Восстание на золотых приисках, Линдсей Джек, Год: 1936

Время на прочтение: 18 минут(ы)

Джек Линдсей
Восстание на золотых приисках

I. Балларат

— А теперь хватит, — сказал мистер Престон. — Чтобы я больше не слышал таких глупых выдумок.
Он сидел на скамье перед ветхой хижиной, которую построил вместе с сыном. Сбоку на протянутой веревке висели синие рубашки из грубой ткани. В воздухе стоял запах мыла и мокрой одежды.
— Отец, но ведь ты сам сказал… — начал было Дик.
— Мало ли, что я сказал. Из худа добра не выйдет. Ступай, помоги матери.
Мистер Престон сидел, положив ногу на ногу, выбив трубку о каблук сапога, он плотно сжал губы и окинул взглядом хижины, палатки и шахтные колпаки, теснившиеся по ту сторону долины.
Над колпаками высились похожие на виселицы сооружения, с которых свешивались длинные парусиновые трубы для вентиляции. Глухой деловитый гул доносился с бесчисленных выработок, с речки, где промывалось золото, от сараев и полуразвалившихся складов. Скрип лебедок смешивался с криками старателей.
Мистер Престон — медлительный мужчина средних лет, с добрым, всегда немного удивленным лицом, — покачал головой и, повернувшись, посмотрел на сына, затем мысли его снова обратились к вопросу, который беспокоил его даже больше, чем то, что он назвал глупыми выдумками. Он не мог решить, остаться ему в Балларате или переехать в один из вновь открытых золотоносных районов. Это его очень тревожило. На его участке как будто совершенно не было золота, но кто знает? Он припомнил все слышанные им рассказы об участках, брошенных отчаявшимися владельцами, где первый же новый старатель, едва копнув землю, находил кучу самородков. Кто знает?
Вот это-то и сводило его с ума. Может, потеряешь целое состояние, оставив участок, где золота хоть пруд пруди в каком-нибудь дюйме от твоей кирки. Или зря провозишься на участке, которому грош цена, а уйди ты в другое место, и можешь сразу наткнуться на золотоносную жилу.
— Не надо огорчать отца, — сказала миссис Престон, устало разогнувшись, когда Дик подошел к ней. — У него и так хватает забот. Добыча становится все меньше и меньше.
— Знаю, мама, — сказал Дик, взяв из рук матери мокрую рубашку и выжимая ее. — Я и не хочу его тревожить. Но, право, ты не должна стирать все это сама. Дай, я постираю.
Мать стояла рядом с ним, вытирая руки о передник и глядя на сына с улыбкой. Дик принялся тереть белье о стиральную доску, ласково улыбаясь ей в ответ.
— У тебя тоже усталый и огорченный вид, — сказал он.
— Ну, я-то в порядке, — ответила она. — У меня не так уж много дела.
— Мама, ты знаешь, что это неправда. Ты ничего не ешь и говоришь, что слишком устала, чтобы есть, и тут же говоришь, что мало работала и поэтому не так голодна, как мы. Просто тебе нужно больше заботиться о себе.
Она вздохнула.
— У нас, кажется, ничего не выходит, Дик. Напрасно мы уехали из Мельбурна.
— Не говори так. Мы еще разбогатеем.
— А какой в нем прок, в богатстве? Мне его не нужно. Я хочу спокойной жизни у себя дома. Но пока мы все вместе и здоровы, я не жалуюсь. — Она сказала это более веселым тоном. — Теперь скажи мне, Дик, — из-за чего весь этот шум? Твой отец так сердится, когда начинает говорить об этом, что мне не хочется его расспрашивать. Но ты, видно, понимаешь, в чем дело.
Дик был польщен таким обращением к нему.
— Что ж, пожалуй, я и впрямь кое-что понимаю. Но только потому, что мне все объяснил Шейн Корриген. Тут дело не в одних лицензиях. Правительство, видишь ли, ничем не хочет помочь нам, старателям, а ведь страна стала по-настоящему богатеть именно благодаря нам. Она ничего не стоила, пока не нашли золота, а теперь правительство хочет разорить старателей и, что бы у нас ни творилось, зажимает им рот.
— Полагаю, что в советах, которые может дать большинство из них, не слишком много толку, — засмеялась миссис Престон. — И не замечаю, чтоб они были до такой уж степени разорены — разве только те, кому до того не везет, что они нигде не могут найти золота. Но я не думаю, чтобы твой Шейн и в этом винил правительство. Не так ли?
— Нет, не совсем так, — сказал Дик. Он почувствовал, что потерял нить своих мыслей. Все казалось таким ясным, когда говорил Шейн Корриген, а теперь почему-то стало темным и запутанным. Он покраснел, а мать улыбнулась.
— Я не говорю, что ты неправ, Дик. Но ты не должен ввязываться в дело, которое тебе не по плечу. А теперь спасибо за то, что ты выстирал и выжал белье. Развесить его я могу и сама. Иди, помоги отцу, когда у нас будет на что жить, то найдется и время, чтобы переделать мир.
— Хорошо, мама, — ответил он.
Он радовался тому, что мать как будто немного пришла в себя и снова стала проявлять интерес к жизни, но было стыдно, что он так плохо объяснил ей положение вещей. Вечная история. Когда отец кричал, что вся эта агитация среди старателей — сплошная ерунда, и не желал даже слышать о ней, Дик проникался уверенностью в правоте старателей, и ему хотелось принять участие в борьбе, которая, по словам Шейна, еще предстояла. Но стоило матери спокойно произнести несколько слов, как Дик начинал чувствовать себя глупым и неловким, и тогда ему хотелось одного — вернуться в свою шахту и долбить киркой твердую желтую породу.
Дик положил последнюю выжатую штуку белья и отправился в шахту к отцу. Он шел по равнине, мимо грязных палаток и убогих хижин из древесной коры или из грубой дранки. Старатели разворотили всю долину. Уцелело только несколько чахлых деревьев да забрызганных грязью полузатоптанных кустов. Повсюду виднелась белая и рыжая глина. Вся обширная бугристая долина, окаймленная холмами, превратилась в настоящую глиняную пустыню. Охваченные золотой лихорадкой, старатели опустошили даже прелестную зеленую лощину, где еще три года тому назад росли эвкалипты и перечные деревья и журчал прозрачный ручей, теперь все тут было искорежено, изрыто и повсюду виднелись только кучи глины.
Но Дика это не трогало. Он был слишком увлечен происходящим, чтобы замечать опустошение или огорчаться из-за него. Он любил суету и шум приисков: там всегда что-нибудь случалось. Сегодня кто-нибудь ‘отчаливал’, на следующий день обрушивалась кровля, и старатель оказывался погребенным под нею. Каждый вновь прибывший приносил с собой рассказы о неудачах, необыкновенном везении, чудесных происшествиях, приключениях с туземцами, с полицейскими или ворами… Дик любил даже неудобства и грязь, вечно портящиеся, наспех сделанные, приспособления для добычи золота, любил опасности и тяжелый труд. Все это входило в игру.
По мере приближения к прииску шум становился все громче. Жужжание тысяч работающих и разговаривающих людей смешивалось со скрипом и треском лебедок, щелканьем тормозов, стуком бадей, глухими ударами кирок и скрежетом лопат. Желтую глинистую почву столько топтали, что она превратилась в трясину. Дик пробирался по доскам, проложенным между кучами пустой породы, в белых и красных потеках грязи.
Отец Дика стоял у границы своего участка размером восемь на восемь ярдов и беседовал с каким-то стариком.
— Мы сняли верхний пласт, — говорил старик, — углубились на двенадцать футов и напали на жилу. Вид был такой, словно смотришь в корзинку с золотистыми имбирными пряниками — так блестело там золото. Но в Маунт Александер нам уже не так повезло, и мы перебрались в Биг Бендиго.
— Но какое же место сейчас самое обнадеживающее? — спросил мистер Престон, хмурясь и похрустывая костяшками пальцев, что, как хорошо знал Дик, было у него признаком раздражения..
— В Иглхоке мои дела пошли лучше, — продолжал старик, не обращая внимания на то, что его перебили. — Золото просто блестело в кучах песку, и каждому старателю приходилось сидеть всю ночь на своей куче с ружьем или пистолетом. Там было столько золота, что впору было делать из него кирки и лопаты.
— Иглхок, вы говорите? — спросил мистер Престон. —Я уж довольно давно собираюсь перебраться в другое место. Здесь мне не везет. Золота тут, как говорится, и на булавочную головку не хватит. Там вон проходит отличная жила, а у нас одна пустая порода.
Старик оглядел участок и завел разговор о том, в какую сторону идет жила. Дик видел, что отец взволнован и готов принять решение двинуться дальше. Хотя Дик еще недавно радовался предстоящей перемене, несущей с собой веселое возбуждение, теперь у него пропало желание уезжать из Балларата, ему хотелось остаться и узнать, чем кончится восстание, к которому, по словам Шейна, готовились старатели.
— Поработаем еще немного на этом участке, — вмешался он в разговор. — Я слышал, как кто-то рассказывал, что наткнулся на богатейшую жилу как раз тогда, когда собирался все бросить.
— Да, да, — сказал мистер Престон, вновь заколебавшись. Он чувствовал себя несчастным, так как не знал, на что решиться. Прежде чем отказаться от места учителя в Мельбурне, он прочел все, что мог достать, по горному делу, но знал, видимо, меньше, чем любой старый золотоискатель из Калифорнии, который не умел даже подписать свое имя.
— Я спущусь вниз, отец, — сказал Дик.
Мистер Престон кивнул головой и направился к вороту. Дик поставил одну ногу в бадью и стал спускаться, держась рукой за канат. Глубина шахты достигала пятидесяти футов, и спуск был утомительно-медленным, заржавевший ворот скрипел и скрежетал, сматывая канат. Свободной рукой и ногой Дик отталкивался от стен, чтобы не удариться, бадья сильно раскачивалась и порой начинала вращаться. Но, наконец, Дик достиг дна шахты и с трудом вытащил из бадьи сапог, который всегда застревал там под тяжестью его тела. Затем он взял кирку и двинулся вперед по проходке.
Штольня была не длинная, футов двадцать, но, при глубине в пятьдесят футов, света не хватало, и для освещения с кровли свисали два фонаря. Степы были небрежно забраны досками и корою, под ногами на целый фут стояла вода. Глина засасывала сапоги Дика, сверху на его широкополую шляпу капало, и он слышал, как за обшивкой осыпается земля. Дик поставил на место покосившуюся распорку. Потом, шлепая по воде, он подошел к Сандерсу — костлявому шотландцу, компаньону Престона, отбивавшему породу при свете фонаря.
— Дело дрянь, вода поднимается.
— Да, придется нам ее вычерпывать, — сказал Сандерс, ухмыляясь и встряхиваясь.
Он был так долговяз, что выпрямиться в штольне не мог.
— Вода расшатывает крепления. Если мы не будем следить за кровлей, она обрушится на нас.
— Брось, с кровлей все в порядке, — сказал Сандерс. Он ничего не имел против того, чтоб копать землю или промывать золотоносный песок, но терпеть не мог возню с креплением и установкой стоек.
Дик решил серьезно поговорить с отцом насчет крепления. Все так спешили с проходкой, что пренебрегали простейшими предосторожностями. Вот почему было так много несчастных случаев.
— Лучше нам избавиться от воды, прежде чем двигаться дальше.
— Пусть будет по-твоему, — весело сказал Сандерс, — Я не против того, чтоб вычерпывать воду и ставить распорки, — лишь бы это не заняло слишком много времени. Но в маленькой штольне это ни к чему. — Он показал на неровную блестящую стену, которой оканчивалась штольня. — Посмотри на нее. Кто знает, что там за нею? Может, целый мешок самородков.
— Или еще куча глины, — ответил Дик, который был так же полон надежд, как Сандерс, но считал долгом охлаждать пыл слишком нетерпеливых взрослых.
— Что ж, всякое бывает, — согласился Сандерс, нащупывая у себя в рубашке жевательный табак.
Они вернулись к началу штольни, и Сандерс дал сигнал, чтоб его подняли наверх. Затем он спустил вниз кожаное ведро, и Дик принялся вычерпывать желтую воду, выливая ее в железную бадью, подвешенную к канату. Штольня шла под уклон, так что дно шахты было вскоре осушено, Дику пришлось ходить взад и вперед по штольне, продолжая вычерпывать воду. Штольня была вырыта неправильно, но мистер. Престон считал, что золото может находиться только в нижних пластах, и потому проходка велась с уклоном вниз. Сандерс отказался выровнять штольню, ибо в этом случае пришлось бы заново крепить кровлю.
Вычерпывать при тусклом свете фонаря воду из проходки, где воняло глиной и корой, было довольно нудным делом, но Дику это нравилось. Он что-то напевал, спускаясь и поднимаясь по скользкому подземному проходу. Приходилось быть осторожным, чтобы не упасть: стоило схватиться рукой за одну из стоек, как кровля могла бы обрушиться.
Дик пел, потому что жизнь была захватывающе интересна. Он чувствовал, что на его плечах лежит ответственность за семью и золотоносный участок, не говоря уже о проблеме старательских прав, но это бремя его не тяготило. Дик часто спрашивал себя: что случится, если он перестанет следить за тем, чтобы мать не переутомлялась, отец не следовал советам первого встречного, а Сандерс своей небрежностью не довел шахту до полного разрушения? А ведь, кроме этих важных дел, ему надо было еще выяснить поднятые Шейном вопросы о положении в стране.
Но все это входило в игру. Он стал тихонько насвистывать.

II. Шейн Корриген

Шейн работал неподалеку на участке, владельцы которого приняли его в компанию, предложив небольшую долю. В течение последних трех лет он бродил с одного прииска на другой, собирая золотой песок в спичечные коробки, а затем снова все растрачивал. В 1851 году он служил палубным матросом на судне, но дезертировал, как только это судно прибыло в Порт Филипп.
— Я был не единственным. Вся команда ушла. А если хотите знать, то и сам капитан тихонько посмеивался себе в бакенбарды. Я слышал, каким тоном он сказал, что ему не найти людей для новой команды, — впрочем, так оно и было, — а затем и сам отправился искать золото.
Дик знал, что в этом рассказе не было ничего невероятного. Когда было найдено золото, все словно сошли с ума. Отец Дика, учительствовавший в Мельбурне, бросил работу и отправился в Джилонг, но из-за своей нерешительности упустил момент, когда золото добывали диким способом, прямо на поверхности. Из Джилонга Престоны перебрались в Балларат. Иногда им везло, но за этим следовали недели, когда удавалось намыть всего несколько песчинок. Неудивительно, что мистер Престон был обескуражен. И все же у него не хватило решимости все бросить. Всякий новый рассказ про удачную находку, самородок или богатую жилу вселял в него новые надежды.
Дику нравилась бродячая жизнь, и все же иногда он чувствовал, что здесь что-то не так, это бывало, когда они с отцом возвращались домой усталые и с пустыми руками, а в жалкой хижине-палатке их встречала миссис Престон и кормила скудным обедом, отдающим дымом сухой травы.
Но, слушая старателей, которые пели вокруг костра под аккомпанемент варгана [варган — музыкальный инструмент типа губной гармоники], он сразу забывал все несчастья, а рассказы старых золотоискателей о Калифорнии увлекали Дика не менее, чем его отца.
Восхищали и рассказы Шейна. Шейн был еще молод, ему недавно перевалило за двадцать, и пятнадцатилетнему Дику было лестно иметь такого друга. Шейн, казалось, объездил весь свет: в Южной Америке он сражался, в Китае играл в азартные игры, в Сан-Франциско вербовщики напоили его допьяна и отправили в плавание, потом на голландском судне он занимался ловлей жемчуга. И вот теперь, как только кончится работа, он должен встретиться с Диком.
— Завтра после обеда постарайся освободиться, мальчуган! — сказал Шейн, таинственно подмигивая и кивая головой.
— Хорошо, — ответил Дик. — Надеюсь, отец не рассердится, если я разок устрою себе праздник. А в чем дело?
— Да ведь тебе уже все известно, — сказал Шейн своим мягким, проникновенным, характерным для ирландца голосом, в котором чувствовался оттенок насмешки. — Будто ты не слыхал, как гнусно вела себя полиция в деле Бентли, этого подлого убийцы, которого покрывает двурушник и предатель судья Дьюс? — Его голубые глаза злобно сверкнули. — Ну-ка, попробуй скажи, что ты жалкая гнида и вся эта мерзость не приводит тебя в бешенство! Но, Дик Престон, возможно, будут беспорядки. Так что, мой дорогой, лучше не ходи, если боишься за свою драгоценную шкуру. Мы обязательно накостыляем им шею и выставим отсюда, так и знай.
— Кто? Почему? — спросил Дик. Он знал, что шотландцу Скоби проломили голову, когда тот стучался в двери ресторана гостиницы ‘Эврика’ после его закрытия на ночь, впрочем, отец Дика одобрял судью, который прекратил дело, сказав, что пьяницам так и надо.
— Да ну тебя! — и Шейн дал ему дружеского пинка. — Ты просто струсил.
— Ничуть, — горячо возразил Дик. — Я, конечно, пойду с тобой. Мне бы только хотелось побольше узнать об этом.
— Да, но сумеешь ли ты постоять за себя? — Склонив голову набок, Шейн взглянул на него проницательными, смеющимися глазами. — Да падет стыд на мою голову за то, что я сбил с правильного пути мальчика, которому следует сидеть дома и учить уроки возле маминой юбки.
— Ты отлично знаешь, что я могу постоять за себя, — сердито ответил Дик. — Я пойду с тобой.
— Конечно, дело не в том, заслужил Скоби то, что получил, или получил то, что заслужил, — сказал Шейн. — Хотя он шумел ничуть не больше, чем обычно шумит человек, когда на него вдруг нападет охота промочить глотку. Но ложь и жульничество вывели ребят из терпения. Этот каторжник Бентли, отпущенный с Ван-Дименовой земли, орудует на пару с судьей Дьюсом, словно оба они — воры из одной шайки: Да, правительство все больше и больше позорит себя и с каждым днем все сильнее теснит нас, бедных старателей, из-за лицензий. Живому человеку такого не стерпеть. — Он сплюнул. — Это тирания, вот что, мой храбрый дружок, и никакой ирландец не станет с этим мириться,
— Англичанин также, — решительно поддержал Дик, хотя и сам не вполне понимал, что он этим хочет сказать.
— Жму твою руку, — примирительным тоном сказал Шейн и крепко стиснул руку Дика. — Да, ты парень неплохой, только соображаешь медленно. Но когда ты вырастешь, это пройдет.
Дик уже собирался возмутиться, но заметил веселый огонек в глазах Шейна и только рассмеялся.
— Итак, долой тиранию! — сказал Шейн.
— Долой тиранию!
Они оба засмеялись.
— Хватит ли у нас времени, чтобы сыграть в кегли до темноты? — спросил Шейн.
— Только не сегодня, — сказал Дик. — Я хочу помочь матери.
— Пай мальчик. Правильно, я и сам пойду и помогу тебе стирать белье.
Непринужденно обняв Дика за плечи, он отправился в его хижину. Дик гордился своим рослым рыжим другом, у которого было такое приятное ирландское лицо.
— Вы больше палец о палец не ударите, миссис Престон, — сказал Шейн, когда они вошли в хижину. — Мы с Диком покажем вам для разнообразия, как надо управляться с домашними делами. Добрый вечер, сэр.
— Добрый вечер, — пробормотал мистер Престон, который при свете чадной керосиновой лампы пытался изучать руководство по горному делу. — Надеюсь, вы отвыкаете от ваших буйных ухваток. Пора, пора.
— Честное слово, — сказал Шейн, — я стал таким смирным, что почти все время только то и делаю, что слушаю, как мухи летают. Интересно, чем объясняют ученые люди, вроде вас, что, когда становится очень тихо, мы всегда слышим, как летают именно мухи?
Мистер Престон хотел нахмуриться, но не сумел.
— Ты дурень, Шейн Корриген, —ласково сказал он. —Но веди себя как следует и будешь хорошим парнем.
— Ты только послушай! — Шейн повернулся к Дику с деланным изумлением. — Он же слово в слово сказал то, что я сам всегда говорю! Рад слышать, что мистер Престон согласен со мною. Если миссис Престон дозволит мне взглянуть на ее очаг, я научу ее всему тому, чему сам научился, когда был коком на борту ‘Мэри Уилкинс’ — бригантины водоизмещением в 114 тонн. Ничто так не способствует развитию кулинарной мысли, как куча голодных моряков, которые толпятся вокруг тебя с ножами и вилками, и особенно, если дело происходит посреди океана.

 []

Мистер Престон покачал головой и, склонясь к керосиновой лампе, вновь погрузился в чтение, продолжая наживать головную боль. В то же время Шейн приступил к приготовлению обеда, одновременно давая советы по части кулинарии под открытым небом. Дик пришел в восторг, видя, что мать, хотя и считает в душе влияние ирландца вредным для своего сына, все же не может устоять перед его непринужденными манерами.

III. Беспорядки у гостиницы Бентли

Назавтра около полудня, оставив Сандерсу записку для отца, Дик улизнул из шахты. Ему было стыдно, что он не поговорил с отцом прямо, но, хотя он и знал, что отец отпустит его с работы, мысль о пререканиях, которые неизбежно возникнут из-за этого, была ему невыносима. Да, кроме того, Дик и сам еще не решил, как отнестись к происходящим событиям.
Не принимая всерьез всего сказанного Шейном, Дик тем не менее понимал, что у старателей есть достаточно оснований для недовольства. Составляя большинство населения Виктории, они не имели голоса в политических делах. Из двухсот тысяч человек участвовать в выборах не мог ни один. А вот налог в тридцать шиллингов должен был ежемесячно платить каждый старатель. И хотя против самого налога никто особенно не возражал, но бесчеловечное поведение полиции при поисках неплательщиков вызывало бурные протесты.
Шейн ходил взад и вперед по желтой глинистой площадке между кучей породы и надшахтным сараем.
— Разрази меня гром! — воскликнул он. — Наконец-то ты явился. Вот уже добрых полчаса ноги сами тащат меня отсюда, так что мне пришлось бегать взад и вперед, чтобы только угомонить их.
Они отправились к холму Спесимен, где стояла гостиница ‘Эврика’. Владелец ее, Бентли, открыл при гостинице кегельбан, всегда имел в запасе несколько колод карт для игроков, — словом, лез из кожи вон, чтобы привлечь посетителей в любое время дня и ночи. Но, когда явился Скоби и принялся барабанить в дверь, Бентли почему-то был не в духе. Он выскочил и, как рассказывали Дику, свалил Скоби ударом топора, выкрикивая: ‘Прекрати этот шум, болван, и дай мне спать!’
У подножия холма Шейн и Дик влились в поток старателей, направляющихся к месту сборища. Лощина Спесимен была заполнена людьми, твердо решившими выразить свой протест.
В основном тут были англичане и ирландцы с небольшой примесью шотландцев и валлийцев, но встречались также группы немцев, французов, американцев и итальянцев, многие были в лохмотьях, измазанных глиной, которая преследовала их всюду — на работе, во время отдыха и сна, другие были одеты чисто, в куртках из саржи и молескиновых брюках, одни пришли с непокрытыми головами, другие в широкополых шляпах или головных уборах из пальмовых листьев.
Дик начал понимать, что все это куда серьезнее, чем можно было судить по болтовне Шейна. Только подлинное сознание несправедливости могло собрать воедино такую массу старателей.
Шейн и Дик долго толкались в задних рядах толпы. Кто-то говорил, взобравшись на пень, но до них доносились только отдельные слова, сопровождаемые глухим ревом собравшихся. Наконец, им удалось пробраться поближе, и теперь они уже лучше видели ораторов. Молодой человек с серьезным загорелым лицом произносил речь. Рядом стоял крепко сложенный голубоглазый шатен, лет двадцати пяти, больше шести футов ростом, с густыми широкими бровями. Он-то и привлек к себе внимание Дика.
— Кто это стоит у пня? — спросил он.
— Это Питер Лейлор, — ответил Шейн. — А другой — Хэмфри.
— Мы взываем только к конституционным принципам, — кричал Хэмфри, и чем больше он волновался, тем чаще попадались в его речи обороты, свойственные жителям Уэльса.
— Мы добиваемся только справедливости. Мы требуем, прежде всего, права голоса в делах управления. Пока мы его не получим, как с рабами будут с нами обращаться. Пока мы не станем сильны, никакое правительство не будет считаться с нашими интересами. По горам и долам гоняли нас. Преследования, обиды и оскорбления терпели мы от чинодралов, с нами обращались как с подонками общества, — а подумайте только о том, что мы сделали для этой страны.
В толпе поднялся тихий глухой ропот, подобный песне надвигающейся бури, которая звучит в листве деревьев. Дик вздрогнул. Нельзя было не испугаться этих звуков, говоривших о силе, спорить с которой так же невозможно, как с бурей, а между тем этот Хэмфри своими словами сам ее поднимал.
— За последние три года Виктория превратилась из жалкой скотоводческой дыры в процветающий штат. Сделали это мы! А нам за это что? Пренебрежение, пощечины, гнет! Но мы уважаем закон. Мы хотим законности и порядка. Мы хранили молчание, хотя иной раз гнев закипал в наших сердцах от наглости тех, кто поставлен над нами. Мы столько терпели, сколько может терпеть свободный человек, — даже больше.
Коренастый лысый мужчина вскарабкался, держась за плечо Лейлора, на пень, где уже стоял Хэмфри.
— Да, все это правда, ребята. Мы терпели слишком долго. То, что случилось теперь, — выходит за всякие границы. Если мы и на этот раз подчинимся, — значит, мы самые презренные из рабов. Убийца отпущен без суда, потому что судья у него в долгу. Так и знайте, ребята, —тень моего старого дружка Скоби глядит на вас и требует справедливости. Мы должны стоять друг за друга и брать силой то, чего нам не дают по доброй воле.
Толпа гневно заревела. У Дика мурашки пошли по коже от страшного предчувствия. Он все еще не совсем понимал происходящее, но и его увлекли призывы ораторов. Он чувствовал, как Шейн, стоявший подле него, весь напрягся и даже охнул от восхищения, вызванного новым оратором, и от непреодолимого желания что-нибудь сделать. В сердце Дика рождался тот же порыв. Он знал теперь, что так говорить можно только правду.
— Кеннеди — парень что надо, — сдавленным голосом сказал Шейн. — Чего бы я не дал, чтобы пожать ему сейчас руку! Или съездить по морде одного из этих лягавых! Клянусь всеми святыми!
Хэмфри поднял руку и продолжал прерванную было речь:
— Никаких насилий, ребята! Мы подняли знамя возмущения и, клянусь богом, не опустим его. Да, не опустим, пока правительство не предоставит нам наших прав. Но не давайте им повода отговориться тем, что мы, мол, шайка бунтовщиков. Только этого они и хотят. Не играйте им на руку, прибегая к насилию. Соблюдайте дисциплину. Мы здесь для того, чтобы выразить протест против судьи, продавшего свой приговор, и собрать деньги на борьбу с этой продажностью.
Маленький рыжеватый человечек с подстриженной бородкой все время подпрыгивал, стоя возле Лейлора, словно ему не терпелось выступить самому и в то же время жаль было прерывать оратора.
— Это Рафаэлло, — шепнул Шейн.
Человечек повел мохнатыми бровями, в глазах у него сверкало яростное веселье.
— Раскошеливайся, ребята! — закричал он, когда Хэмфри сделал паузу. — Выверните ваши карманы ради святого дела свободы.
— А ты сам что даешь? — шутливо отозвался один из старателей.
Рафаэлло принял эти слова как оскорбление.
— Все! — воскликнул он, сверкая глазами. Он схватился за карманы брюк и вывернул их наизнанку, рассыпав монеты по земле. — Вот! — он рванул рубашку и вытащил три банкноты. Помахав ими, он подбросил их в воздух. Затем, внезапно став серьезным, повелительно поднял руку. Наступило молчание. — И мою жизнь впридачу, если понадобится!
— Ай да старина Раффи! — закричали старатели.
Хотя участники митинга были сильно возбуждены, но настроение у них было добродушное, и они соблюдали порядок. Ораторы сумели разжечь старателей и в то же время держали их в руках. Глаза Дика снова устремились на молодого великана Питера Лейлора, который стоял в непринужденной позе возле пня и прислушивался к словам сначала Хэмфри, потом Кеннеди, и, наконец, Рафаэлло. Его привлекательное подвижное лицо светилось гордой решимостью, и он явно руководил собранием, хотя сам ничего не говорил.
— Ты знаешь Лейлора? — спросил Дик у Шейна. — То есть, знаком ли ты с ним?
— Малость знаком, — ответил Шейн. — С ним все знакомы. Он не прячется от людей.
— Ты познакомишь меня с ним?
— А зачем тебе это? Просто подойди к нему после митинга и скажи: ‘Питер Лейлор, я хочу примкнуть к вашему движению, потому что, как и вы, ‘свободу я люблю’. Он тут же пожмет тебе руку, даром что ты самый обыкновенный паренек.
— Нет, я хочу, чтобы ты познакомил меня с ним.
— Ладно, — сказал Шейн, хлопнув его по плечу. — Я скажу ему, что ты сам не мог с ним познакомиться, потому что застенчив как барышня.
— Нет, нет! — запротестовал Дик.
— Ш-ш, — успокоительно сказал Шейн. — Эх ты, шумливый щенок, ты, что же, решил перекричать ораторов?
Теперь на пне стоял какой-то немец, который громил продажность правительственных комиссаров и чиновников, спекулировавших землей, но Дика не интересовали его неистовые крики. Он посмотрел в сторону гостиницы, перед которой выстроился отряд полиции. Офицер, командовавший отрядом, — молодой англичанин, с правильными аристократическими чертами лица, — небрежно сидел на лошади, со скучающим и презрительным видом наблюдая за толпой.
— Взгляни-ка на этого красавчика, — сказал Шейн, подталкивая Дика. — Как бы мне хотелось сбить с него спесь!
Они с Диком повернулись и стали пробираться к гостинице, где старатели, до которых не долетали речи ораторов, говоривших с пня, развлекались насмешками над полицией. Подойдя к гостинице, Дик заметил в одном из окон верхнего этажа белобрысого человека со светло-серыми глазами. В этих светлых глазах тускло мерцала такая ненависть, что Дик вздрогнул и схватил Шейна за руку.
— Это Бентли, та самая крыса! — закричал Шейн и нагнулся в поисках метательного снаряда. Но на дороге не было камней, и поэтому он швырнул в окно свою палку. Стекло разбилось, и белесое лицо исчезло. Среди стоявших поблизости поднялся ропот. Они подхватили крик Шейна.
— Там Бентли! Давайте его сюда! Давайте сюда этого каторжника!
Дик увидел, как, спотыкаясь, по ступенькам крыльца сбежал человек, волоча правую ногу, словно она была повреждена. При виде его бледного лица с безумными глазами толпа завопила: ‘Бентли!’
Бентли кинулся к небрежно сидевшему на лошади офицеру, и тот выслушал его с тем же презрением, с каким смотрел на Лейлора. Затем офицер, внезапно выпрямившись в седле, быстро подал команду, и полицейские двинулись вперед, через дорогу. Один из конников соскочил с лошади и помог Бентли взобраться в седло. Старатели пустили в ход весь свой запас ругательств, обзывали Бентли трусом и вонючкой. Бентли, без куртки, но в шляпе, наспех нахлобученной на лоб, яростно рванул поводья и, повернув коня, поскакал галопом по дороге.
Толпа ринулась к цепи полицейских. Юный офицер, повернувшись с ленивым презрением, отдал отрывистую команду, и полицейские взяли винтовки на изготовку.
— Соблюдайте спокойствие! — кричали Лейлор и человек, которого звали Макинтайр. Толпа недовольно отхлынула назад.
— Он поскакал в правительственный лагерь, — сказал Шейн.
— Да, —подтвердил человек, стоявший рядом с ним. —Должно быть, чтобы привести подкрепления. Ну, что ж, пусть-ка сунутся ко мне. Берусь справиться с двоими.
Другой мужчина взобрался на пень, не обращая внимания на попытки Лейлора и других вожаков успокоить его.
— Кто это? — спросил Дик.
— Не знаю, — ответил Шейн.
— Это брат Скоби, — сказал маленький коренастый старатель из Уэльса, стоявший рядом с ними.
— За солдатами небось кинулся! — кричал человек, взобравшийся на пень. — Этот вандемонский бездельник, убийца моего бедного брата! Он кинулся за своими сообщниками! За судьей Дьюсом, которого можно купить и продать, за доктором Карром, который, если его подмазать, поклянется, что черное — это белое, за комиссаром Ридом, который лжет и клевещет на нас, забыв всякий стыд. Как сказал мой друг Кеннеди, тень моего убитого брата сегодня здесь с нами. Он смотрит на нас своими мертвыми глазами. Его кровь вопиет из земли. Это кровь Авеля — почти такая же древняя, как само время, и она все еще вопиет к нам.
Толпа орала и бесновалась, и нужен был только вожак, чтобы повести ее за собой.
Шейн снова принялся искать камень, но ничего не нашел.
— Можешь ты где-нибудь найти камень? — серьезно спросил он Дика. — Черт возьми, у меня до того руки чешутся, что я просто лопну, если не раздобуду камня.
Дик пытался помочь Шейну. Но вокруг была такая давка, что он видел у себя под ногами лишь клочок земли и — ни одного камешка.
— Мне необходимо что-нибудь швырнуть, — не унимался Шейн. — Проклятие, Дик П
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека