ВРЕДНАЯ ШТУКА
ВРЕДНАЯ ШТУКА
Вредная штука, Романов Пантелеймон Сергеевич, Год: 1925
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Пантелеймон Романов
Источник: Пантелеймон Романов, Избранные произведения.
Изд-во ‘Художественная литература’, Москва, 1988.
OCR и вычитка: Александр Белоусенко (http://belolibrary.imwerden.de), 20 августа 2002.
Около шалаша в бывшем помещичьем саду сидели мужики, арендаторы нынешнего урожая, и варили себе кашу с салом в закопченном котелке, висевшем в ямке над огоньком.
— Новым хозяевам мое почтенье! — сказал проходивший по дороге мужичок с палочкой, останавливаясь и снимая лохматую шапку.
Все тоже сняли шапки.
— Что, в собственность к вам отошел? — спросил прохожий, кивнув головой на сад и садясь на перевернутый яблочный ящик.
— Нет, в аренду взяли,— отвечал мужичок, набивавший трубочку.
— Собственность эту теперь прикончили,— сказал другой, сидя на корточках перед котелком с ложкой наготове, чтобы снять накипающую пену, когда начнет уходить через край.
— Довольно, побаловались. Вишь, черти, огородились. Бывало, только ходишь да поглядываешь на него, на сад-то. Сторожей сколько нагнато было. Все боялись, как бы кто яблочком не попользовался. А то они обеднеют от этого.
— Жадность. Не хочется из рук соринки одной упустить.
— Да, держались крепко,— проговорил мужичок с трубочкой. Он закурил от уголька и, сплюнув в огонь, утер рот рукой, в которой держал трубку.— Бывало, за лето человек десять в волость сволокут. Собаки какие были,— по проволоке бегали. А он себе выйдет, прогуляется с папироской и опять пошел газету читать. Спокойно жили.
— Потому священно и неприкосновенно…— проговорил молодой малый, сидевший босиком на обрубке и чинивший рубаху.
— Теперь эту неприкосновенность-то здорово тряхнули.
— Да… вредная штука. Ведь вот, братец ты мой,— сказал мужичок с ложкой,— пока у человека ничего нету, он тебе все понимает, к чужому горю отзывчив, из-за копейки не трясется. А как сюда попало, так кончено дело.
— Это верно. У кого два гроша в кармане, тот не задумается половину отдать. А у кого две тысячи, тот скорей удавится, чем тебе десятую долю отдаст. Намедни кум просит рублевку, а у меня у самого две. Что ж, дал… А попроси у богатого…
— Да, штука вредная, это что и говорить. И до чего человека она портит… пока бедный — хорош, а как собственностью обзавелся, набил карман — он хуже собаки.
— Верно, верно.
Все помолчали.
— А яблочек-то порядочно…— сказал прохожий, поводив глазами по деревьям.
— Яблоки есть…
— Мужики-то вас не обижают? Не трясут?
— Нет, малость… у него не обтрясешь,— отвечал мужик с трубкой, кивнув на малого, чинившего рубаху.
— Ядовит, значит? — спросил прохожий, улыбнувшись и подмигнув на малого.
— Ядовит не ядовит, а за свое кишки выпущу,— сказал малый, кончив рубаху и встряхивая ее.
Он встал от костра, потянулся, но вдруг, не докончив движения, быстро присел и посмотрел под яблони в сторону забора. Потом, не говоря ни слова, бросился в шалаш, выхватил оттуда ружье и понесся босиком куда-то по траве, пригибаясь под ветки.
— Ай-яй-яй! Держи!
Затем раздался выстрел и испуганный крик бабы на деревне:
— Чтобы вам подохнуть, сволочи! В малого из ружья стреляют! А! Что ж это делается!
— Ух, и лют! — сказал, улыбнувшись и покачав головой, мужичок, варивший кашу.— Ну, что, попал? — спросил он, когда малый вернулся и повесил ружье в шалаше на сучок.
— На бегу стрелял,— ответил тот мрачно,— выше взяло.
После тревоги разговор возобновился.
— Эх, ежели бы господь дал — ни граду бы не было, ни бури,— уж и сгребли бы денежек, мать твою!.. Прямо бы из нищих капиталистами изделались. Мы бы тогда показали…
— Да, деньжонок сгребете,— заметил прохожий, опять посмотрев на яблони.
— Сами того не ждали. Обчество нам с весны за пустяк отдало, думало, что урожая не будет, а она потом как полезла, матушка, из-под листьев, как полезла!.. Они уж теперь кричат, что мало с нас взяли.
— Глядели бы раньше. Шиш теперь с нас возьмешь,— сказал мужик с трубкой, сплюнув в огонь.
— А как силком заставят?
— Попробуй, заставь,— угрюмо сказал малый,— я уж тогда ружье не горохом буду заряжать… да еще спалю их всех, сукиных детей.
— Были бы деньги,— с деньгами все можно сделать, сунул председателю, вот и ладно. Деньги и виноватого правым сделают. Главное дело, штука хорошая: вот лето посидим, похлебку помешаем, а там по 2 рубля за меру будем гладить.
— Еще больше возьмете,— сказал прохожий.
— О!.. Ну, по четыре.
— По-питерскому?
— Безразлично…
— Нет, не безразлично,— сказал малый,— надо еще в городе узнать, почем там будут. По четыре еще в прошедшем году торговали.
— О?.. Ну, по шесть.
— Денег — уйма…
На дорожке в глубине сада показался какой-то человек. Все замолчали. А малый сделал движение к шалашу за ружьем. Но потом остановился. Это оказался мужичок в рваном кафтанишке. Он шел и, прикрывая рукой глаза от солнца, приглядывался к яблокам.
— Эй, ты чево там шляешься? Что тебе надо? — крикнул на него малый.
— Мне, батюшка, на луг тут поближе где-нибудь пройтить,— ответил мужичок, остановившись и не сразу поняв, откуда ему кричат.
— Проходи, проходи, да в другой раз не попадайся… Вишь, черти,— на луг ему пройтить. Он пройдет, а на утро — глядишь, яблоня обтрясена.
— Вот из-за этого не дай бог,— сказал мужичок, варивший кашу, он, сморщившись, попробовал с ложки горячей жижи и, выплеснув остатки на траву, продолжал: — из-за этого и, не дай бог, ночи не спишь, а днем только и знаешь, что по сторонам смотришь, да всего боишься: то, думаешь, как бы град не пошел да мальчишки не забрались. Он, может, и украдет-то всего десяток, а у тебя все сердце перевертывается, удавить его готов.
— За свое всегда так-то трясешься,— сказал прохожий, постукивая палочкой по лаптю.— Иначе и нельзя. Потому ты сидишь, вот, пот льешь, а другой спины не гнул, поту не лил, а придет и сграбастает.
— А у самих, у окаянных, руки отсохли — посадить яблоню или, скажем, сливу. Ведь дело нехитрое: сунул в землю прививок, глядишь, через три года на нем уж яблоки. А то все готовое да чужое подцапать.
— А оттого, что все потакают. Стащишь его в волость, сутки там продержат и отпускают,— его бы сукина сына в строге сгноить, чтобы к чужому рук не протягивал,— сказал мужик с трубочкой.
— А вот подойдет съемка,— продолжал кашевар,— ведь сколько эти черти окаянные пожрут! Он налопается, это мало, да еще пойдет надкусывать да бросать.
— А там еще всякие кумовья будут приходить. Тому дай, другому дай, пропади они пропадом. У тебя, говорит, много. Из чужих рук всегда много кажется. У, сволочи, чтоб они подохли, господи батюшка, прости мое согрешение.
— Теперь, чем ближе к съемке, тем хуже,— сказал мужик с трубочкой.— Забор плоховат. При помещике, конечно, народ не такой разбойник был, а теперь нешто так надо огораживать? Вот капиталу нету. Мы уж гвоздей набили. Все какой-нибудь брюхо распорет, тогда другой раз не полезет.
— Да и собак хороших надо бы достать. Вот кабы таких раздобыть, как прежнего барина, вот тут и кумовья бы задумались в сад иттить яблок просить.
— Собака родства не знает,— отозвался прохожий, подмигнув.
— Пустить бы на проволоке через весь сад да в голоде держать, чтобы лютей зверя были,— вот бы тогда…— говорил кашевар с мечтательной улыбкой, грозя кулаком в пространство.
— Первый сорт был бы… Ну, прощевайте пока,— сказал прохожий и пошел.
Сначала около шалаша было тихо. Потом послышался крик:
— Ай-яй-яй, держи!..
За криком выстрел и бабий голос:
— Злодеи! Ироды! Когда на вас чума, на окаянных придет, чтоб вы околели!
И голос малого:
— Все кишки вам, дьяволам, выпотрошу. Охотники на чужое лезть.
А потом уже около шалаша:
— На бегу стрелял — ниже взяло…