сплетенъ этихъ завистницами выпускалось каждый день въ свтъ такое великое множество, такія злыя были он и, вмст съ тмъ, нелпыя, что доктору ничего больше не оставалось длать, какъ опровергать ихъ и замнять своими, противуположнаго свойства. Поэтому онъ везд, гд только могъ, превозносилъ и Аню, и отца ея до небесъ и злился, что ему мало благодарны за это. Да и вообще все выходило противъ его ожиданій: княгиня, вмсто того, чтобъ возненавидть и ревновать Аню, пристрастилась къ ней такъ, что теперь слова противъ нея нельзя было сказать въ ея присутствіи, а князь… Тутъ ужь докторъ окончательно терялся въ догадкахъ. Иногда ему казалось, что князь ее ненавидитъ: такъ старательно избгалъ онъ ее, такъ мало интересовался ею и такъ равнодушно говорилъ про нее, но раза два ему удалось уловить взглядъ, которымъ онъ смотрлъ на нее, когда ни она, ни другіе этого не замчали, и въ этихъ взглядахъ было что-то такое… что именно, опредлить было трудно, но только не ненависть. Однако, владть собою онъ умлъ, этого у него нельзя было отнять. Кабы не взгляды эти, пойманные врасплохъ, никогда бы не догадаться доктору, что пріятель его неравнодушенъ къ дочери Николая Ивановича. И какъ странно проявлялось въ немъ это чувство! Въ первый разъ съ тхъ поръ, какъ они знакомы, почуялъ въ немъ докторъ того человка, котораго никто еще въ княз Немиров не подозрвалъ и который,— онъ это инстинктивно чувствовалъ,— будетъ ему не по плечу. Все меньше и меньше понималъ онъ его поступки, а ужь сближеніе съ Николаемъ Ивановичемъ окончательно ставило его въ тупикъ. Симпатичный человкъ былъ отецъ Ани, добрый, прямой, честный и развитой малый, но ничего не было въ немъ выдающагося, ничего такого, что могло бы интересовать N-скаго губернатора. И на что только онъ ему понадобился? Докторъ терялся въ догадкахъ. До тхъ поръ терялся, пока не остановился на мысли о Таманскомъ. Черезъ Астафьева князь надется сблизиться съ Таманскимъ. Разсчетъ былъ врне, чмъ можно было бы предполагать съ перваго взгляда, и, дойдя мысленно до этой комбинаціи, докторъ временно успокоился на ней. Оставалось узнать кое-какія подробности черезъ Марью Петровну сначала, а потомъ ужь прямо, отъ самого Николая Ивановича. Ни разу еще не удавалось ему присутствовать при свиданіи новыхъ друзей, надо попасть въ домикъ Марьи Петровны, когда тамъ князь, ужь изъ одного того, какъ онъ себя тамъ держитъ, можно о многомъ догадаться.

Недль шесть спустя посл знакомства Ани съ Немировыми, на другой день спектакля, который удался на славу и былъ настоящимъ торжествомъ для нея, докторъ отправился на Пентюховскую улицу съ тмъ, чтобъ узнать, нтъ ли чего-нибудь новенькаго въ дом Марьи Петровны.

Былъ второй часъ дня. Передъ крыльцомъ стояли уже губернаторскія сани и, прежде чмъ подняться на лстницу, ведущую къ входной двери, онъ остановился побесдовать съ кучеромъ.

— Давно вы здсь?— спросилъ онъ.

— Часа два будетъ, если не больше,— отвчалъ кучеръ такимъ тономъ, какъ будто жаловался на обиду.— Лошадь совсмъ застоялась, того и гляди помчитъ, какъ тронемся съ мста.

— А ты бы, братецъ, промялъ ее немножко,— дружески посовтовалъ Стрыжовъ, ласково похлопывая красивое животное по грив.

— Я ужь два разъ объзжалъ,— неохотно замтилъ на это кучеръ.

— И часто приходится вамъ тутъ дежурить?— продолжали его допрашивать.

— Кажинный день по три раза въ эти Палестины забираемся! Извольте-ка сосчитать, сколько это выйдетъ. Шесть такихъ концовъ!

— По три раза въ день?— изумился докторъ.

— А то какъ же! Утромъ за барышней създишь, и только успешь ее привезти, ужь кричатъ, чтобъ не откладывать, что его с—во сейчасъ выходятъ. Привезешь его сюда, да назадъ. А вечеромъ опять барышню надо отвозить. Весь день съ козелъ и не слзаешь.

— Однако, не легко теб, братецъ.

— Да ужь нечего сказать! Каторга, а не жисть!

Снабженный добытыми свдніями, докторъ вошелъ, никмъ не встрченный, въ прихожую, а оттуда, вмсто того, чтобъ пройти въ гостинную, изъ которой раздавались голоса князя и Николая Ивановича, онъ направился прямо въ кухню, гд Анисья мсила тсто на булки, а Марья Петровна сливала наливку съ вишенъ.

— Опять у васъ сегодня въ гостяхъ губернаторъ?— спросилъ онъ, останавливаясь на порог. И на утвердительный кивокъ Марьи Петровны, которая была такъ поглощена своимъ занятіемъ, что даже и не повернула головы въ его сторону, онъ продолжалъ:— Долго будетъ онъ у васъ сидть?

— Сколько захотятъ, столько и посидятъ. Мы гнать не станемъ,— очень развязно отвчала хозяйка.

— И о чемъ это они толкуютъ, интересно было бы знать?

— Мы не подслушиваемъ. Наше дло по хозяйству — подать, принять. Такъ ли, Анисьюшка?

— Пошли бы вы туда сами, да и послушали, если ужь такъ хочется знать,— посовтовала, въ свою очередь, Анисья.

— Что ты меня учишь? Самъ знаю, что мн длать.

— А знаете, такъ нечего къ намъ и лзть,— замтила Марья Петровна.

Но онъ не унимался и, прислонившись широкой спиной къ косяку растворенной въ корридоръ двери, вынулъ изъ портъ-сигара папиросу и попросилъ огня. Ему довольно небрежно указали на край полки, гд стояла коробка со спичками.

— А барышня ваша опять у нихъ? Не сидится, видно, дома-то! Вотъ и театръ кончился, а она все тамъ,— распространялся онъ, выпуская клубы дыма изъ рта и носа и слдя любопытными глазами то за неуклюжими движеніями Анисьи, то взглядывая на Марью Петровну.

Въ воздух, пропитанномъ пьянымъ запахомъ водки, носился дкій ароматъ отъ истолченныхъ вишневыхъ косточекъ, а отъ печки, въ которой весело трещали дрова, было такъ жарко, что и госпожа, и служанка работали въ довольно-таки откровенномъ дезабилье: Анисья въ одной юбк и сорочк, а у Марьи Петровны, для большаго удобства, широкіе рукава розовой ситцевой кофты были высоко откинуты назадъ съ рукъ, обагренныхъ ягоднымъ сокомъ. Полная, блая шея вылзала изъ-подъ обшивки ворота крупными складками, по которымъ вились коротенькіе волосы, выбивавшіеся изъ-подъ густыхъ косъ, заколотыхъ криво роговымъ гребнемъ.

Докторъ такъ засмотрлся на эту блую шею и круглыя плечи, что смолкъ на минуту, и въ комнат воцарилась тишина. Но замчаніе его насчетъ Ани не пропало даромъ. Наливъ бутыль до верху, Марья Петровна произнесла со вздохомъ:

— Когда же имъ и повеселиться, какъ не теперь.

— Дома-то, окромя книжекъ, никакого имъ нтъ удовольствія,— поддержала свою госпожу Анисья.

— Вотъ какъ подутъ въ Петербургъ, тамъ еще больше будутъ веселиться,— замтилъ докторъ.— Тамъ у Николая Ивановича знакомыхъ много и родни пропасть, все важные да богатые. Туда скоро и мать ея прідетъ. Николая Ивановича тамъ на службу опредлятъ.

Ему ничего на это не возразили, но при первыхъ же его словахъ Анисья окаменла на мст, руки ея точно завязли въ тст и на лиц съ разинутымъ ртомъ выразилось такое глубокое изумленіе и даже испугъ, что онъ съ трудомъ воздержался отъ смха. Что же касается Марьи Петровны, то она такъ низко пригнулась къ бутыли, что лица ея не было видно, но густая краска разлилась не только по ея щекамъ, а даже уши у нея покраснли, на ше же выступили багровыя пятна. Нельзя было также не замтить, какъ задрожали у нея пальцы, когда она стала втыкать пробку. Однимъ словомъ, докторъ могъ остаться вполн доволенъ эффектомъ сообщеннаго имъ извстія, и по всему было видно, что никто еще не опередилъ его въ этомъ случа. Далеки были домашніе Николая Ивановича отъ мысли, что имъ угрожаетъ такая важная ‘перемна въ жизни’, какъ выразилась бы любая гадальщица на картахъ или на кофейной гущ.

— А какая ваша барышня мастерица на театр играть!— продолжалъ, какъ ни въ чемъ не бывало, разсказывать докторъ.— Вс отъ нея съ ума сошли. Куда ни придешь, только и слышишь: ‘видли вчера Астафьеву? Что за прелесть! Ничего лучше нельзя себ представить!’ Князь, тотъ вс глаза на нее проглядлъ. Нарочно для этого въ такой уголокъ забрался, гд бы никто не замтилъ, какъ онъ на нее смотритъ. Ну, вотъ точно състь ее глазами хочетъ. А я его тамъ и накрылъ.

— Какъ теб не накрыть! Нашъ пострлъ везд посплъ,— прошептала сквозь зубы Марья Петровна.

Заткнувъ бутыль пробкой, она нагнулась, чтобъ приподнять ее съ полу. Ноша была такъ тяжела, что мускулы на рукахъ замтно напряглись.

— Что вы сказали?— спросилъ докторъ.

— Ничего. Отойдите отъ двери-то! Мн надо бутыль въ кладовую снести,— отрывисто и слегка задыхаясь, проговорила она.

— Какая это наливка?

— Такая, что нечего вамъ знать.

— А вы мн вотъ что скажите, почему Николай Ивановичъ не похалъ вчера въ собраніе на свою дочку полюбоваться, какъ она тамъ отличалась?— продолжалъ приставать докторъ.

Своей тучной фигурой онъ наполнялъ весь проходъ въ растворенной двери. Бдная Марья Петровна изнемогала подъ тяжестью бутыли и все ближе и ближе опускала ее къ полу. Терпніе ея лопнуло, наконецъ.

— Да посторонитесь же!— вскричала она вн себя отъ досады.

И, собравшись вдругъ съ силами, такъ стремительно надвинулась со своей ношей на доктора, что онъ едва-едва усплъ отскочить въ сторону.

— Чортъ лысый!— проворчала она, очутившись въ конц корридора, и настолько громко, что Анисья захихикала себ въ руку.

— Это она васъ,— поспшила она выдать свою госпожу, кивая на дверь.— Ужь больно огорошили вы ее этимъ, что про Николая Ивановича сказали, будто они собираются узжать отсюда. Ажно въ жаръ ее кинуло, видли? Вдь, это вы нарочно? Чтобъ насъ попугать? Экой вы озорникъ! Право, озорникъ!

— Ничуть не нарочно. Вотъ увидишь, что онъ и самъ ей скоро скажетъ.

— Нууу?— недоврчиво протянула она, тревожно на него поглядывая.

— Ботъ увидишь. Для чего же барышня-то изъ-за границы и пріхала, какъ не для этого? Ей очень хочется увезти его отсюда. И вотъ теперь, какъ стакнулась съ губернаторомъ, живо его уговорятъ.

У Анисьи все шире и шире раскрывались глаза отъ изумленія.

— Да, вдь, ему, слышь, нельзя отсюда вызжать-то. Онъ здсь врод какъ ссыльный, говорятъ. Мн это Марья Петровна сама сказывала,— распространялась она, поощренная отсутствіемъ хозяйки.— Знаете лавочку на угл? Ну, въ этой самой лавочк лавочница торгуетъ, у нея сынъ до сихъ поръ не женатъ, годовъ двадцать ему будетъ, сыну-то, давно ужь пора… Въ запрошломъ году они Марью Петровну сватали. Сподручно имъ, отъ нашего дома до ихъ лавочки рукой подать, между ихъ огородомъ и нашимъ садомъ плетень одинъ.

— Ну, и что-жь?— полюбопытствовалъ докторъ.

— Не пошла.

И, помолчавъ немного, Анисья добавила шепотомъ:

— Ужь он тогда спутамшись съ Николаемъ Иванычемъ были.

— Такъ что же лавочница-то?

— Озлилась, извстное дло. И ужь какъ они съ сыномъ барина нашего за это честятъ, страсть! И каторжникъ-то онъ, и воръ, и разбойникъ! За убивство, слышь, въ острог сидлъ!

— Ахъ, она, шельма!— вознегодовалъ докторъ.

— Шельма и есть. Ну, мн по этому случаю хозяйка и открылась: не убивецъ онъ, говоритъ, и не воръ, и мошенствъ за нимъ никакихъ нтути, а такое дло вышло, что и говорить про него отъ начальства не дозволено. И за эфто самое дло онъ въ острог сидлъ, это точно, что правда, то правда. А что таперича имъ изъ нашего города нельзя вызжать ни подъ какимъ видомъ, это тоже всмъ, какъ есть, извстно. Малые ребята на нашей улиц, и т это знаютъ.

— Фьюююють!— присвиснулъ докторъ.— Мало ли что было! А теперь ему позволятъ, и онъ отсюда удетъ,— произнесъ онъ авторитетнымъ тономъ и вышелъ изъ кухни черезъ корридоръ въ залу.

——

Князь разсказывалъ Астафьеву о вчерашнемъ спектакл на импровизированной сцен въ зал дворянскаго собранія. Объ игр Ани онъ отзывался съ восхищеніемъ. Николай Ивановичъ слушалъ его съ недоврчивой усмшкой, изрдка вставляя замчанія врод слдующихъ: ‘Это вамъ такъ кажется’… ‘Между нашими дамами отличиться не трудно’… ‘Всегда была, какъ обезьяна, переимчива’… и тому подобное.

Но разговоръ былъ ему не по вкусу и на замчаніе князя, что изъ его дочери могла бы выйти замчательная артистка, онъ съ оттнкомъ раздраженія объявилъ, что предршать такую вещь довольно рискованно.

— И не съ такими данными, да проваливались. На настоящемъ-то театр играть, это не то, что въ вашей зал благороднаго собранія комедь ломать съ разными кисейными барышнями, чиновниками особыхъ порученій да помщичьими сынками. Тамъ, кром таланта да искусства, нужны нервы желзные и самообладаніе дьявольское! Я, признаться сказать, никогда, въ ней этой страсти къ сцен не поощрялъ. Мн лучше бы хотлось, чтобъ она въ учительницы пошла, право! Да и всякая другая карьера предпочтительне и ужь во всхъ отношеніяхъ почтенне и полезне. У нея была возможность подготовиться, она могла и медицину изучить, и акушерство, мало ли что! Вонъ теперь у насъ за дтскіе сады принялись, а опытныхъ садовницъ совсмъ нтъ. Она тамъ, въ Бельгіи-то, могла бы профессоршей по этой части сдлаться, а, вмсто того…

Онъ махнулъ рукой и, помолчавъ немного, продолжалъ все съ той же дкой усмшкой:

— Впрочемъ, какъ же ей и не мечтать о театр! Мечтанія эти высшей санкціи удостоились. Изволили, врно, слышать? Самъ господинъ Таманскій одобряетъ и поощряетъ въ ней это призваніе, а для нея это законъ, что онъ сказалъ, то и свято! Да что тутъ толковать! Со всхъ сторонъ ее на подмостки толкаютъ, и надо одному только дивиться, что она до сихъ поръ въ какую-нибудь труппу кочующихъ комедіантовъ не поступила,

— Анна Николаевна всмъ намъ большое удовольствіе доставила,— замтилъ князь.

И, чтобъ придать разговору другой оборотъ, онъ поспшилъ прибавить, что сегодня у жены его собираются вс члены дамскаго комитета, чтобъ толковать о томъ, на что именно употребить собранныя деньги.

— Княгиня и тутъ безъ Анны Николаевны обойтись не можетъ. Какъ Анна Николаевна ршитъ, такъ и будетъ. Вы представить себ не можете, какъ моя жена ее полюбила!

— Аня добрая двушка,— замтилъ на это Николай Ивановичъ.— Я слышалъ, что на эти деньги ваша супруга желаетъ устроить пріютъ для двочекъ?— поспшилъ онъ прибавить.

— О, это еще не ршено. Сумма отъ ихъ затй составилась кругленькая, и мн кажется, что изъ нея можно было бы сдлать боле полезное употребленіе, чмъ выучить десятка два-три двчонокъ грамот, молитвамъ да чулки вязать. У меня есть проектъ… но онъ еще не выработанъ, и мн не хотлось бы даже съ вами говорить о немъ раньше времени… Надо създить къ предводителю, да кое съ кмъ изъ господъ купцовъ и земскихъ дятелей переговорить, а ужь потомъ мы къ вашему содйствію обратимся, — продолжалъ онъ, вскидывая на своего собесдника смющійся взглядъ,— и вы намъ не откажете, я въ этомъ увренъ.

— Я?— удивился Николай Ивановичъ.— Да что же я могу для васъ сдлать?

— Все,— отвчалъ князь съ улыбкой.— Вы мн первый и мысль эту подали, т.-е. помогли мн привести въ ясность то, что ужь давно смутно гнздилось у меня въ ум. Не познакомься я съ вами, мн и въ голову бы не пришло затвать такую штуку. Я даже никогда и не думалъ, что мн посчастливится найти такого человка, какъ вы, на котораго можно вполн положиться.

— Вы меня заинтриговали. Скажите, по крайней мр, въ чемъ состоитъ ваша затя? Я даже и представить себ не могу.

Князь тревожно оглянулся на дверь. Минутъ двадцать тому назадъ онъ слышалъ, какъ вошелъ кто-то въ прихожую, а затмъ торопливые шаги по корридору, ведущему въ кухню, и узналъ эти шаги. Узналъ онъ также и голосъ, раздававшійся по временамъ такъ громко изъ кухни, что можно было уловить отдльныя восклицанія и слова. Каждую минуту докторъ могъ сюда войти и князю не хотлось начинать разговоръ, который нельзя было не прервать при появленіи всякаго посторонняго человка, а Стрыжова въ особенности. Но Николай Ивановичъ такъ настойчиво требовалъ объясненія, что остановиться на полпути не было ужь никакой возможности.

— Я полагалъ бы полезнымъ учредить здсь нчто врод учительской семинаріи,— началъ князь.— Въ маленькихъ размрахъ, конечно. Въ начал человкъ на пять, на шесть, не больше. Средства у насъ не велики, но мн кажется, что полезне поставить на ноги человкъ десять, способныхъ современемъ вліять благотворно на развитіе всего края, чмъ выучить даже цлую сотню двчонокъ тому, чему он и отъ каждой бабы могутъ научиться. Однимъ словомъ, я думаю поступить какъ т хозяева, которые сютъ только на смена. Вы меня понимаете?

Глаза Николая Ивановича горли вниманіемъ, онъ съ одобрительной улыбкой кивалъ головой и весело потиралъ себ руки.

Князь поднялся съ мста, отыскалъ свою шляпу и продолжалъ говорить стоя, постепенно понижая голосъ. Въ томъ, что ихъ подслушиваютъ, онъ уже не сомнвался: въ сосдней комнат явственно скрипнула половица подъ чьей-то тяжелой ступней.

— Средства у насъ не велики, а питомцевъ придется набирать изъ такой голи, что не только учить ихъ надо и содержать даромъ, но также и одвать. Разумется, если бы мн удалось найти поддержку въ сред здшнихъ богачей, ну, тогда успхъ нашего предпріятія былъ бы обезпеченъ, если же нтъ… А жаль мн будетъ разстаться съ этой мечтой! Я лелю ее съ тхъ поръ, помните, какъ мы съ вами о ремесленныхъ школахъ спорили? У меня тутъ въ городскомъ училищ три-четыре мальчугана намчены, преспособные. Давно ужь я къ нимъ присматриваюсь. У васъ тоже такихъ, вроятно, немало найдется…

— Еще бы!— вскричалъ Николай Ивановичъ, — Да сынишка нашего приходскаго дьячка, напримръ. Вдь, вотъ пузырь,— поднялъ онъ руку на аршинъ отъ полу,— а память, я вамъ доложу, феноменальная! И смышленъ, бестія. Я его въ три недли и читать, и писать выучилъ.

— О, съ вашей помощью у насъ дло пошло бы отлично,— поспшно проговорилъ князь и, обернувшись къ растворенной двери въ залу, онъ громко спросилъ:— Это вы, докторъ?

— Я, я. Сейчасъ. Дайте мн только съ паціенткой кончить,— раздался изъ залы голосъ ихъ общаго друга.

— Съ какой паціенткой?— спросилъ Николай Ивановичъ, слдуя за княземъ въ сосднюю комнату.

И оба засмялись, увидвъ доктора передъ клткой съ канарейкой. Пресерьезно и превнимательно разглядывалъ онъ нахохлившуюся птичку.

— Поколетъ она у васъ всенепремнно и въ самомъ непродолжительномъ времени,— съ важною торжественностью и глубокимъ апломбомъ произнесъ онъ, отходя отъ клтки.

— А знаете, вдь, это прекрасная мысль вамъ пришла въ голову,— обратился Николай Ивановичъ къ князю, продолжая разговоръ, прерванный въ гостинной, — и чмъ больше я объ этомъ думаю…

Но ему не дали договорить.

— Посл, посл. Теперь еще не время объ этомъ толковать. Я къ вамъ на этихъ дняхъ спеціально для этого заду. Надо кое-что разузнать да подготовить…— И, обращаясь къ доктору, князь спросилъ:— Сколько домовъ успли вы уже сегодня облетть, любезный другъ? Много ли новыхъ сплетенъ и скандаловъ узнали?

— Не усплъ еще у васъ быть, ваше с—во, а потому по части скандаловъ ничего еще не знаю,— насмшливо отпарировалъ докторъ.

Но князь не обратилъ вниманія ни на дерзкій намекъ его, ни на вызывающій тонъ, которымъ онъ былъ произнесенъ. Онъ былъ сегодня въ благодушнйшемъ настроеніи.

— Зазжайте вечеркомъ,— сказалъ онъ, надвая шубу.— У княгини сегодня цлый цвтникъ прекрасныхъ дамъ и двицъ собирается. Чествуютъ Анну Николаевну за удовольствіе, которое она намъ всмъ доставила вчера своей прекрасной игрой. Вы, какъ одинъ изъ ея поклонниковъ, самыхъ усердныхъ, можетъ быть, скажете спичь по этому случаю?

— Можетъ быть. Во всякомъ случа, я заверну къ княгин сегодня вечеромъ.

— Сдлайте одолженіе.— И, снова обращаясь къ Николаю Ивановичу, князь сказалъ:— Я сегодня обдаю у предводителя, и если удастся что-нибудь устроить по нашему длу, то завтра же сообщу вамъ. Постараюсь захать утромъ, въ это время. Я васъ застану одного?— прибавилъ князь, напирая на послднее слово.

Но и безъ этого намека Астафьевъ понялъ, что съ докторомъ не слдуетъ говорить о проект учительской семинаріи, и довольно безцеремонно свернулъ разговоръ на другой предметъ, когда, оставшись съ нимъ вдвоемъ, Стрыжовъ спросилъ, о чемъ толковалъ онъ съ княземъ.

Раздраженный уклончивымъ отвтомъ Астафьева, докторъ поспшилъ доказать ему свою проницательность. Напрасно, дескать, скрываетесь отъ меня, вдь, мн и безъ того все извстно.

— Конечно, ему очень много можно для васъ сдлать,— началъ онъ вдругъ ни съ того, ни съ сего.— Но только ршится ли онъ на это, вотъ въ чемъ я сомнваюсь,— сумрачно прибавилъ онъ.

— Про кого вы говорите?— спросилъ Николай Ивановичъ, не понимая, въ чемъ дло.

— Про князя Немирова, разумется, про N — скаго губернатора, про кого же больше?— продолжалъ докторъ все тмъ же мрачнымъ тономъ.— Эгоистъ онъ первостатейный, я вамъ скажу. Вс эти господа карьеристы на одинъ фасонъ — свиньи!— ршилъ онъ съ угрюмою рзкостью, не обращая вниманія на досаду и нетерпніе, выражавшіяся на лиц его слушателя.— О себ только, о своей ненасытной утроб заботятся… Чуть подмтили гримаску на физіономіи начальства, сейчасъ и на попятный…

— Ну, этотъ, кажется, не изъ такихъ,— попытался Николай Ивановичъ заступиться за своего новаго друга.— На меня онъ производитъ впечатлніе очень благонамреннаго, честнаго и добраго человка…

— Еще бы ему не производить на васъ такого впечатлнія! Достаточно ловокъ и уменъ, каналья! Отлично знаетъ, къ кому и съ чмъ подъхать!— И вдругъ, пристально глянувъ на своего собесдника, онъ бухнулъ со свойственнымъ ему нахальствомъ: — Онъ вамъ тутъ турусы на колесахъ разсказываетъ, предлагаетъ хлопотать о томъ, чтобъ вамъ разршили жить въ Петербург? Да?

— Съ чего вы это взяли?

Ужь по одному изумленію, съ которымъ былъ произнесенъ этотъ вопросъ, доктору можно было догадаться, что онъ ошибся въ своихъ предположеніяхъ.

— Нтъ? А я думалъ… Впрочемъ, если онъ еще не начиналъ съ вами объ этомъ говорить, то скоро начнетъ. У нихъ тамъ про это вс открыто толкуютъ.

— Кто это вс?— спросилъ Астафьевъ, сдвигая брови.

— Немировы, мужъ съ женой, Анна Николавна ваша и другіе. Не могу вамъ сказать наврное, но они, кажется, и прокурора посвятили въ свою тайну. А ужь этотъ хлыщъ извстенъ: достаточно ему что-нибудь сказать, чтобъ весь городъ узналъ… Хотя, впрочемъ, это не секретъ, что и князь и княгиня въ петлю готовы ползть, чтобъ угодить г. Таманскому. Да и понятно: онъ теперь сила. Теперь, батенька, и вы черезъ него въ важныя персоны попали…

Долго распространялся онъ въ томъ же дух. Николай Ивановичъ слушалъ его молча. Нсколько разъ порывался онъ схватить его за горло и задушить, чтобъ заставить смолкнуть, но руки не подымались. Гадко было до него дотрогиваться.

Даже приказать ему молчать и выгнать его не хватало у Николая Ивановича силъ. Голосъ спирался въ горл и поблднвшія губы дрожали. Точно завса какая-то раздиралась передъ нимъ грубой, безпощадной рукой. Этотъ князь, котораго онъ такъ полюбилъ, который такъ за нимъ ухаживаетъ, такъ терпливо его выслушиваетъ, выказываетъ ему столько уваженія, симпатіи, доврія, съ которымъ онъ, вотъ сейчасъ, на этомъ же. мст, мечталъ вмст работать, этотъ князь, къ которому онъ началъ было питать отеческую нжность, съ которымъ ему дышалось даже легче, чмъ съ дочерью, играетъ передъ нимъ комедію, чтобъ угодить Таманскому!…

И здсь, какъ и везд, преслдовалъ его этотъ ненавистный человкъ своимъ упорнымъ участіемъ, нестерпимой протекціей! Когда же, наконецъ, оставитъ онъ его въ поко? Когда же онъ пойметъ, что ему легче умереть съ голоду и съ холоду, подъ заборомъ, какъ собака, чмъ обязываться ему въ чемъ бы то ни было?

Стали вспоминаться пройденныя мытарства. Безконечная вереница терзаній, начавшаяся появленіемъ Таманскаго въ ихъ крошечную, убогую квартиру на четвертомъ этаж, въ которой такъ хорошо и покойно жилось среди петербургскаго шума и сутолоки, съ милой красавицей-женой и съ дорогой дочуркой. Особенно рзко и неизгладимо запечатллось въ памяти начало разлада, малйшія подробности, мелкія придирки и ссоры, становившіяся съ каждымъ разомъ все ядовите и продолжительне, примиренія… и тяжелое чувство чего-то неудовлетвореннаго посл нихъ, горькій осадокъ какой-то, сознаніе чего-то недосказаннаго и предчувствіе страшной, неизбжной развязки сначала смутное… до конца смутное! За нсколько часовъ до разлуки онъ проклиналъ жизнь, которую они ведутъ, и повторялъ себ на вс лады, что гораздо лучше разойтись. И ему казалось тогда, что, дйствительно, обоимъ имъ будетъ легче, если они разойдутся, но когда она ушла, когда онъ понялъ, что все кончено и кончено навсегда, что она отъ него теперь дальше, чмъ еслибъ умерла.., о, какъ захотлось ему вернуть то время, когда еще можно было сомнваться! А потомъ этотъ несчастный разводъ: муки неравной борьбы, страхъ за ребенка, возмущающее душу издвательство надъ правдой, закономъ и справедливостью, предательство и подкупы со всхъ сторонъ, сознаніе полнйшаго безсилія, при невозможности покориться и уступить, наглое торжество такой грубой и пошлой силы, какъ деньги, надъ всмъ, что только есть святаго и высокаго на земл.

Все это надо было пережить, отъ всего этого оправиться, выздоровть нравственно и даже мало-по-малу забыть. Какъ живучъ и силенъ духомъ былъ онъ еще тогда! Все это онъ вынесъ и даже новую жизнь съ умлъ себ устроить. Возникли другія цли, появились другія радости. Двочка дорогая! Ей обязанъ онъ былъ своимъ обновленіемъ, для нея сдлался онъ другимъ человкомъ, для нея крпче прежняго уцпился за жизнь. Впрочемъ, и раньше одна только она привязывала его къ земл, заставляла бороться даже и тогда, когда никакой надежды на успхъ уже не было… Изъ-за нея, изъ-за страха, что ее отнимутъ у него… Прошлое забывалось, раны сердца затягивались, заживали по мр того, какъ расла въ немъ увренность, что разлучить ихъ никто не въ силахъ.

