Воспоминания, Толстой Феофил Матвеевич, Год: 1871 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

ВОСПОМИНАНІЯ . М. ТОЛСТАГО.

По поводу ‘Записокъ М. И. Глинки’.

Записки М. И. Глинки конечно не предполагались для печати, потому что, писанныя въ 1854-мъ году (какъ значится въ І-мъ том ‘Рус. Стар.’ стр. 392), слдовательно aprs coup, какъ выражаются французы, многое въ нихъ не проврено, многое (пущено и нердко случаются такія интимныя показанія, которыя покойный М. И. наврядъ ли имлъ намреніе выводить на свтъ божій.

Въ предисловіи къ запискамъ отъ редакціи ‘Русской Старины’ сказано, между прочимъ: ‘Издавая теперь вполн записки М. И. Глинки, мы надемся оказать услугу не только людямъ спеціально занимающимся музыкой, для которыхъ значеніе утихъ записокъ неоцнимо, но и вообще содйствовать уясненію того любопытнаго періода нашей исторіи, который характеризуется такимъ необычайнымъ развитіемъ у насъ художественнаго творчества’.

‘Спеціально занимающіеся музыкою’, какъ выражается почтенная редакція, — въ прав были бы ожидать отъ записокъ М. И. боле существенной пользы, такъ какъ он писаны величайшимъ изъ нашихъ композиторовъ не въ юности, не шагъ за шагомъ а въ полной зрлости, опытности и при совершенномъ развитіи громаднаго таланта. Въ этомъ отношеніи, т.-е. въ отношеніи пользы ‘Записки’ могли бы быть существенне, если бы въ нихъ было поболе музыкально-художественныхъ воззрній, но какъ матеріалъ къ будущей біографіи. М. И. и какъ живыя страницы изъ нашей недавно-прошлой общественной жизни, записки эти дйствительно неоцнимы.

Какъ бывшій пріятель, и одно время весьма близкій человкъ къ покойному, я читалъ записки эти съ сердечнымъ волненіемъ, прошлое живо предстало въ памяти и собственныя мои воспоминанія, нахлынувъ волною, невольно излились на бумагу. Странно покажется, можетъ быть, что живой человкъ говоритъ о себ какъ о мертвомъ, подобная исповдь, замтятъ вроятно многіе, пригодна только для замогильныхъ записокъ. Замчаніе это не лишено нкотораго основанія, — но, во-первыхъ, не я первый, не я послдній прибгаю къ подобнымъ объясненіямъ, а во-вторыхъ, я отживаю свой вкъ, стою на краю могилы и совершенно покончилъ уже, надюсь, съ треволненіями жизни.

….Личность моя выведена тутъ на показъ потому только, что она служитъ, такъ сказать, исходною точкою приводимыхъ мною воспоминаній, служащихъ для пополненія картины общественныхъ нравовъ и художественной жизни той эпохи, о которой упоминается въ запискахъ покойнаго Михаила Ивановича.

II.

Въ первой части ‘Записокъ’ (т. I стр. 392-я ‘Русской Старины’, 1870 года), говоря о юношескихъ своихъ впечатлніяхъ, М. И. выражаетъ, между прочимъ, слдующую мысль: ‘Будучи уже нсколько знакомъ съ увертюрами Керубини и Мегюля, я, однакоже, сознаюсь въ своемъ тогдашнемъ невжеств, слушалъ съ большимъ удовольствіемъ и увертюры Россини’.— Это происходило вовсе не отъ невжества, а оттого, что у Глинки сильно звучала мелодическая струнка, что и оказывается какъ въ романсахъ его, такъ и въ операхъ. Не знаю, что будетъ впослдствіи, но пока популярностію у насъ пользуются только т произведенія, которыя отличаются мелодичностью.— Изъ множества романсовъ М. И. наиболе популярные безспорно: ‘Не называй ее небесной’, ‘Только узналъ я тебя’, ‘Сто красавицъ свтлоокихъ’, и нкоторые другіе, отличающіеся мелодичностью.— Верстовскій, Алябьевъ, Варламовъ, мелкія сошки, конечно, въ сравненіи съ М. И., но принадлежавшіе къ его же эпох, были также въ свое время весьма популярны по мелодичности ихъ произведеній. Я знаю по собственному опыту, что изъ двухсотъ романсовъ, напечатанныхъ мною въ періодъ времени отъ 1828 до 1838 года, только т попали въ шарманки и распвались въ свое время по всей Россіи, которые отличались мелодичностью, какъ-то: ‘Кисейный рукавъ’, ‘Не дивитеся друзья’, ‘Не вчера ли въ хоровод’ и нкоторые другіе.— Это доказываетъ, что въ то время вс мы были мене или боле склонны къ мелодичности и что ныншнее стремленіе къ чистой декламаціи тогда еще не проявлялось.— Вотъ почему я полагаю, что М. И. напрасно обвиняетъ себя въ тогдашнемъ, какъ онъ выражается, невжеств, увлекаясь музыкою Россини, онъ только повиновался внутреннему, присущему ему влеченію къ мелодичности.— Фраза о невжеств выставлена имъ ‘а posteriori’, когда итальянская музыка надола ему и онъ искалъ новый путь и новыхъ формъ для выраженія своихъ мыслей, но тогда М. И. не только-что не питалъ никакой ненависти къ итальянцамъ, но напротивъ увлекался итальянскою музыкою, итальянскимъ пніемъ и даже итальянцами, и въ особенности итальянками. Тогда я видался съ М. И. почти ежедневно и уговорилъ его учиться итальянскому языку у Марокоти, о чемъ онъ и упоминаетъ на 487 стр. І-го т. ‘Русской Старины’, но не знаю почему М. И. умалчиваетъ, что въ то время мы учились итальянскому языку предпочтительно у дочери Zamboni, очаровательно исполнявшею въ ‘Сорок-воровк’ контральтовую партію (роль Ріро).

