ВРАЧИ-‘ПСИХИАТРЫ’ В КАЧЕСТВЕ САМОВОЛЬНЫХ ТЮРЕМЩИКОВ
ВРАЧИ-‘ПСИХИАТРЫ’ В КАЧЕСТВЕ САМОВОЛЬНЫХ ТЮРЕМЩИКОВ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Врачи-‘психиатры’ в качестве самовольных тюремщиков, Розанов Василий Васильевич, Год: 1912
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Признаки времени (Статьи и очерки 1912 г.)
М.: Республика, Алгоритм, 2006.
Врач получает вместе с дипломом право лечить, помогать больным, но лишь когда его позовут и насколько позовут. Но одна часть врачей, именно так называемые ‘психиатры’, Бог весть каким образом и откуда, извлекли из этого права совершенно другое, ни в каком законе не прописанное: право насильно лечить. Отсюда был уже один шаг до третьего права: врач-‘психиатр’ выступает на общественную арену не с бромистыми препаратами ‘для успокоения’, а со смирительною рубашкою, веревками и цепью, на которую он сажает своего ‘пациента’, в случае его бегства из лечебницы — ловит его, разыскивает и, словом, исполняет функции судебного следователя и прокурора, но только без всякого ‘постановления суда’ и без всякого вообще закона, на этот предмет установленного. И делается таким образом тюремщиком, а больницу свою обращает в тюрьму. Все это — на глазах целого общества, в культурном городе. Здесь мы имеем дело с чудовищно и бесстыдно расширенным понятием ‘ученой компетенции’, со смешением функций врача и прокурора, и, кажется, более всего должны судить местного прокурора, который пассивно созерцает явное беззаконие, происходящее у него на глазах, и хозяйничанье чужого человека в сфере прав и обязанностей, только ему, прокурору, принадлежащих. Когда, с одной стороны, является натиск нахальства и злоупотребления, то довольно естественно ожидать, что гонимый человек, на защиту которого никто не поднимается, поднимает сам руку и защищает себя, как затравленный зверь в лесу. В таком случае действительно цивилизованная страна является ‘глухим лесом’ для объявленного пациента: и неудивительно, что он защищается в ней зоологическим способом.
Таково происшедшее 7 июля убийство в Риге ‘пользовавшего врача’ Макса Шенфельда его пациентом, Генрихом фон-Раутенфельдом. Вот заключительный момент этой многолетней истории. Запертый в больницу, фон-Раутенфельд бежал из нее. Заперт он туда был потому, что являлся наследником миллионного состояния, по завещанию отца, на каковое состояние точили зубы и другие родственники, за то, что он полюбил простую девушку, дочь железнодорожного сторожа, Эмилию Кученек, и когда ни один пастор в Риге и Одессе не согласился (по просьбе тех же родственников) перевенчать его с любимою девушкою, он вместе с невестою принял православие и был православным священником обвенчан с нею. Хлопоты его у священника, переход в православие, связанный с подготовлением в ‘догматах’ новой веры, и, наконец, само венчание, которого священник не может произвести по закону над умалишенным и вообще над ясно выраженным душевнобольным, все это есть полное засвидетельствование о том, что молодой 30-летний фон-Раутенфельд не находился в той степени опасного <,для>, окружающих помешательства, которое требует изоляции буйного больного. Но женитьба аристократа на простолюдинке, да еще переход в православие подняли против несчастного всю ярость местных баронов, пасторов, а паче всего родственников, в руки которых в случае сумасшествия перешли бы громадные владения ‘пациента’. Услужливым и, конечно, не бескорыстным орудием в руках всего этого, можно сказать, уголовного скопища явился ‘психиатр’ Макс Шенфельд со своею лечебницею-тюрьмою в Риге.
Несмотря на то, что судебная экспертиза, состоявшаяся 15 сентября 1911 года, по настояниям любящих родственников, отказалась дать заключение о сумасшествии фон-Раутенфельда, — он, тем не менее, был насильно заключен в лечебницу Макса Шенфельда. Отсюда он бежал 24 июня 1912 года, — воспользовавшись ‘Ивановым днем’, когда сторожа были на прогуле. Он посетил жену свою с ребенком, которой попечитель над его имением барон фон-Лоренгофен выдавал нищенское содержание, был у матери и тетки, а 9 июля разыгралась следующая сцена: ‘Когда Генрих фон-Раутенфельд сидел за обедом, в комнату ворвался доктор Шенфельд и накинулся на своего бывшего пациента с пощечинами. Экономка Бергман, бывшая одна в доме, испугалась, как бы доктор не убил Раутенфельда, и побежала звать швейцара. Когда швейцар и экономка входили в квартиру, из нее вышел фон-Раутенфельд. Войдя в комнату, они увидели лужу крови, а на пороге из прихожей в гостиную лежало бездыханное тело врача-психиатра’ (корреспонденция из Риги г. Ф. С. Павлова). Дело об этом убийстве вызвало величайшее волнение в Риге и породит шумный судебный процесс.
Дело это — одно из многих подобных, и вызвано оно недостатком твердого закона, который воспрещал бы врачебному персоналу всякое насильственное действие над пациентами вне стен лечебницы и приемных покоев и вообще поставил бы врачей в чисто пассивное по отношению к больным положение, сводящееся к даче помощи, где и насколько эта помощь испрашивается самим больным, а за лишением его способов попросить, т. е. за лишением речи, — испрашивается ближайшим родственником. У убийцы фон-Раутенфельда была жена, и очевидно, без ее приглашения врач ничего не вправе был предпринимать по отношению к ее мужу. В Риге произошел совершенно дикий случай, когда какие-то ‘родственники’, которых около миллионного состояния всегда оказывается очень много, — получили большие права, большую распорядительную силу и власть, нежели жена. Этой жене с ребенком каким-то ‘попечителем’ над имением Генриха фон-Раутенфельда выдавалось 40 рублей в месяц содержания, — с угрозою прекратить его, если она ‘не примет мер к водворению своего мужа обратно в лечебницу’ (в дни его бегства из нее, смотри ту же корреспонденцию). Так как все перипетии этой истории происходили громко и открыто, то нельзя не обратить внимания на бездействие прокуратуры рижского окружного суда, не прекратившего явные насилия над несчастным. Всякое насильственное лишение свободы есть преступление, и здесь мы имеем ряд преступлений со стороны родственников, со стороны врача, который со своими ‘пощечинами’ (просто трудно поверить!) был более злодеем, нежели ‘психиатром’, — со стороны, наконец, пасторов. Какое они имели право ‘по письмам родственников’ отказать в венчании 30-летнему человеку ‘в здравой памяти и уме’, о чем свидетельствует принятие им православия и венчание у православного священника. Здесь мы имеем столько ‘бесправий’ в основе, что ‘громкий процесс’, нужно надеяться, прежде всего займется выяснением, каким образом сложилась эта гнилая, преступная почва, в конце концов невольно и естественно обагрившаяся кровью. Человек, с которым родные, пасторы и, наконец, врач — поступали как с гонимым зверем, естественно, их зверски укусил. Когда человек не видит около себя охраны закона, судьи и администрации, он напоследок вспоминает, что природою дан ему зуб, — и кусается. Кто до этого доводит человека, тот и виновен.
Врачи-‘психиатры’ в качестве самовольных тюремщиков (с. 168)
НВ. 1912. 27 июля. No 13065.
На статью откликнулась газета ‘Речь’, выступив в защиту репутации психиатра Шенфельда (Д-р Вл. Цед-м. Новая глава И Речь. 1912. 30 июля. No 206). В ответной реплике (без подписи) ‘Новое Время’ (1912. 31 июля. No 13069) писало: ‘Некий д-р Вл. Цед-м из ‘Речи’ остался крайне недоволен заметкой
В. В. Розанова о психиатре Шенфельде, убитом Генрихом фон Рутенфельдом. Можем удовлетворить любопытство д-ра Цед-ма. Заметка В. В. Розанова основана на данных, сообщенных ‘Утром России’ — газетою, которую едва ли можно упрекнуть в юдофобстве. Скорей наоборот… ‘Шенфельд безупречной репутации…’ Газеты сообщают, что д-р Шенфельд принимал живое участие в деле Бейлиса, обвиняемого в убийстве Ющинского. Для д-ра Цед-ма и его единомышленников — это уже репутация, а для нас такие факты авторитетности д-ра Шенфельда отнюдь не усугубляют и о бескорыстии его нисколько не свидетельствуют’.