Восток и Европа, Брант Леопольд Васильевич, Год: 1884 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Жизнь, как она есть.

Повсть въ 3-хъ частяхъ.

Томъ IV.

Часть III.

(Гл. XXII — III).

эпилогъ.

Поставщикъ Высочайшаго Двора Т-во Скороп. А. А. Левнсонъ. Москва, Петровка, No 22.
1899.

Востокъ и Европа.

(Отрывокъ изъ неизданнаго сочиненія: ‘Очерки прогресса’).

На народы Востока мы, цивилизованные Европейцы, привыкли смотрть, какъ на дтей, кмъ-то порученныхъ нашей опек, какъ на дикарей, которыхъ намъ предстоитъ еще превратить въ людей. Но такъ ли это? Не врне ли было бы видть въ стро жизни Востока полное и совершенное развитіе формъ жизни, согласованныхъ съ климатическими и съ иными условіями мстности? Жизнь Востока неподвижна не потому, что она уже умерла, истощивъ вс свои силы, но потому, что она достигла полной красоты, полнаго совершенства и гармоніи — и дале ей уже некуда двигаться, люди осуществили уже въ ней свой идеалъ счастья и боле нечего уже имъ добиваться отъ самой жизни. Мы невидимъ въ ней этого совершенства и не понимаемъ его, ибо вообще нельзя понимать жизни, совершенно чуждой, построенной на иныхъ, чуждыхъ, началахъ, и, такъ какъ сила на нашей сторон, мы навязываемъ народамъ Востока свое, понимая только свое и, естественно, считая это свое за лучшее, и даже за единое хорошее. Будь сила на сторон Востока — поступая съ той же послдовательностью, народы Востока старались бы намъ привить свою жизнь, обычаи, міросозерцаніе — однимъ словомъ, свою цивилизацію, и какъ наша цивилизація гибельна для Востока, такъ и для насъ была бы гибельна цивилизація Востока. Впрочемъ, исторія даетъ намъ примръ подобнаго вліянія, даже и не политическаго, а только нравственнаго, Востока на Европу — именно эпоху конца Римской республики и эти долгіе вка отъ воцаренія Августа до отреченія Діоклетіана — эпоха медленной смерти цвтущей и великой Европейской цивилизаціи и жизни, подпавшей подъ губительное для нея вліяніе чуждаго ей Востока.

Скажутъ пожалуй, что, порабощенный Римомъ, Востокъ вліялъ тогда на своего владыку именно дурными своими сторонами: но Римъ погибъ подъ этимъ вліяніемъ, какихъ-нибудь семи столтій достаточно было, чтобы юный, грозный Римъ, побдитель Ганнибала, палъ окончательно и превратился въ ничтожный городъ, безъ власти и значенія, въ колыбель новой цивилизаціи новыхъ, смнившихъ римлянъ, народовъ — а Востокъ, родина этихъ дурныхъ сторонъ и главное — его цивилизація, она устояла не смотря и на нихъ, и все еще стоитъ, полная силъ и жизни… Въ настоящее же время мы видимъ, что съ самыми благими намреніями хлопочутъ лучшіе изъ насъ, чтобы цивилизовать Востокъ на Европейскій ладъ — и въ результат всхъ этихъ хлопотъ и усилій самыхъ честныхъ, разумныхъ и безкорыстныхъ, исполненныхъ глубокой любви къ человчеству, являются смерть, нищета и несчастья, является полнйшее разложеніе вками выработанной жизни и гибель всего, къ чему ни прикоснется убійственная для всего, что не она сама, Европейская цивилизація. Къ тому же во всемъ’ всегда непродолжителенъ бываетъ высокій подъемъ духа, и безкорыстныя и чистыя побужденія первыхъ піонеровъ этой цивилизаціи скоро же смняются эгоистическими и позорными цлями ихъ зачастую непосредственныхъ преемниковъ, а если даже и добро, какъ мы его понимаемъ, гибельно для народовъ и жизни Востока, то наше жалкое и пошлое, такъ далекое отъ силы и величія зло, отъ котораго страдаемъ и гибнемъ мы сами и во много разъ превосходящее наивное и грубое зло Востока — оно добиваетъ и окончательно уже разлагаетъ ту патріархальную жизнь. Еще ничего бы, если бы своимъ вліяніемъ мы перерождали на Восток людей, ихъ нравы, обычаи и понятія, губя только ихъ цивилизацію, но этого мы сдлать не можемъ, какъ никакими усиліями не могутъ, напр., львы переродить медвдей во львовъ. Нтъ, народы Востока совершенно не выдерживаютъ нашей цивилизаціи и нашей жизни, и безусловно, хотя и медленно, вымираютъ всюду, гд ни приходятъ въ боле близкое съ нами соприкосновеніе. Можно говорить, что это неизбжно, можно говорить, что на обширномъ театр міра сильный долженъ и будетъ уничтожать, изгонять и убивать слабаго, занимая его мсто, что это міровой законъ — но во всякомъ случа надо прямо смотрть на вещи и все называть своимъ именемъ, и гадко и позорно эгоистическую свою цль, или хотя бы и безсознательное даже дйствіе, побудительной причиной имющее самосохраненіе и борьбу за существованіе — гадко и позорно прикрывать ихъ громкими и обманными фразами о благ тхъ, чье счастье и даже самую жизнь мы разрушаемъ, принося въ жертву своей жизни и своему счастью. Волку неизбжно рзать овецъ и нельзя его осуждать за это, но что, если онъ станетъ серьезно и съ убжденіемъ говорить, что онъ стъ овецъ для ихъ же блага, чтобы наглядне доказать имъ преимущества своей волчьей породы и побудить ихъ переродиться въ волковъ?

Мы по своему понимаемъ счастье и жизнь и не можемъ понять, что другіе могутъ видть и то, и другое въ чемъ-нибудь иномъ. Мы глядимъ на жизнь Востока съ своей точки зрнія и называемъ эту жизнь несчастной и жалкой, ибо, построенная на тхъ же началахъ, наша Европейская жизнь дйствительно была бы несчастна и жалка. Мы не хотимъ обратить вниманія на то весьма важное обстоятельство, что, созданный подъ вліяніемъ другого неба и другой природы, нашъ идеалъ счастья слишкомъ узокъ и скученъ тамъ, гд все, окружающее человка, неизмримо грандіозне и могуче, чмъ у насъ, наввая на человка иныя мечты и представленія объ иныхъ, боле роскошныхъ и соблазнительныхъ идеалахъ счастья.

Слишкомъ еще неясно сознаетъ человчество, что личное счастье, не благополучіе, а именно счастье, полное довольство жизнью, полное осуществленіе всхъ его надеждъ и желаній — что это есть главная и единственная побудительная причина всхъ поступковъ и дйствій человка, и еще боле неясно для насъ то, что это личное счастье, какъ цль — есть цль, не скажу — самая возвышенная, но самая справедливая, естественная, разумная и благородная, и главное — всеобщая. Разумется, ни на Восток, ни въ

Европ, ни при какой жизни и ни при какихъ порядкахъ не всякій — и даже рдкій — человкъ достигаетъ этой цли, да и невозможно это, ибо ни въ чемъ не дано человчеству достигнуть совершенства. Но человкъ тогда только бываетъ вполн доволенъ строемъ окружающей жизни, когда ничто вокругъ не мшаетъ ему жить и стремиться къ своему счастью такъ, какъ понимаетъ онъ жизнь и счастье.

Цль всей нашей, да и каждой, цивилизаціи — достигнуть такой жизни, обставленной такими порядками и условіями, чтобы вс и каждый, безъ исключенія, были довольны своей жизнью и свободно могли бы стремиться къ осуществленью своего личнаго идеала счастья, безконечно къ нему приближаясь. И разъ будетъ достигнута эта цль и воцарится на земл такая, всхъ и каждаго удовлетворяющая жизнь — тогда жизнь человчества, естественно, остановится въ своемъ развитіи и останется неподвижной, ибо дале некуда уже ей будетъ идти.

Мы еще только мечтаемъ о такомъ идеальномъ будущемъ, еще только стремимся къ нему, но для себя Востокъ достигъ уже, насколько это возможно, подобнаго идеальнаго строя жизни, идеальнаго, разумется, только для Востока. На Восток человкъ иметъ полную возможность надяться на осуществленье своего идеала жизни и счастья во всемъ его объем и ждать этого часа — и человкъ доволенъ тамъ строемъ окружающей его жизни, и вотъ откуда эта красота и неподвижность жизни Востока.

Окруженный роскошной природой тропиковъ, гд все принимаетъ такія чудовищно-прекрасныя формы, житель Востока полне чувствуетъ жизнь, чмъ житель Свера. Самой природой первому уже боле дано, чмъ второму. Тропическая растительность, нжащій климатъ, солнце и ясное небо, обиліе вкусныхъ плодовъ, легкость пропитанія, меньшая потребность во всемъ, начиная съ одежды и кончая жилищемъ — вотъ обстановка жизни на Восток. Не говоря уже объ одежд и жилищ, житель Свера необходимо долженъ заботиться о своемъ будущемъ и длать запасы на такое время года, когда природа ничего уже не можетъ ему дать сама. Онъ долженъ позаботиться, чтобы въ теченіи этихъ долгихъ мсяцевъ, которые онъ долженъ будетъ провести, почти не выходя изъ своего дома, чтобы въ немъ нашелъ онъ обстановку, дающую ему возможность защититься отъ суровости мороза, и которая, вмст съ этимъ, хотя нсколько замняла бы ему погребенную подъ снгомъ красоту природы. Кром того, много мсяцевъ проводя дома, житель Свера привыкаетъ любить свой домъ, требуетъ отъ него удобства, уюта и красоты. Окруженный убогой природой, настолько убогой, что даже и украсить ее — и это вполн въ его власти, житель Свера легко можетъ сдлать, что домъ его станетъ лучше этой природы, боле дастъ ему и потому будетъ ему боле дорогъ, чмъ она. Отсюда любовь жителя Свера къ дому, къ спокойствію, къ миру, къ небольшому. Хоть немножко украсить свою домашнюю жизнь — вотъ все стремленіе, вся цль жителя Свера. Для него домъ — все, и на этомъ основаны вс его желанія, вся его жизнь. Его идеалъ — тихая семейная жизнь и достатокъ, хотя и небольшой, лишь бы достатокъ. И онъ старательно и терпливо копитъ и наживаетъ этотъ достатокъ и, наживъ — радуется ему и старается его увеличить, откладывая сотню за сотней, медленнымъ, но врнымъ шагомъ идя къ тому, чтобы наивозможно врне обезпечить свою жизнь и свой домашній очагъ, все то, что ему такъ дорого.