Не знаю также отчего М. И. говоритъ, что хотя мы (Толстые) и принадлежали къ высшему обществу, но были милые, веселые люди и не брезгали жаренымъ картофелемъ съ лукомъ. Положительно могу заврить, что у насъ, Толстыхъ, и помыслу никакого не было о какихъ-либо подраздленіяхъ на нисшее и высшее общество, и что для меня лично общество М. И. и его семейство представлялось высшимъ идеаломъ образованности и любезности.

М. И. упоминаетъ съ удовольствіемъ о серенадахъ, которыми мы угощали жителей Черной рчки (стр. 489), но онъ забываетъ о другихъ любезностяхъ нашего веселаго общества.— Эти любезности, которыя можно назвать просто шалостями или даже проказами, доказываютъ, что мы не имли ни малйшаго притязанія на чопорное званіе членовъ высшаго общества.

Для характеристики тогдашней эпохи, я полагаю не излишнимъ сказать нсколько словъ объ этихъ проказахъ.

Въ Строгоновомъ саду находился тогда какой-то древній саркофагъ — мраморная полуразвалившаяся гробница. Не помню кому-то изъ насъ пришло въ голову забраться однажды ночью въ эту гробницу, и показаться оттуда, облаченнымъ въ простыню, запоздавшимъ въ парк влюбленнымъ парочкамъ. Всть о появленіи ночного привиднія въ парк разнеслась съ быстротою молніи по всей Черной рчк. Это намъ очень понравилось. Вскор привиднія стали появляться не только въ Строгоновомъ парк, но во всхъ концахъ Черной рчки. Жители всполошились и перетрусились не на шутку. Веселая наша компанія тмъ боле пришла въ восторгъ, и не довольствуясь пшеходнымъ появленіемъ привидній, посадила ихъ на коней. Шалуны скакали по ночамъ, одтые въ блые саваны, и для вящей тревоги жителей стрляли изъ пистолетовъ. Безчинство это обратило наконецъ на себя вниманіе мстной полицейской власти, и тутъ произошелъ паccажъ, ярко характеризующій распорядительность тогдашней полиціи. Объ освщеніи улицы деревни Черной рчки фонарями тогда и помину не было, вслдствіе чего, съ потушеніемъ комнатныхъ лампъ и свчей, деревня повергалась въ тьму кромшную. Однажды, возвращаясь поздно вечеромъ, въ числ пяти или шести человкъ, мы шли чинно и смирно вдоль по улиц, какъ вдругъ шедшій впереди повалился со всхъ ногъ, а за нимъ другой и третій. На упавшихъ тотчасъ налетли какіе-то люди и на улиц появился фонарь. Оказалось, что для поимки привидній, безпокоющихъ обывателей, полиція придумала слдующее остроумное средство: поперегъ улицы протянута была веревка на аршинъ отъ земли, и такъ какъ зги божіей не видать было, то весьма естественно, что наткнувшіеся на неожиданное препятствіе попадали какъ мухи. Къ счастью, что бывшая съ нами дама, ни въ чемъ конечно неповинная по части привидній и притомъ на снос беременная, къ счастью, говорю я, что она не наткнулась на препятствіе, а то быть бы бд! Полицейскіе служители и любопытствующіе столпились около нашей группы, и насъ хотли-было препроводить въ полицейское управленіе, но когда одинъ изъ насъ шепнулъ на ухо становаго или квартальнаго (не помню, какъ тогда называлась полицейская власть на Черной рчк) имя и званіе сопровождавшей насъ дамы, то произошла сцена точь-въ-точь напоминающая финалъ ‘Севильскаго цырульника’ {Е. Н. Хитрово, рожденная княжна Вяземская, племянница гр. Кочубея, тогдашняго предсдателя государственнаго совта. . Т.}. Полицейскій растерялся, приложилъ руку къ шляп, и дрожащимъ голосомъ закричалъ на будочниковъ, держащихъ насъ за руки: ‘Дураки, олухи, не смть трогать’! Мы однакожъ этимъ не удовольствовались, и потребовали, чтобъ несчастный полицейскій отправился съ нами на дачу той дамы, одно имя которой спасло насъ отъ ареста, для составленія формальнаго акта о происшедшемъ. Какъ мы ни важничали, но проказы, въ которыхъ нкоторые изъ уловленныхъ посредствомъ веревки дйствительно участвовали, вышли бы вроятно наружу и конечно не прошли бы имъ даромъ, еслибы несчастный полицейскій не поступилъ опрометчиво. Въ рапорт своемъ онъ помстилъ, что въ числ пострадавшихъ отъ паденія находился сынъ австрійскаго посла графа Фикельмона. Графъ Фикельмонъ жилъ тогда дйствительно на Черной рчк, но у него была только малолтняя дочь, а сына не было. Бывшій въ то время генералъ-губернаторомъ П. В. Кутузовъ воспользовался этою ошибкою, чтобы замять дло. А не худо было бы проучить веселую компанію, потому что отъ нашего веселья солоно приходилось нашимъ чернорцкимъ обывателямъ.

Мы представляли нчто въ род общества ‘enfants terribles’, измышлявшаго разнаго рода демонстраціи, которыя, если и забавляли нкоторыхъ, то для другихъ могли быть очень непріятны. У насъ были даже отличительные признаки для членовъ общества, — а именно: голубыя вязаныя шапочки съ серебряною кисточкою и такимъ же позументомъ. Не помню, принадлежалъ ли М. И. къ ‘голубымъ’, какъ насъ называли, сомнваюсь, потому что онъ бывалъ на Черной рчк только наздомъ, и вроятно не участвовалъ въ такъ-называемыхъ ‘пожарныхъ продлкахъ’, эта послдняя забава состояла въ слдующемъ:

У насъ завелась пожарная труба, и конечно скорй для поливки немощеной улицы, чмъ изъ предосторожности въ случа пожара. Кому-то однажды пришло въ голову заложить тройку въ эту трубу и въ сумерки проскакать вдоль всей Черной рчки. Можете себ представить, какой переполохъ произвело появленіе этой скачущей во весь опоръ тройки съ пожарною трубою, въ улиц, унизанной деревянными, удобосгораемыми домиками. Между тмъ ‘голубые’, проскакавъ на другой конецъ деревни, преспокойно принимались поливать цвты на балкон и въ палисадник тогдашней французской актрисы, красавицы Эммы.

Какъ все это сходило намъ съ рукъ — теперь и объяснить трудно!

М. И., упоминая о серенадахъ, которыя мы распвали на Черной рчк, забылъ сказать, что въ тоже время мы писали съ нимъ въ запуски фуги подъ руководствомъ Миллера, на котораго намъ указалъ покойный графъ М. Ю. Віельгорскій.

Миллеръ былъ дйствительно, какъ выражался графъ, воплощенный контрапунктъ. ‘На яву и въ сладкомъ сн’ онъ только и бредилъ канонами, фугами и двойнымъ контрапунктомъ. Хотя М. И. вскор опротивли наши упражненія, но весьма можетъ быть, что великолпные контрапункты, которыми изобилуютъ его оперы, имютъ источникомъ тогдашнія его занятія съ старикомъ Миллеромъ.

На стр. 490 (т. I ‘Русской Старины’) М. И. говоритъ, что мы здили за 200 верстъ, въ Новгородскую губернію, въ село Марьино, къ графин Строгоновой {Марьино принадлежало гр. Строгоновой. . Т.}. Но въ то время тамъ владычествовала безраздльно княгиня Голицина (извстная всему Петербургу подъ названіемъ Princesse moustache), мать графини и князя Дмитрія Владиміровича, бывшаго московскаго генералъ-губернатора.

Дйствительно, князь Сергй Голицынъ (Фирсъ), Глинка и я, мы прожили тогда дней десять въ Марьин и исполнили тамъ между прочимъ нсколько сценъ изъ ‘Севильскаго цырульника’. Глинка былъ Фигаро, Фирсъ — Бартоло, а я — Альмавива.

Помню между прочимъ, что въ то время въ Марьин были также нсколько придворныхъ пвчихъ (по какому случаю попали они за 200 верстъ отъ столицы, объяснится ниже) и что М. И. пришелъ въ ужаснйшій азартъ, сопряженный даже съ нервнымъ разстройствомъ по слдующему случаю: .

Глинка написалъ какую-то баркаролу для тенороваго голоса въ сопровожденіи хора. Баркарола написана была въ la-bemol и не представляла ничего особенно затруднительнаго и даже ничего особенно эффектнаго. Мелодія, чисто въ итальянскомъ вкус, шла гладко и плавно, и только. Я зналъ свою партію твердо и нисколько не опасался за врность интонаціи заканчивающаго баркаролу верхняго la-bemol. Но каково было мое удивленіе, когда на репетиціи, при окончаніи пьесы, Глинка громко вскрикнулъ и изъ оркестра вскочилъ на сцену. Я сильно сконфузился, думая что перевралъ, но оказалось, что волненіе М. И. произошло не по моей вин.— Одному изъ придворныхъ пвчихъ (Телегину) вздумалось взять вмсто нижняго la-bemol, контръ la-bemol, т.-е. октавою ниже.— Это произвело такой необычайный, потрясающій звукъ, что Глинка, не слыхавшій до того времени, какъ онъ утверждалъ, ничего подобнаго, пришелъ въ азартъ.

Онъ, какъ я сказалъ выше, вскочилъ на сцену, отыскалъ виновника потрясающаго звука, и съ волненіемъ упрашивалъ ‘нельзя ли еще ниже’. Контрабасистъ удовлетворилъ М. И. и спустился еще на полутонъ, — но этотъ звукъ уже не имлъ той силы и звучности.

Не безынтересно мн кажется (все-таки для характеристики эпохи) остановиться нсколько на замчательной личности княгини Голицыной, у которой мы гостили съ М. И. въ 1828-мъ году.

Грибодовъ воскликнулъ въ ‘Горе отъ ума’:

Что за тузы въ Москв,

Живутъ и умираютъ!

Про покойницу ‘Princesse moustache’ можно по справедливости сказать, что она была также тузъ, да и какой еще!

Въ Петербург (она жила, если не ошибаюсь, въ Малой Морской) къ ней здилъ на поклоненіе въ извстные дни весь городъ, а въ день ея имянинъ ее удостоивала посщеніемъ вся царская фамилія. Княгиня принимала всхъ, за исключеніемъ государя императора, сидя и не трогаясь съ мста. Возл ея креселъ стоялъ кто-нибудь изъ близкихъ родственниковъ и называлъ гостей, такъ какъ въ послднее время княгиня плохо видла. Смотря по чину и знатности гостя, княгиня или наклоняла только голову или произносила нсколько мене или боле привтливыхъ словъ, и вс постители оставались повидимому весьма довольны. Вотъ какимъ вліяніемъ и авторитетомъ пользовалась княгиня въ тогдашнемъ петербургскомъ обществ.

По милости Фирса (кн. С. Голицына), и я попалъ однажды на подобную церемонію, и радъ-радехонекъ былъ, что княгиня не сказала мн ни полслова, — что подало мн возможность поклониться молча, такъ показалась мн она важна и внушительна.

Предупредительность и вниманіе высшихъ властей къ княгин были поистин изумительны, такъ, напримръ: единственно для нея, фабриковали въ воспитательномъ дом особаго рода карты, увеличеннаго формата. Тою же предупредительностію объясняется и появленіе придворныхъ пвчихъ за 200 верстъ отъ столицы и притомъ въ такой мстности, къ которой не вело ни шоссейныхъ дорогъ, ни желзныхъ конечно, о которыхъ впрочемъ и помину еще не было. Да не подумаютъ, что княгиня Голицына привлекала къ себ роскошью помщенія или великолпіемъ угощенія. Новое нтъ! Домъ ея въ Петербург не отличался особенною роскошью, единственнымъ украшеніемъ парадной гостинной служили штофные занавсы, какъ теперь помню, жолтыя, да и т довольно полинялыя. Ужина не полагалось, временныхъ буфетовъ, установленныхъ богатыми вазами и сервизами, также не полагалось, а отъ времени до времени разносили оршадъ, лимонадъ и незатйливыя конфекты. Вотъ и все! Въ Марьин обстановка была еще скромне. Такъ, напримръ: для Глинки, Фирса и меня была отведена одна комната, и для троихъ одинъ только умывальникъ. У насъ происходили преуморительныя сцены изъ-за этого умывальника. Фирсъ постоянно ворчалъ за Глинку, упрекая его за продолжительное полосканье: ‘Mimosa — басилъ онъ, потягиваясь съ кровати, — полно теб полоскаться, вдь ты не утица’. Особенно смшного въ этой фраз ничего не было, но мы хохотали до слезъ — и это повторялось ежедневно! О златая, безпечная молодость не вернуть тебя никакими воспоминаніями!

Въ одиннадцать часовъ звонокъ призывалъ насъ къ общему завтраку, и тутъ происходила патріархально-придворная церемонія. Собравшіеся обитатели Марьина ожидали появленія княгини, которая ровно въ половин двнадцатаго выходила изъ внутреннихъ апартаментовъ, опираясь на руку одной изъ близкихъ родственницъ и мрно постукивая костылемъ. Вс присутствующіе почтительно ей кланялись и слдовали за нею въ столовую. Въ то время, когда мы гостили въ Марьин, насъ садилось за столъ не мене тридцати человкъ. Княгиня, съ почетными гостями помщались на казовомъ (т.-е. верхнемъ) конц, а молодежь — на противуположномъ.

Когда, бывало, мы слишкомъ разшумимся, что происходило не отъ возбужденія винными парами, потому что вина за завтракомъ не полагалось и на столъ ставились только кружки съ квасомъ и домашнимъ пивомъ, то княгиня постучитъ бывало костылемъ, и тотчасъ же водворялось на время почтительное молчаніе.

Почему и какъ существовала подобная дисциплина, объяснить я не берусь, но что это было дйствительно такъ, а не иначе, за это ручаюсь {Біографію кн. Н. П. Голициной (la princesse Moustache), см. въ III т.‘Русской Старины’, стр. 276, въ спискахъ — ‘статсъ-дамъ’ No 79. Ред.}.

III.

Вскор посл вышеописаннаго пребыванія въ Марьин, М. И. ухалъ въ Италію (въ 1830-мъ году), и я на нкоторое время потерялъ его изъ виду, такъ какъ, несмотря на дружескія наши отношенія, тогда мы еще не переписывались.

Въ 1832-мъ году мн привелось также побывать въ Италіи. Узнавъ, что Глинка проживаетъ въ Милан, я поспшилъ въ этотъ городъ. Свиданіе наше было самое радушное, дружеское, можно сказать, и Глинка обрадовался мн какъ родному, я нашелъ однакожъ, что въ физическомъ отношеніи онъ очень перемнился. Лицо его какъ-то осунулось, глаза потеряли отчасти присущій имъ блескъ, — вообще замтно было, что онъ сильно хандрилъ.— Однакожъ живой обмнъ мыслей и юношескія воспоминанія расшевелили Михаила Ивановича и у него вскор появились проблески прежней веселости.

Въ первый день моего призда въ Миланъ, мы не разставались съ нимъ ни на минуту съ утра до поздней ночи. Наговорившись до сыта, я проголодался и около пяти часовъ напомнилъ М. И., что пора бы и пообдать.

— ‘Дйствительно пора, согласился онъ, но ты постой, первый нашъ обдъ въ Милан долженъ совершиться съ нкоторою торжественностью.— Хозяйка моя, Signora Giuseppe Abbondio — мастерски стряпаетъ, но она уже въ честь мою нсколько обрусла, а мы отправимся на piazzo del Domo — въ Albergo del Pazzo — тамъ я угощу тебя какъ слдуетъ, по миланскому вкусу’.

Мы отправились, и Глинка заказалъ, по его выраженію, кровно миланскую стряпню, а именно: неизбжную поленту (это еще довольно вкусно и сытно), потомъ какой-то фрикасе изъ лягушекъ, на который я и смотрть не могъ безъ отвращенія, фритуры изъ какой-то неприличной части барана и еще кой-что въ такомъ же род.— Кром поленты, я почти ничего не лъ, а Глинка подсмивался и уписывалъ всего на славу, забывъ и хандру и свой plexus solare, на котораго утромъ еще онъ сильно жаловался.

— ‘Что братъ’, приговаривалъ онъ, запивая лягушекъ блымъ туземнымъ виномъ, — ‘это небось не по-россейски! Не извольте гузыниться — съ своимъ уставомъ въ чужой монастырь не ходятъ!’

Я провелъ съ Глинкой десять дней.

Разговоры наши вращались, конечно, около одного и того же предмета, т.-е. около музыки, и хотя Глинка и говоритъ (стр. 592, т. I, ‘Русская Старина’), что ‘въ 1833-мъ году мысль о національной музык начинала уже въ немъ проявляться, но еще не въ оперной форм’, но я полагаю, что онъ перепуталъ эпохи въ ‘Запискахъ’. Я очень хорошо помню, что въ бытность мою въ Милан, въ 1832-мъ году, онъ развивалъ уже мн подробно планъ задуманной имъ большой пятиактной національной оперы. Послужилъ ли этотъ планъ впослдствіи основаніемъ оперы ‘Жизнь за Царя’, не ручаюсь, но положительно помню, что задуманный сюжетъ былъ вполн національный, съ сильно патріотическимъ оттнкомъ и довольно мрачный. Я также очень хорошо помню, что въ то время онъ уже игралъ мн тему ‘Какъ мать убили’ и указывалъ съ любовію на контрапунктъ ‘Все про птенчика мой Ваня’.

— ‘А каковъ двойной контрапунктикъ’? приговаривалъ онъ, выдлывая то лвою, то правою рукою, нын столь извстную фразу. О словахъ въ то время и рчи не было, но мысль разукрасить простую, народную мелодію всми ухищреніями, какъ онъ выражался, музыкальной премудрости, вполн уже созрла въ голов Глинки.

— ‘Темы-то {Тема, т.-е. музыкальная мысль. . Т.} останутся тже’, говаривалъ онъ своеобразнымъ ему языкомъ, ‘и покрой сарафана или кафтана останется тотъ же, но ужъ, что касается до прочихъ другихъ украшеній — такъ мое почтеніе! По этой части скупиться ужъ не станемъ! ‘

Слова эти я слышалъ въ конц 1832-го года, т.-е. тогда, когда громадные планы о національной оперной музык находились у М. И. только еще въ зародыш, такъ сказать, но онъ сдержалъ слово, и дйствительно не ‘поскупился’, такъ какъ ‘Жизнь за Царя’ и ‘Русланъ’ представляютъ до сихъ поръ неисчерпаемыя сокровища всхъ возможныхъ контрапунктическихъ, ритмическихъ и гармоническихъ ухищреній….

Вспоминаю, между прочимъ, слдующій довольно любопытный фактъ:

Однажды, засидвшись поздно вечеромъ на балкон Albergo del Pazzo, любуясь громаднымъ бломраморнымъ соборомъ, освщеннымъ яркою луною и вдыхая съ наслажденіемъ мягкій бархатный воздухъ (эпитеты эти принадлежатъ Глинк) осенней миланской ночи, мы разговорились о возможности выраженія звуками различныхъ душевныхъ настроеній.

Надъ головами нашими на прозрачно-голубомъ неб плылъ яркій мсяцъ, а подъ ногами скользили, шуршали шелковыми платьями и лепетали черноокія миланки.— Безпредльный сводъ небесъ и бломраморный соборъ, съ цлымъ полчищемъ изящныхъ статуй, представляли конечно несравненно боле грандіозное зрлище, чмъ скользящія у ногъ нашихъ черноокія миланки, а между тмъ поэтическіе наши помыслы обратились къ симъ послднимъ.

— ‘Хорошо было бы’, заговорилъ Михаилъ Ивановичъ, ‘написать нчто въ род баркаролы на слдующую тему: мсяцъ пронизываетъ лучами небольшую комнату, ну хоть въ уровень съ нами (въ третьемъ этаж). Въ глубин, на блоснжной постели, покоится молодая, красивая итальянка. Шелковистые, густые черные ея волосы размтались и покрываютъ плечи и грудь — но не совсмъ! (и Глинка подмигнулъ). Красавиц не то, чтобы душно — а такъ себ, очинно пріятно — и нга и страсть просвчиваютъ у нея въ каждой жилк…. А, какъ ты думаешь? Вдь все это какъ есть можно выразить въ музык’.

Я расхохотался! ‘Ну конечно — отвчалъ я — и луну и черные волосы, все это цликомъ можно изобразить звуками!’

— ‘Не говори пустяковъ’, внушительно возразилъ М. И., ‘черные волосы сами по себ, но вотъ душевное-то настроеніе, производимое подобнымъ зрлищемъ — вотъ это-то, говорю я, цликомъ можно выразить музыкою’.

Разговоръ на этомъ и окончился.— Вскор мы разстались, я похалъ въ Неаполь, а Глинка остался въ Милан.— Съ той поры мы стали переписываться и эта переписка продолжалась нсколько мсяцевъ. Я не привожу здсь писемъ Глинки, потому, что кром горячихъ дружескихъ изліяній, въ нихъ нтъ ничего особенно интереснаго въ художественномъ отношеніи, между прочимъ, въ одномъ изъ этихъ писемъ, мсяца два спустя посл моего отъзда изъ Милана, Глинка писалъ: ‘А помнишь ли нашъ разговоръ на балкон? Я стою на своемъ — и непремнно передамъ звуками, если не самую картинку, то впечатлніе, производимое подобною обстановкою’. Это меня подзадорило и я, припоминая все сказанное въ то время, попробовалъ осуществить мысль поданную Глинкою.— Мн подвернулись французскія слова: ‘Dans sa course brlante. Ah! que la nuit est lente’, который хотя и не совсмъ подходили подъ , данную тему, но въ общемъ смысл выражали приблизительно ту же мысль.

Вообразите же мое удивленіе, когда, возвратясь въ Россію два года спустя, я нашелъ уже напечатаннымъ извстный романсъ или врне баркаролу Глинки: ‘Венеціянская ночь’. Это не только тотъ же размръ, но въ первой фраз та-же тональность и та-же мелодія, нота въ ноту, за исключеніемъ окончанія фразы {And.: quasi Allegretto.

}. Странное, непонятное это совпаденіе я приписываю глубокому впечатлнію, которое произвели на меня слова Глинки — иначе объяснить это невозможно.— Возразятъ можетъ быть, что въ романс ‘Тихо Брента протекала’ нтъ ни ‘черныхъ волосъ’, ни ‘луны’.— Это правда, но характеръ этой баркаролы совершенно соотвтствуетъ тому настроенію духа, въ которомъ мы находились оба, и Глинка, и я, въ то время, когда бесдовали на балкон Albergo del Pazzo.

IV.

…..Возвратясь въ Петербургъ, въ конц 1834-го года, я засталъ М. и. погрузившагося уже, по его выраженію, по саму-ю маковку въ музыкальное творчество.

Либретто ‘Жизнь за Царя’ не было еще написано, но планъ оперы выработанъ былъ уже вполн, большая часть мелодій, съ контрапунктическою ихъ разработкою, и предполагаемою оркестровкою записаны въ особую тетрадку.

Въ этотъ періодъ времени мы рже видлись съ Мих. Ив., оставаясь однакожъ въ прежнихъ дружескихъ отношеніяхъ. Причиною этого разъединенія, я полагаю, были слдующія обстоятельства: во-первыхъ, въ то время Глинка углубился въ творчество задуманной имъ оперы, во-вторыхъ, тогда начался уже романъ его съ Маріею Петровною (романъ окончившійся столь печально), и наконецъ съ своей стороны, я неожиданно попалъ въ то время въ самыя высшія придворныя сферы и вращался совершенно въ другомъ кругу. Я позволю себ нсколько распространиться на этотъ счетъ, такъ какъ въ воспоминаніяхъ моихъ объ этой эпох жизни выразится сочувствіе блаженныя памяти государыни императрицы Александры едоровны къ развитію и преуспянію вокальной музыки.

Двоюродныя мои сестры, графиня Фикельмонъ (жена тогдашняго австрійскаго посла) и графиня Е. Ф. Тизенгаузенъ (фрейлина ея величества {Дочери Елисаветы Михайловны Хитрово, рожденной Кутузовой-Смоленской, бывшей въ первомъ замужств за графомъ Тизенгаузеномъ. . Т.}), распространили при двор слухъ, что возвратясь изъ Италіи, куда я здилъ, по словамъ ихъ, для усовершенствованія въ искусств пнія, я сдлалъ будто бы большіе успхи и привезъ оттуда множество романсовъ собственнаго сочиненія. Въ сущности, въ Неапол я предпочтительно занимался изученіемъ теоріи музыки подъ руководствомъ знаменитаго контрапунктиста Раймонди. Впрочемъ, я дйствительно написалъ тамъ нсколько романсовъ и распвалъ ихъ довольно удачно тмъ теноровымъ голосомъ, о которомъ М. И. съ похвалою отзывается въ первой части своихъ записокъ.

Хотя я зналъ отъ двоюродныхъ моихъ сестеръ о распространяемыхъ ими слухахъ, но весьма удивился, получивъ однажды приглашеніе отъ министра двора, князя Петра Михайловича Волконскаго, явиться къ нему на вечеръ. Повсточный лакей объяснилъ мн, что вечеръ этотъ удостоенъ будетъ посщеніемъ высочайшихъ особъ. Признаться сказать, что приглашеніе это встревожило мшя не на шутку.

Прихавъ въ назначенный часъ въ зимній дворецъ, на половину министра двора, я узналъ, къ величайшему моему смущенію, что въ тотъ же вечеръ будетъ пть знаменитая въ то’ время пвица Гейнефетеръ. ‘Heinefetter’, именующая себя, неизвстно почему, уменьшительнымъ русскимъ именемъ ‘Катинька’, была женщина солидная, одаренная огромнымъ, звучнымъ голосомъ. Въ этотъ вечеръ пла она боле часу и все громогласныя пьесы, какъ-то: арію ‘Агаты’ изъ Фрейшюца, ‘Егіknig’ Шуберта и многія другія, и пла ихъ, должно сказать, отлично.

По окончаніи утвержденной для Гейнефетеръ программы, государыня императрица подозвала меня къ себ. Я чувствовалъ, что настала минута испытанія, т.-е., что отъ меня потребуютъ исполненія одного изъ романсовъ, не въ мру расхваленныхъ моими доброжелательницами, и признаюсь, что приближался къ государын съ сердечнымъ замираніемъ. Но въ высшей степени благосклонное и даже привтливое обращеніе ея величества ободрило меня. Вслдствіе этого я довольно смло подошелъ къ фортепіано, но вновь сильно сконфузился по случаю слдующаго обстоятельства. Государъ императоръ, не предупрежденный вроятно о желаніи ея величества, всталъ съ своего мста по окончаніи программы, начертанной для Гейнефетеръ, а за государемъ встали, конечно, и вс присутствовавшіе. Я не зналъ, на что ршиться: ссть за фортепіяно, когда самъ государь и весь дворъ остаются стоя, я полагалъ неприличнымъ, а вмст съ тмъ неловко, казалось мн, ослушаться государыни императрицы. Ея величество разршила мое недоумніе, приказавъ поставить свое кресло возл самаго фортепіано и пригласивъ меня спть что-нибудь неотлагательно. Такимъ образомъ, первый сптый мною романсъ, вс присутствующіе, за исключеніемъ императрицы, прослушали стоя, и это имло, признаюсь откровенно, весьма неблагопріятное вліяніе на твердость моего голоса. Я проплъ этотъ романсъ (какой-то простенькій, ничтожный романсъ) дрожащимъ голосомъ, невнятно выговаривая слова, и во время пнія отчетливо сознавалъ, что я произвожу на слушателей весьма неудовлетворительное впечатлніе. Ея величество замтила мое смущеніе и попросила государя императора на время удалиться въ другія комнаты. Когда зала опустла, и возл фортепіано остались только государыня императрица, великія княжны Марія и Ольга Николаевны и виновницы моего при двор присутствія, двоюродныя мои сестры, я ободрился и кажется удачно проплъ, особенно зарекомендованный моими доброжелательницами романсъ: ‘La jalousie’ {Романсъ этотъ не былъ напечатанъ. . Т.}. Исполненіе этого романса ршительно изгладило невыгодное впечатлніе, произведенное первымъ романсомъ, и съ этого достопамятнаго для меня вечера я очень часто, въ теченіи многихъ годовъ, пвалъ по цлымъ вечерамъ у государыни императрицы. Случалось, что по приказанію ея величества, .я садился за фортепіано въ девять часовъ и не покидалъ его вплоть до ужина, т.-е. до одиннадцати.

Поощренный благосклоннымъ сочувствіемъ къ вокальной музык государыни императрицы, я писалъ романсъ за романсомъ, и нердко писалъ ихъ на слова, указываемыя ея величествомъ. Мсто мое за фортепіано занималъ иногда графъ Михаилъ Юрьевичъ Віельгорскій, но репертуаръ его былъ весьма ограниченъ. Сколько я помню, онъ пвалъ только три романса, собственнаго его сочиненія ‘Pour la premire fois’, ‘Любила я’, и ‘Воронъ къ ворону летитъ’. Въ сущности, у графа голоса не было, и притомъ же онъ сильно картавилъ, упирая на букву эръ, — но плъ онъ съ большимъ выраженіемъ, и былъ вообще, какъ это свидтельствуетъ Глинка, отличный музыкантъ. Однажды, это было года три посл перваго моего дебюта при двор, графъ прислалъ мн записку слдующаго содержанія {Записка была написана по-французски, но я полагаю излишнимъ передавать ее здсь въ оригинал. . Т.}:

‘Любезный другъ! Государыня императрица изъявила желаніе имть на прилагаемыя слова подходящую музыку. Третій день я ломаю себ голову надъ этими виршами и ничего путнаго придумать не могу. Это происходитъ оттого вроятно, что я не питаю особеннаго вкуса къ сладкимъ стишкамъ, мн нужно что-нибудь по-забористе. Неудастся ли теб сладить съ этою поэзіею? Попробуй счастье, и если удастся, то привози съ собой сегодня на вечеръ, ибо государыня желаетъ имть музыку на эти слова — въ скорйшемъ времени’.

Я написалъ музыку на романсъ: ‘S’il avait su, quelle me il a blesse’ {Романсъ этотъ также не былъ напечатанъ, . Т.} и въ тотъ же вечеръ представилъ его государын. Хотя музыка, написанная мною на эти слова, была, признаться сказать, довольно ничтожная, но графъ Віельгорскій подхваливалъ ее, и государыня императрица приняла ее весьма благосклонно. Съ этого вечера, романсъ этотъ причисленъ былъ къ репертуару любимыхъ ея величества пьесъ.

Эта эпоха моей жизни оставила во мн неизгладимыя и неисчерпаемыя воспоминанія, но я ограничиваюсь двумя эпизодами, свидтельствующими о благосклонномъ сочувствіи покойной государыни императрицы къ вокальной музык.

Пока я вращался въ высшихъ придворныхъ сфрахъ, распвая мелкіе, разнокалиберные (по музыкальному стилю и по направленію) романсы, Михаилъ Ивановичъ Глинка воздвигалъ себ мало по малу, въ тиши и уединеніи, прочный, незыблемый памятникъ, исписывая ежедневно по нсколько страницъ партитуры ‘Жизнь за Царя’.

‘Работа шла успшно’, говоритъ онъ (стр. 63, т. I ‘Русской Старины’)— всякое утро сидлъ я за столомъ и писалъ по шести страницъ мелкой партитуры, той самой что у Энгельгардта’.

Черновая партитура эта, по счастью сохранившаяся, верхъ совершенства и съ вншней матеріальной ея стороны.

‘Написана она почти безъ помарокъ, съ необыкновенною отчетливостью и даже, можно сказать, изящно, потому что не только каждая четверть находится подъ соотвтствующею ей четвертью во всхъ партіяхъ, но каждая точка и даже двойная точка въ двувязныхъ нотахъ поставлены на своемъ мст, и равняются, такъ сказать, по ранжиру. Для нашего брата — музыканта — просто загляднье!’

Слова эти написаны были мною въ 1854-мъ году, при подробномъ разбор оперы ‘Жизнь за Царя’.

Читайте также: