ВСТРЕЧА
ВСТРЕЧА
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Встреча, Зайцев Борис Константинович, Год: 1947
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Зайцев Б. К. Собрание сочинений: Т. 9 (доп.). Дни. Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии.
М: Русская книга, 2000.
Одна из первых книг, мною в Париже прочитанных — много лет назад, — был роман ‘Genitrix’, Франсуа Мориака {Ф. Мориак. Волчица (Genitrix). Перевод Г. Н. Кузнецовой. С предисловием Ив. Бунина. Издательство ‘Русские Записки’. Париж, 1938, 117 с.}, автора тогда еще молодого, почти ‘начинающего’. Он мне сразу понравился. Обликом своим, словом, фразой, всем художническим сложением — этого не расскажешь, как не объяснишь, почему одно лицо нравится, а другое нет. Значит, надо за ним следить — что он далее будет делать. Мориак шел ровно — уверенной поступью в литературе. Как полагается во Франции, трудился немало. Выпускал чуть не по роману в год — правда, романы его не объемисты, сжаты, но высокого духовного напряжения. Писатель католический, говоривший о последних судьбах человеческих, грехе, прощении, спасении или гибели — говорил он всегда с изяществом и суховатостью утонченного латинизма. Это врожденное. Худ и остроуголен как в писании, так и в жизни.
Известность его росла. Через ‘Thrè,se Desqueyroux’, ‘Ce qui tait perdu’, ‘Le noeud des vipè,res’ {‘Тереза Деекейру’, ‘То, что потеряно’, ‘Клубок змей’ (фр.).} все подъем, восхождение. Начинается слава. Мориак академик (что ему ничего не прибавило. Ни Стендаль, ни Бальзак, ни Флобер академиками не были). Круг читателей вырос, стали появляться о нем книги.
А мировая жизнь продолжалась. ‘Передышка’ окончилась. Одной ‘великой’ войны оказалось мало, пришла другая.
Мориак переживал ее тяжко — у себя в имении близ Бордо, в Ландах. (Как страдал под Руаном Флобер в 1870 году!) В доме Мориака, старинном, выросшем, как и сам он, из густой и благоуханной земли края бордосского, среди виноградников, сосен, — расположились немцы. А сам он был ‘резистант’. Господь сохранил его и он дожил до счастливого освобождения Франции. Продолжаю считать его как-то ‘моложе’ себя, но, конечно, он уже немолод, а главное, много пережил — и в поражении родины, и в освобождении ее. Как бывает с писателем созревшим, у него появилась потребность говорить прямо о жизни. Это не беллетристика и не проповедь. Но голос души, совести. Так было, в позднюю минуту жизни их, с Толстым, с Достоевским.
Два последние года внимательно читаешь неторопливые, тонкие, иногда сдержанно-насмешливые (в полемике), почти всегда горькие и благородные строки теперешнего Мориака — с каким блеском написанные! И как не шумно!
Это дневник души, связанный с жизнью родины. Это всегда некоторая труба, негромко, но чисто и одиноко взывающая к небу. Голос вопиющего в пустыне — вопиющего о чем? О человечности, духовности, сострадании и милосердии.
Милосердие! В мире, совсем утопающем в крови и насилии, кажется, что и слово забыто. Всеми, да и не всеми. Есть вот голоca. Есть писатели, чья глотка не заткнута, кто своей родине, своему народу, да и urbi et orbi {городу и миру (лит.).}, могут говорить Истину. Не новую. О, она пришла в мир две тысячи лет назад, была им распята и ныне ежедневно распинается — Истиной же продолжает быть.
Всю жизнь мы ненавидели насилие и надругательство, зверство и казнь. Нам дано было непрерывное зрелище насилия. Достоевский стоял на эшафоте, отбыл каторгу. Толстой, в старости, возмущаясь казнями, писал: ‘намыльте веревку, захлестните на моей старческой шее’, — все же в их время насилия и истребления были детской игрой рядом с тем, что мы видели на своем веку.
Из вопросов духа Мориак выбрал себе как бы специальностью милосердие. Оно его томит, жжет. Томит, как в ночи Ланд мучили шаги немецкого лейтенанта за стеной дома родного.
И вот встреча с писателем новая, не в искусстве на этот раз, а в иной, и не низшей области.
Предо мною его последняя, в день католической Пасхи, а в наше Вербное воскресенье, вышедшая статья. Единение народа в человечности — вновь милосердие: призыв к нему. Встреча пасхальная. Лучшего и не найти для таких слов.
Некий собрат по перу назвал Мориака в печати ‘пьяницей милосердия’. Назвавшему есть чего постыдиться, названного украшает заушение. Опьянен милосердием — слава Богу. Значит, жив человек. Если есть те, кого преследуют за милосердие, значит, жизнь еще не зверинец, Христов Лик не до конца затемнен.
Русскому писателю, за которым стоит родная литература с вековым заветом сострадания и милосердия (с Пушкина, Гоголя, через Тургенева к Толстому, Достоевскому) — в дни Пасхи радостно особенно встретить все то же, давнее и вечно живое и юное, ибо истинное, у писателя страны латинской.
Да, Мориак, мы люди разных стран, разных народов, языков. Но наше великое счастье в том, что над нами стоит Вышний. Он дает руку. Он соединяет. Он делает так, что слова Ваши становятся мне ближе и родней, чем иные, сказанные на моем языке.
Да хранит Вас Господь. Продолжайте быть гласом вопиющего в пустыне — одинокой славой Вашей Родины.
Орган русских секций французской конфедерации тружеников христиан ‘Русская мысль’. Париж, 1947. 19 апр. No 1. Заголовок рукописи: ‘Похвала милосердию’. Печ. по изд.— Зайцев Б. Дни. М., Париж: YMCA-Press, Русский путь, 1995 (текст рукописи).
С. 231. …он был ‘резистант’. — ‘Резистант’ (фр.)— участник Сопротивления.
С. 23Z …’намыльте веревку, захлестните на моей старческой шее’. — См. примеч. к очерку ‘Казнь’.