Ихъ разлучили, однакожь, и до сихъ поръ не могъ онъ вспомнить безъ содраганія той ужасной минуты, когда онъ узналъ, что Аня за границей, у Таманскихъ. Все, все было бы легче узнать, чмъ это! Отовсюду, изъ послдняго пріюта, изъ отвратительнйшаго вертепа нищеты и порока вернулась бы къ нему его двочка боле близкимъ и роднымъ ему существомъ, чмъ оттуда… Съ этой минуты не могъ ужь онъ больше думать, о ней безъ того, чтобъ не вспомнить о Таманскомъ и о женщин, разбившей ему сердце. Единственная его отрада и утшеніе, милый, свтлый образъ, на которомъ безъ горечи и злобы можно было останавливаться въ длинные, тоскливые часы одиночества, являлся теперь не одинъ, и желчью заливалась грудь отъ скверныхъ, недостойныхъ чувствъ, затемнялся отъ нихъ и разумъ, и воля. Всего хуже было то, что даже передъ самимъ собой стыдно было сознаваться въ этихъ чувствахъ. Нельзя было не признать въ Таманскомъ добраго и великодушнаго человка, всми силами стремящагося загладить зло, сдланное изъ-за него. Нельзя было упрекать Аню въ томъ, что она полюбила его и благодарна ему. Вдь, у нея нтъ причинъ тяготиться этой благодарностью, она и представить себ не можетъ, до какой ярости и изступленія можетъ быть доведенъ человкъ, поставленный въ необходимость пользоваться великодушіемъ счастливаго соперника. Постоянное вмшательство этого ненавистнаго человка въ его жизнь, во вс ея радости и страданія, невозможность забыть про него, хотя бы на минуту, раздражали Астафьева нестерпиме и мучительне всхъ остальныхъ золъ и напастей. Припомнилось странствованіе изъ тюрьмы въ тюрьму и горькіе часы одиночества, а затмъ боле или мене скоро, но всегда скоре, чмъ для другихъ, разныя поблажки и смягченія, особенное вниманіе доктора, необычайная снисходительность смотрителя, присылка книгъ неизвстно откуда, журналовъ, улучшенная, подъ разными благовидными предлогами, пища. И при прощаніи, въ отвтъ на горячее, сердечное спасибо, всегда одинъ и тотъ же, отравляющій душу, намекъ на то, что благодарить не за что, что все это длалось не изъ участія къ нему, Астафьеву, а по прямой или косвенной просьб Дмитрія Николаевича Таманскаго.

Не было, кажется, такого уголка въ цлой Россіи, гд бы у этого человка не отыскалось связей, не нашлось бы людей, обязанныхъ длать ему угодное, если не за прошлыя благодянія, то за т, что предвидлись отъ него въ будущемъ. Вотъ и здсь… И какъ это раньше объ этомъ не догадаться? Какъ не сообразить, что, самъ по себ, онъ никакого интереса для князя Немирова представлять не можетъ? А, вдь, не трудно было бы, кажется, понять, для чего именно понадобился онъ N—скому губернатору,— доказательства налицо. Пока Аня не прізжала изъ-за границы, пока здсь не было этого живаго звена, связывающаго ничтожнаго Астафьева съ этимъ для всхъ нужнымъ и интереснымъ человкомъ, Таманскимъ, князю Немирову и въ голову не приходило знакомиться съ Николаемъ Ивановичемъ и еще меньше — заискивать въ немъ. А что онъ въ немъ теперь заискиваетъ, это ясно, какъ день. Да еще какъ!

Даже учительскую семинарію вздумалъ учреждать, чтобъ снискать его благоволеніе! Карьеристъ! Воображаетъ, врно, что Астафьевъ не только самъ готовъ пользоваться милостями теперешняго мужа своей жены, но даже не прочь выпрашивать у него подачки для другихъ!

— Карьеристъ!— повторилъ онъ вслухъ и нервно расхохотался.

Онъ былъ одинъ. Докторъ давно ужь ухалъ. Въ своемъ разстройств и волненіи Николай Ивановичъ не помнилъ подробностей разставанья и что именно тотъ болталъ ему при прощаніи, одно только запечатллось у него въ памяти — усиліе, которое онъ длалъ надъ собой, чтобъ молчать, чтобъ ни единымъ словомъ не выдать своего раздраженія передъ этимъ прихвостнемъ губернатора. А странный, должно быть, у него былъ тогда видъ! На пьянаго, врно, былъ похожъ. Ну, не важность. Не въ первый разъ доктору видть его пьянымъ. Да его здсь вс за пьяницу знаютъ… И компанія такая у него была… Вотъ теперь только, съ тхъ поръ, какъ дочь его пріхала, пріятели перестали заходить по вечерамъ, а прежде, раза три-четыре въ недлю ужь непремнно, отъ нихъ гости, пошатываясь, расходились по домамъ… Такъ что-жь изъ этого? Кому какое дло? Хочетъ пить — пьетъ. Кто ему можетъ помшать въ этомъ? И кто посметъ осудить?… Ну-ка, пусть попробуютъ… пусть упрекнутъ… Онъ отвтитъ, ему есть что отвтить.

Голова разбаливалась все сильне и сильне той знакомой нервной болью, съ судорожными вздрагиваніями въ оконечностяхъ, отъ которой одно только и было спасеніе — водка. Онъ протянулъ руку къ графинчику, стоявшему на столик за диваномъ, и сталъ пить изъ него прямо, не наливая въ рюмку. Когда въ графинчик ничего не осталось, онъ началъ вливать въ себя то, что было въ бутылк, съ дряннымъ, мстнаго производства хересомъ, и пилъ до тхъ поръ, пока ему не сдлалось легче, пока тоскливая боль, щемящая грудь, не стала притупляться. Но руки дрожали все сильне и сильне и въ сердц ныло, и безотчетно хотлось чего-то, тянуло куда-то… къ кому-нибудь прижаться, можетъ быть, отуманенной головой и плакать?

Вошла Анисья звать къ обду. Онъ отвчалъ, что ему нездоровится, чтобъ ему оставили что-нибудь, что онъ постъ посл, и сталъ ждать Марью Петровну.

Она была въ кухн и въ растворенную дверь должна была слышать его разговоръ съ Анисьей. Да и сама Анисья ей, врно, сказала. Долго ждалъ онъ, но никто не шелъ. Тогда онъ позвалъ:

— Маша!

— Что вамъ?— раздался въ отвтъ сердитый голосъ.

Ну, ему было въ эту минуту не до сердитыхъ бабъ!

И всегда-то хороши он только ласковыя, привтливыя да веселыя, а ужь какъ начнутъ ворчать, придираться да дуться, чортъ съ ними совсмъ! Еще ссору затетъ, пожалуй. Отъ такой дуры станется… Вс бабы дуры, даже самыя умныя. И Аня тоже. Ну, чего она тамъ торчитъ, у этихъ прихвостней Таманскаго, когда отцу ея одному такъ тяжко и такъ больно? Весело ей тамъ, хорошо. Это ея общество, та среда, къ которой она теперь привыкла… Такъ зачмъ же уврять, что она сюда для него пріхала? Зачмъ лгать? Да и вообще зачмъ ей было сюда прізжать? Сидла бы тамъ, съ своимъ Таманскимъ…

Мысли у него все больше и больше путались, и когда онъ попробовалъ встать на ноги, то это оказалось невозможнымъ. Грузно повалился онъ снова на диванъ и очень скоро заснулъ.

——

Проспалъ онъ до вечера тяжелымъ сномъ и, проснувшись, долго не могъ распутаться въ мысляхъ. Замелькали обрывки воспоминаній: Аня, князь, учительская семинарія, Таманскій… и сердце опять тоскливо защемило по мр того, какъ туманъ, застилавшій память, разсявался.

Кругомъ было совсмъ тихо и темно. Обыкновенно Марья Петровна заботилась о томъ, чтобъ ему не переспать посл обда, и, замтивъ, въ которомъ часу онъ легъ, часа черезъ два непремнно входила въ столовую, гд нарочно поднимала возню у буфета съ посудой, чтобъ разбудить его. Съ этой цлью и дверь изъ гостинной не затворялась. Дверь эта и теперь была отперта, но въ нее не проникало ни свта, ни шума. Все кругомъ точно вымерло. У него такъ ослабли нервы, что какой-то безотчетный страхъ сталъ заползать ему въ душу отъ этого молчанія и мрака.

— Марья Петровна! Маша!— закричалъ онъ.— Куда ты запропастилась?

Отвчалъ ему грубый голосъ Анисьи:

— Вамъ чего?

— Какъ чего? Огня. Тутъ такая темень, что глазъ выколешь.

— Да, вдь, спички-то на стол.

Однако, она принесла зажженую свчу и, глянувъ на него, вроятно, испугалась его растрепанныхъ волосъ и блднаго, измученнаго лица съ лихорадочно сверкающими глазами, потому что совершенно ужь инымъ тономъ произнесла:

— Къ Марь Петровн братецъ ихній пришедши, он съ нимъ. Приказали подать тутъ все безъ нихъ… Что вы кушать-то будете?

Но объ д ему и вспоминать не хотлось. Чаю бы только. Хотлось также и водки, но выразить это желаніе при Анись совстно было. Вотъ еслибъ Марья Петровна тутъ была, ей-то онъ бы сказалъ. Да она и сама бы догадалась. Что это она не идетъ? Сердится, врно? За что? И долго ли она будетъ не въ дух?

— Вамъ чего же подать-то?— повторила свой вопросъ Анисья.— На плит и щи, и жареное. Кисель за окошкомъ.

— Чаю только, чаю,— проговорилъ онъ упавшимъ голосомъ и, указывая кивкомъ головы по направленію къ кухн, онъ прибавилъ:— А давно здсь этотъ дуракъ?

Терпть онъ его не могъ, этого Марьи Петровнина братца, и вс въ дом такъ хорошо это знали, что входилъ онъ не иначе, какъ съ задняго крыльца, и дальше, какъ въ кухню, его не пускали. Плутоватый и неглупый малый, онъ потому только не сдлался зажиточнымъ кулакомъ, что весьма еще юнымъ птенцомъ имлъ несчастье попасть на скамью подсудимыхъ за всякаго рода мошенничества. Изъ тюрьмы вышелъ онъ заправскимъ воромъ и горькой пьяницей. Жилъ мелкими мошенничествами да подачками отъ сестры.

Чтобъ скоре вытурить этого молодца, Николай Ивановичъ вышелъ въ залецъ и, нарочно скрипя сапогами, сталъ прохаживаться взадъ и впередъ. Но гость не уходилъ и чай на поднос принесла ему не Марья Петровна, а все та же Анисья.

Чай былъ налитъ небрежно, забыли положить сахару и къ нему ничего не было поставлено, ни лимона, ни варенья. Кряхтя, поднялся Николай Ивановичъ съ мста, подошелъ къ буфету, сталъ ощупью искать въ немъ графинчикъ съ ромомъ и, зацпивъ за что-то рукавомъ, повалилъ цлую груду наставленныхъ одна на другую чашекъ.

Звонъ разбившейся посуды вызвалъ изъ кухни и хозяйку, и служанку. Об вбжали съ перепуганными лицами.

— Что случилось? Что вы тутъ надлали?— завопили они об заразъ, кидаясь подбирать черепки.

— Да вотъ хотлъ достать ромъ и зацпилъ, — оправдывался растерявшійся виновникъ переполоха.— Ты мн даже и лимона не положила въ чай, Маша.

И, нагнувшись, онъ поднялъ осколокъ блюдечка и въ смущеніи смотрлъ то на него, то на Марью Петровну, которая, опустившись на полъ передъ обломками, приводила въ извстность убытокъ, приставляя черепки одинъ къ другому и размышляя о томъ, что можно склеить и что нтъ.

— Да брось, Маша! Ну, что тамъ? Пусть она все это выкинетъ… Еще руки себ поржешь. Надо новыхъ чашекъ купить, вотъ и все, — бормоталъ онъ безсвязно, искоса взглядывая на нее, чтобъ уловить выраженіе ея лица.

Но она такъ упорно отъ него отвертывалась, что ему это никакъ не удавалось. И молчала при этомъ. Скажи она хоть слово, онъ по голосу бы узналъ, сердится она или нтъ. Когда Анисья вышла съ черепками, она, все-таки, молча и продолжая отъ него отвертываться, поднялась съ пола и хотла идти за нею, но онъ ее удержалъ.

— Маша, чего ты на меня дуешься?— ласково проговорилъ онъ, заглядывая ей въ глаза.

Тутъ только замтилъ онъ, что все лицо ея вспухло отъ слезъ, и догадался, что именно поэтому-то она и отвертывается отъ него.

— Да ты ревла? Что съ тобой? Объ чемъ? Ну, объ чемъ же, глупая? Объ чемъ?— повторялъ онъ настойчиво.

Съ минуту еще она крпилась и вдругъ истерично, съ визгомъ и крикомъ зарыдала.

‘Зачмъ онъ ее ласкаетъ, допрашиваетъ, пристаетъ къ ней, когда она ему больше не мила, когда онъ собирается ее бросить? Это нечестно, ужь лучше прямо!…’ — Что-то въ этомъ род вырвалось у нея среди рыданій и слезъ, и онъ тотчасъ понялъ, въ чемъ дло. Онъ увелъ ее въ кабинетъ, посадилъ на диванъ, заставилъ ее напиться воды и повторялъ съ улыбкой, что она дура, что такъ убиваться безъ всякой причины глупо.

— Ну, чего тамъ? Что случилось? Чего воешь? Точно надъ покойникомъ, ей-Богу! Ишь, вдь, закатывается-то какъ! Да полно теб! Надоло слушать, ей-Богу! Честное слово, надоло! Вотъ возьму, да и брошу, чего съ глупой бабой возиться!

Но по выраженію его глазъ и по тому, какъ разгладились морщины на его лбу, и по доброй, ласковой улыбк можно было понять, что ни за что онъ ее не броситъ, что она ему всхъ дороже на свт и всхъ нужне и что онъ гораздо больше озабоченъ ея горемъ, чмъ показываетъ.

И Марья Петровна стала мало-по-малу успокоиваться, а онъ, между тмъ, продолжалъ волноваться.

— Чортъ этотъ пришелъ, братъ твой. Для чего? Что ему здсь нужно? Это онъ, врно, тебя разстроилъ? Вдь, я сказалъ, чтобъ не смлъ таскаться!

— Это не онъ, не братецъ,— все еще всхлипывая, проговорила она,— онъ на минутку зашелъ, это я его задержала…

— На какую потребу?

— Хотлось поговорить, посовтоваться…

— Это съ жуликомъ-то совтоваться?

— Все же онъ мн братецъ и ближе его у меня никого нтъ,— жеманно проговорила она, потупляясь и перебирая пальцами мокрый отъ слезъ платокъ.— Какъ останусь одна, съ кмъ же мн тогда… и по дому, и по хозяйству? Я, вы сами знаете, только печатное разбираю, такую-то, какъ я, простую да безграмотную…

— Что ты мелешь, я не понимаю!— вскричалъ Николай Ивановичъ.

— Да, вдь, вы съ Анной Николаевной въ Петербургъ собираетесь хать…

Голосъ ея оборвался и она снова зарыдала, закрывая руками лицо и низко пригибая голову къ колнамъ.

Николай Ивановичъ расхохотался.

— Съ чего ты это выдумала? Ахъ, ты, дура, дура! Изъ-за какого рожна мы туда потащимся? Не видали тамъ такихъ-то, какъ мы съ тобой! Въ Петербургъ!— вздохнулъ онъ и, помолчавъ немного, прибавилъ, поднимаясь съ мста:— Выкинь этотъ вздоръ изъ головы и всякому, кто только заикнется теб объ этомъ, скажи, что онъ брешетъ. Да вынь-ка наливочки изъ кладовой, мы съ тобой разопьемъ бутылочку съ горя.

— Я за Лексй Лексичемъ пошлю,— сказала Марья Петровна.— Онъ просилъ, чтобъ дать ему знать, когда вы будете одни.

— Пошли, пошли! Пошли и за Николаемъ Васильевичемъ, и за Михаиломъ Ивановичемъ, столикъ намъ поставь, карты и млки вынь, мы пулечки дв-три съиграемъ на сонъ грядущій. Да закуску намъ приготовь… Да чтобъ скоре, у меня что-то голова болитъ сегодня, я рано лягу.

Онъ суетился, торопилъ Анисью идти звать гостей, повторялъ одно и то же, помогалъ Марь Петровн готовить посуду и все, что нужно къ закуск, затялъ какой-то сложный форшмакъ и, не дождавшись возвращенія Анисьи, пока Марья Петровна рубила мясо, началъ самъ растапливать печку. Онъ чувствовалъ потребность тормошиться, болтать вздоръ и, какъ тнь, слдовалъ за Марьей Петровной изъ кухни въ кладовую и оттуда обратно въ кухню, чтобъ только не оставаться одному со своими думами и чувствами.

— Придутъ ли? Придутъ ли?— повторялъ онъ, поминутно заглядывая въ прихожую и кидаясь отпирать дверь при малйшемъ шум.

— Придутъ, не безпокойтесь, — самодовольно усмхалась Марья Петровна.— Съ коихъ поръ, вдь, ужь не звали мы ихъ!

Глава VII.

Учитель музыки, нмецъ Адамсъ, въ старомодномъ коричневомъ фрак съ металлическими пуговицами, съ высокими, туго накрахмаленными воротничками, подпирающими его синія, гладко выбритыя щеки, и въ новомъ галстух, повязанномъ особенно тщательно огромнымъ бантомъ, уже съ часъ времени какъ сидлъ въ столовой, дожидаясь той минуты, когда его позовутъ играть польки, вальсы и кадрили для губернаторскихъ гостей. Ожидали также этой минуты не безъ нетерпнія двицы, прохаживающіяся вереницами по длинной, ярко освщенной зал, и увивающіеся вокругъ нихъ кавалеры, а въ большой гранатной гостинной становилось уже тсно отъ прибывавшихъ каждую минуту постительницъ, когда, наконецъ, явился и хозяинъ дома.

Князь пріхалъ съ обда у предводителя и, благодаря, можетъ быть, лишнему стакану шампанскаго, выпитому по настоянію хозяина, казался въ особенно возбужденномъ и веселомъ настроеніи. Съ его появленіемъ въ залу общество оживилось, раздался смхъ и говоръ, старичка Адамса извлекли изъ столовой и усадили за рояль. Князь вошелъ въ гостинную подъ ритурнель кадрили, а за нимъ влетли щеголеватый чиновникъ особыхъ порученій и прокуроръ. Первый отыскивалъ мадамъ Томилину, чтобъ пригласить ее танцовать, а второй подошелъ съ той же цлью къ Ан.

За этими двумя парами выползли изъ гостинной маменьки, тетеньки и бабушки прыгающихъ въ зал двицъ. Мужчины же давно сидли за карточными столами въ другихъ комнатахъ, и когда хозяйка очутилась въ интимномъ кружк своихъ обычныхъ постительницъ,— вице-губернаторши, жены предсдателя и Гальской,— князь пододвинулъ пуфъ къ креслу этой послдней, слъ на него и, обводя присутствующихъ смющимся взглядомъ, спросилъ, въ какомъ положеніи дла?

— Мы ни о чемъ еще не успли переговорить, Аркадій. Вы только подумайте, вс съхались въ десятомъ часу, и мадамъ Томилина, какъ нарочно, раньше всхъ, а при ней, вы сами знаете, ни объ чемъ серьезномъ нельзя толковать,— оправдывалась въ смущеніи княгиня.— Надо назначить другой день и собраться en petit comit, безъ постороннихъ.

— И нельзя ли безъ Томилиной, — сердито замтила вице-губернаторша.— Она только мшаетъ.

— Я постараюсь такъ устроить, чтобъ ея не было,— нершительно отвчала княгиня,— но если она узнаетъ, что мы собираемся…

— О, тогда она непремнно явится, непремнно!— повторяла съ отчаяніемъ жена предсдателя.

— Прелегкомысленная особа!— подхватила вице-губернаторша.— Ей бы все только смяться и глупости говорить.

Князь переглядывался съ Гальской. Они помирились наканун и, благодаря этому обстоятельству, между ними временно установилось такое трогательное согласіе, что они понимали другъ друга безъ словъ.

— Да и вообще хорошо было бы скоре покончить съ этимъ дломъ, — замтила жена предсдателя, — а, главное, скоре опубликовать отчетъ, чтобъ знали, сколько именно мы собрали. Вы представить себ не можете, какія ужасныя сплетни по городу ходятъ! Чего добраго, въ Петербургъ напишутъ, и мы въ газеты попадемъ.

— Богъ знаетъ, что болтаютъ! Что намъ пожертвовали больше двадцати тысячъ и будто деньги эти мы ужь растратили…

— Да, да, мн это тоже говорили, и можете себ представить мое положеніе, вдь, деньги находятся у меня на храненіи!— горячились одна передъ другой об дамы.

Бдная княгиня была въ отчаяніи.

— Охота вамъ слушать такой вздоръ! Кто-жь этому повритъ? На это и вниманія не слдуетъ обращать, n’est pas, Аркадій?— обращалась она въ волненіи то къ одной дам, то къ другой, то къ мужу.

И, не находя ни въ комъ поддержки,— князь былъ такъ увлеченъ бесдою съ Гальской, что не слыхалъ ея воззваній,— она стала искать другую свою нравственную, опору, на, которую въ послднее время привыкла во всемъ полагаться.

— Анна Николаевна… Гд она? Mon ami, вы не видли Анну Николаевну? Она сейчасъ была здсь.

— М-ell Астафьева?— переспросилъ князь и, не дождавшись отвта, прибавилъ съ улыбкой: — Ее похитилъ у васъ прокуроръ, княгиня, она съ нимъ танцуетъ первую кадриль.

Онъ говорилъ спокойнымъ и равнодушнымъ тономъ, но Гальская, при первыхъ же словахъ княгини, устремила на него внимательный взглядъ и подмтила, какъ онъ вздрогнулъ и какъ быстро повернулъ голову въ ту сторону, гд произносили имя Астафьевой.

— Вы сегодня плохо умете владть собою, князь, — проговорила она въ полголоса.— Нервы у васъ не въ порядк.

— Правда ваша, я сегодня немножко взволнованъ,— согласился онъ.— А, къ тому же, братъ вашъ заставилъ меня выпить шампанскаго, которое я терпть не могу. И что это у него за страсть всхъ спаивать, не понимаю! Я чуть не на колнахъ умолялъ его оставить меня въ поко и скоре отпустить домой. Ни за что! Продержалъ до десяти часовъ и заставилъ выпить лишнее. Для чего это? Ну, поилъ бы тхъ, кто любитъ, такихъ много найдется и безъ меня.

Гальская выслушивала съ иронической усмшкой претензіи князя.

— Другихъ поить не такъ интересно, какъ васъ, вамъ идетъ, когда вы немножко…

— Не въ своемъ вид?— подсказалъ онъ неоконченную фразу.

— Да. Vous avez un peu l’air fou, это очень мило,— продолжала она шутить, не спуская съ него пристальнаго взгляда.

— Покорнйше васъ благодарю!

— Это васъ молодитъ. Сегодня вамъ больше двадцати пяти лтъ нельзя дать.

Онъ засмялся веселымъ смхомъ.

— Это потому, можетъ быть, что я очень счастливъ сегодня.

— Уже?— вырвалось у нея.

Она раскрыла съ притворнымъ изумленіемъ свои раскрашенные глаза и бросила долгій взглядъ на дверь въ залу.

И восклицаніе, и взглядъ, все это было очень знаменательно, но князь не нашелъ удобнымъ обратить вниманіе ни на то, ни на другое и продолжалъ какъ ни въ чемъ не бывало:

— Да, сегодня для меня счастливый день. Мн удалось устроить одно дло лучше, гораздо лучше, чмъ я надялся. Это всегда пріятно.

— Какое дло? Секретъ?

— О, напротивъ! Окончательный успхъ нашего предпріятія зависитъ отчасти и отъ васъ, а потому я не могъ бы передъ вами скрытничать, даже и въ такомъ случа, еслибъ и хотлъ… Mesdames,— обратился онъ къ обществу, окружавшему его жену,— я долженъ сдлать вамъ одно предложеніе, которое, можетъ быть, удостоится вашего сочувствія.

Когда на всхъ лицахъ выразилось вниманіе, князь издалека, со свойственною ему ловкостью и тактичностью повелъ рчь объ учительской семинаріи. Говорилъ онъ такъ краснорчиво и такъ искусно съумлъ уврить каждую изъ своихъ слушательницъ, что обращается собственно къ ней одной, исключительно за ея совтомъ и содйствіемъ, что одного этого было бы достаточно для того, чтобъ радикально измнить ихъ воззрнія и убжденія такъ, какъ ему хотлось. Этого достаточно было бы даже и въ такомъ случа, еслибъ у нихъ были какія-нибудь свои убжденія и воззрнія. Одна только Гальская продолжала скептически усмхаться и сдалась только тогда, когда, заручившись одобреніемъ вице-губернаторши и жены предсдателя (про княгиню и говорить нечего: она съ первыхъ же словъ мужа начала восторгаться его выдумкой), онъ обратился къ ней и еще разъ повторилъ свои доводы.

— Разумется, это было бы гораздо лучше и во всхъ отношеніяхъ полезне пріюта,— согласилась она.

— Да деньги-то, деньги-то мы откуда достанемъ?— вскричала вице-губернаторша.

Она уже въ третій разъ предлагала этотъ вопросъ, обращаясь то къ княгин, то къ князю, то къ жен предсдателя, но ей никто не отвчалъ. Наконецъ, и губернаторша, угнетенная той же мыслью, ршилась поддержать свою пріятельницу и, въ свою очередь, потребовала, чтобъ мужъ ея выяснилъ мучившее ихъ недоумніе.

— Vous oubliez l’argent, mon ami,— произнесла она довольно настойчиво.

— Je n’oublie rien du tout,— отрывисто отвчалъ онъ тмъ небрежнымъ тономъ, которымъ самые благовоспитанные мужья позволяютъ себ обращаться съ супругами. И, не оборачиваясь, онъ продолжалъ свою бесду съ сестрой предводителя:— Такъ вы одобряете мой планъ? Очень, очень радъ.

— Одобряю, но не вижу, какая вамъ польза отъ моего одобренія. Вдь, эти дамы вполн правы: такая затя потребуетъ большихъ издержекъ.

— C’est ce que je dis, il faut beaucoup d’argent,— заволновалась опять княгиня.

— А у насъ всего на всего три тысячи триста двадцать два рубля,— поспшила заявить вице-губернаторша.

— Прибавьте къ этому еще т десять тысячъ, которыми я сегодня заручился на обд у нашего милйшаго предводителя, да еще столько же общалъ собрать съ купцовъ Ипполитъ Владиміровичъ. Онъ не дальше, какъ завтра, сдлаетъ предложеніе въ дум,— объявилъ торжествующимъ тономъ князь.

Онъ весело улыбался, наслаждаясь изумленіемъ своихъ слушательницъ.

— Одинъ вашъ братецъ,— обратился онъ къ Гальской,— пожертвовалъ на мою затю три тысячи, другимъ не захотлось отставать отъ него.

Пріятельницы княгини ушамъ своимъ не врили: такъ непонятно казалось имъ такое великодушіе, а жен предсдателя даже взгрустнулось немножко при мысли, что есть же такіе счастливцы, которые, безъ всякаго ущерба туалетамъ жены и дочерей, могутъ бросать на общественныя зати три тысячи, тогда какъ она должна была цлую недлю держать семью на діэт, чтобъ сдлать старшей дочк тотъ новый костюмъ, въ которомъ она въ настоящую минуту порхаетъ по зал съ членомъ управы Матюринымъ. А сдлаетъ ли ей этотъ самый Матюринъ предложеніе, увнчаются ли маменькины жертвы успхомъ, это еще Богъ знаетъ!

Княгиня чуть не плакала отъ умиленія, глядя на своего торжествующаго супруга, а вице-губернаторша ворчала себ подъ носъ, что съ этого надо было начать, а не оставлять ихъ такъ долго въ недоумніи, потому что деньги — это главное.

Одна только Гальская выслушала извстіе, сообщенное княземъ, съ высокомрнымъ равнодушіемъ богатой женщины. Она помолчала немного и вдругъ, улыбнувшись новой мысли, блеснувшей у нея въ ум, сказала, лукаво прищуриваясь:

— Князь, я вамъ дамъ столько же, сколько и братъ, если…

— Если что?— спросилъ онъ, поспшно оборачиваясь въ ея сторону.

— Если вы мн скажете, для чего именно затяли вы всю эту исторію,— проговорила она, понижая голосъ и не переставая съ усмшкой смотрть на него.

Онъ смутился немного подъ этимъ взглядомъ и медлилъ отвтомъ.

— Лучше скажите,— продолжала она,— потому что если я сама отгадаю вашу тайну… Ну, тогда я вамъ денегъ не дамъ.

Съ этими словами она поднялась съ мста, оправила свое платье и взяла его подъ руку.

— Пойдемте, я хочу посмотрть на танцующихъ, — продолжала она, уводя его къ двери, гд она опустилась на кресло у приподнятой драпировки и принялась разсматривать въ лорнетъ кружащіяся по зал пары.

Князь, стоя возл нея, смотрлъ въ ту же сторону. Минутъ черезъ пять она опустила лорнетъ и обернулась къ нему.

— Что-жь? Откроете вы мн вашу тайну или нтъ?

— Да я изъ этого вовсе и не длаю тайны,— засмялся онъ.— Эту мысль объ учительской семинаріи мн подалъ Астафьевъ, отецъ Анны Николаевны…

— Я такъ и знала,— усмхнулась его собесдница.— Вы желаете его здсь пристроить?

— Желаю его здсь пристроить и, вмст съ тмъ, сдлать доброе дло…

— И еще что?

— И увковчить свое имя въ здшнихъ краяхъ основаніемъ полезнаго учрежденія,— докончилъ онъ съ комичной высокопарностью.— Довольны вы моею откровенностью? En avez vous assez pour votre argent?— прибавилъ онъ шутливо.

— Завтра братъ доставитъ вамъ чекъ въ три тысячи,— небрежно отвчала она, снова наводя лорнетъ на танцующихъ.

— Спасибо. Мн хотлось бы познакомить васъ съ этимъ Астафьевымъ, — продолжалъ князь,— и вообще заинтересовать васъ нашимъ предпріятіемъ. Безъ посторонней поддержки въ этомъ дл намъ не обойтись. Оно только тогда и можетъ имть успхъ, если намъ удастся завербовать побольше такихъ просвщенныхъ покровителей, какъ ваша милость.— И, подождавъ съ минуту отвта, онъ продолжалъ: — Позволите къ вамъ привезти Астафьева? Я увренъ, что онъ вамъ понравится.

— Привозите, привозите… Я только вотъ чего не понимаю: на что вы разсчитываете? Вдь, она здсь не останется…

Все это Гальская проговорила, не отрывая лорнета отъ глазъ и не переставая смотрть въ залу.

Князь покраснлъ немножко.

— Про кого вы говорите?— спросилъ онъ сдержанно.

— Про эту двицу, Астафьеву. Надняхъ мы съ нею разговаривали и она мн сказала, что думаетъ поступить на сцену. Это было бы отлично, талантъ у нея замчательный.

— О, это еще не ршено!— стремительно перебилъ ее князь.— Мало ли о чемъ мечтаютъ молодыя двушки?— И, спохватившись, онъ поспшилъ прибавить:— Я говорю это подъ впечатлніемъ разговора съ ея отцомъ. Не дальше, какъ сегодня утромъ, онъ говорилъ мн, что не сочувствуетъ призванію дочери къ театру и даже не вритъ этому призванію… И я вполн съ нимъ согласенъ. Такъ вы мн позволяете его привезти къ вамъ, да?

Она засмялась.

— Вы это въ десятый разъ спрашиваете, какъ вы сегодня разсянны!— И, продолжая вслухъ свои наблюденія надъ танцующей въ зал молодежью:— Прелестно танцуетъ! Сейчасъ видно, что въ Париж училась,— сказала она, кивая на Аню, которая въ эту минуту вальсировала съ прокуроромъ.— Какими истуканами кажутся вс наши барышни рядомъ съ нею! Томилина-то, Томилина-то какъ прыгаетъ! Точно коза! Да и вс он козами передъ нею кажутся. Какъ ловко, должно быть, съ нею танцовать!

— Не ловче, чмъ съ вами,— любезно замтилъ князь.— Я увренъ, что вы вальсируете отлично.

Онъ чувствовалъ къ ней нжность съ той минуты, какъ она стала хвалить Аню.

— Когда-то очень многіе были такого мннія, но это было ужь давно, я даже забыла.

— Хотите вспомнить?— проговорилъ онъ съ шутливымъ поклономъ.

Она колебалась съ минуту, а затмъ, поднявшись съ мста, положила руку на его плечо.

— Пожалуй… Одинъ только туръ. Ce sera drle…

Появленіе ихъ между танцующими произвело сенсацію. Губернаторъ никогда не танцовалъ, а Гальская уже нсколько лтъ какъ начала отставать отъ пляски. На легкіе танцы ее на балахъ уже не приглашали.

Сдлавъ два тура среди разступившихся паръ, они поспшили скрыться на прежнее мсто, за драпировку у двери въ гостинную, но ихъ тутъ обступили съ комплиментами и претензіями. Особенно громко жаловалась хорошенькая вдовушка. Ни разу еще губернаторъ не танцовалъ съ нею! Она даже и представить себ не могла, чтобъ онъ умлъ танцовать!

— А еще ухаживали за мной! Сколько разъ въ любви признавались!— жаловалась она съ свойственной ей комичной откровенностью.

Князь повертлъ и ее.

— Eh bien, et l’autre?— спросила у него со смхомъ Гальская, когда онъ вернулся къ ней.

— Вы, кажется, дали себ слово весь вечеръ говорить спиной загадками.

— О, мои загадки вамъ очень понятны. Вы такъ пожираете глазами эту особу,— покровительственно улыбнулась она, указывая веромъ на Аню, — что надо быть слпымъ, чтобы не догадаться, какъ вамъ хочется съ нею покружиться! Да и понятно: она прелестно танцуетъ… Идите же скоре, идите, пока никто васъ не опередилъ… ей долго не дадутъ сидть.

Князь пролепеталъ что-то безсвязное. Голосъ разсудка, приличіе, свтскій тактъ,— все это предписывало ему воздержаться отъ дальнйшаго дурачества и доказать старой дв, явно глумящейся надъ нимъ, что она зашла слишкомъ далеко въ своихъ предположеніяхъ на его счетъ, что онъ не мальчишка какой-нибудь, чтобы не умть владть собой. Все это онъ сознавалъ какъ нельзя лучше, но искушеніе, на которое его наталкивали, было слишкомъ сильно, онъ не устоялъ противъ соблазна и торопливыми шагами направился къ тому мсту, гд стояла Аня. Тапръ продолжалъ играть вальсъ, вопросительно поглядывая по сторонамъ въ ожиданіи приказа смолкнуть, вертящихся среди залы паръ оставалось всего только дв, когда князь вышелъ изъ гостинной.

— Bien du plaisir!— послала ему насмшливо вслдъ Гальская.

— Губернаторъ-то нашъ какъ расплясался,— раздалось у самаго ея уха.

Она обернулась, на мст, покинутомъ княземъ, стоялъ докторъ.

— Это онъ съ радости, что ему господа дворяне десять тысячъ на его новую затю пожертвовали, да купцы общали столько же,— продолжалъ онъ, не обращая вниманія на презрительное молчаніе, которымъ было встрчено его первое замчаніе.

Гальская терпть не могла доктора Стрыжова и доказывала ему это при каждомъ удобномъ случа. Онъ платилъ ей тмъ же. Но было время, когда они были дружны, и что именно было причиной такой рзкой перемны въ ихъ отношеніяхъ — этого никто въ город не зналъ. Вообще характеръ ихъ ссоры отличался тмъ, что она выказывала ему большое презрніе, онъ же всячески старался показать другимъ и самого себя уврить, что онъ къ этому равнодушенъ.

— Какая эффектная сегодня Астафьева, не правда ли?— продолжалъ онъ приставать къ ней.

— Она всегда эффектна,— сухо отвчали ему.

— Ну, нтъ, я съ вами не согласенъ, бываютъ дни, когда она даже дурна. Я вижу ее очень часто и при мн она не стсняется, на то я докторъ… Впрочемъ, тутъ есть еще другая причина: моя дружба съ ея отцомъ… Съ нкоторыхъ поръ и князь съ нимъ сошелся. Онъ очень умный человкъ, этотъ Астафьевъ, и далеко пойдетъ… Выбраться бы имъ только скоре отсюда, а въ Петербург съ такими протекціями, какъ у него…

Онъ болталъ на обумъ, все, что подвертывалось ему на языкъ, въ надежд вызвать свою слушательницу на какое-нибудь замчаніе или возраженіе, но она упорно молчала, и, не трогаясь съ мста, докторъ сталъ искать другаго собесдника. Увы, не везло ему сегодня. Всхъ ближе къ нему стоялъ прокуроръ, который отошелъ къ двери въ гостинную, чтобы не мшать танцующимъ. Докторъ обратился къ нему:

— И вы тоже на нихъ засмотрлись? Красивая парочка, не правда ли?

Прокуроръ утвердительно кивнулъ головой.

— Я вотъ говорю Софь Львовн, — продолжалъ распространяться Стрыжовъ,— что мсто Анны Николаевны не здсь, она съ большимъ нетерпніемъ ждетъ той минуты, когда отцу ея разршатъ жить въ Петербург… Вдь, она хочетъ поступить на сцену, вы слышали? Отъ меня у нея секретовъ нтъ, мн вс ея мысли извстны. Да и понятно: я сошелся съ ея отцомъ тогда, когда вс отъ него бгали, какъ отъ чумы, когда даже простое шапочное знакомство съ нимъ считалось опаснымъ… Ну, знаете, я на такую подлость никогда не былъ способенъ, я всегда нарочно длаю то, чего другіе сдлать не смютъ, ужь такой характеръ.

Группа у дверей гостинной увеличивалась. Подошла и княгиня съ двумя своими пріятельницами. Докторъ тотчасъ же любезно уступилъ ей свое мсто.

— Отсюда видне. Я вамъ сейчасъ принесу стулъ,— засуетился онъ.

Но отъ стула княгиня отказалась и, опершись обими руками на спинку кресла, на которомъ сидла Гальская, увряла, что ей и такъ очень хорошо.

— Мн сказали, что князь танцуетъ, это съ нимъ рдко случается, я пришла посмотрть,— говорила она, любезно обращаясь то къ одному, то къ другому изъ окружающихъ.

— Votre mari est charmant aujourd’hui,— замтила ей Гальская.

— Это онъ отъ радости, что ему удалось устроить доброе дло,— улыбнулась княгиня той блаженной улыбкой, которой она всегда улыбалась, когда ей представлялся случай выставить которое-нибудь изъ качествъ своего мужа.— Вы представить себ не можете, какое у него доброе сердце! Съ кмъ это онъ вальсируетъ? Дайте мн вашу лорнетку, душа моя.

— Съ Анной Николаевной,— объяснилъ докторъ.

— Съ Анной?— повторила все съ той же добродушной улыбкой княгиня.— Да, да! Какъ мила, не правда ли?— восхищалась она, наводя лорнетъ, переданный ей Гальской, на танцующихъ.— Сегодня она особенно авантажна… Charmante! Вдь, вотъ, не красавица, но, по моему, она лучше, чмъ красавица, въ ней симпатичное что-то такое…

Все это она произносила съ такимъ чувствомъ, съ такимъ искреннимъ увлеченіемъ и такъ наивно, что Гальская съ досадой передернула плечами. Движеніе это не ускользнуло отъ княгини.

— Вы не находите?— спросила она съ удивленіемъ, передавая ей лорнетъ. И, не дождавшись отвта проговорила:— Я все забываю, что вы не любите мою бдную Анну. Но, право же, это потому, что вы мало ее знаете! Ее нельзя не любить, когда ее хорошо узнаешь, не правда ли, господа?— повернулась она къ тснящемуся позади обществу.

Ей не отвчали. Вопросъ ея всхъ смутилъ и даже всегда находчивый прокуроръ на этотъ разъ спасовалъ. Вс какъ-то вдругъ поняли, что передъ ними разъигрывается прологъ, за которымъ неминуемо должна послдовать комедія или драма съ интереснйшими перипетіями и животрепещущимъ концомъ. Всмъ это было ясно, кром княгини, вс замтили, съ какимъ волненіемъ князь подошелъ къ Ан и какъ она смутилась и покраснла, когда онъ обвилъ рукой ея станъ и началъ ее кружить. Вс видли, какимъ страстнымъ взглядомъ впивался онъ въ нее и какое блаженство испытываютъ они въ объятіяхъ другъ друга.

Разъ десять облетли они залу, не чувствуя утомленія, не замчая насмшливыхъ улыбокъ и любопытныхъ взглядовъ, которыми ихъ провожали, не подозрвая замчаній, сыпавшихся вокругъ нихъ. Пары рдли и, одна за другой усаживаясь вдоль стнъ, пополняли число зрителей, а они, въ упоеніи, все кружились, точно въ забытьи какомъ-то.

Да они и были въ забытьи. Когда онъ почувствовалъ ея похолодвшую отъ волненія руку на своемъ плеч, когда онъ ее обнялъ и прижалъ къ себ такъ близко, что ему чудилось, будто онъ слышитъ біеніе ея сердца, ему показалось, что онъ всю свою жизнь ждалъ этой минуты: такъ не похожа она была на все, что ему приходилось испытывать въ томъ же род.

Слыхалъ онъ о томъ чувств, которое идеалисты называютъ настоящей любовью, какъ оно всецло поглощаетъ человка, затмваетъ разсудокъ, искажаетъ характеръ, уничтожаетъ волю, истребляетъ безъ остатка вс личные вкусы и привычки, такъ что, наконецъ, перестаешь узнавать и понимать самого себя. О такомъ чувств, что оно существуетъ, князь зналъ по наслышк, а также изъ книгъ, и даже инте ресовался имъ, какъ курьезнымъ психологическимъ явленіемъ, отъ котораго самъ онъ лично уже потому считалъ себя вполн застрахованнымъ, что даже въ дни ранней юности ничего подобнаго не испытывалъ, ужь и тогда былъ онъ слишкомъ поглощенъ другими интересами и страстями, чтобъ поддаться этой. Но въ послднее время ему стало казаться, что нчто подобное и съ нимъ совершается. Зловщіе признаки съ каждымъ днемъ усиливались и учащались. Ему ужь нельзя было не думать о ней, его неудержимо тянуло туда, гд она, или туда, гд можно было говорить о ней. Ему было невыразимо трудно преслдовать какую бы то ни было отвлеченную мысль или поддерживать какой бы то ни было разговоръ въ ея присутствіи и, наконецъ, страстное, непреодолимое желаніе высказать ей то, что онъ чувствовалъ къ ней, овладвало имъ порой съ такой силой, что если до сихъ поръ этого еще не случилось, то потому только, что сама она безсознательно удерживала его отъ этого и наводила на него робость своею ясностью и чистотой.

Мысль, что она его не пойметъ, приметъ его порывъ страсти за безуміе, испугается и уйдетъ отъ него, мысль потерять ее навсегда была ему такъ страшна, что каждый разъ удерживала признаніе, готовое сорваться съ его губъ.

Куда длись свойственныя ему самонадянность и фатовство! Онъ даже не догадывался о томъ, что происходитъ въ ея душ, не понималъ, почему она измнила свои отношенія къ нему, почему она краснетъ и мняется въ лиц при его появленіи, избгаетъ встрчаться съ нимъ взглядомъ, боится оставаться съ нимъ наедин и льнетъ къ княгин, чтобъ спрятаться отъ него, все это приписывалъ онъ тому, что онъ ей надолъ, что ей съ нимъ скучно и противно. Явилась ревность, бшеная, глупая, ни на чемъ не основанная и мучительная. Бсился онъ на доктора за то, что тотъ могъ ее видть когда захочетъ, на прокурора за то, что она съ нимъ спокойно бесдуетъ, и во всхъ, кто подходилъ къ ней, кому она протягивала руку, съ кмъ смялась и шутила, во всхъ видлъ онъ соперниковъ, всякому завидовалъ, и казалось ему, что каждый ей ближе, чмъ онъ.

Зачмъ хочетъ она скоре вырваться изъ его объятій? Почему она блднетъ подъ его страстнымъ взглядомъ и, не подымая на него глазъ, шепчетъ прерывающимся отъ волненія голосомъ: ‘Будетъ… я устала… пожалуйста… довольно…’?

— Мн дурно, князь, я не могу больше,— проговорила она, наконецъ, чуть слышно.

Только тутъ опомнился онъ, растерявшись и въ испуг безумно всматриваясь въ помертвлое лицо съ закрытыми глазами и поблвшими губами. Въ томъ, что произошло дальше, онъ не могъ себ отдать отчета,— все спутывалось, точно въ кошмар. Ихъ окружили, говорили что-то, суетились, ее приподняли, понесли куда-то. И онъ тоже вмст со всми хлопоталъ и суетился, говорилъ какія-то слова, отвчалъ на вопросы, объяснялъ что-то такое, но все это безсознательно. На него многіе смотрли съ улыбкой. Гальская успла кое-кому объяснить, что всему причиной ея братъ, со своей вчной замашкой потчивать сверхъ мры гостей. Томилина громко болтала объ этомъ, посмиваясь въ кругу собравшихся вокругъ нея зубоскаловъ.

— Я тотчасъ же замтила, что онъ пьянъ, тотчасъ же,— повторяла она ко всеобщему удовольствію.— Потому-то онъ и въ плясъ пустился съ этимъ антикомъ Гальской. Согласитесь, господа, что въ своемъ ум человкъ этого не сдлаетъ? Вдь, онъ рисковалъ, что она разсыпется въ его объятіяхъ, у нея все накладное, зубы вставлены, брови наклеены, все остальное вата и стружки, долго ли всему этому отлпиться, отстать, выпасть и высыпаться? Меня онъ тоже до обморока бы закружилъ, еслибъ я силой не вырвалась отъ него. Астафьевой надо было тоже самое сдлать, какъ только она почувствовала дурноту, а не ждать до тхъ поръ, пока не свалилась, какъ снопъ!

— Однако, и ему тоже не мшало бы принять лавровишневыхъ капель или чего-нибудь въ этомъ род,— замтилъ кто-то, указывая на князя, который бесдовалъ съ Гальской.— Онъ ужасно блденъ.

Вс повернулись въ сторону губернатора и нашли, что онъ, дйствительно, очень блденъ. Впрочемъ, князь усплъ уже овладть собой настолько, что довольно спокойно отшучивался отъ нападокъ своей собесдницы, и только по временамъ заглядывалъ въ ту дверь, въ которую вынесли Аню, справляясь о ней у тхъ, кто выходилъ изъ будуара его жены.

— Ничего, ничего, ей лучше, все это пройдетъ и не будетъ имть никакихъ послдствій, — успокоивали его со всхъ сторонъ.— Она не можетъ долго вальсировать, вы ее слишкомъ закружили.

Вошла, наконецъ, и княгиня, ясная, улыбающаяся, и подошла прямо къ мужу и къ Гальской.

— En bien?— спросила у нея послдняя.

— О, все прошло. Она очнулась, какъ только ее разшнуровали и дали ей понюхать спирту. Докторъ за разными снадобьями послалъ въ аптеку, но все это оказалось лишнимъ. Она ужасно переконфузилась, разумется, и съ нею маленькій нервный припадокъ сдлался… Я всхъ попросила выйти и оставалась съ нею до тхъ поръ, пока она не успокоилась.

И, обращаясь къ мужу, княгиня объявила, что приказала подать ужинъ.

Но, вмсто того, чтобы вступить въ свою роль хозяина дома, подвести подходящаго кавалера своей супруг и самому предложить руку почетнйшей дам и дойти съ нею до столовой, гд уже свчи были зажжены въ высокихъ бронзовыхъ канделябрахъ на элегантно сервированномъ стол и гд оффиціанты въ черныхъ фракахъ и въ блыхъ галстухахъ ожидали появленія гостей, чтобъ подавать кушанье, князь не трогался съ мста и продолжалъ вопросительно смотрть на жену. Онъ тогда только опомнился, когда она отошла отъ него съ толстымъ помщикомъ, вылзшимъ изъ-за карточнаго стола, чтобъ идти ужинать.

‘Придетъ она? Увижу ли я ее?’ — неотступно думалъ князь, отыскивая глазами Аню между дамами и двицами, мелькающими передъ нимъ. Но ея между ними не было и отвта на мучившій его вопросъ дождался онъ только тогда, когда вс уже сидли за столомъ, и на восклицаніе Томилиной, что сегодня докторъ все пропадаетъ куда-то, княгиня отвчала, что онъ похалъ провожать Анну Николаевну домой.

— Я побоялась отпустить ее одну, у нея маленькое лихорадочное состояніе, докторъ былъ такъ добръ…

Дальше князь не сталъ и слушать. Онъ понялъ, что ему ждать больше нечего, что сегодня онъ ее больше не увидитъ и все, что предстояло ему слышать, видть и ощущать до той минуты, когда снова представится возможность искать съ нею встрчи, утратило для него всякій смыслъ. Одного только хотлось — скоре всхъ выпроводить и остаться наедин съ самимъ собою, чтобъ на простор думать о ней.

——

— А у васъ тоже, кажется, балъ,— замтилъ докторъ, указывая на флигелекъ мщанки Златогривовой.

Освщеніе въ немъ было необычайное. Свчи горли и въ зал, и въ гостинной, и даже изъ отворенной двери въ кабинетъ виднлся догорающій огарокъ въ забытомъ подсвчник.

— Папа, врно, въ шахматы заигрался съ Часовниковымъ,— отвчала Аня.

— Ну, нтъ, тутъ не одними шахматами пахнетъ…

И, высунувшись изъ окна кареты, докторъ сталъ всматриваться въ окна съ поднятыми сторами и узнавать гостей, сидвшихъ вокругъ стола, уставленнаго бутылками и закуской.

Тутъ былъ и мрачный учитель гимназіи Волосятниковъ, и рябой архитекторъ Чаллисъ, и выключенный изъ Московскаго университета Альбинъ, и по тмъ же причинамъ не кончившій курсъ ученія Любомировъ, и высланный на родину Намывкинъ.

Карета остановилась передъ крыльцомъ и кучеръ ждалъ, чтобъ господа вышли изъ нея, но докторъ, кажется, этого не замчалъ: такъ засмотрлся онъ на то, что видно было въ освщенныя окна дома.

— Вся компанія въ сбор и все это пьяно, канальство!— ворчалъ онъ сквозь зубы.— Вотъ такъ штука!

И, откинувшись на прежнее мсто, онъ съ любопытствомъ глянулъ на свою спутницу.

— Что такое? Почему вы не отворяете?— спросила она, стараясь говорить спокойно и даже усиливаясь улыбнуться, чтобъ скрыть мучительное предчувствіе, щемившее ей сердце.

Но это ей плохо удавалось: взглядъ у нея былъ растерянный и голосъ слегка дрожалъ.

— Что же вы молчите? Вдь, мы пріхали, почему вы не отворяете?— повторила она съ раздраженіемъ.

— У васъ гости,— нершительно замтилъ онъ.

— Я вижу. Такъ что-жь изъ этого? Не ночевать же мн въ карет, потому что у насъ гости?

— Вотъ что, Анна Николаевна, не волнуйтесь, пожалуйста, но, мн кажется… Не вернуться ли вамъ назадъ, право? Княгиня будетъ очень рада, если вы у нихъ переночуете…

— Что за вздоръ!— нетерпливо перебила она его.

Но онъ продолжалъ настаивать.

— Вамъ здсь не мсто, вы здсь только всхъ стсните…

Она не хотла понимать.

— Кого могу я здсь стснять? Пусть себ пируютъ, я пройду къ себ и лягу спать.

— Вамъ не дадутъ уснуть, слышите?

Кто-то растворилъ форточку и гулъ голосовъ, громкіе возгласы и чья-то пьяная псня вырвались на улицу. Оставаться дольше въ заблужденіи не было никакой возможности. Сообразивъ, что, по ея милости, не одинъ Стрыжовъ, а также и губернаторскій кучеръ свидтель безобразія, происходившаго у ея отца, Аня поспшно просунула руку въ окно и стала сама отворять дверцу кареты.

— Право же, лучше вернитесь,— продолжалъ уговаривать ее докторъ.

Но она уже выскочила изъ кареты и захлопнула дверцу.

— Позжайте, пожалуйста, я не хочу, чтобъ вы меня провожали, я дойду одна,— объявила она ему.

И, обращаясь къ кучеру, Аня такъ повелительно приказала ему отправляться домой, что онъ повиновался немедленно и безпрекословно. Карета промчалась черезъ весь городъ и остановилась передъ губернаторскимъ домомъ раньше, чмъ докторъ усплъ ршить, какъ ему поступить: слдовать ли за Аней, или нтъ?

А она, между тмъ, стояла въ раздумьи передъ крылечкомъ домика Марьи Петровны, не ршаясь входить и, наконецъ, повернула къ воротамъ и толкнула калитку. Съ неистовымъ лаемъ кинулся къ ней со всхъ ногъ спущенный съ цпи сторожевой песъ, но, признавъ въ ней своего, тотчасъ понизилъ голосъ, отошелъ на почтительное разстояніе и, глухо ворча, проводилъ ее до черной лстницы, по которой она поспшно взбжала. Тутъ, подъ навсомъ, у запертой изнутри двери она опять остановилась, чтобъ передохнуть и привести чувства и мысли въ порядокъ. Это было трудно. Хаосъ въ голов былъ невообразимый и умъ мутился отъ усилій разобраться въ немъ. Сердце, стиснутое точно въ тискахъ, ныло и рвалось далеко отъ этой двери, въ которую ей непремнно надо было войти, и гд во что бы то ни стало надо было остаться, а что тамъ, за этой дверью, жутко было подумать.

Долго простояла она тутъ. Одну минуту она ршила ждать до тхъ поръ, пока вс гости не разойдутся, но тотчасъ же вспомнила, что тогда еще будетъ трудне незамтно проскользнуть въ ту комнату, которая называлась ея комнатой, ужь лучше теперь, пока отецъ занятъ съ другими. Да и холодъ начиналъ пробирать ее не на шутку. На ногахъ были одни только атласныя башмаки, а сверхъ бальнаго костюма бархатная кофточка и ничего больше. Мховая ротонда, которой заботливо снабдила ее княгиня, осталась въ карет. Аня принялась стучать въ дверь, сначала тихо и съ длинными разстановками, но потомъ все сильне и сильне. Ей долго не отпирали. Анисья зазвалась въ дверяхъ столовой на интересное зрлище пирующихъ господъ и услышала стукъ только тогда, когда ее зачмъ-то послали въ кухню.

— Кто тамъ?— спросила она испуганнымъ голосомъ, прежде чмъ снять большой крюкъ, заложенный изнутри.

И, только посл трехкратнаго оклика и узнавъ голосъ Ани, отворила ей.

— Что это вы съ чернаго крыльца, барышня?— спросила она, оглядывая ее съ изумленіемъ.— И когда это вы подъхали? Мы и не слыхали… Да гд ужь тутъ слышать, — прибавила она, махнувъ рукой по направленію къ столовой,— ишь, вдь, галдятъ-то какъ!… Вы напрасно такъ рано, барышня, мы васъ такъ рано не ждали,— продолжала она, снимая съ нея кофточку,— балъ, вдь, у губернаторскихъ сегодня, ну, хозяйка и говоритъ: ‘поди, чай, до утра пропляшутъ…’

И, когда Аня сказала, что она вернулась раньше потому, что ей нездоровится, Анисья заметалась пуще прежняго.

— Нездоровиться? Простудились, врно? Лечь вамъ нужно, согрться, а пройти-то въ вашу комнату и нельзя! Ахъ, ты, батюшки, какъ же быть-то? Я за хозяйкой побгу.

Она выскочила за дверь, и минутъ черезъ пять явилась Марья Петровна, очень спокойная и ршительная. При первомъ же взгляд на нее можно было убдиться, что въ кутеж, происходившемъ въ зал, она не принимала ни малйшаго участія.

Горделивой самоувренностью какой-то дышала вся ея тучная фигура. Лицо было серьезно и блдно немножко, а легкое раздраженіе, звучавшее въ голос, отражалось озабоченностью во взгляд, но то была озабоченность человка, вполн сознающаго важность и трудность предстоящей ему задачи и, вмст съ тмъ, ни минуты не сомнвающагося въ успх, въ томъ, что она осилитъ вс препятствія и доведетъ дло до благополучнаго конца. Не мшали бы ей только, а ужь она справится, не въ первый разъ!

На просьбу Ани провести ее въ ея комнату такъ, чтобы никого не обезпокоить въ зал, Марья Петровна, серьезно призадумалась.

— Ужь и не знаю, право, какъ это устроить,— проговорила она, озабоченно насупливая брови.— Николай Ивановичъ прямо противъ той стнки сидятъ, мимо которой вамъ надо идтить, а таперича ихъ ни за что съ мста не стащишь.

— Да вы бы ихъ зачмъ-нибудь въ гостинную, либо въ прихожую вызвали,— посовтовала Анисья.

Марья Петровна только презрительно глянула на нее вмсто отвта. Вотъ, дескать, дура-то, туда же съ совтами суется, когда я и сама сообразить не могу.

— Мн имъ мшать не хочется,— повторила дрожащимъ голосомъ Аня.

Съ появленіемъ Марьи Петровны смутное предчувствіе чего-то сквернаго, много хуже всего, что она представляла себ до сихъ поръ, стало принимать все боле и боле реальную форму, и страхъ за отца, жалость къ нему охватывали ей душу.

— Что съ нимъ?— прошептала она глухо, хватая руку Марьи Петровны и сжимая въ похолодвшихъ своихъ пальцахъ.

— Да не хорошо-съ,— рзко отвчали ей.— Ужь было это съ нимъ разъ въ прошломъ году, помнишь Анисья?

— Это когда они васъ чуть бритвой не зарзали?

Она утвердительно кивнула и, не переставая оглядываться тревожно на дверь и прислушиваться къ раздававшимся изъ столовой голосамъ, продолжала, понижая голосъ:

— Попытаюсь я ихъ къ окошку отозвать, можетъ, и послушаются, а вы станьте у двери и, какъ они отвернутся, скорехонько прошмыгните.— И, съ минуту молча и серьезно посмотрвъ на нее, она прибавила съ подавленнымъ вздохомъ:— Они таперича не въ своемъ вид и завсегда очинно съ лица мняются, когда это на нихъ находитъ… Вы не пужайтесь, Богъ дастъ пройдетъ.

‘Находитъ! Что такое находитъ?’ — вертлось у Ани въ ум, но она не въ силахъ была выговорить ни слова.

Да и времени не было, Марья Ивановна вышла, и когда Аня подошла къ двери въ столовую, она уже стояла возл Николая Ивановича и, пригнувшись къ нему, что-то нашептывала ему на ухо. Онъ угрюмо отвертывался, но она не отставала.

— Чего тамъ?… Куда еще идти?… Для чего? Отстань,— бурчалъ онъ все громче и громче, отмахиваясь отъ нея чмъ ни попало, салфеткой, стаканомъ, какъ человкъ, которому надодаетъ докучливый ребенокъ.— Говори при всхъ, что за секреты?… Не пойду, отвяжись,— повторялъ онъ однообразно-упорнымъ тономъ и заплетающимся языкомъ.

Да ему, повидимому, и встать было трудно: такимъ опустившимся, разслабленнымъ онъ казался. Но мало-по-малу глаза его стали разгораться, онъ возвысилъ голосъ и вдругъ, совершенно неожиданно, съ такой силой пустилъ въ Марью Петровну стаканомъ, что еслибъ она не нагнулась, онъ раскроилъ бы ей черепъ. Дло принимало опасный оборотъ, Николай Ивановичъ разошелся, вскочилъ съ мста и, схвативъ со стола тяжелый граненый графинъ, неистово махалъ имъ во вс стороны, грозя разможжить голову всякому, кто подступится.

Аня въ дверяхъ кухни съ замирающимъ сердцемъ слдила за этой сценой.

— Барышня, барышня, уйдите, не хорошо вамъ тутъ стоять, уйдите,— задыхаясь отъ страха, шептала ей Анисья, которой Марья Петровна уже нсколько разъ показывала знаками, чтобы он отошли отъ двери.

Но Аня не трогалась съ мста. Не въ силахъ была она оторвать взгляда отъ блднаго лица съ обезумвшими глазами, такого ей близкаго и дорогаго, что только боязнь сдлать ему больно, усилить его страданіе, увеличить его безуміе удерживала ее отъ искушенія кинуться къ нему, обнять его, успокоить ласками и слезами.

— Господи! Господи!— безсознательно шептала она въ безсильной тоск, съ давящимъ душу сознаніемъ своей безпомощности

Однако, когда онъ замахнулся на Марью Петровну графиномъ и такъ оттолкнулъ Часовникова, кинувшагося защищать ее, что этотъ послдній повалился со стономъ на полъ, Аня не выдержала и громко вскрикнула, но на это никто и вниманія не обратилъ: такой шумъ поднялъ расходившійся хозяинъ. Какъ ни привыкли обычные постители къ его яростнымъ выходкамъ въ подобныхъ случаяхъ, но когда онъ поднялся съ мста и сталъ поводить вокругъ себя блуждающимъ взглядомъ, на всхъ напалъ страхъ и вс какъ-то вдругъ отрезвились. Каждый искалъ свою шапку и одинъ за другимъ, осторожно пятясь къ двери, улепетывалъ вонъ изъ комнаты. Одна только Марья Петровна не выказывала ни страха, ни отчаянія. Мужественно продолжала она стоять возл него и зорко слдить за каждымъ его движеніемъ, отклоняя голову то вправо, то влво, чтобъ спастись отъ графина, которымъ онъ съ тупою настойчивостью обезумвшаго пьяницы не переставалъ на нее замахиваться.

— Мать Пресвятая Богородица! Опять на него нашло!— вопила въ ужас Анисья.— Убьетъ онъ ее! Безпремнно убьетъ!— И, глянувъ на Аню, которая широко раскрывъ глаза и судорожно сжимая грудь руками, точно окаменла на мст, Анисья нагнулась къ ней:— Пройдите, барышня, они васъ таперича не узнаютъ,— прошептала она ей на ухо.— Кто хошь войди, не признаютъ. Нашло на нихъ, значитъ, и, окромя Марьи Петровны, никто и не подступайся.

Она говорила правду, Николай Ивановичъ не узналъ дочери, когда Аня, вся дрожа отъ ужаса, переступила порогъ кухни. Безумнымъ, остолбенвшимъ взглядомъ смотрлъ онъ куда-то въ пространство, черезъ ея голову, когда она, не будучи дольше въ силахъ бороться съ наплывомъ жалости и нжности, затопившимъ ей душу, съ рыданіемъ кинулась къ нему.

— Барышня! барышня! что вы это? Да, вдь, онъ убыть можетъ!— вскричала Анисья, хватая ее сзади и оттаскивая назадъ.

Возгласъ этотъ заставилъ его опустить блуждающій взглядъ на дочь… Что увидлъ онъ вмсто нея? Чей ненавистный образъ предсталъ передъ нимъ? Взглядъ его помутившихся глазъ на мгновеніе осмыслялся, въ немъ сверкнула злоба, лицо исказилось ненавистью и онъ съ дикинъ воплемъ ринулся впередъ.

— Уйдите! Ради Бога, уйдите!— вскричала Марья Петровна, кидаясь передъ нимъ и заслоняя собою Аню, которую Анисья силой втолкнула въ дверь кабинета.

——

Всю ночь Аня не сомкнула глазъ, не потому, чтобъ шумли вокругъ нея, нтъ,— едва успла захлопнуться за нею дверь кабинета, изъ котораго она ощупью пробралась въ свою комнату, какъ все начало смолкать и только по временамъ хриплые, глухіе возгласы Николая Ивановича да торопливая бготня Анисьи по корридору напоминали о томъ, что припадокъ его не совсмъ кончился и что Марья Петровна все еще возится со своимъ несчастнымъ жильцомъ. Наконецъ, и этого не стало слышно, голоса и шаги ушли куда-то далеко и въ дом воцарилась мертвая тишина.

Въ эту ночь Аня не ложилась. Вошла она сюда, не зажигая свчи, въ потьмахъ раздлась и, опустившись на край постели, безъ мыслей, съ тупой болью въ сердц прислушивалась и ждала. Чего? Этого она не знала. Надяться на то, что, очнувшись, отецъ захочетъ ее видть, что ее позовутъ къ нему, нельзя было. Ему нуженъ покой, а присутствіе дочери его раздражаетъ. Марья Петровна постарается такъ устроить, чтобъ онъ и не вспоминалъ про нее. Она даже, можетъ быть, ему скажетъ, что Ани дома нтъ, чтобъ онъ на время совсмъ забылъ объ ея существованіи.

‘Я только раздражаю его, только раздражаю’,— повторяла она себ мысленно, какъ будто для того, чтобъ окончательно убдиться въ этой горькой истин.

И напрасно старалась она себя уврить, что онъ былъ въ безуміи, что онъ не узналъ ее и принялъ ее за другаго, мысль эта, вмсто того, чтобъ успокоить ее, еще больше сжимала ей сердце. Неужели навсегда онъ для нея потерянъ? Неужели онъ навсегда отвернулся отъ нея? ‘Но за что же, за что же?’ — спрашивала она себя, переживая мысленно прошлое, перебирая день за день прожитую жизнь и не находя въ ней ни одного поступка, ни одного помысла, которымъ бы можно было объяснить перемну его чувствъ къ ней.

Аня была почему-то убждена, что даже въ томъ, что произошло сегодня, она причиной. Больше года, какъ съ нимъ этого не случалось, а въ послднее время онъ былъ въ постоянномъ раздраженіи, точно также какъ и она. Оба они притворялись и скрывали это раздраженіе, но, вдь, отъ этого не легче.

У нея тоже совсмъ расшатались нервы. Сегодня этотъ обморокъ у Немировыхъ. Никогда не случалось съ нею ничего подобнаго.

И воспоминаніе о томъ, что предшествовало этому обмороку, о томъ, что она чувствовала, когда князь ее обнялъ и она очутилась отъ него такъ близко, что его горячее дыханіе пробжало по ея лицу, и нельзя было поднять глазъ, чтобъ не встртиться съ его жгучимъ, страстнымъ взглядомъ,— воспоминаніе это мигомъ вырвало ее изъ настоящей жизни и умчало далеко въ упоительный міръ неуловимыхъ ощущеній, улыбокъ, взглядовъ и недосказанныхъ словъ, въ которомъ она жила съ тхъ поръ, какъ новое, могучее чувство съ непреодолимой силой вторгнулось въ ея душу.

Да, новый міръ, въ которомъ она жила съ тхъ поръ, какъ полюбила князя, состоялъ изъ ничего, это былъ миражъ изъ ощущеній и событій, до того мелкихъ и ничтожныхъ, что не подыскать имъ даже и названія ни на одномъ человческомъ язык, а, между тмъ, при одномъ воспоминаніи объ этихъ мелочахъ затмвались вс прочія чувства, притуплялись вс страданія, забывался страхъ и заботы, забывалось время… Какое огромное мсто занялъ этотъ человкъ въ ея жизни! Вотъ ужь второй мсяцъ, какъ безъ словъ, безъ объясненій понимаютъ они другъ друга и безсознательно живутъ жизнью одинъ другаго…

Глава VIII.

— Барышня! барышня! кого я сейчасъ видла!— проговорила таинственнымъ шепотомъ Анисья, вбгая въ комнату Ани.

Она была вся красная и захлебывалась отъ восторженнаго возбужденія.

Давно уже наступили сумерки и много времени прошло съ тхъ поръ, какъ, отобдавши одна въ столовой, Аня заглянула въ гостинную, гд лежалъ ея отецъ. Его перенесли сюда, когда горячка, открывшаяся у него въ ночь, описанную въ предъидущей глав, стала принимать такіе серьезные размры, что въ продолженіе пяти недль онъ былъ между жизнью и смертью. Теперь ему было лучше, онъ узнавалъ окружающихъ и даже могъ разговаривать съ ними, но всякое умственное напряженіе было для него такъ опасно и цакъ легко могло повлечь за собой ухудшеніе болзни, что ему былъ предписанъ полнйшій покой.

Вотъ почему Аня, замтивъ, что онъ лежитъ неподвижно, съ закрытыми глазами и какъ будто дремлетъ, поспшила притворить дверь и уйти въ свою комнату.

Здсь она взяла книгу и сла къ окну.

Окно выходило въ огороженное плетнемъ пространство, называемое палисадникомъ, съ кустами черемухи, смородины и крыжовника, было тутъ также нсколько деревцовъ вишенъ и старая, развсистая липа.

Мартъ мсяцъ близился къ концу, но весна была ранняя, недли дв какъ наступила оттепель и хотя по ночамъ морозъ давалъ себя чувствовать, подергивая тонкой ледяной пленкой ручьи и лужи, покрывающіе вс улицы и дворы богоспасаемаго города N, но съ наступленіемъ утра все это растапливалось подъ теплыми лучами восходящаго солнца и къ полдню снова та же грязь невылазная приводила въ смущеніе даже тхъ изъ туземцевъ, которые никогда отсюда не вызжали и которымъ такъ же трудно было представить себ весну безъ грязи, какъ зиму безъ снга. Чуяли наступленіе весны и воробьи, весело попрыгивающіе на солнышк, и зелень, кое-гд выглядывающая на бугоркахъ у плетня, а также и деревца, отважно покрывающіяся почками.

— Что такое? Кого ты видла?— спросила Аня, закрывая книгу, которая давно уже лежала безъ всякаго употребленія на ея колнахъ, было такъ темно, что не только разобрать того, что въ ней напечатано, но даже замтить, какъ вздрогнула и измнилась въ лиц барышня при первыхъ словахъ Анисьи, не было никакой возможности.

— И разговаривали же они со мной! До-о-олго! Все про васъ разспрашивали. Я имъ говорю: ‘Да вы бы сами зашли’.— ‘Не желаю,— говоритъ,— безпокоить’, а просили очень кланяться и чтобъ, значитъ, вы къ нимъ безпремнно, какъ только Николаю Иванычу полегчаетъ, такъ чтобъ безпремнно…

— Кто такой? Про кого ты говоришь?— нетерпливо прервала ее Аня.

Отъ волненія у нея голосъ такъ дрожалъ, что слова съ трудомъ выговаривались.

— Да я же вамъ говорю, барышня, князь, господинъ губернаторъ, тотъ самый, что все къ намъ здилъ, когда баринъ былъ здоровъ.

— Гд ты его видла?

— Здсь. Сами пришли, нарочно, чтобъ узнать про васъ да про Николая Ивановича.

— Онъ здсь? Гд?— вскричала Аня, срываясь съ кресла, но идти на встрчу было не къ кому: переговоривши съ Анисьей, князь ушелъ.

— Въ домъ не захотли входить, только постояли на крылечк,— объяснила Анисья.— Выхожу я этта съ миской, Марья Петровна приказали желей на погребъ снести, чтобъ не разошелся, и вижу чужой кто-то въ калитк стоитъ. Растворилъ калитку-то, да и стоитъ, переступить боится. А Рыжка-то нашъ такъ и заливается, такъ съ цпи и рвется, такъ и рвется. Прикрикнула я на него, на пса-то: цыцъ! А мужчина-то чужой ужь и тутъ. Прыгъ, прыгъ черезъ лужи въ новенькихъ калошкахъ. Пальтецо на нихъ такое кургузенькое и шапка чудная какая-то, я такой и не видывала. Смотрю на него и въ толкъ не могу взять, кто такой будетъ? Только тогда и признала, какъ заговорилъ… Я ихъ звала, чтобъ въ домъ взошли… ‘Зайдите, говорю, барышня вамъ рада будетъ, он въ своей комнат… Барину хоша и полегчало, а все же больше въ забытьи они и слабость большую чувствуютъ. Марья Петровна при нихъ неотлучно, а барышня все одн. Не сласть тоже и тамъ, въ комнат-то! Какъ ни войдешь — либо письмо пишутъ, либо книжку читаютъ, либо такъ, у окошка сидятъ… И хоша бы, говорю, на улицу окошкото выходило, все же занятіе — пройдетъ кто, али продетъ, а тутъ что, въ палисадничк-то? Грязь одна, да воробьи по навозу попрыгиваютъ, ничего больше не увидишь… Зайдите, я васъ черезъ кухню прямо къ нимъ проведу…’ Ну, и ршились было, какъ будто, на окошки посмотрли и впередъ шагнули, я ужь бросилась имъ дверь отпирать, а они назадъ, раздумали, значитъ. ‘Нтъ, говоритъ, теперь не такое время, чтобъ ихъ безпокоить, поздно, кланяйтесь всмъ, Николаю Ивановичу и Марь Петровн, скажите имъ, что я очень радъ, что барину лучше…’

Съ какою жадностью слушала Аня разболтавшуюся Анисью! Какъ билось у нея сердце! Сколько вопросовъ тснилось у нея въ груди и какаго труда стоило ей сдержать ихъ!

— О васъ спрашивали, про ваше здоровье, выходите ли вы гулять,— продолжала Анисья, немного озадаченная упорнымъ молчаніемъ своей слушательницы.

На вопросы ей было бы удобне отвчать, однако, она всми силами старалась припомнить подробности своего свиданія съ княземъ и все передать въ точности, ничего не пропустивъ.

— Имъ какъ будто кто-то сказалъ, что вы отсюда узжаете… они два раза спросили: ‘Никуда не собирается Анна Николаевна’?— ‘Куда же имъ, таперича, хать, говорю, по такой распутиц? Сами видите, ни на саняхъ, ни на колесахъ, да и баринъ не совсмъ еще выздоровмши, полегче имъ, правда, и нтъ ужь того, чтобъ кажинную минуту дрожать — вотъ-вотъ сейчасъ найдетъ на нихъ, либо задушитъ кого, либо надъ самимъ собой бду натворитъ, однако, все.же слабость большую они чувствуютъ и всячески…’

— Что онъ еще сказалъ?— прервала ее Аня.

— Да много они говорили, всего вдругъ-то и не припомнишь… О васъ спрашивали, о Никола Иванович, приказали всмъ кланяться,— повторяла она въ сотый разъ одно и то же.

— Я имъ предлагала… ‘Зайдите, говорю, барышня рада будетъ’.— ‘Нтъ, говоритъ, боюсь обезпокоить, теперь не время…’ Спрашивали про доктора, какъ онъ Николая Ивановича лечилъ, часто ли здитъ… Я имъ про ледъ сказывала, какъ мы все ледъ да ледъ имъ на голову, и днемъ, и ночью, все ледъ.

Отъ усилій еще что-нибудь припомнить у нея даже растерянность какая-то выступила на лиц и брови сурово сдвигались, но ничего изъ этого не выходило, а барышня все продолжала слушать и ждать.

— И откуда онъ взялъ, что я узжаю отсюда?— произнесла она раздумчиво, когда Анисья смолкла.

— Этого они не сказали, а только спрашивали, не собирается ли узжать Анна Николаевна? Два раза спросили… это точно, что спросили, два раза спросили…

И, помолчавъ немного, она замтила, что объ отъзд барышни, вроятно, сообщилъ князю докторъ.

— Больше некому. Они для шутки, можетъ, чтобъ пошутить. Вдь, имъ соврать ничего не стоитъ,— ршила она въ заключеніе.

Аня ничего не возражала. Опять опустилась она на прежнее мсто у окна и внимательно всматривалась выпутанныя тонкія втви, вырзывающіяся рзкой черной сткой на сромъ фон сгущающихся сумерокъ. И такъ глубоко ушла она въ свои думы, что даже не слышала, какъ Анисья, постоявъ еще немного въ нершительности, вышла изъ комнаты.

Черезъ полчаса она вернулась съ зажженными свчами и застала барышню все въ томъ же положеніи и все на томъ же мст. Облокотившись обими руками на подоконникъ, Аня пристально всматривалась въ тни, чернвшія за стеклами. Теперь ужь ничего нельзя было различить среди этихъ тней, давно ужь, точно въ какой-то черной пропасти, потонули въ нихъ и кусты, и деревья палисадника, и срый, утыканный гвоздями, заборъ, и высокая крыша сосда лавочника, а она все смотрла въ эту непроглядную тьму.

Смутно было на душ двушки.

Аня любила въ первый разъ въ жизни. Никогда еще не испытывала она даже и тхъ мимолетныхъ вспышекъ безпредметной влюбленности, которыя начинаютъ испытывать почти вс двушки въ боле или мене раннемъ возраст. Но теперь она любила, любила со всею страстностью восторженной юной души и здороваго темперамента, не тронутаго заразой преждевременно развращеннаго воображенія. Когда она поняла то, что въ ней происходитъ, страсть съ такой могучей силой уже охватывала все ея существо, что открытіе это не удивило и не испугало ее. Но надо было бороться. Это она чувствовала и сознавала, на это ршилась твердо, хотя, въ то же время, смутно понимала, что борьба невозможна. Да и съ чмъ бороться? Съ тмъ неосязаемымъ образомъ, который неотступно являлся ей и во сн, и на яву? Какъ же бороться съ призракомъ? Его не отгонишь, за нимъ не запрешь дверей, отъ него не отвернешься… А что подлаешь противъ жуткаго и, вмст съ тмъ, сладостнаго чувства, щемящаго постоянно сердце и заливающаго душу то блаженствомъ, то смертельной тоской? А какъ сдлать, чтобъ не краснть при каждомъ напоминаніи о княз, чтобъ не блднть и чтобъ голова не кружилась до дурноты, какъ сегодня, когда, при появленіи Анисьи и прежде чмъ она успла произнести слово, представилось, что онъ здсь, близко, что она его сейчасъ, сейчасъ увидитъ… какъ сдлать, чтобъ не плакать по цлымъ ночамъ и не радоваться, не смяться сама съ собой, въ упоеніи безумнаго экстаза, отъ наплыва непонятныхъ ощущеній?

Она боролась, честно боролась и сколько было силъ. Ей можно было бы видться съ нимъ, слышать его голосъ, чувствовать на себ его взглядъ, но она такъ ршительно избгала этого, что они ни разу не встртились съ того вечера, когда она лишилась чувствъ въ его объятіяхъ. А случаи были: княгиня такъ настойчиво звала ее къ себ, что въ теченіе этихъ пяти недль Аня нсколько разъ была въ его дом, проходила мимо его кабинета, сидла на томъ самомъ кресл, съ котораго онъ только что всталъ передъ ея приходомъ. Ей ничего не стоило бы его вызвать, предлоговъ повидаться съ нимъ было множество, вдь, она знала, что онъ только того и ждетъ, и мучится не меньше ея. Но она не вызывала его и для своихъ свиданій съ княгиней выбирала т часы, когда знала, что нельзя было съ нимъ встртиться. Ей было такъ хорошо извстно, какъ распредленъ его день: что онъ длаетъ въ такомъ-то часу и въ такомъ-то. Она знала это такъ же хорошо, какъ и вс его привычки, вкусы и капризы, не даромъ же она любила его. Знала она также и чувствовала всмъ своимъ существомъ, что онъ тоже ее любитъ. Да, любитъ…

И, въ упоеніи страсти, запершись одна въ своей комнат, уткнувъ пылающее лицо въ подушку, по цлымъ часамъ то съ восторгомъ, то съ отчаяніемъ повторяла она это слово.

Каждый день могла бы она испытывать величайшее блаженство — слышать о немъ, но она не только не разспрашивала про него у доктора, но даже съумла отучить этого неисправимаго болтуна передавать въ ея присутствіи что-либо про князя Немирова.

Они не видлись и не переписывались. Всякія вншнія сношенія были порваны между ними, но нравственная связь, сливающая ихъ души, отъ этого не ослабвала и съ каждымъ днемъ все лучше и лучше понимали они и угадывали другъ друга.

Онъ тоже не искалъ съ нею встрчъ и такъ чуждался доктора, что предпочиталъ оставаться безъ всякихъ встей, чмъ слышать что-либо о ней черезъ него. Онъ тоже боролся и тоже сознавалъ, что борьба безсильна. И тоже ждалъ онъ чего-то, надялся на что-то съ тоской, со страхомъ.

Прошло еще дв недли. Весна вступила въ свои права окончательно. О морозахъ и помину не было, о нихъ забыли и птицы, распвающія на деревьяхъ, покрытыхъ нжными смолистыми листочками, и дти, выглядывающія изо всхъ оконъ и воротъ, и дамы въ новыхъ лтнихъ костюмахъ и соломенныхъ шляпахъ, разгуливающія по улицамъ и площадямъ, и букашки, вылзающія изъ всхъ щелей. О снг напоминали разв только вишневыя да яблоновыя деревья, усыпанныя цвтами. У всхъ заборовъ и плетней сверкали въ трав желтенькіе одуванчики, яркая бархатистая зелень выступала всюду, гд ей только можно было безпрепятственно расползаться, а такихъ мстъ въ N, благодаря отсутствію мостовыхъ и плохо содержащимся дворамъ, много. Изъ окрестныхъ рощъ и овраговъ бабы натаскивали на базаръ, вмст съ яицами, масломъ и прочими продуктами, множество фіалокъ.

Въ дом губернатора, выходившемъ своимъ фасадомъ на солнечную сторону, вс окна были настежь и во всхъ комнатахъ пахло резедой и желтофіолью. Въ столовой, гд княгиня съ докторомъ ожидали князя завтракать, окна тоже были растворены въ садъ и сюда тоже врывалась струя душистаго, опьяняющаго весенняго воздуха. Давно ужь княгиня не чувствовала себя такой бодрой и здоровой, какъ сегодня. Взманилъ и ее солнечный блескъ и шумное, веселое оживленіе на улицахъ, она тоже одлась по весеннему и когда, проходя мимо большаго зеркала, увидла въ немъ свою худенькую, щедушную фигуру въ голубомъ батистовомъ дезабилье съ русскими кружевами, то нашла себя моложе и интересне, чмъ въ томъ старенькомъ атласномъ темномъ шлафрок, въ который она обыкновенно облекалась по утрамъ. Можетъ быть, и правы вс, ей слдовало бы больше заниматься своими туалетами… Вдь, ужь не такъ же она стара и не такъ дурна, чтобъ совсмъ не брать въ соображеніе того, что всего больше привлекаетъ людей и производитъ на нихъ впечатлніе — наружность. Есть женщины много старше ея, въ которыхъ безъ ума влюбляются, княгиня знала такихъ, и если разобрать хорошенько, то въ нихъ, право же, и красоты особенной не было… Сегодня она чувствовала себя совсмъ молодой женщиной, ей хотлось смяться, шутить, похать куда-нибудь далеко кататься, и она пожалла, что мысль эта не пришла ей въ голову раньше, она похала бы вмст съ мужемъ осматривать то мстечко въ трехъ верстахъ отсюда, гд у предводителя строился заводъ.

Когда она вошла въ столовую и увидла тамъ доктора, то обрадовалась случаю весело поболтать и посмяться, но съ первыхъ же словъ должна была убдиться, что ошиблась въ разсчет: докторъ былъ сегодня въ сквернйшемъ расположеніи духа и такъ отрывисто и неохотно отвчалъ на вс ея вопросы и замчанія, что это начало вліять на ея радостное настроеніе.

На вопросъ о томъ, давно ли онъ видлъ Аню и какъ поправляется ея отецъ, онъ отвчалъ, что сейчасъ только отъ нихъ и что Николаю Ивановичу настолько лучше, что онъ уже встаетъ съ постели и прохаживается по комнат.

— Сегодня я ему яйца въ смятку разршилъ и приказалъ вывести его минутъ на десять на террасу,— произнесъ онъ такъ угрюмо, что княгиня не знала, радоваться ли ей, или огорчаться этими извстіями.

Надо было бы радоваться, потому что сами по себ извстія, сообщенныя докторомъ, не заключали въ себ ничего дурнаго, но онъ произносилъ ихъ такимъ загадочнымъ тономъ и смотрлъ на нее такъ двусмысленно, что княгиня не могла не смущаться

Къ счастью, ихъ tte tte длился не долго и, услышавъ шаги мужа по длинной зал, она вздохнула свободне. А когда князь вошелъ, у нея и совсмъ отлегло отъ сердца: такимъ веселымъ, здоровымъ и оживленнымъ показался онъ ей сегодня. Прямо съ лошади — онъ здилъ за городъ верхомъ — и не переодваясь, вошелъ онъ въ столовую. Лицо его уже успло загорть немного, глаза блестли и на щекахъ горлъ еще румянецъ, вызванный усиленнымъ моціономъ.

Онъ держалъ пучокъ травы съ желтенькими цвточками, къ которому княгиня протянула было руку.

— Мн?— проговорила она съ нжной улыбкой.

Но онъ съ какимъ-то испугомъ, словно у него вырываютъ и не всть какое сокровище, отдернулъ отъ нея руку съ букетомъ. Однако, спохватившись, поспшно замтилъ, что никогда не позволилъ бы себ предложить ей такую дрянь.

— Все равно… вдь, это вы сорвали?— нершительно проговорила она, съ завистью посматривая на траву, которую онъ положилъ возл своей тарелки, съ той стороны, что подальше была отъ нея, и, не отвчая на ея замчаніе, съ большимъ одушевленіемъ заговорилъ съ докторомъ.

Странное что-то было въ немъ сегодня: и говорилъ онъ, и смялся, и лъ съ какимъ-то несвойственнымъ ему возбужденіемъ, точно притворяется и маскируетъ что-то такое. Глядя на него, княгин стало казаться, что и онъ, также какъ и докторъ, хранитъ какую-то важную новость въ секрет, выжидая удобнаго случая, чтобъ изумить ее этой новостью. Но мало-по-малу напускное оживленіе его начало остывать, взглядъ сталъ разсянный и онъ все лниве и лниве поддерживалъ разговоръ.

— Аркадій,— сказала княгиня,— докторъ сейчасъ отъ Астафьевыхъ, онъ говоритъ, что отцу Анны Николаевны гораздо лучше…

— Я говорю, что болзнь начинаетъ уступать леченію,— поправилъ ее угрюмо докторъ,— и что есть надежда спасти ему жизнь, вотъ и все.

— Какъ? Да, вдь, вы сейчасъ сказали, что опасности больше нтъ?— съ досадой замтила княгиня.

— Никогда я этого не говорилъ, я только сказалъ, что онъ не умретъ, и теперь повторяю, что не умретъ,— объявилъ онъ авторитетнымъ тономъ, не переставая глубокомысленно обгладывать косточки цыпленка.

— Дай Богъ, дай Богъ, чтобъ онъ скоре поправился, пора ей отдохнуть, бдняжк, вдь, ужь скоро будетъ два мсяца, какъ это продолжается!— вздохнула княгиня и, обращаясь къ Стрыжову:— Скажите, докторъ, какъ она теперь? Очень похудла и перемнилась?— спросила она съ участіемъ.

— Да вы когда ее видли?

Предлагая этотъ вопросъ княгин, докторъ пытливо глянулъ на князя.

— Да съ тхъ поръ… постойте…

Она стала припоминать, когда Аня была у нее въ послдній разъ, это было дв недли тому назадъ.

— Передайте ей, пожалуйста, чтобъ она меня увдомила, когда я могу прислать за нею, пусть только увдомитъ, я сама за ней пріду. Пожалуйста, не забудьте ей это сказать.

— Хорошо, хорошо,— отвчалъ разсянно докторъ и снова глянулъ на князя.

Этотъ послдній съ трудомъ себя сдерживалъ, его передергивало и онъ ежеминутно оборачивался къ открытому окну, непріятно пожимаясь при этомъ и морщась, точно отъ боли.

— Что съ вами, князь? Вамъ какъ будто холодно?— спросилъ у него докторъ, кусая подъ усами губы, чтобъ скрыть усмшку.

— Да, немножко.

И, обращаясь къ жен, онъ сталъ упрекать ее за то, что она такъ рано велла выставить везд окна, даже и въ тхъ комнатахъ, какъ здсь, напримръ, гд солнца никогда не бываетъ и даже лтомъ чувствуется сырость.

— Вотъ, вотъ, и я тоже самое говорю,— подхватилъ докторъ.— Прековарная штука эти ясные весенніе дни. На солнц печетъ, жарко, а въ тни — нтъ ничего легче, какъ простудиться. Вчера у Астафьевыхъ я шумъ поднялъ по этому поводу, прихожу — дуетъ отовсюду… Что такое? Оказывается, что у Анны Николаевны въ комнат оба окна настежь и по всему дому такой сквознякъ… Хорошо, что я еще раньше распорядился изолировать больнаго. Онъ теперь въ гостинной. И воздуху больше, да и покойне. Марью Петровну я въ кабинетъ переселилъ, чтобъ была къ нему поближе. Какъ, она за нимъ ухаживаетъ, я вамъ доложу! Ловкость какая, сноровка, догадливость! А ужь про терпніе и говорить нечего. А, вдь, на видъ дура, вотъ подите же! Разберите этихъ бабъ! Которая на что способна, никогда до поры до времени не узнаешь.

Онъ долго распространялся на эту тему одинъ. Князь съ озабоченнымъ видомъ человка, урвавшаго между дломъ минутку пость, торопливо доканчивалъ свой завтракъ, а княгиня съ тмъ покорнымъ видомъ, съ которымъ она всегда выслушивала то, что ей вовсе не хотлось слушать, терпливо ждала, чтобъ докторъ кончилъ воспвать добродтели Марьи Петровны.

— Онъ ей, можно сказать, жизнью обязанъ, потому что такъ исполнить мои предписанія, какъ она ихъ исполняла, это, я вамъ доложу, надо только дивиться… И, вдь, все одна. Какъ сама до сихъ поръ съ ногъ не свалилась, вотъ чего я не понимаю!

Ужь это было черезъ-чуръ, и княгиня обидлась за Аню.

— За нимъ и дочь ухаживала, не одна эта… женщина,— замтила она съ запинкой передъ послднимъ словомъ.

— Дочь?— переспросилъ докторъ и, глянувъ украдкой на князя, поднимавшагося изъ-за стола, онъ продолжалъ, обращаясь къ княгин:— Да разв вы не знаете? Разв я вамъ не говорилъ? Онъ не могъ видть дочь. Она цлый мсяцъ не смла входить въ его комнату.

Князь закуривалъ сигару. Для этого онъ взялъ со стола спичечницу и отошелъ къ окну. Но вспыхивающія спички одна за другой гасли въ его рук, вроятно, отъ легкаго втерка, поднявшагося на двор, а, можетъ быть, оттого, что пальцы его слегка дрожали, какъ бы тамъ ни было, но онъ штукъ двадцать спичекъ повыкидалъ изъ окна, прежде чмъ сигара задымилась, наконецъ.

— Неужели?— вскричала въ изумленіи княгиня.— Она даже не могла за нимъ ухаживать?

— Какое тамъ ухаживать! Онъ такъ ее ненавидлъ, что приходилъ въ изступленіе при одномъ напоминаніи о ней.

— Господи, какой ужасъ! Vour entendez, mon ami?

Князь, молча и не переставая возиться съ своей сигарой, утвердительно кивнулъ. А докторъ, между тмъ, продолжалъ:

— Чтобъ его успокоить, мы должны были его уврить, что она ухала и никогда не вернется, тогда онъ начиналъ плакать, какъ ребенокъ, и звать ее. Онъ представлялъ ее себ маленькой двочкой и радовался, когда мы говорили про нее, какъ про ребенка, что она играетъ въ куклы, что ушла въ гимназію и тому подобное. Да у него, какъ оказывается, первый припадокъ тмъ и начался, что онъ кинулся на нее, чтобъ задушить, когда она вошла неожиданно въ комнату, гд онъ пилъ съ пріятелями.

— Но за что же? За что же?— повторяла съ участіемъ княгиня.

— А чортъ его знаетъ! Болзнь уже такая. Я лечилъ одного субъекта въ Одесс, тоже delirium tremens, такъ онъ свою жену, молоденькую красавицу, въ которую до бшенства былъ влюбленъ, и какъ бы вы думали, не досмотрли какъ-то за нимъ, укралъ гд-то бритву и чуть было до смерти ее не зарзалъ… Мы ее всю окровавленную вырвали у него изъ рукъ.

— Ахъ, докторъ, какіе вы ужасы разсказываете! А какъ онъ теперь? Вдь, это съ нимъ прошло, да? Онъ съ нею нженъ и любитъ ее попрежнему? И нельзя опасаться, чтобъ эта страшная болзнь опять повторилась?— закидывала его вопросами княгиня.

Она была такъ взволнована, что забывала оглядываться на мужа, который, стиснувъ свои поблднвшія губы и сдвинувъ сосредоточенно брови, настойчиво продолжалъ зажигать свои спички и выкидывать ихъ за окно.

— Это вы про Николая Ивановича?— переспросилъ докторъ, котораго волненіе княгини, видимо, забавляло.

— Разумется, про него, а то про кого же?

— Я думалъ, вы моимъ одесскимъ паціентомъ заинтересовались.

Ему удалось-таки вывести свою кроткую собесдницу изъ терпнія.

— Вы вчно шутите! Это несносно, наконецъ!— проговорила она съ раздраженіемъ.

— Слушаю-съ, ваше сіятельство. Будемъ говорить серьезно. Вы желаете знать, возвращается ли та болзнь, что была у Астафьева? Возвращается-съ. Даже, можно сказать, всегда возвращается. А, кром того, я даже и теперь не совсмъ покоенъ на его счетъ. Ему лучше, правда, но по временамъ я недоволенъ выраженіемъ его глазъ, очень, очень недоволенъ,— проговорилъ онъ серьезнымъ, дловитымъ тономъ.— Вообще я бы совтовалъ Анн Николаевн быть осторожне. Прескверная штука эти такъ называемыя блыя горячки, думаешь совсмъ прошло, выздоровлъ человкъ, и вдругъ такое колнцо выкинетъ, что опять горячечную рубашку на него надвай да стереги, чтобъ не задушилъ, либо не зарзалъ кого-нибудь…

— Ужасно! Ужасно!— повторяла княгиня.— Бдная двушка!

— Да, ея положеніе незавидное,— невнятно промычалъ докторъ, не спуская взгляда съ князя, у котораго сигара закурилась, наконецъ.

Но, вроятно, чтобъ не безпокоить жену, онъ слъ на окно и, выпуская клубы дыма въ садъ, такъ отвернулся отъ сидящихъ за столомъ, что лица его не было видно. Наступило молчаніе. Докторъ пыхтя допивалъ кофе съ ромомъ, а княгиня, устремивъ печальный взглядъ въ пространство, тихо вздыхала. На ея добрые, ласковые глаза навертывались слезы. И вдругъ какая-то новая мысль оснила ее и отразилась радостнымъ оживленіемъ въ ея взгляд.

— Аркадій, мн кажется… право же, мы этого не можемъ такъ оставить,— начала она сбивчиво и торопливо, путаясь отъ волненія въ словахъ,— вдь, эта двушка… она, можно сказать, мн поручена… Дмитрій Николаевичъ такъ горячо мн ее рекомендовалъ… Я не могу… это съ нашей стороны нечестно…

Она встала, подошла къ мужу, который сидлъ все въ той же поз на окн, и положила руку на его плечо.

— Аркадій, — продолжала она умоляющимъ тономъ,— я ему напишу…

Князь продолжалъ молча курить.

— Пусть онъ узнаетъ, въ какомъ она положеніи… Вдь, подумай только, это ужасно, ужасно!— волновалась все сильне и сильне княгиня, смущенная упорнымъ молчаніемъ мужа.— Онъ приметъ какія-нибудь мры, ну, что-нибудь… такъ оставить нельзя…

— Кому это вы хотите писать? Ужь не Таманскому ли?— вмшался въ разговоръ докторъ.

Княгиня перевела на него свой растерянный взглядъ.

— Ну, да, Дмитрію Николаевичу… Она его падчерица, и онъ, мн кажется… да и во всякомъ случа…

— Что-жь онъ тутъ можетъ сдлать? Запретитъ Николаю Ивановичу пить?— насмшливо перебилъ ее Стрыжовъ.

— Какой вы вздоръ говорите! Совсмъ не то, онъ можетъ ее увезти отсюда, онъ можетъ… я не знаю, но мн кажется…

Докторъ выпилъ остатокъ вина изъ стакана, вытеръ себ салфеткой губы и поднялся съ мста.

— Ничего онъ не можетъ,— произнесъ онъ ршительно.— Вы только подумайте: разв бы онъ отпустилъ ее сюда, еслибъ могъ удержать ее тамъ? Ну, стало быть, нечего и смущать его тмъ, что происходитъ здсь и чему онъ помочь не въ состояніи.

Княгиня окончательно растерялась.

— Аркадій, что вы думаете? Mais dites donc quelque chose! Ну, можно ли такъ безжалостно, такъ равнодушно относиться къ судьб этой несчастной двушки!— вскричала она въ порыв отчаянія.— Какіе вы вс безсердечные, господа!

Князь сердито швырнулъ недокуренную сигару за окно и поднялся съ мста.

— Чего вы отъ меня требуете, я не понимаю!— холодно проговорилъ онъ, пожимая плечами.— Пишите кому хотите, разв я вамъ мшаю?

И онъ поспшно вышелъ, не дождавшись отвта.

— Вотъ, онъ всегда такъ, какъ только дло коснется Анны, — печально замтила княгиня, смотря вслдъ удалявшемуся мужу.— Мн иногда кажется, что онъ ее ненавидитъ,— прибавила она со вздохомъ.— Какъ будто она виновата въ томъ, что эта несчастная болзнь разстроила вс наши планы насчетъ учительской семинаріи!

— Н-да! Астафьеву теперь не до учительской семинаріи,— глубокомысленно замтилъ докторъ.— Да, вдь, и до этого на него трудно было разсчитывать, они, наврное, удутъ скоро отсюда.

Онъ говорилъ разсянно, думая о другомъ. Его гораздо больше занималъ пучокъ травы, который князь принесъ съ прогулки и не выпускалъ все время изъ рукъ.

‘На что ему эта дрянь? И откуда она у него?’ — мысленно спрашивалъ онъ себя, выслушивая жалобы княгини на равнодушіе мужа къ дочери Николая Ивановича.

——

Пучокъ травы, которымъ такъ дорожилъ князь, что даже и жен своей не хотлъ уступить его, былъ сорванъ подъ окнами Аниной комнаты.

Князь попалъ туда случайно. Съ завода онъ ухалъ рано, домой возвращаться еще не хотлось, и, вмсто того, чтобъ хать большими улицами къ площади, на которой былъ губернаторскій домъ, онъ избралъ самый отдаленный путь, черезъ узкіе, грязные и глухіе переулки, гд, кром заборовъ, плетней да надворныхъ строеній, ничего нельзя было видть и гд даже и днемъ трудно было кого бы то ни было встртить.

На одинъ изъ этихъ переулковъ выходилъ и тотъ срый, утыканный гвоздями, заборъ, огораживающій дворъ домика Марьи Петровны. Князь тотчасъ же узналъ этотъ заборъ, узналъ и дворъ. Вотъ и конура злой собаки, кинувшейся на него съ такимъ неистовымъ лаемъ, когда, дв недли тому назадъ, встревоженный городскими слухами, онъ не вытерплъ и самъ зашелъ узнать, правда ли, что Аня собирается узжать за границу, какъ разсказывалъ по всему городу докторъ Стрыжовъ. А вотъ направо и крылечко, на которое приглашала его подняться Анисья, чтобъ повидаться съ барышней.

Между спутанными втвями цвтущихъ вишенъ и акацій выглядывали на него окна Аниной комнаты съ своими блыми кисейными занавсками, кокетливо подобранными розовыми лентами. Прошлый разъ, бесдуя съ Анисьей, онъ могъ только мелькомъ взглядывать на эти окна, но за то теперь онъ вознаградилъ себя и минутъ десять, по крайней мр, не спускалъ глазъ съ этого уголка: такимъ свжимъ и изящнымъ казался онъ среди пустыря съ безобразными обломками разваливающихся строеній, уродливымъ сараемъ, со всякимъ ненужнымъ хламомъ и старой баней, среди кучъ мусора и щебня, кирпичей и бревенъ, навезенныхъ сюда съ незапамятныхъ временъ, когда еще живъ былъ мужъ Марьи Петровны и предполагалось утилизировать пустое пространство земли на какія-нибудь доходныя постройки.

Передъ двумя окнами виднлась деревянная скамейка подъ старой липой, покрытой пучками смолистыхъ молоденькихъ листочковъ. Глядя на эту скамейку, князь подумалъ, что если придвинуть ее къ стн да вскочить на нее, то можно заглянуть и въ комнату. Но для этого надо было проникнуть во дворъ.

Онъ слзъ съ лошади и, не выпуская изъ рукъ поводьевъ, сталъ искать, нтъ ли калитки въ забор.

Калитки не оказалось, но, дойдя до угла переулка, онъ замтилъ между заборомъ и баней довольно широкое пространство, отгороженное однимъ только плетнемъ. Перелзть черезъ этотъ плетень ничего не стоило. Князю ужасно захотлось совершить этотъ гимнастическій подвигъ. Онъ оглянулся по сторонамъ и, убдившись, что въ переулк одн только куры, а на двор только срая кошка, важно прохаживающаяся по солнышку, да голуби будутъ свидтелями его школьнической выходки, онъ привязалъ лошадь къ плетню, перескочилъ черезъ него и очутился передъ палисадникомъ. Но тутъ, кром вздувающихся отъ втра блыхъ занавсокъ на окнахъ да букета фіалокъ въ стакан съ водой на одномъ изъ нихъ, ничего нельзя было видть: окна аршина на три отстояли отъ земли. Искушеніе влзть на скамейку и заглянуть въ эти окна, увидть кровать, на которой она спитъ, стулъ, на которомъ она сидитъ, а, можетъ быть, и ее было такъ сильно, что большаго труда стоило воздержаться отъ него. Однако, онъ воздержался и ограничился тмъ, что подъ самымъ тмъ окномъ, на которомъ стоялъ стаканъ съ фіалками, торопливо и съ замирающимъ отъ волненія сердцемъ, какъ мальчишка, ворующій яблоки въ чужомъ саду, сорвалъ тотъ пучокъ травы, съ которымъ вошелъ, нсколько минутъ спустя, въ столовую, гд ждали его завтракать жена и докторъ.

Вечеромъ того же дня князя опять туда потянуло, въ переулокъ съ срымъ заборомъ. Его ждали у Гальскихъ, которые жили на Дворянской улиц, самой лучшей въ город, въ собственномъ дом.

Подъ предлогомъ хорошей погоды князь отправился въ гости пшкомъ, распорядившись, чтобъ экипажъ пріхалъ за нимъ въ двнадцатомъ часу. Выходя изъ дому и проходя черезъ площадь, онъ дйствительно хотлъ идти къ Гальскимъ, но, когда дошелъ до Дворянской улицы, вдругъ раздумалъ, свернулъ въ сторону и шелъ торопливо и не оглядываясь вплоть до знакомаго переулка съ проходомъ между заборомъ и баней. Былъ десятый часъ. Мсяцъ, довольно уже большой, еще не выглянулъ изъ-за сосдняго строенія, но блдный блескъ его уже серебрилъ крышу дома Марьи Петровны. Впрочемъ, и безъ этого освщенія князь отыскалъ бы палисадникъ и окна, неотступно манившія его весь день. Теперь одно только изъ этихъ оконъ было отперто и въ комнат виднлся свтъ, слабый, точно отъ лампады или отъ свчей, заставленныхъ ширмой. Кругомъ было тихо. Прошлую ночь Рыжка безпокоила Николая Ивановича своимъ воемъ и лаемъ, и ее отвели къ сосдямъ на время. Дверь задняго крылечка едва замтно чернлась, плотно припертая изнутри. Не зачмъ было выходить въ такой поздній часъ въ сни ни Анись, ни Марь Петровн. По всей вроятности, хозяева ужь и чай отпили. Аня, можетъ быть, что-нибудь читаетъ отцу или занимаетъ его какимъ-нибудь разсказомъ на сонъ грядущій, а Марья Петровна хлопочетъ съ Анисьей въ кухн или въ столовой. Можетъ быть, у нихъ гости: докторъ или другой кто зашелъ навстить больнаго, а всего врне, что изъ чужихъ ужь никого нтъ, такъ какъ Николаю Ивановичу поздно бодрствовать нельзя. Во всякомъ случа можно наврное сказать, что Аня тамъ и что теперь самое удобное время заглянуть въ ея комнату и уйти никмъ незамченнымъ.

Придвигая скамейку изъ-подъ липы къ стн, князь повторялъ себ, что только взглянетъ и тотчасъ же спрыгнетъ назадъ и уйдетъ. Только взглянетъ, чтобъ имть понятіе о томъ, какъ она живетъ… То, что онъ видлъ тамъ, гд принималъ его Николай Ивановичъ, такъ мало гармонировало съ нею, все это было такъ пошло, убого и грубо, ни на чемъ не лежало отпечатка ея присутствія, она казалась тамъ гостьей и какъ-то странно было ее видть выходящей изъ заднихъ комнатъ, безъ шляпы и перчатокъ, въ домашнемъ костюм. Каждую минуту казалось, что вотъ-вотъ она сейчасъ встанетъ, распростится со всми и уйдетъ. Какъ устроилась она въ уголк, отведенномъ исключительно для нея, гд она одна, гд проходитъ вся ея внутренняя жизнь, гд она, можетъ быть, думаетъ о немъ?… ‘Только взглянуть на этотъ уголокъ, чтобъ потомъ жить воспоминаніемъ о немъ, только взглянуть!’ — повторялъ онъ себ мысленно, вскакивая на скамейку въ такомъ волненіи и съ такимъ восторгомъ, какъ будто его ждетъ давно условленное свиданіе. Сердце его билось такъ сильно, что духъ захватывало, и успокоилось только тогда, когда, окинувъ всю комнату быстрымъ и пытливымъ взглядомъ, онъ убдился, что въ ней никого нтъ. Тогда онъ перевелъ дыханіе, облокотился обими руками на подоконникъ и сталъ медленно, съ наслажденіемъ всматриваться въ кровать, блвшуюся въ отдаленномъ углу, въ простенькій коммодъ рядомъ, съ лампой подъ темнымъ абажуромъ, оттуда онъ перевелъ взглядъ на ломберный столъ, покрытый зеленымъ сукномъ, съ письменными принадлежностями. Тутъ у стны были прибиты дв грубыя деревянныя полки съ книгами. Дальніе выглядывалъ край туалетнаго стола. Блыя, выштукатуренныя стны, совсмъ голыя (Аня давно заставила Марью Петровну убрать отсюда портреты, засиженныя мухами, бездлушки и прочія украшенія), придавали комнат отпечатокъ строгой чистоты и двственности монашеской кельи. На него пахнуло фіалками, и онъ увидлъ совсмъ близко отъ себя, такъ близко, что можно было, не протягивая руки, взять его, тотъ самый букетъ фіалокъ въ стакан съ водой, который онъ утромъ видлъ на окн. Теперь цвты стояли на кругломъ столик, между открытой книгой и корзинкой съ начатымъ шитьемъ.

Она, можетъ быть, для того переставила ихъ съ окна къ себ поближе, чтобъ чаще наклоняться къ нимъ и прикасаться къ нимъ губами, какъ она длала съ тмъ букетомъ, который онъ ей далъ въ тотъ памятный вечеръ посл спектакля.

Князь взялъ стаканъ съ фіалками, приникъ къ нему лицомъ и долго вдыхалъ въ себя ихъ свжесть и ароматъ, постепенно пьяня подъ наплывомъ страсти, жгучей струей проникающей въ него вмст съ этимъ ароматомъ. Опомнился онъ и дрожащей рукой поставилъ стаканъ на прежнее мсто тогда только, когда за стной раздались шаги и растворилась дверь съ той стороны, гд онъ и не подозрвалъ, что есть дверь.

Онъ тотчасъ же узналъ эти шаги. Цвты онъ оторвалъ отъ губъ и поставилъ на прежнее мсто, но оторваться отъ окна и бжать прочь отсюда, не увидавши ее, у него не хватило силъ и, откинувшись за занавску, онъ продолжалъ смотрть. Она вошла, спокойная и серьезная, съ озабоченнымъ выраженіемъ въ задумчивыхъ глазахъ, и, притворивъ за собою дверь, оглянулась по сторонамъ машинальнымъ взглядомъ человка, не ршившаго еще, на какое именно занятіе употребить т нсколько часовъ, которые ему предстоитъ провести въ одиночеств. Взглядъ ея скользнулъ мимо полокъ съ книгами, не останавливаясь, а затмъ мимоходомъ глянула она и на открытое окно. А затмъ, постоявъ съ минуту въ раздумыі, она взяла съ коммода лампу, поставила ее на письменный столъ и раскрыла бюваръ. Но прежде чмъ начать писать, она откинулась на спинку стула и устремила долгій, пристальный взглядъ на занавску у окна, изъ-за которой онъ смотрлъ на нее.

Она сдлала это безсознательно. Предполагать, что онъ тутъ, что странное, непонятное смятеніе, овладвшее ею съ той минуты, какъ она переступила порогъ этой комнаты, происходитъ оттого, что онъ не спускаетъ съ нея страстнаго взгляда,— предполагать этого она не могла: лампа была отнесена къ другому окну и у того, гд онъ стоялъ, сдлалось такъ темно, что надо было подойти совсмъ близко, чтобъ его увидть. Теперь страхъ иного рода смущалъ его душу: страшно было не выдержать, кинуться къ ней, высказать ей свою любовь,— вотъ что было страшно.

Ихъ раздлялъ только подоконникъ. Никогда еще она не была такъ близко отъ него, никогда не были они такъ одни съ тхъ поръ, какъ любили другъ друга… Между ними нтъ чужихъ, онъ можетъ смотрть на нее безъ притворнаго равнодушія, не падвая маски холодной вжливости… Онъ можетъ совсмъ, совсмъ забыться, глядя на нее, и хоть одну минуту жить иллюзіей, что она его, что никто не отниметъ ее у него…

Въ ум мутилось, воля слабла и мысли сосредоточивались на одномъ представленіи — на подоконник, который такъ легко было перешагнуть, чтобъ очутиться у ея ногъ. Она его не прогонитъ, нтъ! Она не разсердится, не испугается… Она будетъ счастлива, потому что любитъ его, любитъ… Услышать отъ нея это признаніе, чтобъ уже не сомнваться, чтобъ знать, быть увреннымъ, и. тогда… тогда все равно…

Онъ безсознательно опустилъ голову на руки, не стараясь больше скрываться и не думая о томъ, что будетъ, когда она его увидитъ. Мысли все больше и больше путались. Порой казалось, что все это сонъ, что онъ сейчасъ проснется и все исчезнетъ. И она исчезнетъ… раньше чмъ онъ ей успетъ сказать… И никогда не узнаетъ она, какъ онъ ее любитъ, никогда! Сердце болзненно щемило, но онъ повторялъ себ, что это такъ и слдуетъ: надо уйти, чтобъ она не знала… Надо уйти. Надо перестать на нее смотрть, надо уйти туда, гд ея нтъ, вотъ что надо. Но онъ не могъ. Теперь одного только хотлось, чтобъ эта минута, вотъ именно та, которую онъ теперь переживаетъ, длилась вчно… И чтобъ она знала, какъ онъ ее любитъ… чтобъ только знала, ничего больше!

Онъ видлъ ее отлично. Она писала, низко наклонившись къ бумаг, свтъ изъ-подъ абажура мягкимъ и ровнымъ блескомъ ложился на ея блдное, похудвшее личико, съ опущенными рсницами. Ей тоже было тоскливо и жутко, и мыслей въ голов не было. Рука судорожно двигалась по бумаг, машинально выводя слова и фразы безъ смысла. Наконецъ, не стало больше силъ бороться съ непонятнымъ смятеніемъ, охватывающимъ все ея существо, перо выскользнуло изъ пальцевъ и, оттолкнувъ отъ себя бюваръ, она медленно поднялась съ мста и, пожимаясь отъ нервной дрожи, подошла къ открытому окну, у котораго онъ ее ждалъ…

ГЛАВА IX.

У предводителя былъ вечеръ. Въ ожиданіи картъ, общество разбилось на группы и во всхъ углахъ залы, большой гостиной съ дверью, отворенной на балконъ, а также въ кабинет хозяина, шли оживленные разговоры.

— Онъ хочетъ на ней жениться.

— Что вы?

— А княгиню-то куда онъ днетъ?

— Разведется съ нею, теперь это легко.

— А знаете, mesdames, это очень печальная исторія: княгиня такая добрая и почтенная женщина, ее нельзя не уважать.

— Разумется, она очень жалка, но кто же виноватъ? Вольно же было выходить за человка, который гораздо моложе ея, да еще красавецъ, къ тому же.

— Правда, правда, она ему въ матери годится.

— Нтъ, барышня-то, барышня-то какова!— толковали въ другой групп.

— Д-а-а-а! Эта ужь изъ передовыхъ, изъ самыхъ, что ни на есть, передовыхъ. Отлично съумла пристроиться.

— И какъ скоро! Давно ли она сюда пріхала…

— У нихъ это, говорятъ, съ прошлаго года продолжается.

— Раньше, раньше, гораздо раньше… Три года тому назадъ онъ здилъ въ Парижъ, они тамъ и познакомились.

— Вотъ какъ! Такъ она, значитъ, для него сюда пріхала, а не для отца?

— Разумется, для него.

— А помните въ начал про мужа ея матери говорили, будто между ними что-то такое?

— То само собою.

— Одно другому не мшаетъ.

— Разумется, не мшаетъ. Я знала одну двицу, которая разомъ въ троихъ была влюблена и вышла замужъ за четвертаго.

— Знаете, мн что-то не врится, чтобъ князь на ней женился

— Для чего же онъ о развод-то хлопочетъ?

— Да кто это говоритъ?

— Вс говорятъ.

— Да кто именно?

— Кто бы ни говорилъ, не все ли равно.

— Извините, это вовсе не все равно. Если, напримръ, вы это отъ Стрыжова слышали…

— Помилуйте! Не всегда же Стрыжовъ вретъ и, наконецъ, кому же и знать, какъ не ему, вдь, онъ у нихъ свой человкъ, князь ему вс свои тайны повряетъ.

— Оно такъ-то такъ.

А дв дамочки, отойдя въ сторону, таинственно шептались и все о томъ же.

— Ужь и послдствія оказываются.

— Что вы?!

— Право. Я знаю это изъ самыхъ врныхъ источниковъ. Къ моей Даш ходитъ знакомая прачка, которая живетъ у попадьи, а въ попадь этой частенько забгаетъ прислуга Астафьевыхъ, то-есть не та самая, что у нихъ, а кума ея.

— Такъ вотъ онъ почему съ разводомъ-то торопится!

— Именно поэтому.

Въ кабинет вопросъ дня обсуждался съ другой стороны.

— Въ Питеръ, говорятъ, отбываетъ.

— Зачмъ? Вызываютъ, врно?

— Не вызываютъ, а самъ вызывается. Отпускъ просилъ, по семейнымъ обстоятельствамъ.

— По семейнымъ обстоятельствамъ! Ха, ха, ха! Слышите, господа, какую штуку Андрей Ивановичъ отмочилъ? Говоритъ, что нашъ князь по семейнымъ обстоятельствамъ въ Петербургъ узжаетъ.

— Что-жь, разв не правда? Вдь, онъ, говорятъ, разводиться хочетъ,— самое, что ни на есть, семейное обстоятельство.

— Правда, правда! Ха, ха, ха! Уморили, ей-Богу, уморили!

— А обстоятельства-то здсь остаются или съ нимъ отправляются?

— Должно быть, что здсь. Пока, знаете, все не устроится.

— Да чему устраиваться-то?

— Разв вы не слыхали? Вдь, онъ формальный разводъ желаетъ получить.

— Нууу!!

— Честное слово. Да вотъ, спросите у прокурора, онъ ужь наврное знаетъ, вдь, это по его части.

— Вовсе нтъ, разводы черезъ консисторію длаются.

— А вотъ мы сейчасъ узнаемъ. Евгеній Николаевичъ, совтовался съ вами нашъ князь насчетъ развода?

Прокуроръ, который только что вошелъ сюда и не присутствовалъ при начал разговора, скорчилъ изумленную физіономію.

— Насчетъ развода?… Кому разводъ?

— А разв князь еще къ вамъ не обращался?

— Во-первыхъ, я вернулся только сегодня и не имлъ еще удовольствія видться съ княземъ, а, во-вторыхъ, я ровно ничего не понимаю: кого вы тутъ разводите и съ кмъ?

Ему поспшили объяснить, что во время его трехнедльнаго отсутствія въ город завязался преинтересный романъ: губернаторъ влюбился въ Астафьеву и хочетъ развестись съ женой, чтобъ на ней жениться.

— Кто это распускаетъ такую чепуху?— засмялся прокуроръ.

Но сплетня успла уже такъ расползтись, по городу и такой темной, непроницаемой стью опутывала всхъ, причастныхъ въ ней, что добраться до корня не было уже никакой возможности.

Впрочемъ, въ кабинет ко всей этой интересной исторіи относились далеко, не такъ страстно, какъ въ другихъ комнатахъ, гд стрекотали наперерывъ дамы, здсь, между мужчинами, скептическіе взгляды прокурора тотчасъ же нашли себ горячихъ послдователей и каждый поторопился заявить, что все это бабьи сплетни, ничего больше, что серьезнымъ людямъ заниматься такими пустяками не стоитъ и что если даже и допустить, что князь влюбленъ въ Астафьеву, то какое кому до этого дло? Человкъ онъ молодой, почему ему и не влюбляться? Да. и вообще вся эта исторія сама по себ выденнаго яйца не стоитъ, и еслибъ не слухи о развод…

Но при этомъ слов прокуроръ такъ иронически усмхнулся, что вс немедленно поняли нелпость этого предположенія.

— Какой тамъ разводъ! И на что разводъ?— раздавалось со всхъ сторонъ.

Слухъ этотъ, пущенный по городу какимъ-то шутникомъ, вроятно, на смхъ, чтобъ посмотрть, что изъ этого произойдетъ,— слухъ этотъ не выдерживалъ ни малйшей критики: до такой степени онъ былъ нелпъ и неправдоподобенъ.

— Разводиться изъ-за дочери какого-то ссыльнаго учителишки! Стоитъ! Нечего сказать!

— Такую сложную и дорогую канитель заводить! Скандалъ на всю Россію изъ-за двчонки, да это курамъ на смхъ!

— Срамиться передъ обществомъ, компрометироваться передъ начальствомъ, возстановлять противъ себя все родство жены…

— И какое родство!

— Еще бы! Кто же не знаетъ, что онъ ей всмъ обязанъ.

— Кабы не она, торчать бы ему до сихъ поръ совтникомъ губернскаго правленія въ С—въ, много-много, что вице-губернаторомъ бы гд-нибудь сдлали!

— Да ему и не дадутъ развода, еслибъ онъ даже захотлъ.

— Какъ не дадутъ?

— Очень просто. Скажутъ, чтобъ не дурачился, да и все тутъ. Вдь, это онъ здсь фордыбачится, первое лицо въ губерніи и все прочее, въ собор отдльно на коврик, стоитъ и персону изъ себя изображаетъ, а тамъ, въ Питер-то, не очень-то съ ними церемонятся. Видалъ я ихъ, этихъ губернаторовъ то, въ пріемной министра: какъ и вс прочіе, по стнк стоятъ, въ струнку вытянувшись. Иного въ кабинет такъ распекутъ, что весь красный, какъ ракъ, оттуда выйдетъ и лицо все въ поту.

— Оно такъ-то такъ,— согласились вс.

И, успокоившись на утшительномъ предположеніи, что начальство не допуститъ князя сдлать глупость, еслибъ онъ даже этого и захотлъ, спорящіе мирно услись за карточные столы, а прокуроръ отправился въ гостиную отыскивать хозяйку, съ которой еще не видался.

Софья Львовна ему очень обрадовалась, даже особенно какъ-то обрадовалась, и такъ горячо пожимала его руку, такъ много разъ повторяла, что она очень, очень рада его видть, что сомнваться въ томъ, что онъ ей нуженъ, не было никакой возможности.

Она только что усадила послднихъ четырехъ дамъ за карты и, предовольная тмъ, что до ужина можетъ не думать про гостей, наполнявшихъ домъ, объявила прокурору, что ей надо о многомъ съ нимъ переговорить.

— Еслибъ вы знали, съ какимъ нетерпніемъ мы ожидали вашего прізда! Я посылала узнавать на вашу квартиру, когда васъ ждутъ… Вамъ говорили?

Да, ему сказали, и вотъ, только что пріхалъ, тотчасъ явился.

— Гд вы такъ долго пропадали?— спрашивала она, отдаляясь съ нимъ подальше отъ любопытныхъ глазъ и ушей.

Она говорила съ несвойственнымъ ей оживленіемъ и, вообще, казалась такъ взволнована, что прокуроръ навострилъ уши.

— Гд вы пропадали?— повторила она.

— Пропадалъ все тамъ же.

Онъ назвалъ уздный городъ на одной изъ отдаленнйшихъ окраинъ губерніи.

— Кого вы видли по прізд? Про князя съ Астафьевой слышали, врно?— И, не дождавшись отвта:— Постойте, здсь не удобно объ этомъ разговаривать, пойдемте на балконъ, мы тамъ будемъ одни.

— Простудиться не боитесь?— спросилъ онъ, слдуя за нею въ растворенную дверь длиннаго и узкаго балкона съ колоннами, украшавшаго фасадъ стариннаго дома Гальскихъ.— Вы такъ легко одты,— прибавилъ онъ, фамильярно дотрагиваясь до кружевной перелинки, покрывающей ея костлявыя плечи.

— Ничего.

Она была слишкомъ взволнована, чтобъ чувствовать холодъ. Да холода и не было. Ночь была тихая, звздная и пахло сиренью. Балконъ выходилъ на густой, запущенный садъ, спускавшійся къ рк. Обыкновенно Гальскіе проводили лто за границей и домъ въ N имъ былъ нуженъ только на зимнее время. Въ этомъ году дла задержали ихъ здсь дольше обыкновеннаго, но задержка вышла непредвиднная, садовника достать было негд и садъ остался въ томъ же самомъ запущенномъ состояніи, въ какомъ онъ находился во время отсутствія хозяевъ. Онъ былъ отъ этого, можетъ быть, во сто разъ прелестне, но продираться сквозь спутанныя втви дикаго кустарника, волочить нарядные шіейфы по аллеямъ, заросшимъ бурьяномъ, шиповникомъ и репейникомъ, полынью и тому подобными сорными травами, было такъ неудобно, что наслаждалась имъ одна только многочисленная дворня. Софья Львовна со смхомъ увряла, что въ садъ не ходитъ, потому что для такого сада нужны особенные костюмы, но что за то старый садъ самъ къ нимъ приходитъ, и, дйствительно, во всемъ дом не было окна, въ которое не врывались бы душистыя втви цвтущей сирени, черемухи, блой акаціи.

Но сегодня Софь Львовн было не до сирени, не до звздъ и не до соловья, щелкавшаго вдали, въ чащ заглохшаго сада. Никогда еще прокуроръ не видлъ ее въ такой ажитаціи, а давно ужь были они знакомы, цлыхъ пять лтъ, съ тхъ поръ, какъ онъ поступилъ сюда на службу. И видлъ онъ Софью Львовну въ разныхъ положеніяхъ, при всевозможныхъ передрягахъ, грустныхъ и радостныхъ. Въ качеств одного изъ ближайшихъ ея пріятелей, онъ принималъ горячее участіе во всхъ ея волненіяхъ, радовался вмст съ нею, когда брата ея выбрали предводителемъ, возмущался и негодовалъ на предшественника князя Немирова, во время непріятной, кляузной исторіи между предводителемъ и губернаторомъ, продолжавшейся такъ долго и осложнившейся такимъ множествомъ побочныхъ обстоятельствъ, доносовъ и сплетенъ, что, въ конц-концовъ, даже и начальство ничего не могло разобрать и чуть было обоихъ не отдало подъ судъ. Тогда двица Гальская, по совту прокурора, здила въ Петербургъ и такъ ловко тамъ дйствовала, что врага ихъ причислили къ министерству, а на его мсто назначили эту ‘милйшую, симпатичную личность, князя Аркадія Немирова, un homme tout fait comme il faut, un vrai dgentelemen’, какъ писала она брату.

Съ княгиней сестра предводителя сдружилась съ перваго же раза. Между ними было столько общаго! То же воспитаніе, т же связи въ большомъ свт, т же взгляды на то, что можно и чего нельзя. Правда, что во всемъ прочемъ он представляли полнйшій контрастъ, умъ, характеръ, сердце,— все было у нихъ діаметрально-противуположное, и временами княгиня такъ боялась Гальской, а Гальская такъ презирала княгиню, что имъ было непріятно встрчаться, но, вообще, он слыли большими друзьями.

Въ город болтали, будто Гальская неравнодушна къ князю Немирову и безбожно тратится на косметики, чтобъ его плнить, но это была неправда, уже потому неправда, что на такое глупое чувство, какъ любовь, она была положительно неспособна, но у нея до сихъ поръ была склонность къ сильнымъ ощущеніямъ, это такъ, и при случа она не отказывала себ въ удовольствіи ихъ испытывать, настолько, разумется, насколько это было возможно безъ компрометирующихъ ея репутацію послдствій. Было въ ея жизни нчто врод романа съ однимъ attach d’ambassade, очень красивымъ испанцемъ, который неподражаемо плъ романсы, акомпанируя себ на гитар, и восхитительно повязывалъ галстухъ, а цвтъ лица имлъ зеленовато-желтый, какъ у мавра. Увлекалась она также одно время jeune premier’омъ Михайловскаго театра, который превосходно изображалъ на сцен герцоговъ, маркизовъ и графовъ. Разсказывали также объ ея, будто бы, близкихъ отношеніяхъ къ одному интересному флигель-адъютанту, погибшему на войн смертью героя.

Князь Немировъ напоминалъ двиц Гальской и attach d’ambassade, и актера Михайловскаго театра, и героя флигель-адъютанта, а, кром того, въ немъ было еще что-то такое свое, особенно изящное, красивое, благородное и до высочайшей степени обаятельное. Интересно было вызывать его на откровенность, быть повренной его страстишекъ и увлеченій. Увлеченія эти были такъ мимолетны! Гальская отлично знала, что, натшившись вдоволь съ которой-нибудь изъ туземныхъ сиренъ, онъ съ нею же, съ Софьей Львовной, будетъ смяться надъ предметомъ своей страсти.

Но съ появленіемъ Ани на N-скій горизонтъ Гальская забезпокоилась. Эта странная двушка, съ выразительными глазами и подвижной физіономіей, про которую вс говорили, что она не красавица и даже не хорошенькая, но лучше, чмъ красавица, эта двушка съ самоувренными манерами, звучнымъ голосомъ и яснымъ взглядомъ, не принадлежавшая ни въ какому слою общества, но чувствовавшая себя везд на своемъ мст, въ которой было столько же гордости, сколько и простоты, столько же ума, сколько дтской наивности, въ устахъ которой низкія и вульгарныя выраженія выходили только сильными и типичными, а т слова, что принято считать неприличными, дышали двственной чистотой, эта двушка, которая никогда не скрывала ни своихъ мыслей, ни чувствъ и всегда говорила то, что думала, а, между тмъ, казалась загадочной: такъ много чуялось въ ней не досказаннаго, не выясненнаго, такая глубина чувствъ и столько еще непочатыхъ силъ таились въ ней, и такихъ силъ и чувствъ, въ которыхъ она сама не отдавала себ отчета, эта двушка, отъ которой каждую минуту можно было ожидать что-нибудь новое, оригинальное, что-нибудь такое, на что другія не способны, съ первой же встрчи возбудила серьезныя опасенія въ пріятельниц князя Немирова. Опасенія эти сбылись, надо было быть слпымъ, чтобъ не замтить разницу между прежними увлеченіями князя и этимъ, и не понять, какъ опасно это увлеченіе.

Гальская понимала это какъ нельзя лучше и, оставшись наедин съ прокуроромъ, постаралась и его заставить это понять, а затмъ, прямо и рзво, съ безцеремонностью, свойственной людямъ, привыкшимъ приказывать, приступила въ изложенію своего щекотливаго требованія.

— Вы намъ должны помочь, Евгеній Николаевичъ, вы должны такъ устроить, чтобъ этого Астафьева выслали въ другую губернію. Надо разлучить князя съ этой особой, это единственное спасеніе…

— Да чего вы, собственно, опасаетесь, я не понимаю?— спросилъ прокуроръ.

— Всего,— произнесла она отрывисто.— Это страсть, понимаете ли вы, страсть! Une vraie passion… Каждую минуту отъ него можно ждать какой-нибудь безумной выходки… Въ такомъ нравственномъ состояніи ничего не стоитъ совершить преступленіе,— прибавила она въ полголоса и какъ бы про себя.

Прокуроръ слушалъ внимательно, глубокомысленно выпятивъ нижнюю губу и скосивъ глаза въ сторону.

Помолчавъ немного, она продолжала:

— Послднее время онъ спокойне. Это съ тхъ поръ, какъ ему пришла мысль о развод. Вы, врно, слышали? Весь городъ объ этомъ говоритъ.

— Кому же повряетъ онъ свои планы?— полюбопытствовалъ прокуроръ.

— Кому?— съ усмшкой переспросила она.— Да всмъ, qui veut l’entendre. Онъ и со мной объ этомъ говорилъ, и съ докторомъ. Эта мысль о развод сдлалась его ide fixe… Вчера телеграфировалъ въ Петербургъ, чтобъ ему дали отпускъ, хочетъ тамъ съ разными дльцами по этой части совтоваться. Мы съ Стрыжовымъ условились ему не противорчить. Совтую и вамъ сдлать тоже самое, когда онъ къ вамъ обратится…

— Ко мн? Съ какой стати ему ко мн обращаться? Мы вовсе не такъ близки…

— Это ничего не значитъ, онъ говорилъ мн надняхъ, что ждетъ съ нетерпніемъ вашего возвращенія, чтобъ посовтоваться съ вами. Онъ даже прибавилъ къ этому, что не удетъ, пока васъ здсь не будетъ. Вроятно, желаетъ поручить вашему попеченію свою возлюбленную и ея интересную семью, — иронически усмхнулась она.— Доктору онъ не довряетъ настолько, а мн такого порученія дать не сметъ, довольно и того, что я взяла на себя приготовить княгиню…

— Вы ей скажете, что онъ хочетъ съ нею разводиться?!— изумился прокуроръ.

— Надюсь, что до этого не дойдетъ, но отказаться исполнить просьбу я не могла, это была единственная возможность удержать его отъ непоправимой глупости — самому во всемъ ей сознаться.

— Часто онъ видится съ той, съ Астафьевой? Дома или у ея отца? Или въ другомъ мст? Гд? Вы не знаете, гд именно?— допытывался прокуроръ съ настойчивостью истаго слдователя.

— Богъ ихъ знаетъ! Стрыжовъ какъ ни старался, однако, до сихъ поръ прослдить этого не могъ. Но, должно быть, гд-нибудь да видятся… Впрочемъ, это Стрыжовъ говоритъ,— поспшила оговориться Софья Львовна,— ему, можетъ быть, такъ кажется. Вообще, во всемъ, что до нея касается, я ему не довряю, онъ до сихъ поръ къ ней неравнодушенъ и одинъ день ему одно представляется, другой день — другое… Здсь со слезами на глазахъ божится и клянется, что между ею и княземъ, кром чистой и идеальной любви, ничего нтъ, а по городу распускаетъ совсмъ другое, и вдругъ, ни съ того, ни съ сего, ссоры зативаетъ изъ-за нея, драки даже… третьяго дня, въ клуб, вызвалъ на дуэль Пнкина за то, что тотъ началъ подтрунивать надъ нею и какіе-то грязные намеки длать на ея счетъ… шумъ, гвалтъ, глупыя объясненія… оба были пьяны, конечно, и ихъ безъ большаго труда удалось помирить, но, вдь, тмъ не мене, имя князя было тутъ замшано, вотъ что скверно.

— А вы что думаете насчетъ ихъ отношеній?— усмхнулся прокуроръ.

— Я думаю, что это ршительно все равно, видятся ли они, или нтъ, est elle sa maitresse ou non,— это безразлично,— возразила она съ возрастающимъ раздраженіемъ.— Фактъ тотъ, что онъ любитъ ее такъ, какъ никогда не любилъ, и готовъ погубить себя изъ-за нея… этого достаточно.

И снова возвращаясь къ взлелянному плану, который ей не давали развить до конца, она продолжала ршительнымъ тономъ, пристально смотря на своего собесдника и рзко отчеканивая каждое слово:

— Выпроводить ихъ надо отсюда, другаго выхода нтъ… водворить въ тотъ городъ, гд ему назначено жить. Вдь, что онъ здсь, это особенная милость начальства.

Ей было извстно ршительно все, что касалось Астафьева, но названіе того города, куда онъ былъ водворенъ на жительство, она запамятовала. Городъ этотъ былъ такъ ничтоженъ и находился на такомъ далекомъ разстояніи отъ N, что даже и прокуроръ не вдругъ про него вспомнилъ.

— Хотя бы туда выслать его на первое время, чтобъ, по возвращеніи изъ Петербурга, князь не нашелъ бы ее здсь, а тамъ можно устроить, чтобъ ихъ услали еще дальше. Вамъ это ничего не стоитъ, Евгеній Николаевичъ.

На этотъ разъ ее не прерывали и терпливо выслушали до конца, но при этомъ прокуроръ какъ-то двусмысленно улыбался, какъ будто его забавляло ея волненіе, а можетъ быть, онъ внутренно смялся новой комбинаціи, зарождающейся въ его сообразительномъ ум. Но она была въ такомъ азарт, что ничего не замчала, и продолжала выражать вслухъ свои опасенія.

— Всего хуже то, что намреніе его можетъ осуществиться. Княгиню гораздо легче склонить на разводъ, чмъ кажется…

— Вы думаете?

— Я въ этомъ уврена. Надо знать эту женщину, во-первыхъ, она глупа, это вс видятъ и знаютъ, но, кром того, она помшана на великодушіи, жертвахъ и тому подобныхъ глупостяхъ. Мужа своего она боготворитъ и на все пойдетъ изъ любви къ нему… О, съ этой стороны имъ препятствій не будетъ! А тамъ, въ Петербург, Таманскій. Этотъ для своей падчерицы на все готовъ. Вотъ въ какомъ положеніи дло,— прибавила она и смолкла въ ожиданіи отвта.

Но прокуроръ молчалъ и, упершись взглядомъ въ чернйшій передъ нимъ садъ, такъ глубоко задумался, что ей надо было слегка дотронуться до его плеча, чтобъ заставить его очнуться.

— Что же, Евгеній Николаевичъ, ршаетесь вы намъ помочь или нтъ?— спросила она.

Въ голос ея звучало замтное раздраженіе, молчаніе собесдника начинало ее безпокоить. Онъ быстро повернулся и, взявъ ея руку, съ чувствомъ ее пожалъ.

— Дорогая Софья Львовна! еслибъ вы только знали, какъ мн прискорбно!

Предисловіе это подйствовало на нее очень непріятно.

— Ну, и что-жь?— прервала она его съ досадой.

— Не могу я, дорогая Софья Львовна, исполнить ваше желаніе, всей бы душой радъ, но не могу.

Онъ скорчилъ печальную мину и опустилъ глаза къ полу, чтобъ не встрчаться съ пытливымъ взглядомъ, устремленнымъ на него.

— Во-первыхъ, вы ужасно преувеличиваете данную намъ власть, мы можемъ, конечно, въ извстныхъ случаяхъ, дйствовать самостоятельно, но это сопряжено почти всегда съ отвтственностью и, вообще, я лично такой врагъ всякаго шума, огласки, что на такого рода ршительныя мры положительно неспособенъ, это во-первыхъ, а во-вторыхъ, я вамъ долженъ сказать, что съ сегодняшняго дня между мною и Астафьевымъ не существуетъ больше никакихъ оффиціальныхъ отношеній…

Онъ остановился на минуту, чтобъ насладиться недоумніемъ, выражавшимся на лиц его слушательницы, а затмъ продолжалъ со вздохомъ:

— Астафьеву разршено жить, гд ему угодно, и надзоръ съ него снятъ. Не знаю, извстно ли это князю, онъ всегда получаетъ почту нсколькими часами позже, чмъ я. У меня писарекъ одинъ рядомъ съ почтамтомъ живетъ и раньше всхъ забираетъ все, что приходитъ на мое имя.

— Что же теперь длать?!

Ужь по одному этому возгласу можно было судить, какъ улыбался Софь Львовн проектъ высылки Астафьева изъ N и какъ уповала она на содйствіе прокурора.

Онъ пожалъ плечами.

— Не знаю, право, что вамъ и посовтовать. Впрочемъ, я долженъ сказать, что смотрю нсколько иначе, чмъ вы, на всю эту исторію. Я настолько знаю князя и настолько уважаю его… вдь, онъ замчательно умный человкъ, и, право же, не-врится какъ-то, чтобъ изъ его романа съ этой двицей вышло что-нибудь серьезное… Avant tout c’est ridicule, губернаторъ и вдругъ… Нтъ, я даже и представить себ не могу!… Ну, занимай онъ другой постъ, не требующій такой представительности, респектабельности… будь онъ военный, напримръ, полковой командиръ или дивизіонный даже, можно было бы скоре допустить…

И въ подтвержденіе своихъ сомнній онъ краснорчиво развелъ руками.

— Да говорятъ же вамъ, что онъ просилъ меня приготовить княгиню къ мысли о развод!— волновалась Гальская.— Какихъ вамъ еще доказательствъ?

— Но, вдь, вы сами же сознаете, что надо только выгадать время?

— Eh bien?

— Mais il faut le lasser partir, voila tout, тамъ… да тамъ ему въ глаза расхохочутся при первомъ слов о развод, тамъ ему договорить не дадутъ.

— Вы думаете?

— Я въ этомъ увренъ. Да вы только представьте себ: вдь, ему тамъ шагу нельзя ступить, чтобъ не наткнуться на кого-нибудь изъ родственниковъ княгини. Эта мысль о развод, mais cela fera un tapage! Нтъ, нтъ, съ такими женами не разводятся, Софья Львовна, — прибавилъ онъ, покачивая головой. И, помолчавъ немного, онъ продолжалъ, съ усмшкой заглядывая ей въ глаза:— Сознайтесь, qu’il y a du Стрыжовъ l dedans? Я сейчасъ его видлъ у васъ въ билліардной, такъ и сіяетъ… сейчасъ видно, что по уши втянуть въ какую-нибудь сложную интригу…

— Да что же за цль, помилуйте!

— Цль?— со смхомъ переспросилъ прокуроръ.— О, цль у него есть и, надо ему отдать справедливость, онъ достигаетъ ея какъ нельзя лучше, посмотрите, какъ у васъ сегодня оживленно, какъ вс разговорчивы и какой у всхъ довольный видъ…

— Знаете,— продолжалъ, помолчавъ немного, прокуроръ,— я не люблю Стрыжова и нахожу его человкомъ опаснымъ и не достойнымъ ни малйшаго уваженія, а, между тмъ, надо признаться, что, вдь, безъ него здсь было бы такъ скучно, такъ скучно, что хоть повситься, такъ въ ту же пору, parole d’honneur!

Гальская промолчала на это, но въ душ не могла не сознаться, что прокуроръ отчасти правъ.

Глава X.

Николай Ивановичъ только что поднялся съ постели. Былъ одиннадцатый часъ утра. Онъ сидлъ въ большомъ кресл, придвинутомъ къ открытому окну, и съ нетерпніемъ, свойственнымъ выздоравливающему, ждалъ завтрака. Яркій майскій день, пробиваясь сквозь блую коленкоровую стору, спущенную передъ открытымъ окномъ, озарялъ ослпительнымъ блескомъ маленькую гостиную, временно превращенную въ спальню. Пронизываясь въ тхъ мстахъ, гд стора не плотно прилегала къ стн, золотые лучи солнца горли трепетными пятнами на халат хозяина, задвая, при каждомъ его движеніи, то клокъ его сдыхъ длинныхъ волосъ, откинутыхъ назадъ съ высокаго, перерзаннаго морщинами лба, то блдныя похудвшія руки, перебгали они также по накрытому столику, стоявшему передъ нимъ, весело переливаясь разноцвтными искорками на стекл и фаянс незатйливаго прибора. Зацпляли эти лучи мимоходомъ и кошку, Фисташку, пріютившуюся на колнахъ Николая Ивановича.

Фисташка проявилась въ дом во время болзни хозяина и такъ упорно противилась усиліямъ Анисьи отвадить ее отъ посщеній ихъ кухни, что, наконецъ, ее прискучило выгонять и она мало-по-малу окончательно водворилась здсь на постоянное жительство, стала безпрепятственно прогуливаться по столовой и по корридору, а. также проникла и въ комнату больнаго, который возъимлъ къ ней капризную слабость.

Это было безобразное животное, грязно-сроватаго цвта, съ желтыми, точно выжженными пятнами, длинное и худое, съ облзлой мстами шерстью отъ экскурсій по крышамъ и неудачныхъ столкновеній съ исконными врагами собачьей породы. При одномъ изъ этихъ столкновеній одно ухо у нея совсмъ отгрызли, да и другое порядкомъ таки обкарнали. Отсутствіе ушей придавало Фисташк нчто до высочайшей степени комичное, напоминающее забавную мордочку обезьяны.

Недаромъ старалась такъ настойчиво Фисташка вндриться въ домъ Марьи Петровны, предчувствовала, врно, какая счастливая перемна жизни ожидаетъ ее здсь. Николай Ивановичъ такъ привязался въ ней, что только тогда и спалъ спокойно, когда Фисташка, свернувшись клубочкомъ на его постели, грла ему ноги. Этого было достаточно, чтобъ и Аня, и Марья Петровна, и Анисья полюбили новую жиличку и кормили ее на убой. Въ благодарность за ласку и заступничество, Фисташка добрла не по днямъ, а по часамъ, и, по мр того, какъ отъ спокойной и привольной жизни заростали сдоватымъ пушкомъ облысвшія мста на ея тл, набиралась она самостоятельности и смлости настолько, что громкимъ и настойчивымъ мяуканьемъ изъявляла свои претензіи на блюдечко сливокъ съ блымъ хлбомъ, когда господа садились кушать чай, и, высмотрвъ себ уютное мстечко на чьихъ-нибудь колнахъ, смло прыгала на него и примащивалась тутъ, ни мало не заботясь о томъ, рады ли ей, или нтъ.

Въ описываемое нами утро Фисташка свернулась на колнахъ Николая Ивановича и, блаженно мля, подъ теплыми лучами майскаго солнышка, тихо мурлыкала, щуря свои желтые глаза. Хозяинъ же ея, слегка мучимый голодомъ, безпрестанно поглядывалъ на полурастворенную дверь въ столовую, изъ которой доносился вкусный запахъ изъ кухни.

— Сейчасъ, Фисташка, сейчасъ, кисурочка,— приговаривалъ онъ, лаская безобразную, безухую голову своей любимицы.— Сейчасъ намъ дадутъ покушать, глупая, сейчасъ… Что они тамъ такъ долго? Анисья!— позвалъ онъ, услышавъ шаги въ сосдней комнат и звонъ посуды у буфета.

— Чего вамъ?— откликнулись ему оттуда.

— Что-жь вы тамъ съ завтракомъ-то проклажаетесь?

— Сейчасъ, повремените маленько, я не ту говядину съ базара принесла, Марья Петровна побгла мнять… Вдь, вамъ бифтекъ надоть?

— Бифштексъ, бифштексъ. Да не пережарь, смотри, по намеднишному, надо, чтобъ съ кровью.

— Да ужь не безпокойтесь, я съ него таперича глазъ не спущу. Это намеднись меня въ переднюю вызвали съ доктора пальто сымать, онъ у меня и тово, пригорлъ маненечко.

— Ну, ладно, ладно, ступай себ, и какъ готово будетъ, такъ и неси.

На улиц загрохотали колеса. Николай Ивановичъ приподнялъ край сторы и выглянулъ изъ окна. Это ихъ приходскій священникъ отъ Михаила Архангела, отецъ Петръ, толстый и сдой, какъ лунь, въ широкополой ряс и рыжемъ подрясник, гладко натянутомъ на кругломъ, выпяченномъ брюх, халъ въ телжк на свой хуторокъ, подъ горой, въ двухъ верстахъ отъ города. Телжка была новая, сбруя блестла, лошадка была сытенькая и крпкая, у батюшки изсиня красныя щеки надулись отъ усилій ее сдерживать, чтобъ не пустилась вскачь, а чтобъ остановить ее передъ окномъ, изъ котораго выглядывалъ Астафьевъ, онъ долженъ былъ опрокинуться всмъ туловищемъ назадъ.

Когда, наконецъ, лошадь стала, онъ, не выпуская возжей изъ лвой руки, снялъ правой шляпу и освдомился о здоровья Николая Ивановича.

— Поправляетесь помаленечку?— спросилъ онъ съ привтливо-заискивающей улыбкой.

— Слава Богу. Вотъ только эта слабость проклятая, а то бы ничего. А вы это куда?

— Да, вотъ, ребята намеднись сказывали, быдто тиролька наша заскучала, такъ провдать ее ду. Изъ аптеки разнаго снадобья прихватилъ, по указанію Семенъ Семеныча, на цлыхъ на шесть гривенъ. Онъ, Семенычъ-то, хоша только фельдшеръ, однако, и скотину пользовать не гнушается и даже не въ примръ лучше всякаго ученаго ветеринара. Я его хвалю за это, иная скотина полезне человка въ дом и тоже тварь Божія, и въ писаніи про нее сказано: ‘аще и скоты милуетъ’, помните? Вдь, намъ она, тиролька-то, если все посчитать, больше чмъ въ двсти рублей обошлась, не очень-то пріятно такой животины лишиться.

— Что за пріятность! Да она, можетъ, такъ?

— Дай-то Господи! А барышня ваша здорова?

— Ничего.

— Про Марью Петровну не спрашиваю. Забгала какъ-то къ намъ надняхъ… Цвтетъ!

— Что ей длается!— съ довольной усмшкой замтилъ Астафьевъ.— Каждую недлю фунтика на полтора жирку прибавляется, скоро въ дверь не влзетъ.

— Ужь вы скажете! Добрая она у васъ и безхитростная, вотъ что я вамъ доложу,— распространялся попъ, вынимая клтчатый платокъ изъ кармана и обтирая крупныя капли пота, выступившія на его лиц.— Давно ужь мы съ попадьей ее знаемъ, еще какъ въ двицахъ при матушк своей жила, и съ покойнымъ супругомъ, Василіемъ Никанорычемъ, вотъ какъ теперь съ вами… Крутенекъ былъ покойникъ, не тмъ будь помянутъ, житье ей за нимъ было несладкое, много горючихъ слезъ пролила, много горя всякаго и разоренія видла!… Я всегда говорю: ты пойми прежде, а потомъ и осуждай. Осуждать-то легко, если безъ понятія, а ты вникни… тоже, языкъ то насчетъ ближняго чесать, не очень-то похвалятъ за это, а надо и о спасеніи души позаботиться, чтобъ какъ здсь, такъ и тамъ, значитъ… Кто изъ насъ безъ грха? Такъ-то-съ.

— Кто безъ грха!— машинально согласился Николай Ивановичъ.

Онъ былъ слишкомъ занятъ мыслью о завтрак, чтобъ углубляться въ смыслъ пріятныхъ рчей о. Петра, который, видимо, гнулъ къ тому, чтобы привести его въ хорошее расположеніе духа, и затмъ совершенно неожиданно произнесъ:

— А мы къ вамъ съ просьбицей, Николай Ивановичъ,— проговорилъ онъ приниженно-заискивающимъ голосомъ.— Ужь не откажите, сдлайте ваше одолженіе!

— Что такое?

— Въ долгу не останемся, чмъ только можемъ… Ермолашка-то нашъ, вдь, опять на экзамен провалился.

— Ну! Изъ латыни, врно?

— Нтъ, изъ греческаго. Изъ латыни у него сошло съ грхомъ пополамъ, а вотъ въ греческомъ и сплоховалъ. Хотли ужь выгонять. Вдь, онъ, верзила этакій, второй годъ въ томъ же класс. Насилу переэкзаменовку я ему вымолилъ… со слезами, можно сказать. Вотъ они, дтки-то, каковы! Круглый годъ лнятся, шалберничаютъ, а родитель распинайся изъ-за нихъ.

— Вамъ что же отъ меня-то нужно? Чтобъ я имъ занялся, что ли?

— Да, ужь сдлайте ваше одолженіе, Николай Ивановичъ.

Онъ снялъ шляпу и наклонилъ голову, причемъ нечаянно передернулъ возжами. Лошадь рванулась впередъ, но ее тотчасъ же энергично осадили назадъ.

— Тпррру! Стой! Куда? Стой!

И, снова обращаясь къ Астафьеву, который съ улыбкой смотрлъ на эту сцену, онъ продолжалъ начатый разговоръ.

— Мы всмъ, чмъ только можемъ, какъ и въ запрошломъ году, когда вы его изъ латыни подготовили… Все, что Марья Петровна прикажетъ, и крупы, и муки, и овощей всякихъ… Въ новйшемъ году цвту на яблоняхъ — сила! Такого цвта старожилы и не запомнятъ… Если только червь не нападетъ, ну, тогда какихъ только угодно сортовъ, анисовки ли, титовки, чернаго ли дерева, Марья Петровна пусть только прізжаетъ, мы ей прямо въ корзины съ деревовъ накладемъ.

— Ладно, ладно, вотъ поправлюсь, деньковъ черезъ десять, тогда и присылайте вашего малаго.

— А также меду сотоваго и ягодъ на варенье, да на наливки, и всего прочаго,— продолжалъ попъ.

Николай Ивановичъ нетерпливо его прервалъ.

— Да ладно ужь, говорятъ вамъ, что ладно. Пусть тамъ Марья Петровна съ вашей попадьей разсчитывается.

— Я къ тому говорю, что намъ все это возможно, по той причин, что добра этого у насъ такъ много, что двать некуда, а вамъ по хозяйству безъ этого нельзя, и чмъ все это на базар за чистыя денежки пріобртать… Тпррррууу!

Лошаденка положительно дольше стоять не хотла и такъ рвалась впередъ, что попъ долженъ былъ ухватиться за края телжки, чтобъ не вывалиться изъ нея.

— Такъ можно, значитъ, попадью вашимъ согласіемъ насчетъ Ермолашки порадовать?— спросилъ онъ, задыхаясь отъ усилій сдержать свою ретивую лошадку.

— Можно, можно. Отправляйтесь себ съ Богомъ, вдь, вамъ къ вечерн назадъ надо?

— Такъ мы къ вамъ Ермолашку на будущей недл предоставимъ.

— Предоставьте.— И, улыбнувшись новой мысли, блеснувшей у него въ ум:— У васъ, говорятъ, отъ тирольки телка есть?— спросилъ Николай Ивановичъ.

— Вы отъ кого слышали? Попадья, врно, Марь Петровн хвасталась? Телка — красота, одно слово, вся въ мать. И только возни съ ними, я вамъ скажу! Совсмъ другой уходъ требуется, что за нашими. Если, къ примру сказать, посл дойки ей вымя не обмыть, бда! Да чтобъ солома была всегда свжая и соли въ препорцію, а зимой пойло теплое, другаго и пить не станетъ. Мы съ попадьей думаемъ телку-то продать, право, ну ее въ Богу! Посдешь округъ такой деликатной скотины: такой за ней надо уходъ.

— Продайте намъ.

Попъ удивился этому предложенію.

— Вамъ? Такъ что-жь? Съ удовольствіемъ, — поспшилъ онъ прибавить, поразмысливъ немножко.— Вамъ, такъ вамъ, не все ли равно кому продавать?

— Мы замъ настоящую цну дадимъ.

— Что объ этомъ толковать!

— Я это потому придумалъ, что у насъ все равно доски да бревна такъ на двор валяются, безъ всякаго употребленія. Можно сарайчикъ за баней воздвигнуть, мста много.

— Мало ли у васъ мста! Вдь, покойный Василій Никанорычъ другой домъ, больше этого, собирался строить.

— Вотъ я и думаю: если теперь завести корову, какое это развлеченіе для Марьи Петровны будетъ!

— Еще бы не развлеченіе! Да хорошей хозяйк больше и удовольствія нтъ, какъ съ коровой. У меня попадья просто души въ нихъ не чаетъ. Лтомъ изъ хутора не выживешь, да и зимой, ни въ какой морозъ не удержишь ее дома какъ заскучаетъ по скотин, вьюга ли, мятель ли, ей все равно, безъ того не можетъ, чтобъ разъ въ недлю на хутор не побывать, на коровушекъ своихъ да на свиней не посмотрть. Послднее время къ свиньямъ пристрастилась. Тоже и за этой тварью уходъ требуется. А разв на работницъ полагаться возможно? Какъ начнешь съ нихъ взыскивать, такъ сейчасъ: пожалуйте разсчетъ. Выгонишь одну, другую надо искать, вся жизнь только въ этомъ проходитъ. Да у насъ, я вамъ скажу, во всемъ дом только и разговору, что про коровъ да про свиней, кто ни придетъ, попадья моя сейчасъ радости свои сообщаетъ: съ такой-то свиньи столько-то сала вытопили, а съ другой столько-то, эта корова отелилась, у энтой молока на полгоршка прибавилось… Да вамъ Марья Петровна сказывала, врно?

— Сказывала. Такъ ршено, значитъ? Тиролькина телка за нами?

— За вами, за вами. А хорошо, что вы мн сказали, на нее ужь давно становой зарится. Да не хотлось, признаться сказать, съ нимъ дло-то имть. Получки съ нихъ туги, съ становыхъ-то.

— Я вамъ сейчасъ и задатокъ… Вы что за нее хотите?

— Полноте, какой тамъ задатокъ! Да вы ее еще и не видли. Выберите-ка денекъ потепле, да прізжайте къ намъ на хуторъ съ Марьей Петровной, погуляете на свжемъ воздух, да кстати и на тирольку съ телкой посмотрите.

— Ну, ладно. Никакъ это Алексй Алексичъ сюда шествуетъ?— спросилъ Николай Ивановичъ, высовываясь изъ окна, чтобъ лучше разсмотрть человка, переходившаго черезъ улицу прямо къ ихъ дому.

Попъ обернулся въ ту же сторону.

— Онъ самый и есть. Къ вамъ, врно. Счастливо оставаться! Ну, ты, оглашенная, трогай, что ли!

О. Петръ передернулъ возжами, телжка покатилась, а на ея мст у окна очутился Часовниковъ.

Этотъ шелъ на службу въ губернское правленіе.

— Что такъ поздно?— полюбопытствовалъ Астафьевъ.

— Да дло такое вышло, никакъ нельзя было раньше,— съ кроткой своей улыбкой отвчалъ скромный партнеръ Николая Ивановича.— Жена сегодня блины затяла.

— Вотъ это резонъ. И хорошо удались?

— Ничего. У нея завсегда удаются, она мастерица блины печь.

— Гречневые или красные?— заинтересовался Николай Ивановичъ, котораго все сильне и сильне разбиралъ аппетитъ.

— Красные. Мы хотли было вамъ стопочку послать, да не знали, можно ли вамъ ихъ кушать-то? Вдь, васъ, поди-чай, все еще на діэт держатъ?

— И не говорите!— съ досадой махнулъ рукой Николай Ивановичъ.— Такъ надоли мн этой діэтой, такъ надоли, что я ихъ, кажется, всхъ къ чорту пошлю! Ну, какой тутъ смыслъ, вы только подумайте: человку до смерти сть хочется, быка бы цльнаго, кажется, слопалъ, а его на манныхъ кашицахъ да на компотахъ изъ чернослива держутъ?

— Да если все прочее-то во вредъ?

— Какой тамъ вредъ! Никакого нтъ вреда. Вотъ я вамъ разскажу по секрету…— Онъ оглянулся, чтобъ убдиться, что никто его не подслушиваетъ, и продолжалъ съ веселой усмшкой, таинственно понижая голосъ:— Забрелъ это я вчера въ кухню, вотъ объ эту пору. Анисья кашу со щами уплетаетъ… гречневую, знаете, изъ той крупы, что зернышко къ зернышку. А щи-то изъ кислой капусты, жирные, прежирные. Соблазнился я, ну ужь, думаю, куда ни шло! Цлую тарелку этой каши со щами и спроворилъ, честное слово! И ничего. Вотъ вамъ и докторскія предписанія! Вечеромъ этотъ шутъ гороховый Стрыжовъ забрелъ провдать, пульсъ, говоритъ, у васъ совсмъ нормальный, можете завтра кусочекъ жаренаго мяса скушать. ‘А кашки гречневой со щами можно?’ — спрашиваю. Какъ закричитъ: ‘Что вы, съ ума сошли? Да вамъ такихъ тяжелыхъ кушаньевъ еще съ мсяцъ, по крайней мр, нельзя сть’. Ну, вотъ вамъ и докторъ! Да что тутъ толковать, ничего-то они съ своей наукой не понимаютъ, вотъ что я вамъ скажу.— И, снова махнувъ рукой, онъ вернулся къ блинамъ, которыми угощался сегодня его пріятель.— Славная это штука блины, я вамъ скажу, особенно когда съ икрой… А теперь она дешева должна быть,— вспомнилъ онъ,— вдь, теперь самый ловъ.

— Ловъ. Вчера во какого осетра къ тестю приволокли. Икры изъ него фунтовъ десять повыскребли. Вотъ изъ-за этой самой икры моя Варвара Ивановна блины-те и затяла. Стерлядь тоже теперича нипочемъ,— прибавилъ Часовниковъ, помолчавъ немного,— особливо мелкая.

И оба задумались, каждый о своемъ.

— Ушицу бы изъ нея, да съ растегаемъ, знатно!— облизнулся Николай Ивановичъ.— Да гд ужь! Вотъ что и позволеното, бифштекса кусочекъ да яйца въ смятку, и того не дождусь… Анисья! Что вы тамъ съ завтракомъ-то сли?— закричалъ онъ. И, снова обращаясь къ пріятелю, стоявшему подъ окномъ, онъ продолжалъ съ благодушной усмшкой:— Раздразнили вы меня, батенька, вашими блинами! Ужь и раньше сть мн хотлось, ну, а теперь просто…

И онъ снова позвалъ Анисью, но и на второй зовъ его никто не откликнулся, и Часовниковъ замтилъ, что заняты, врно, на кухн, оторваться не могутъ.

— А я, Николай Ивановичъ, хотлъ съ вами насчетъ нашего едьки посовтоваться,— нершительно началъ онъ, почесывая за ухомъ.

— Что такое?

— Да учить его пора, десятый годъ пошелъ.

— Такъ что-жь?

— Да вотъ, мы съ Варварой Ивановной и не знаемъ… Если теперича въ городское училище его посылать, баловство одно выйдетъ и больше ничего, а намъ съ женой хотлось бы его поблагородне и чтобъ науки всякой побольше, и поэтому въ гимназію… ужь по той причин, что чмъ чортъ не шутитъ, малый онъ шустрый и если да первымъ кончитъ, да еще съ медалью… сами понимаете, какая тогда ему судьба можетъ выйти.

— Если даже и не первымъ выйдетъ и безъ медали, и то будетъ хорошо,— сказалъ Николай Ивановичъ.

— Ну, вотъ видите, если даже и не первымъ. Значитъ, надо всячески стараться, чтобъ ему это предоставить. А какія у насъ средства на это? Можно прямо сказать, что никакихъ. Я съ этой службой проклятой и то малое, что зналъ, все перезабылъ, такъ что даже и по книжк ничего не ногу объяснить, потому самъ ничего не понимаю, а жена…— Его гладко выбритое лицо, съ бакенбардами котлетками, конфузливо осклабилось.— Блины она хорошо печетъ, это точно, а что до прочаго…

— Ничего прочаго отъ бабы и не требуется,— прервалъ его Николай Ивановичъ.— Присылайте-ка ко мн вашего едьку, я съ нимъ займусь. Мн все равно, вдь вы знаете, я съ ребятишками люблю возиться.

Растроганный Алексй Алексевичъ разсыпался въ благодарностяхъ.

— Я, Николай Ивановичъ, просто и не знаю… видитъ Богъ… ужь именно можно сказать…

— Ну, что тамъ, разв не все равно? Полноте, пожалуйста, у меня не одинъ вашъ едька будетъ заниматься, вонъ, отецъ Петръ сейчасъ подъзжалъ, тоже за этимъ. Оболтуса его надо въ греческомъ подковать къ осени, чтобъ переэкзаменовку выдержалъ. Да и не онъ одинъ,— прибавилъ съ усмшкой Астафьевъ,— стоитъ только кличъ кликнуть, со всхъ сторонъ набгутъ съ ребятами.

— Какъ не набжать!— согласился Часовниковъ. И, пытливо глянувъ на него: — Вамъ бы, Николай Ивановичъ, школу открыть, право,— проговорилъ онъ нершительно.

— Эка вы!

Веселый, беззаботный тонъ этого восклицанія подбодрилъ робкаго чиновника.

— Право. Съ княземъ нашимъ вы въ такихъ, можно сказать, дружескихъ отношеніяхъ, что никакой препоны вамъ ни съ какой стороны не будетъ…

— Ну, ну, рано еще толковать объ этомъ, батенька,— все съ той же добродушной усмшкой прервалъ его Николай Ивановичъ.— А едьку вашего присылайте, деньковъ такъ черезъ пять, мы съ нимъ и начнемъ зубрить.

— Спасибо вамъ,— сказалъ Часовниковъ, съ чувствомъ пожимая протянутую ему изъ окна руку.

— Да и сами заходите какъ-нибудь вечеркомъ, давно ужь мы съ вами въ шахматы не играли,— закричалъ ему вслдъ Николай Ивановичъ.

И, поглядвъ еще съ минуту на пыльною улицу, залитую золотомъ солнечныхъ лучей, онъ услся на прежнее мсто, откинулъ голову на спинку кресла, вытянулъ ноги и, отыскавъ глазами Фисташку, которая терлась у ножки столика съ пустымъ приборомъ, захватилъ ее за кожу у загривка и, положивъ на колна, сталъ ее гладить.

Солнце поднималось все выше и выше. Разговоры съ пріятелями такъ развлекли Николая Ивановича, что на нкоторое время онъ даже забылъ и о завтрак. Собственно мыслей въ голов не было, а чувствовалась только пріятная истома во всемъ тл, а въ ум мелькали отрадныя представленія. Какъ часто бываетъ посл продолжительной и мучительной болзни, онъ чувствовалъ себя обновленнымъ не только физически, но и нравственно. Въ ослабвшемъ организм, истощенномъ лишеніями и постомъ, на одно только и хватало силъ — наслаждаться постепенно возвращающейся жизнью, ни на что больше. Съ души точно смыло вс слды раздражительнаго озлобленія, которымъ онъ терзался почти постоянно все время, предшествовавшее приступу блой горячки. Природная безпечность, добродушіе брали верхъ надъ тяжелыми и мрачными чувствами, навянными независимыми отъ него обстоятельствами, и смутно, какъ во сн, припоминалось то, что раньше сердило и раздражало. Хотлось все это забыть, отъ всего этого отвернуться, хотя бы на время… отдохнуть хотлось.

По корридору раздались торопливые шаги и вошла Аня.

При первомъ взгляд на дочь Николай Ивановичъ почувствовалъ, что благодушное настроеніе его будетъ нарушено, и его непріятно покоробило при этой мысли.

Поняла инстинктивно и Фисташка, что теперь не до нея, и, не дождавшись, чтобъ ее прогнали, сама соскочила съ колнъ своего господина и тихими, медленными шагами, степенно волоча хвостъ, удалилась къ другому окну, гд и растянулась, не спуская сердитаго взгляда съ нарушительницы ея кейфа.

Аня явилась съ важнымъ извстіемъ, глаза ея блестли, на щекахъ вспыхивалъ румянецъ и сдержанное волненіе проглядывало во всхъ ея движеніяхъ, а также и въ улыбк и въ пытливо тревожномъ взгляд, которымъ она смотрла на отца.

Давно ужь не видлъ онъ ее такой. Впрочемъ, послдніе два мсяца они, вообще, мало видлись, во время его болзни она входила взглянуть на него только тогда, когда онъ спалъ: такъ боялась она раздражать его своимъ присутствіемъ, а съ тхъ поръ, какъ онъ сталъ поправляться, бдная Аня сама переживала такую мучительную нравственную пытку, что не въ силахъ была притворяться спокойной и веселой, а потому избгала оставаться съ отцомъ наедин, при постороннихъ же она молчала больше и пользовалась каждымъ удобнымъ случаемъ уйти въ свою комнату.

— Что такое? — спросилъ Николай Ивановичъ съ худо скрытой досадой въ голос.— Что случилось? У тебя такой торжественный видъ. Какъ будто и не всть съ какой радостью явилась.

— Правда, папа, я съ радостью… Ты свободенъ… совсмъ, совсмъ свободенъ. Ты можешь жить, гд ты хочешь, можешь заниматься всмъ, чмъ теб вздумается, ты свободенъ,— повторяла она съ возрастающимъ волненіемъ, очень быстро, не давая ему времени опомниться и прерывая свою рчь поцлуями, которыми она осыпала его лицо и руки.— Мы удемъ отсюда и опять заживемъ по прежнему… теперь это можно… Ты откроешь въ Петербург школу или такъ будешь давать уроки, я тоже буду учиться… Ахъ, папа, папа! Какое счастье, что мы можемъ ухать отсюда! Еслибъ ты только зналъ, какое это счастье!

— Ужь и счастье!— скептически усмхнулся онъ.— Намъ ли о счасть мечтать? Не до жиру, а быть бы только живу, и за то спасибо,— прибавилъ онъ со вздохомъ.

Но она его не слушала и продолжала говорить, сбивчиво и торопливо, чтобъ заглушить боль, щемящую ей сердце, и при этомъ губы ея корчились въ усмшку и взглядъ длался растеряннымъ отъ усилій выражать радость. Всего больше, кажется, боялась она, что ее прервутъ, не давши договорить все, что ей нужно было высказать.

— Марья Петровна съ нами подетъ, я ее уговорю… О! непремнно, непремнно уговорю!— поспшила она отвтить на недоумвающій взглядъ, которымъ онъ встртилъ это заявленіе.— Вдь, я понимаю, что теб безъ нея нельзя, что она теб нужна… ты привыкъ къ ней, зачмъ вамъ разставаться? Это вовсе, вовсе не нужно… Постой, дай мн договорить… Марья Петровна будетъ жить съ нами, домъ свой она продастъ или отдастъ внаймы, и тогда ей будетъ все равно, гд ни жить… У нея никого нтъ на свт дороже тебя… Ты видишь, мы съ нею ладимъ, она добрая, а, главное, любитъ тебя, вотъ что главное… за это-то я и полюбила ее… право, папа, я ее полюбила.

— Полюбила? Ну, спасибо, спасибо… Только…— Онъ усмхнулся и подозрительно глянулъ на нее.— На что мы теб? Вотъ я чего не понимаю.

— Ахъ, папа, папа!— вскричала она, кидаясь къ нему на шею и обвивая обими руками его голову.— У меня, кром тебя, никого нтъ! И еслибъ ты только зналъ…

‘Какъ я его люблю! Какъ онъ мн милъ! Какъ больно его отталкивать, отталкивать счастье, когда оно такъ близко, такъ возможно!’ — вотъ что рвалось у нея изъ сердца, но слова эти не выговаривались и она продолжала безсвязно лепетать:

— Еслибъ ты только зналъ… удемъ отсюда… я не могу здсь больше… мн слишкомъ тяжело… я не могу… Дай мн жить для тебя, для тебя одного!… Дай мн тебя любить… мн это теперь такъ нужно, такъ нужно…

Голосъ ея дрогнулъ, что-то врод стона прозвучало въ немъ и она разрыдалась.

Николай Ивановичъ окончательно растерялся. Онъ былъ изъ тхъ мужчинъ, которые не переносятъ женскихъ слезъ. И съ чего это она такъ разнервничалась? Извстіе пріятное, правда, но ужь не на столько же, чтобъ съ ума сходить отъ радости. Это ей хочется скоре вонъ отсюда, въ Петербургъ, мелькало у него въ ум, въ то время какъ дочъ его плакала, прижавшись лицомъ къ его плечу… Ну, объ этомъ надо еще подумать. Ухать-то легко, а какъ бы не раскаиваться потомъ. Здсь его вс знаютъ, здсь и уроки можно найти скоре, чмъ въ Петербург, да и во всхъ отношеніяхъ торопиться выздомъ изъ N нтъ никакого резона… Съ нкоторыхъ поръ до него опять стали доходить слухи объ учительской семинаріи, которую земство подумывало здсь учредить, по совту губернатора, можетъ, и устроиться что-нибудь въ этомъ род.

— Ну, полно, полно, чего тамъ! Успокойся,— говорилъ онъ, пытаясь освободиться изъ объятій дочери.

Но она все крпче и крпче прижималась къ нему.

— И откуда у тебя это извстіе? Кто теб сказалъ?— спросилъ онъ.— Письмо, врно, получила изъ-за границы?

— Вотъ!

И, задыхаясь отъ волненія, не отрывая лица отъ его плеча, она стремительнымъ движеніемъ протянула ему перемятое письмо, которое судорожно сжимала въ рук.

— Пусти же,— проговорилъ онъ со смхомъ,— ты такъ въ меня вцпилась, что я не ногу пошевелить ни рукой, ни ногой.

Она почти безъ чувствъ спустилась на полъ и продолжала судорожно рыдать, обнимая его колна и прижимаясь къ нимъ лицомъ, а онъ развернулъ записку и пробжалъ слдующія строки, наскоро начертанныя незнакомой рукой, въ безпорядочномъ смятеніи чувствъ и мыслей:

‘Отецъ вашъ свободенъ! Приду самъ сегодня вечеромъ подтвердить ему эту радостную всть. Ради Бога, устройте такъ, чтобъ намъ еще разъ повидаться… ваше ршеніе меня убиваетъ… я не могу врить, чтобъ оно было окончательно, не могу, это было бы слишкомъ ужасно…’

Слдовало еще нсколько строкъ, полныхъ страстной любви, страха, тоски и отчаянья, а затмъ подпись,— единственное слово, четко написанное во всемъ письм.

— Оффиціальнаго извщенія, вроятно, еще нтъ,— раздумчиво произнесъ Николай Ивановичъ, складывая письмо,— князю это частнымъ образомъ сообщаютъ.

Онъ говорилъ совершенно спокойно. Аня подняла голову и глянула ему въ глаза. И въ глазахъ ничего особеннаго нельзя было прочесть… Что-жь это такое? Неужели онъ не понялъ письма?

Онъ прочиталъ изъ него только первыя дв строчки: такъ мало интересовало его то, что происходило между его дочерью и княземъ. Онъ видлъ какія-то каракули, изъ которыхъ были составлены слова, лишенныя для него всякаго смысла. Слова эти въ нему не относились, стоило ли ихъ разбирать?

Она все это понимала теперь, совсмъ ясно, и странный, непонятный холодъ сталъ ее охватывать. Зачмъ дала она ему прочесть это письмо? Она сама себя не помнила, когда это сдлала, только этимъ и можно объяснить такой безсмысленный поступокъ! Кинуться къ нему искать опоры, защиты… Защиты отъ кого? Отъ самой себя… О, какое безуміе! Разв тутъ кто-нибудь можетъ помочь? Никто! Надо одной, совсмъ одной… Хорошо, что онъ не прочелъ до конца, хорошо, что онъ не потребовалъ объясненія… Чтобы она ему сказала, еслибъ онъ потребовалъ объясненій, спросилъ бы, что это значитъ? Спросилъ бы холодно, съ усмшкой, тмъ недоврчивымъ тономъ, съ которымъ онъ почти всегда обращается съ нею?… О! какъ хорошо, что онъ не. прочелъ! Взять у него скоре назадъ, взять… Этотъ клочекъ бумаги, вдь, это единственное ея сокровище, вдь, у нея ничего больше не остается отъ любимаго человка, ничего! Въ немъ повторяется то, что онъ говорилъ ей въ ночь ихъ перваго и послдняго любовнаго свиданія, когда онъ плакалъ у ея ногъ, прижимался лицомъ къ ея рукамъ, умолялъ ее врить, что она его жизнь, его счастье, его любовь… Какъ могла она разстаться съ этимъ письмомъ? Если ей не отдадутъ его, что будетъ она покрывать поцлуями и перечитывать? Надъ чмъ будетъ она плакать въ минуты нестерпимой тоски?

Она протянула руку за запиской, въ смертельномъ страх, что отецъ вздумаетъ, пожалуй, перечитывать ее, но онъ тотчасъ же возвратилъ ее съ какой-то шуткой относительно неразборчиваго почерка князя и ничего не замтилъ при этомъ, ни ея блдности, ни отчаянья, выражавшагося въ ея взгляд, ни лихорадочной поспшности, съ которой она схватила письмо и опустила его въ карманъ. Въ эту минуту Анисья входила съ двумя тарелками въ рукахъ, на одной дымился сочный кусокъ мяса, на другой лежали два яйца подъ салфеткой, и Николай Ивановичъ сталъ торопливо расчищать мсто на стол для давно ожидаемыхъ кушаньевъ, а затмъ онъ съ большимъ аппетитомъ принялся сть.

Аня смотрла на него пристальнымъ, растеряннымъ взглядомъ. Онъ замтилъ это только тогда, когда весь бифштексъ былъ съденъ.

— Изумляешься моему аппетиту?— спросилъ онъ съ усмшкой.— Да, аппетитъ у меня теперь знатный. Съ ранняго утра и до поздней ночи только и думаю, что объ д.

Ей было очень тоскливо. Нсколько разъ пыталась она встать, чтобъ уйти, но не трогалась съ мста. Жутко было какъ-то оставаться одной, слишкомъ ужь холодно, мрачно и безнадежно, здсь, все-таки, какъ будто можно было ждать чего-то, къ чему-то прицпиться, чтобъ жить.

Николай Ивановичъ принялся за яйца.

— Вотъ сегодня, напримръ, какъ проснулся, такъ сталъ придумывать, какимъ бы новымъ кушаньемъ угостить себя, и придумалъ… Марья Петровна, — обратился онъ къ входившей хозяйк,— достали вы телячью почку на рынк?

— Достала, достала, вотъ только позволитъ ли докторъ-то.

Лицо его омрачилось.

— Ну его къ чорту! Очень нужно ему говорить!— проворчалъ онъ капризно.

— Да какъ же несказать-то? Вотъ какъ опять расхвораетесь, возись тогда съ вами.

— Попросилъ бы я васъ не умничать, сударыня, вотъ что,— угрюмо сказалъ онъ, — самъ знаю, что длать, не маленькій, слава Богу!

И, взглянувъ на Аню, онъ еще больше насупился. Теперь только замтилъ онъ, какъ она на него смотритъ, съ укоромъ какъ будто.

‘Чего она дуется?— спрашивалъ онъ себя съ досадой.— Надоло здсь жить, соскучилась по своимъ друзьямъ, тяготится нашею простотой и глупостью, такъ пусть бы хала съ Богомъ куда хочетъ, никто ее не держитъ. Какая же надобность ихъ-то съ мста сдвигать? Домъ продавать, въ путь сбираться, изъ-за чего все это?’

Вспомнились ему планы, которые строила Аня относительно Марьи Петровны, и ему даже смшно стало: такъ нелпы и неудобоисполнимы были эти планы.

Ему показалось, что она переглядывается съ Аней, и онъ подумалъ, что он стакнулись, замышляютъ, врно, общими силами въ руки его забрать. Ну, это дудки, положимъ!

Однако, солидарность, установившаяся между хозяйкой и его дочерью, начинала его раздражать. Солидарности этой онъ приписывалъ и непочтительное съ нимъ обращеніе Марьи Петровны, а также и то, что она постоянно не въ дух и никакихъ шутокъ не понимаетъ. Всю свою любовь и заботливость она перенесла на барышню. Вотъ и теперь: чмъ бы со стола лишнюю посуду убрать да спросить, съ какимъ вареньемъ подать ему чаю, уставилась умильнымъ взглядомъ на Аню и забыла о всемъ прочемъ.

Правда, Марья Петровна была исключительно занята Аней въ эту минуту. Ее мучила мысль, что она съ утра ничего не кушала, и она начала ее упрашивать чего-нибудь отвдать.

— Яичко въ смятку или котлетку… Ну, хоть чашечку кофе съ густыми сливочками! Отощали вы совсмъ, милая барышня, вдь, страсть смотрть, какъ вы похудли за это послднее время,— говорила она, искоса посматривая на Николая Ивановича, какъ будто приглашая и его обратить вниманіе на то, что у его дочери нтъ аппетита и что она худетъ.

— Ты что-жь это, въ самомъ дл? Больна, что ли, или отъ радости ничего не кушаешь?— спросилъ онъ у нея, невольно покоряясь настойчивому требованію своей сожительницы.

Аня хотла отвчать, но, увидвъ, что онъ уже отвернулся отъ нея и съ усмшкой поглядываетъ на Марью Петровну, предпочла молчать.

— Слышали, врно?— началъ, между тмъ, распространяться Николай Ивановичъ, саркастически улыбаясь.— Мы теперь люди свободные, куда захотимъ, туда и махнемъ. Вотъ она въ Питеръ меня тащитъ, — кивнулъ онъ все съ той же нехорошей усмшкой на дочь.— Увряетъ, будто и вы съ нами подете, Вамъ, можетъ быть, тоже провинція надола, Марья Петровна? Вы, чего добраго, и за границу не прочь махнуть, а? Есть такой городъ, Парижъ, какъ въдешь, такъ угоришь, помните, въ балаганахъ показывали въ запрошломъ году? Вамъ еще такъ понравилось? Не създить ли намъ съ вами ужь и туда кстати?

— Да полно вамъ балагурить-то!— сердито прервала его Марья Петровна.— Одн только глупости отъ васъ слышишь.

Но онъ не унимался и, все боле и боле раздражаясь молчаніемъ дочери, продолжалъ косвенно ее язвить.

— Великую вы истину изволили сказать, Марья Петровна: ничего отъ меня, кром глупостей, не услышишь. Весь умъ, какой только былъ, мы съ вами пропили, проли, да въ дурачки проиграли и дошли до того, что всякаго человческаго образа и подобія лишились. Вотъ намъ теперь свобода предоставлена, вс пути, такъ сказать, отверсты, а мы, вмсто того, чтобъ радоваться да благодарить, мы объ одномъ только молимъ: оставьте насъ въ поко, ради Бога! Не ворошите, дайте намъ отдохнуть…

Онъ все продолжалъ обращаться къ Марь Петровн, но она его не слушала и во взгляд, которымъ она уставилась на Аню, выражалась глубокая жалость.

— Не можете вы также постигнуть, Марья Петровна, что за штука такая прогрессъ, интеллигентная жизнь и тому подобное, какъ трудно человку, отвдавшему всхъ этихъ прелестей, остановиться на полпути и сказать себ: стой, не моги дальше! Ну, а я понимаю, какъ это неудобно, и говорю: если можешь, такъ или себ впередъ, но не тащи за собой всякихъ хромыхъ, слпыхъ и убогихъ, потому что пшій конному не товарищъ, и, кром лишней, ненужной муки, ничего изъ этого не можетъ произойти.

Аня слушала его съ тоской. Къ чему онъ все это говоритъ? Зачмъ онъ такъ настойчиво отталкиваетъ ее отъ себя? Зачмъ? Вдь, онъ тоже несчастливъ, вдь, все это у него напускное, и довольство своимъ положеніемъ, и самоуничиженіе, и разочарованіе въ своихъ силахъ и способностяхъ, и желаніе удовлетворяться одной только животной жизнью, и равнодушіе къ его стремленіямъ и страданіямъ,— все это напускное. Разв человкъ, у котораго есть душа, который жилъ сердцемъ и умомъ сорокъ лтъ, можетъ все это утратить, сдлаться безчувственнымъ эгоистомъ? Разв, узрвши разъ свтъ, можно забыть о немъ и очутившись въ потьмахъ, отказаться отъ надежду снова его увидть? Зачмъ онъ притворяется? Зачмъ онъ ее отталкиваетъ? Имъ обоимъ такъ тяжко, вмст было бы легче.

А онъ, между тмъ, продолжалъ все также желчно, не замчая слезъ, навертывающихся на ея глазахъ:

— Это все равно, что взять муху, оторвать ей крылья и пустить ползти… Да еще подгонять при этомъ: ползи, ползи! Остренькой булавочкой сзади подталкивать, чтобъ не лнилась…

Тутъ ужь Марья Потровна не выдержала.

— Да полно вамъ! Что вы, въ самомъ дл, блажь-то на себя напустили, чтобъ дочку мучить? Нарочно обиняки разные непріятные и все такое придумываете!— вскричала она вн себя отъ негодованія.— Пойдемте, милая барышня, пусть ихъ тутъ одни чудятъ… Чтой-то, въ самомъ дл, на потху, что ли, мы имъ дались?

Она была въ большомъ волненіи, вся раскраснлась и въ голос ея звучали крикливыя нотки, а онъ, чтобъ скрыть смущеніе, хохоталъ громкимъ, неестественнымъ смхомъ.

— Раскудахталась, раскудахталась!— повторялъ онъ, оборачиваясь то къ окну, то къ двери и прислушиваясь въ шуму сначала на улиц, а потомъ въ ихъ прихожей.— Подъхалъ будто кто-то, посмотрите-ка… Вдь, у насъ дверь-то на крыльцо никогда не запирается, долго ли все вытащить,— повторилъ онъ излюбленное замчаніе Марьи Петровны, то самое, надъ которымъ онъ самъ постоянно смялся, чтобъ загладить этимъ непріятное впечатлніе предъидущей рчи.

Но даже и такой замаскированной лестью не удалось ему умилостивить расходившуюся хозяйку.

— Нечего оттуда тащить, не выдумывайте, пожалуйста,— рзко оборвала она его.

— Да право же, кто-то вошелъ, я слышу шаги, — продолжалъ онъ волноваться, обрадованный непредвиднной диверсіей.

— Кому таперича пріхать? Докторъ вашъ любезный, врно, больше некому.

Однако, она выглянула за дверь.

— Онъ и есть. Пойдемте, милая барышня, пусть ихъ тутъ вдвоемъ, безъ насъ.

— Чаю-то мн не забудьте подать, а доктору кофе, да закусить что-нибудь.

Ему ничего не отвчали. Уводя Аню, Марья Петровна такъ торопилась, что даже ни разу не обернулась и не могла видть, съ какой смущенной улыбкой онъ смотрлъ имъ вслдъ.

Доктору онъ очень обрадовался. Появленіе посторонняго лица избавляло его отъ непріятности оставаться наедин съ самимъ собой посл стычки съ Марьей Петровной, избавляло отъ труда придумывать предлоги къ примиренію. Теперь все обойдется какъ нельзя лучше, безъ объясненій, онъ съ нею заговоритъ, когда она войдетъ сюда съ закуской для доктора, и всей исторіи конецъ.

Съ первыхъ же словъ сталъ онъ жаловаться доктору на дочь: ‘Все сидитъ одна, въ своей комнат, погода такая чудесная, а она ни въ гости, ни погулять не выйдетъ… Понятно, что скучно. А развлекаться не хочетъ. Каждый день напоминаю ей, чтобъ провдала княгиню… невжливо даже, когда я былъ болнъ, она часто присылала узнавать о здоровья… Очень внимательные и доброе люди, надо имъ отдать справедливость, но, вдь, такимъ обхожденіемъ Анна Николаевна хоть кого отвадитъ отъ знакомства. Князь, когда ни зайдетъ, никогда она къ нему не выйдетъ, вчно оказывается, что либо только сейчасъ ушла изъ дома, либо не возвращалась еще… Я увренъ, что и сегодня она найдетъ какой-нибудь предлогъ не показываться’. И, вспомнивъ, по какому поводу было написано письмо князя, прибавилъ съ усмшкой: ‘Поздравьте меня, я, наконецъ, свободенъ’.

Онъ самъ себ удивлялся, какъ мало радовала его эта свобода. Кром горечи, ничего не было на сердц и въ голову лзли мрачныя мысли.

— Слышалъ, слышалъ,— угрюмо промычалъ докторъ.

Этотъ былъ тоже сегодня не въ дух и каждую минуту подозрительно оглядывался по сторонамъ.

— Анна Николаевна очень довольна, должно быть,— проговорилъ онъ, вскидывая исподлобья пытливый взглядъ на своего собесдника.— Ее очень тяготило ваше положеніе.

Николай Ивановичъ беззаботно махнулъ рукой.

— И не говорите! Въ такомъ восторг! Истерика даже сдлалась, ей-Богу! Вотъ здсь, сейчасъ. И плачетъ, и смется, въ одно и тоже время… Я даже не воображалъ, что конецъ моихъ бдствій произведетъ на нее такое впечатлніе… Фантазерка она у насъ. Все это воспитаніе глупое. Душа у нея простая, открытая, честная, а идеи завиральныя и воображеніе… Феноменальное, можно сказать! Это всегда въ ней было, еще ребенкомъ, какъ увлечется чмъ-нибудь, такъ вся и кипитъ, и пылаетъ… Вотъ теперь спитъ и видитъ изъ меня общественнаго дятеля сдлать, въ Питеръ для этого тащитъ. Ну, можете ужь по этому судить! И дался ей этотъ Питеръ. Впрочемъ, ей-то, пожалуй, и сподручно тамъ жить, вдь, она все о сцен мечтаетъ… ну, а намъ-то съ Марьей Петровной что тамъ длать, позвольте спросить? Мы по-человчески и думать-то разучились, — продолжалъ онъ, все боле и боле одушевляясь и подбодряясь звуками собственнаго голоса.— Никого у меня тамъ не осталось, старые друзья — кто умеръ, кто въ ссылк, кто въ дйствительные статскіе совтники произведенъ,— вс для меня погибли, однимъ словомъ, и давно ужь про меня тамъ забыли. Прідешь какъ въ чужой городъ. А жизнь-то и раньше тамъ была дорогая, ни къ чему приступу нтъ, теперь, говорятъ, еще хуже стало. Работу достать трудно…

— Вы князя видли?— прервалъ его докторъ.

— Нтъ еще. Онъ хотлъ зайти сегодня вечеромъ.

И, снова ухватываясь за порванную нить своей рчи, онъ продолжалъ распространяться все на ту же тему, не заботясь о томъ, слушаютъ ли его, или нтъ, и не замчая нетерпнія, выражавшагося на лиц гостя, и на то, съ какимъ любопытствомъ поглядываетъ онъ на припертую дверь, въ которую вышли Аня съ хозяйкой. Да Никодаю Ивановичу и не нужно было, чтобъ его слушали, онъ говорилъ, чтобъ заглушить сомннія, роившіяся у него въ мозгу, чтобъ оправдаться передъ самими собой въ желчной выходк противъ дочери.

— Общественная дятельность! Хорошо тому говорить, кому она доступна, кто не искалченъ, у кого умственныя способности не атрофированы… Я говорю: съ оборванными крыльями никуда не взлетишь. И, вдь, Марья Петровна туда, же! И у этой стали гражданскія чувства проявляться, ей-Богу! Намеднись: закисли вы, говоритъ, здсь совсмъ, никакого у васъ разговору нтъ, скука, говоритъ, съ вами. Ей-Богу, такъ и сказала. Смхъ да и только.

Онъ расхохотался.

— Сегодня отъ обихъ моихъ дамъ репримандъ получилъ и даже, вотъ какъ видите, ушли об и глазъ не кажутъ. И, чтобъ чувствительне было, чаю до сихъ поръ не несутъ… Анисья,— закричалъ онъ, повертываясь къ двери въ столовую,— скажи Марь Петровн, чтобъ чай скоре несла, да доктору закусить, у нея тамъ раковыя шейки намаринованы, пусть подастъ. И, снова обращаясь къ доктору: — Весь порядокъ у меня сегодня нарушенъ изъ-за этой новости. Оно, положимъ, извстіе пріятное, что и говорить, но, вдь, и завтракать тоже надо, не правда ли?— прибавилъ онъ все съ той же смущенной улыбкой.

— Вы знаете, для чего онъ къ вамъ сегодня собирается?— спросилъ докторъ.

— Кто?— удивился Николай Ивановичъ, сбитый съ толку этимъ неожиданнымъ вопросомъ.

— Да князь. Вдь, вы сейчасъ сказали, что онъ у васъ хотлъ быть сегодня?

— Хотлъ. Онъ пишетъ… Я, признаться сказать, недочиталъ записку, не ко мн она была, къ Аничк, такъ я… Сообщаетъ, что съ меня надзоръ снятъ. Намъ это очень кстати, признаться сказать. Жутко подходило въ послднее время. Книжку мало стали раскупать, собачьи дти! Да и устарла она, надо правду сказать. Марья Петровна хотла ужь второй свой билетъ продавать. Долго ли такимъ манеромъ и до родительскаго благословенія подобраться,— указалъ онъ на большой образъ въ серебряной риз, занимавшій изрядное пространство въ одномъ изъ угловъ комнаты.

Онъ проговорилъ это беззаботнымъ тономъ человка, привыкшаго всю жизнь перебиваться плохо оплачиваемымъ трудомъ, но сквозь напускное оживленіе и веселость звучала все та же грустная нотка.

— Теперь намъ лафа! Уроками можно заниматься въявь и приличную мзду взимать за оные. Вотъ они меня теперь узнаютъ, каковъ я алтынникъ! Я ихъ скручу. Теперь ужь попу отъ насъ одними яблоками да ягодами не отдлаться, ну, нтъ, шалишь! Теперь не угодно ли чистыми денежками расплачиваться. Таксу положу, по десяти или по пяти рублей въ мсяцъ съ мальчишки или съ двчонки, и никому пардона, плати вс, да и баста! Разв ужь такіе, что не могутъ, ну, съ тхъ что же? На нтъ и суда нтъ. Школу открою. Помщеніе есть, слава Богу! Залецъ намъ совсмъ не нуженъ, да и гостиную можно къ этому приспособить, какъ удетъ наша барышня, мы съ Марьей Петровной въ т комнаты переберемся. Обдать можно будетъ тогда и въ кухн… Я ей, Марь Петровн, сюрпризъ готовлю, телку у попа приторговалъ, своя корова будетъ…

Все торопливе и сбивчиве становилась его рчь.

— А скоро узжаетъ отсюда Анна Николаевна?— спросилъ, закуривая вторую папиросу, докторъ.

Вопросъ этотъ подйствовалъ на Николая Ивановича отрезвляющимъ образомъ. Сердце защемило тоской, напущенное оживленіе внезапно потухло, онъ насупился и, чтобъ не встрчаться взглядомъ съ своимъ собесдникомъ, сталъ усиленно ласкать примостившуюся на его колнахъ Фисташку.

— Она удетъ, что ей здсь длать? Мы ее не гонимъ, совсмъ напротивъ, даже Марья Петровна, и та безъ памяти ее полюбила, да ее и нельзя, не любить, но только я съ первой же минуты, какъ только она пріхала, я тутъ же подумалъ, что не надолго она къ намъ… Мы очень рады, что же, пусть бы себ жила, но, вдь, ей скучно съ нами… И не уметъ приноравливаться ни къ жизни здшней, ни къ людямъ. Первое время, помните, и съ вами любила побалагурить, и съ другими, а теперь ни съ кмъ, отъ всхъ прячется, всхъ чуждается… Это очень непріятно. Съ Немировыми, напримръ, вдь, совсмъ она отъ нихъ отстала и слышать не хочетъ, когда ей говоришь, что это не хорошо. Можно подумать, между ними ссора вышла, а, между тмъ, вдь, ничего, кажется?— прибавилъ онъ, мелькомъ глянувъ на своего собесдника.

— Князь тоже въ Петербургъ сбирается,— замтилъ докторъ.

Николай Ивановичъ очень равнодушно отнесся къ этому извстію и какъ будто даже не разслышалъ его, но когда Стрыжовъ объявилъ, что губернатора постигла неудача, что, кажется, этой коммиссіи, въ члены которой онъ надялся попасть, вовсе не будетъ и что Таманскій остается за границей, онъ встрепенулся и въ глазахъ его выразилось такое изумленіе, что доктору даже смшно стало.

— Да, онъ остается за границей. Я это знаю черезъ княгиню… Разв вамъ Анна Николаевна не говорила? Я думалъ, вы это давно знаете. Вдь, онъ ужь съ мсяцъ тому назадъ какъ отказался отъ предсдательства, говорятъ, будто поэтому и коммиссію отложили.

Наступило молчаніе. Душевное смятеніе, овладвшее Астафьевымъ, съ минуты на минуту усиливалось. Извстіе о томъ, что Таманскій остается за границей, окончательно сбивало его съ толку. Онъ никакъ не могъ себ представить Петербурга безъ Таманскаго, и вопросъ, для чего Аня туда стремится, когда его тамъ нтъ, все настойчиве пробивался сквозь хаосъ предвзятыхъ мыслей и спутанныхъ представленій.

Онъ сидлъ, сгорбившись, упираясь взглядомъ опущенныхъ глазъ на кошку, нжащуюся у него на колнахъ, и машинально перебиралъ длинными, исхудалыми пальцами ея лохматую шерсть. Теперь, когда краска, вспыхивавшая на его щекахъ, исчезла и сдая голова, съ густыми отросшими волосами и длинной бородой, безпомощно опустилась на грудь, видно было, какъ онъ осунулся и постарлъ за послднее время.

И вдругъ совершенно неожиданно, вроятно, съ цлью прервать неловкое молчаніе, воцарившееся въ комнат, онъ спросилъ, по какому длу князь детъ въ Петербургъ?

— Неужели вы не слышали? Онъ хочетъ разводиться съ женой, — отвчалъ Стрыжовъ, не спуская съ него пытливаго взгляда.

На лиц Астафьева выразилось недоумніе.

— Съ княгиней? Что за фантазія! Да вы шутите, врно?

Докторъ пожалъ плечами.

— И не думаю, это сущая правда. Объ этомъ весь городъ знаетъ.

— Да какъ же это, я не понимаю, вдь, они, кажется, жили прекрасно и вдругъ… Нтъ, знаете, я просто не могу себ этого представить, это невозможно,— продолжалъ онъ, недоврчиво покачивая головой,— это невозможно.

— Но почему же? Что-жь тутъ особенно удивительнаго и неправдоподобнаго?— настаивалъ съ возрастающимъ раздраженіемъ докторъ.

Недовріе Николая Ивановича подзадоривало его на болтовню гораздо больше всякаго любопытства, самаго страстнаго и настойчиваго.

— Сами же вы много разъ выражали сожалніе, что у него такая старая и некрасивая жена, увряли, что она ему не пара, и, наконецъ, вы знаете, какъ онъ женился…

— Вотъ именно поэтому-то… Нтъ, нтъ, это невозможно,— настойчиво повторялъ Астафьевъ.

Раздосадованный докторъ раздавилъ недокуренную папиросу въ пепельниц.

— Какой вы, право, странный человкъ! Неужели вы и тогда не поврите, когда онъ вамъ это самъ заявитъ?

— Самъ? Съ какой стати онъ будетъ со мной говорить объ этомъ?

— А вотъ увидите. Я увренъ, что онъ сегодня же вамъ это скажетъ. Онъ, собственно, для этого къ вамъ и придетъ.

— За совтомъ, что ли?— усмхнулся Николай Ивановичъ.

— Можетъ быть.

— Ну, что-жь, милости просимъ. Я въ этомъ дл человкъ опытный и лучше всякаго другаго могу ему объяснить, какая это будетъ подлость съ его стороны…

— Позвольте, однакожь, въ чемъ же тутъ подлость? Если онъ жену свою больше не любитъ…

— Да онъ и раньше ее не любилъ.

— Да, но теперь онъ полюбилъ другую.

— Такъ что-жь изъ этого?— продолжалъ все съ той же подзадоривающей усмшкой Астафьевъ.

— Эту другую онъ компрометируетъ своею любовью, она порядочная двушка, онъ не хочетъ ея позора…

— Тэкъ-съ. Такъ, по вашему, когда онъ на ней женится при живой жен, посл возмутительнаго, скандальнаго процесса, когда цною всевозможныхъ безнравственныхъ сдлокъ съ совстью, предательствъ, лжесвидтельствъ онъ добьется возможности назвать ее своей законной женой, это будетъ не позоръ, по вашему?… Слышите, какія онъ чудеса разсказываетъ?— обратился онъ къ Марь Петровн, которая вошла съ подносомъ въ рукахъ.— Будто нашъ губернаторъ разводиться хочетъ… Атчто же, ему-то завтракать?— прибавилъ онъ, ставя передъ собой принесенную чашку съ чаемъ.

Дарья Петровна отвчала, что для доктора все приготовлено въ столовой. Но Николай Ивановичъ ее уже не слушалъ и продолжалъ повторять про себя:

— Разводиться! Легкое это дло, подумаешь! Пусть его придетъ ко мн, я ему разскажу, какъ это легко… я ему разскажу.

Докторъ длался все мрачне и мрачне. Разговоръ принималъ странный оборотъ, выходило совсмъ не то, что онъ ожидалъ. А тутъ еще эта баба мшаетъ… вмсто того, чтобъ удалиться, какъ она всегда длала, когда замчала, что стсняются ея присутствіемъ, она отошла къ двери и, прислонившись къ притолк, стала прислушиваться въ разговору.

Николай Ивановичъ находилъ это весьма естественнымъ: вс бабы лакомы до любовныхъ исторій, и при этомъ удобномъ случа онъ вспомнилъ про дочь.

— Что-жь Аня? Пусть бы пришла послушать, что про ея пріятелей разсказываютъ… Да мн все кажется, что вы шутите, докторъ?

— Нтъ, Николай Ивановичъ, я не шучу,— отрывисто произнесъ Стрыжовъ, а затмъ смолкъ, красня и пыхтя отъ волненія.

По временамъ онъ сердито взглядывалъ на Марью Петровну, которая, покорно сложивъ жирныя ручки на живот, упорно посматривала кроткими глазами то на Николая Ивановича, то на него, и когда взгляды ихъ встрчались, то не она, а докторъ отвертывался, съ трудомъ сдерживая проклятіе, готовое сорваться съ губъ.

‘Что-жь это она? Нарочно, что ли, тутъ остается, чтобъ мщать мн говорить?’ — думалъ онъ.

Предположеніе это ужасно раздражало его.

Что за цль у этой бабы такъ тщательно скрывать отъ Николая Ивановича то, что весь городъ знаетъ? Вдь, узнаетъ же онъ когда-нибудь… сегодня же узнаетъ, князь, вроятно, для этого желаетъ съ нимъ видться. И что-жь хорошаго, если онъ найдетъ его не подготовленнымъ? Вдь, у нихъ Богъ знаетъ до чего можетъ дойти! Одинъ черезъ-чуръ остороженъ и деликатенъ, другой сверхъ мры грубъ и откровененъ, никогда имъ ни въ чемъ не столковаться, если всеобщій приспшникъ и другъ, докторъ Стрыжовъ, не вмшается въ это дло.

А Николай Ивановичъ, между тмъ, продолжалъ иронизировать насчетъ князя Немирова, и довольно-таки ядовито.

— Разводиться хочетъ, полюбилъ другую, резонъ! Это ли не резонъ? Помилуйте! Онъ, видите, не могъ этого раньше предвидть, онъ не могъ предвидть, что наступитъ такая минута, когда ему этотъ бракъ поперегъ горла станетъ… Бдный, неопытный птенчикъ! Съ младыхъ ногтей мечталъ только о томъ, чтобъ къ тридцати годамъ важный постъ занимать, выше этого блаженства ничего не могъ себ представить, вс свои силы, вс способности напрягалъ къ тому, даже подлость совершилъ изъ-за этого и вдругъ ошибся! Оказывается, что настоящее-то счастье проглядлъ, что не стоило продаваться душой и тломъ изъ-за губернаторскаго мста, что несравненно пріятне было бы оставаться честнымъ человкомъ… Вотъ такъ штука! Назидательная, можно сказать… А кто сія двица и какъ думаютъ они съ княгиней поступить? Вотъ это очень интересно.

— Княгиня такъ любитъ мужа, что, наврное, на все согласится,— неохотно проговорилъ докторъ.

— Такъ его любитъ, что на все согласится? Даже и это разсчитали… Молодцы! право, молодцы! Шантажъ, значитъ, по всей форм. Такъ его любитъ… Прелесть! Они бы ужь лучше вотъ что сдлали: насыпали бы яду посильне въ облаточку, да попросили бы ее его скушать за ихъ здоровье, право, лучше было бы! И гуманне въ сто разъ, и быстре, и хлопотъ несравненно меньше, да и забыли бы вс про нее скоре. А она и на это бы согласилась изъ любви къ нему, вдь, женщины, вообще, глупы, а ужь влюбленныя тмъ паче,— прибавилъ онъ раздумчиво. И помолчавъ немного: — Ну, а про двицу-то вы мн такъ и не сказали, кто она? Здшняя или изъ петербургскихъ? Да что вы вдругъ таинственность на себя напустили, батенька? Сами же говорите, что секретъ этотъ всему городу извстенъ… Вотъ мы сейчасъ Аню позовемъ, она васъ допроситъ. Марья Петровна, скажите ей, чтобъ она пришла, пусть послушаетъ.

Марья Петровна не трогалась съ мста. Докторъ чувствовалъ на себ ея взглядъ. Что-то вызывающее, что-то повелительно-настойчивое было въ этомъ взгляд. Она положительно запрещала ему говорить.

Ужь это было слишкомъ. Молчать, потому что баба этого хочетъ! Да это унизительно даже.

— Оставьте Анну Николаевну въ поко,— произнесъ онъ отрывисто,— ей лучше, чмъ кому-либо, извстно, въ кого влюбленъ князь.

— Это почему?— спросилъ Николай Ивановичъ.

— Да потому, что она самая и есть, онъ на ней хочетъ жениться.

Докторъ выпалилъ это съ отчаянною ршимостью человка, погружающагося въ холодную воду. Эффектъ вышелъ поразительный. Николай Ивановичъ былъ такъ ошеломленъ, что не вдругъ понялъ.

— На ней? Онъ хочетъ жениться на нашей Ан?— повторялъ онъ, переводя растерянный взглядъ отъ доктора на Марью Петровну.— Слышите, что онъ говоритъ? Вдь, выдумаетъ, шутникъ эдакій! Право, шутникъ!

И вдругъ, замтивъ, съ какимъ страхомъ и волненіемъ Марья Петровна на него смотритъ, онъ поблднлъ и смолкъ на полуслов.

Ему почему-то припомнилось, какъ онъ узналъ объ измн жены… точно также неожиданно, какъ вотъ теперь, о дочери. Это было давно, пятнадцать лтъ тому назадъ, но онъ до сихъ поръ помнилъ, какъ у него захолонуло тогда сердце. Почти то же самое ощущеніе испытывалъ онъ и теперь.

— Ступайте, Марья Петровна, намъ надо переговорить съ докторомъ наедин,— произнесъ онъ отрывисто.

Она покорно вышла и затворила за собою дверь.

— Ну-съ, разсказывайте все сначала и до конца, я ничего не знаю,— произнесъ онъ торопливо.— Что случилось?

Онъ поднялся съ мста и, остановившись передъ своимъ собесдникомъ, смотрлъ на него сверху внизъ пристальнымъ взглядомъ.

— Да я же вамъ сказалъ: князь влюбленъ въ вашу дочь и хочетъ на ней жениться…

— А она?— нетерпливо перебилъ онъ его.— Что про нее говорятъ?

— Княгиня? Княгиня до сихъ поръ ничего…

— Я у васъ спрашиваю про мою дочь, про Анну. Мн надо знать, что она… что про нее думаютъ?— настаивалъ Николай Ивановичъ, возвышая голосъ.— Да говорите же!

Онъ выпрямился и въ глазахъ его сверкнула такая ршимость, что докторъ струсилъ немножко. Замтивъ невольное движеніе, которымъ онъ попятился назадъ при его приближеніи, Николай Ивановичъ моментально успокоился.

— Не бойтесь,— усмхнулся онъ, — я не въ горячк. Горячка давно прошла, слава Богу, давно! Не бойтесь, сходить съ ума мн не съ чего, все это бабьи сплетни, разумется, и ничего больше.

— Какъ сплетни? Я отъ самого князя знаю, — вскричалъ раздосадованный докторъ,— онъ мн самъ говорилъ, что хочетъ развестись, чтобъ жениться на Анн Николаевн, что онъ ее обожаетъ, что онъ никогда, во всю свою жизнь, не любилъ такъ, какъ теперь…

Николай Ивановичъ слушалъ его съ усмшкой, видимо, занятый своими мыслями.

— Онъ говоритъ, что готовъ всмъ поступиться: выйти въ отставку, искать частную службу…

— Ну? И еще что?— продолжалъ допрашивать его, все съ той же усмшкой, Астафьевъ.

— Онъ нарочно въ Петербургъ детъ для этого и просилъ Софью Львовну Гальскую приготовить княгиню.

— Вотъ это ужь лишнее,— усмхнулся Николай Ивановичу.— Зачмъ княгиню волновать понапрасну? Здоровья она слабаго, говорятъ, расхворается еще, пожалуй. Впрочемъ, это ихъ дло,— продолжалъ онъ, принимаясь прохаживаться большими шагами взадъ и впередъ по комнат.— Съуметъ огорчить ее, съуметъ и утшить… Она ему все проститъ, вдь, она его любитъ… Съ тми, кто любитъ, все можно длать, все, все…

— Ваша дочь тоже его любитъ,— глухо проговорилъ докторъ, раздосадованный ироническимъ тономъ своего собесдника.

Николай Ивановичъ какъ вкопанный остановился на мст.

— Моя дочь? Аня? Да, да, она его любитъ… Разумется, она его любитъ,— повторилъ онъ разсянно, какъ бы про себя.

И, постоявъ съ минуту неподвижно, въ глубокомъ раздумьи, онъ снова зашагалъ по комнат.

Ему припоминалось то, что произошло часъ тому назадъ, когда Аня бросилась къ нему, умоляя его позволить ей любить его, повторяя, что у нея никого нтъ, никого, кром него, что она одна на свт. Онъ вспоминалъ порывистое, полное отчаянной ршимости движеніе, которымъ она протянула ему письмо князя, и съ какимъ тоскливымъ недоумніемъ смотрла на него, когда онъ сложилъ это письмо, не прочитавши его и спокойно передавъ ей его обратно. Теперь ему все было ясно. Всплывали на память тысячи мелкихъ, ничтожныхъ подробностей и событій, на которыя онъ не обращалъ никакого вниманія или толковалъ но своему, совершенно превратно, вспоминалось, какъ она вспыхивала при всякомъ напоминаніи о Немировыхъ, какъ спшила уйти, чтобъ скрыть свое волненіе. Похудвшее личико, поблекшія щечки, глаза то заплаканные, то горвшіе лихорадочнымъ блескомъ, неестественный, натянутый смхъ… О! конечно, она влюблена въ князя, бдная двочка! Конечно! Надо было быть такимъ безчувственнымъ, слпымъ эгоистомъ, какимъ онъ сдлался, такимъ круглымъ дуракомъ, осломъ, болваномъ, чтобъ не замтить этого раньше, не догадаться, почему ей не подъ силу здсь дольше оставаться и почему она и его съ Марьей Петровной тащитъ за собой! Ей нужны забота, ласка, ей страшно оставаться одной. Не понять, что она хоронитъ свое счастье и сама, собственными руками душитъ чувство, которое ей дороже жизни!… И въ смертельной тоск, въ страх не выдержать, пасть подъ бременемъ она кинулась къ нему за помощью. А онъ… Надо же оскотиниться до такой степени! Онъ ее оттолкнулъ, да еще съ сарказмами, съ насмшками! И, вдь, безъ этого болтуна Стрыжова такъ бы и кончилось, онъ отпустилъ бы ее на вс четыре стороны одну… Одну, съ такимъ-то горемъ! О, Господи! Ее, ту двочку, которая съ тхъ поръ, какъ стала чувствовать и понимать, отдала ему свою жизнь, длила его печали, нужду, лишенія…

Онъ отвернулся къ окну и провелъ рукой по глазамъ, чтобъ утереть слезы, выступившія на нихъ.

Давно ужь онъ не плакалъ, съ тхъ поръ, какъ въ тюрьм узналъ о томъ, что двочка его попала къ Таманскимъ.

Молчаніе, воцарившееся въ комнат, длилось такъ долго, что оно начало тяготить доктора. Онъ чувствовалъ, что между имъ и Астафьевымъ происходитъ какое-то странное недоразумніе, которое, во чтобы то ни стало, надо выяснить, но не зналъ, съ чего начать. До сихъ поръ изъ его словъ выходило совершенно противуположное тому, что онъ ожидалъ, ему даже не удалось узнать, какъ именно относится Николай Ивановичъ къ роману своей дочери съ княземъ. А узнать непремнно надо было.

— Послушайте,— началъ онъ снова,— я не понимаю, почему вамъ такъ трудно примириться съ тмъ, что они полюбили другъ друга? Это такъ естественно. Они постоянно видлись, онъ вполн могъ ее оцнить и она тоже. Вдь, сами же вы сознавались много разъ, что обаятельне человка трудно найти. Они будутъ очень счастливы, право. Разумется, первое время хлопотъ будетъ иного, но, вдь, это ни до Анны Николаевны, ни до васъ не касается, вы тутъ въ сторон, и когда все обойдется… Что вы на меня такъ смотрите? Я говорю правду…

— Ничего, ничего, продолжайте,— произнесъ отрывисто Астафьевъ.

Но подъ его пристальнымъ взглядомъ продолжать распространяться въ томъ же легкомысленномъ тон было трудно и докторъ резюмировалъ свою философію одной фразой — совтомъ смотрть на вещи проще.

— Проще?— переспросилъ Астафьевъ. По губамъ его проскользнула презрительная усмшка.

— Проще?— повторилъ онъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ.— То-есть по вашему? Да?

— Вс такого мннія, не я одинъ,— отвчалъ, пожимая плечами, докторъ.

— Вс?— повторилъ Николай Ивановичъ.— Ну, такъ скажите этимъ всмъ, что этого никогда не будетъ! Слышите? Моя дочь никогда не выйдетъ замужъ за чужаго мужа… Ей воровскаго счастья не нужно! Она въ мошенническую стачку ни съ кмъ не войдетъ, ни съ кмъ! Скажите это и князю, отъ моего имени или отъ ея, это все равно… все равно,— повторялъ онъ настойчиво, съ какимъ-то наслажденіемъ, — что она, что я, это все равно… ближе меня у нея никого нтъ на свт, она это сейчасъ сказала, вотъ здсь, на этомъ самомъ мст, когда просила меня скоре увезти ее отсюда, дальше, дальше отъ него, чтобъ не видть его и ничего не слышать о немъ… Я тогда не понялъ, для чего ей это нужно, ну, а теперь я понимаю, и мы удемъ, скажите это князю… Да вы, кажется, мн не врите?— спросилъ онъ, пристально вглядываясь въ озадаченное лицо своего слушателя.

Докторъ не отвчалъ, онъ смотрлъ на Аню, которая стояла на порог растворенной двери въ кабинетъ, блдная, съ распухшими отъ слезъ глазами. Но въ ея взгляд, устремленномъ на отца, теплилась безконечная нжность и на губахъ застыла улыбка. Изъ-за ея плеча выглядывало взволнованное и раскраснвшееся лицо Марьи Петровны.

— Ну, разумется, вы мн не врите,— продолжалъ Николай Ивановичъ.— Разв вы можете ее понимать? Разв вы можете, когда я самъ, я, ея отецъ, самый близкій ей человкъ, до сихъ поръ ее не понималъ? А ужь, кажется, кому же и знать ее, какъ не мн, вдь, до тринадцати лтъ, день и ночь, постоянно были мы вмст… Мысли у двчонки не было, чтобъ мн не высказала! Ни одного движенія души, все, все, всякія глупости, пустяки… И я ей тоже… Она, небось, помнитъ! А я забылъ, старый дуракъ, забылъ, не узналъ ее посл пяти лтъ! Воображалъ вотъ все такой, маленькой… и какъ увидлъ большую, красивую, умную… и ороблъ. Смутила она меня, всмъ смутила, красотой, образованіемъ, и тмъ, что больше меня видла, больше знаетъ, больше читала… И все это у нея шире, ясне, свтле выходитъ, гуманне, чмъ у меня, стараго, закорузлаго, тупаго чорта! Вотъ что меня смутило, до подлости, до низости, до свинства смутило… И какъ оселъ, какъ быкъ анафемскій, уперся въ стну лбомъ и ни съ мста, хоть ты тутъ тресни! Стыдно мн было передъ нею,— продолжалъ онъ глухимъ, надтреснутымъ голосомъ, шагая по комнат и ероша вихры своихъ сдыхъ волосъ.— Стыдно за то, что я опустился, поглуплъ, одряхллъ раньше времени, что безъ Марьи Петровны обойтись не могу, что пьяницей сдлался…

Онъ не могъ больше говорить: охвативъ обими руками его голову, Аня зажимала ему ротъ поцлуями.

——

— Ну, что, Софья Львовна, правъ я былъ или нтъ, когда уврялъ васъ, что вы изволите безпокоиться понапрасну и что нашъ князь далеко не такой мальчишка, какимъ вы его считали?— спросилъ прокуроръ у Гальской.

Они остались вдвоемъ у камина, въ гранатной гостиной губернаторши. Впрочемъ, теперь гостиную нельзя было называть гранатной, мебель была тщательно обтянута срыми чахлами, но за то передъ каминомъ было новое украшеніе — цлая стна цвтущихъ растеній скрывала отъ глазъ не только черное углубленіе его, а также и дверь на балконъ, съ котораго доносился смхъ и говоръ Томилиной и ея кавалеровъ. Она привезла ихъ сегодня съ полдюжины, подъ тмъ предлогомъ, что у княгини со дня на день длается все скучне и скучне.

Гальская ничего не отвчала на вопросъ своего прозорливаго собесдника и продолжала прислушиваться къ разговору, происходншему въ томъ уголку, гд возсдала хозяйка съ своимй пріятельницами, женами предсдателя и вице-губернатора.

— Долго останется князь за границей?— спрашивала мадамъ Иванова.

— Онъ взялъ отпускъ на три мсяца,— отвчала хозяйка,— но августъ такъ хорошъ въ Швейцаріи, что онъ, наврное, попроситъ отсрочку, тмъ боле, что докторъ совтуетъ ему полечиться виноградомъ.

— Жаль, что вы съ нимъ не дете, княгиня, здсь лтомъ такъ душно. Да и скука, вс разъзжаются, вотъ и Софья Львовна…

— Да, для меня большое горе, что она узжаетъ,— вздохнула княгиня,— но ужь, видно, такова моя судьба, постоянно приходится разставаться съ тми, кого любишь. Вотъ ныншней зимой, напримръ, какъ я привязалась къ этой прелестной двушк, Ан Астафьевой, и она тоже ухала.

Пріятельницы губернаторши съ улыбкой переглянулись. Но она этого не замтила. Вспоминать про Аню ей было такъ пріятно, что она пользовалась каждымъ удобнымъ случаемъ, чтобъ доставить себ это удовольствіе. Даже и сегодня, не взирая на заботы, которыми она была поглощена по поводу отъзда мужа, не взирая на печаль при мысли о предстоящей разлук съ нимъ, безпрестанно примшивала она имя Астафьевой къ его имени.

— Я приготовила князю письмо къ нашему добрйшему Дмитрію Николаевичу,— говорила она,— они увидятся въ Париж и сойдутся, о, непремнно, непремнно сойдутся! Я въ этомъ уврена. Дмитрій Николаевичъ такой симпатичный… У него много общаго съ Аркадіемъ, это и Анна находитъ. Мн жаль, что я не могу его сама видть, чтобъ передать ему лично, какое прелестное впечатлніе произвела на меня его падчерица. Князь не съуметъ этого сдлать такъ хорошо, какъ я,— продолжала она, помолчавъ немного, — онъ мало знаетъ Анну, хотя они видлись одно время довольно часто… помните, когда у насъ былъ спектакль? Но мужчины такъ поверхностны!

Княгиня вздохнула.

— Ихъ рдко привлекаетъ то, что мы, женщины, любимъ и цнимъ… Эта двушка… что въ ней особенно мило, это ея способность жить для другихъ… Она вся, вся чужая, если можно такъ выразиться…

Княгиня одушевилась, блдныя щеки вспыхивали розоватымъ оттнкомъ, въ добрыхъ, кроткихъ глазахъ затеплился огонекъ и, какъ всегда въ подобныхъ случахъ, рчь ея путалась и слова подбирались съ трудомъ.

— Не знаю… я, можетъ быть, ошибаюсь, но мн кажется, что своей личной жизни, своего личнаго счастья у нея никогда не будетъ, она все отдастъ другимъ… уступитъ, пожертвуетъ… ну, однимъ словомъ, никогда сама не воспользуется, ужь это такая натура… другіе живутъ только для себя, а она…

Княгиня вдругъ смолкла и покраснла еще сильне.

‘Да, вдь, и я такая же’,— мелькнуло у нея въ голов. И мысль, что, расхваливая Аню, она какъ будто сама себя расхваливаетъ, смутила ее.’

— Въ этомъ, впрочемъ, нтъ особеннаго достоинства,— поспшила она оговориться,— способность жить для другихъ, это, это… прирожденное свойство… отъ него нельзя исправиться, никакъ нельзя, даже и тогда, когда видишь, что особенной пользы оно никому не приноситъ,— прибавила княгиня съ смущенной улыбкой.

Н. Северинъ.

‘Русская Мысль’, кн.VII—X, 1885

ВСЯ ЧУЖАЯ.

Глава I.

Глава II.

Глава III.

Глава IV.

Глава V.

Глава VI.

Глава VII.

Глава VIII.

ГЛАВА IX.

Глава X.

Читайте также: