Восточная политика Императора Николая, П. Н. М., Год: 1887 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 22 минут(ы)

Восточная политика Императора Николая.

(С. С. Татищевъ: ‘Вншняя политика Императора Николая Перваго. Введеніе въ исторію вншнихъ сношеній Россіи въ эпоху Севастопольской войны’).

Авторъ книги, по поводу которой написана эта статья, какъ старый дипломатъ, бывшій секретарь посольства въ Вн, десять лтъ тому назадъ оставившій дипломатическую службу и въ послдніе годы не разъ уже выступавшій въ качеств историческаго писателя. Дипломатъ, пишущій о новйшей дипломатіи,— явленіе чрезвычайно пріятное для историка, которому, по условіямъ ученой дятельности, рдко случается быть au courant новйшихъ дипломатическихъ теченій, еще пріятне, когда виноватъ выступаетъ съ такою солидною предварительною подготовкой, знаніемъ исторической литературы, добросовстнымъ изученіемъ подлинныхъ документовъ, писемъ и мемуаровъ, какъ г. Татищевъ. Естественно, однако же, что дипломатъ, ставшій историческимъ писателемъ, не всегда суметъ взглянуть на недавнія событія глазами историка и, въ такомъ случа, за историкомъ остается послднее слово. Своимъ изслдованіемъ прошлаго нашей дипломатіи г. Татищевъ хочетъ дать урокъ будущимъ дятелямъ, отмчаетъ ошибки, указываетъ правильную постановку вопросовъ. Можно сказать боле: на исторію въ ея совокупности г. Татищевъ привыкъ смотрть изъ дипломатическаго бюро, и слды этой привычки везд чувствуются въ его книг. Въ министерскихъ и посольскихъ канцеляріяхъ они, дипломаты, вершатъ ‘судьбы народовъ’, отсюда особенное чувство собственнаго превосходства надъ журналистикой съ ея редакціями и репортерами, кормящимися крохами съ роскошнаго стола дипломатіи, надъ парламентами съ ихъ депутатами и преніями, служащими послушнымъ орудіемъ въ рукахъ ловкаго министра, отсюда презрительное отношеніе ко всякимъ оппозиціямъ и революціямъ, ко всему, что не служитъ простою обстановкой дипломатическаго успха ‘и даже является досадливымъ препятствіемъ на пути дипломатіи, что вшается въ дло, не зная ея глубокихъ тайнъ я секретовъ. Понятно, что, при такомъ важномъ значеніи дипломами, и отвтственность ея представляется автору громадною, потому что ошибки ея представляются розовыми для ‘историческихъ судебъ народа’ (стр. 430), понятна и та желчь и раздраженіе, съ которыми авторъ пересказываетъ намъ длинный списокъ ошибокъ русской дипломатіи въ восточномъ вопрос.

Дло представляется ему въ общихъ чертахъ такъ: движеніе къ Босфору есть вковая цль русскаго народа, связанная съ его историческимъ развитіемъ и предназначеніемъ. При Екатерин мы безконтрольно хозяйничали на Восток и пользовались неограниченнымъ вліяніемъ за единоплеменныя и единоврныя національности Балканскаго полуострова, теперь мы сказали себя ‘европейскимъ концертомъ’ и потеряли почти всякое вліяніе. Исторія нашей дипломатіи есть исторія постепеннаго упадка русскаго вліянія и постепеннаго усиленія европейскаго вмшательства, въ тонъ и другомъ виновата наша дипломатія, потому что побда естественно должна была принадлежать тмъ изъ державъ, которыя проявятъ наиболе искусства, послдовательности, настойчивости и, въ особенности, энергіи и силы’ (стр. 406), по ‘политика эта оказалась не по силамъ современной русской дипломатіи’ (стр. 463). Словомъ, и могли сдлать, должны были сдлать, и не сдлали, — таковъ окончательный выводъ нашего дипломата. Порядокъ мыслей историка будетъ нсколько иной. Одного желанія сдлать мало для успха, однимъ нежеланіемъ или неумньемъ нельзя объяснять неудачи, если мы не достигли цли,— значитъ, для достиженія ея недостаточно было одолть одн дипломатическія затрудненія. Впрочемъ, наши поправки ко взгляду г. Татищева будутъ ясне, когда прослдимъ вслдъ за авторомъ всю цпь разсказываемыхъ имъ фактовъ.

Направленіе нашей дипломатіи времени Николая I представляетъ равнодйствующую трехъ политическихъ взглядовъ, изъ которыхъ каждый иметъ отъ весьма мало общаго съ другими. Прежде всего, воззрнія самого императора, ультралояльныя по содержанію, ршительныя и не допускающія возраженій по форм, смшеніе нравственнаго и политическаго момента есть самая характерная ихъ черта: нравственный долгъ равно’ленъ политическому обязательству и политическое обязательство должно основываться на нравственномъ долг, то и другое должно сводиться къ защит европейской монархіи, интересы которой представляются тождественными съ интересами русскаго престола. Изъ этой идеологіи развивалась очень опредленная программа: защита стараго порядка я права, хотя бы чужаго, противодйствіе всякому нарушенію ихъ, хотя бы въ собственныхъ интересахъ. Исключенія изъ этой программы длаясь подъ вліяніемъ того же чувства справедливости, которое лежало въ самомъ основаніи программы.

Другой взглядъ, раздлявшійся нкоторыми дипломатами старой и наиболе проницательными изъ новыхъ, былъ прямо противуположенъ. Въ дипломатіи нтъ нравственности и государственный дятель спрашнимъ не о томъ, что нравственно, а о томъ, что полезно. Намъ нужно завладть Босфоромъ. Для этой цди необходимо распаденіе или раздлъ Турціи. Это, а не защита отжившаго европейскаго порядка во имя отвлеченной идеи, должно быть цлью національной политики. Между этими двумя точками зрнія, между политикой сердца и политикой интереса, стояла третья, которая парализовала дйствія двухъ первыхъ и которую можно бы было назвать политикой приличія. Ея представителемъ былъ графъ Нессельроде, этотъ, по мткому выраженію автора, ‘дипломатическій Молчалинъ, сорокъ лтъ управлявшій вншними сношеніями Россіи’ (стр. 192). Его дипломатическая программа чисто-отрицательная: не какая-либо дятельность во имя интереса или во имя права, а предупрежденіе всякой активной политики, откуда бы она ни шла, и уложеніе вытекшихъ изъ такой политики дипломатическихъ затрудненій, дипломатическій успхъ представлялся ему въ вид гладкой фразы, удачной, т.-е. обходившей дйствительныя затрудненія, дипломатической отписки, изобрсти такую формулу, которую могли бы принять вс, оставаясь, и то же время, каждый при своемъ мнніи,— вотъ его постоянная задача. Это дипломатія для дипломатіи, такъ сказать, чистая дипломатія.

