ВСТРЕЧИ С Ник. МИХАЙЛОВЫМ
ВСТРЕЧИ С Ник. МИХАЙЛОВЫМ
АВТОРОМ ПОВЕСТИ ‘БОРЬБА ЗА МЕТАЛЛ’
АВТОРОМ ПОВЕСТИ ‘БОРЬБА ЗА МЕТАЛЛ’
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
СЕРГЕЙ РОМОВ
‘Литературная газета’, No 44, 1930
Встречи с Ник. Михайловым автором повести ‘Борьба за металл’, Ромов Сергей Матвеевич, Год: 1930
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Завод ‘Серп и Молот’. Листопрокатный цех. Работа на полном ходу. Из печей к валам, ритмично подхваченные’ щипцами, скользят раскаленные большие лепешки. Прокатываясь, они ширятся, растут, выползают огромными красными листами и вновь бросаются в печь или тут же складываются большими стопками. Оглушительно стучат машины. Гудят печи. С завыванием вертится, занимая всю ширь пролета, огромное колесо. Потные, покрытые гарью, напряженно работают ударники. Движение каждого деловито, рассчитано и без промаха.
Об этой ударной бригаде и написал свою повесть ‘В борьбе за металл’ один из активных участников ее, сварщик Николай Михайлов, рабочий листопрокатного цеха завода ‘Серп и молот’.
Кончилась первая смена. Председатель цехового комитета приглашает нас в Красный уголок. Здесь среди плакатов и лозунгов висит договор соцсоревнования и рядом черная доска прогульщиков. На видном месте вывешено обращение ЦК.
Николай Михайлов — здоровый, крепкого сложения, молодой человек. Ему 24 года. Видя его в обычной городской одежде, трудно себе представить его покрытым гарью у раскаленных печей, в сутолоке напряженной работы. Он — уравновешен и сосредоточен, сдержан и скуп на слова. Он часто улыбается, и улыбка как-то неожиданно сползает с глаз к губам ширится по всему лицу и кончается простым бесхитростным словом, таким, как нужно, без запинок.
Он явно стеснен, что ему приходится говорить о себе. Он неловко передвигается на стуле и как-будто поворотом плеч выжимает вынужденные, слова.
Николай Михайлов уж около семи лет работает в листопрокатном цеху. О писательстве он никогда не думал. В детстве он учился в городском училище у Рогожской заставы, а потом в школе второй ступени. Но учился урывками. Это было в голодные годы. Нужно было ходить за козой или отправляться в поиски за хлебом. Уже работая на заводе он учился в вечернем университете имени Уханова. Но русским языком почти не занимался, потому что главное внимание там обращали только на правописание. С поступлением на завод стал много. читать. Читал без руководства и без разбора. Последнее время читает мало, так как общественная работа, участие в стенгазете и редколлегии заводской газеты ‘Мартеновка’ отнимает у него все свободное время.
— А как вы стали писать?
— Это было в 1927 году. Наша газета об’явила конкурс на лучший рассказ или стихотворение. Я и попробовал написать небольшой рассказ из заводской жизни. В основу его легла тема о пожаре в нашем листопрокатном цехе. Рассказ был премирован. Я получил первую премию, т.-е. десять руб. Его вскоре перепечатала ‘Рабочая газета’ в литературной странице. Не знаю, как это случилось: по своей ли инициативе или наш редактор им послал. С тех пор меня привлекли в редколлегию ‘Мартеновки’ и я сделался заядлым рабкором.
— Вы там писали рассказы или статьи?
— О рассказах думать было некогда. Писал заметки, статейки. За три года работы в газете может пришлось написать три рассказа и то для торжественных случаев. Один из них был перепечатан в ‘Голосе текстилей’. Главное же пришлось писать о недостатках, недочетах, прогулах. О хорошем только по праздникам. Надо было призывать товарищей к боеспособности, к работе. Потом я организовал стенгазету нашего цеха (она считается лучшей на всем заводе). Опять же о рассказах некогда было и думать.
— Я записался было на заочные курсы при Плехановском институте — мне хотелось ознакомиться с историей партии и изучить политэкономию, но пришлось бросить, так как меня прикрепили к клубной работе
— А литкружок вы посещаете?
— Наш заводской литкружок ‘Вальцовка’ — почти никогда. Ребята, которые работают в кружке, совсем не связаны с ‘Мартеновкой’ и мало участвуют в стенгазете. Я поэтому и не посещаю их кружок. Но зимой ходил часто в литкружок ‘Вагранка’. Там мне показалось тоже мало интересным. Кружок далек от нашего строительства, от главных задач партии. Там говорили больше об ассонансах, о стихах, о художественной литературе. Тематика была в загоне или на втором плане. Когда я написал свою книжку, я пошел туда и предложил поставить ее на обсуждение. Мне хотелось знать мнение других. Но руководители кружка взяли книжечку, повертели ее небрежно, посмотрели, что она стоит три копейки и сказали: ‘Что же?.. Это только очерк. Пустяковинка!’
— Как у вас зародилась мысль о вашей книжке?
— Инициатива всецело принадлежит ВЦСПС. Сотрудники приехали на завод, ознакомились с производством, поговорили со всеми рабочими цеха и ребятами из редколлегии и предложили тему. Она показалась мне по душе ближе всего. Они мне ее заказали, и я написал. Написал скоро, почти в один присест. Мы ее обсуждали на собрании рабочих вместе с представителям к издательства. Долго спорили, говорили, но в общем она была принята единогласно. Без ВЦСПС я б ее не написал. Я не стал бы ходить по издательствам и говорить: ‘Вот я такой фокусник, что могу вам хорошую книжку написать’.
— А вы знаете, что ваша книжна вызвала много отзывов?
— Знаю. Читал вашу ‘Литературку’ и мне показывали другие газеты. Но вот в одной газете написали как-будто хорошую статью, но я там кое-чего не понимаю. Хвалят, говорят, что написано просто, ясно, убедительно а прибавляют.
Михайлов показывает мне вырезку на одной газеты, где я читаю:
‘Было бы смешно и несправедливо искать в этой книжке исключительных художественных достоинств. С точки зрения стилистики, с точки зрения формальных достоинств понятно эта книжка не шедевр’.
И Михайлов прибавляет:
— Вот тут я и не понимаю, какие еще нужны формальные художественные достоинства’ если ‘просто, ясно в убедительно’? А теперь повсюду говорят о массовой пролетарской литературе, о художниках реконструкции и т. д. Я писателем стать не собираюсь. Но об этой неувязке художественных достоинств я часто думаю и не знаю откуда ждать совета? Не знаю, чего еще от меня хотят?
Я невольно вспоминаю одно из замечательных мест книжки Михайлова.
‘Девятое апреля среди чумазых колонн замелькали красные полотнища. ‘Привет передовикам, социалистического соревнования’.
Ранним весенним утром, когда пришла первая смена, был митинг. Сдержанно гудели печи. Под потолком хлопали и возились голуби. Смазчики осматривали подшипники, готовили масленки. Мастера проверяли перед пуском станы. Вальцовщики, сварщики, складальщики стояли в первом пролете в чисто выстиранных рубашках.
Раньше в первом пролете служили молебны покрову богородицы, д сейчас наш зав, англичанин Монгер, безжалостно уродуя слова, говорил,
‘Надо, штобы наш цех был первый во всей завод’.
Ровно шесть. С мотора сигнальный звонок. Огромный маховик стряхивал с чугунных плеч пыль, качнулся. Перезванивая, двинулись муфты, запела свою песню валы. Листопрокатка тронулась в путь — на борьбу.
За металл, за пятилетку, за социализм…’
Здесь в этом небольшом куске все на своем месте. Каждое слово полновесно и значимо: от ‘чисто выстиранных рубах’, придающих торжественность картине, и ‘сдержанно гудели печи’, устанавливающих ритм, до заключительных слов, дающих ‘сему ударный аккорд…
Какие еще художественные достоинства нужны нашим критикам? О каких абстрактных формальных проблемах они думают, когда сами сознаются, что это ‘просто, ясно и убедительно’.
Недоумение Михайлова мне кажется основательным.
Развивающаяся массовая пролетарская литература требует к себе более чуткого отношения. От критики, которая грешит абстрактным формализмом, Михайлов помощи получить не может. Он вовсе не стремится к тому, чтобы сделаться профессиональным литератором, и говорил мне, что его дальнейшая работа будет также тесно связана с производством и с борьбой за социалистическую реконструкцию, как и его первая книжка. Этот главный момент должен лечь в основу всей нашей критики. Литературная практика рабочих писателей отмечает любопытнейшее явление в развитии литературного пролетарского движения, которое требует к себе углубленного и напряженного внимания. Это тот ударный авангард, на который будет сейчас равняться вся писательская масса.