В. Ф. Ходасевич
В. Ф. Ходасевич
Все — на писателей!
Все — на писателей!
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Все — на писателей!, Ходасевич Владислав Фелицианович, Год: 1922
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 2. Записная книжка. Статьи о русской поэзии. Литературная критика 1922—1939. — М.: Согласие, 1996.
Член президиума Московского совдепа Ангарский однажды выразился:
— Рядовой коммунист не способен мыслить.
Однако это не его личный взгляд. То же самое, в разных формах, много раз говорили другие представители партийного ‘верха’. Партия для них — стадо баранов.
И так как ЦК партии бессилен руководить каждым бараном в отдельности, то директивы даются не ‘к сведению и руководству’, а к немедленному исполнению. Погонщики и овчарки разом сгоняют все стадо к одному месту, и оно валит сплошной массой: на это оно способно.
— Все на трудовой фронт! — и все принимаются за судорожную выработку трех пар клещей. Суд бездействует, школа забыта, клещи никуда не годятся.
Потом: — Все на борьбу с мешочниками! — Бараны с волчьей жадностью кидаются на мешочников.
Потом: — Все за хлебом! — и все сами становятся мешочниками. Фабрики, комячейки, даже исполкомы пустуют: все уехали за хлебом.
За хлебом идет внешняя торговля, очистка железнодорожных путей, электрофикация и т.д. Так объясняется тот изумительный феномен, что вся многомиллионная страна, вдруг, гонимая погонщиками, которых гонят другие, высшего ранга погонщики, — вся, как один человек, принимается за какое-нибудь дело, бросив другие дела недоделанными. Это называется: ‘двинуться стройными массами’.
Без приказа коммунистическая мелкота не знает, что ей делать. Поэтому приказы идут один за другим. Повальные моды сменяются непрерывно. В последнее время занимались: Кронштадтом, нэпом, ограблением церквей, травлей священников, травлей эсеров, травлей меньшевиков.
Последняя мода — травля интеллигенции вообще и писателей — в частности. Она не нова, но прежде проходила ‘неорганизованно’. Теперь дан приказ — ‘вот навалились, насели’ — ‘стройными массами под предводительством горячо любимых вождей’. Писателей массами сажают в тюрьмы, массами шлют в Сибирь, выбрасывают за границу, не давая им виз. Одних разлучают с семьями, оставляя жен и детей заложниками, гарантирующими их ‘лояльное’ поведение за границей, других с женами и детьми гонят в Сибирь, где они лишены возможности заработать хоть что-нибудь.
Но, повторяю, здесь нов лишь масштаб, размах. По существу, то же самое длилось все эти годы. Стеклов в своих ‘стекловицах’, как называют его передовицы в Кремле, не уставал травить интеллигенцию. Дегенеративное ничтожество, человек в футляре, коммунистический Кассо, похожий лицом на Победоносцева, замнаркомпрос Покровский прижимал, припирал, душил профессоров и писателей. Мелюзга не отставала.
Дружными усилиями уничтожили книгопечатание. Газеты и журналы прихлопнули. Получить ‘наряд’ на печатание книги было почти невозможно. Ссылались на отсутствие бумаги и занятость типографий. В действительности бумага изводилась на агитационную ложь. Если же удавалось книгу отпечатать — ее негде было продать: магазины уничтожены. Книга поступала в ‘распределительные органы’, то есть гнила на складах или выкуривалась в волостных исполкомах. Отсутствие заработка гнало писателей на советскую службу: заседать в канцеляриях и комиссиях, бездарных и нудных. Можно было также читать лекции, например — матросам (благонадежным). Но за ‘направлением’ лекторов следили, и о Лермонтове надо было говорить с марксистской точки зрения. Под лекции о классовых взаимоотношениях Демона и Тамары слушатели — какие-нибудь красные командиры — играли в шашки. Писатели обалдевали, гоняли из конца в конец города, при раздаче красноармейских пайков их обкрадывали комиссары курсов.
Наконец, стараниями Горького и Луначарского, добились ученых пайков для писателей. Пайков не хватало. Выдавались они не в полном объеме. Продовольствие, присылаемое из-за границы в подарок писателям и ученым, Петрокоммуна пыталась присваивать. Прибавьте к этому, что самый процесс получения продуктов унизителен и физически изнурителен, что половину продуктов иной раз приходится выбрасывать, потому что они гнилые, что процентов на 25 обвешивают почти всегда и что даже на целый паек с трудом может прокормиться один человек, — и вы поймете, как и чем питались писатели с семьями. И притом — писатели наиболее ‘видные’, ‘удостоенные’ пайков. Прочие просто голодали начистоту.
С изобретением нэпа стало полегче. Явилась бумага, заработали типографии. Но ‘правящая партия’ нашла способы продолжать борьбу. Во-первых, была введена цензура, безграмотная и глупая, как всякая цензура, ни больше ни меньше. Московская (ближе к начальству) работала особенно рьяно. Цензор Лебедев-Полянский, литературный неудачник, ущемленный собственной бездарностью и задыхающийся от зависти к настоящим писателям, надрывался и надрывается. Правда, Луначарский, после бесчисленных жалоб, сказал: ‘На днях я его выгоню’. Но — не выгонит. За Лебедева-Полянского — партия. Он начал с того, что сделался заведующим Литературно-издательским отделом Наркомпроса. Действительно, Луначарский выгнал его за глупость. Лебедев стал начальником всех пролеткультов. Тогда из пролеткультов бежали все пролетарские писатели. Пролеткульты провалились — Лебедев-Полянский вынырнул в цензуре. Столкнуть его отсюда будет труднее.
Но сильнее цензуры второе средство, придуманное начальством. На прошлогоднем съезде РКП кто-то возопил, что коммунистическая литература не находит читателей, потому что не может выдержать конкуренции с литературой грамотной. Грамотную же можно уничтожить, пришибив ее экономическим обухом. И вот президиум союза печатников, состоящий из назначенных коммунистов, принялся непомерно вздувать типографские ставки. Книги стали роскошью, доступной только нэпманам, но они их не покупают, ибо вся мудрость им известна без книг. Так кончился золотой век книгопечатания. Писатели получили обратно свое разбитое корыто.
Однако всего этого оказалось мало. Сквозь голод, холод, болезнь, сквозь периодические отсидки в ЧК литература дышала и даже ‘давала ростки’. Понадобился новый удар по ней. Новая увесистая лапа размахнулась и хлопнула. Она принадлежит г. Зиновьеву, уже не Кассо, а воистину Трепову от революции. Ибо кто ж как не Трепов, этот петроградский градоначальник, довольно потрудившийся сперва над распровоцированьем Кронштадта, а после — не пожалевший патронов, чтобы унять бунтарей.
В старину палачи, перед тем как ударить плетью, кричали: ‘Поберегись, ожгу!’ Свое ‘берегись, ожгу’ прокричал Зиновьев еще во время эсеровского процесса, на последнем съезде коммунистической партии. Но плетку опустил позже, ибо он — тонкий политик и расчетливый царедворец.
Как всё в Советской России, последние преследования писателей имеют свою закулисную придворную логику и историю.
Коммунистическому зверинцу, так называемому левому крылу партии, нужны время от времени кровавые подачки, чтобы звери не разнесли клетку, именуемую Совнаркомом. Такие подачки и швыряются. Но — против кормления интеллигентским мясом восстают обычно Луначарский и Горький, люди, имеющие влияние на Ленина. Но — Горького нет, Луначарский опешил, должно быть, сам от того, что натворил в процессе эсеров, и тоже уехал, — а главное, ни Горькому, ни Луначарскому сейчас некому жаловаться: Ленин болен и не у дел. И вот тихохонько, ползунком, исподтишка подкрался Зиновьев к исконному недругу всех градоначальников: хлопнул по литературе. Дескать, ‘я свое дело сделаю, а там видно будет: хоть день да мой. Да, кстати, уж если простили кронштадтскую провокацию, так писателей, ‘щелкоперов, бумагомарак’, простят и подавно. И ведь я не просто ленинский лакей, а председатель III Интернационала, без пяти минут Император Всея Планеты, лицо куда позначительней папы Римского’.
Писатели же надоели давно Зиновьеву. Надоел ему ‘петроградский Дом Литераторов’, подлое гнездо, где недавно провалился г. Кирдецов и где делали самое крамольное дело: не давали писателям умирать с голоду. Дом же Литераторов существовал фактически благодаря усилиям Б. О. Харитона и Н. М. Волковыского. Оба они высылаются за границу. Правильный расчет: всех писателей поголовно не пересажаешь, а закрытие Дома Литераторов (неизбежное последствие этой высылки) — не роковой, но увесистый удар по всей петроградской литературе сразу. Да и по всей петроградской интеллигенции, для которой Дом Литераторов был единственным культурным прибежищем. Словом: директивы даны, стадо всей массой повалило на интеллигенцию, — и кто знает, о каких высылках и арестах узнаем мы еще завтра? В России начался террор против интеллигенции как таковой, неприкрытый поход на культурные силы России. Раньше сажали в ЧК по обвинению в тех или иных деяниях, направленных против господствующей партии. Теперь откровенно, без всяких обвинений, начинают преследовать за культурность. И ждать, что волна преследований схлынет, — трудно. К несчастью, корни этих событий сидят исторически глубже, чем кажется. Зиновьевские ‘мероприятия’ — только внешние проявления болезни. При существующем положении вещей систематическое изничтожение культурной России неизбежно. Из чего оно проистекает, когда началось и при каких условиях может быть остановлено, — об этом скажу спокойнее — не сегодня.
Все — на писателей! — Голос России. Берлин. 1922. No 1060. 16 сентября, под псевд.: Л. Боровиковский. Перепечатано (с неисправленными газетными опечатками): СС. Т. 2. С. 334—337.
Это первое выступление Ходасевича в эмигрантской прессе после выезда из России в конце июня 1922 г. По собственному его свидетельству, статья появилась ‘под прямым воздействием Горького’. По приезде в Берлин Ходасевич в первый же день связался с Горьким, жившим в Германии с осени 1921 г., в письме от 1 июля 1922 г. он просит Горького помочь ему ‘ориентироваться литературно’ в новой обстановке (см. т. 4 наст, изд., письмо 53). В ответном письме от 3 июля Горький назначил встречу и советовал Ходасевичу воздержаться от принятия предложения о сотрудничестве в сменовеховской газете ‘Накануне’, находившейся из эмигрантских изданий в наиболее лояльных отношениях с советской властью (см. коммент. к вышеназванному письму в т. 4). О том, как Горький при встрече посоветовал Ходасевичу написать о последних репрессиях петроградской власти в культуре статью в ‘Голос России’, Ходасевич рассказал во втором своем очерке ‘Горький’ (см. т. 4 наст. изд.).
Ежедневная газета ‘Голос России’, ‘орган русской демократической мысли’, просуществовала в Берлине недолго (с февраля 1919 по 15 октября 1922 г.), издавалась при участии П. Н. Милюкова (с марта 1921 г.), М. Зензинова, С. П. Постникова, В. М. Чернова, М. Л. Слонима. Сам Горький вскоре после разговора с Ходасевичем выступил в этой газете с протестом против смертных приговоров, вынесенных на проходившем летом 1922 г. процессе эсеров (30 июля в газете появились его письма А. Рыкову и А. Франсу на эту тему вместе с ответом Франса, а также протестами нескольких видных деятелей европейской культуры). ‘Это был кульминационный пункт разлада Горького с большевиками’, — писал позднее о реакции Горького на процесс эсеров Е. И. Замятин (Замятин Е. Лица. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1955. С. 93).
Действия партийной власти в культуре в первое время нэпа, которым посвящен фельетон Ходасевича, он мог наблюдать еще в Петрограде и Москве своими глазами, в первые же три месяца пребывания его в Берлине (июль — сентябрь) к ним присоединились новые факты, наиболее сильным из которых стала осуществленная — сразу вслед за процессом эсеров — операция по административной высылке из страны инакомыслящей интеллигенции. Многие высланные долгое время считали инициаторами этой акции Троцкого, Зиновьева и Каменева, роль Зиновьева подчеркнута и в статье Ходасевича. Как доказывают материалы, опубликованные в последние годы, операция велась под прямым руководством Ленина (см.: Геллер М.С. ‘Первое предостережение’ — удар хлыстом // Вопросы философии. 1990. No 9. С. 54—60, Гак А. М., Масальская А. С., Селезнева И. Н. Депортация инакомыслящих в 1922 г.: Позиция В. И. Ленина // Кентавр. 1993. No 5, Коган А.А. ‘Выслать за границу безжалостно’: Новое об изгнании духовной элиты // Вопросы философии. 1993. No 9, Тополянский В. ‘На каждого интеллигента должно быть дело’: Полицейская история ‘философского парохода’ // Литературная газета. 1993. No 32).
Одновременно с Ходасевичем и побудивший его к написанию этой статьи Горький также публично, хотя и более осторожно, выразил свое отношение к политике партии в области культуры: см. его письмо в газ. ‘Накануне’ (1922. 21 сентября) и статью А. Ю. Галушкина ‘Еще раз о письме Горького в газету ‘Накануне» (сб. ‘Горький и его эпоха’. Вып. 2. М., 1989), автор статьи рассматривает письмо Горького как ‘скрытый протест’ против высылки интеллигенции из страны, в статье впервые в нашей печати раскрыт псевдоним Ходасевича как автора фельетона ‘Все — на писателей!’.
С. 89. …Ангарский… — См. коммент. к Записной книжке (с. 11)’
С. 90. Писателей массами сажают в тюрьмы… выбрасывают за границу… — Одна из первых в зарубежной русской печати реакций на кампанию высылки, развернувшуюся летом и осенью 1922 г. Операция была подготовлена двумя статьями в ‘Правде’: ‘Диктатура, где твой хлыст?’ (2 июня) и ‘Первое предостережение’ (31 августа). Массовые аресты высылаемых лиц произошли в середине августа, сама высылка началась в сентябре. Подробно см. в упомянутой статье М. С. Геллера.
Стеклов (Нахамкис) Юрий Михайлович (1873—1941) — в 1917—1925 гг. редактор ‘Известий ЦИК’.
Каст Лев Аристидович (1865—1914) — министр народного просвещения в 1910—1914 гг., имя его стало нарицательным после жестких мер по отношению к левому студенчеству, в 1911 г. провел массовое исключение студентов Московского университета, вслед за которым в знак протеста университет оставил ряд либеральных профессоров — К. А. Тимирязев, П. Н. Лебедев, Н. Д. Зелинский и др.
Покровский Михаил Николаевич (1868—1932) — историк, академик (с 1929 г.), с мая 1918 г. — замнаркома просвещения РСФСР. Возглавил новые советские научные учреждения (Комакадемия, Институт красной профессуры), был непререкаемым авторитетом для советской цензуры (см.: Блюм А. В. За кулисами ‘министерства правды’: Тайная история советской цензуры: 1917—1929. СПб., 1994. С. 276, 319).
С. 91. Московская… работала особенно рьяно. — Вероятно, Ходасевич знал о протесте Всероссийского союза писателей в Москве, направленном А. В. Луначарскому 30 декабря 1921 г. против установления ‘цензуры над литературным творчеством’, протест подписали Б. Зайцев, Ю. Айхенвальд, Н. Бердяев и др. (см. названную книгу А. В. Блюма, с. 274—277).
Лебедев-Полянский Павел Иванович (1881—1948) — критик и литературовед-коммунист, в 1917—1919 гг. — правительственный комиссар литературно-издательского отдела Наркомпроса, в 1918—1920 гг. — председатель Всероссийского совета Пролеткульта. Учреждение главного цензурного ведомства страны — Главлита — состоялось в последние дни пребывания Ходасевича в России (декрет Совнаркома от 6 июня 1922 г.), Лебедев-Полянский был сразу назначен первым руководителем Главлита, верховным цензором страны (по 1930 г.). См.: Из переписки А. В. Луначарского и П. И. Лебедева-Полянского / Публ. А. В. Блюма // De visu. 1993. No 10.
С. 92. Трепов Федор Федорович (1812—1889) — петербургский градоначальник, в которого в 1878 г. стреляла Вера Засулич (за жестокое обращение с политзаключенными).
…натворил в процессе эсеров… — Луначарский вместе с Н. В. Крыленко и М. Н. Покровским выступил обвинителем на процессе эсеров летом 1922 г.
…’щелкоперов, бумагомарак’… — Слова гоголевского Городничего.
Дом Литераторов — открылся 1 декабря 1918 г. на Бассейной, 11, был центром петроградской культурной жизни. В феврале 1921 г. здесь проходили пушкинские вечера, на которых прозвучали знаменитые речи Блока и Ходасевича (‘Колеблемый треножник’). Ходасевич до отъезда за границу был членом комиссии по управлению Дома литераторов. Председателем ее был Борис Иосифович Харитон (1877—1941), литератор и журналист, зав. культурно-просветительским отделом—Николай Моисеевич Волковыский (1881—?), оба были высланы осенью 1922 г. Закрытие Дома в самом деле стало ‘неизбежным последствием’ событий этого года и окончательно состоялось вскоре после фельетона Ходасевича. ’27 октября 1922 года Межведомственная комиссия по делам об обществах и союзах отказала в перерегистрации устава Дома литераторов. 3 ноября 1922 его помещения были опечатаны. 29 ноября 1922 года Президиум Петрогубисполкома постановил: ‘Предложить отделу коммунального хозяйства передать помещение Дома литераторов на арендных началах группе красных журналистов для устройства Дома красных журналистов’. Библиотека Дома и материалы, собранные для литературного музея, были переданы Академии наук’ (Мартынов И. Ф., Клейн Т. П. К истории литературных объединений первых лет советской власти: Петроградский Дом литераторов, 1918—1922 // Русская литература. 1971. No 1. С. 133).
Кирдецов Григорий Львович — журналист, сменовеховец, один из редакторов газеты ‘Накануне’, позднее работал в советских торговых и дипломатических миссиях. Отражение инцидента, упомянутого, но не раскрытого здесь Ходасевичем, вероятно, можно видеть в записи в дневнике К. И. Чуковского, помеченной июлем 1922 г.: ‘Встретил Анну Ахматову <,…>, Заговорила о сменовеховцах. Была в ‘Доме Литер.’. Слушала доклад редакторов ‘Накануне’. ‘Отвратительно!..» (Чуковский К. Дневник 1901—1929. М., 1991. С. 213).