А на Восток не то. Тамъ не существуетъ и понятія — домашній очагъ. Такихъ тихихъ радостей тамъ не знаютъ. Тамъ слишкомъ хорошо вн дома, чтобы стоило жителю Востока любить и отдлывать свой домъ, собственно и нужный ему на рдкіе лишь часы ненастья. Онъ знаетъ, что при обыкновенномъ ход длъ, однимъ лишь трудолюбіемъ и бережливостью ничего не прибавитъ онъ къ своей жизни, или, врне, то, что онъ къ ней этимъ прибавитъ, совершенно потонетъ въ тхъ наслажденіяхъ и въ той красот, которую предоставляетъ въ его распоряженіе сама природа, и почти безъ всякаго даже труда съ его стороны. Поэтому умренный достатокъ, идеалъ столькихъ изъ насъ, Европейцевъ, онъ совершенно непонятенъ, какъ идеалъ, жителю Востока, всегда обезпеченному въ главныхъ своихъ потребностяхъ, не имющему нужды ни въ тепломъ, уютномъ дом, ни въ сложной нашей одежд, не боящемуся холодной и суровой зимы. И въ самомъ дл, нищій въ Индіи, разв не окружаетъ его гораздо большая роскошь, чмъ даже и та, которой наслаждаются наши милліонеры? Ему, живущему подъ пальмами и питающемуся ихъ плодами — что прибавитъ къ его благополучію и счастью мягкая постель, дорогіе обои, тонкій соусъ, фарфоровая посуда — вс эти жалкіе предметы, которые намъ для того только и служатъ, чтобы заслонять отъ насъ окружающую насъ убогую природу и замнить ее комфортабельно-обставленнымъ домомъ?

Однажды, это было гд-то въ окрестностяхъ Туниса, ко мн подошелъ бедуинъ, предлагая купить у него горсть какихъ-то старинныхъ римскихъ монетъ. Я сталъ торговаться. Бедуинъ не уступалъ, говоря, что за назначенную имъ цпу онъ всегда продастъ свои монеты англичанамъ.— ‘У нихъ длинная и страшно холодная зима,’ наивно разсказывалъ онъ. ‘Поэтому они очень любятъ скупать всякія старыя вещи. Когда наступитъ у нихъ зима и имъ уже нечего длать и нельзя выйти изъ дома, они проводятъ цлые дни, пересматривая свои рдкости — и это ихъ забавляетъ,’ прибавилъ бедуинъ, по крайней мр такъ передалъ мн переводчикъ его слова.

Итакъ, наши умренные идеалы невозможны для жителя Востока, никогда не будутъ ему понятны и не удовлетворятъ его, ибо сама уже природа, безъ всякихъ усилій съ его стороны, даетъ ему гораздо больше того, чего мы добиваемся цлой долгой, трудолюбивой и разсчетливой жизнью. Слдовательно, не годятся для него и вс т порядки, которые порождены нашими умренными идеалами и спеціально къ нимъ только и приспособлены.

Идеалы жителя Востока грандіозны, какъ и окружающая его природа, да иначе и быть не можетъ. Какъ и она — онъ требуетъ для себя всего, или же не хочетъ уже ничего. Роскошный тропическій лсъ и унылая пустыня, какъ они уживаются рядомъ и почти безъ промежутковъ, какъ сразу ночнымъ холодомъ и мракомъ смняется тамъ лучезарный и знойный день, безъ столь отрадныхъ для насъ и любимыхъ нами сумерекъ, такъ и въ жизни, не стсняя другъ друга и другъ другу не мшая, рядомъ уживаются на Восток нищета и чудовищная роскошь, подневольное положеніе раба и безграничная власть деспота.

Эта власть и эта роскошь не случайныя явленія въ жизни Востока: тамъ, на юг, подъ знойнымъ тропическимъ солнцемъ, тамъ это единый идеалъ счастливой и благополучной жизни, и идеалъ не только для богачей, вельможъ или самихъ деспотовъ, но также и для каждаго послдняго пахаря, для каждаго поденщика, для каждаго нищаго и раба.

Тамъ же, на Восток, родилось и самое понятіе деспота, не военнаго деспота, какіе появлялись иногда и на Европейской почв, а деспота настоящаго, существующаго исключительно только для себя и для себя же обладающаго властью, не несущаго на себ никакихъ обязанностей и не призваннаго ни къ какому длу. Тамъ родился деспотизмъ, тамъ же достигъ онъ и высшаго своего проявленія и тамъ же выродился въ самыя уродливыя формы, истинный деспотизмъ, безъ всякихъ прикрасъ. И никогда никакой Неронъ не былъ настолько деспотомъ, какъ какой-нибудь самый даже просвщенный, гуманный и благородный калифъ или фараонъ: т все могли, ихъ воля, ихъ капризъ были закономъ, добро и зло — все творили они въ силу несомнннаго своего права руководствоваться въ своихъ дйствіяхъ одной лишь своей волей и фантазіей. Неронъ жилъ беззаконіями, нарушая, насилуя, перетолковывая, обманывая не имъ изданный законъ и во всемъ прикрываясь этимъ закономъ, и кончилъ — въ силу того же закона осужденный Сенатомъ на смерть, какъ простой преступникъ. Деспота могутъ свергнуть съ престола, могутъ убить — но судить его права никто не иметъ я нтъ надъ нимъ никакого закона.

И нигд, кром, какъ на Восток, и не могъ появиться деспотизмъ. Тамъ, гд идеалъ жизни — безконечныя чувственныя наслажденія и чудовищная роскошь, не наша, Европейская, ищущая красоты и удобства жизни, а роскошь Азіатская, поражающая величественностью и блескомъ, гигантскими своими размрами и количествомъ труда, на нее затраченнаго, стремящаяся подавить собой природу тропиковъ и заслонить ея красоту — тамъ человкъ неудержимо стремится все дале и дале по этому пути. Его идеалъ — достигнуть предловъ возможной на земл роскоши, величавой и ослпляющей, извдать жизнь, безъ остатка всю отданную радостямъ и жгучимъ наслажденіямъ, жизнь полную, блестящую, безъ пятна и порока. Но всмъ и каждому невозможно достигнуть этого идеала — это ясно, а страстныя мечты о красот этой жизни — до того разжигаютъ он людей, что у каждаго изъ нихъ является потребность хоть со стороны взглянуть на этотъ недосягаемый для него лично идеалъ полной радостей жизни, хоть полюбоваться на такую жизнь и насладиться, если не ею самою, что невозможно, то хоть лицезрніемъ ея лучезарной красоты.

И вотъ, когда потребность видть воплощеннымъ этотъ идеалъ отданной наслажденіямъ и радостямъ жизни овладваетъ всмъ обществомъ — общество немедленно же и доставляетъ себ это удовольствіе, выдляя изъ своей среды одного и надляя его уже всмъ, необходимымъ для идеала радостной жизни: властью, почестями, радостями, золотомъ. И такимъ образомъ идеалъ, во всей своей полнот недоступный для отдльнаго члена общества, какъ бы ни былъ онъ знатенъ и богатъ, идеалъ этотъ становится доступнымъ для одного, выдленнаго изъ общества и вознесеннаго надъ нимъ, ставшаго полновластнымъ его повелителемъ съ неограниченной ничмъ волей. Въ этомъ деспот вс видятъ олицетвореніе идеала полной радостей жизни, ибо все уже дали люди избранному ими счастливцу, все, что могли, безъ исключенія все. И вс видятъ въ деспот идеалъ счастливаго человка, они видятъ въ немъ свое созданіе, ими созданный блестящій кумиръ — и потому еще боле имъ любуются и радуются на него. И лишь самъ деспотъ, все не находя счастья, стремится все дале и дале въ погон за наслажденіями, изобртаетъ все новыя и новыя, боле роскошныя и пряныя забавы и, дойдя наконецъ до предла физически возможнаго на земл, лишь онъ одинъ видитъ, что и въ этомъ все-таки нтъ счастья, и, не находя счастья ни въ чемъ человческомъ, онъ стремится на небо, къ богамъ, желая пріобщиться къ ихъ сонму или къ слав Единаго’ Бога, надясь хоть тамъ, на неб, извдать наконецъ недающееся на земл счастье — и большая часть деспотовъ кончаютъ своимъ обожествленіемъ, прямымъ, какъ Римскіе императоры, или хоть по крайней мр косвеннымъ, какъ, напр., Багдадскіе халифы.

Что таково именно происхожденіе деспотизма, можно проврить на такъ называемыхъ эпохахъ упадка обществъ, когда извстнымъ обществомъ овладваетъ страстная жажда роскоши и наслажденій: подобныя эпохи во всхъ обществахъ и во вс времена неизбжно всегда приводили къ деспотизму или, самое уже малое — къ ограниченію въ большей или меньшей степени народной свободы и силы законовъ. Такъ было въ Рим въ послдніе годы республики, такъ было въ Италіи въ эпоху Возрожденія и во Франціи въ XVII вк.

Но что бы ни испытывалъ самъ деспотъ наверху своего всемогущества, остальные, не имющіе возможности извдать его жизни и ощущеній, они считаютъ, что въ немъ они достигли воплощенія на земл идеала жизни, и до нкоторой степени удовлетворяются однимъ созерцаніемъ этого недоступнаго лично для каждаго изъ нихъ идеала, видомъ блестящихъ его радостей утшаясь въ горестяхъ своей низменной жизни. И для этого-то главнымъ образомъ и нуженъ имъ деспотъ: безъ него даже и этого, и этой возможности созерцанія идеала не будутъ они имть, и они берегутъ деспота, какъ самое драгоцнное свое достояніе.

Впрочемъ, это не точно сказано: не деспота берегутъ они,а идею деспотизма. Лично самого деспота не берегутъ, напротивъ, нигд не бываетъ столько возмущеній, цареубійствъ и сверженій съ престола, какъ именно въ странахъ съ деспотическимъ образомъ правленія, и не будь въ обществ такъ сильно поклоненіе самой иде деспотизма — ничего бы не стоило при любомъ изъ этихъ переворотовъ утвердить свободу, хотя бы и самую даже безграничную, по крайней мр попытаться это сдлать. Но нтъ, дло всегда ограничивается одной только смной личности деспота, и безсмннымъ, несокрушимымъ остается самый деспотизмъ, въ этихъ самыхъ переворотахъ и безпорядкахъ почерпая новую для себя силу.

Но иныхъ идеаловъ счастья, какъ чудовищная роскошію и безпредльная власть, и не можетъ быть у жителя Востока, ибо только эта роскошь и эта власть, он лишь и могутъ дать-ему больше, чмъ даетъ природа. Жизнь его, не знающая мелочныхъ заботъ и потребностей — главной части нашей жизни — эта жизнь такъ полна тамъ красоты и наслажденій, что, если уже не желательнымъ, то во всякомъ случа заманчивымъ и привлекательнымъ можетъ казаться жителю Востока одинъ лишь избытокъ красоты и наслажденій и одна только мысль объ этомъ избытк и можетъ тамъ волновать его и завладвать его воображеніемъ. Разумется, не откажется онъ и отъ простого достатка, но такъ, мало даетъ ему тамъ достатокъ, что никогда не сможетъ онъ ни удовлетворить жителя Востока, ни стать конечной цлью всхъ его стремленій. Чтобы полюбить свой домъ, жителю Востока нужно, чтобы домомъ этимъ былъ дворецъ, необъятно-огромный, роскошный, прохладный восточный дворецъ съ журчащими фонтанами и благоуханнымъ воздухомъ, ибо такой только дворецъ и можетъ поспорить съ окружающей его тропической природой. Также и въ одежд, и въ ней житель Востока можетъ любить только блескъ и роскошь, ибо сама по себ одежда эта, какъ и домъ, почти не нужна ему и не составляетъ для него предмета необходимости. Въ садахъ ему тоже нужна или страшная роскошь, соединеніе красоты, прохлады, тни, обилія фонтановъ и свжей воды въ красивыхъ мраморныхъ бассейнахъ — это любимое украшеніе Востока — массы душистыхъ цвтовъ и вкусныхъ плодовъ, или же не нужно и никакого сада, ибо и безъ этого уже живетъ онъ въ чудномъ, обширномъ саду, и пальма не станетъ красиве оттого, что рости она будетъ не на вол, а за садовой оградой. Сады, по скромной простот своей соотвтствующіе нашимъ, столь нами любимымъ и лелемымъ садикамъ — какъ убоги и жалки показались бы они на юг, рядомъ съ украшеннымъ орхидеями, оживленнымъ пестрыми птицами тропическимъ лсомъ! Также и въ пищ, нашъ простой и сытный столъ не можетъ цниться тамъ, гд климатъ не вызываетъ особаго аппетита, а ананасы ростутъ не только въ поляхъ, но даже и въ лсахъ. Нтъ на юг и потребности въ спиртныхъ напиткахъ, но въ то же время холодная и всегда всмъ доступная ключевая вода иметъ тамъ особую, невдомую намъ прелесть. Понятно, что и не гонится житель Востока за вырзнымъ филе и не мечтаетъ о рюмк водки, ни о жирной буженин — и лишь пряныя, утонченныя блюда, дорогіе прохладительные напитки да рдкостный табакъ и являются въ его воображеніи, какъ нчто привлекательное и имющее цну. Никакая природа не можетъ дать человку общества и радостей общественности, но сама жизнь пополнила на Восток этотъ недостатокъ и съ созданнымъ ею шумнымъ Восточнымъ базаромъ, для всхъ одинаково привлекательнымъ, доступнымъ и открытымъ, по своему оживленію и содержательности не могутъ сравниться никакіе наши рауты, собранія или клубы. Даже и въ любви, не зная потребности имть въ жен друга и товарища въ жизни, какъ мы, и въ любви житель Востока ищетъ однихъ лишь наслажденій, и лишь избытокъ этихъ наслажденій и можетъ волновать его южное воображеніе. Если мало ему одной женщины, то все равно, и двухъ, и трехъ одинаково недостаточно ему для полноты блаженства и счастья, и лишь гаремъ, безпрестанно подновляемый — лишь онъ одинъ способенъ удовлетворить его и дать ему возможность вполн насладиться любовью. Въ гарем онъ найдетъ полное удовлетвореніе для своихъ страстей, даже, можетъ-быть — счастье, все же меньшее для него не боле, какъ жалкое удовлетвореніе насущной потребности, всегда ему обезпеченное вслдствіе опять-таки особыхъ условій южной жизни.

Итакъ, лишь въ роскоши, въ чрезмрномъ можетъ заключаться идеалъ жителя Востока, все же меньшее онъ и и такъ уже иметъ, и иметъ безъ всякаго труда и безъ всякихъ съ своей стороны усилій. Но всмъ и каждому невозможно наслаждаться роскошью — это слишкомъ уже очевидно для всякаго. Везд и всюду она есть принадлежность ничтожнаго меньшинства, и при вашемъ стро жизни для простого смертнаго нечего и мечтать о ней. Наша жизнь спеціально приноровлена для средняго достатка, неспособнаго ни удовлетворить, ни даже прельстить жителя Востока.

Въ этомъ и состоитъ главная непригодность для Востока нашего порядка вещей: онъ ничего не даетъ, ничего не сулитъ тамъ человку, не даетъ пищи пламенному его воображенію, напротивъ, сурово говоритъ ему, что не доступенъ для него его завтный идеалъ — роскошь, разв что цной страшныхъ усилій и неимоврнаго труда, да и то еще при исключительной удач, да и то еще въ весьма и весьма умренномъ вид и въ далекомъ, туманномъ будущемъ. Можетъ ли быть симпатиченъ на Восток этотъ порядокъ вещей, можетъ ли онъ двигать тамъ человка впередъ, возбуждать въ немъ энергію и силы?

Мы ужасаемся условій восточной жизни, и дйствительно, для насъ они ужасны, и даже боле, чмъ ужасны. Но для жителя Востока весь этотъ ужасъ деспотизма скрадывается лучшимъ, что только жизнь можетъ дать человку — надеждой, и надеждой самой обаятельной и дорогой, надеждой на полное осуществленье идеала счастья и жизни во всемъ его объем. И въ самомъ дл, тому самому пахарю, поденщику или ремесленнику, которому Европейскій складъ вещей не общаетъ ничего, кром возможности трудиться безъ помхи да въ лучшемъ случа — жалкихъ какихъ-нибудь сбереженій, какъ плодъ упорнаго труда и множества суровыхъ лишеній, на Восток, не нуждаясь въ этихъ сбереженіяхъ — онъ беззаботно живетъ настоящей минутой, пользуясь жизнью и упиваясь зрлищемъ роскошной природы, никогда не теряя въ то же время надежды — и на Восток весьма сбыточной — что, волею султана или шаха, въ одинъ прекрасный день мгновенно превратится онъ въ нашу или визиря, и тогда сразу станетъ ему доступенъ весь его идеалъ счастья, во всей своей полнот… И безчисленные примры прошлаго точно говорятъ, что въ подобныхъ мечтахъ нтъ ничего невозможнаго, что даже и самый престолъ не абсолютно недоступенъ никакому даже рабу, а вра въ предопредленіе, зародившаяся именно на Восток, она лишь помогаетъ этой надежд и поддерживаетъ въ ней человка, помогая ему въ то же время довольствоваться своей судьбой, какая бы ни была она, смиряться передъ ней, не волноваться ею и не заботиться о ея перемн.

Такой порядокъ вещей и эта порожденная имъ вра, среди нищеты даже оставляющая человку надежду на роскошь, власть и всевозможныя наслажденія — для жителя Востока этотъ порядокъ много отрадне условій нашей жизни, въ которой ршительно нтъ мста подобнымъ блестящимъ мечтамъ и надеждамъ. И житель Востока все готовъ отдать — и отдаетъ — лишь бы имть эту надежду, самое отрадное въ его жизни. И онъ любитъ — не деспота, разумется, но самый деспотизмъ, ибо по капризу представителя этой идеи въ любую минуту можетъ измниться вся -его судьба, терпитъ онъ и вс царящіе вокругъ него безпорядки, возмущенія, сверженія, войны, ибо, если онъ можетъ и пострадать отъ нихъ, то можетъ и выиграть, а что предопредлено ему — смерть ли отъ голода, мученія ли, казнь ли, или же престолъ — это никому неизвстно. Къ тому же предопредленное свыше не можетъ не сбыться, и кому предопредлено уже быть убитымъ — не спасутъ того отъ насильственной смерти никакіе законы и никакія конституціи, и нечего, слдовательно, и хлопотать о подобныхъ пустякахъ.

Такимъ образомъ, идеалъ счастья, понимаемый въ безграничномъ наслажденіи радостями жизни, лишь при деспотизм является онъ идеаломъ, безъ исключенія всмъ и каждому одинаково доступнымъ — и въ этомъ отношеніи Восточная жизнь представляетъ полную гармонію. Въ высшемъ неравенств достигается тамъ высшее равенство. Тамъ нтъ привиллегированныхъ, тамъ вс равны, какъ передъ волей деспота, такъ и передъ надеждой въ любой мр насладиться радостями жизни, и нищій никогда тамъ не отчаивается занять мсто вельможи, передъ которымъ сейчасъ вще раболпно преклоняется. Все или ничего — таковъ девизъ Восточной жизни, и порядокъ, строй этой жизни долженъ подходить къ этому девизу.

Несомннно, строй этотъ иметъ недостатки, и даже множество недостатковъ, и даже существенныхъ, но недостатки эти неразлучны съ нимъ и исчезни они — исчезъ ‘5ы и самый этотъ строй, достоинства котораго, хотя и восточныя, т. е. чуждыя нашему пониманію, для жителя Востока перевшиваютъ вс его недостатки.

Но точно ли такъ велики эти недостатки? Для насъ они ужасны, ибо мы, не понимающіе грандіозныхъ Восточныхъ идеаловъ, при нихъ мы были бы лишены всякой возможности добиваться осуществленья своихъ идеаловъ гораздо боле скромныхъ и врныхъ. Но это въ Европ, на юг же сама природа смягчаетъ вс эти недостатки и длаетъ ихъ мене ощутительными, ибо нищета не такъ тамъ ужасна, какъ у насъ, и слдовательно не можетъ такъ устрашитъ человка. Житель Востока мене страдаетъ отъ нея и потому легче къ ней относится. Слдовательно и въ стро жизни, ее вызывающемъ, онъ не видитъ ничего ужаснаго, особенно если все-таки не отнята у него мечта о роскоши, о всей полнот наслажденій, доступныхъ на земл человку. Вотъ этой мечты не знаетъ и даже не можетъ понять Европеецъ, потому-то въ такихъ мрачныхъ краскахъ и рисуется ему участь врноподданнаго какого-нибудь Восточнаго деспота.

Но при Восточномъ стро жизни не только имущество, но даже и самая жизнь не обезпечена этому врноподданному. Къ этому недостатку строя его жизни онъ тоже относится сравнительно легко и совсмъ не такъ, какъ отнеслись бы мы. У него, во-первыхъ, нтъ столь же сильнаго побужденія дорожить своей жизнью, какое для насъ заключается въ любви къ семь и въ заботахъ о ней. Условія южной жизни таковы, что на юг осиротлая семья мене безпомощна, чмъ у насъ, и тамъ каждый дорожитъ своей жизнью боле для себя, чмъ для другихъ. А самое главное въ томъ, что южная природа сразу даетъ человку возможность полне насладиться жизнью и извдать вс ея радости, чмъ намъ даетъ наша суровая природа. Медленно и постепенно открываются намъ радости жизни, и съ лтами мы въ ней находимъ для себя все новыя и новыя радости. Житель Востока, боле чувственныя радости котораго и боле въ то же время ограничены, онъ сразу получаетъ отъ жизни все, и уже не ждетъ отъ нея ничего новаго. Даже и большее, даже и роскошь, его завтная мечта, единственное содержаніе всхъ его сказокъ, и она даетъ ему неновое, а только лучшее. Итакъ, все извдавъ, всмъ насладившись, имя мене заботъ о близкихъ, не зная любви къ дому, житель Востока и разстается съ жизнью равнодушне насъ, и мене жалетъ о ней, покоряясь вол судьбы. Смерть ему мене страшна, ибо и ждать ему отъ жизни въ сущности нечего.

Это сравнительное равнодушіе на Восток къ жизни станетъ намъ боле понятнымъ, если мы сопоставимъ его съ той легкостью и съ тмъ равнодушіемъ, съ которымъ жители Востока разстаются съ наслажденіями любви, по видимому, изо всхъ наиболе для нихъ дорогими. Нигд въ Европ мы не найдемъ столько добровольныхъ евнуховъ, столько отказавшихся отъ половой жизни, какъ именно на Восток. Въ книг Спенсера Обрядовое правительство приведенъ яркій примръ подобнаго равнодушія. Присутствуя при богослуженіи богин Агдистисъ и приходя въ экстазъ подъ вліяніемъ молитвенныхъ гимновъ, ассирійскіе юноши часто сами оскопляли себя тутъ же въ храм, принося этимъ жертву богин и восклицая при этомъ: ‘возьми это, Агдистисъ!’ Тутъ видно не глубокое убжденіе, плодъ сомнній и долгихъ размышленій, порождающее нашихъ скопцовъ и наше скопчество, а минутный порывъ, возможный лишь на юг, гд, вполн насладившійся радостями любви, человкъ не дорожитъ уже ими и не разсуждаетъ, навсегда ихъ лишаясь, ибо сразу все уже извдалъ онъ въ этой области, и ничто новое, ничто дорогое, никакія неизвданныя еще сладкія волненія, ничто уже не влечетъ его въ ней. Это и понятно: въ любви онъ ищетъ не того, что мы понимаемъ подъ этимъ словомъ, не хозяйки и матери, не друга и любимой женщины, не человка, а лишь однихъ наслажденій* да и сама любовь есть на Восток ничто иное, какъ одно только изъ числа многихъ наслажденій, украшающихъ тамъ жизнь людей. На Свер люди боле спокойны, мене страстны, но тамъ мы не найдемъ подобнаго равнодушія къ радостямъ любви, и именно потому, что не однихъ лишь наслажденій ищемъ мы въ любви. Припомнимъ, что на Восток же зародилось и наше монашество и оттуда уже перешло къ намъ, на Сверъ.

Итакъ, полнота наслажденія жизнью, даваемая тамъ самой природой, и грандіозные идеалы, порождаемые этой природой — вотъ что вызвало порядки восточной жизни, II естественно, что жителямъ Востока не въ пору наши слишкомъ для нихъ жалкіе и холодные идеалы, которые мы стараемся на нихъ напялить. А неподвижность Восточной жизни оттого и происходитъ, что въ ней гармонично сочетался строй жизни, наиболе дающій для осуществленья всеобщаго идеала счастья, съ своеобразной цивилизаціей, имющей одну задачу — еще возвысить и украсить это счастье. Цивилизація односторонняя, такъ сказать — слишкомъ уже чувственная, но своимъ величіемъ, своей красотой и изяществомъ привлекательная даже и для насъ…

Какъ и все въ жизни человчества, и эта цивилизація идетъ приливами и отливами. Вошедшая въ силу Европа застала ее въ періодъ отлива, приняла отливъ, время отдыха, сна, за смерть и разложеніе и стала добивать отдыхающаго врага, вмсто того, чтобы дать ему отдохнуть, и тогда, слившись съ нимъ, создать цивилизацію всеобъемлющую и возможно совершенную, способную объединить весь міръ, все человчество. Что же мудренаго, что побои не оживляютъ Востока, а все боле и боле обезсиливаютъ его?

Эта гармонія, эта законченность жизни, для насъ она скрывается еще въ отдаленномъ будущемъ. Мы еще только ждемъ того времени, когда также неподвижна станетъ и наша жизнь, ибо завершится ея, такъ сказать — матеріальный ростъ, и она станетъ готовиться къ росту нравственному. Удовлетворенные въ исканіяхъ своего личнаго счастья, наши потомки будутъ покойне и ровне относиться къ жизни, и умственное развитіе, разливаясь въ масс и расширяясь въ пониманіи истины и истиннаго счастья, облагородитъ и возвыситъ въ сознаніи каждаго его личный идеалъ счастья, приближая его къ идеалу счастья всеобщаго и помогая ему слиться съ этимъ идеаломъ — и въ немъ исчезнуть. А на Восток уже начиналась эта работа: сколько родилось тамъ благородныхъ, возвышенныхъ ученій, и что важне всего — тамъ ученія эти не оставались книжными только ученіями, какъ у насъ наши преждевременные порывы въ этомъ направленіи, тамъ длались попытки — и попытки успшныя — провести ихъ въ жизнь и но нимъ перестроить жизнь. Покончилъ ли Востокъ съ этими исканіями, навсегда отказавшись отъ нихъ, или же на время только замолкъ онъ, собираясь съ силами для новыхъ исканій? На это можно бы отвтить, если бы Востокъ вполн принадлежалъ самому себ. Но столько уже вковъ находится онъ подъ губительнымъ для него вліяніемъ нашей цивилизаціи, что не этому ли вліянію врне всего приписать его молчаніе?

Во всякомъ случа цивилизація, порожденная строемъ Восточной жизни, когда-то цвла, и въ полномъ расцвт своемъ достигла силы и красоты необычайной, чарующей прелести и поражающаго величія. А наша цивилизація, перенесенная въ ту же обстановку тропической природы, даже тамъ, гд въ теченіи многихъ уже вковъ совершенно свободна она отъ всякаго вліянія и всякой помхи со стороны мстной цивилизаціи былыхъ владыкъ страны — напр., въ Мексик и въ Южной Америк, даже и тамъ не цвтетъ она, а еле прозябаетъ, жалкая и несчастная, далекая отъ той высоты, до которой она достигла на родин, подъ живительнымъ для нея вліяніемъ Европейскихъ морозовъ, и даже кое гд на чужбин, напр., въ столь сходной съ Европой Сверной Америк. И должно быть, какъ ни стараются люди и какъ ни мечтаютъ объ этомъ, но ни дубу никогда не рости на знойномъ песк пирамидъ, ни пальм —

Въ равнин, гд Эльба шумитъ…

Жизнь, как она есть.

Востокъ и Европа.

Читайте также: