Все проходитъ.
Все проходитъ.
Новая новелла Ф. Шпильгагена.
І.
І.
* * *
* * *
Все проходит, Шпильгаген Фридрих, Год: 1896
Время на прочтение: 82 минут(ы)
Фрау Регина украдкой вздохнула слегка. Ей не случалось вздыхать, когда ея Эмерихъ всходилъ на дирижерскій пультъ и стучалъ палочкой, или когда онъ прижималъ скрипку полнымъ подбородкомъ, готовясь провести смычкомъ по струнамъ, она знала, что онъ отлично продирижируетъ симфонію или безупречно исполнитъ музыкальное произведеніе, не сомнвалась въ томъ, что самое нжное piano отлично удается ему. Впрочемъ, фрау Регина не была въ состояніи судить о музык и не считала себя способной на критику, она просто безусловно врила въ геній Эмериха, вру же эту подтверждали шумные, нескончаемые апплодисменты, которые всегда неминуемо вызывало его искусство.
Зато, когда геній фрау Регины вставалъ, желая произнести застольную рчь (а это имло для него непреоборимую притягательную силу), бдная женщина вздыхала, правда, тихо и про себя, но все-таки вздыхала.
Вдь она всегда предвидла, что, начавъ говорить, Эмерихъ будетъ переходить отъ одного предмета къ другому, совсмъ потеряетъ путеводную нить и, наконецъ, предложитъ тостъ за того или за то, о чемъ или о комъ онъ и не думалъ въ начал спича.
Впрочемъ, въ этотъ вечеръ онъ не могъ отказаться отъ обязанности сказать рчь, ему нельзя было не отвтить на спичъ, который уже съ полчаса тому назадъ произнесъ его другъ Арнольдъ въ честь фрау Регины, сегодняшней новорожденной, Арнольдъ, говорилъ по обыкновенію мастерски, его рчь лилась словно мелодическій потокъ, не могъ промолчать и Эмерихъ. Вотъ онъ три раза, черезъ правильные промежутки времени, позвонилъ въ стаканъ, фрау Регина вздохнула, въ то же время дв пары глазъ обмнялись значительнымъ взглядомъ, въ которомъ выразились и отчаяніе и насмшка, это были глаза Астридъ и Стеллы. Он об знали, что теперь начнется одинъ изъ тхъ ужасныхъ спичей, которые Астридъ называла ‘историческими’, он могли бы поклясться въ томъ, что Эмерихъ увлечется воспоминаніями, очень мало интересными для всхъ, кром него самого, потомъ заговоритъ о настоящемъ положеніи вещей, что могло бы имть интересъ, если бы не бывало всегда очень непріятно для нихъ. Дйствительно, программа начала приводиться въ исполненіе. Въ вид интродукціи маленькое общество услыхало то, что уже давно отлично знали вс присутствующіе, кром лишь молодого живописца Вилибальда и еще боле молодого поэта Альфреда.
Онъ, ораторъ, и его близкіе друзья Арнольдъ и Эйльгардъ — не только были вс дтьми этого стараго города, но и родились въ одномъ и томъ же квартал, ихъ крестили въ одно и то же воскресенье, въ одной и той же церкви, вмст въ школ они проникали въ тайны азбуки и ариметики, потомъ вс заразъ вступили въ гимназію въ одинъ и тотъ же классъ. Правда, позже Арнольдъ всегда попадалъ на первую скамью, тогда какъ онъ, ораторъ, съ Эйльгардомъ чувствовали себя спокойне въ заднемъ ряду. Имъ было тамъ такъ хорошо, что когда они съ трудомъ дошли до четвертаго класса, директоръ гимназіи призвалъ ихъ отцовъ и посовтовалъ имъ взять юношей изъ школы и научить какому-нибудь честному ремеслу. Отцы Эмериха и Эйльгарда, бывшіе сами ремесленниками, послушались этого совта. Эйльгардъ сталъ ученикомъ своего отца, маляра, отецъ же оратора, бывшій барабанщикомъ въ оркестр театра въ одномъ изъ предмстій, сталъ учить своего сына музык. Между тмъ Арнольдъ, сынъ кистера, получалъ одну школьную награду за другой, summa cum laude — сдалъ экзаменъ и отправился въ Лейпцигскій университетъ, гд ему дали стипендію. Скоро его друзья тоже разбрелись по свту. Изъ Эйльгарда, вмсто маляра, вышелъ художникъ, онъ тоже получилъ стипендію и отправился въ Италію. Ораторъ же, владвшій первой скрипкой, ухалъ въ Вну въ оркестръ Императорской оперы.
Потянулись долгіе, долгіе годы разлуки. Разставшись юношами, три друга встртились въ родномъ город зрлыми людьми. Каждый изъ товарищей достигъ въ своей спеціальности извстной степени значенія. Арнольдъ сдлался профессоромъ литературы въ политехническомъ училищ, Эйльгардъ сталъ директоромъ академіи художествъ, Эмерихъ — директоромъ консерваторіи.
Дойдя до этого мста своихъ воспоминаній, Эмерихъ сдлалъ маленькую паузу, глотнулъ вина и самодовольно улыбнулся, наслаждаясь своимъ ораторскимъ талантомъ. И правда, до сихъ поръ все шло необычайно гладко, конечно, нкоторые эпизоды могли бы быть покороче, подробности иногда казались черезчуръ мелкими, но, несмотря на недостатки формы, содержаніе было хорошо, слушатели могли, пожалуй, сдлать одинъ упрекъ оратору, а именно: изъ его рчи никто изъ нихъ не узналъ ничего новаго для себя. Пока геніальный Эмерихъ съ удовольствіемъ осушалъ бокалъ, Регина спокойне перевела духъ, половина рчи прошла счастливо! Между тмъ Астридъ и Стелла, отлично понимая другъ друга, снова взглянули и ихъ глаза перестали сверкать веселымъ блескомъ.
Сейчасъ начнется вторая часть пути, это не будетъ гладкое море, нжно качающее ладью оратора — нтъ, несчастнаго ждутъ острые утесы, бездонныя пропасти — и вс эти ужасы не сдлаются мене опасными оттого, что ладья оратора безъ опасенія помчится къ нимъ.
Эмерихъ не слишкомъ неожиданно приступилъ ко второй части своего спича, можно было бы даже назвать переходъ очень остроумнымъ.
— До нашей встрчи посл долгой тяжкой разлуки,— говорилъ онъ,— мы, три друга, должны благодарить за свои успхи прежде всего Бога, а затмъ собственный талантъ и прилежаніе, безъ котораго самый большой талантъ ничто. Но съ нашей встрчи здсь фортуна стала управлять нами. Уже и нашу встрчу можно бы назвать счастливымъ случаемъ, если бы она не была отодвинута въ сторону тмъ, что произошло вскор посл нея. Каждому изъ насъ уже было около сорока лтъ, когда мы встртили трехъ прелестныхъ достойныхъ любви двушекъ, которыя согласились прекратить нашу тяжелую холостую жизнь, дали намъ возможность стать мужьями, слдовало бы сказать, открыли передъ нами двери рая супружеской жизни, рая, который Господь даровалъ людямъ на земл! Въ данномъ случа, боле чмъ когда-либо подтвердилось старое изреченіе о томъ, что браки заключаются въ небесахъ.
‘Высшимъ счастьемъ оказалось то, что подругой знаменитаго историка-литератора и поэта сдлалась геніальная писательница, а женой превосходнаго живописца — искусная художница. Мн, музыканту, судьба дала въ спутницы жизни женщину, которая утверждаетъ, что она не можетъ отличить Моцарта отъ Бетховена. Я не смю спорить съ нею, но не страдаю отъ этого. Какъ говоритъ Шекспиръ, каждый хорошій человкъ долженъ въ себ носить свою мелодію, а этой музыкой она обладаетъ въ огромной степени. Гармонію ея души никогда не нарушалъ никакой диссонансъ.
‘Я чувствую себя счастливымъ, знаю, что и мои друзья счастливы. Одно лишь преимущество, можетъ быть, есть у меня передъ ними — я служу искусству, которое похоже на прародителя всхъ водъ земныхъ — на океанъ, вдь и музыку можно назвать прародительницей всхъ искусствъ! Вс они родились отъ музыки, вс обратно стремятся къ ней, какъ дти, рзвящіяся въ лсу, бгутъ къ родному дому. Нчто подобное предчувствовалъ человкъ-художникъ всхъ временъ, но сдлать дйствительностью неясное предчувствіе было предоставлено тому, кто всегда черпалъ очарованіе поэзіи и живописи изъ безконечнагоисточника безконечной мелодіи, и такимъ образомъ создалъ искусство нашего времени, искусство, которое не измняется никогда. Этотъ создатель новаго искусства — безсмертный байретскій маэстро, Микель Анджело музыки, Рихардъ Вагнеръ. Друзья и гости, прошу васъ, наполните ваши бокалы и выпьемъ ихъ въ честь Рихарда Вагнера!’
Самыя разнообразныя чувства волновали слушателей во время этой рчи. Только въ одномъ отношеніи вс сошлись: вс были рады, что спичъ окончился. Поэтому ораторъ могъ остаться доволенъ своимъ успхомъ, послышался звонъ стакановъ, вс лица радостно улыбнулись, веселе всхъ была его Регина. Ея одобренія онъ только и ждалъ, такъ какъ говорилъ рчи только для нея одной, даже и не подозрвая, какой страхъ, какія муки переживаетъ въ это время бдная женщина.
Къ сожалнію Эмериха, гости, поднявшіеся изъ-за стола, не захотли снова ссть.— Поздно! домой далеко,— говорили они. И той другое было справедливо. Ужинъ затянулся позже часа ночи, а скромныя виллы Арнольда и Эйльгарда, выстроенныя рядомъ, лежали на противоположномъ конц длиннаго предмстья. Черезъ четверть часа хозяева остались снова наедин. Какъ только за. гостями затворилась дверь, Эмерихъ обнялъ Регину и сказалъ ей что-сегодня самый счастливый день въ его жизни.
Еслибы у Регины было немного боле скептическое направленіе ума, она бы сильно удивилась этому, потому что то же самое она слышала почти ежедневно. Но молодая женщина только нжно улыбнулась своему генію и отвтила:
— Да, Эмерихъ, мы счастливые люди. Только одного не достаетъ намъ.
— Не бдъ,— сказалъ Эмерихъ,— нельзя имть все въ жизни. У Арнольда и Астридъ тоже нтъ дтей, кром того, если бы они у насъ и были, они уже спали бы въ своихъ постелькахъ и мы оставались бы съ тобой наедин, какъ теперь. Послушай, Регина, вотъ о чемъ я хотлъ тебя спросить, что ты скажешь про мой спичъ? только по правд, мое сокровище, по правд.
— Ты говорилъ чудесно!
— Не правда-ли? Я высказался честно, какъ чувствовалъ. А заключеніе? Ну, теб я признаюсь — я хотлъ выпить за моихъ друзей и за дружбу вообще и просто не знаю какъ провозгласилъ тостъ въ честь Вагнера. Но, мн кажется, я сдлалъ это блестящимъ образомъ.
— Великолпно!
— Вотъ видишь! вотъ видишь! Я говорю, мн бы слдовало засдать въ нашемъ ландтаг, а если возможно, такъ и въ рейхстаг, въ Берлин. Арнольдъ тоже хорошо говоритъ, но у него съ самаго начала видно, чмъ онъ закончитъ. Это нехорошо. Какъ по твоему?
— Конечно! Никто не долженъ подозрвать, какой будетъ заключительный аккордъ.
— Заключительный аккордъ, браво! Брависсимо! И эта маленькая женщина говоритъ, что она немузыкальна! Смшно!
Живописецъ Вилибальдъ и поэтъ Альфредъ жили не въ предмсть, но лтняя ночь была такъ хороша, такъ пріятно казалось погулять посл долгаго сиднія за столомъ, что они попросили позволенія проводить остальное маленькое общество.
Впрочемъ, ‘маленькое общество’ состояло только изъ Стеллы и Астридъ, такъ какъ ихъ мужья уже ушли далеко впередъ. Молодыя женщины не отказались отъ этого предложенія. Вилибальдъ подалъ руку Стелл, которая охотно приняла ее. Альфредъ предложилъ свою помощь Астридъ, однако, Астридъ поблагодарила его, отвтивъ, что она не любитъ ходить подъ руку. Альфредъ былъ втайн доволенъ ея отвтомъ: неудобно вести даму, которая выше васъ на полголовы.
Скоро потянулось предмстье, тутъ особенно ясно чувствовалась вся прелесть ночи. Почти полная луна лила съ безоблачнаго неба нжный свтъ, порой вышка дома или цлый фасадъ виллы выступали изъ синихъ тней, скопившихся подъ высокими деревьями, среди густыхъ боскетовъ. Воздухъ не двигался, не проносилось ни звука, только изрдка раздавался голосъ какой-нибудь проснувшейся птички, потомъ все замирало снова. На дорожк, шедшей вдоль ограды палисадниковъ, не встрчалось ни души. Въ призрачной тишин нельзя было бы говорить громко даже въ томъ случа, если бы рчь не шла о вещахъ, которыхъ не слдовало слушать постороннимъ ушамъ:
— Ну, что вы мн скажете о поздк въ Парижъ?— спросилъ Вилибальдъ у Стеллы.— Профессоръ, наконецъ, соглашается?
— И не думаетъ,— отвтила молодая женщина,
— Но вдь онъ же убиваетъ вашъ чудный талантъ!
— Скажите это человку, который не вритъ въ мой талантъ.
— Это невозможно! Какъ ни зачерствлъ (простите мн рзкое выраженіе) вашъ супругъ, въ своемъ, такъ называемомъ, классицизм, отрицая вашъ талантъ, онъ просто гршитъ противъ Святого Духа… я называю такъ искусство!
Стелла засмялась:— Точно вы врите въ другого Святого Духа.
— Вы правы, но и того, во что я врю — достаточно. И мн тяжело, что въ васъ нтъ моей вры, что вы не почерпаете въ вр мужества для смлаго ршенія.
— Какого?
— Бжать, просто бжать!
— Что вы говорите! Я замужемъ, у меня двое дтей!
— Да хоть бы четверо! Въ Париж, только въ Париж мо жете вы достигнуть своей цли и сдлаться тмъ, чмъ должны, быть. Я говорю по опыту. Чмъ былъ я четыре года назадъ, допоздки въ Парижъ? Ученикомъ вашего супруга, то есть гусеницей, которая ползала съ полотна на полотно, покрывая ихъ срой пряжей. Я считалъ это искусствомъ, а между тмъ это было только шаблонной работой, не имвшей большей цны, нежели пачкотня маляра, о которой только что говорилъ нашъ хозяинъ въ своей ужасной рчи. Первая же недля въ Париж открыла мн глаза. Мн показалось, что Богъ только вчера создалъ весь міръ, такія яркія, свжія краски, такую силу свта увидалъ я въ немъ. До Парижа мн и во сн не мерещилось ничего подобнаго. А вы, вы давно грезили обо всемъ этомъ… что я говорю! вы старались осуществить свои грезы, даже осуществляли ихъ! Вамъ нужно сдлать только одинъ шагъ, чтобы достигнуть высшей цли, а вы не хотите сдлать этого шага! Я не понимаю васъ, я могу съума сойти отъ того, что…
— Простите,— сказала Стелла, — я хочу немножко пройтись одна.
Слушая молодого человка, Стелла страшно волновалась, ея сердце билось все сильне и сильне. Вилибальдъ притягивалъ ее за руку къ себ, и она стала бояться, что онъ объяснитъ себ ея волненіе слишкомъ лестнымъ для себя образомъ, ей этого не хотлось.
— Я оскорбилъ васъ, многоуважаемая фрау?— сказалъ онъ.
— Чмъ же?— отвтила она.— Разв можетъ кто-нибудь оскорбиться, если другой человкъ безъ всякой эгоистической задней мысли выскажетъ ему свое убжденіе? Я не могу сомнваться въ томъ, что вы честно интересуетесь моимъ талантомъ, моимъ художественнымъ будущимъ. Въ Париж я бы не избгала вашихъ совтовъ, вашей помощи.
— Еще бы!— подхватилъ Вилибальдъ.— Вы знаете, я пріхалъ сюда, только чтобы взглянуть на то мсто, въ которомъ безполезно износилъ столько паръ башмаковъ, будучи ученикомъ. Это было грустной цлью поздки, и двухъ мсяцевъ мн вполн довольно! Больше ничто не удерживаетъ меня здсь. Напротивъ, вотъ уже дв недли, я все собираюсь ухать, и если вы, вы…
— Пойдемте поскоре, а то т подумаютъ, что мы толкуемъ съ вами Богъ всть о какихъ тайнахъ. Что ты такъ бжишь, Астридъ!
Астридъ и ея спутникъ остановились. Альфредъ разсердился на то, что имъ помшали разговаривать, Астридъ же была рада возможности прервать бесду, начавшую подъ конецъ принимать странное направленіе.
Сначала они нсколько времени шли молча, другъ посл друга. Потомъ молодой человкъ заговорилъ:
— Осмлюсь спросить васъ, многоуважаемая фрау, передали-ли вы мои стихотворенія вашему мужу?
— Вы желали этого.
— Онъ прочелъ ихъ?
— Конечно, такъ какъ я его просила объ этомъ.
— Что же онъ сказалъ?
t,:— Вы желаете слышать его подлинныя слова?
— Да, именно.
— Гете и Шиллеръ счастливы тмъ, что они не дожили до этого.
— Я вдь заране зналъ его мнніе.
— Зачмъ же было ставить меня въ затруднительное положеніе?
— Я вамъ скажу это: вы были такъ добры, что нашли мои стихотворенія хорошими, больше — вы назвали ихъ удивительными. Дале: вы сомнваетесь въ себ, даже не цните, какъ слдуетъ, вашего послдняго романа, говорите, что начинаете врить сужденію вашего мужа, который не находитъ въ васъ таланта. Теперь вы должны перестать сомнваться: сужденіе профессора должно для васъ значить не больше, чмъ приговоръ патріарха въ Натан: ‘Еврей будетъ сожженъ’. Боритесь, это будетъ борьбой не за вашу личность, а за ваше дло.
— Въ чемъ же вы видите разницу?
— Разница очень большая: когда вопросъ идетъ о личности человка, онъ можетъ соглашаться на уступки, когда на арену выступитъ борьба за дло — никогда!
— Что подразумваете вы въ данномъ случа подъ словомъ дло?
— Какой странный вопросъ. Я говорю о нашемъ дл, о дл всхъ молодыхъ людей, не желающихъ завязнуть въ тинистомъ болот старой рутины, которой такъ много въ поэзіи и во всякомъ искусств, о дл людей, не уважающихъ боле показныхъ достоинствъ, какъ бы высоко ни котировались они еще на ученомъ рынк, о дл людей, желающихъ оцнить эти достоинства по настоящему. Мы считаемъ постыднымъ переносить въ новое столтіе запыленные и истлвшіе уставы нашихъ отцовъ! Вотъ въ чемъ наше дло! Разв вы не считаете его своимъ?
— Да, да, но прошу васъ не такъ громко,— и Астридъ показала на фигуру своего мужа и его друга, шедшихъ шагахъ въ пятидесяти передъ ними, то скрываясь въ тни, то показываясь въ яркомъ лунномъ свт.
— Ваша дятельность,— продолжалъ поэтъ, заглушая свой звонкій голосъ,— началась еще раньше моей. Когда я еще у бивалъ свое сознаніе въ университет (хотя въ моей душ начинали являться сомннія во всемогущество такъ называемыхъ кл не сиковъ новаго и стараго времени), вы, какъ я слышалъ отъ васъ же уже вполн отршились отъ стараго хлама. Правда, вы были въ дважды лучшихъ условіяхъ, нежели я: умъ и разсудокъ двушекъ тоже связываютъ, но все же не такъ грубо, какъ наши Потомъ вы — датчанка…
— Только съ материнской стороны.
— И потому вмст съ молокомъ матери впитали въ себя любовь къ естественному, къ тому, что есть, и ненависть къ неестественности, къ тому, относительно чего люди длаютъ видъ, будто оно есть. Вы не выросли подъ ужаснымъ эстетическимъ давленіемъ Гетевско-Шиллеровскаго фетишизма. Если не у вашей колыбели, то вокругъ арены вашихъ двическихъ игръ стояли образы Ибсена, Бьернсона, Арне Гарборга. Вы разсказывали мн, какъ, взявъ романъ ‘Раскольниковъ’ Достоевскаго {Подъ этимъ назинаніемъ на нмецкій языкъ переведенъ романъ Достоевскаго — ‘Преступленіе и Наказаніе’.}, вы проби рались къ себ въ комнату и при блдномъ свт лампочки читали эту самую странную и вмст съ тмъ самую правдивую изъ книгъ.
— Хорошее это было время,— тихо прошептала Астридъ.
— И оно можетъ вернуться, оно вернется, только дйствуйте. Время это наступитъ снова въ ту минуту, когда вы разорвете оковы, которыя позволили наложить на себя только потому, что забыли себя и свой долгъ относительно себя. О, многоуважаемая фрау, если бы я имлъ власть надъ вами, если бы геній, смотрвшій мн черезъ плечо, когда я писалъ мои стихи, и имвшій ваши небесно прекрасныя, любимыя черты…
— Тише!— шепнула Астридъ, задыхаясь,— они подошли къ намъ. Ни слова больше, нтъ, нтъ. Ни сегодня и никогда-никогда!!!
Молодая женщина быстро обернулась.
— Мы не бжимъ, это вы ползете, какъ улитки.
— Арнольдъ!— позвала она.
— Эйльгардъ!— вторила ей Стелла, подошедшая съ Вилибальдомъ.
Голоса молодыхъ женщинъ прозвучали глухо, боязливо. Немудрено, что мужья не услыхали ихъ.
Впрочемъ, они бы не услыхали, что ихъ зовутъ, даже въ томъ случа, если бы Астридъ и Стелла крикнули громче. Статный, высокій Арнольдъ спокойно двигался впередъ, значительно меньшая и боле худощавая фигурка Эйльгарда длала сильные, живые
Жесты, по которымъ было легко понять, что разговоръ двоихъ друзей касался чего-то интереснаго для собесдниковъ.
— Тогда я ршительно не понимаю, зачмъ ты женился на ней!— вскрикнулъ Эйльгардъ.
— Выслушавъ твои іереміады, я имлъ бы полное право обратить къ теб этотъ же вопросъ,— отвтилъ Арнольдъ.
— Іереміады! Милый другъ, мн кажется, это слишкомъ сильное названіе для высказанныхъ мной опасеній относительно художественной будущности Стеллы. Въ послднее время мы съ нею часто споримъ изъ-за разницы въ мнніяхъ относительно искусства, но все это совершенно не касается нашей супружеской жизни, нашей любви, если ты хочешь. Между тмъ изъ твоихъ словъ я долженъ заключить, что…
— Насколько мн помнится, я тоже не сказалъ ничего, что могло бы теб дать право вывести такое нелестное для жены и меня заключеніе.
— Значитъ, я совершенно не понялъ тебя.
— Повидимому.
Оба прошли молча нсколько шаговъ. Вдругъ Эйльгардъ остановился.
— Послушай, Арнольдъ.
— Что?
— Какой нелпый тостъ предложилъ сегодня нашъ добрый Эмерихъ. Что мн въ его безконечной мелодіи? Безконечная мелодія! Безконечное безуміе! Господь Богъ можетъ покоиться въ безконечной мелодіи, а мы, бдняки, земные артисты, должны стремиться уловить одну мелодію (т. е. въ данную мину ту) и не умереть отъ усилія, но я не то хотлъ сказать. Съ чего бишь я началъ?
— Съ рчи Эмериха.
— Да, да… Я хотлъ замтить, что въ одномъ отношеніи онъ правъ: мы, я говорю теперь о насъ двоихъ,— друзья съ колыбели, друзья на жизнь и на смерть,— а потому нехорошо, что мы, уже состарившіеся люди, стараемся играть въ прятки другъ съ другомъ, какъ играли сейчасъ.
— Я, право, не…
— Дай мн высказаться! Могу-ли я ждать отъ тебя откровенности, когда самъ прячу отъ тебя правду, говорю, что я ненебыкновенно счастливъ въ супружеств, когда… Ну, чортъ возьми, пойми ты меня, наконецъ!
— Я тебя понялъ съ самаго начала, — глухо произнесъ Арнольдъ.
— Ну, вотъ видишь.
Друзья снова замолчали. Наконецъ, Эйльгардъ, на этотъ разъ не останавливаясь, глубоко вздохнулъ и снова заговорилъ:
— Просто непонятно! Эти двушки были точно созданы для насъ, мы считали ихъ своими любимыми ученицами, намъ казалось, что именно мы сдлали изъ нихъ самостоятельныхъ служительницъ искусства. Он смотрли на насъ, какъ на вчныхъ боговъ. А теперь! Ты знаешь или, врне, не знаешь, такъ какъ уже давно не заглядывалъ ко мн въ мастерскую въ академіи…
— Я былъ такъ занятъ.
— Понятно! Я пишу четыре идеальныя картины для Гамбургскаго музея. Я теб разсказывалъ объ этомъ.
— Помню!
— Картоны: весна и лто — готовы, когда я работалъ, она часто бывала въ мастерской, такъ какъ у нея было дло въ город, она видла картины, но не говорила о нихъ ни слова. Сегодня утромъ я только что окончилъ ‘лто’, какъ вдругъ входитъ она, замть — только для того, чтобы задать мн вопросъ о хозяйств. Я отвчаю. Она идетъ къ двери, даже не взглянувъ на картины. Это вывело меня изъ себя. Ну?— спрашиваю я.— Что?— говоритъ она.— Какъ ты находишь картоны?— Она на половину поворачиваетъ голову, смотритъ одно мгновеніе и говоритъ черезъ плечо, идя къ двери, знаешь, этакъ мимоходомъ:— Весна и лто?— прекрасно. Остерегайся третьяго.— Чего третьяго?— Скуки.— И ушла… Что ты скажешь?
— Salamen miseris,— прошепталъ Арнольдъ.
— Что это?
— Изрченіе Виргилія: имть товарища по несчастію, утшеніе въ страданіи.
— Странное утшеніе! Значитъ, ты испыталъ нчто подобное?
Арнольдъ боролся съ гордостью. Онъ не могъ ршиться, разсказать-ли другу о томъ, что нсколько дней тому назадъ, онъ не только перенесъ нчто подобное, но совершенно то же самое, или, врне, вынесъ гораздо большее оскорбленіе. Онъ долгое время работалъ надъ одной повстью, наконецъ, окончилъ ее и передалъ Астридъ съ просьбой прочитать эту вещицу и высказать о ней свое мнніе. Нсколько часовъ Арнольдъ съ напряженіемъ ждалъ жену, наконецъ, она вошла въ его комнату, положила рукопись къ нему на письменный столъ и, молча, пошла къ выходу, совершенно какъ Стелла изъ мастерской Эйльгарда. Онъ тоже, какъ Эйльгардъ, спросилъ жену:— Ну, что же?— а она, какъ Стелла, мимоходомъ отвтила:— Если я похвалю твою повсть — я солгу, если стану ее бранить, ты разсердишься, лгать я не могу, сердить тебя не хочу, а потому молчу.
Съ этими словами Астридъ ушла изъ комнаты.
Сердце Арнольда болзненно сжалось при воспоминаніи о тяжелой сцен, промелькнувшей въ его ум съ быстротою молніи. Въ намек Стеллы на Шиллерское изреченіе о минезингерахъ было, по крайней мр, остроуміе, потомъ вдь она невполн была не права, отвтъ же Астридъ былъ и жестокъ и совершенно несправедливъ. Неужели разсказать объ этомъ униженіи? Никогда! Между тмъ у него противъ воли вырвалось: salamen miseris, и теперь было необходимо объяснить другу, почему онъ произнесъ эти слова.
— Съ какой точки зрнія взглянуть!— съ напускнымъ спокойствіемъ отвтилъ онъ.— Я уже привыкъ къ тому, что Астридъ, въ противоположность прежнему времени, часто сомнвается въ достоинствахъ моихъ произведеній и порицаетъ ихъ. Изъ этого я вывожу только одно заключеніе, а именно, что она не выросла въ той же мр, какъ мои литературныя цли.
— Очень удобное объясненіе,— пробормоталъ Эйльгардъ.
— Извини, это въ порядк вещей. Въ литератур существуютъ различныя ступени и не отъ каждаго таланта, напримръ, женскаго можно требовать и ждать, чтобы онъ поднялся выше, чмъ это позволяютъ его силы.
— Врю, какъ дважды два четыре. Впрочемъ, tout comme chez nous,— снова буркнулъ Эйльгардъ.
— Не совсмъ, существуетъ чувствительная разница и въ нашихъ произведеніяхъ и въ критик, о которой главнымъ образомъ идетъ рчь. Поэзія витаетъ въ невидимомъ мір мыслей и ощущеній, живыхъ только для разума и сердца среди образовъ, видимыхъ лишь для духовныхъ глазъ. Живопись касается міра видимаго, живетъ видимымъ. То, что изображаетъ живопись, можетъ видть каждый хорошо организованный глазъ — видть и судить. Въ вашемъ искусств нтъ тайнъ. Потому, когда твоя жена…
— Вполн ясно!— вскрикнулъ Эйльгардъ.— Чортъ возьми, я никогда не думалъ, что ты выскажешь такое… такую… ну, я не могу придумать парламентскаго выраженія. Въ живописи-то нтъ тайнъ? Въ ней тысячи, сто тысячъ тайнъ, столько тайнъ, что голова начинаетъ кружиться при мысли о нихъ. Но вдь ты говоришь это только для того, чтобы разсердить меня?
— Совсмъ нтъ.
— Ты хочешь разсердить меня, такъ какъ ты знаешь, что я далеко не такъ высокомрно смотрю на литературу твоей жены, какъ ты.
— А я умю цнить живопись твоей жены лучше, нежели ты.
— Только вдь не я одинъ признаю талантъ фрау Астридъ.
— Совершенно тоже могу сказать о талант твоей жены.
— Я еще никогда не отрицалъ въ моей жен большого таланта,— запальчиво произнесъ Эйльгардъ.
— Тоже самое я vice versa могу сказать о себ, — произнесъ Арнольдъ.
— Но Стелла вступила на фальшивую дорогу.
— Точно также, какъ Астридъ, — возразилъ Арнольдъ.— И это кончится тмъ, что ея талантъ погибнетъ.
— Меня тоже сильно безпокоитъ литературная будущность Астридъ.
— Счастье, что этотъ Вилибальдъ собирается вернуться въ Парижъ.
— Ты полагаешь, что онъ иметъ вредное вліяніе на Стеллу?
— Несомннно! У него громадный талантъ, но онъ безуменъ, безуменъ, безуменъ!
— Точно такъ же, какъ Альфредъ.
— И подумать, что мы видли въ нихъ нашихъ горячихъ послдователей.
— А въ нашихъ женахъ — ученицъ, подающихъ намъ полныя надежды.
— Можно взбситься отъ этого.
— Это очень грустно.
Друзья остановились. Ихъ дачи были рядомъ, общая крыша покрывала домики. Арнольдъ и Эйльгардъ за-разъ вынули по ключу и въ одно и то же мгновеніе открыли калитки. Оба они въ первый разъ обернулись назадъ и увидали отставшихъ, шедшихъ теперь вмст. Свтъ мсяца обливалъ всю группу.
— Avanti, avanti!— нетерпливо крикнулъ Эйльгардъ.
Его другъ стоялъ подл открытой калитки, низко опустивъ о лову. Эйльгардъ съ смущенной улыбкой тихо произнесъ:
— Послушай, Арнольдъ.
— Что?
— Вдь разногласіе во взглядахъ на искусство, на технику и т. д. не иметъ никакого вліянія на любовь, какъ по твоему?
Арнольдъ поднялъ голову.
— Желать и не желать одного и того же — квинтэссенція истинной дружбы,— сказалъ Саллюстій.
— Ахъ, что онъ понималъ! Кром того, здсь дло идетъ не о дружб, а о любви.
— Дружба — лучшая часть любви.
— Знаешь ты, старина, я думаю иначе… Наконецъ-то, вы!
— Да, вы страшно бжали,— сказала Стелла.
— Дамы совсмъ запыхались,— замтилъ Вилибальдъ, отдавая Стелл пелеринку, которую онъ несъ.
Эйльгардъ не замтилъ, чтобы молодыя женщины запыхались отъ ходьбы… Напротивъ, его поразило, что и он, и ихъ спутники были очень блдны, вроятно, отъ луннаго свта. Значитъ, въ ‘Волшебной ночи’, которую онъ писалъ для выставки, положительно слдовало бы посвтлить лица и тла эльфовъ, кружащихся въ хоровод подъ лучами мсяца. Жаль! Картину необходимо отправить завтра въ двнадцать часовъ, а переписать съ полдюжины фигуръ не пустяки. Но лучше переписать ихъ, чмъ слышать упреки за коричневые тона.
— Доброй ночи!— сказалъ онъ, увлекая Стеллу въ калитку и, запирая дверцу на ключъ.
— Доброй ночи!
— Доброй ночи!
Об четы вошли въ свои домики. Вилибальдъ и Альфредъ пошли по направленію къ городу.
До города было далеко и дорога не стала короче оттого, что молодые люди упорно молчали. Къ счастью, на главной улиц предмстья они встртили вагонъ конно-желзной дороги, Альфредъ и Вилибальдъ сли въ него а, по прежнему молча, дохали до соборной площади. Тутъ имъ предстояло разстаться. Мастерская Вилибальда и его жилое помщеніе находилось въ Нейштат. Альфредъ жилъ недалеко отъ редакціи, въ одномъ изъ узкихъ переулковъ стараго города.
Альфредъ и Вилибальдъ, протянувъ другъ другу руки, сказали:
— Доброй ночи! Спите спокойно!— и собрались было разойтись, какъ вдругъ Альфредъ замтилъ:— Собственно говоря намъ слдовало бы выпить по стакану пива.
— Хорошо,— сказалъ Вилибальдъ,— гд?
— Новое кафе на терасс еще открыто.
— Хорошо.
— То есть хорошо въ томъ случа, если вы находитесь въ такомъ пріятномъ положеніи, что будете въ состояніи заплатить за меня. Сегодня я отдалъ послднюю марку на чай и послдніе гроши истратилъ на конно-желзную дорогу.
— Я нахожусь въ томъ пріятномъ положеніи, о которомъ вы говорите.
— Danque andiamo!
Черезъ нсколько минутъ молодые люди уже сидли на веранд, въ защищенномъ мст. Передъ ними струилась широкая темная рка, отраженія фонарей на мосту дрожали въ вод. Мсяцъ такъ далеко отодвинулся на западъ, что стоялъ теперь позади молодыхъ людей, они видли только его свтъ, падавшій на стны длинныхъ строеній, вытянувшихся вдоль берега. Запоздавшій пароходъ прошелъ внизъ по рк, вроятно, на его палуб помщалось цлое общество, возвращавшееся съ увеселительной прогулки. Навсъ и мачты парохода были увшаны пестрыми фонариками, подъ ними виднлись люди, одтые по праздничному.
— Можно это написать?— спросилъ Альфредъ, указывая на ночную картину, разстилавшуюся передъ ихъ глазами.
— Теперь можно все писать, должно писать все,— отвтилъ Вилибальдъ.
— Все можетъ и должно быть выражено — девизъ импрессіонизма, а мы въ настоящую минуту стоимъ подъ его знаменемъ.
— Долго-ли протянется его господство?
— Кто знаетъ? Одно врно: мы не впадаемъ въ условность, которую съ такимъ жаромъ защищаемъ, милйшій Эйльгардъ. Она брошена на вки.
— Какъ та поэзія, которую проповдуетъ милйшій Арнольдъ въ своихъ стихахъ и повстяхъ. Выпьемъ!
— Выпьемъ!
— Молодые люди хлебнули изъ кружекъ и нсколько мгновеній курили молча. Пароходъ присталъ къ набережной. Часть пассажировъ, мужчинъ и дамъ, высадилась на терассу. Недавно почти пустое кафе наполнилось шумомъ и смхомъ.
— Они наврное больше веселились сегодня вечеромъ, нежели мы,— съ досадой сказалъ Альфредъ.
— Не знаю,— отвтилъ Вилибальдъ.— Я получилъ то, что хотлъ, конечно, вы…
— Что вы хотите сказать?— спросилъ Альфредъ. Онъ поднялъ голову и сердито взглянулъ на друга.
— Mon Dieu! ровно ничего,— равнодушно отвтилъ Вилибальдъ, стряхивая пепелъ съ сигары.— То есть я замолчу, если васъ оскорбитъ мое замчаніе насчетъ того, что я не завидую вашей flirtation съ фрау Арнольдъ.
— А между тмъ, вы, какъ живописецъ, должны бы восхищаться ея красотой.
— Я согласенъ, старикъ Гете сказалъ бы, что она Юнона Лудовизи и такъ дале… Но мы, mon cher, уже перестали бредить всмъ этимъ, слава Богу. А вы нтъ?
— Сказать по чести…
— Въ вид исключенія.
— Нельзя-ли безъ сарказмовъ? Въ стеклянный домъ не бросаютъ камнями, а вы живете въ достаточно прозрачномъ жилищ. Держу пари, что фрау Эйльгардъ для васъ не больше, чмъ для меня фрау Арнольдъ.
— Вы проиграли: я на полголовы больше Стеллы, а вы на полголовы ниже Астридъ.
— Вы отлично понимаете, о чемъ я говорю.
— Конечно, понимаю, mais que voulez-vous? Берешь въ дорог все, что встрчается на пути. Я хочу только дождаться открытія выставки и насладиться своимъ торжествомъ надъ бараньимъ стадомъ, потомъ снова уду въ Парижъ.
— Со Стеллой?
— Какъ вы догадливы!
— Можетъ быть. Во всякомъ случа у меня очень острый слухъ, да къ тому же вы нсколько разъ такъ возвышали вашъ нжный голосъ.
— Что вы нашли мужество въ первый разъ въ жизни сдлать признаніе въ любви?
— Для молодой, красивой женщины — это лучшее утшеніе въ сердечномъ огорченіи.
— Врно! только это не вполн безопасное дло. Иногда случается, что утшителей ловятъ на слов.
— Это было бы…
— Чортъ возьми, какъ плохо! Аминь. Выпьемъ еще по стаканчику… Кельнеръ!
Принесли свжаго пива. Друзья нсколько минутъ задумчиво курили и пили.
— Удивительно,— началъ опять Альфредъ.
— Что?— спросилъ художникъ и закурилъ новую сигару.
— Когда четыре года тому назадъ я пріхалъ сюда, Эйльгардъ только что женился на Стелл. Она хотла хать въ Парижъ, но осталась здсь и здсь отпраздновала свою свадьбу. Вы восхищались молодой женщиной — вашимъ товарищемъ по искусству, но восхищались и профессоромъ, вашимъ учителемъ. Вы говорили: вотъ это бракъ — такъ бракъ. Ей Богу, вы это говорили, я даже помню когда и гд! Когда музыкантъ, поклонникъ вчной мелодіи, съ полнымъ убжденіемъ воспвалъ счастье своихъ друзей и вы посмотрли на меня своимъ ужаснымъ ироническимъ взглядомъ, я вспомнилъ все это.
— Моя иронія стоила той святой мины, съ которой вы слушали рчь Эмериха.
— Ну, это въ сторону. Я, какъ психологъ, интересуюсь супругами, а въ васъ цню наблюдательность.
— Очень мило!
— Я считаю васъ человкомъ, который, если ему вритъ, имлъ столько liaisons…
— Пожалуйста!
— Что у него, конечно, явился извстный опытъ въ этомъ отношеніи.
— И я не скрываю результатовъ этого опыта,— подтвердилъ художникъ, поглаживая свою бородку la Henri IV.— Вы питаете къ моей житейской мудрости большое уваженіе (что вполн понятно), но чтобы оно еще выросло, мн придется снова доказать свою опытность. Но дальше. И такъ, четыре года тому назадъ они женились, потому что весьма походили другъ на друга, а теперь готовы разстаться, какъ разъ на томъ же основаніи.
— Я не вижу ни капли сходства между ними,— сказалъ Альфредъ.
— Потому что вы смотрите пои ерхностно. Единственная существенная разница между супругами — возрастъ. Когда онъ женился, ему было сорокъ лтъ, а ей только что минуло двадцать. Впрочемъ, это не играетъ никакой роли. Напротивъ, можно сказать, что въ большинств случаевъ разница лтъ — гарантія супружескаго счастья. Но во всемъ остальномъ! Разв они оба не смотрятъ легко на жизнь, не весело относятся къ ней? Разв они оба не готовы каждую минуту сдлать то или другое безуміе? Разв кто-либо изъ нихъ способенъ вести правильную жизнь? Разв они оба не похожи на дтей, протягивающихъ руки ко всему, что блеститъ, руки, между пальцевъ которыхъ падаетъ все, и золото и ртуть. Милый другъ, подобное сходство мужа съ женой невыносимо. Оно страшно дйствуетъ на нервы, вселяетъ ужасъ, какъ видъ двойника. Вы понимаете мою мысль?
— Вполн, но…
— Дайте мн досказать! То, что четыре года тому назадъ представлялось супругамъ сладкимъ, какъ пряникъ — теперь кажется горькимъ, какъ желчь. Конечно, это произошло не внезапно, а peu реи, съ теченіемъ времени. Я былъ вдали отъ Мадрида въ то время какъ разыгралась вся эта исторія, тмъ не мене, я могу таюр хорошо нарисовать вс фазисы происходившей метаморфозы, точно былъ все время съ ними. А propos, прекрасная тема для романа, рекомендую вамъ! Итакъ, сперва супруги испытывали самую безумную радость, видя одинъ въ другомъ свое изображеніе, повторяющее вс его ужимки и гримасы, конечно, это могло быть занимательно. Подумайте, каждый изъ нихъ заране угадывалъ, что подумаетъ другой въ извстномъ случа, что онъ скажетъ черезъ секунду, такъ какъ самъ думалъ и говорилъ именно это. А tempo смяться, а tempo плакать. Какое добавленіе къ собственному существованію! Чистое раздвоеніе. Подобная жизнь — зда въ экипаж, гуттаперчевыя шины котораго смягчаютъ каждый толчекъ. Трудно не заснуть подъ нжную качку. Вроятно, есть супруги, которые хорошо выносятъ это и спятъ до самаго конца. Можетъ быть, мой профессоръ могъ бы спать долго, но фрау Стелла, слава Богу, создана изъ другого матеріала, Стелла проснулась и вспомнила, что она сама иметъ кое-какое значеніе, что она рождена не только для того, что быть эхо своего мужа, ей захотлось, чтобы и мужъ ея тоже былъ чмъ-нибудь боле значительнымъ, чмъ ея эхо. Это произвело переломъ. Какъ наружно выразить то, что произошло въ ней? Какое понятное для себя и для другихъ воплощеніе придать этой перемн?— думала она.— Очень просто: слдовало нанести ударъ въ самое чувствительное мсто для противника, которымъ въ данномъ случа явился супругъ. Его чувствительное мсто — область общаго искусства. Сперва Стелла послушно слдовала за нимъ, подражала ему, она была подавлена рабствомъ такъ называемой общности духа. Слдовало поднять революцію. Прежде она писала пейзажи la Ратманъ, Преллеръ, Ширмеръ и tutti quanti, какъ добрйшій Эйльгардъ. Она, бывало, торжествовала, когда зрители не отличали ея картинъ отъ его. Возмутившись, она ршила взяться за жанръ и за портреты, и внезапно поняла все значеніе ‘plein air’, увидала, что у живописи существуютъ другія цли, нежели миссія баюкать покой филистеровъ, даватъ имъ лишнее наслажденіе въ лнивой жизни. Вотъ вамъ картина художественной эмансипаціи Стеллы. И когда я вспоминаю, что у нея не было ни малйшей возможности видть настоящія картины, что она не была въ Париж и знаетъ только понаслышк, да по плохимъ гравюрамъ, или еще худшимъ фотографіямъ, произведенія Милле, Руссо, Бастьенъ-Лепажа и всхъ этихъ божественныхъ художниковъ, а между тмъ сдлала такіе шаги впередъ — я говорю: преклонитесь передъ энергической женщиной, несмотря на все, она уйдетъ дальше, чмъ Марія Башкирцева.
— Кто это Марія Башкирцева?
— Ангелъ въ образ человка, котораго завистливые боги отозвали къ себ. Прочтите ея дневникъ, онъ только что появился въ печати. У Стеллы есть эта книга, она дастъ вамъ ее, если уже сама дочитала. Однако, вы еще не поблагодарили меня за превосходную тему для романа, которую я вамъ далъ gratis.
— Къ несчастію, я уже зналъ ее.
— Будто?
— Я бы могъ вамъ разсказать всю эту исторію, только personae dramatis назывались бы у меня Арнольдъ и фрау Астридъ, а борьба происходила бы не изъ-за ‘живописи’, а изъ-за ‘литературы’.
— Гмъ!— произнесъ Вилибальдъ.— Я подозрвалъ, что у нихъ происходитъ нчто подобное, но у меня было такъ много собственныхъ заботъ… Значитъ, тамъ то же самое. Впрочемъ, об пары живутъ подъ одной крышей, тутъ не спасетъ и брандмауеръ. Ну, ршайтесь и разскажите все ab ovo. Я только теперь познакомился съ фрау Астридъ.
— Вдь она пріхала сюда, когда вы уже были въ Париж.
— Она явилась изъ Даніи?
— Да, изъ Копенгагена. Ея отецъ нмецъ, переселившійся въ Данію. Онъ судостроитель, судохозяинъ или что-то въ этомъ род, онъ очень богатъ. Ея мать была датчанкой и давно умерла. Отецъ Астридъ женился во второй разъ и опять на датчанк. Повидимому, между мачихой и падчерицей не существовало полнаго согласія, взрослая Астридъ и молодая мачиха об хотли властвовать.
— Бываетъ,— произнесъ Вилибальдъ.
— Безхарактерный отецъ…
— Понятно!
— Былъ на сторон жены, enfin Астридъ это надоло и такъ какъ она была вполн независима…
— Прекрасно!— наслдство матери?
— У ея матери было состояніе, и кром Астридъ она не имла дтей. Но если вы будете меня каждую минуту прерывать, Вилибальдъ…
— Дурная привычка! простите. Я не буду больше, прошу васъ, продолжайте.
— Вы совсмъ сбили меня съ толку. О чемъ бишь я говорилъ?
— О бгств фрау Астридъ.
— Врно, она дйствительно бжала, въ одно прекрасное утро Астридъ исчезла и черезъ Гамбургъ и Берлинъ пріхала сюда.
— Несчастная… pardon. Я не буду больше перебивать, только когда слышишь, что человкъ длаетъ безграничное безуміе и прізжаетъ сюда…
— Кому вы говорите это! Въ теченіе четырехъ лтъ я разъ десять стоялъ тамъ, внизу, на набережной и серьезно размышлялъ, не броситься-ли мн въ воду, пока я еще не усплъ сойти съ ума. Я могъ и могу сказать о себ вмст съ Овидіемъ: Barbarus hic ego sum quia non intelligus ulli.
— Смю вамъ замтить, что вы уклонились отъ вашего разсказа.
— Простите! Мы оба съ вами испытали чувство удушливаго одиночества и сошлись въ мнніяхъ.
— Понятно: les beaux esprits, но скажите-ка, почему фрау Астридъ пріхала именно сюда.
— Въ то время здсь была ея тетка съ материнской стороны, жившая прежде въ Петербург и пріхавшая въ нашъ городъ учиться нмецкому языку. Какъ вы знаете, сюда прізжаетъ множество иностранцевъ съ этою цлью.
— И несчастные распускаютъ уши, слушая ужасный жаргонъ, на которомъ говорятъ здсь, называя его нмецкимъ языкомъ. Фрейлейнъ Астридъ тоже пріхала съ этимъ похвальнымъ намреніемъ?
— Нтъ, даже свиданіе съ теткой было однимъ предлогомъ. Въ сущности же она хотла — вы не угадаете, чего?
— Познакомиться съ геніальнйшимъ представителемъ молодыхъ нмецкихъ литераторовъ?
— Въ то время меня еще нельзя было назвать такъ, кром того, тогда она не знала ни строчки изъ тхъ немногихъ моихъ произведеній, которыя были уже напечатаны. Она — вы разсметесь — она восхищалась Арнольдомъ, она знала вс его конфектные стихи, а лоретныя повсти даже перевела на датскій языкъ. Не понимаю, какъ могла Астридъ увлечься имъ, когда она, такъ сказать, выросла на скандинавской великой литератур. Теперь она сама не понимаетъ, почему ей такъ нравились его повсти, романы и стихи. Фрау Астридъ хотла лично познакомиться съ профессоромъ, что было легко осуществимо. Вы знаете или, врне, не знаете, что Арнольдъ задумалъ тогда прочитать цлый рядъ публичныхъ лекцій о литератур. Все, что въ этомъ гнзд претендуетъ на образованіе, собиралось слушать его, даже дворъ, высшее общество — tout le monde. Вы сегодня слышали, какъ онъ говорилъ, но это еще слабый образецъ. Какъ вс патетическіе люди, онъ шелъ на полныхъ парусахъ по глубокому фарватеру. А полные періоды, знаете, поднимаются и опускаются точно атлантическія волны. Было тоже на что посмотрть, когда онъ стоялъ, выпрямивъ станъ и откинувъ голову.
— Онъ, дйствительно, поразительно красивъ.
— Въ жанр Астридъ, о которой вы сію минуту говорили, что она нехороша собой.
— Объ этомъ потомъ. Продолжайте.
— Астридъ всегда сидла въ одномъ изъ переднихъ рядовъ, на одномъ и томъ же стул. На первой же лекціи она поразила меня, и во время слдующихъ чтеній я всегда становился у стны въ нсколькихъ шагахъ отъ нея и наблюдалъ за нею.
— Мн кажется — love’s labour lost.
— Въ то время — да. Она меня не замчала, такъ какъ ея взглядъ не отрывался отъ лектора — чистый гипнотизмъ, понятно, дйствовавшій взаимно. Съ третьей же лекціи онъ говорилъ только для нея. Мн каждый разъ казалось, что вмсто того, чтобы начать словами ‘милостивые государи и милостивыя государыни’, онъ скажетъ: ‘моя дорогая, любимая, единственная’ или что-либо въ этомъ род. Злость брала всхъ. Вс женщины безъ исключенія были по уши влюблены въ красавца-профессора. Еще немножко и вс он перемерли бы, и профессору пришлось бы читать передъ пустыми скамейками. Однажды онъ говорилъ о ‘Promessi sposi’. Если бы вы слышали, что за хихиканье поднялось въ зал! Многія дамы чуть не задохлись за своими носовыми платками. Это было послднимъ ударомъ. Черезъ два дня Астридъ разослала объявленія о своей помолвк. Фрау Астридъ не любитъ шутокъ!
— Если это такъ, я и не шутилъ бы съ нею.
— Кто говоритъ вамъ, что я шучу?
— Если дло серьезно, тмъ хуже для васъ, потому что сами вы не умете легко относиться къ жизни, что ясно видно по вашему оскорбленному лицу. Однако, revenons nos moutons. Когда же въ фрау Астридъ ожила бацилла оппозиціи?
— Черезъ годъ посл свадьбы она дала прочитать мн одну свою новеллу. Вещь эта составляла діаметральную противоположность съ тмъ, что она до сихъ поръ помщала въ различныхъ благонамренныхъ тихенькихъ журналахъ подъ чужимъ именемъ.
— Почему подъ чужимъ именемъ?
— Потому что онъ не хотлъ и слышать о ея литератур.
— Этакій… я бы сказалъ что!
— Только на этомъ условіи онъ милостиво позволилъ ей писать.
— Вы говорите, что новая повсть была въ другомъ род?
— Я бы спорилъ, что не она написала ее. Стиль, тонъ, все измнилось, toto genere. А сюжетъ! Чортъ возьми! Нашъ братъ и то не посмлъ бы избрать его.
— Знаю я это, когда дамы снимаютъ чепцы съ головы, он ихъ бросаютъ черезъ самыя высокія крыши. Понятно!
— Понятно! Но дло пошло не особенно быстро. Я попросилъ Астридъ не печатать новеллы, сказавъ, что самъ помщу ее. Ну, мн пришлось таки помучиться, наконецъ, я отыскалъ новый журналъ, желавшій въ первомъ номер дебютировать чмъ-нибудь очень пикантнымъ. Я и до сихъ поръ удивляюсь, какъ Арнольда не сразилъ ударъ, когда онъ узналъ все.