Такимъ образомъ, упрека въ pense immuable нельзя сдлать нашей дипломатіи николаевскаго времени. Но у Императора Николая были нкоторые взгляды, можетъ быть, заимствованные отъ этихъ, чуждыхъ ему, воззрній, во всякомъ случа сближавшіе его съ ними въ отдльныхъ вопросахъ. Такъ, ни длить, ни уничтожать Турціи, какъ сторонники второго взгляда, онъ не хотлъ, но въ близкомъ паденіи ея почему-то былъ увренъ и, можетъ быть, еще боле, чмъ защитники раздла и уничтоженія, владть Босфоромъ не хотлъ, но отъ русскаго вліянія тамъ, притомъ ршительнаго, не думалъ отказываться. Точно также съ Нессельроде его сближало уваженіе къ существующему порядку, только онъ хотть защищать существующее во имя права и не признавалъ за нарушеніями права на существованіе, для Нессельроде же нарушеніе права, разъ было сдлано, само становилось въ рядъ существующихъ фактовъ и поступало подъ охрану дипломатіи. За то съ у своимъ оппортюнизмомъ Нескароде всегда былъ кстати и поспвалъ во-время, когда приходилось выпутываться изъ противорчій, въ которыя не разъ заводила нашу дипломатію николаевская идеологія.

Въ моментъ вступленія на престолъ Императора Николая дла на Восток находились въ слдующемъ положеніи. Рядъ договоровъ, начиная съ кайнарджійскаго и кончая букурештскимъ, давалъ Россіи право покровительства надъ значительною частью населенія Турецкой имперіи. Условія этихъ договоровъ не соблюдались Портой, что давало поводъ къ непрерывнымъ дипломатическимъ пререканіямъ. Съ начала двадцатыхъ годовъ эти пререканія обострялись вслдствіе быстраго развитія греческаго возстанія. Императоръ Александръ, взглянувшій сначала на это возстаніе глазами Меттерниха, какъ на одно изъ проявленій подтачивающаго Европу революціоннаго духа, скоро перемнилъ отношеніе къ нему, какъ только выяснился національный, а не политическій характеръ возстанія. Нашъ посолъ, Строгановъ, еще лтомъ 1821 г. покинулъ Константинополь посл неудачной попытки посредничества, затмъ Императоръ Александръ тщетно добивался европейскаго соглашенія для боле внушительнаго воздйствія на Порту, такъ прошло время до самой смерти Государя, уже собиравшаго черезъ наши иностранныя миссія свднія о томъ, насколько сильно будетъ противодйствіе державъ, если онъ одинъ будетъ дйствовать противъ Турціи. Отвты были ободряющаго свойства. Европа не была готова къ дятельному противодйствію намъ.

Но Александру уже не пришлось ршать на основаніи этихъ данныхъ, будемъ ли мы и безъ державъ, одни, дйствовать въ пользу Греціи. Съ вопросомъ, быть или не быть войн, вступилъ на престолъ новый императоръ. Сообразно новости своего положенія, онъ говорилъ въ то время, что не хочетъ войны, что долженъ заняться внутренними реформами, сообразно своей теоріи, онъ настаивалъ на своемъ безкорыстіи, сообразно своему характеру, онъ говорилъ, въ то же время, и иное, что онъ ршился покончить съ дломъ, хорошо, если въ согласіи съ союзниками, но что онъ обойдется и безъ ихъ согласія. Послднее ршеніе было прямымъ выводомъ изъ положенія длъ, оставленнаго Александромъ. Но такъ какъ оно должно было возбудить тревогу въ иностранной дипломатіи, то смыслъ его ограничивался: императоръ хочетъ покончить самостоятельно только свои особые счеты съ Порто!, вытекавшіе изъ неисполненія договоровъ, что касается греческаго вопроса, то императоръ въ разговор заявлялъ, что его онъ не коснется, и, въ то же время, министръ его просилъ изъ этого ршительнаго утвержденія ‘не создавать себ преждевременнаго мннія’, пока не узнаютъ ‘окончательнаго ршенія русскаго императора’ (стр. 140). Но это окончательное ршеніе заставило себя ждать, въ циркулярной депеш, сообщавшей державамъ о нашихъ новыхъ представленіяхъ Порт, несогласія съ Портой ограничивались нашими чисто-русскими спорами о несоблюденіи договоровъ, а греческаго вопроса Государь все еще ‘не считалъ умстнымъ касаться’ (стр. 147), мало того, и самая война, приведшая къ освобожденію Греціи, начата была манифестомъ, въ которомъ о грекахъ не было ни слова, а говорилось только о второстепенныхъ сравнительно претензіяхъ, мы даже подчеркивали передъ державами (въ разосланномъ нашимъ представителямъ циркуляр), что ‘мы не подавали имъ (грекамъ) никакихъ надеждъ, что ни одно слово въ воззваніяхъ нашего главнокомандующаго къ жителямъ Дунайскихъ княжествъ не обличало намреній, которыхъ сама Порта не могла и не должна была бы одобрить, и что вся наша заботливость посвящена сохраненію спокойствія въ Сербіи etc…’ (стр. 182—3). Кажется, ясно, что все было сдлано нами, чтобы пощадить щекотливость державъ и принципіально уступить имъ право участія въ сужденія о греческомъ вопрос. Г. Татищевъ изъ этихъ уступовъ Нессельроде европейскому мннію длаетъ, однако, совсмъ особое употребленіе. По его мннію, императоръ отдлилъ греческій вопросъ отъ своихъ споровъ не для того, чтобы уступить его на общее обсужденіе, а для того, чтобы не уступать своихъ личныхъ счетовъ. Эти счеты мы, дйствительно, покончили одинъ на одинъ съ Турціей, заключивъ съ нею аккерманскую конвенцію (25 сентября 1826 г.), которая дополнила и исправила постановленія букурештскаго трактата. Г. Татищевъ видитъ въ этомъ возвращеніе къ національной политик, екатерининскаго времени и ‘богатые результаты, достигнутые твердостью и энергіей Императора Николая’ (стр. 153). Но этого права — ршать недоразумнія, вытекавшія изъ частныхъ договоровъ нашихъ съ Портой, частными же соглашеніями съ нею — никто и не отрицалъ до тхъ поръ, здсь мы могли говорить какимъ угодно твердымъ тономъ, но, надо думать, не твердымъ тономъ и не ‘нравственнымъ величіемъ’ николаевской дипломатіи можно объяснить легкость нашего успха, пока дло шло объ улаженіи нашихъ частныхъ споровъ. Самъ г. Татищевъ говоритъ въ другомъ мст (стр. 166), что это улаженіе ‘не представляло особыхъ затрудненій’, что на этотъ разъ ‘иностранныя державы не только ее противились, но употребляли все свое вліяніе на Порту, чтобы склонить а къ подчиненію нашимъ требованіямъ’ (стр. 154). Затрудненія начинались тамъ, гд начинались европейскіе интересы, какъ они понимались тогдашнею дипломатіей, и тамъ же кончались блестящіе успхи нашей дипломатіи. Такимъ дйствительно европейскимъ вопросомъ былъ въ т годы греческій, по греческому вопросу мы вошли, наконецъ, въ соглашеніе съ Англіей: герцогъ Веллингтонъ посланъ былъ Каннингомъ въ Петербургъ и подписалъ тамъ петербургскій протоколъ, имвшій цлью совмстное посредничество передъ Портой (23 марта 1826 г.). ‘Петербургскимъ протоколомъ,— говоритъ г. Татищевъ,— Императоръ Николай достигъ важнаго политическаго результата. Онъ пріобщалъ Англію къ традиціонной политик Россіи въ отношеніи къ христіанамъ Востока’ (стр. 157).

Такъ думалъ и Императоръ Николай. Обстоятельства врядъ ли оправдываешь этотъ взглядъ. Починъ во всемъ дл принадлежалъ самой Англіи. Отъ Каннинга еще можно бы было ждать увлеченія филеллинизмомъ, но имя Веллингтона уже ручается за то, что филеллинскія стремленія шли здсь рука объ руку съ политическими правилами англійскаго торизма. Дйствительно, цлью Каннинга было въ этомъ случа не столько помочь Греціи, сколько уладить распри ея съ Турціей, прежде чмъ Россія возьметъ на себя починъ, могущій повести къ союзу съ Греціей и къ войн съ Турціей. Не война, а предупрежденіе войны со стороны Россіи въ видахъ охраненія ‘европейскаго равновсія’ было, такимъ образомъ, цль’ протокола. Самъ Николай чувствовалъ это, говоря, что если Россія поставила предлъ честолюбію Англіи этимъ соглашеніемъ, то, съ другой стороны, и Англія поставила предлъ честолюбію Россіи (стр. 157). Лондонскій договоръ (27 іюня 1827 г.) пошелъ, правда, дале протокола, въ приложенныхъ къ нему инструкціяхъ адмираламъ, начальствовавшимъ эскадрами державъ въ Архипелаг, условлено было, въ случа отказа Порты, завязать сношенія съ греками и прекратить плаваніе враждебныхъ имъ судовъ въ Архипелаг. Герцогъ Веллингтонъ, вышедшій изъ кабинета ко времени заключенія договора, не даромъ видлъ въ венъ отступленіе отъ своего протокола: онъ предвидлъ, что изъ положенія, принятаго эскадрами, выйдетъ, въ конц-концовъ, вооруженное вмшательство, которое поведетъ къ войн. Но Каннингъ и самъ не ожидалъ такихъ послдствій: еще за полгода до лондонскаго договора, въ ноябр 1826 г., онъ повторялъ князю Ливену, нашему послу въ Лондон, что турецкій отказъ на предложеніе посредничества не будетъ считаться достаточнымъ поводомъ къ войн. Такимъ образомъ, вся помощь, полученная Греціей этимъ путемъ, сводилась къ тому, что прекращены были дйствіи на мор и подвозъ подкрпленій и оружія турецкой и египетской арміи въ Греціи, затмъ грекамъ давалось полное право разбить непріятеля, въ то время какъ способность сопротивленія ихъ слабла съ каждымъ днемъ {Kebbel: ‘А history of toryism’, 163—9, 231—4.}. Врядъ ли это похоже на ‘традиціонную политику относительно христіанъ Востока’. Изъ такого, исполненнаго противорчія, положенія дла были выведены событіемъ, не имвшимъ ничего общаго съ дипломатіей, изъ предвидлъ Веллингтонъ, произошло вооруженное столкновеніе и турецкій флотъ былъ уничтоженъ соединенными эскадрами при Наварин (8 октября 1827 г.). Тогда оказалось, насколько врно мнніе, что мы ‘связали’ Англію лондонскимъ договоромъ. Послы державъ, предложивъ султану еще разъ, и опять безуспшно, сдлать уступки Греціи, ухала изъ Константинополя, но тмъ и ограничились для насъ выгоды лондонскаго трактата. На предложеніе боле ршительныхъ мръ Веллингтонъ, бывшій тогда премьеромъ, отвчалъ отказомъ, г. Татищевъ видитъ здсь перемну взглядовъ со времени смерти Каннинга, вроятне, что до самого Каннинга наваринская битва была бы такимъ же ‘untoward even’ какъ для Веллингтона, что онъ точно также не хотлъ войны, какъ послдній, и Веллингтонъ не говорилъ ничего новаго, утверждая, что не водвореніе мира, а не возбужденіе новой войны было цлью іюльскаго договора (стр. 177).

Во всякомъ случа, и Англіи не удалось связать насъ, т.-е. предупредить войны, объявленіе войны было естественнымъ послдствіемъ всего предъидущаго, хотя, какъ мы видли, манифестъ обошелъ молчаніемъ главную причину, ее вызвавшую,— ходъ греческаго вопроса.

Лакъ извстно, кампанія 1828 года, начатая съ недостаточными силами, не привела ни къ какому результату, въ кампаніи хе слдующаго года русскія войска одержали радъ успховъ, перешли Балканы и изъ Адріанополя грозили столиц. Эти успхи вызвали въ Император Никола радъ новыхъ мыслей и плановъ, сохранившихся въ переписк его съ Дибичемъ, недавно напечатанной и въ первый разъ эксплуатированной г. Татищевымъ. Еще за нсколько лтъ раньше, обсуждая возможность этой войны, старый Поццо-ди-Борго, тогдашній посланникъ въ Париж, давалъ хорошій совтъ: не распространяться о нашемъ безкорыстіи,’если же турки вынудятъ насъ начать войну, выговорить себ полную свободу дйствій, сообразно обстоятельствамъ, и отъ впередъ не отказываться, такія отреченія, говорилъ онъ, очень мало цнятся въ начал дла, а при завершеніи его бываютъ крайне вредны, ибо заявившій ихъ кабинетъ уменьшаетъ свои средства къ успшному веденію переговоровъ и лишаетъ себя выгодъ, которыя онъ извлекъ бы изъ тхъ же самыхъ жертвъ, если бы, ршаясь на нихъ, имлъ возможность выговорить себ взаимныя преимущества, или даже вставилъ заплатить себ полную цну своего великодушія (стр. 144).

Но торговать великодушіемъ было не въ характер Императора Николая, и естественно, что онъ поступалъ какъ разъ наоборотъ, полными руками раздавая общанія безкорыстія и умренности. Теперь, въ Адріанопол, Дибичъ получалъ отъ Государя письмо за письмомъ съ распоряженіями, какъ поступать, если мы окажемся ‘Константинополя’,— ‘результатъ, который я предвидлъ,— говорилъ императоръ,— и котораго искренне желалъ избжать! Но да будетъ воля Божія!’ (стр.— 200—202). Дибичу предписывалось занять Дарданеллы и встрчать всякое иностранное судно пушечными выстрлами, а въ мирномъ договор непремнно добиться уступки Барса и Батума, которые, писалъ императоръ, ‘намъ необходимы’. Въ то же время, въ Петербург особый тайный комитетъ разбиралъ вопросъ о раздл Турціи, посл двухъ засданій ршено было предупредить паденіе Турціи, потому что ‘выгоды отъ сохраненія ея превышаютъ ея невыгоды, что, слдовательно, разрушеніе ея было бы противно истиннымъ интересамъ Россіи’ (стр. 205). Но, въ случа паденія, ршено было не допускать, чтобы какая-нибудь великая держава захватила входъ въ Черное море. Одинъ изъ членовъ комитета, Дашковъ, возражая противъ проекта Каподистріи сдлать изъ Константинополя вольный городъ, замтилъ даже, что въ такомъ случа Россія должна получить ‘два каменистые уголка’ на берегахъ Босфора, чтобы поставить туда свои гарнизоны.

Но приказы объ уступк Барса и Батума и заключенія тайнаго комитета опоздали: за два дня до перваго совщанія комитета миръ былъ подписанъ Дибичемъ и турецкими уполномоченными въ Адріанопол (2 сентября 1829 г.), мы получили устья Дуная, восточное побережье Чернаго моря и десять милліоновъ голландскихъ червонцевъ контрибуціи, Греція стала независимой, Молдавія и Валахія выдлены изъ состава Турецкой имперіи и сохраняли только номинальную зависимость, Сербія общали исполненіе старыхъ условій, проливы открывались для торговли всхъ державъ.

‘Умренность — понятіе относительное, — писалъ по этому поводу Генцъ,— но въ подобномъ настоящему случа оно должно одинаково распространяться на побдителя, какъ и на побжденнаго. Въ сравненіи съ тмъ, что могли требовать русскіе, и требовать безнаказанно, оні потребовали мало. Я не говорю, чтобъ у нихъ достало силъ разрушить турецкое царство въ Европ, не подвергаясь европейскому противодйствію. Но они могли потребовать уступки княжествъ и Болгаріи до Балканъ, половины Арменіи и, вмсто десяти милліоновъ, пятидесяти, прячемъ ни Порта не имла бы власти, но кто-либо изъ добрыхъ друзей ея — серьезнаго желанія этому воспрепятствовать. Конечно, императоръ неоднократно уврялъ, что онъ не хочетъ завоеваній въ этой войн. Но отъ подобныхъ увреній легко отречься помощью сотни дипломатическихъ тонкостей… Что побудило императора не переступать границъ умренности? Любовь ли къ справедливости, великодушіе, мудрость, принятіе въ соображеніе мстныхъ отношеній, или какія-либо иныя причины? Таковы вопросы, въ разршеніе коихъ я не войду, хотя для разршенія ихъ у меня нтъ недостатка въ средствахъ. Остается несомнннымъ, что онъ могъ бы пойти дале, чмъ пошелъ въ дйствительности, я поклонники его политики имютъ въ этомъ случа полное право восхвалять его умренность’ (стр. 215).

Въ Англіи были другаго мннія. Наши территоріальныя пріобртенія могли быть больше, но они были достаточно велики, чтобы противорчить безпрестаннымъ заявленіямъ безкорыстія, Абердинъ и Веллингтонъ соглашались, что было бы даже лучше, если бы Россія пошла дале, ‘если бы мирный договоръ не былъ подписанъ, русскія войска вошли въ Константинополь и Турецкая имперія была бы разрушена’, въ такомъ случа, державы ршали бы насчетъ длежа и не дали бы Россіи львиной доли, что впослдствіи могло сдлаться трудне {Kebhel: о. с., р. 234, Pauli: ‘Gesell. England.’ I, 496.}.

Сопоставляя эти отзывы съ тмъ, чего намъ хотлось и что мы получили, можно придти къ заключенію, что, конечно, мы могли бы взять больше, но врядъ ли правы были Императоръ Николай и его министры, утверждая, что ‘отъ нашихъ армій зависло идти на Константинополь и низвергнуть турецкое царство. ли одна изъ европейскихъ державъ не воспротивилась бы’ etc. (стр. 219). Врне, кажется, заключить, что въ этомъ отношеніи мы остановились какъ разъ тамъ, гд раздраженіе противъ насъ готово было перейти въ открытое противодйствіе. Что касается противорчія между заявленіями императора и выгодами, полученными изъ мирнаго договора,— противорчія, на которое лордъ Абердинъ не упустилъ указать Нессельроде,— оно было устранено одною изъ той ‘сотни дипломатическихъ тонкостей’, о которыхъ говорилъ Генцъ: Россія, по дипломатическому софизму, придуманному для того случая Нессельроде, дйствительно ‘не нарушила основныхъ началъ европейскаго! права’, ибо сдланныя нами пріобртенія находились въ (стр. 217).

Императоръ Николай не боялся независимости, пріобртенной Греціей но адріанопольскому миру. ‘Греція,— говорилъ Нессельроде Меттерниху въ 1830 г.,— станетъ разъ навсегда дополненіемъ того вліянія, какимъ русскій дворъ долженъ пользоваться во всхъ частяхъ Востока и Котораго не въ силахъ лишить его ни одна держава въ мір’ (стр. 227). Въ 1838 г. баронъ Брунновъ въ курс, читанномъ наслднику цесаревну Александру Николаевичу (пользованіе имъ составляетъ одну изъ новинокъ сочиненія г. Татищева), выражался уже гораздо мене оптимистично. ‘Было бы ошибочно думать, что основаніе этого новаго государства явилось послдствіемъ основаннаго на политическомъ интерес разсчета или ддомъ личнаго предпочтенія нашего августйшаго Государя… Глубокое чувство человколюбія и религіи, а не простой политическій разсчетъ, побудило нашъ кабинетъ вступиться за Грецію… Проистекающія изъ него (нашего вмшательства) послдствія, быть можетъ, и не вполн соотвтствуютъ нашимъ желаніямъ. Греція, освобожденная нашими усиліями, не питаетъ къ намъ той благодарности, на которую! Мы имемъ право, но мы можемъ по всей справедливости сказать, что императоръ никогда не будетъ сожалть объ оказанныхъ имъ благодяніяхъ’ (стр. 303—4). ‘Надо признаться,— замчаетъ Брунновъ въ другомъ мст своей записки,— что Россія вообще получаетъ мало доказательствъ признательности за благодянія, оказанныя ею народамъ, которыхъ она изъяла изъ-подъ деспотизма Порты. Изъ этого еще не слдуетъ, чтобъ мы сожалли о доставленномъ имъ нами благодяніи, но это служитъ намъ поводомъ къ тому, чтобы не идти дале я не эманципировать вполн областей, которыя даже въ настоящемъ ихъ состояніи административной независимости не признаютъ руки, даровавшей имъ это благодяніе’ (стр. 315).

Въ книг г. Татищева разсказывается любопытная исторія перехода! отъ этихъ надеждъ на вліяніе къ разочарованію и упрекамъ въ неблагодарности. Мы находимъ здсь объясненіе потери нашего вліянія въ неумніи поддерживать русскую партію, въ постоянной боязни разсердить державы и нарушить мнимое наше единогласіе съ ними, въ которое мы упорно продолжали врить въ то самое время, какъ Англія и Франція дятельно работали противъ нашего, вліянія (стр. 239). Мы то заявляли, что не хотимъ исключительнаго преобладанія въ Греціи (стр. 278), то напоминали, что ‘никакая комбинація’ относительно Греціи- ‘не можетъ состояться безъ согласія Россіи’ (стр. 283), но въ томъ же документ опять прибавляли, что будемъ дйствовать ‘не иначе, какъ въ согласіи съ союзниками’ (стр. 284). Когда старикъ Волокотрони, ветеранъ греческой независимости и глава русской партіи, обратился за помощью въ Нессельроде противъ враждебнаго ему баварскаго регентства, грозившаго ему тюрьмой и казнью, отвтъ Нессельроде звучалъ почти сарказмомъ: ‘Императоръ знаетъ и цнитъ вашъ патріотизмъ, равно какъ и высокую честность вашего характера, и не сомнвается, что король Оттонъ к уваженіе вашихъ единоземцевъ вознаградятъ ваши отличныя заслуги’ (стр. 301). Черезъ два мсяца старикъ былъ въ тюрьм, а еще черезъ полгода на эшафот, гд его помиловали на двадцатилтнее заключеніе. При такихъ условіяхъ причина потери русскаго вліянія въ Греціи всего ясне выражается въ отвт Баподистріи, президента греческой республики, на упреки въ приверженности къ русской партіи: ‘Русскій? Почему нтъ? До прежде всего я грекъ‘. Другими словами, давая покровительствуемымъ націямъ независимое существованіе, мы забывали, что, вмст съ тмъ, пробуждаемъ въ нихъ и національное самосохраненіе, національный эгоизмъ, и, дйствуя въ разрзъ съ этимъ самосохраненіемъ, удивлялись постоянной неблагодарности со стороны освобожденныхъ.

Въ Константинопол непосредственно посл адріанопольскаго икра паши фонды стояли высоко, чему не мало способствовали сдланный нами уступки — пониженіе контрибуціи и сокращеніе срока оккупаціи Дунайскихъ княжествъ. Императору Николаю даже казалось, что султанъ Махмудъ не прочь принять православіе (стр. 352), и онъ привелъ въ большое смущеніе турецкаго посланника, Халиль-пашу, передавъ ему на прощальной аудіенціи словесное порученіе объ этомъ къ султану (стр. 342). Распря султана съ египетскимъ пашой, Мегметомъ-Али, начавшаяся осенью 1831 г. захватомъ Сиріи со стороны послдняго, застаетъ, однако, русское вліяніе въ Бонстантинопол уже значительно ослабленнымъ дипломатическою игрой Англіи и Франціи. Борьба трехъ державъ за вліяніе при разршеніи турецко-египетской распри и составляетъ все содержаніе восточной политики 30-хъ и начала сороковыхъ годовъ. Взглядъ Императора Николая на возстаніе Мегмета-Али противъ своего законнаго государя легко угадать. ‘Надобно защитить Константинополь отъ нашествія Мегмета-Али. Вся эта война — ничто иное, какъ слдствіе возмутительнаго духа, овладвшаго нын Европой и въ особенности Франціей. Съ завоеваніемъ Царьграда мы будемъ имть въ сосдств гнздо всхъ людей безпріютныхъ, безъ отечества, изгнанныхъ всми благоустроенными обществами’. Такъ говорилъ Императоръ Николай Муравьеву, отпуская его въ Александрію, чтобы выразить возставшему вассалу неудовольствіе, хотя и не подкрпленное никакою угрозой (стр. 351—2). Но не слдуетъ думать, что неудовольствіе это было столь абстрактнаго, принципіальнаго происхожденія. Конечно, императоръ не покидалъ еще ни терминологія, ни самаго угла зрнія священнаго союза, преслдуя, такимъ образомъ, даже въ Египт призракъ французской революціи, но былъ и другой мотивъ, даже боле реальный, чмъ страхъ видть русскихъ и иныхъ эмигрантовъ въ Константинопол. Мы видла, какъ, подъ впечатлніемъ побдоноснаго шествія русскихъ войскъ къ Адріанополю въ 1829 г., императоръ обратилъ вниманіе на проливы а какъ въ ожиданіи паденія Турціи занимали его разныя соблазнительныя мысли, плохо вязавшіяся съ его охранительною теоріей. Теперь мысль о проливахъ и о необходимости сохранить господство въ Босфор къ случа паденія Турціи была уже привычною мыслью, хотя еще скрытой у Николая I, но сквозившей въ его распоряженіяхъ и открыто высказываемой его сотрудниками. Киселевъ, командовавшій войсками въ Дунайскихъ княжествахъ, прямо предлагалъ просить у султана, взамнъ русской помощи противъ паши, уступки гавани при вход въ Босфоръ (стр. 345), и позже, когда русскія войска были уже въ Босфор, Муравьеву предписывалось занять на противуположныхъ берегахъ пролива два пункта, надъ которыми не господствовали бы окружающія высоты, и укрпить ихъ пушками и гарнизонами — по тысяч человкъ въ каждомъ — для защиты входа въ Черное море. Распоряженіе это не было, вороненъ, исполнено — по стратегическому неудобству мстности, какъ говорилъ Муравьевъ, и по невозможности получить на это согласіе Порты, какъ говорилъ нашъ уполномоченный Бутеневъ въ отвт военному министру. Мы увидимъ, что и позже мысль о занятіи проливовъ остается постоянною заднею мыслью нашей политики, и естественно, что вмст съ этимъ возростаютъ и опасенія державъ и ихъ недовріе къ нашимъ мщеніямъ о безкорыстіи. По собственному признанію Нессельроде во всеподданнйшемъ доклад Государю (стр. 357), Россія, не желая раскаянія Турціи, ‘не могла также допустить, чтобы Турція стала сильна настолько, что получила бы возможность служить постоянною угрозой русскимъ владніямъ и интересамъ. Такова основная цль русской политики, и ее не слдуетъ упускать изъ вида наступленіи окончательной развязки на берегахъ Босфора‘.

Понятно, что и Турція не спшила принимать предлагаемую ей противъ Египта русскую помощь. е Невидимому,— говоритъ Муравьевъ въ своихъ запискахъ (Русскіе на Босфор),— Порта хотла пользоваться вліяніемъ нашимъ, но она всячески уклонялась отъ совмстныхъ переговоровъ во избжаніе зависимости’. Это колебаніе Порты открывало путь встрчному дйствію французской и англійской дипломатіи въ Константинопол и Александріи. Подъ впечатлніемъ блестящей побды сына Мегмета-Али, Ибрагима, надъ турками при Иконія (декабрь 1832 г.), напуганный его быстрымъ движеніемъ впередъ, въ Кутахію и въ Брусс, султанъ обратился къ русскимъ за общанною помощью: немедленно вашему черноморскому флоту приказано было двинуться къ Босфору, а генералу Киселеву изъ Дунайскихъ княжествъ въ Константинополю. Но Мегметъ-Али уже общалъ въ это время Муравьеву прекратить военныя дйствія. Тогда, подъ вліяніемъ французскаго посольства, Порта просила остановить движеніе русскихъ сухопутныхъ и морскихъ силъ. Относительно флота эта просьба опоздала и русская эскадра вошла въ Босфоръ и осталась тамъ, несмотря на угрозы французскаго посла, Руссена, что, въ такомъ случа, Ибрагимъ опять перейдетъ въ наступленіе, вслдъ за флотомъ прибылъ и дессантъ, укрпившійся на азіатскомъ берегу Босфора. Устрашенная этою помощью, Порта, слдуя совтамъ французскаго посольства, поспшила заключить миръ въ Кутахіи, подчинившись всмъ требованіямъ Мегмета-Али. ‘То, что происходитъ на Босфор, писалъ ему Руссенъ,— убдило Францію въ необходимости усилить Египетъ, Франція доставила вамъ всю Сирію и сдлала для васъ больше, чмъ вс другія державы’ (стр. 373).

Посланный въ Константинополь чрезвычайный посолъ, графъ А. . Орловъ, ‘посвященный въ самыя сокровенныя мысли ‘Государя’, застать кутахійскій миръ уже подписаннымъ. Вотъ что писалъ онъ Киселеву, который такъ же неохотно разставался съ мыслью занять окончательно Молдавію и Валахію, какъ Орловъ и Муравьевъ съ мыслью о занятіи Босфора: ‘фактически наше вліяніе здсь громадно, султанъ и даже диванъ его чувствуютъ, что владычество Государя спасло султана и имперію, но боязнь нашей оккупаціи заставляетъ ихъ предвидть конецъ блистательной Порты, существующее же между нами и Австріей полное согласіе все боле и боле внушаетъ имъ мысль о раздл имперіи. Я полагаю, что по подписаніи мира намъ будетъ необходимо удалиться, тогда довріе возродится и насъ призовутъ вторично. Посл этого втораго призыва, я думаю, намъ слдуетъ придти уже такъ, чтобы занять ко. Впрочемъ, я объявилъ Порт, что не оставлю Константинополя съ войсками и флотомъ, прежде чмъ Ибрагимъ переступитъ обратно за Тавръ… Я даже далъ понять, что если Ибрагимъ… поставитъ отступленіе свое въ зависимость отъ предварительнаго оставленія нами нашихъ позицій, то… я… подкрплю ген. Муравьева 1-ю бригадой 26 дивизіи, уже готовою къ отплытію въ Одесс, и приглашу васъ идти впередъ, не испрашивая ни у кого позволенія, ибо тогда дло пойдетъ объ усиленіи вашемъ для удержанія нашей позиціи, предоставивъ Государю принять вры, какія онъ признаетъ нужными. Тогда не должно скрывать отъ себя, что это будетъ всеобщая война, и война не на жизнь, а на смерть’ (стр. 375—6).

И такъ, мы готовы были, по свидтельству лица, посвященнаго въ сокровенныя мысли Государя, ухватиться за малйшій предлогъ, чтобъ остаться въ Турціи, хотя бы въ перспектив и грозила всеобщая война. Это не помшало, однако, Орлову заключать съ Портой редактированный въ Петербург и предварительно одобренный Государемъ оборонительный договоръ, извстный подъ именемъ ункьяръ-скелессійскаго. ‘Вслдствіе искреннйшаго желанія обезпечить существованіе, сохраненіе и полную независимость Блистательной Порты’, мы обязались въ случа надобности предоставить въ ея распоряженіе необходимое число сухопутныхъ и морскихъ силъ и содержать ихъ на свой счетъ. Съ своей стороны, Порта въ секретной стать обязывалась закрыть Дарданеллы ни иностранныхъ кораблей. Вс пути веди къ одной цли.

И, однако же, если судить по словамъ, намренія Императора Николая относительно Порты далеко не были ясны. Онъ хотлъ сохраненія Порты, предпочитая видть Босфоръ въ слабыхъ рукахъ и разсчитывая всегда удержитъ тамъ въ этомъ случа свое вліяніе. Но въ это сохраненіе Порты онъ не врилъ и даже преувеличивалъ близость паденія ея. Онъ не хотлъ ничего получить изъ турецкихъ владній въ Европ, но онъ не хотлъ ничего давать и другимъ. Онъ принималъ мры и заключалъ договоръ для ея сохраненія. И, съ другой стороны, онъ своимъ вліяніемъ на православное населеніе Турціи наиболе сдлалъ для ея распаденія и излишняя заботливость о больномъ могла сдлаться причиной смерти’, какъ иронически выразился лордъ Россель. Поставивъ самъ себя въ это странное положеніе безкорыстнаго наслдника богатыхъ родственниковъ, въ больше всхъ безпокоился о судьб наслдства и удивлялъ австрійскихъ дипломатовъ въ 1833 г., англійскихъ въ 1844 г., заводя оффиціальный разговоръ о томъ, что длать съ Турціей посл ея паденія, и, протестуя одновременно противъ обвиненій, будто онъ хочетъ этого паденія, онъ то проектировалъ греческую имперію на ея развалинахъ (стр. 389, стр. 395), то вызывался самъ занять временно Константинополь ‘non en prorepri&egrave,taire, mais en dpositaire’, закрывая глаза на то, что изъ этого идетъ, онъ уврялъ себя и другихъ въ честности своихъ намреній, въ томъ, что ему нежелательно и невыгодно паденіе Порты, но, конечно, ни врагамъ, ни союзникамъ, ни даже собственнымъ дипломатамъ не было дла до этой, такъ сказать, психологической стороны восточнаго троса, естественно, что вс они видли одно, что и мы теперь видимъ: среди этой неизвстности и колебаній, Николай I не упускалъ ни одной, самой отдаленной возможности, чтобъ укрпиться на берегахъ Босфора, и цль, которая могла быть только отдаленной, но которая ему представлялась ближайшей, какъ и паденіе Порты, настолько поглощала его вниманіе, что иногда онъ изъ-за нея упускалъ дйствительно ближайшія, боле реальныя. Очевидно, для этой цли должно было служить открытіе Дарданеллъ по скелессійскому договору. ‘Намъ бы только занять Дарданеллы’,— говорилъ онъ Муравьеву, когда Франція и Англія протестовали противъ этого договора и мы ждали войны (1834—5), занятіе проливовъ было первою мыслью Государя и въ 1837 г., по поводу спора изъ-за конфискаціи нами шхуны Винсенъ, перевозившей военную контрабанду кавказскимъ горцамъ (стр. 402—3). Между тмъ, насъ очень огорчало, что ‘благородство нашей политики отрицается’ и что ‘возвышенныя чувства Государя не пользуются повсюду тмъ довріемъ, которое они должны были бы внушать’ (записка Бруннова, стр. 480), мы недоумвали и приписывали это тому, что въ Европ еще сохраняется память о завоевательной политик Екатерины II и что тамъ, вроятно, незнакомы съ нравственными основаніями нашей политики (стр. 481), Императоръ Николай даже нарочно здилъ въ Лондонъ, чтобы разсять эти мнимыя недоразумнія и завоевать довріе англійской дипломатія. А Пальмерстонъ записывалъ въ своемъ дневник: ‘утверждать, что Россія не думаетъ о распространеніи къ югу, значитъ отрицать уроки исторія’ (стр. 558), и, конечно, Николаю I было ближе до Босфора, чмъ Екатерин.

Турецко-египетская распря была только на время пріостановлена кутахійскимъ миромъ, условіями котораго и султанъ, и его вассалъ были одинаково недовольны. Главною цлью европейской дипломатіи становится теперь предупрежденіе новаго столкновенія между ними, въ такомъ случа, опасался Пальмерстонъ, турецкія войска будутъ, вроятно, побиты, русскіе прилетятъ на помощь султану, русскій гарнизонъ займетъ Константинополь и Дарданеллы и, разъ завладвъ этими пунктами, уже никогда ихъ не покинетъ (стр. 423—4). Чтобъ устранить эту возможность, Пальмерстонъ предлагалъ соглашеніе пяти державъ противъ паши и порученіе военнаго вмшательства — Австріи, ‘ибо оно, вслдствіе тснаго союза, существующаго между Австріей и Россіей, было бы совершенно совмстно съ честью Россіи, тогда какъ, съ другой стороны, благодаря географическому положенію Австріи, оно не стало бы источникомъ подобной же зависти (какъ русское вмшательство) для Англіи и Франціи’. Только въ такомъ случа Пальмерстонъ считалъ возможнымъ сохранять общій миръ.

Но европейское посредничество и на этотъ разъ было парализовано ходомъ событій. Паша, правда, не ршился начать войны, но войну начала сана Порта. Пальмерстонъ спшилъ принять мры противъ русскаго одиночнаго вмшательства въ пользу Порты,— ‘замкнуть Россію въ предлы общаго уговора’, въ случа, если бы войско и флотъ Россіи явились подъ стнами Константинополя, англійская и французская эскадры должны были войти въ Дарданеллы съ согласія султана силой.

Маршалъ Сультъ, тогдашній глава французскаго министерства, выразилъ въ принцип согласіе, ршено было уговориться и съ Меттернихомъ. Оставалось убдить Россію выйти изъ изолированнаго положенія, созданнаго ункьяръ-скелессійскимъ трактатомъ, и присоединиться къ европейскому концерту. Но пока дипломаты разсуждали, событія шли своимъ чередомъ. Турки были разбиты при Низибіи 9 іюля 1839 г., 18 умеръ Махмудъ, еще не зная о своемъ пораженіи, дв недли спустя, турецкій флотъ отплылъ въ Александрію и передался Мегмету-Али. ‘Мене чмъ въ мсяцъ, по выраженію Гизо, Турція лишилась государя, арміи и флота’ (стр. 443). Самое существованіе ея опять подвергалось вопросу. Въ этотъ критическій моментъ стало извстно ршеніе петербургскаго, кабинета, отъ котораго Меттернихъ даже заболлъ: мы наотрзъ отказались участвовать въ внскихъ совщаніяхъ. Пальмерстонъ, однако, настаивалъ на продолженіи переговоровъ безъ Россіи, не сомнваясь, что Россія не готова къ борьб со всею Европой (стр. 452), но тутъ новыя извстія изъ Константинополя опять дали совсмъ иной оборотъ длу.

Мегметъ-Али, узнавъ о своей побд и о вступленіи Абдулъ-Меджида одновременно и получивъ отъ новаго султана амнистію и наслдственную власть надъ Египтомъ, потребовалъ, кром того, наслдственной власти надъ всми завоеванными областями и назначенія себя великимъ визиремъ. Представителя державъ въ Константинопол, знавшіе о томъ, что въ Вн готовится общеевропейское соглашеніе и только что получившіе объ этомъ новыя подтвержденія, отвтили на эти неумренныя! требованія слдующею нотой: ‘Нижеподписавшіеся получили сегодня поутру инструкціи отъ своихъ правительствъ, въ силу коихъ они имютъ, ‘честь сообщить Блистательной Порт, что согласіе по восточному вопросу обезпечено между пятью великими державами, и пригласить ее пріостановить какое бы то ни было окончательное ршеніе, въ ожиданіи послдствіи участія, ими къ ней питаемаго’. Подъ нотой подписался и русскій представитель, Бутеневъ, въ то самое время, какъ его кабинетъ отказывался даже отъ совмстнаго обсужденія этого вопроса, по которому онъ участвовалъ въ совмстномъ дл. Въ этой ошибк русскаго Представителя г. Татищевъ видитъ поворотный моментъ въ исторіи нашей восточной политики, съ этихъ поръ, по его мннію, мы промняли политику одиночнаго дйствія въ собственныхъ интересахъ на политику европейскаго соглашенія, приведшую къ европейской опек надъ нами, къ трактатамъ парижскому и берлинскому. Такимъ образомъ, ‘тщательное изученіе’ только что изложенныхъ событій привело автора ‘къ непреклонному убжденію, что зло, отъ котораго мы страдаемъ до сихъ поръ и которое парализуетъ историческое развитіе судебъ русскаго народа, вызвано впервые на свтъ починомъ нашей собственной дипломатіи’ (стр. 430). Но, во-первыхъ, точно будто до этой ошибки Бутенева мы были такъ свободны отъ воздйствія державъ? Конечно, почтенный авторъ склоненъ преувеличивать нашу самостоятельность до этого случая, но мы видимъ, что и прежде Россія не разъ уже оказывалась въ необходимости отступить передъ готовымъ противодйствіемъ Европы. По автору, ‘стоило только вырваться изъ тисковъ Европы’, стоило быть настойчивымъ, какъ Екатерина умла быть настойчивой,— и мы сохранили бы полную самостоятельность. Но Екатерина дйствовала на Восток совсмъ при другихъ условіяхъ, чмъ Николай I, и предлы общеевропейскихъ интересовъ, и границы европейскаго вмшательства въ ея время были иные. Когда во вторую турецкую войну Питтъ младшій готовъ былъ начать войну изъ-за екатерининской политики, парламентъ не думалъ раздлять его опасеній и не имлъ охоты его поддерживать: ему пришлось, поэтому, бросить начатыя приготовленія. Съ тхъ поръ, вмст съ ходомъ эмансипаціи народностей Балканскаго полуострова, съ усложненіемъ связей между государствами Европы, сфера общеевропейскаго права постепенно расширялась и восточный вопросъ занималъ все боле видное мсто, опасенія за Турцію становились реальне и популярне, я вмст росло желаніе участвовать въ ршеніи ея судьбы. При Никола I мы видимъ все тотъ же ростъ общеевропейскаго интереса въ восточномъ вопрос. Три раза до Крымской войны Николай вмшивался дятельно въ судьбу Порты. Первый разъ — въ 1828—29 гг. мы поняли важность позиціи въ проливахъ, во второй — въ 1833 г. мы хотли бы тамъ остаться, но уже державы замтили это желаніе, а кутахійскій миръ предупредилъ его исполненіе, естественно, что въ третій разъ, въ 1839 г., когда, по предположенію Орлова, мы должны были ‘занять все’, державы насъ уже прямо не пустили. Такимъ образомъ, сопротивленіе державъ росло прямо пропорціонально нашимъ оккупаціоннымъ стремленіямъ. И такъ, не Бутеневъ виноватъ, если къ его времени восточный вопросъ окончательно входитъ въ европейское международное право. Но, во-вторыхъ, если бы все зависло отъ ошибки Бутенева, тогда, ‘чтобъ поправить дло, стоило только выразить норицаніе самовольному поступку Бутенева, въ крайнемъ случа отозвать его, и, вырвавшись изъ тисковъ Европы, снова вернуться на путь самостоятельной политики’ (стр. 457). Итого не случилось, однако, по г. Татищеву потому, что, ‘къ несчастью, графъ Нессельроде былъ, повидимому, самъ нетвердо убжденъ въ необходимости такой политики и почти безъ сопротивленія далъ увлечь себя знакомому европейскому теченію’ (ibid.). Не только необходимость, по и возможность ‘такой политики’ абсолютной самостоятельности еще не доказана авторомъ и не слдуетъ изъ его разсказа: въ виду этого, нечего удивляться и сожалть о томъ, что герои его разсказа не оказались на этотъ разъ на высот знаменитаго рыцаря ламанчскаго.

Соглашаясь на совмстное дйствіе на Восток, Россія, однако же, предпочла раздлить его съ одною только Англіей и задумала даже воспользоваться этимъ случаемъ, чтобы поссорить Англію съ давнею союзницей, Франціей, къ іюльскому правительству которой Николай 1 постоянно относился враждебно. Отдленіе Франціи отъ Англіи было уже подготовлено различіемъ взглядовъ ихъ на турецко-египетскую распрю. Англія предполагала воротить Сирію султану, Франція протежировала Мегмету-Али, въ успхахъ котораго видла залогъ возрожденія Турціи. Кром изолированія Франціи, Россія хотла извлечь изъ англійскаго союза выгоды относительно проливовъ. Морскія державы должны были, по ея предложенію, обязаться: 1) отказаться отъ общаго ручательства за цлость всхъ владній Оттоманской имперіи, 2) признать закрытіе Дарданеллъ и Босфора, какъ во время войны, такъ и во время мира, основнымъ началомъ народнаго права Европы, 3) вводить эскадръ своихъ въ Мраморное море одновременно съ появленіемъ на Босфор русскихъ военныхъ и морскихъ силъ. Для такого обязательства, если бы оно было дйствительно, петербургскій кабинетъ могъ считать небезвыгоднымъ даже пожертвовать скелессійскимъ договоромъ, тмъ боле, что въ 1841 году истекалъ срокъ его, и новый министръ султана, Решидъ, обязался передъ Англіей и Франціей не возобновлять его.

Лордъ Пальмерстонъ чрезвычайно искусно воспользовался положеніемъ длъ. Онъ былъ вполн увренъ, что при согласіи державъ Мегметъ-Али не будетъ воевать, не пойдетъ къ Константинополю, а, слдовательно, для появленія русскихъ силъ на Босфор не представится случая. Но если и представился бы паче чаянія этотъ случай, Пальмерстонъ врядъ ли выполнилъ бы условіе. ‘Если бы пришлось призвать русскія войска въ Азію,— говорилъ онъ Гизо,— то Англія, вроятно, не боле Франціи была бы расположена къ тому. Мы стали бы изыскивать иныя средства, и то, что невозможно нын, стало бы, можетъ быть, возможнымъ тогда. До тхъ поръ мы испытаемъ средства условленныя’ (стр. 526). Такимъ образомъ, за теоретическое признаніе права русскихъ появиться, въ Босфор въ случа, который оставался невроятнымъ, Пальмерстонъ покупалъ отреченіе Россіи отъ отдльныхъ дйствій. Съ Франціей же онъ и безъ хлопотъ Россіи не сошелся бы по вопросу о Мегмет-Али, но, расходясь съ ней, предупреждалъ французскаго посланника Себастьяни, что расходится не надолго. Конвенція относительно посредничества заключена была безъ участія Франціи. Извстно, какъ Тьеръ, замнившій, Сульта, напрасно тратилъ по этому поводу угрозы войны. Пальмерстонъ казался проницательне въ разсчет, что изъ-за египетскаго паши Франція воевать не станетъ, и дло кончилось отставкой Тьера и вступленія Гизо, посл чего Пальмерстонъ поспшилъ ввести Францію снова въ общеевропейское соглашеніе. Ошиблась и Россія въ своемъ разсчет на продолжительное изолированіе Франціи и въ надежд появиться вновь на берегахъ Босфора безъ препятствія со стороны державъ. Мегметъ-Ади: упорно отказывался вначал отъ посредничества, но поспшилъ принять, его, когда за угрозой начались дйствія и крпости Сиріи одна за другой сдавались турецкимъ войскамъ.

Послдующія дипломатическія сношенія стоятъ уже въ боле тсной связи съ Крымскою войной, введеніе къ которой составляетъ разбираемая нота г. Татищева. И мы не будемъ слдовать дале за авторомъ. Недостатки книги, по нашему мннію, сводятся къ отсутствію исторической перспективы и историческаго взгляда: авторъ думаетъ и чувствуетъ, макъ его герой, идеализируетъ политику императора и преувеличиваетъ ошибка и отвтственность его ‘нмецкихъ’ дипломатовъ. Давнымъ-давно перемнились, вс условія развязки восточнаго вопроса, не только со времени Екатерины, но и съ 1826 года: измнилось положеніе Турціи, измнилось отношеніе Европы къ восточному вопросу, а авторъ, какъ нкогда Императоръ Николай, продолжаетъ созерцать свой политическій идеалъ, не обращая вниманія на окружающую дйствительность, и сохраняетъ увренность, что нужно только быть твердымъ и настойчивымъ, а все остальное приложится. Автору не слдовало бы забывать, что Императоръ Николай поплатился за эту иллюзію Крымскою войной.

Во всякомъ случа, книга г. Татищева есть хорошее пріобртеніе для нашей исторической литературы и заслуживаетъ быть принята съ той bonne foi, съ которой она, очевидно, писалась самимъ авторомъ. Нельзя не пожелать вмст съ нимъ, чтобы министерство иностранныхъ длъ открыло для изслдователей подвдомственные ему архивы я чтобы послдующія работы автора къ другимъ достоинствамъ присоединили и еще одно — пользованіе архивными источниками.

П. Н. М.

‘Русская Мысль’, кн.VI, 1887

Восточная политика Императора Николая.

Читайте также: