Воспоминания русского путешественника о Вест-Индии, Калифорнии и Ост-Индии, Ротчев Александр Гаврилович, Год: 1854 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 110 минут(ы)

А. Г. Ротчев

Воспоминания русского путешественника о Вест-Индии, Калифорнии и Ост-Индии.

Ротчев А. Г. Воспоминания русского путешественника. Сост., предисл. и примеч. М. Ш. Файнштейна.— М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1991. (Рассказы о странах Востока).

Пропущенная глава добавлена по: Отечественные записки. 1854, т. 94

Панама, январь 1852

Когда испанцы овладели Мехикою [Мексикой]¹ и свет христианства стал разливаться по скромным, тростниковым хижинам индейцев, жил близь гор Сьерра-Мадре, в деревушке Навидад, благочестивый католический священник. Он деятельно занимался спасением душ паствы своей, много читал и жил скромными средствами, которые ему давал приход. Был у него в услужении молодой индеец, уроженец Потозы [Потоси], который иногда ходил от падре в гости к своим родственникам. Однажды падре, после обедни, увидел на скромном столике своем блещущий песок в небольшой, плетеной корзинке, на это он не обратил особенного внимания. Вскоре пришлось ему писать письмо к одному из своих приятелей в Мехике [Мехико]. Письмо свое он засыпал блещущим песком, стоявшим на столе. Индейцы очень любили духовного отца своего и внимательно смотрели за его привычками, стараясь ему угодить во всем. Видя, что падре нашел такое употребление светлому песку и что он сыплет его на таинственные знаки, стали являться к нему чаще, и, наконец, почти всякий, приходивший беседовать со священником, приносил ему и щепотку песку.

Приятель, к которому было написано письмо, видно, знал минералогию. В ответе, присланном к падре, он говорил: ‘Верно, ты очень богат, что посыпаешь письма свои золотым песком’. Вот тогда только падре смекнул, в чем дело. Он стал расспрашивать, откуда этот драгоценный песок носят ему индейцы? Но узнать эту тайну было нелегко, а между тем ему продолжали приносить любимый дар. Падре был этим недоволен и непременно требовал, чтоб ему показали дорогу к тому месту, где они добывали песок. В том убеждении, что золото и серебро всегда открывались белыми на пагубу индейцам, долго они не хотели исполнить желания падре, наконец сказали ему: ‘Падресито! мы тебя так любим, что, пожалуй, отведем на то место, где добываем этот песок, но с тем, чтоб ты позволил завязать себе глаза’. На это условие падре согласился. Индейцы на носилках принесли его в горы. Они пришли к пещере, из которой бил ручей. В пещере ему развязали глаза. Все богатства Аравии и Индии не могли сравняться с тем, что он видел: перед ним горели самородки, и сам он ходил по золотому песку. Поражен был падре и предался золотым мечтам. Из этих обольстительных мечтаний вывел его грубый голос одного из провожатых: ‘По любви нашей к тебе мы сделали то, чего тебе хотелось, бери же отсюда столько, сколько можешь забрать… хоть все! но уж в другой раз мы тебя сюда не принесем!’ Напрасно падре просил и приказывал. Наконец, проводники его, забрав столько золота, сколько могли унести из этой пещеры, завязали падре глаза и пришли с ним обратно домой.

Падре догадался и уладил дело иначе. В то время, как индейцы несли его в деревню, он сыпал по дороге свои четки. Впоследствии по этим зернам белые добрались до сокровищных залеганий Потозы.

Я передаю эту легенду так, как слышал ее здесь. А вот другое предание, в котором один из первых открывателей Америки, Васко Балбоа², играет важную роль. Около 1512 года он управлял провинциею Дариэнскою. Однажды солдаты его поссорились между собой, собирая от индейцев дань золотом. Молодой кацик, увидя это, ударом кулака опрокинул весы, на которых Балбоа весил дорогой металл.

‘Если вы затем пришли сюда, чтоб ссориться и буйствовать на чужой стороне, то ступайте за мной: я приведу вас в такую землю, где и пьют и едят из золотых сосудов, где золота больше, нежели у вас железа’.

Изумленный Балбоа и его товарищи узнали от кацика, что земля эта лежит на полдень, что до нее шесть солнцев, то есть шесть дней ходу, и что, дойдя до нее, увидят они неизвестное им море.

Вот эти слова впервые навели европейцев на воды Тихого океана и на золото Перу.

Балбоа немного думал, не терял времени, с предприимчивостью, обозначавшею ту эпоху, он отправился от берегов Атлантического Моря, взяв с собою сто восемьдесят испанцев и тысячу индейцев. Он преодолел все трудности пути и невредимо прошел через поколения враждебных туземцев. Вид безбрежного моря, еще никогда не представлявшегося двору человека образованного, вполне вознаградил его. Он в умилении благодарил Всевышнего за такую благость. Как христианин, он молился, как рыцарь, вошел до пояса в волны моря, во всеоружии, будто готовый на сражение, и громко объявил, ‘что он берет во владение этот второй океан, со всем, что в нем находится, во имя короля кастильского и арагонского, что это право владения он готов защищать мечом и копьем против христиан и неверных’ (con su lanza у su espada). В заливе Сан-Мигуэле впервые раздались слова эти.

Спустя четыре года после открытия Нового Океана³ преемник и враг Балбоа {Интересные подробности о жизни Балбоа находятся в сочинении Квинтона [Кинтаны] и Ирвинга Вашингтона⁵. (Примеч. авт.).} основал Панаму⁴, в семидесяти милях от Сан-Мигуэля в NO.

С той поры Панама стала складочным местом для европейских товаров и драгоценных металлов Южной Америки, она стала рынком для расторжки между Старым и Новым Светом, к этим местным выгодам Панамы присовокуплялись жемчужные ловли, и долгое время панамский жемчуг составлял весьма важную ветвь промышленности, хоть и уступал ост-индскому.

Панама долгое время представляла великолепный вход в те земли, куда корысть, жажда славы и золота привлекали толпы выходцев. Роскошь и неимоверное богатство жителей Панамы вошли в пословицу и возбудили алчность дерзких пиратов, которые в XVII столетии объявили непощадную войну испанско-американской монополии — я говорю о буканьерах и флибустьерах⁶.

Между тем благоденствие Панамы исчезало вместе с громким именем морских разбойников. Испания вела свои сношения с Перу и Чили, огибая мыс Горн или посылая корабли свои в пролив Магеллана. Узенькая полоска земли, разъединяющая два океана, утратила коммерческий вес. Вымощенная дорога, проложенная испанцами от Горгоны и Крузеса [Крусеса] до Панамы, еще доныне очень заметная, исчезла под силою тропической растительности. Панама была совершенно забыта. Даже путешественники и самый Гумбольдт⁷, неутомимо искавшие возможности соединить каналом два океана, не удостоили заброшенного города своим посещением, а между тем прежние посетители Панамы говорят, что таких высоких зданий, церквей и монастырей не было во всей Вест-Индии.

В непробудном, мертвенном сне оставалась Панама до 1840 г., когда предприимчивый Вильврейт учредил пароходное сообщение между Европою, Чилийскою Республикою, Боливиею и Эквадором, но этот ежемесячный транзит, как гальванический аппарат, как удар вольтова столба, приводил только в содрогание безжизненный труп Панамы: на новую жизнь, на блестящую будущность вызвала ее Калифорния.

Панама теперь похожа на змею, обновившую свою кожу: это обновление заметно на каждом шагу. Дома старой испанской архитектуры, церкви в стиле мавританском, обширные монастыри, крепостные стены с огромными пушками — представляют развалины, из которых ныне возвышаются еще, как привидения, другие разбросаны, как белеющие кости. Напрасно воображение силится создать из них целое: развалины эти, обломки, заросшие, покрытые роскошною тропическою растительностью, вы непременно отнесете к первой эпохе христианства, если не вспомните истории и не примете в расчет климата. Но десять лет под небом тропиков делают такие превращения, которые едва ли возможны векам в других широтах, при дождях менее обильных.

Не одни ползущие растения, не одни кустарники прорезают камни, пускают корни в плитах строений: иногда из расщелин старой стены глаз наш поражен стройною пальмой в тридцать футов, которая балансирует в воздухе, словно ловкий акробат. Так природа набрасывает свой зеленеющий покров, одевает в молодое платье здешнюю старость, над которою тем более задумаешься, что она рановременна.

В Панаме возрождение везде сталкивается с разрушением: здесь истинный мертвый или умирающий город, там город космополит, уж сильный в колыбели. Лавки, заваленные товарами, беспрестанное движение, торговая деятельность, звуки разных наречий, одновременно поражающие слух, корабли, пароходы, приходящие из дальних земель или идущие в гавани,— вот свидетели возрождения. Из семи тысяч жителей, прозябавших в Панаме, народонаселение быстро возросло до тридцати тысяч, и эта цифра не остановится долго.

Калифорнские выходцы то возвращаются в Европу и в Соединенные Штаты, то идут в Калифорнию. Они идут партиями в две и три тысячи. Множество гостиниц устроено в Панаме для этого переходного народонаселения, по большей части их содержат северо-американцы. Эти гостиницы почти всегда набиты путешественниками: в каждой комнате человек по 10 и по 12-ти. Мне пришлось жить в тесной комнате, где было шесть кроватей.

Что это была за комната! Боже милосердный! пол прогнил, штукатурка по стенам буграми, почернелая от паутин и пыли, под тяжестью лет согбенный потолок, парусина, натянутая на деревянных крестах, представляла кровать, стол, шатающийся от слабости, и два стула, обтянутые кожею, вероятно, позабытые флибустьерами в XVII столетии. Этот приют пришлось мне делить в продолжение двух недель с крысами, мошками всех родов, пауками большего и малого размера, тараканами и разнородными ящерицами, не считая скорпионов, стоножек и глазу невидимых niguas {Нигвы (исп.).}.

Последнее насекомое — сущий бич тропической Америки. Нигва впивается в кожу, проникает в поры, угнездивается под ногтем, только через несколько часов она докладывает о своем присутствии невыносимым зудом. Больное место пухнет, краснеет и обращается в ядовитую рану. То же самое насекомое, под названием bischy, я часто видал в Бразилии, в Рио-Жайнеро [Рио-де-Жанейро]. Она — едва ли не главная причина болезни, известной под именем elephantiasis {Слоновая болезнь (лат.).}, так часто свирепствующей между неграми. Я сам испытал укушение нигвы со всеми последствиями: почувствовав сильный зуд в пальце ноги моей, я полагал, что муха или комар укусили меня. На другой день утром я очень испугался, увидев на пальце воспалившуюся рану и большое черное пятно. Я думал, что мне придется расстаться с пальцем, тут в голову мне пришла операция и даже смерть. Я пошел к доктору. На дороге молодая, бойкая мулатка, стоявшая у дверей своей лавочки, в которой она торговала разными напитками, спросила меня, куда я так тороплюсь.

— Если б ты была доктор, я бы отвечал тебе,— сказал я.

— Quien sabe? как знать? я, может быть, докторша (una doctora).

— Ну, коли ты докторша: посмотри мою ногу.

Сняв башмак с моей ноги, она громко закричала:

‘Это нигва! Хотелось бы мне иметь столько унций золотых, сколько нигв я вынула на моем веку. Хотите, я вылечу и вас’.

Мне всегда нравились женщины-лекарки, и я тотчас же согласился. Докторша моя взяла иглу, проколола с большою ловкостью черное пятно и вытащила из раны род пузырька.

В этом пузырьке было насекомое, с многочисленным своим родом и племенем, образовавшимся в моем закожье. Необыкновенную плодовитость чуть не микроскопического животного можно причислить к одной из замечательнейших странностей, которыми так богата природа.

К чему это бесчисленное размножение вредного насекомого? Отчего этот инстинкт, стремление распложаться под кожею человека? На эти вопросы наука не отвечает, а между тем нельзя же и не сделать их.

Осталось большое углубление в том месте, где была нигва. Мулатка наполнила его золою от сигарки.

— Смотрите, сеньйор, не мочите по крайней мере три дня ноги вашей, не то сделается (tetanos) воспаление — и вы умрете.

Только через неделю ранка затянулась.

Nigua (pulex penetrans, по Линнею⁸) есть род блохи, по-французски простонародно — chique, по-английски — jiger, в особенности она водится во множестве на сахарных плантациях. От неимоверного размножения яичек ее может произойти антонов огонь, что и было с одним туристом, который вздумал вывезти любопытное насекомое в ноге из Америки в Европу, через две недели ногу надо было отнять. Это не выдумка.

Натирание маслом употребляется как предохранительное средство от этого вредного насекомого.

На скорпионов и стоножек я жаловаться не могу. Ложась в постель необходимо вытряхать простыни, то же самое должно делать, надевая сапоги. В Панаме я не слыхал, чтоб укушение скорпиона было смертельно (Scorpio americanus, Lin.) {Американский скорпион, по Линнею (лат.).}. От укушения его есть успешное народное средство: режут пополам луковицу, одну половинку прикладывают к ранке, другую съедают. Между ужалением скорпиона и осы я разницы не вижу.

Укушение сколопендры (scolopendra) производит большее воспаление, даже бывает лихорадка, но от употребления самых простых средств болезнь проходит. На уязвленном месте сколопендра оставляет следы своих лапок. Этот черный след остается и после воспаления, он происходит от извержения насекомого.

Я делал опыт над скорпионом, обкладывая его в кружок горячими угольями, но никогда не видел, чтоб он сам умерщвлял себя. Этот опыт, подтвержденный фактом, был бы до чрезвычайности важен для науки. Он доказал бы, что в творении не одному человеку предоставлена воля.

Самоубийство скорпиона, как поэтический вымысел, повторяемый в народных преданиях, быть может, не басня. Способность змеи привести птичку в неподвижность, так сказать, в обомление от одних глаз змеи, долго считалось выдумкою, но теперь об этом явлении спора нет. В глазах змеи есть сила магнитизма. Птичка не падает ей прямо в пасть, но, окованная взглядом, легко становится добычею змеи. Напрасны крики и усилия улететь при приближении гибели. Скорпион пожирает охотно своего товарища {Известный натуралист Карл Дервен⁹ в путешествии своем вокруг света говорит, что он сам видел, как один скорпион ел другого. (Примеч. авт.).}. Мне случалось видеть штукарей, которые, пустив скорпиона на ладонь, подставляли свой язык отвратительному насекомому. Вся штука состояла в том, что язык фокусника был в это время в беспрестанном движении.

Разные разряды мошек и комаров, mosquitos, sancudos, здесь не столько ядовиты и вредны, как в северных климатах. Их никак нельзя сравнить ни в количестве, ни в качестве с нашей сибирской мошкой, от которой нет житья ни людям, ни животным. Здесь нет никакой надобности ходить в волосяных сетках и вооружаться курящеюся головнею, без которых трудно обойтись в сибирской тайге. Укушение тарантула здешнего столько же не опасно, как укушение скорпиона.

Крыса Южной Америки гораздо больше европейской. Иногда крыса здесь величиною с кошку, и мне самому не раз случалось видеть кошек полурастерзанных крысами.

В Панаме крыс неимоверное множество. Мне здесь приходила в голову легенда о германском епископе, съеденном мышами. Панама не представляет таких примеров, но одна хорошенькая панаменка, барышня, рассказывала мне, что крыса ночью укусила ее за нос и что долго язвинка не сходила. Она очень смеялась, когда я завидовал этому ночному посетителю и говорил, что, на его месте, выбрал бы не нос, а хорошенькие губки.

Я с удивлением смотрел на аккуратность крыс моей комнаты: постоянно в 10 ¹/₄ часов вечером они являлись из подполья, тихо проходили в соседнюю комнату и через десять минут снова возвращались ко мне. В продолжение целой недели, с часами в руках, я с любопытством наблюдал эту необъяснимую точность: несмотря на то, что колокола башенных часов панамского собора пребывали в упорном молчании, мои посетительницы знали непогрешимо время.

Принимая в соображение ту пользу, которую имел я от изучения естественной истории в Панаме, я должен был согласиться, что плата за постель мою была невысока: я платил по два испанских пиастра в сутки (около 3 р[ублей] сер[ебром]), обед во французском шинке стоил 4 пиастра с бутылкою вина, которое пьете вы, или нет, все-таки ставится в счет. Несмотря на раззолоченный билетик и пробку, вино это всегда просилось в кандидаты на уксус. Но лишь бы пойло было красно, северо-американец пьет его за ‘Ciaret’ {Кларет, французское вино (франц.).}, точно так, как всякую шипучку он пьет за шампанское. От учащенного приема brandy {Брэнди (англ.).} он становится невзыскателен и пьет за вино то, что и рядом с вином не стояло.

Карта ресторана не отличалась ни обильностью, ни разнообразием. Часто за обедом не было рыбы, хотя залив очень богат рыбою, самое слово Панама на языке дариэнских индейцев значит ‘много рыбы’. Дюжина устриц, таких же маленьких, как ост-индские, но далеко не так вкусных, стоют пиастр. Перуанский картофель в обилии являлся на столе. Мясо, как везде в тропиках, нежирно и сухо, дичи в полях множество, но на столе она являлась редко. Эти недостатки происходят от того, что рынок панамский еще не стал, так сказать, в уровень с потребностью.

Прачке моей я платил по шести пиастров за дюжину штук белья, то есть около 8¹/₂ р[убля] с[еребром], и, сверх того, строго должен был смотреть, чтоб на место моих полотняных рубашек не являлись бумажные.

Я боюсь наскучить этими мелочами, но говорю подробно затем, чтоб дать понятие, как трудна жизнь в таком месте, где летаргическое усыпление так резко сменяется лихорадочною деятельностью.

В Панаме труппа актеров дает по несколько раз в неделю представления. В городе и окрестностях по воскресеньям бывают балы. Женщины являются на этих балах в роскошных туалетах, и в живописных танцах проявляется вся прелесть, которыми природа так щедро наделила их.

В женщине панамской вы видите индейское, испанское и африканское начало. Черты их классически правильны, цвет кожи — словно чищеная медь. В глазах заметны порывы страсти, чувственности. Черные, по большей части короткие, до плеч, волосы так густы, что от них значительно увеличивается объем красивой головы, они вьются не в локонах, но волос к волосу. Здешние женщины очень редко носят косы, почти всегда вы увидите их в этой натуральной прическе. Их шеи, будто лебединые, конечно, не по цвету, а по формам, сливаются с роскошными плечами, от которых спускаются стройные тальи, не нуждающиеся в стеснительных мерах корсета. Вообще панамские красавицы отличаются маленькою ножкой.

Дамы почти всегда в кисейных цветных платьях и в креповых шарфах — понятно, что этот костюм не скрывает ни форм, ни красоты панамских женщин. На бале или в театре они, так сказать, горят в золоте: американские монеты в 5, 10 и 20 пиастров надеваются в виде диадем, ожерелий и браслет. Нитки жемчуга и кораллов чрезвычайно эффектны на смуглом теле, в таком случае все пальцы унизаны перстнями и кольцами.

Золотые изделия процветают в Панаме: все произведения Европы в этом роде находят здесь выгодный сбыт, кроме того, множество золотых вещей делаются из золота, добываемого в провинции Чоко, находящейся близь Дариэнского Перешейка. В особенности хорошо здесь выделывают цепочки. Жемчуг ловится в самом заливе Панамском, иногда простые крестьянки выносят его на рынок.

Часто можно встретить женщину босиком, в рубашке, а в браслетах и золотых серьгах. Под тропическим небом роскошь необходима как воздух, мне кажется, женщина здесь прежде всего кокетка.

Вид панамской женщины часто рисовал в моем воображении тип Клеопатры¹⁰. И что ж? На каждом шагу вы видите здешних красавиц за лавкой, перед которой они торгуют водкой и разными напитками. В каждой улице множество таких шинков, почти всегда набитых выходцами со всех сторон земли.

Панамские шинки и в глубокую ночь открыты, только ночники их освещают городские улицы. Вечером все нечистоты выбрасываются перед домами. Такое неряшество, естественно, способствует к развитию болезней. Один раз в неделю, кажется в субботу, можно видеть двух-трех скованных преступников под надзором cabo {Капрал (исп.).}, лениво убирающих все, что сваливается среди дороги. Лучше их исполняет это дело тропический ливмя-льющийся дождь. Отвратительная привычка выметать все на улицу существует во всех южно-американских городах, исключения весьма редки. Должно надеяться, что англо-саксонское племя истребит этот обычай, затем, что племя это, где бы ни ступало, выпускает застрельщиками цивилизации: водопроводы и журналы. В Сан-Франциско и других золотопромышленных городах Калифорнии везде на улицах валяются шляпы, сапоги, одеяла {Это странное явление я считаю необходимым объяснить. Северо-американец выходит в дальний путь, так сказать, в чем он был. Лишнего платья, обуви, белья он не берет, с небольшою сумкою переходит он громадные пространства. Обувь, платье его износились, истаскалась шляпа — он покупает на первом рынке новые и, переменив костюм, все старое выкидывает на улицу. (Примеч. авт.).} и прочее, но отвратительной панамской нечистоты вы нигде не видите.

Очень часто выходцы, идущие в Калифорнию и обратно, располагаются лагерем на прибрежьях Панамы, потому что гостиницы не могут вмещать эти громадные полчища. Непросыпные пьяницы, шулера к ловкие воры — вот истинная язва Панамы. Часто, их присутствие ознаменовывается буйствами, мошенничествами и кровавыми убийствами.

Я расскажу одно происшествие, случившееся на прибрежьях Чагреса¹¹. Поднимаясь по этой реке, в одном месте, на берегу, я был поражен видом нескольких черепов и разбросанных человеческих костей. Вот какие подробности свидетельствуют эти печальные останки: в одной лодке шли по реке девять немецких эмигрантов, один между ними был слесарь. Его тяжелый ящик с инструментами возбудил корысть гребцов, и в то время, когда усталое семейство, состоявшее из четырех мужчин, двух женщин и трех детей, неосторожно уснуло, все до одного были злодейски умерщвлены, и их-то кости белели на песках Чагреса! Двое из убийц при мне были пойманы и расстреляны по настоянию консулов, остальные убежали. Караваны с калифорнским золотом также неоднократно подвергались нападениям, но всегда безуспешным. Последняя попытка этого рода была тоже в то время, когда я жил в Панаме. На переходе из Панамы в Крусес солдаты, провожавшие караван, среди белого дня были атакованы, два погонщика смертельно ранены, и, в суматохе, разбойники отрезали одного вьючного мула с драгоценною ношею. В это время: подоспела партия путешественников, разбойники разбежались, но высланным от губернатора взводом солдат трое были пойманы. Они и товарищи их все были североамериканцы. Один из пойманных оказался доктором медицины из Нового Орлеана.

Любопытный факт, что туземцы никогда не принимают участия в важных преступлениях, совершающихся на перешейке. Украсть, стащить — их дело, но на преступление более значительное они не решаются.

За готическими городскими воротами Панамы тотчас же является природа, затонувшая в тропической растительности. Дороги в темных пальмовых аллеях извиваются в различных направлениях. Одна из них выводит в американскую гостиницу ‘Coco-grove’ {‘Кокосовая роща’ (англ.).}. Я очень сожалею, что не в ней провел мою двухнедельную жизнь в Панаме. Другая тропинка ведет до Campo Santo, кладбища городского — это обширное поле, обнесенное стеною весьма толстою, в стену укладываются гробы зажиточных людей, в землю кладут остальной люд. Каждые три года родственники должны вносить деньги за места в стенах кладбища, в противном случае гроб, без церемонии, вынимают из склепа и сваливают в угол, в кучу, которая предается самому небрежному сожжению!.. полуистлевшие трупы, еще носящие лохмотья одежды, в раскрытых гробах ждут долго этого сожжения… меня испугало такое неуважение к смертным останкам! Между тем в городе почти непрекращающаяся служба в часовнях и церквях, непрерывный звон колоколов, дикие напевы коленопреклоненных мужчин и женщин на улицах пред входами в часовни, с аккомпанементом барабанов, дудок, скрипок, контрабасов и пр. Представьте же себе страшную картину в этой обители смерти на фоне восхитительнейшей зелени! Кругом пальмы, манго, кокосы — вся тропическая природа со всеми ее волшебствами. В город я возвращался после заката солнца, куда ни кинь глаза — в кустарниках и траве мелькают и вьются огоньки — это мириады блещущих насекомых. Заметив издали огонек больше других, я подошел к нему: то был огромный жук, он горел огнем, о котором я говорю. Индейцы в темные ночи употребляют это насекомое вместо фонаря.

В Панамском заливе группами раскиданы живописные острова. Между этими вечно зеленеющими изумрудами самый большой — Табога. Буканьеры звали этот остров ‘очарованным’, ныне это имя ему нейдет. Если хотите сохранить о нем поэтическое воспоминание, посмотрите на него издали. Хорошая пристань и превосходная вода, которых нет в Панаме, совершили то превращение, о котором я говорю. Компании английских и северо-американских пароходов выстроили здесь магазины для угольев, а суда запасаются провизией и водой. Толпа матросов, дребезжащая на языках всех пяти частей света, привилась к туземному народонаселению, и в жилище покоя и невинности, как представляли Табогу прежние путешественники, эта толпа принесла все пороки и сор так называемых образованных обществ.

Вместо бамбуковых хижин, покрытых пальмовыми листьями, здесь выстроился город из парусины и досок, во вкусе северо-американцев. Все эти палатки и барабары растянулись полукругом по берегу живописной гавани. Между американскими лавками и шинками здесь есть две ресторации, одну содержит француз, а другую — немец.

Я отправился к первому и договорился по пиастру в сутки за комнату в квадратную сажень. За три пиастра в день он взялся кормить меня, то есть за ту же самую цену, что в Панаме, я мог жить и в Табоге, но довольно было и одной ночи, проведенной в этом притоне бродяг и буянов.

Действительно, ночь эта мне очень памятна. С вечера я долго не мог уснуть, через тонкую перегородку мне слышен был и стук золота и серебра, которые игроки с разными возгласами бросали по столу, и крупный разговор, часто возвышавшийся до брани. Я уже начинал привыкать к этой оргии, вдруг раздалась адская музыка и какая-то дикая топотня. У немца был бал, скоро он превратился в неистовую вакханалию, матросы подрались за черных и желтых дам своих, град камней посыпался со всех сторон, драка кипела в разгаре на улице. Я встал, зажег свечу и нетерпеливо ждал утра.

На заре мой хозяин уже открыл свой буфет — ‘Ваг тоот’.

— Вы не ложились спать?— спросил я его.

— Нет, в такие дьявольские ночи надо смотреть востро, чтоб дом не зажгли.

— Ну, уж и ночь!.. это ужасно!

— Ничего, вот завтра, в воскресенье, ну, то другое дело, вот завтра я и не расстаюсь с этими приятелями. Без них нельзя.

Хозяин показал мне шестиствольный пистолет (revolver) и огромный нож bowie knife, на котором была надпись ‘California protector’ {‘Калифорнийский защитник’ (англ.).}. И в самом деле, такой протектор необходим для жителя Табога, затем, что здесь гораздо опаснее, нежели на золотых промыслах в Калифорнии.

Не желая сравнивать субботы с воскресеньем, я в то же самое утро возвратился в Панаму. Отсюда до нее три мили. Маленький пароход через час доставил меня обратно в город. Прогулка эта восхитительна. На многих островках заметны вспаханные поля, другие в первобытном состоянии, все чрезвычайно плодоносны.

Я не сожалел о том, что не успел изучить и исследовать этого острова, здесь климатические условия те же, что и в Панаме: так же жарко, так же сыро, те же болезни. Если бывают случаи, что панамские больные вылечиваются в Табого, так то же самое бывает и наоборот, в этом случае есть какая-то взаимность, доказывающая, что поправление здоровья происходит от перемены места.

Наконец, на улицах Панамы стали показываться группы эмигрантов, пришедших на пароходе из Нью-Йорка, этот пароход привез 700 человек. Странное зрелище представляют американские леди в белых, желтых и черных непромокаемых плащах и в длинных коридорообразных шляпках, верхами на мулах, с зонтиками в руках. Тропический ливень не пощадил путешественниц, при самом въезде в Панаму ловкая француженка предлагает у дверей своего магазина новый костюм для путешественников, дамская обувь, платья, дождем избитые шляпки вместе с мужскими нарядами всех видов и сортов, как я сказал, грудами выкидываются на середину улицы или вывешиваются для просушки на верандах, окнах и дверях панамских гостиниц. Два огромных парохода, в 1000 сил каждый, стоят уже несколько дней на рейде, готовые принять эмигрантов. Цены за проезд в Сан-Франциско не постоянны, они зависят от конкуренции стоящих в готовности пароходов и изменяются по нескольку раз в день. Если поторопиться и взять билет за несколько дней до снятия с якоря, вы рискуете передать 25 и 50 долларов. Так, например, один объявляет цену за проезд 200 долларов, а другой 150 и, наконец, третий 125 и даже менее. Нужна особенная сноровка, чтоб взять билет удачно: ‘Vive la concurence!’ {Да здравствует конкуренция! (франц.).}

Смешно смотреть на крикунов, высылаемых от контор: дикими голосами, на разных наречиях, стоя на бочках, на подмостках, они кричат цены своих пароходов, их качества, даже качество капитана, и обещают хорошо кормить и поить пассажиров. Часто эти агенты подхватывают эмигрантов под плечи и, без церемонии, вталкивают в конторы, где раздаются билеты. За второе место на великолепном пароходе ‘North America’ {‘Северная Америка (англ.).} я заплатил 150 долларов (около 214 р[ублей] с[еребром]) с провизией, но без вина. Пароход ‘Норд-Америка’, только что обогнул мыс Горн и готовился в первое плавание к берегам Калифорнии. На пароходе пойдут 900 человек, из них 350 в первых и вторых местах, остальные в третьем (Stirage passengers). Мы должны зайти в San Juan del Sur¹², чтоб взять пассажиров, перешедших из Никарагвы [Никарагуа].

На здешние пароходы нельзя переехать накануне, нельзя и вещей своих отправить заранее: все должно успеть в самый день отправления — можно же себе представить шум и гам пассажиров, собирающихся на пароходе. Какое-то странное передвижение народов перед моими глазами! Словно огромная стая птиц, поднимающихся с ночлега, везде видите общие сборы, слышны крики, шум и гам.

Во время сборов наших стал на якорь пароход с пассажирами из Калифорнии, от возвращавшихся путешественников я узнал, что товары на калифорнских рынках значительно подешевели от чрезвычайного подвоза. Но наем людей все еще очень дорог: опытный прикащик, бухгалтер, commis {Интендант (англ.).} получает 300 р[ублей] сер[ебром] в месяц. Это объясняется тем, что все руки заняты добычею золота. Считают средним числом ежедневную добычу, или выручку, калифорнского работника до 8 и 10 р[ублей] сер[ебром]. Хотя убеждения близки, но мне все еще не верится, и я жадно желаю поверить все, что слышу на самом опыте.

Я проклял панамский рейд и переправу! Три часа выгребали мы на шестерке против беспрестанных шквалов и волнения. Пароход стоял далеко в море, остерегаясь камней у панамских берегов. При каждом порыве chuvasco {Чуваско, шквал, бурный ветер (исп.).} наша шестерка готова была пойти ко дну, к тому же она была перегружена и наполнялась беспрестанно водою. Наконец я пристал к борту, пробитый насквозь дождем и волнением.

Не все отделались так счастливо: иной уронил за борт дорожный мешок, другой — ящик с сигарами, но никто не тужил о потерях: у всех в голове была одна мысль, одно стремление: добраться до Калифорнии. Лихорадочная торопливость северо-американца достойна карандаша самого бойкого карикатуриста. Всякий старался как можно скорее уцепиться за пароходный трап, и по нескольку человек зараз карабкались на него. Иной забавно барахтался длинными ногами в воздухе, уцепись руками за конец веревки, словно в гимнастической зале. Шляпы прыгали со всех сторон, уносимые ветром и морем. Беспрестанно выворачивающиеся зонтики делались похожи на огромные круглые рюмки, и, несмотря на то, хозяева их все-таки продолжали держать их над головами, затем, что в этой давке им нельзя было их выправить, или они не замечали этих превращений. Но мне ли чертить картины, достойные карандашей Щедровского, Тима и Шама¹³?

Пароходное наше общество представляло все сословия: были и адвокаты, и доктора, и негоцианты, и военные, честные работники, и промышленники всякого рода, и посреди этой тесной толпы полдюжины женщин — только не красавиц, зато молоденьких. Большая часть, бросив прежнее звание, прежние занятия, стремилась на промывку золотоносных калифорнских россыпей, не многие надеялись приложить свои знания, способности свои на ином поприще, не исторгая золота из недр земли, их успех был вероятнее. По крайней мере двадцать наречий раздавались на палубе парохода — какое поле для полиглота и этнографа!..

Коста-Рика. Из С. Хуан дель-Сур в С. Хуан дель-Норте¹⁴, 1852 года

Странное дело! я привык пускаться в путь во все дни недели: да и чем же понедельник отмечен против других дней? Неудачи, неприятность точно так же случаются во вторник и в среду, как в понедельник, зачем же на нем лежит печать отвержения? В понедельник я отправился на пароходе ‘North America’ из Панамы в Никарагуа. Я рассказал уж, как легко мне было добраться до него при беспрерывных шквалах и тропическом ливне. Страшная суета продолжалась на палубе парохода и по бортам его. Пассажирские чемоданы, сумки, кипы с товарами, бочки, снасти громоздились, словно баррикады. Я засветло спустился в кают-компанию и молчаливо наблюдал, как прислуга всех цветов и нюансов, от курчавого негра и бронзового мулата до белоликого янки, улаживала чай и ужин для 300 пассажиров. В ту самую минуту, как звонкий колокольчик возвестил этот давно желанный час, один из пассажиров, красивый француз, подойдя к ахтер-люку и увидя в палубе освещение, опустил смело ногу, в том убеждении, что по лестнице он спустится в кают-компанию. Несчастный рухнулся с семисаженной вышины прямо в трюм. По осмотре оказался перелом ноги в двух местах. Поднимать больного на палубу и отправлять ночью с панамского рейда на берег значило доканать его. В пространной каюте, на подвешенных досках уложили страдальца, и с помощью докторов, открывшихся между пассажирами, и пароходного медика была сделана первая перевязка. Впоследствии г. Дюпре, так неудачно оступившийся на нашем пароходе, по прибытии в Сан-Франциско взыскал с компании Vanderbitt¹⁵, которой принадлежал ‘North America’ двадцать тысяч пиастров за то, что не было фонаря у ахтер-люка. Нашему пароходу не суждено было видеть Калифорнию, но г. Дюпре, счастливо добравшийся до Сан-Франциско, наложил эмбарго на другой компанейский пароход, и чрез неделю процесс кончен был в его пользу.

Печальное происшествие с пассажиром не мешало нам сняться с якоря. Пароход наш шел до 15 узлов, в час — как не порадоваться сближению пространств, этому чуду, произведенному парами! В уважении этого открытия, я рад, что родился в девятнадцатом столетии. Невольно мысль моя останавливается на Фультоне, который в то самое время, как неистовые битвы волновали Европу¹⁶, в тиши кабинета проявился высоким изобретением своим. Между тем, как неукротимый завоеватель делил царства и народы, истинно гениальный человек нашел средство соединить твердыми узами разрозненные члены человечества. Кто не знает, как разгадан был инженер Фультон великим Наполеоном? Вот что отвечал Бонапарте на просьбу Фультона, хлопотавшего о том, чтоб Академия Наук рассмотрела его изобретение. ‘Во всех европейских столицах есть много авантюристов и прожектеров, предлагающих правительству вздорные изобретения. Все они обманщики и шарлатаны, цель их — набить карман. И этот американец хочет того же. О нем мне больше не говорить’. Так было! Если б открытие американца с первого раза было постигнуто первым консулом — кто знает, было ли бы от этого лучше? Чем бы стал пар в руках утеснителя? И не лучше ли, что эта мысль возросла и упрочилась в лишениях, исподволь? Не в Америке ли явится новый Фультон, который наконец покорит воздушное пространство?

Пароходы двух соперничествующих компаний, Гоуланда и Эспинвеля и Вендербильта [Вандербильдта], содержат сообщение с Калифорниею, сверх того, есть несколько от них независящих пароходов. Первая компания захватила путь от Панамы, другая — от Никарагуа. Вторая слабее первой: пароходы ее меньших размеров, и отправления не так аккуратны. Пароходы идут из Сан-Франциско 1-го и 15-го числа каждого месяца.

Я сказал уже, что пароход ‘North America’ должен был поместить 900 человек. Шестьсот человек вышли на нем из Панамы, остальных следовало дождаться в Никарагуа. Я не постигал, куда они разместятся, затем, что и при шестистах на палубе не было места, не было возможности присесть на скамейку, подстеречь незанятого стула. Больше ста человек страдали лихорадкою и поносом. Кроме одного, брошенного за борт, все понемногу оправились без значительных врачебных пособий, единственно с помощью матери-природы, чрезвычайно благосклонной к калифорнским выходцам.

Многие пассажиры были непросыпно пьяны и все-таки оставались совершенно здоровыми: верно, им предстояло впоследствии рассчитаться за нетрезвость.

Кормили нас очень дурно: соленая свинина, свинина и еще свинина составляла завтрак, обед и ужин, изредка попадал на вилку кусок говядины, словно подошва, твердый. Вместо овощей являлись белые бобы — достойный спутник свинины, и гнилой картофель. Несколько гусей и уток из Нью-Йорка, обогнувших Горн, являлись за столом в первые дни, но эти гуси и утки были еще хуже вышесказанной говядины.

Во время стоянки нашей на якоре в Никарагуа, мы запаслись целым грузом яиц: превращенные в яичницы, они громко докладывали о преклонных днях своих, но разборчивость мы отложили в сторону и платились за то желудками, сваливая все беды на климат. Бедный климат!..

Вино было не более доброкачественно. Отвратительное бренди, с примесью каких-то таинственных специй, продавалось по два испанских доллара за бутылку, под титлами мадеры, хереса, портвейна и проч., шампанское также отзывалось латинскою кухнею. А из каких неразгаданных совокуплений происходил кларет — я, право, и сказать не умею. Таковы фабрикации тем более были непростительны, что рынок в Сан-Франциско был решительно запружен французскими винами и что вина эти продавались в Калифорнии дешевле, нежели во Франции. Кстати, из долговременного опыта я убедился, что легкие белые вина гораздо здоровее красных в долгих морских плаваниях, последние тяжелы для желудка, и без того страждущего от морской болезни.

Дурная пища и общество, преобладающее непробудными пьяницами, не делали для меня эдема из американского парохода. К тому же общее и беспрерывное харканье — следствие жеванья табаку — решительно выводило меня из терпения: я скажу только правду, уверяя, что не встречал еще ни одного янки, у которого не было бы в запасе табачной пластинки, омоченной в патоке, по временам каждый из них преважно вынимает запас свой из жилетки, режет перочинным ножом небольшой четвероугольник и кладет его за губу. Эти господа не женируются¹⁷ и даже общество дам от отвратительной привычки остановить их не может. Первое правило американца: ‘Делай сам, что хочешь и не мешай точно так же поступать другому’ иногда проявляется очень забавно. Один раз пассажиры с любопытством толпились у борта, смотря на очень близко от нас игравшего кита. Облокотясь на борт, и я наблюдал за его последовательными фонтанами, вдруг я почувствовал что-то тяжелое и мягкое на спине моей: оглянувшись, я увидел кентуки¹⁸ чуть ли не в косую сажень, преспокойно расположившегося на моем хребте. Не показывая ни малейшего знака негодования, я стал понемногу уползать от тяжести гиганта. Кончив этот процесс самосохранения и уступив ему свое место у борта, я без церемонии точно так же на нем растянулся во всю длину спины его. Кентуки взглянул на меня, не сказал ни слова, и продолжал смотреть на игравшего кита. Без особых приключений мы пришли в Сан-Хуан дель-Сур.

Здесь маленькая, незначительная гавань. Пуэбло состоит из низеньких, тростниковых хижин, кой-где выглядывающих из-за восхитительной тропической растительности. Наш пароход должен был ждать, как я уж сказал, пассажиров из Сан-Хуан дель-Норте, отправившихся на нью-йоркском пароходе. Я долго придумывал средство убить время ожидания этих пассажиров не на тесной палубе парохода, а в какой-нибудь любопытной экскурсии. На мое счастье пришел в тот же день пароход ‘Pacifique’ {‘Тихий океан’ (франц.).} из Сан-Франциско с пассажирами. Я вознамерился ехать с новыми спутниками нашим будущим товарищам навстречу.

Запечатав письма, приготовленные для отправления в Европу, я съехал с капитаном на берег. Хлопоты мои я кончил очень скоро, агент компании Вендербильт выдал мне билет (ticket) на проезд, а между тем, в ожидании возвращения капитанской шлюпки, я стал любоваться раем, который представляла здешняя природа. Вдруг вдали заметил я толпу вооруженных людей, я полагал, что это были солдаты, присланные для занятия нового заселения на берегах Никарагуа. Каково же было мое удивление, когда я увидал, что солдаты стали окружать один из американских домов, стоявших недалеко от берега моря, и что между ними и американцами завязалась схватка и жаркая перестрелка. Пули засвистели над моею головою, и в эту минуту я счел за лучшее положить живот, но не за одну из враждующих партий, а просто на землю, и припал к ней плотно. Когда ружейный огонь несколько затих, я кинулся к капитанской шлюпке, у которой суетились матросы и съехавшие на берег пассажиры. Не добежав далеко до нее, я был остановлен двумя солдатами, бросившимися на меня со штыками.

‘Quien vive’ {Кто идет? (исп.).} — закричали солдаты. Ответ мой: ‘Amigo’ {Друг (исп.).} не удовлетворил их. Они потащили меня к начальнику отряда.

Объяснив офицеру, сколько возможно проворнее по-испански, что я пассажир только что ставшего на якорь американского парохода, я выслушал приказание начальника отряда быть при нем, а иначе мне будет худо.

Между тем из окон осажденного дома продолжалась стрельба и со стоном и криком валились солдаты. Скверные четверть часа в жизни, как говорят французы, провел я! Вдруг ворвавшиеся в дом солдаты вытащили из него человека большого роста, окровавленного от ран. Этот господин был американец, полковник Mac Lane, причина схватки, в которую я нехотя был затерт. Costa Rica, как почти все земли Центральной Америки, находится в беспрерывном брожении. Mac Lane один из предводителей партии инсургентов, от преследовавших его солдат спрятался в американском доме, который и был окружен. За него вступились американцы. На требование офицера о выдаче ему Mac Lan’a ответ последовал из винтовок и револьверов — и пошла потеха. Четверо американцев и несколько солдат остались на месте. Я ждал другой сцены, полагая что Mac Lan’a расстреляет начальник отряда, но офицер поступил очень воздержно: отряд увел пленника в другой дом, где был поставлен караул. Я был отпущен с разными дружескими уверениями, добравшись до парохода, я нашел пассажиров наших в страшном волнении, у них шел горячий meeting, совет, которым положено было всем ехать на берег с винтовками, пистолетами и даже с двумя пушками, уже спущенными в баркас. Дело шло ни больше, ни меньше, как за оскорбление американского флага и отмщение смерти соотечественников. К счастью, наступила ночь, ораторы, покричав до неистовства, наконец разошлись, положив на рассвете отправление экспедиции на берег.

На заре офицер прислал на наш пароход объяснительную депешу. По пословице ‘утро вечера мудренее’ умы на рассвете поуспокоились, но дело так не осталось: капитан с толпою пассажиров съехал на берег и отправился к тому дому, где содержался Мае Lane. После долгих переговоров было положено выдать нам на пароход пленника, с тем, однако ж, что мы его возьмем с собою и что он, с своей стороны, даст письменное обязательство никогда в центр Америки не возвращаться. Эта подписка была выдана офицеру, и Mac Lane был привезен на пароход. Сделка эта удовлетворила самолюбие американцев — и все успокоились. Чтоб не возвращаться к этому происшествию, скажу, как выполнил свое обязательство Mac Lane: прибыв в Акапулько, он зафрахтовал небольшую шхуну, купил пятьдесят винтовок, столько же револьеров, подобрал охотников и снова отправился кутить в Никарагуа.

Военный эпизод не отбил у меня охоты добраться до С.-Хуан дель-Норте. Я собрался в путь с пассажирами пришедшего из С.-Франциско парохода. Несколько сот мулов, приготовленных для нашего отправления, картинно группировались на берегу. Посмотрев издали на отдельные наши партии, пускавшиеся в дорогу, должно было согласиться, что мы были очень похожи на толпы театральных разбойников. Красные шерстяные рубашки, войлочные или соломенные широкополые шляпы, за поясом ривольеры и длинные ножи — вот что составляло большинство нашего костюма. Под таким прикрытием опасаться было нечего, и я не счел за нужное облекаться во всеоружие, подобно моим спутникам, да к тому же в Никарагуа это лишнее, потому что здесь нет разбойников, которым Мехика доныне платит дань исправно, но англо-американцу везде чудятся разбойники, где только он слышит язык испанский.

Наши Ladies {Дамы (англ.).}, одетые в мужские платья, ехали верхом, их было до полдюжины. Вырвавшись из тесных кают парохода, они смело и весело скакали в раздолье. Спутницы наши присмотрелись ко всему в Калифорнии, и слово ‘страх’ не существовало более в их лексиконах. Под мужскою шляпою, под нарядом мужским, в них проявлялась какая-то удаль, молодечество какое-то, а со всем тем сохранялась таинственная прелесть, влекущая к женщине.

Дорога наша вилась, будто по живописному парку, аллеи сменялись аллеями, и везде изумительная тропическая растительность. Спуски и подъемы довольно часты, но если накануне не бывает проливного дождя, опасности нет никакой: пространство от моря до озера так ровно, что не нужно мостить досками. Я бы готов был отдать преимущество дороге, проложенной компанией Вендербильт перед путем через Панамский Перешеек, если б она была вся так удобна, как эта прогулка от океана до озера, но за этим первым днем, оставившим в памяти моей самые приятные воспоминания, я расплатился всеми неприятными лишениями. По совести, я могу отдать преимущества переходу через Панамский Перешеек против дороги, проложенной от С. Хуан-дель-Норте.

Свежий ветерок, повеявший на нас, возвестил нам о близости озера. Мулы и лошади наши, задыхавшиеся от зноя, вздохнули свободнее. Наши калифорнские выходцы, беспрерывно во всю дорогу прикладывавшиеся к дорожным фляжкам, приветствовали громкими криками этот первый растах. Восклицаниям и пистолетным выстрелам не было конца. Несколько падений, впрочем, не имевших последствий, удачно возбудили смех наших милых наездниц.

Вид озера Никарагуа очарователен. Представьте себе море в Неаполе, но не с одним, а с двумя Везувиями, слейте этот образ с самой живописной картиной в Швейцарии, но замените сосны тропическими растениями, пальмой, сикомором, мангустаном¹⁹ и этой сущности дайте обаяние сна — вы тогда получите только неясный очерк нам представлявшегося зрелища. Словами нельзя описать такой картины. Вид ее заставляет вас восклицать ‘Прекрасно!’, воспоминание твердит то же. Когда природа в своих чарующих очерках достигает совершенства, тогда, при виде этих очерков, высоко возносится душа человека, она тщетно ищет словами высказать впечатления свои. Чертить частности, мелочи — значит охлаждать, стирать краски, разрушать создание целого, воображение, соединив разбросанные части, всегда ошибочно воссоздаст их. Писатель, усилия которого вызваны на арену, на бой таковым совершенством создания, должен безмолвно сознать свое бессилие. Да и к чему в поте лица, расправляя на лбу морщины, создавать далеко не совершенный плод.

Два великолепные конуса, обратившие внимание наше, словно обелиски, поднимаются из вод озера, они стоят на одном острове и совершенно отдельно один от другого. Имя этого острова Ометепек {На языке ацтеков оме значит два, тепек — гора. (Примеч. авт.).}, он имеет 16 верст в окружности. Высота одного пика 5100 футов, другого — по крайней мере 400 футов. Без отрогов они идут перпендикулярно вверх и потому именно чрезвычайно эффектны. Кордильеры Южной Америки едва ли представляют зрелище более великолепное. Оптический эффект гор зависит не столько от числительного количества футов, сколько от резкого, прямого устремления их в высоту. Вот почему есть отроги в Альпах, которые кажутся великолепнее маститого Чимборазо²⁰.

Остров Ометепек живописен и чрезвычайно плодороден. На нем много селений, в которых видны еще следы образованности ацтеков. Здесь найдены изваяния, вазы, надписи и обломки зданий, свидетельствующие тождество Нового Света с миром фараонов. Статуи, вытесанные из камня, домашняя утварь доказывают, что и здесь было просвещение, образованность. Откуда проникнули они? долго ли пребывали здесь? каким образом угасли? вот вопросы, положительно неразгаданные. Тождество изваяний, найденных на берегах Нила и в Центральной Америке, не перестает возбуждать предположения, которые не дают удовлетворительных выводов. Спокойствие положений, странные символы, головные украшения — все представляет большое сходство. Здесь найдены идолы, которые напоминают тип египетского Мемнона²¹ со всею его неподвижностью.

Озеро Никарагуа имеет 210 верст длины и до 100 верст ширины. На западной его стороне есть два значительные по торговле города: Гранада и Ривас. В первом 10 000 жителей, во втором 8000. Недалеко от Гранады возвышается погасший вулкан Момобахо, его отроги составляют бесчисленное множество возвышенностей при входе в живописный залив Гранады. На восточной стороне городов нет, но по чрезвычайно плодородной почве пасутся стада. Множество рогатого скота, лошадей и мулов принадлежат здешним жителям. По берегам народонаселение незначительно. Кофе, какао, индиго, табак могут быть здесь разводимы в огромных количествах и с полным успехом. На юг идут девственные леса, одни дикие индейцы (bravos) изучили их таинственные переходы.

По озеру ходят узкие челноки (bongos) и легкие лодки. Глубина его от 8 до 40 сажен. Волнение, разводимое свежим NO, бьет в берега с такою же правильностью и силою, как бурун океана, с которым озеро соединяется рекою Сан-Хуан.

Вода озера чиста, здорова и безвкусна, оно богато рыбою. Купаться в нем опасно по множеству аллигаторов и акул. Последних жители называют tigrones по причине прожорливости, не уступающей тигру.

Деревушка на озере, от которой отправляются пароходы, называется Bahia de la Virgen (Vigen Bay) {Бухта Девы (исп., англ.).}. Шум буруна, с пеною раскатывающегося на отмели, напоминает море. Пароход стоит в миле от берега, за прикрытием небольшого островка.

Люди всех цветов толпились вокруг нас: их здоровый вид доказывал, что здесь не свирепствует лихорадка. Между туземными женщинами, предлагавшими нам плоды и стаканы из кокоса и других тропических деревьев, я заметил несколько чрезвычайно красивых. На многих были надеты бронзовые и золотые ожерелья, браслеты и булавки, но лучшие их украшения составляют белые, как жемчуг, зубы и глаза, исполненные огня. Вместо затейливого костюма на закругленных формах красавиц драпировалась живописно одна рубашка.

В широком железном баркасе мы должны были перебраться на пароход, баркас был прикреплен к нему надежным кабельтовом, по которому ходил взад и вперед, будто паром. Ветер дул так свежо на берег, что под веслами баркасу не было возможности выгребать к пароходу. Прежде всего перевезли пассажирскую кладь, стемнело, когда пришла наша очередь. На баркас нам пришлось проходить гуськом, словно к театральной кассе, по узенькой пристани: один за одним прыгали мы, как скоро волны поднимали его в уровень пристани. На этот процесс употреблен был по крайней мере час, да столько же нужно было, чтобы попасть на пароход. Десятка три пассажиров могли покойно поместиться в баркасе, а нас набилось в него до восьмидесяти человек! Кроме той неприятности, что мы, словно сельди, обретались в баркасе, было и то неудобство, что чуть не по колено принуждены были стоять в воде и что бурун ежеминутно обдавал нас. Лопни кабельтов, прикрепленный к пароходу,— сколько трупов досталось бы на жертву акулам и аллигаторам! Но такое событие верно не было вписано в книгу судеб…

Мы целы и здоровы добрались до парохода, но измокли и устали неимоверно, с меня катился градом пот, и в то же время я дрожал, как в лихорадке. Вскоре палуба нашего парохода представила из тел пассажиров вышитый ковер, немногим досталось в удел вытянуться во всю длину, большей части пришлось пребывать на корточках. Громко и усердно проклинали мы пароходство Вендербильта и компании. Но страдания наши только что начинались. В полночь пароход снялся с якоря при крепком ветре и большом волнении. Двести пятьдесят пассажиров решительно загрузили пароход, что же бывает, когда на нем тискается до шестисот человек? А это случается, потому что на озере нет других пароходов. Мученья пассажиров должны быть невыносимы: наше положение было близко к пытке. Сон клонил меня, забившись в угол, я надеялся при качке, обыкновенно меня усыпляющей, хоть на несколько минут исторгнуться из этой бедственной сущности и отдохнуть в сновидениях. Чрез несколько часов пароход наш бросил якорь в устье реки С.-Хуан, перед порогами Торо. Крепость С.-Карлос²² живописно возвышается на оконечности озера, в ней есть небольшой гарнизон. Дюжины две тростниковых шалашей раскинуты неподалеку. Здесь, на небольшом пароходе, мы должны были перебраться через пороги: целые сутки мы прождали его. Если б агенты вендербильтовской компании хоть немного вошли в положение пассажиров, голодавших на палубе, они свезли бы их на берег в крепость С.-Карлос. Но до того ли? Один пассажир, честный немец, портной, распорядившийся лучше меня и многих, дал мне два яйца, добавив к ним несколько обломков сухого хлеба, добытого в буфете (bar room), я пообедал.

Вторая ночь прошла так же, как и первая: нетрезвые янки не давали спать, я печально просидел, защищаясь, сколько мог, от мошек и комаров, обильно насыщавшихся нами.

Наконец мы пересели на другой пароход, пройдя семь миль и миновав пороги, он бросил якорь, и мы трое суток, на этот раз, на берегу ждали прибытия двух еще меньших пароходов.

Пороги кастильские чрезвычайно затрудняют плавание по С.-Хуану: против течения пароходы едва могут подниматься даже без груза. Bongos (однодеревчатые челноки) должны выгружаться и перетаскивать кладь волоком на расстоянии трех четвертей версты, а сами подниматься бичевою. Странный, дикий вид имеют эти посудины с наметами (спора) из воловьих шкур, заражающих вонью, с своими черными и бронзовыми обнаженными гребцами.

Крепость Кастильо, от которой и пороги зовутся тем же именем, стоит на пирамидальной горе, она построена во времена испанских завоеваний, но возобновлена в 1747 году, как свидетельствует надпись на камне. Крепость эта весьма удачно прикрывает реку. В 1780 году англичане взяли Кастильо, невзирая на долгое сопротивление гарнизона. Цель этого занятия состояла в том, чтоб отрезать сообщение между северными и южными колониями, принадлежавшими Испании. План этот не удался, но экспедиция памятна по содействию одного из величайших гениев Англии. Будущий герой трафалгарской битвы²³ в качестве капитана, тогда командовавший кораблем ‘Hinchenbrook’, отличался при осаде Кастильо. Экипаж его корабля подкреплял отряд полковника Нельсона. Англичане потеряли здесь множество солдат от лихорадки, и сам Нельсон едва не сделался жертвою климата.

Внешние стены крепости уцелели, внутренние строения представляют развалины, из которых тропическая растительность образовала сад. Пальмы растут среди заброшенных комнат, все покрыто ползущими растениями. Пол, во многих местах взрытый, доказывает, что здесь происходили поиски сокровищ.

Здания и строения древней Испании надолго бы сохранили печать силы и могущества, если б под роскошною тропическою растительностью они не скрывались глубже, чем под лавою Везувия.. Завоеватели Нового Света стремились увековечить здания свои точно так, как и победители древнего. Не сбылось это желание! Люди в немногие годы разрушают то, что пощадили века, а не люди, так природа! В одном из отделений крепости еще недавно стоял гарнизон, и уж тропинка, к нему ведущая, поросла кустарником. Я оборвал до крови руки, пробираясь между густо сплетенными ветками. Тропинка эта крута и утомительна, но восхитительный вид вознаградил меня за усилия. Тропический лес раскинулся по возвышенности, а внизу С.-Хуан перегибался, словно серебристая змея,— вот и вся картина, но она мне доказала, что чрезвычайный, поразительный эффект часто производится самыми простыми средствами. Сидя на стене крепостной, я вполне вкушал то удовольствие, которое человек, горделивое животное, вкушает, смотря сверху вниз. Тропический ливень согнал меня с места. Я стал рассматривать внутренность зданий: чувство гордого самодовольства сменилось грустным сознанием ничтожества, в этих развалинах мне слышалось ‘memento mori’ {Помни о смерти (лат.).} траписта. Печаль овладела мною, но луч тропического солнца, ударивший в решетки окон моего убежища, словно песнь воскресения, освежил дух мой и развеял думы. ‘Memento mori’, помни минуту смерти, справедливо, но зачем? Чтоб наслаждаться жизнью в мериле, уравновешенном твоими нравственными и разумными средствами, отвечает рассудок. Но пусть мой читатель сам разгадает эту задачу и простит мне мои отступления, мои попытки отвлечь его от одной мысли к другой. По-моему, путешествовать — значит мыслить, иначе я не могу смотреть на путешествия и не желаю, чтоб и читатель смотрел иначе на мой путевой рассказ.

На небольшой площадке, между рекою и крепостью, стоят три или четыре деревянные дома и столько же палаток, принадлежащие северо-американцам: в этих гостиницах останавливаются путешественники. Скамейки и столы составляют мебель комнат. Кто не запасся своим тюфяком и койкою, тому приходится спать на голых сжамьях.

В таком месте, где и одного часа было достаточно для удовлетворения моего любопытства, я должен был оставаться трои сутки.

Не проходило двух, трех часов без проливного дождя. В Никарагуа, как и везде в тропических землях, дожди идут периодически, и за ними наступает засуха, но на пространствах, прилегающих к озеру, круглый год идут дожди, с тою только разницею, что в сухое время они льют не так, как из ведра. Солнце, то мелькающее, то прячущееся в облаках, не может просушить болотистую почву. Каково же должно быть в дождливое время? Чтоб перейти из одного шинка к другому, приходилось месить грязь по колена. Тесное затворничество с толпою калифорнских выходцев казалось мне невыносимо: нетрезвость большей части из них представляла картины странного цинизма.

Один американец, от частых возлияний (drinks) утративший рассудок, без всякой причины ударил одного товарища, а другому подбил глаз, потом, выхватив из-за пояса ривольвер, сказал: ‘А вам, друзья, у меня готовы пять пуль на закуску, только пошевелитесь!’.

Само собою разумеется, толпа отхлынула, но огромного роста иллиноэц бросился на него, повалил и веревкою связал руки. Опасный буян лежал неподвижно, и я полагал, что тем кончится вся история, не тут-то было: за историей последовал весьма любопытный эпизод.

Тотчас же человек сорок из наших пассажиров образовали судилище, эти трибуны требовали строго примера, и тут же был составлен приговор: ни больше ни меньше — повесить преступника. Самоуправство, под известною фирмою: Lynch law {Закон (здесь — суд) Линча (англ.).} уж готовилось совершить приговор. Товарищи, получившие оскорбление, вышли, объявив, что намерены осмотреть место для исполнения приговора.

Из всех этих господ оставался трезвым один я, а потому я тотчас вознамерился дать другое направление этому гибельному делу. ‘Господа! Gentlemen!— закричал я.— Нет сомнения, этот буян нанес нам глубокое оскорбление, смертный приговор ему произнесен поделом. Но не пристойнее ли, не важнее ли повесить его днем, при свете солнца, а теперь, смотрите, уж смеркается, так не лучше ли до завтра?..’

В обхождении с северо-американцем устройте так, чтоб не было заметно, что вы ему противоречите, и он непременно на все согласится. Вслед за моим предложением раздались громкие рукоплескания, храбрый и великодушный иллиноэц поддержал меня, и все единодушно согласились. Затем наступила ночь, и связанный американец распутал веревки и ушел. Все полагали, что он спрятался в лесу, и до тех пор, пока мы не собрались на пароходе, о нем и помина не было, а тут он извинился перед товарищами — и дело кончилось новою попойкою.

На третий день в импровизированных наших гостиницах провизия, состоявшая из ветчины, копченой колбасы и сухарей, истощилась. Нам угрожала голодовка, если б не подошли пароходы. Что касается до меня, я распоряжался иначе: от проходящих лодочников (bongos) я покупал яйца и сахарную патоку (chan caca), до которой туземцы большие охотники. Таким продовольствием я был совершенно доволен, а на предстоящий переход купил двух кур, которых мне зажарил негр, с нами бывший. Француз и негр всегда отличные повара.

Два парохода, пришедшие за нами, были немного больше тех, которые ходят у нас по Неве от Летнего Сада. Вместо колес и кожухов сбоку они были снабжены колесом огромного размера за кормою. На этих двух пароходах пришло с лишком двести человек, и столько же еще осталось в Грей-Тауне²⁴, куда мы отправлялись. Все это количество пассажиров должно было отправиться из С.-Хуан дель-Сур на нашем пароходе ‘North America’ в Сан-Франциско. Меня не оставляла мысль: каким же образом мы потеснимся? Каково будет плавание наше в океане в этой страшной тесноте? О разрешении таких вопросов американские пароходные компании не заботятся: они и не думают о комфорте, о здоровье, даже о жизни своих пассажиров, их главная забота — деньги. Только строгие меры и учреждения, заботливо исполняемые, могут положить конец неимоверным злоупотреблениям, проистекающим от ненасытной корысти арматоров. Давно идут толки, что состоится закон, на основании которого, смотря по вместимости корабля или парохода, будет допускаемо только известное число пассажиров. Говорят, что даже есть что-то вроде этого постановления, но оно не исполняется, а все идет по-старому. Плавание в Калифорнию представляет огромные выгоды, а потому, вероятно, чрез соперничество (Opposition lines) истребятся эти злоупотребления, но между тем сколько жертв принесется корысти людей неблагонамеренных!

Говоря о выгодах, должно утвердительно сказать, что в два или три плавания из Нью-Йорка до С.-Франциско пароходы окупаются. Самое верное средство искоренить злоупотребления — значительные денежные-взъискания с непослушных агентов компании и арестование пароходных кассиров, распоряжающихся выдачею билетов на проезд.

Само собою разумеется, что главнейшая причина болезней, которыми страдают пассажиры на переезде от Нью-Йорка до Калифорнии,— чрезвычайно тесное помещение. Климат действовал бы не столь губительно, если б пассажиры были менее на палящем тропическом солнце и не так часто под проливным дождем. Между пассажирами первого класса, помещающимися в просторных каютах, болезни бывают, сравнительно реже, по той именно причине, что они не подвержены двум разрушительным началам в тропиках — дождю и солнцу. Трудно поверить, не убедясь собственными глазами, что и луна действует враждебно на организм человека в этих широтах. Бледные лучи таинственного светила, упадая на лицо, производят опухоль и безобразят страшно, бывали примеры, что они производили слепоту. В тропических, плаваниях я замечал неоднократно следующее явление: я вывешивал на снасти кусок свежего мяса днем: он только подсыхал, напротив, мясо, вывешенное на ночь, при сиянии месяца, к утру покрывалось множеством червей.

Имея в виду, что с остальною партиею пассажиров возвращусь из Грейтауна, я смело пустился в путь. Калифорнские выходцы прокричали громкое ура пассажирам, прибывшим из Нью-Йорка, а те, в свою очередь, отвечали также единодушным восклицанием. Здесь обе партии обоюдно поменялись современными политическими событиями и известиями из Калифорнии, Америки и Европы. Здесь же узнал я о вступлении Наполеона III²⁵ на престол Франции.

Северо-американцы, проникнутые публичностью, так сказать, своего существования, нигде не оставляют своих привычек и обычаев. Если нет предметов важных, они ораторствуют о пустяках: без митингов они не могут жить.

Раздался колокольчик, возвещавший пассажирам об отплытии пароходов, в эту минуту характер северо-американцев резко проявился в другом направлении, всякий из всех сил карабкался на тот пароход, который шел первым. Я полагаю, что на второй осталось бы не более двух десятков пассажиров, если б первый, приняв с лишком сто человек, не поторопился отдать конец веревки, прикреплявшей его к берегу, и не отправился в путь. На опыте изучив стремление, с которым северо-американцы напирают в подобных случаях, я дал схлынуть толпе — и что ж? На втором пароходе оказалось не более шестидесяти человек.

Капитан сказал мне, что от Кастильо до Грейтауна девяносто миль, мы прошли их в сутки.

В одной миле от Кастильо остров Бартоло, он в настоящее время необитаем, но следы прежних укреплений заметны еще. Остров этот замечателен в истории английской экспедиции 1780 года: Нельсон выгнал отсюда испанцев и впервые здесь проявил свое мужество. На этом острове множество англичан положили кости свои от болезней и ран во время короткой, но губительной войны, от которой Англия приобрела ту выгоду, что на опыте изведала блистательный гений человека, долженствовавшего покрыть славою свою родину.

Пройдя Бартоло, начинаются пороги Мачука, их проходили мы очень осторожно. Здесь мы видели американский пароход, засевший в камнях год тому назад. Он так плотно сел на острых утесах, что все усилия снять его были напрасны. Мы и сами едва не подверглись подобной участи, но, к счастью, течением нас стащило скоро с помощью паров.

Кроме камней в С.-Хуане много песчаных отмелей, замедлявших наше плавание. Очень часто пароход, забившись на мель, держал такие пары, что, того и гляди, все полетит на воздух.

Да и это средство не всегда венчается успехом, и нам не раз приходилось прибегать к другому благонадежнейшему способу.

В одном из бесчисленных изгибов реки пароход наш приткнулся к мели, после тщетных усилий сняться парами оставалось одно: пассажирам отправиться в реку, чтоб облегчить пароход и стащить его с банки. Капитан, без церемонии, обратился к публике с этим предложением: оно никого не удивило и только привело на память знакомые работы на калифорнских золотых промыслах, где по целым дням приходится полоскаться по колено в воде. Некоторые оставались в рубашках, большая же часть, в полном одеянии, с истинно американским проворством кинулись в реку, не помышляя о лихорадке, которую могло им дать подобное купанье. О кайманах также никто не думал, к тому же надо сказать, что эти амфибии большие флегмы, любят покоиться и неохотно появляются из тростников. Они бегут от шума и крика, следственно ноги наших пассажиров были почти обеспечены от американских крокодилов. Ненасытные акулы представляли больше опасности, но чувство самосохранения превратилось бы в трусость, если б в таких случаях, вместо того, чтоб действовать, всякий пускался в рассуждения: рассуждать хорошо с пером в руках.

Капитан прибавил к речи своей: ‘Джентльмены, здоровье которых расстроено, могут остаться на пароходе’. Упираясь на эти слова, я остался на палубе вместе с полдюжиною пассажиров, в том убеждении, что, хотя у меня лихорадки еще не было, но могла быть после такой ванны.

Целый час лопатами работали около бортов парохода, и наконец он двинулся. К счастью, во второй раз такой беды с нами не последовало: капитан сам стал на руль, заменив матроса, который дрожал, как осиновый лист, от лихорадки и по этой причине пребывал всегда в рассеянии. Два кочегара и этот рулевой составляли всю команду нашего парохода — ясно, что хозяева рассчитывают на деятельную помощь пассажиров в случае какого-нибудь происшествия, и мой рассказ доказывает, что они не ошиблись в расчете.

Спрашивается, однако ж: должен ли пароход рассчитывать на крепость мышц и членов перевозимых им пассажиров? На возвратный путь я бы непременно взял bongo, если б не заплатил за билет мой в оба конца.

Пороги, отмели, камни встречаются в С.-Хуане ежеминутно. В деалах, представляемых островками, пароход едва может пробираться. Как я уж сказал, пароход, став на мель, жарят до неимоверности, так что ежеминутно можно ожидать полета в воздух. Напрасно такое соперничество надеется повредить панамской железной дороге: проведи они здесь такую ж железную дорогу — это другое дело! От великолепных объявлений, чуть не в сажень, С.-Хуан не будет пароходнее Чаграса. Да и как назвать пароходством (steamnavigation) здешний медленный способ передвижения посредством микроскопических паровиков, в то время как bongo туземца представляет более удобств для путешественника?

Так называемые топографы, или редакторы газет, сидя за письменным столом, сильно ошибаются, рассчитывая за маленькие расходы превратить С.-Хуан в судоходную реку. Легче прорыть канал от Атлантического океана до озера, нежели употребить с пользою С.-Хуан, но об этом любопытном предмете я буду говорить после.

С.-Хуан переливается в тысячи изгибах. Посреди загромождающей растительности часто перебираешься по реке, не видя исхода, словно из одного небольшого пруда в другой. По берегам из разнородных деревьев составилась будто толстая стена, и нет никакой возможности ступить на болотистую почву, в которой перевились бесчисленные корни. Природа здесь восхитительна, но она точно так же дика, как в то время, когда впервые предстала взорам новых пришельцев в XVI столетии. В С.-Хуан впадают Сан-Карлос и Серапико. По обеим поднимаются бонги на тринадцать или на сорок миль, они вытекают из подошвы вулкана Картаго, в области Коста-Рика. Все эти места столь же первобытны, как во время первых открытий в Америке. Только дикие племена населяют их, изредка они для сношений приходят к белым, но последние, кроме баснословных сказаний, ничего не ведают о быте краснокожих, несмотря на то, Англия имеет на них хитросплетенное притязание, как на подданных небывалого королевства москитов. Известно только, что эти непокоренные индейцы (bravos) разделяются на многие племена, что все между собою говорят различными наречиями, что некоторые из них занимаются земледелием, другие не имеют оседлости. Их невозделанные земли по праву принадлежат разным республикам центра Америки как перешедшие от испанского владычества.

Прошло три века с той поры, что промышленность проложила путь по плёсам С.-Хуана, а, несмотря на то, до сих пор неизвестно положительно, что находится за толстыми стенами растительности, покрывающей берега реки. Странна кажется путешественнику, видевшему С.-Хуан, возможность в настоящее время повсюду попирать почву, оставшуюся до сей поры девственною, словно в XVI столетии. Наняв несколько bongos, предприимчивый изъискатель разоблачит таинства перешейка Никарагуа и вполне будет вознагражден за таковой подвиг.

В 1848 году у впадения вод Серапики в С.-Хуан жители Никарагуа пытались состязаться против захватов Англии во имя короля москитов. Отряд из 300 человек с двух английских военных кораблей ‘Alarm’ и ‘Vixen’ {‘Тревога’, ‘Мегера’ (англ.).}, естественно, разбил 120 плохо вооруженных граждан. Смерть английского консула Валкера [Уокера], а в сущности проконсула москитосского, отчасти вознаградила побежденных за их утраты. Это нападение устроено было Валкером. Успех — следствие числительного превосходства и дисциплины — был назван, в великолепном донесении английского Адмиралтейства, блистательным делом под Серапикой. В этом донесении было сказано, что Валкер утонул, а в самом деле он убит в схватке.

Берега Сан-Хуана холмисты во всю длину этого живописного потока. Вдали видны гребни высоких гор. Подходя к устью, вид этот совершенно изменяется: девственные леса исчезают, перед глазами тянется болотистая площадь, на которой вместо деревьев растет сахарный тростник и gamalote, также порода тростника, только дикого. За сим на низкой, песчаной почве, которая издали кажется даже не в уровень с водою, несколько шалашей, покрытых пальмовыми листьями,— вот город и порт Грейтаун, или Сан-Хуан дель-Норте.

Итак, на переход 215 миль от Тихого до Атлантического океана я употребил пятеро суток. В это время я успел испытать все удобства путешествий, испытываемых неграми, я был, так сказать, отпрессован последовательно в четырех душных паровиках, я не спал и голодал, попеременно меня то жгло палящее солнце, то обливал тропический ливень, благоразумное воздержание и крепкий организм спасли меня от болезней и страданий, которым подверглись, более или менее, почти все мои спутники. Как же не порицать той корысти, которая не смотрит на страдания, а бьется только о том, как бы сколотить побольше денег?

Но я вышел здоров и невредим из когтей нечеловеческой жадности, а засим благодарю судьбу за то, что она дала мне возможность изучить два перехода, едва ли не главнейшие в настоящее время, от одного океана к другому. Я с восторгом переношусь на светлые воды озера, равного красотою всем озерам Швейцарии и Шотландии, но реку Сан-Хуан хоть бы и не видать, так в ту же пору. Это нумер второй Чагреса: та же растительность, то же естествознание. Говоря о Чагресе, если что-нибудь забыл я, непременно домолвил в очерках Сан-Хуана.

Грейтаун имеет только несколько сотен жителей, рассеянных по тростниковым шалашам. В области Никарагуа, с Атлантического океана, это единственный торговый пункт, а равно единственный пункт для начала железной дороги или канала, долженствующего соединить два океана. Вот по этим причинам эта незначительная деревушка имеет важное значение. Гавань необширна, по низменности берегов открывается трудно с моря, но на всем восточном берегу Центральной Америки другой нет, а потому сюда ввозятся из Европы товары и отсюда вывозится серебро в плитках, индиго, кожи и дерево разных сортов, высылаемые из Никарагуа и Коста-Рику.

Полагают, что Христофор Колумб открыл Сан-Хуан дель-Норте в 1502 году, во время плавания от мыса Хондурас до Номбри [Гондурас де Номбре] де-Диос, что ныне Чагрес, когда великий человек питал еще надежду открыть новый путь в Ост-Индию. Спустя 27 лет капитан Мачука отправился из Гранады по озеру Никарагуа, пройдя по течению реки, вышел в устье и отправился также в Номбре де-Диос.

Время основания порта неизвестно, но в 1665 году, по случаю набега англичан, он был укреплен. В XVIII-м столетии испанцы от этого пункта разместили гарнизон в двенадцати местах по реке Сан-Хуан, от устья до озера. Эти меры держали в бразде постоянное усилие англичан водвориться в самом сердце Центральной Америки.

Никарагуа, став республикою, не в силах употреблять подобные меры. В январе 1848 года Британия взяла Сан-Хуан дель-Норте. Здесь английский агент правит во имя короля москитов. Неграм и мулатам Ямайки вверены разные должности. Два английские парохода содержат здесь станцию. Общественное мнение в Соединенных Штатах горячо восстает против стремления англичан стать твердою ногою на материке Америки. Корабль, входящий в порт Сан-Хуан, названный ныне Грейтаун, платит таможенную пошлину в пользу какого-то короля москитов. Еще недавно американский пароход испытал огонь английских батарей за неисполнение постановлений протекторства. Этому делу не было дано хода²⁶.

Чрез два часа по пришествии в Грейтаун с пассажирами, прибывшими из Нью-Йорка, я уж возвращался в Сан-Хуан дель-Сур. В моей номадной жизни я нахожу, что пароходы представляют самый удобный способ передвижения, в ожидании новых усовершенствований в изобретении Монгольфьера²⁷. Из Европы в Америку я перемещаюсь так же удобно, так же беззаботно, как бы по железной дороге из Петербурга в Москву,— да здравствует гений Фультона! Плавание на парусных судах часто представляет труд, а не наслаждение. Зато первые, имея целью быстроту переходов, рассчитывают время не по часам, а по минутам, и потому наблюдатель-путешественник часто не имеет возможности удовлетворить любопытству, так сказать, остановиться над предметом, а это большое неудобство плаваний на пароходах…

* * *

Одно из любопытнейших явлений для наблюдательного взгляда представляет в настоящее время торговая деятельность народов: они избрав себе пар в неизменные союзники и на море и на суше, стремится преодолеть все географические препятствия, встречаемые на земном шаре. Благодаря таким усилиям, размен произведений в несколько последних десятилетий произвел такие результаты, которыми не могут похвалиться и целые столетия, сошедшие в вечность. Оставляя в стороне то, что совершилось, бросим взгляд на то, чти может еще совершится для ускорения, размножения и твердейшей связи торговых отношений между различными народами.

Взглянув на карту земного шара, вы увидите с одной стороны узенькую полоску земли, разделяющую Средиземное Море от Чермного, с другой стороны также маленькую полоску, которая препятствует водам Атлантического слиться с водами Тихого Океана. Природа перекинула здесь мост между Южною и Северною Америкою, там — между Африкою и Азиею. Во времена первобытные, понятно, какую важную роль играли эти два моста в истории цивилизации, способствуя переходом диких, или варварских племен.

По узкой полосе Панамы поколения индийские переходили беспрепятственно с одного полуострова на другой. Это континентальное соединение не переставало быть благодетельным для общественного развития до изобретения компаса, когда народы должны были довольствоваться только береговым каботажным сообщением. В то время великолепные суда Клеопатры, в случае нужды, можно было перетащить волоком, точно также, как скромные челны туземцев Нового Света. И хотя в древности было приступлено к прорытию Суэцкого Перешейка, но этот неоконченный труд скорее свидетельствует о тщеславии Фараонов, а не доказывает общественную надобность, потребность такого предприятия.

В то время торговая деятельность не выходила из пределов Счастливой Аравии, а эта страна охотнее рассылала благовония свои с караванами верблюдов, нежели на неблагонадежных судах, на каждом шагу подвергавшихся гибели.

Но когда торговля поставила Венецию и Геную на такую степень благосостояния, которой стали завидовать сильнейшие области Европы, тогда непрерывающееся сообщение с богатыми странами Азии сделалось потребностью, любимым желанием народов, и за то, что несколько верст земли не были прорыты, две великие торговые республики утратили блестящее первенство свое. Васко де-Гама, обогнув Мыс Доброй Надежды, создал для Венеции и Генуи соперничество португальцев в Остиндии, на неисчерпаемые сокровища которой, бросились испанцы, голландцы, французы и наконец англичане, впоследствии так удачно восторжествовавшие над соперниками.

Если б перешеек Суэцкий был прорыт в древности — иное направление приняла бы всемирная история, и XV век, не искавший Америки, а хлопотавший о западном проходе в Индию, вероятно, не присовокупил бы к географии четвертой части Света.

Кортец, волнуемый надеждою, подобно Колумбу, проложить путь в Азию, проникнул в недра Мехики. Карл V в одном из своих писем к покорителю Монтезумы давал приказание держать втайне пролив (el secreto del estrecho), который, по предположениям того века, должен был сократить на две трети путь из Кадикса в землю пряностей. Воображение европейцев, жадно прислушиваясь к рассказам Марко Поло, украшало блестящими химерами эти малоизвестные страны. Кортец самонадеянно уверял Карла V-го, что совершит важное открытие, вследствие которого, говорит он: ‘Монарх Испании сделается властителем стольких царств, что по праву назовется владыкою мира’.

Но ближайшая разведка берегов Центральной Америки скоро доказала, что стена, разделявшая два океана, отверстий не имеет и держать втайне пролив было не для чего. С той поры запала мысль прорытия канала в умах людей, занимавшихся историей и географией новых приобретений и открытий, сделанных испанцами. Один из первых летописцев того времени ясно излагает проект этого прорытия. Вот что говорит Гохара в одной главе своего сочинения {La historia de las Indias.}, рассуждая о возможности пройдти кратчайшим путем к Островам Моллюсков.

‘Переход от берегов Испании к Островам Моллюсков проливом Магеллана чрезвычайно затруднителен и долог. Разговаривая по этому предмету с людьми, возвратившимися из Индии, я слышал о другом пути, который доставит славу и выгоду тем, кто его проложит. Дело состоит в том, чтоб соединить два океана, избрав для того удобнейшую из четырех линий, в тех местах существующих. Для первого пути можно воспользоваться рекою Лагартос {Чагрес носит это название по причине множества крокодилов, в нем живущих. Lagarto значит по-испански крокодил.}, которая вытекает в четырех милях от Панамы и впадает в Караибское Море у Номбре де-Диос. Для второго — мог бы с выгодою служить тот канал, который соединяет Озеро Никарагуа с Караибским Морем {Он говорит о реке С.-Хуан.}. Путь на обеих этих линиях вполовину уже приготовлен самою природою. Есть еще река, которая вытекает из Вера-Круца в Тевоантепек, по ней жители перетаскивают бичевою суда из одного моря в другое. Расстояние от Номбре де-Диос до Панамы составляет 17 миль {В испанской миле 5 верст.}, а от Залива Ураба, то есть, от Дариенского до Залива С. Мигуал 25 миль, здесь представляются трудности. Правда есть горы, но ведь есть и руки: только бы решились прорыть канал, уж пророют. Средства на это предприятие есть {Здесь он принимает в расчет испанские колонии в Америке и в Азии.}, да и самая Индия, для которой оно так выгодно, даст средства для дела. Для короля испанского, располагающего по воле своей всеми богатствами Индии, дело это и возможно и легко.

‘Казалось же делом несбыточным — да и в самом деле было невозможно соединить Бриндос с Белоною, плотиною, которая должна была протянуться в море на двадцать миль — но Пирр и Марк Варрон, желая соединить Италию с Грецией, делали такую попытку. Никанор начал прорывать канал, долженствовавший пройдти на пространстве 100 миль, не принимая в расчет реки, канал этот назначался для перевозки товаров с Каспийского Моря в Черное, во Никанор был убит Птолемеем Церонусом и потому это великолепное, истинно-царское дело не состоялось. Нитокрис, Сезострис, Дарий, Птоломей и другие предполагали соединить каналом Красное Море с Нилом, в тех видах, чтоб из Индийского Океана можно было прямо доставлять в Средиземное море благовония, пряности и целебные вещества, но, опасаясь, что воды двух морей разрушат плотины, наводнят Египет, или что произойдет чрезмерный приток воды к реке питательнице Египта, они отложили это намерение.

‘Если б существовал проход, о котором я сказал выше, путь к Островам Моллюсков сократился бы на целую треть, и посылаемые в те места суда совершали бы плавание в теплых широтах, не выходя из владений Монархии Испанской и не опасаясь встреч враждебных. Наша Индия {Испанские колонии в Америке.} была бы уж в той выгоде, что товары отправлялись бы в Перу и в другие области на тех самых кораблях, на которые они грузились в Испании. Таким образом можно было бы избегнуть и хлопот и расходов’.

Все пути для соединения океанов были представляемы на обсуждение Карла V-го, который всегда с любовью слушал решение этого вопроса. Несмотря на то, ни он, ни его преемники не привели в исполнение этого плана. Само собою разумеется, не трудности остановили их. История показывает нам, как тщательно по принятой системе они старались скрывать от глаз всего света свои колонии в обеих Индиях. Открыть гигантские ворота торговле Испании прорытием перешейка значило сделать отверстие в собственных владениях своих, значило поставить себя в оборонительное положение от беспрестанно-завистливых искательств других держав. Выгоды, долженствовавшие последовать, не вознаграждали опасностей в глазах монопольной Испании.

В продолжение двух веков, снабжая Южную Америку товарами чрез Панамский Перешеек и получая тем же путем золото и серебро из перуанских рудников, Испания даже не проложила здесь порядочной дороги. Булыжником застланная мостовая на пространстве 7 миль, идет, беспрестанно прерываясь, от Панамы, по ней да по реке Чагресу, не сделать ни одного шага для улучшения этого пути, проводила Испания свои караваны. Искусство, под распоряжением монахов, создавало крепости и соборы. Вицерои его католического величества держали в запустении дорогу, пересекавшую империю инков. Они считали излишним устроить порядочные пристани в городах, где ярко горело их могущество. До последних дней владычества Испании, тянулась непроходимая, тяжелая песчаная дорога на три мили, между Лимою и Калао, несмотря на то, что это последнее место есть гавань Лимы. При подобном равнодушии ко всему, что не составляло силы военной, или не представляло пищи для католицизма, можно ли было ожидать, чтоб огромное коммерческое предприятие приняло развитие?..

Дело, которое Испания никогда бы не совершила, непременно нашло бы исполнителей в знаменитой шотландской компании, если б она имела на то достаточно времени. Эта компания основалась в 1695 году. Смелый основатель ее, Петерсон, вознамерился похитить у победителей Нового Света перешеек, разделяющий два океана, основав на нем торговую и военную колонию. Он справедливо думал, что прочное обладание вратами морей и ключом вселенной — чем действительно становится эта узкая полоса земли при прорытии канала — даст в торговом отношении могущество Александра и Цезаря. Шотландия, Англия и Голландия составили капитал в один мильйон фунтов стерлингов, отправлена была первая экспедиция из 1200 человек, между тем король Вильгельм III-й, вначале покровительствовавший шотландскую компанию, дал указ в 1699 году, которым лишил новых переселенцев всякой защиты и запретил производить подвоз припасов и снарядов в колонии, основавшиеся в Дариенском Заливе под названием: Новая Каледония и Св. Андрея. Истощенные всевозможными лишениями, эти несчастные выходцы не устояли в борьбе с пришедшими из Испании кораблями, уцелевшие сдались на капитуляцию и отправились обратно на родину 1700 года 11-го апреля. На переходе открылась, от тесноты и недостатка провизии, желтая лихорадка и только немногие увидели родину. Такой злополучный конец поставил в числе напрасных предприятий такое дело, которое происходило из прямого убеждения в важности последствии от трудолюбивой, деятельной колонизации в центр-Америке между двумя океанами.

С давних пор и до наших времен хорошо известен длинный путь вокруг мыса Горна или проливом Магеллановым. Наконец, Гумбольдт указал на возможность прорытия канала между двумя океанами. Постоянно занятый этою мыслью, он объяснял ее Боливару и в 1827 году английской инженер Лойд исследовал Панамский Перешеек. Без всякого сомнения, Англия получила бы полную защиту от Боливара, если б она в то время обратила капиталы свои на исполнение этого высокого и прекрасного дела. Напрасно, кажется, говорят, что величайшее препятствие для приведения в действие этого предприятия есть политический быт областей центр-Америки. Несмотря на зыблющееся управление и на внутренние раздоры в тех местах, область Никарагуа не прерывала сношений своих с иностранными владениями, стараясь всеми силами устроить транзит по озеру и по реке Никарагуа. В 1824 году, лондонский дом Барклай, Геринг, Ричардсон и Комп. и нью-йоркский Пальмера взялись собрать капиталы для прорытия канала, которого воды должны поднимать огромные корабли, или, в случае невозможности, суда малого размера. После переговоров, длившихся три года, дело кануло в воду.

Впоследствии были благонадежнее, по-видимому, трактаты с Голландиею. В первой статье этого договора говорится, что канал будет доступен на общих условиях для всех наций, находящихся в союзе с Центральною Америкою, за исключением кораблей, производящих торг неграми. Десятая статья утверждала по берегам канала, или на устьях его, основание города с свободною торговлею.

И этот проект не состоялся по причине беспорядков, открывшихся в Бельгии. Совершенно понимая важность этого дела, тогдашний президент, Моразан, неусыпно старался привести в исполнение грандиозное предприятие и снова обратился к капиталам Европы и Соединенных Штатов, доказывая, что здесь шел вопрос не химерический, как уже с давних пор привыкли понимать его. Под его покровительством Джон Бейль обозрел берег вежду озером Никарагуа и Тихим Океаном, а также и реку С. Хуан. Вскоре Моразан лишился власти, вынужденный бежать в Вальпараисо и исследования Бейля остались неоконченными.

В 1841 году область Никарагуа, став независимою республикою, обратилась к министру Гизо: она полагала, что этот верный защитник мира и представитель его всегда и везде, охотно возьмется за исполнение такого предприятия. Но там, где нужно было идти вперед, Гизо только пятился назад. К удивлению посланника от области Никарагуа, Гизо наотрез отказал ему. Гизо был бы и не прочь устроить соединение двух океанов, с этою целью агенты его прошли по всем направлениям Центральной Америки, по какой же причине он остановился? Гизо побоялся навлечь на себя гнев и немилость Англии.

Бесплодные переговоры да толки продолжались бы и поныне, если б не было открыто золото в Калифорнии: оно доказало необходимость прорытия Панамского Перешейка. В этом убеждения г. Вельврейт, деятельный учредитель английского пароходного сообщения в Южной Америке, вступил в переговоры с правительством Никарагуа, а Великобритания между тем захватила гавань и реку С. Хуан до порогов Мачука, усердно желая прибрать к рукам своим ключ от проектированного канала. С другой стороны были сделаны предложения от Вандербильта и Ko. из Нью-Норка, и эти предложения были предпочтены английским. По этому договору положено прорыть канал, по которому могли бы ходить суда всех размеров, на его устройство назначено двенадцать лет. После восьмидесяти пяти лет, канал переходил в собственность правительства. Подобные условия представляли большие выгоды, несмотря на то, компания Вандербильт, при подписании контракта, имела только в виду пустить по С. Хуану несколько дрянных пароходов да проторить дорогу на четыре мили от озера до Океана. Такие меры были для нее достаточны: она хлопотала о новом пути между С. Франциско и Нью-Йрком и цели своей достигла. Транзит выходцев приносит ей больше барыши, но при этих мерах, по разуму да и по слову, контракт нарушен, а торговая деятельность обманута в своих блестящих надеждах! Как же не пожалеть и правительства, заключившего контракт с недобросовестной компанией, и промышленного мира, остающегося при одних ожиданиях!

С своей стороны, Мехика поставляла на вид возможность соединения двух океанов прорытием перешейка Текоантепек. В 1824 году правительство занималось исследованием этого важного вопроса, и напечатало замечательные выводы изысканий. Президент Санта-Анна разрешил Д. Хосе Хараю построение железной дороги, а впоследствии и прорытие канала на чрезвычайно-выгодных условиях. Дорога поступала чрез пятьдесят лет во владение правительства вместе с незанятыми землями, на сто верст по обеим сторонам лежащими. В этом условии было сказано, что в течение пятидесяти лет без согласия Д. Хосе Харая или тех, кому он уступит права свои, речи о другом каком-либо проекте относительно прорытия канала и устройства железной дороги быть не может. На этой линии самым удовлетворительным образом были произведены исследования. Но Харай ничего не начал и кончил тем, что передал права свои англичанам, живущим в Мехике, англичане перепродали контракты капиталистам Нового Орлеана. Собственно в видах устройства железной дороги была отправлена, для исследования местности, новая экспедиция {В 1852 году напечатано донесение об этом исследовании, под заглавием: The jisthmus of Tehuantepec и проч., under the Direction of major Bernard. New-York.}, в настоящее время споры с мехиканским правительством, которое не сознает прав последней передачи, к несчастью, останавливают предприятие.

Мой короткий очерк достаточно убеждает, что представители областей в Центральной Америке каждый в свою очередь старался усвоить содействие или европейских государств, или Соединенных Штатов, и что с их стороны были употреблены все средства для выполнения этого гигантского плана. Боливар, Моразан и Санта-Анна доставили положительнейшие сведения о трех исследованных ими перешейках, и нет никакого сомнения, что канал был бы уже прорыт, если б от их только воли зависело это дело.

Что сделала Франция? Гизо с жаром восклицает, что прорытие канала должно совершиться, он говорить, что Франция приобретет тогда колонии на островах Тихого Океана. В том убеждении, что торговая деятельность Нового и Старого Светя должна проложить путь чрез область Никарагуа, он сам вступает в переговоры. Впоследствии ему приходит в голову: ‘а что если Англия за это на меня рассердится?’ и тотчас прерывает даже разговор об этом деле. Мир его праху!..

Читая записки Лондонского Географического Общества, нельзя поверить, а на деле выходит, что Англия не столько поощряла, сколько препятствовала развитию этого вопроса. И это по той странной привычке, которую она себе усвоила, желая во всяком случае, где только можно, взять больше других и действуя всегда по смыслу басни: ‘Лев на ловле’. Действительно, Англия вмешалась в это дело, как скоро возник вопрос о соединении океанов на линии озера и реки Никарагуа, и вскоре сама же затянула это дело, во-первых, потому, что способствовала падению Моразана, а во-вторых, потому, что захватила целую область Москитос в Центральной Америке, под самым пустым предлогом, желая на деле распоряжаться по своей воле ‘вратами морей и ключом вселенной!’ А между тем Англия не видит, что скоро под могучим дыханием Соединенных Штатов исчезнут ее строптивые замыслы, и что ей не по плечу борьба с колоссальным передвижением народов, совершающимся в наше время в Америке. Агенты Пальмерстона истощили все усилия в заботах о том, чтоб доставить Англии исключительное плавание между двумя океанами, они даже убеждены были, что им удалось по их выражению: ‘отбить совместничество назойливых северо-американцев’. Напрасные хлопоты! Америка не потерпит учета, не уступит этого плавания между Атлантическим и Тихим Океанами. И если б союзным флотам вздумалось уничтожить перевес Соединенных Штатов в этом трепещущем жизнью вопросе, то и тогда едва ли успех увенчал бы такое намерение. Назойливое племя северо-американцев не отступает, как Гизо, пред призраком переговоров: как паутину разрывает оно такие сети в неудержном ходе своем, хотя иногда ему становится и неловко от таких преград, особливо когда подобные ткани сплетаются сообща с кабинетом вашингтонским.

Итак, вот что можно вывести из всех обвинительных пунктов упадающих на Англию, Францию и Соединенные Штаты за то, что они до сих пор не уничтожили мыса Горна с его непогодами: Англия виновата по свойственною ей себялюбию, Франция — по нерешительности своей, а Соединенные Штаты — по нерадению. Первая слишком придерживалась в этом деле силы своих привычек, вторая действовала на основании правил, ведущих ее к несомненному падению, а Соединенные Штаты, допустив захват Англии в Центральной Америке, не сдержали собственных своих обязательств, состоящих в том, чтобы не допускать строптивых искательств и водворения европейского запада в пределах Америки. Не будь этих нравственных столкновений, вероятно, все физические преграды в этом вопросе уже не существовали бы, или по крайней мере пояснились бы, который из многих предлагаемых планов и проектов, о соединении океанов, может быть принят преимущественно пред другими.

А теперь целые стопки бумаги исписаны путешественниками, топографами и журналистами, всякий выхваляет по очереди сделанные изыскания, обращаясь к торговой предприимчивости, не знающей, что и начать среди противоречащих мнений! Всякий твердит: ‘Возьмите! пожалуйста возьмите: мои товар лучше!’ Вот единственный вывод, который вы непременно сделаете, прочитав записки, где как твердят, что хорошо прорыть то Текоантепек, то Никарагуа, то Панаму, то Дариенский Перешеек. Отчего же такая разность мнений? Оттого, что инженеры, действующие порознь, каждый старался выставить на вид исследованную им линию, а вместе с тем доказать невыгоды других, оттого, что не было умной, деятельной комиссии для контроля, посредством которого можно было бы сравнить эти местности, не в видах пользы какой-нибудь компании, но в видах осуществления самого дела. Только такой добросовестный труд мог бы рассеять сомнения, отклонить препятствия и наконец решить выбор одной удобнейшей линии. Нечего было ждать, чтоб такой контроль учредили неустоявшиеся в брожении области Центральной Америки. Этим делом должна была заняться Франция, при всяком случае твердящая об успехах, о человечестве, но только твердящая, Англия, бросившая нерасчетно громадные суммы на полярные изыскания, а прежде всего Соединенные Штаты, которые, таким образом сдвигая океаны, сдвигают собственные берега и сосредоточивают их во вселенной. Этим трем державам следовало давно написать вдохновительный пролог к великому сочинению.

Такого дела не совершилось — и географы режут перешеек по произволу, не выходя из кабинетов, на погрешитльных картах своих. Журналисты в громких фразах повторяют ничтожные сведения, собранные из сделанных описаний, а путешественники, говоря о всем, дают пищу и географам и журналистам, сообщая описания или неверные, или поверхностные. Постараюсь избежать такой ошибки, представив читателям наглядно, популярно несколько проектов для прорытия канала между океанами в разных направлениях. Отделить факт от предположений, доводы от неясных заключений, наконец, сказать правду хотелось бы мне в статье, мною предлагаемой.

Перешеек Центральной Америки, составляя узкую цепь между двумя материками, чрезвычайно сжат в том весте, где полукругом выгибается залив Панамский. На север площадь расширяется, но пониже того пункта, где перешеек образует род верблюжьего горба, воды озера Никарагуа и реки С. Хуана едва не пересекли его. Взгляните на карту: область Москитос тем яснее образует горб, что залив Гондурас представляет шею. Протяжение Юкатана приставляет голову к шее и такой чертой разделяет залив Мехиканский от Караибского Моря. В гигантских, странных образах перешейка слиты очерки змеи и верблюда: эти образы вызывают помыслы о дивах допотопных. Уж готовый слиться с массою материка, перешеек снова сжимается, но незначительно. Из четырех мною указанных сжатий пунктов перешейка, Гватемала, одетая гранитными горами, неуязвима, словно хребет мастодонта: она насмешливо вызывает силы человека, немогущия раздробить препоны, представляемые сплошною массой. Прорез предполагается возможным только на остальных трех пунктах перешейка: назовем их от севера к югу:

I. Перешеек Текоантепек.

2. ‘ Никарагуа.

3. ‘ Панамский, или Дариенский.

I. Перешеек Текоантепек.

Пространство, разделяющее океаны в этом пункте, простирается на 252 верст. Почва Мехики, неуступающая в возвышенности значительнейшим горным хребтам в Европе, здесь становится совершенно низменною и прорыта руслом широкой и глубокой реки Коатцакуалькос, текущей от востока на запад, а потом от севера к югу до самого впадения в залив Мехиканский. Гавань, образуемая устьем этой реки, лучше всех других по заливу и станет на ряду с плесами образующимися при впадении Миссисипи,

Песчаная отмель заграждает выход в море, но на этом баре постоянно 12 футов волы, по донесениям инженера Моро. Следовательно, для кораблей большого размера, глубоко сидящих, нужно прорыть этот проход ко крайней мере на столько же: тогда в пространстве 52 верст могли бы проходить самые большие купеческие суда. Глубина реки Коатцакуалькос на этом протяжении изменяется от 16 до 20 футов. Самая меньшая ширина реки от 40 до 70 сажен, местами она достигает и двух верст. Г. Моро предлагает плыть по ней до ее соединения с рекою Малатургой, что составит до 190 верст. Подобно многим инженерам, занимавшимся сочетанием океанов, он забывает, что для этой четы нужно мировое брачное ложе, а говоря просто, он забывает, что дело не в том, чтоб проложить водяное сообщение для челноков да баркасов, а устроить так, чтоб проходили громадные пароходы в корабли. Допустим, что на пространстве 140 верст реку можно сделать судоходною, все таки приходятся прорыть канал длиною почти в 90 верст от Малатурго до залива Текоантепека. По сметам этого инженера, все работы стали бы от 20 до 25 мильйонов рублей серебром.

В таком случае необходимо было бы устроить гавань со стороны Тихого Океана. Залив Текоантепек едва заслуживает название рейда: он мелок, постоянно от его берегов отходит море, многие отмели наносного песку затрудняют входы и он годен только разве для мелких судов.

Компания, которой Д. Хосе Харай передал права свои на соединение двух океанов каналом, или железною дорогою, в остановившаяся на последней, объявила, что залив Текоантепек для стояния неудобен. Она для этой цели избрала залив (Ventosa) Ветреный, незащищенный от непогод, и столько же открытый, как бывший некогда нашим портом Бодего на берегах Калифорнии, или поюжнее — Монтерей и далее — Вальпарайзо.

Употребив от 600 до 800,000 руб. серебром, можно было бы оградить от бурь этот залив, и тогда корабли могли бы подходить к самому берегу.

Вот какие сравнения представляют защитники соединения океанов посредством линии Текоантепек:

Из Европы, или из Соединенных Штатов — это кратчайший путь, что доказывается следующими выводами:

	Переход в С. Франциско.
	Огибая Горн мор. мили.	Чрез Панаму.	Чрез Никарагуа.	Чрез Текоантепек.
Из Англии	13,634	7,502	7,041	6,671
— Нью-Йорка	14,194	4,992	4,531	3,804
— Нового Орлеана	14,344	4,505	3,767	2,704

Выигрыш пред путем вокруг Горна:

	Чрез Панаму мор. мили.	Чрез Никарагуа.	Чрез Текоантепек.
Для Англии	6,122	6,585	6,935
— Нью-Йорка	9,202	9,668	10,390
— Нового Орлеана	9,809	10,547	11,610

Здесь принята в расчет одна Калифорния, но как бы ни была велика важность этого края, Калифорния не одна на целом свете.

Путем чрез этот перешеек (Текоантепек) Европа и Соединенные Штаты проиграли бы перед двумя остальными линиями в сношениях с Южною Америкою и Австралиею. А за сим, для сравнения, поставив не С. Франциско, а Сидней, выгоды переходят на сторону Никарагуа, или Панамы. Принимая в соображение малые широты, по которым пролегает путь к этим двум последним пунктам, плавание к ним подвержено не стольким случайностям и не столь бурно, как переход в Атлантическом Южном Океане и перешейку Текоантепек. Этим путем сокращается переход от Калифорнии до Нью-Йорка перед дорогою через Панаму 2,029 верст, а из Калифорнии в Новый Орлеан на 3,150 верст, и потому линия эта носит название исключительно американской. Таковые сокращения пути весьма важны для выходцев, идущих из Соединенных Штатов в С. Франциско и обратно, и вот почему железная дорога будет так полезна на пространстве между устьем Коатцаколькос и заливом Вентозой. Что же касается до канала, то он не должен быть исключительно линией американской, а потому для него, без всякого сомнения, назначено другое место, а не Текоантепек.

II. Никарагуа.

Кажется, стоит взглянуть от берега Тихого Океана на небольшой промежуток, разделяющий его от великолепного озера, а потом на реку, выливающуюся с противоположной стороны в другой океан, чтоб сказать что именно здесь назначено сочетание морей. По-видимому, природа здесь совершила все, многое остается делать искусству. Зеркальные воды этого озера, отделенные ничтожным пространством от Тихого Океана, увлекли воображение тех, которые, сидя на месте, смело стремились прорезать материк Америки. Ухватившись за эту мысль, лорд Пальмерстон тотчас же с должным рвением вступился за фантастические права им же созданного владетеля маскитосов. Лудовик Наполеон в то же время поспешил увековечить будущий канал именем дяди и своим собственным, полагая, вероятно, что ему стоит дунуть — и океаны сольются воедино. Но географическая карта, знать, не впервые, вводит впросак представителя Англии и заставляет химерически мечтать бывшего обитателя Гама.

Прорезать перешеек Никарагуа возможно, но препятствий к тому так много, и эти препятствия так многосложны, что дело совсем не так легко, как оно прежде казалось и еще нынче кажется. Едва ли на соединение океанов в обоих остальных пунктах (Панаме и Текоантепеке) потребуется не менее капиталов и труда, нежели на прорытие перешейка Никарагуа.

Река С. Хуан (взяв ее от устья) не может и не будет никогда в состоянии поднять суда большого размера, несмотря на колоссальные работы, которые здесь проектированы. Чтоб сделать С. Хуан судоходным, нужно, по словам инженеров: 1) засыпать устье Koлорадо, которая на большое пространство, при впадении в Атлантический Океан, заносит русло илом и песком, 2) углубить устье С. Хуана, по которому местами не могут проходить даже лодки индийцев, 3) взорвать утесы, стоящие на самом его течении и сравнять пороги — дело трудное и недешевое.

Да сверх того — и здесь я говорю, как очевидец, по собственному опыту — чего будет стоить уничтожение препятствий, являющихся на каждом шагу от бесчисленного множества островов и островков, которые до того местами загромождают в суживают реку, что наш маленький пароход без кожухов, никак не больше тех, какие у нас ходят по Неве от Летнего Сада, едва мог выдираться из этих коридоров? А к этому прибавьте несметные извилины и повороты, которые беспрестанно закрываются безвыходно, образуя, будто озера, да чрезвычайно быстрое течение реки.

Вот почему я утверждаю, что по С. Хуану могут ходить только небольшие пароходы, и то, если не пожалеть денег и хлопот.

Иные говорят, что воды С. Хуана должны быть употреблены для канала, который следует прорыть от Атлантического Океана до озера Никарагуа.

Озеро это, как я узнал, лежит выше уровня Тихого Океана на 128 футов и на 121 фут выше Атлантического Океана, следственно один океан ниже другого на 7 Футов. Сколько шлюзов потребовалось бы, чтоб поднять корабли на эту высоту? Самое озеро, беспрестанно волнуемое шквалами, с берегами очень неприветливыми, представляет плаванию большие неудобства и опасности. Сверх других расходов, потребовался бы значительный капитал на устройство гаваней в этом внутреннем море, длиною слишком в двести верст, да шириною во сто. Эти гавани необходимы для кораблей, подвергшихся аварии и требующих необходимых исправлений.

Теперь: каким путем провести канал от озера до Тихого Океана?— вопрос мудреный! Самый короткий путь от озера до моря, по речке Лахас в порт С. Хуан дель-Сур. Здесь промежуток в 28 верст — только, но на этом пути горный хребет, который потребовал бы возвышения канала над уровнем океана на 615 футов, да над уровнем озера на 477 футов, сверх того, по исчислению инженера Бейли, явилась бы необходимость просечь туннель длиною в 3,833 ярда, то есть почти на четыре версты! Такие затруднения говорят сами за себя весьма красноречиво!.. Сколько шлюзов понадобилось бы, чтоб дать каналу надлежащее падение! Каких гигантских размеров должен быть туннель, под которым пойдут корабли в 1,200 тонн, не говорю уж о колоссальных клиперах в 3,000 тонн! А это еще не все. Воды озера в реке Лахас недостаточно для канала. Бейль, в страшной тревоге и хлопотах о воде, предлагает устроить водохранилища, употребив в дело несколько тощих ручьев, то есть отведя их, а сверх того предлагает артезианские колодези.

Допустим, что хватило бы и денег и искусства на преодоление всех указанных трудностей, но и тогда что бы вышло? Водная линия прошла бы в порт С. Хуан дель-Сур. А что это за порт? — тесная якорная стоянка, пригодная только для нескольких гребных судов, плохо закрытая от ветров, известных здесь под названием Верховых (Papagayos) {Верховой ветер действует только в верхних слоях воздуха, иногда с большою силою, так что сносит верхние мачты судов. Эти ветры дуют с непостоянною силою в здешние берега вдоль озера Никарагуа.}.

За сим предлагалось устроить сообщительную линию в двух других пунктах: одна назначалась от впадения в океан реки Саной до Соленого Озера на протяжении 25—26 верст. Говорят, будто это озеро только на 130 ф. выше уровня моря, что по речке можно подниматься до половины сказанного пространства и что только на 12—13 верст нужно будет прорыть канал, говорят также, что якорная стоянка здесь едва ли не лучшая на всем берегу Центральной Америки. Эти сведения даны в 1848 году одним датским путешественником. Ни опровергать, ни утверждать их не могу за неимением других исследований этой местности.

Другая линия, еще менее известная, должна соединить великолепное озеро Никоя с озером Никарагуа или с руслом реки Сан-Хуана рекою С.-Карлоса. Но здесь предстоит прорыть канал слишком на сто верст по гористой почве.

На озере Манага можно бы избрать три соединительные линии: первая проходит к порту Тамаринда, вторая в Реалехос и третья в залив Фонзека, или Кантага. Здесь не нужна работа титанов, потому что все эти линии проходят по незначительно-возвышенным долинам и отлогими покатостями спускаются в море.

От озера Манага до порта Тамаринда считается 28—30 верст. Эта линия прямее прочих, но тесный порт, к которому она приводит, не соответствует величию предпринятого дела.

Зато порт Реалехос, при впадении двух рек и защищенный с океана двумя островами, весьма удобен. Здесь могут стоять на якоре совершенно безопасно многие сотни судов, самые большие корабли могут швартоваться прямо к берегу, выход и вход незатруднителен и едва ли где в другом месте можно найти большее обилие строительных материалов.

Кроме того, что канал, назначенный для соединения океана с озером Манага, получит исход в благонадежную гавань Реалехо, он пройдет еще по самым обитаемым и плодоносным местностям Центральной Америки. Он прорежет великолепную долину Леона, на которой стоит древний город того же имени: Кордильеры здесь совершенно исчезают и местность не представляет даже и малых возвышенностей. Вот на этот путь указывает Лудовик Наполеон, основываясь на изысканиях Гареллы. Собственно говоря, здесь одно неудобство: протяжение канала на 80 верст. Не только все это пространство должно быть прорыто, но для истока вод озера нужно углубиться от 70 до 80 футов.

Расстояние между озером Манага и заливом Фонзека еще значительнее, но здесь канал был бы короче, и вот почему эта линия представляет более удобств. Залив Фонзека имеет 120 верст в длину и 70 в ширину. Флоты всей вселенной, как в заливе С.-Франциско, могут вместиться в нем. Три области Центральной Америки имеют здесь гавани: С.-Сальвадор, Никарагуа и Гондурас. На этом заливе есть много островов, к которым корабли могут подходить на самое близкое расстояние и даже закреплять швартовы на берегах. Должно ко всему сказанному прибавить, что и ста верстах от лучшей якорной стоянки Ла-Унион, есть богатые залегания каменного угля на берегах Рио-Лемо, по которой идет весьма удобная дорога.

Плес залива Фонзека, Эстеро-Рояль, тянется весьма кстати по направлению озера Манагуа. Капитан Бичи в 1838 году промерял его и нашел, что суда, сидящие 10 фут. в воде, могут плыть по этому плесу на 50 верст. Таким образом, для соединения этого плеса с водами озера, следует прорыть канал не более как на сорок верст, и здесь, при сравнительно легчайших условиях для предположенных работ, не нужно было бы неимоверных и непреоборим ых усилий, о которых я говорил выше.

Без всякого сомнения, линия, выводящая к заливу Фонзеко, будет предпочтена всем прочим, если перешейку Никарагуа суждено сочетать два океана. Но, проходя памятью путь, по которому пролегает это сочетание, невольно сознаюсь в неисполнимости сложных и громадных работ: по несудоходности реки С.-Хуана, должно прорезать канал в 125 верст от берегов атлантических до озера Никарагуа и устроить множество шлюзов на этом протяжении, прорыть другой канал от 9 до 18 верст длиною, чтоб выйти в Манага, в наконец от этого озера в Тихий Океан понадобится канал в 35 верст. Сверх того, на озерах необходимо устроить якорные стоянки и даже доки.

Сколько трудностей следовало бы победить для исполнения этих работ! Порт С.-Хуан дель-Норте, который покровители короля москитосов называют Грей-Тауном, усеян отмелями, беспрестанно изменяющимися от песков, приносимых потоками, здесь впадающими. Дело не в том, чтоб уничтожать эти отмели, но в том, чтоб воспрепятствовать их беспрестанному возрождению. Не явилась ли бы здесь беспрестанная борьба человека с волею природы? Дело не в том, что перешеек Никарагуа представляет столь неудобную гавань со стороны Атлантического Океана, затем, что, кроме С.-Хуан дель-Норте, или так называемого Грей-Тоуна, нет другого исхода для канала, но в том, что путь этот в два с половиною раза длиннее пути Текоантепека и вшестеро длиннее перехода чрез Панаму. Залив Фонзека разделен от устья С.-Хуана пространством в 612 верст. Как продолжительно и утомительно было бы такое плавание то из канала в озеро, то из озера в канал и снова в Океан! Сколько хлопот и времени потребовалось бы на эти переходы! и при таких неудобствах, какие выгоды могли бы явиться для путешественников и для торговли?

Прорез перешейка Никарагуа стоил бы, по приблизительной смете, от 100 до 125 мильйонов рублей серебром! Текоантепек потребовал бы не более 25—30 мильйон. p. cep. Нужно ли говорить о преимуществах последней линии? Правда, что Никарагуа лежит ближе к центру торговой всемирной деятельности, нежели Текоантепек. Никарагуа, так сказать, на полупути между Австралией, Южною Америкою и Калифорниею, но преимущество это у него победно отнимает Панамский Перешеек.

III. Панамский перешеек.

В первые времена открытий Тихого Океана, этот перешеек назван Дариэнским. Впоследствии он получил название Панамского, когда был основан город этого имени. Тождество перешейка основано на одном обширном плёсе панамском, в который вдался залив С.-Мигуэль, но его разделение заметно в 79R долготы, где начинается сечение этого полукруга: восточный склон принимается за Дариенский Перешеек, западный — за Панамский. Приняв за целое этот плёс, образующий подкову, оба перешейка сливаются, но, проведя по средине этой подковы линию от Тихого к Атлантическому Океану, полукруг делится на двое. Я принимаю эту полосу земли за один перешеек, он лежит в параллель с Никарагуа и Текоантепеком, но чтобы показать планы сочетания океанов, подразделяю его на две части: 1) Собственно Панамский Перешеек. Материк Америки представляет самое узкое пространство между рекою Чагресом и городом Панамою, эта река решительно не годится для канала: она никогда не может быть углублена на столько, чгоб поднять корабли, идущие в Индию, в Китай и в Калифорнию. О порте Чагрес, на устье реки, и говорить не стоит с той поры, что не несколько пониже Неви-бей или Аспенвиль {Puerto de Naos} гавань, от которой идет каменная дорога чрез Панамский Перешеек, представляет каналу довольно удобный исход со стороны Атлантического Океана. Пространство в 60 верст отделяет эту местность от Панамы. В этом промежутке виденные мною Кордильеры представляют холмистые возвышенности, а не крутостоящие хребты. Без больших затруднений их можно прорезать и воду провести из близтекущих рек.

По изысканиям инженера Гарелла, здесь самое большое возвышение местности 150 футов. По словам Мореля, между реками Тринидад и Каймито местность возвышается только на 40 футов. Первый предлагает туннель в 125 футов вышиною и 97 футов шириною, на протяжении 5 ¹/₄ верст. Второй, не углубляясь в недра земли, говорить, что можно даже обойтись без шлюзов на всем протяжении канала, предполагая устроить только по одному шлюзу с каждого конца канала, для уравновешения действий прилива и отлива океанского, посредством ворот, обыкновенно существующих при каждом шлюзе.

По предложению некоторых инженеров, канал должен принять направление к селению Хорера на восток от Панамы, в этом селении ныне 4000 жителей. По мнению других и по моему собственному взгляду, он должен пройти прямо в Панаму. В настоящее время этот знаменитый пункт представляет рейд, а не гавань.

Корабли не могут подойти ближе к городу как на 4 версты, по причине мелководия у берегов. Такое неудобство легко исправить устроением доков, для которого панамский рейд чрезвычайно удобен. Целая небольшая группа островов лежит веред Панамою, и в этом архипелаге представляется весьма удобная якорная стоянка. Остров Табога, прозванный флибустьерами Очаровательным, представляет все удобства для кораблей, посещающих Панаму. Здесь устроены магазины для каменного угля, которым запасаются пароходы. Близость острова Табога заменила бы устройство доков в Панаме, если б их построение не представлялось необходимостью, затем, что разгрузка товаров всегда происходит здесь на мелких гребных судах.

Мне кажется, это важное обстоятельство было часто упускаемо из виду при исследованиях для проведения канала. Железная дорога, пересекающая ныне Панамский Перешеек, представляет сомнения удобства, но для полного успеха бесполезно делать сметы на прорытие канала, по которому будут в состоянии ходить только мелкие суда да ладьи туземцев. При дознанной несудоходности Чагреса, достаточно убеждений, что почва Панамского Перешейка, представляющая столько выгод по своему географическому положению, гораздо легче может быть прорезана каналом, нежели залив Никарагуа или Текоантепек. Достаточно убеждения, что канал, здесь прорытый, будет примыкать к благонадежным гаваням у обоих океанов, достаточно, говорю, убеждений, что прорытие Панамского Перешейка потребует сравнительно меньших издержек и времени.

Линия инженера Гюгса, но которой ныне проведена железная дорога, не столь выгодна для канала, как проведенная Морелем (если его исследования верны), затем, что она проходит по возвышенности в 300 ф. над уровнем моря. Вероятно, отклонившись несколько от этой приблизительно прямо проведенной линии, найдется возможность избежать такого затруднения. Соприкосновение канала с железной дорогой представило бы огромные выгоды: быстрое размножение народонаселения, успехи в возделывании земель, исчезновение вредных условий климата и, наконец, экономию в содержании этого канала. А сколько удобств явилось бы для путешественников, которые всегда рады бросить плавучие тюрьмы свои и упредить по железной дороге их приносящие корабли!

Мне кажется, что дальше ходить нечего, что с того дня, как компания Аспенваля, вследствие изысканий ученого путешественника Стефенса, провела линию железной дороги, настоящее место для размера перешейка указано. От добра — добра не ищут! да и к чему добиваться исполнения в других местах того, что весьма удобоисполнимо здесь? Как не согласиться, что линия, указанная Стефенсом, от Неви-бай до Панамы — кратчайшая, представляет незначительные возвышения над уровнем моря, сравнительно меньшие затруднения и исходы в благонадежные гавани {Notice on the isthmus of Panama. 1852.}.

Допустив все, что я сказал, все остальные предложения только затемняют вопрос, который, по возможности своей, уж давно пора разрешить. Эта задача, по моему мнению, разрешится при добросовестном взгляде на 2-й перешеек Дариэнский. Знаменитое имя Гумбольдта обратило внимание на линию, им проложенную между заливами Дариэнским и Куника. Но Гумбольдт делал только призыв на отправление экспедиция для исследования этой линия, а специально никогда не предлагал ее. Сам он на местах не был, а говорит по слухам. Гумбольдта уверили, что здесь Кордильерский Хребет исчезает совершенно, что реки судоходны — и вот причина, почему он высказывает желание видеть в этом месте сочетание океанов {Essai sur la Nouvelle Espagne. 1803.}.

Ученое точное исследование линии, предлагаемой Гумбольдтом, еще не сделано, но известно, что Гумбольдт получил сведения неверные {Cap. Cochrane, Travels m Columbia. 1823—1824.}. По реке Атрато и впадающей в нее Нампипи едва могут ходить суда в 30 тонн, обе усеяны скалами и подводными камнями. От Наипипи до Купики, вместо совершенно понижающейся почвы, идут в три ряда высокие холмы. По этой причине вместе с многими другими Мишель Шевалье объявляет, что канал между Атрато и Купико невозможен.

Несмотря на то, капитан Фицрой взялся за давно забытую линию и представил свои рассуждения Географическому Лондонскому Обществу. В доказательство, он приводит следующее сказание: ‘Один бискайский лоцман предложил Филиппу II прорезать перешеек между Наипипи и Купикою, для исследования были посланы два фламандские инженера, которые нашли, что это дело невозможное. Кроме того, Совет Индии представил Филиппу опасности, которых должно было ожидать для его владений от соединения океанов. С той поры, под смертною казнью, было запрещено плавание по реке Атрато. ‘Taкая строгая мера, гармонирующая с духом тогдашнего правительства Испании, нисколько не подтверждает мнений Фицероя, казалось бы, ему следовало остановиться на невозможности этою дела, о котором говорят фламандские инженеры. Каким же образом он хочет прорыть канал для трехмачтовых кораблей в такой местности, где исследователи XVII столетия отказались плавать на гальйонах?’

Теперь скажем несколько слов о линии, исследованной инженером Гисборном, который возвратился в Лондон из своей экспедиции в апреле 1852 года. Для сравнения, возьмем две местности: Никарагуа и Дариэнский Перешеек в тех двух пунктах, где линия может быть проведена от порта Эскосез до залива С. Мигуэль, то есть в реку Саванну.

Перешеек Никарагуа.	Дариэнский.
Гавань С.-Хуан дель-Норте на стороне Атлантическаго Океана недовольно глубока и очень тесна. Гавани, существующие в Тихом Океане, даже не заслуживают этого имени.	Залив Каледония, порт Эскосез и канал Сарсади на стороне Атлантического Океана имеют протяжение на 20 верст, представляют хорошую якорную стоянку, закрыты от ветров, при достаточной глубине. Залив С.-Мигуэль, на стороне Тихого Океана, может вместить флоты всего света.
Необходимы искусственные гавани.	Здесь гавани устроены природою.
Нужно устроить 28 шлюзов: 14 на стороне Атлантического, 14 от берегов Тихого Океана.	Шлюзы не нужны.
На оконечностях каждого озера необходимы искусственные гавани и доки, затем, что, по причине от мелей и камней, плавание очень затруднительно.	Такие работы не нужны.
Расстояние между двумя океанами 339 верст.	Здесь расстояние 70 верст.
Необходимо прорыть канал на 100 верст, углубить реку на пространстве 163 верст.	Прорыть канал на 50 верст, а углублять реку ненужно.
Для судов в 1000 тонн никогда не будет судоходен.	Будет судоходен для кораблей огромнейшего размера.
Предполагается углубить на 17 футов.	Можно углубить на 30 футов.
На переход от одного океана к другому, чрез сказанное число шлюзов, потребуется шестеро суток и 10 часов, а рассчитывая только по 28 минут на каждый шлюз, если корабль пойдет день и ночь, на переходы потребуется никак не менее 7 часов.	Переход можно сделать в одну воду, то есть в один прилив, или в 6 часов.
На канал в 17 фут. глубины, 100 фут. ширины, с 28 шлюзами нужно до 50 м. р. сер.	На канал со шлюзами, удобный для судов всех величин, нужно до 30 м. р. сер.
На канал в 20 фут. глубины потребуется 70 м. р. сер.	На канал без шлюзов, в 30 фут. глубины и 140 фут. ширины, потребно 84 м. р. сер.
Ураганы, вихри и верховые ветры свирепствуют по берегам.	Решительно нет ни ураганов, ни штормов.
Беспрестанные волканические извержения из близлежащих гор.	На 175 верст нет волканов.
Частые землетрясения.	Здесь они неизвестны.
Спорные земли, компания не составилась и срок дозволений миновал.	Правительство Новой Гренады законно уступило земли и компания составилась.

Такие преимущества не могли остаться незамеченными спекулятивною предприимчивостью капиталистов. В прошлом 1853 году весною составилась сильная компания в Лондоне на прорытие Дариэнского Перешейка между шотландскою гаванью port Escoses и заливом С.-Мигуэлем. Вот как разделен капитал этой компании по смете достигающей до 15 мил. фунтов стерлингов, или до 90 мил. p. cep.

На прорытие канала, на каменные работы и пр. — 12,000,000 фут. стер.

Процент на капитал во время работ — 2,000,000 ‘ ‘

На покупку земель, первоначальные работы и пр. — 1,000,000 ‘ ‘

Итого — 15,000,000 фунт. стер.

Как ни огромен кажется для первого взгляда такой капитал, но, без всякого сомнения, будут огромны и выгоды от исполнения этого великолепного предприятия. Решение такого вопроса не зависит от местных торговых оборотов, все морские державы должны видеть в ней блистательнейшую будущность и всесветная торговля от сочетания океанов выиграет несчетно! Сверх всех данных, за успех предприятия ручаются также обширные золотые россыпи, недавно здесь открытые.

Стоит только с некоторым вниманием проследить события, чтобы убедиться в неисчислимых выгодах этого дела. Такое исследование докажет, что в 1851 году у Панамского Перешейка судоходная деятельность представлялась числительностью трех милльйонов тоннов и передвижением 250,000 выходцев!

В предыдущей статье {См. февр. кн. ‘Отеч. Зап.’ 1854 года.} моей я рассказал о переходе моем от Р. Хуан дель-Сур к устью реки Никарагуа, то есть от берегов Тихого Океана по берегам Караибского Моря. Здесь скажу несколько слов о любопытном изучении Дариэнского Перешейка. В 1651 году на шхуне Clood из Картагены, отправлявшейся в порт Эскосез, я пошел с двумя американскими инженерами для осмотра Дариэнского Перешейка со стороны Атлантического Океана. Мы знали о неприяненном расположении диких туземцев к путешественникам, а потому на шкуне были сделаны приготовления к обороне, в случае нападения, и мы сами были хорошо вооружены. Рассчитывая по положению здешних Кордильеров, что их главное возвышение должно быть близь берегов Атлантического Океана, и следственно с этой стороны нам углубляться в тундру не будет надобности, мы решились на это опасное предприятию. Подходя к берегам порт Эскосез, мы увидели ясно, что цепь Кордильеров тянулась здесь не сплошными отрогами и что были значительные промежутия. По определению самой низкой высоты гряды (которая составляла 276 футов) мы сошли на берег и без приключений достигли этой местности.

Миновав эту низменность, мы направились вдоль небольшого ручейка, который привел нас к широкой реке, текущей сперва на юго-запад, а потом, описав, полукруг, на север. Перед нами, сколько можно было окинуть глазом, расстилалась на юго-запад, по направлению к заливу С. Мигуэля, пространная равнина. Для лучшего обозрения этой равнины, мы взобрались на холм футов в 200 вышины и вскарабкались на верхушки дерев. Таким образом нам удалось наглядно исследовать пространство по крайней мере на 15 верст, идущее на противолежащий берег Тихого Океана.

До самой ночи мы шли по течению реки на север. На заре мы увидели плывшую лодку с двумя индийцами. Заметив нас, они поспешно пристали к берегу и убежали в лес. Чрез несколько часов попалась нам на встречу женщина и двое детей: от них мы не могли добиться никакого толку. Только мы ее потеряли из виду, как на реке показалась лодка и в ней десять человек вооруженных индийцев: они пристали к берегу и знаками показывали, чтоб мы следовали за ними. Не видя никаких враждебных замыслов с их стороны, мы сочли за благо отправиться за ними. К большому нашему удовольствию, они повели нас по течению реки, которая постепенно направлялась на восток.

Река извивалась между группами холмов будто набросанными один на другой, и наконец она привела нас к селению, стоящему на самом заливе Каледонии. Этот переход убедил нас, что мы совершенно неожиданно открыли путь между грядою здешних Кордильеров, которые считались всегда сплошными. Здесь подошел к нам индиец, который показался нам (тоёном) начальником селения, ломанным английским языком спросил он нас, зачем мы к ним пришли? Мы старались объяснить, что не пришли с ними ссориться, что на корабле оставили мы людей, а к ним отправились одни, чтоб познакомиться и оставить на память подарки. Мы отдали им несколько бронзовых серег, цепочек и браслеток, которыми запаслись на случай. Между тем толпа индийцев увеличивалась, между ними начался шумный разговор, я мы очень хорошо поняли, что они хотели задержать нас. Наконец, после долгих споров, они решились отпустить нас, но только с уговором, чтоб мы немедленно снялись с якоря, а толковавший по-английски индиец сказал нам, что если они нас еще раз встретят, то больше никак не выпустят. В сопровождении шестерых индийцев, мы пришли обратно в порт Эскосез, где стояла наша шкуна, и, признаюсь, очень были рады, что так дешево отделались от наших хозяев. Провожавшие нас индийцы оставались на берегу до тех пор, пока мы не снялись с якоря.

Главная цель нашей экскурсии была достигнута: мы убедились, что здесь, в средине Кордильер, проходит равнина, и что возвышеннейший уровень должен быть в центре перешейка, если не ближе к берегам Тихого Океана.

Порт Эскосез тесен для судов большого размера, но все-таки может служить надежною якорною стоянкой, зато залив Каледония представляет все удобства безопасной гавани.

Мы отправились в Неви-бей, а оттуда в Чагрес и Панаму. (См. Сев. Пчелу, января 1854 г.). Из Панамы, в ожидании парохода, на котором я должен был отплыть в С.-Франциско, с двумя моими товарищами, я посетил залив С.-Мигуэль. На небольшом вооруженном баркасе мы отправились утром из Панамы и пришли к вечеру в Бокка-Чика, то есть в дариэнскую гавань. На следующее утро мы вошли в реку Саванну. На устье она имеет до 3 ¹/₂ верст в ширину, потом суживается на 200 сажен. Горы, по 300 футов вышины, тянулись на пространстве двух или трех верст от берегов реки. Здесь глубина реки в малую воду от 4 до 4 ¹/₂ сажен. Дно, по лоту, мягкий ил. По мере приближения к тому месту, где Саванна соединяется с рекою Лара, глубина уменьшается. Прилив морской действует на расстояние девяти верст выше соединения с Саванной, до того пункта, где Лара падает уступом в три фута на каменистое дно, берега здесь утесисты. Там, где прилив не действует более, река Саванна течет изгибами и суживается до 10 сажен.

На другой день, что было 20 сентября, мы пошли берегом на норд-ост по направлению к заливу Каледония. На пространстве первых четырех верст мы шли по ровной местности и подвигались вперед успешно затем, что здесь кустарных растений было меньше, нежели на противоположном атлантическом берегу. Скоро мы дошли до возвышенностей, которые определили в 100 футов над уровнем моря. Пройдя равнину, где сливались два ручья, мы дошли второй грады возвышенностей в 130 футов вышины. Эти возвышенности образуют гребень между реками Саванной и Каледонией. По ручью, бегущему на восток, мы прошли еще около 4-х верст и достигли большого потока. От этого места вид раскрывается на норд-ост по направлению к заливу Каледония и представляет гладкую равнину без горных промежутков. Здесь мы заметили торную тропинку и мостик из двух деревьев, перекинутых чрез реку. Пройдя по этой тропинке, мы скоро очутились на земле тех индийцев, к которым попались в заливе Каледония. Увидев, что мы достигли своей цели, дальше не пошли, затем, что было бы неблагоразумно и нерассчётно снова попасть в руки индийцев, от которых так счастливо отделались в первый раз.

Берега реки Саванны и Лары покрыты дресвою, образовавшеюся от обломков и осколков шиферных скал. Общий характер страны представляет гладкую равнину, которую на значительное расстояние потопляет река во время морского прилива. Эта равнина обильно покрыта растением корнепуском. Его корни, поднимаясь высоко из илистой почвы, чрезвычайно затрудняют путь. С прекращением действия прилива, берега возвышаются на сажень и на полторы, и поросли прекраснейшим лесом: здесь встречаются кедры, красное дерево, бакаутовое, пальмы и проч.

Мы скоро возвратились в залив С.-Мигуэль, здесь рейд и превосходная закрытая гавань, образовавшаяся от выдавшегося мыса и группы островов.

Достаточно взглянуть на карту, чтоб убедиться в удобстве, представляющихся для судов всех размеров в заливах Каледония и С.-Мигуэле. Исследования показали, что самая меньшая глубина реки Саванны на пространстве 15-ти верст есть 6 футов в малую воду, что высочайший пункт, образовавшийся от гряд гор, над уровнем моря на этой черте составляет 150 футов. По тщательнейшем исследовании, вероятно, отыщется местность, возвышающаяся только на 50—60 футов, таким образом, главнейшие работы будут происходить на равнинах.

Возвратясь из этой топографической прогулки от Тепоантепека до Купипи, мне кажется, выводы становятся весьма. Допустим, что соединение океанов возможно на многих линиях, но Панамский Перешеек, собственно говоря, то есть между заливом Дариэнским и С.-Мигуэлем, один выполняет требования истинно великого водного пути между Старым и Новым Светом. Многообразные выгоды и удобства пути осязательно состоят в следующем:

1) Космополитическое и совершенно центральное положение перешейка относительно обитателей земного шара.

2) Сравнительно ближайший путь, представляющий следующие цифры:

Чрез Текоантепек — 262 ¹/₂ версты.

‘ ‘ Никарагуа — 577 ¹/₂ ‘ ‘

‘ ‘ Панаму — 105 ‘ ‘

* ‘ Дариэнский перешеек — 70 ‘ ‘

3) Сравнительная дешевизна работ. Напрасно стараются доказать, что климат южной части перешейка Центральной Америки вредоноснее, нежели по направлению на северо-запад. Здесь свойства климата решительно одинаковы: от Вера-Круца до Чагреса и до Купико, всюду свирепствует желтая лихорадка. В этом отношении равны и Чагрес, и Грейтоун.

Берег Тихого Океана равно подвергается губительному влиянию желтой лихорадки от Сан-Блаза и до владений хилийских, но здесь ее действия не так сильны, не так быстры, как на противолежащих берегах. Говоря о климате, я скажу, что Панама не так опасна, как С.-Хуан дель-Сур и даже Акапулько. Я пользовался совершенным здоровьем в Панаме, несмотря на мое довольно долгое в ней пребывание. Нужно только нечасто быть на солнце, не есть слишком много плодов, не пить шипучих напитков, а также не употреблять в пищу соленой свинины. Можно утвердительно сказать, что смертность, свирепствующая между калифорнскими выходцами — только следствие невоздержности, утомлений в душной жизни на пароходах и парусных судах, а совсем не губительного климату.

Внутренние земли перешейка, в отношения климата, представляют повсюду тождество. Вредные испарения развиваются быстро и обильно там, где реки пробегают по непроходимой чаще лесов, по изумляющей растительности. В местах населенных, возделанных, доступных ветрам, там, где почва не болотиста, климат перешейка хорош, не только для туземцев, но и для европейцев, не подносящих возлияний Бахусу.

В Текоантепеке я не был, но довольно близко изучил остальные линии для соединения двух океанов, и скажу утвердительно, что Панамский (вместе Дариэнский) должно предпочесть перешейку Никарагуа уж по той одной причине, что тропический ливень не прекращается в последней местности круглый год, на Панамском же Перешейке стоят шесть месяцев совершенно сухой погоды, а в продолжение шести месяцев идет дождь: в тропических широтах болезни развиваются с размером сырости.

Очень многие думают, что зной возрастает прогрессивно по мере перемены широты по направлению с экватору: мнение это ошибочно.

От 25R с. ш. и 25R ю. ш. до экватора большее или меньшее возвышение температуры зависит не от изменения широты, но в особенности от условий местных. Самые знойные местности находятся не под экватором, а в 20—25R с. ш., именно Гавана и Вера-Круц. Всем известно, что Квито, лежащий на самом экваторе, по причине возвышенности, пользуется вечною весною, но не странно ли что в Гваяквиле, находящемся на почве весьма низменной в 2R южной широты, не так жарко, как в некоторых местностях Антильских Островов? Панамский Перешеек, лежащий в 9R с. ш., не знойнее Никарагуа, или Текоантепека, из которых первый находится в 11R, а второй между 16R и 48R с. ш. На всем этом пространстве средняя температура одинакова: она переменяется при местных понижениях, или возвышениях, при постоянных, или редко дующих ветрах. Панама, с широко раскинувшимся заливом, доступным ветрам, принимает живительную свежесть, которая совершенно неизвестна в С.-Хуан дель-Сур, загроможденном крытыми возвышенностями: воды его скорее похожи на тесный пруд, нежели на гавань.

При сравнении климатических условии на всех соединенных линиях никак нельзя сказать, чтоб в Панаме был жар сильнее и воздух вредоноснее прочих мест. В этом скорее можно обвинить длинную линию Никарагуа. Несмотря на то, если сказать правду, на климатические условия всего перешейка нападения сделаны неосновательны. Желтая лихорадка почти никогда не свирепствует здесь с такою силою, как в Гаване, Вера-Круце, или Новом Орлеане, и на многих островах Караибского Моря. Частые поносы (болезнь, общая между выходцами) происходят не от влияния климата, а от невоздержного употребления крепких напитков и дурной пищи. Холера не раз опустошала земли Панамы, точно так, как и всю Центральную Америку, но нельзя же выводить заключений при появлении холеры, затем, что она не щадит местностей самых здоровых.

Вслед за рассуждениями о губительности климата на перешейке, являются упорные уверения, что здесь невозможно достать работников. Правда, нельзя не сознаться в чрезмерной лености туземцев. Санта-Анва предлагал выставить триста преступников мехиканских, осужденных на галеры. Толковали о перевозке негров с Ямайки и об индустанских париях и даже выходцах Поднебесной Империи. Компания железной панамской дороги решила эту задачу, употребляя для работ граждан Соединенных Штатов вместе с новогренадцами. Европейцы и североамериканцы за хорошую плату идут охотно на здешние работы, а стоит только распорядителям объявить, что прилежнейших работников, по прошествии условленного временя, компания даром перевезет в Калифорнию, или в Австралию, так от работников не будет отбоя.

Мне скажут: не жестоко ли пользоваться нищетою и алчностью людей? трудом, им несвойственным, подвергать опасности их существование? Переходя к такому вопросу, прежде нежели стану отвечать на него, замечу, что не худо было бы искоренить на необъятных фабриках Манчестра и других городов Европы и Америки жестокий обычай употреблять в томительные работы детей и женщин, становящихся истинными жертвами духа корысти и алчной расчетливости. Да и мало ли на что можно прежде указать, а потом сочувствовать — сравнительно легким трудам и усилиям при такой работе, о которой шла выше речь!

Участь работников, трудящихся под тропическим солнцем, уж как бы им плохо ни было, все-таки завиднее доли французских и английских тружеников, заключенных в тесных, зловонных стенах заводов и фабрик. А умереть, что от тифуса, что от желтой лихорадки — не все ли равно? Но здесь должно заметить, что весьма преувеличены рассказы о тех опасностях, которым будто бы жители стран холодных, или умеренных, подвергаются на работах в жарких странах. Со всем тем, не стану же я утверждать, что здоровью европейца совершенно пригоден знойный климат тропиков. Все зависит от телосложения, от времени года, в которые приезжают выходцы из Европы, и от местных условий более или менее благоприятствующих для сохранения здоровья. Трезвость, как я уже сказал, чрезвычайно много способствует к перенесению резких климатических переходов.

Переходя от умеренной температуры в расслабляющую, человек всех цветов, без различий, теряет бодрость, силу. Справедливо замечено, что употребление физических способностей постоянно в борьбе с волей — под небом, где леность кажется высочайшим блаженством. Да и как же не подумать, как не согласиться, что сама природа в странах тропических благосклоннее смотрит на развитие этой склонности, даруя человеку на каждом шагу без усилий и труда возможность удовлетворять первейшим нуждам жизни?

Заметно, что белый выходец из Европы или из Соединенных Штатов не вдруг лишается нравственной силы, побуждающей его к труду и занятиям в климатах знойных. Эта энергия слабеет постепенно, между тем порода черных не может бороться с упоительным обаянием лености! В первое время прибытия своего в тропические земли, выходец Соединенных Штатов, или европеец, в особенности если он принадлежит к племени англосаксонскому, развивает ту же деятельность, что и в родной земле своей. Без всякого сомнения, такой работник заменяет 3—4 негров и китайцев. Только мало-помалу ниспадает он под расслабляющим влиянием климата, если воздержен в привычках. Такие люди выдерживают работы на железной панамской дороге по году и более. Если и случались здесь побеги, то не от губительности климата, а от появления холеры. Не миазмам перешейка, но гневному бичу азиатской немощи, должно приписать истребление на этой дороге трех тысяч работников, призванных из Соединенных Штатов.

Из всего вышесказанного можно заключить, что в работниках здесь недостатка не будет и что предположив даже, что жизнь выходца действительно подвержена большей случайности, нежели на родине, все-таки, при такой случайности, он имеет в виду вознаграждение за труд и основательные надежды на жизнь безбедную.

И разве можно купить без тяжелых пожертвований такую блистательную победу человека над природою? Не станем делать сближений, сравнений, не станем вызывать на суд бытописаний, но пройдем только мимоходом ряд гигантских пирамид, воздвигнутых фараонами: какая польза от подвига, свидетельствующего о труде титанов? Сознаемся же, что соединение двух океанов такая борьба, такая победа, которая принесет обильный плод, богатую плату всему человечеству.

Блистательная доля назначена тому товариществу, которое откроет широкий путь народам мира чрез Панамский Перешеек! Но вместе с тем много забот предстоит ему. Недовольно представить работникам, по истечении договорного времени, безденежный переезд в Австралию и в Калифорнию, товарищество должно будет основать убежище для утративших силы в этом деле. Оно должно будет обеспечить их долю. И нет сомнения, что выгоды приобретенные товариществом, будут так огромны, что ему подобное великодушие может быть возможно, а это великодушие, эта щедрость должны быть столько же живительны, как живительна та будущность, которая открывается торговле от предприимчивой деятельности товарищества.

Еще раз повторю: на этом перешейке, разъединяющем многоразличные поясы земного шара, проведена общая соединительная черта перед ним.

От берегов Атлантического до Тихого Океана уже является видимая потребность в иных сообщениях, в иных пароходах, в иных рынках. Скоро Мехика сблизит берега свои, проведя железные дороги по людным городам области. Центральная Америка представит миру многоразличные пути. Баснословно быстрое развитие Калифорнии, Opeгона, скоро превратит в осязательную сущность мечтательный проект железной дороги между Нью-Норком и Сан-Франциско чрез Скалистые Горы (Rockey Mountains).

Так как эта железная дорога, по крайней мере в начале, не может принести удовлетворительных процентов, то вместе с ее устройством предположена выгодная земледельческая спекуляция. За сумму 8 мил. исп. пиастров, то есть почти за 11 ¹/₂ м. p. cep. правительство Соединенных Штатов соглашается уступить учредителям всей линии железной дороги 80 мил. десятин земли. Уплата за эти земли должна происходить по мере развития предприятия. Участки земель будут продаваться с барышом, и этими-то барышами предполагается платить за работы на линии железной дороги, или, лучше, скажем словами учредителей: ‘земля уплачивала бы железную дорогу, а железная дорога населила бы землю’. На работу потребуется 45 лет, и по расчетам видно, что каждый год на простравстне 4500 верст, ныне предоставленном номадным племенам дикарей и стадам буйволов, каждый год селилось бы сто тысяч оседлых жителей! Этот великолепный план распаляет воображение североамериканца: толки о колоссальном предприятии не умолкают, а в Амервке теория обращается быстро в практику. Даровитый государственный человек, сенатор Гентам, взялся усердно за соединение Сан-Франциско с Нью-Йорком полотном железной дороги. Он предполагает начать ее от Сан-Луиса, стоящего на реке Миссиссипи. От этой линии пройдут боковые ветви дороги на Орегон, Мехику и на колонию Мормонов на Соленом Озере. Он думает, что для работ достаточно десяти лет. Очень может состояться и другая гигантская линия железной дороги, от восточного берега Америки к западному, по снежным раздольям великобританских колоний. Эту линию полагают провести от Галифакся чрез Новую Шотландию и Канаду до Квебека, по течению реки Св. Лаврентия, она должна перерезать реку Оттаву и пересечь хребет Скалистых Гор в широте 54R, где горы представляют холмистые возвышенности от 600 до 700 футов. Этот путь гораздо короче того, о котором я говорил выше, он приводит к заливу Георгия, отделяющему Ванкувер от английского Орегона. Дух соперничества, существующий между англичанами и Соединенными Штатами, неминуемо проведет эти соединительные черты.

* * *

Плавание наше от Цейлона до Адена было чрезвычайно успешно: легкий попутный ветерок во все время перехода, паруса и пар, спокойная и светлая поверхность океана — вот обстоятельства, неразлучно сопровождавшие пароход ‘Pottinger’²⁸, принадлежащий Ост-Индской компании.

Подходя к берегам, мы увидели нестройно-нагроможденные утесы и горы без малейшего признака растительности, обнаженные гранитные массы разнообразнейших форм грудами спускались к берегу океана и потом громоздились в беспорядке, поднимаясь на высоту нескольких тысяч футов. Сколько глазом можно окинуть пространство, нет ни горсти земли, ни травки, ни одного дерева, только с боков этих несокрушимых гигантов сбегали дикие, черные, бурые, а иногда огненного цвета полосы: эти переливы света производят удивительный эффект под знойным аравийским небом. Издали обнаженные скалы чрезвычайно похожи на дома, церкви, башни, но с приближением созданные воображением здания уступают место грудам вековых камней и разлетаются, как видения фатаморганы. Такая панорама развивалась перед нами вдоль берегов Счастливой Аравии.

Наконец пароход стал врезываться в узкую теснину: это ближайшая точка, разделяющая Азию от Африки, начало пролива Баб-эль-Мандеб. ‘Pottinger’, описав крутую дугу, бросил якорь перед обнаженными утесами, из которых некоторые высятся на 1700 фут[ов]. Гавань Аден превосходна, ее вечно-спокойный бассейн может вместить сотни судов всех размеров. Мы должны были ждать парохода Ост-Индской компании с почтою и с пассажирами из Бомбея, а потому я имел достаточно много времени для того, чтобы ознакомиться с местностью и чтобы собрать некоторые сведения.

Аден находится на оконечности полуострова Аравии и составляет, или по крайней мере составлял до занятия его англичанами, часть области Исмена [Йемена], прелестнейшей страны в Аравии по сказанию географий. Я уже очертил вам предверье Адена, а к очерку моему прибавлю только, что здесь нет ни капли пресной воды на значительное пространство и что какое-то горько-солодковатое пойло привозят сюда на мулах и верблюдах в кожаных мешках за несколько десятков верст, к довершению картины прибавлю, что здесь лет по шести не бывает дождя, а все-таки Аден находится в Счастливой Аравии, хотя, право, острова гряды курильской или алеутской покажутся перед ним раем.

Но Аден неоценим потому, что имеет первосходный, безопасный во всякое время года порт, потому, что обстреливает, так сказать, с громадной высоты утесов своих Индийский океан, охраняя таким образом Бомбей, Цейлон, Мадрас и Калькутту, словом, все берега, принадлежащие Англо-Индии, от всех нескромных притязаний со стороны морей, омывающих эти владения, неоценим Аден потому, что здесь сборный пункт, складочное место Англии для сил морских и сухопутных. Если б в настоящее время зашевелился Египет, ей ничего не стоило бы на своих пароходах из Калькутты и Бомбея перебросить несколько десятков тысяч сипаев в Суэц и совершенно неожиданно посетить Абаса пашу²⁹. Хитрая, любостяжательная политика англичан, очень хорошо понимая, как для нее важен Египет — этот транзит в Индию, постаралась покупкою Адена обеспечить и обезопасить себя с этой стороны. Я расскажу, как Англия сделала эту покупку, а теперь прибавлю, что Аден в настоящее время — одна из главных морских станций на пути в Индию, Overland {Береговая линия (англ.).} через Средиземное море, Египет и Красное море. Здесь все пароходы Ост-Индской компании запасаются углем, которого огромные количества лежат в береговых магазинах. При покупке Адена Англия имела целью устроить здесь второй Гибралтар³⁰ при входе в Красное море, и, в самом деле, очень дешево купив его, она употребила в немногие годы владычества своего на берегах Аравии более 12 миллионов фунтов стерлингов, т. е. более 72-х миллионов рублей серебром на его укрепление.

От гавани до города почти десять верст. Ступив на берег, нельзя не удивиться, видя огромное количество каменного угля, запасенного для пароходов. Недалеко от этих магазинов, при подошве утеса, выстроен красивый домик — это гостиница, которую содержит парс {Огнепоклонник³¹. Об этой секте будет говорено. (Примеч. авт.).}, он берет по три руб[ля] сер[ебром] за ночлег и обед, если пьете тухлую воду, за вино платится особо. В правой стороне при входе в гавань, на пригорке, стоит дом губернатора — ‘Полномочного агента Англии’, который в 1839 году усмирил здешних арабов и в награду получил этот пост. По сторонам — жилища офицеров, имеющих занятия в гавани, строения чрезвычайно похожи на сквозные клетки, в которые со всем тем не проходит воздух, потому что здесь почти 100R по Фаренгейту, но зато толпами вьются всякого рода мошки, мухи и комары.

Как везде на Востоке, здесь ездят верхом на ослах: они очень породисты и скачут шибко и охотно. За целый день обыкновенная плата 30 коп[еек] сер[ебром] с проводником, по большей части арабским мальчишкой, который прилежно скачет на своих ногах за галопирующим ослом. Турист, которому непременно надобен местный колорит, за рупию (75 коп[еек] сер[ебром]) может целый день прокачаться на долговязой шее верблюда. Конечно, в этом много поэзии, но труда больше, а потому я предпочел осла, несмотря на то что дорога шла во все время крутояром, я через три четверти часа был уже в городе.

При самом въезде в город просечена дорога в громадном утесе, высота которого более 900 футов, каких трудов и усилий стоило пробиться сквозь эту толщу! Здесь крепостные ворота, защищенные батареями, расположенными на горах, и брустверами. На самых возвышенных пунктах оконечностей двух утесов, раздвоенных для дороги, переброшен подъемный мост. Множество батарей расположены на утесах и на их возвышенностях: они защищают вход в то узкое пространство, которое отделяет берега Аравии от африканских берегов, в этом месте ширина пролива не более трех четвертей версты.

На первый раз, не сообразив стратегическую важность Адена, дивишься и спрашиваешь себя: зачем на пустынных берегах Индийского океана поставлены эти орудия смерти? От каких нападений просят защиты эти несокрушимые утесы, где от вершины до подошвы нет даже дыхания жизни? Но эти вопросы быстро разрешаются, когда, взглянув на нестройные граниты Адена, вы видите и здесь длинные ветви ног того полипа, которого мы называем Англией.

Некогда цветущий Аден в настоящее время совсем не напоминает о своем прежнем благосостоянии. Он расположен в глубокой ложбине, будто на дне погасшего кратера, и со всех сторон окружен горами, которые обставлены батареями. Некоторые домы новейшей постройки довольно красивы, большею же частью Аден представляет груды развалин и землянок, которые гораздо больше похожи на звериные норы, нежели на жилища людей. Посреди их замечательна башня в несколько сот футов вышины, прежде бывшая арабская мечеть, а ныне англичанами обращенная в обсерваторию. На гребнях гор, на возвышенностях 800—1000 футов, видны сохранившиеся остатки укреплений, поставленных здесь во времена отдаленной древности.

Парсы, переселившиеся из Бомбея, ведут значительные торговые дела в Адене, они же принимают снабжение кораблей, сюда приходящих. Аден едва ли не самое бесплодное место на земле, а потому всякого рода провизия, даже вода, доставляются сюда на ослах и на верблюдах за двадцать пять верст. На здешний рынок привозится большое количество слоновой кости из Абиссинии, а также золотой песок, в той стране добываемый, идет сюда же. На каждом шагу арабские женщины с длинными, высокими кувшинами на головах, стройною, величественной осанкой и складками одежды своей напоминают жен времен библейских.

Версты за две, под пушками крепости, обстреливающей город и гавань, есть древняя стена, носящая название Турецкой, она обозначает линию английских владений. Но так как арабы, вытесненные отсюда, ушли из Адена не по своей охоте, то нередко меткими выстрелами из винтовок они протестуют против незаконного захвата англичан, а такие протесты чрезвычайно уменьшают прелесть прогулки за стенами города. Впрочем, это враги довольно спокойные.

Страсть к наживе, к деньгам у них сильнее чувства мести, а потому они привозят в город все припасы, всю провизию, без которых Аден вымер бы с голоду. Английский караул при входе за черту Турецкой стены требует от них небольшой формальности: он отбирает и холодное, и огнестрельное оружие, точно так, как это делают при входе в театры капельдинеры, которым мы отдаем палки и шубы свои, а при выходе из города арабы получают все обратно.

Писатель, принимающий на себя обязанность рассказывать совершившиеся события, без сомнения имеет право судить о них строго, когда они кажутся ему достойными порицания. Я бы, может быть, не имея достаточных источников и материалов, воздержался от рассказа о захвате Адена англичанами, если б не слышал, так сказать, на месте во время странствований моих по Индии от самих англичан все подробности этого любопытного, весьма резко очерчивающего их характер события. Впрочем, для составления справедливого понятия об этом происшествии довольно принять в основание изложение дела одним из губернаторов Ост-Индии в 1838 году. Компании явилась необходимая надобность³² в складочном месте для каменного угля на пути от Суэца в Бомбей и на остров Цейлон, откуда ее пароходы идут в Мадрас, в устье Ганга, в Сингапур и в Хон-Конг [Гонконг]. С этою целью она сперва поселилась на острове Сокотро, овладев этим островом, она послала на него военный отряд, но оставила это место по причине чрезвычайно вредного климата и совершенного недостатка в благонадежном порте. Впоследствии компания Ост-Индская делала заселения в Макалах на юго-восточном берегу Аравии, в Моке [Мокке], в Джеддо [Джидде], Коссире [Косейре], Суэце, и, смотря по надобности, она посещала эти местности. Наконец, с развитием пароходства ей стал нужен один только порт, и, разумеется, Аден удовлетворил всем требованиям, а потому решено было захватить этот порт, во что бы то ни стало.

Я постараюсь изложить события последовательно и в особенности указать на обстоятельства, которые поставили в сношения англичан с Аденом. Сначала, по предложению губернатора Бомбея, было предположено захват этот сделать без всяких предварительных, хитросплетенных мер, но впоследствии придумано было средство лучшее, достойнейшее Ост-Индской компании.

Один из капитанов (Накода), ходящих на старом каботажном судне в Персидском заливе, застраховал его в Бомбее и, по научению агента Компании, сложив груз в устьях Евфрата, с намерением выехал на корабле своем на берег, в Бассоре [Басре] составили ложные документы в доказательство происшедшего крушения и заплатили какому-то армянину 17 фун[тов] стер[лингов] (почти сто руб[лей] сер[ебром]) за составление этих документов.

Бомбейский дом выдал сумму, в которой было застраховано судно, и на капитал, вырученный такою честною проделкою, был выстроен другой корабль, ‘Дерио-Девлет’, который по документам получил владетелем какого-то принца индийского и только поэтому имел право ходить под английским флагом.

В январе 1837 года ‘Дерио-Девлет’ вышел из Мадраса с фрахтом для Калькутты и на Малабарский Берег под английским флагом и также с намерением был разбит капитаном на берегах Адена. Жители разграбили корабль и не оказали ни малейшего вспомоществовання его команде и пассажирам, оставшимся без припасов на разбитом судне, а впоследствии погибшим при попытке спастись на берег. Только немногим удалось избежать смерти, но и те были тотчас же ограблены. Несколько мухаммеданских женщин, отправлявшихся на поклонение в Мекку, при этом случае потерпели поругание и, разумеется, напрасно умоляли о защите. По всем вероятиям, султан Адена поделился добычею, во всяком случае, грабеж судна происходил с его ведома.

Управление Бомбея, узнав об этом происшествии, подготовленном английскими агентами, тотчас же донесло о нем англо-индийскому регенту, присовокупив, что оскорбление, нанесенное правительством Адена лицам и собственности, находившимся под покровительством английского флага, требует внимательного исследования и немедленного удовлетворения. При этом случае управление Бомбея просило, чтоб ему было дозволено без потери времени, если бы таковое требование не было совершенно удовлетворено, употребить силу, вместе с тем оно просило, чтоб дозволено было тотчас же занять порт Адена в вознаграждение обиды, нанесенной английскому флагу.

Вот что говорит по поводу этого дела губернатор Бомбея в своей оправдательной депеше, о которой я упомянул выше:

‘Это предложение не было принято главным управлением. Быть может, предложенная мера показалась слишком решительною, но, во всяком случае, по законам образованных наций всякое правительство имеет право требовать вознаграждения за ущербы, нанесенные его подданным. В этом вознаграждении должно уже заключаться удовлетворение как за нанесенный вред, так и гарантия в том, что нанесение подобного вреда уже не повторится, а если сторона, причинившая ущерб, не хочет или не может удовлетворить подобного требования, то оскорбленная сторона имеет полное право принять меры к отмщению и таким образом обеспечить себя’.

Англо-индийское правительство не одобрило меры занятия берегов Адена, предложенной управлением Бомбея, и предписало истребовать только удовлетворение от аденского султана, говоря: ‘Если нанесенное оскорбление за флаг Англии, поднятый на ‘Дерио-Девлете’, будет удовлетворено, то можно будет войти в дружеские сношения с султаном по поводу приобретения Адена для каменноугольных магазинов или для захода в гавань судов, укрывающихся от бурь’.

Вот вследствие таких хитросплетенных мер и наставлений управление Бомбея поручило капитану Хену, отправленному по этому обстоятельству депутатом в Аден, истребовать от султана удовлетворение за обиду флагу, а также его согласие на постройку магазинов для хранения каменного угля. Капитан Хен уведомил, что султан отдает охотно и на выгодных условиях этот почти пустынный берег Адена, и потому депутату было предписано вступить по этому предмету в сношения с султаном, сообразно предписаниям Главного управления Ост-Индской компании.

После переговоров с капитаном Хеном султан согласился выдать треть ценности ограбленного корабля, а потому без спора, формальным актом, утвержденным его подписью и скрепленным печатью, он уступал во владение англичанам город и близлежащие к Адену земли, с тем, что покупатели обязаны вносить ему 8700 испанских пиастров, или 12 428 р[ублей] 57 к[опеек] с[еребром], вместо 6000, или 8571 р[убля| 42 к[опеек] с[еребром], получаемых им корабельного сбора в аденском порте.

Ведь, казалось бы, что выгоднее этой сделки? Обе стороны, казалось, сходились и расходились честно, но прошу последовать за событиями. Присланный депутатом капитан Хен не знал ни слова по-арабски, при нем был переводчик, один из тех плутов-агентов, которым капитаны кораблей выдают одобрительные аттестаты при выходе из посещаемых ими портов. Этот переводчик, вероятно, желая упростить формы дипломатических сношений, похитил печать так называемого арабского султана и приложил к продажному акту.

Депутат Хен во время этих переговоров уже получил треть суммы за разбившийся корабль и преспокойно держал в кармане готовый акт. Ему было назначено прощальное свидание с султаном, но свидание не состоялось, потому что капитан Хен узнал, будто бы сын султана составил заговор задержать его на этом прощании и отнять все бумаги, до поручения относящиеся. Капитан Хен полагает, что замысел этот был составлен для того, чтоб отнять у него полученные деньги за ограбленный корабль ‘Дерио-Девлет’.

‘Как бы то ни было (говорит губернатор Бомбея), акт на владение Аденом у нас в кармане, и многоуважаемый капитан Хен удостоверяет, что стойкость с нашей стороны, которую мы должны показать в этом деле, да несколько горстей удачно брошенных пиастров окончательно упрочат все за нами. Как бы то ни было, я радуюсь такому благоприятному исходу столкновений: вследствие их мы удержим за собою Аден, который может служить надежным складочным местом для наших военных снарядов, припасов и каменного угля, а также безопасным убежищем для транспортов и купеческих судов. Оставлять корабли наши и пароходы на произвол варваров, которые, увлекаясь порывами необузданных страстей, могут ежеминутно нарушать священнейшие договоры, значило бы воздвигать на зыбком песке наши крепости’.

‘Присовокупляю, что капитан Хен вполне заслужил благосклонное внимание начальства и что он должен быть вознагражден за все издержки, понесенные им во время возложенного на него поручения, а потому предписываю представить по этому предмету полные сведения’. Итак, вот почетные права, в силу которых основался этот так справедливо называемый второй Гибралтар!

Я далек от намерения представить, что все эти события мне удалось разгадать своим собственным соображением: все, мною сказанное, почерпнуто от людей, достойных вероятия, и из ост-индских же журналов. В Бомбее хорошо все знали, что тайна этих дальновидных оборотов выдана одним из семи или восьми англичан, находившихся в аденском гарнизоне. Капитан Хен не опровергал, не преследовал издателей журналов, говоривших об этом событии, и таким образом молчанием своим сознал свой подвиг. Впрочем, кроме этого в то же время совершились замечательные дела. Капитан Хен благоразумно истребовал, прежде разговоров об Адене, сумму за ‘Дерио-Девлет’, и тогда же один из пашей, состоящих под начальством Мехмета-Али, стал угрожать нападением на Аден. Вследствие того, весьма удачно воспользовавшись страхом арабского султана, ему было от английского депутата, вместо заслуженного преследования, обещано покровительство от наступающего врага. Кстати, впоследствии позабыли вознаградить того капитана (Насода), который разбил ‘Дерио-Девлет’.

Положим, что есть даже нравственные выгоды от того, что Аден из гнезда разбойников стал складочным местом для каменного угля, что англо-индийская корреспонденция вместо полугода теперь доходит по назначению в один месяц, глубоко убежденный, что подобные пункты на земном шаре должны непременно сделаться достоянием наций образованных, я столько же мало соболезную о вытеснении из Адена какого-нибудь арабского султана с его диким племенем, как о доле, постигающей в настоящее время племена краснокожих индейцев, исчезающих из долин Калифорнии и Орегона, но, радуясь от души полезному приложению к пользам человечества безжизненных гранитных груд Адена, нельзя хвалить и рукоплескать мерам лицемерия, к которым приступлено бывает к упрочению подобных захватов. Такие подвиги не делают чести людям, дозволяющим себе столь недостойные происки во вред ничтожного араба и вместе выставляющим себя на удивление мира опорою справедливости, нравственности и просвещения! А в ответ тем, которые бы мне сказали, что люди политические не должны быть честными людьми, лишь бы успех венчал дела их, я бы отвечал, не запинаясь, что вследствие таких учений все сношения народов между собою станут невозможны, а потому они разрушительны для обществ!

Конечно, было бы нравственнее купить город, нежели под каким-нибудь хитросплетенным предлогом захватить его, но такая покупка не всегда сообразна с требованиями и условиями права народного. В подобных сделках нужна полная уверенность, что интересы нейтральные останутся неприкосновенными, и сверх того нужно убеждение в правах продавца. Вследствие трактатов между Портою и Англиею³³, для поддержания которых она содержит посланника в Константинополе и консулов во всей Турции, султан турецкий признан обладателем Адена. По какому же праву англичане без всяких разговоров, только по случайно представившейся надобности, признают властителем целой области арабского шейха, в ней водворившегося и самовольно титулующегося султаном? Правда, что турецкий султан, предъявляющий притязания на Аден, в нем не имеет никакой власти, но таких городов найдется много почти у самых ворот стамбульских, они очень часто управляются ни от кого независимыми начальниками, легко можно взяться от всякого такого правителя добыть владельческий акт, по которому он за деньги уступит владение свое, может быть и то, что этот владетель дал бы акт, взял бы деньги за него, да владения бы не выдал. Даже такого акта, такого лоскутка бумаги Англия не может представить на владение свое Аденом! Один из директоров компании сэр Генри Вейлок [Уэйлок] положительно говорит о том в письме, публично адресованном на имя лорда Мельборна, он в этом письме доказывает, что захват Адена есть дело насилия и обмана, лорд Линдгурст³⁴ с презрением опровергает доводы и объяснения британского правительства по поводу этого дела. Таковы мнения двух мужей чести и правды по случаю этого захвата, в самой Англии.

Здесь да позволено мне будет указать фактически на расширение Англии с 1814 года: в 1814—15—16 годах Англия взяла лучшую часть Неполя [Непала]: в 1817—18—19, она ниспровергла империю Маратов [маратхов] и утвердилась в Сингапоре [Сингапуре], в том же 1819 году, без всяких предварительных столкновений, а только в видах необходимых мер, Англия захватила в Индии следующие места: Гатрас, Невих, Нейти, Бари, Буй, Ассирхур, Копал, в 1820 году совершилось падение Дварки, 1824—25—26 годы были употреблены на войны с бирманами, войны эти кончились покорением обширной области и владычеством над Рангуном, 1834 год отмечен взятием Курга и нападением на Кантон, которое кончилось тем, что Англия силою оружия поставила своего консула в среде китайцев. Между тем, как совершались эти события в Индии, Англия утверждала свои многочисленные заселения на новом обширном материке — я говорю об Австралии. Умалчиваю о тех сделках, которые, не составляя материальных захватов областей, имели в существе те же результаты, таким образом, не говорю о трактатах с семейством Эмир-Хана в 1817 году, молчу о Гейдер-Абаде [Хайдарабаде]³⁵. Но как умолчать о хозяйничестве англичан в Египте, который, став транзитом ост-индской линии, представляет только протяжение англо-индийских владений? Нынешний властитель Египта не есть ли только покорный слуга, управитель, то, что называют испанцы maiordomo {Мажордом (искаж. исп.).}, в той англо-индийской ферме, в которой так долго гремела незатмеваемая слава фараонов!

И странное дело! скажу, возвращаясь к Адену, что я не мог смотреть без удивления на недальновидность французских агентов, находящихся в том крае: не понимая, что этот второй Гибралтар поставлен для того, чтоб остановить могущее возродиться стремление Франции к берегам Англо-Индии со стороны океана, они уверяют, что все старания англичан сосредоточить в Адене аравийскую торговлю останутся тщетны, что Адену суждено быть навсегда угольной ямой, гарнизон которой арабы держат взаперти! Что владение Аденом, которого крепости и батареи стоят уж Англии до двенадцати миллионов фунтов стерлингов, не находка… и такие речи я слышал неоднократно от французских агентов в Пондишери³⁶, от их консулов в Коломбо, Каире и Александрии!.. Как же не подивиться такой близорукости Франции и не сказать: ‘кого Господь карает — у того ум отнимает!’

Я сказал, что в Адене главнейшие торговые обороты находятся в руках парсов. Постараюсь занять внимание читателей, передав те сведения, которые мне удалось собрать о них. Предки парсов, поселившихся в Индии, были последователями учения Зороастра, ушедшими из Персии во время нашествия халифов мухаммеданских в половине VII-го столетия. Персидские предания говорят, что вначале они нашли убежище на юго-востоке Индии и поселились в Иэзде [Иезде] и Кермане, впоследствии, по этим же преданиям, парсы перешли в Ормиц [Ормуз], но историки, заслуживающие большего вероятия, приводят парсов через Хорасан, а впоследствии говорят, что они поселились в Санджане.

Подходя к Санджану, парсы застигнуты были жестокою бурей, и устрашенные путники дали обет: если они избегнут гибели, содержать вечно священный огонь в честь божества Изад-Бирхама. Они счастливо прибыли на место, некоторые из них явились к владетелю области и просили позволения поселиться на земле его. Их представители явились к князю санджанскому, который требовал сведений о вере, ими исповедуемой, на такое требование парсы просили несколько дней сроку и представили изложение своей веры в 16 главах на санскритском языке.

Парс, с которым я познакомился в Адене, был человек просвещенный, недавно возвратясь из Европы, он даже привез с собой портрет Рашели³⁷. Он говорил мне, что по своим уставам храбрые парсы поклоняются стихиям и божеству Ормузду, что в семи случаях хранят молчание: во время омовений, когда смотрят на божество, приносят жертвы огню, во время принятия яствы и при некоторых других случаях, они употребляют цветы и духи в своих религиозных церемониях, что поклоняются корове и обливаются ее извержениями, свадебные обряды охотно сопровождают музыкою и песнями, украшают и окуривают благовониями жен своих, охотно раздают милостыни и устраивают колодцы и водохранилища. Их мужчины и женщины очень человеколюбивы, для молитв и яств носят священный пояс, для поддержания священного огня жгут благовонное дерево, молятся пять раз в день, строго сохраняют супружескую верность, ежегодно обрядами поминают предков и вообще глубоко уважают уставы веры своей.

Парсы получили дозволение остаться, с тем, что они не будут носить оружия, что в общежитии они станут говорить на языке той земли, в которой намерены поселиться, что станут одевать жен своих по обычаю жен индийских и что обряды бракосочетания будут совершаться ночью.

Вскоре парсы размножились и утвердились. Так, поддерживая священный огонь пред божеством Бирхама, они провели три столетия. Впоследствии парсы перенесли этот огонь в пустыню, преследуемые мухамедданами [магометанами].

Главные религиозные книги последователей Зороастра написаны на ученых, мертвых языках, немногие жрецы их понимают. Жрецы парсов отличаются от светских людей белой чалмой. В Индии они немногочисленны, в ней только пятьдесят тысяч парсов, из которых двадцать живут в Бомбее, во всех тех местах, где есть английские станции, или там, где есть хоть несколько значительная торговля, вы найдете, наверное, жреца парсов, в их вере более терпимости, нежели между индусами, а потому они и могут вести торговые обороты, при тесных же связях и товариществе всякое дело, всякое предприятие в их руках становится монополиею. В Бомбее парсы — первые купцы, банкиры, корабельные строители, биржевые маклеры, агенты, слуги и работники. Они занимаются землепашеством и гонят водку из пальмового сока.

Гебры, или парсы, из Иэзды и Кермана говорили мне, что они живут там в числе четырех тысяч семейств, в чрезвычайной бедности, преследуемые мухаммеданами. Они отправляют богослужение свое скрытно, и многие из них объявляют даже, что они мухаммедане, а как о вере их ни слова не говорится в Алкоране, то их дозволяется мучить, угнетать и даже убивать, как животных. Я видел также несколько гебров, которые ходят на поклонение живым огням в Баку, на берегах Каспийского моря. Они утверждали мне, что произошли не от персов и что начало их рода на севере Индии. Мне казалось, что они не кавказского племени, как те, которые вышли из Персии, и что они имели все привычки индусов: в жилищах их, окружающих обширный очаг, на котором горит священный огонь, я не заметил одежд, эти гебры были совершенно наги, и между ними я не видел тех обрядов, которые не раз наблюдал в Индии: эти гебры бормотали только какие-то молитвы.

Несмотря на льготы и свободу, которыми парсы пользуются в Индии, они носят печать тех вековых угнетений, которым подвергались во времена могущества мухаммеданов. По привычкам парсы очень похожи на жидов, и если они не так скупы, как жиды, то никак не уступают ни в промышленном направлении, ни в стойкости для достижения однажды положенной цели. Парсы делятся на касты, которые ярко обозначаются. Звание строителя — почетнейшее, за ним следует звание купца. Мне кажется, они чрезвычайно титлолюбивы и очень довольны, когда к их имени прикладывается словечко: esquire {Эсквайр (англ.).}.

Английское правительство дает развитие этому тщеславному направлению. Я сам слышал в Калькутте, как английский чиновник, читая имена присяжных, к прозвищам парсов прибавлял esquire, то есть: его благородие. Мне случалось быть в сборищах этих почитателей Зороастра, и я видел празднества их. Один из знакомых парсов пригласил меня к себе на ужин, которым он праздновал свое примирение с братом. Общество собралось в великолепном загородном доме, ему принадлежавшем. На воротах сада горел щит в честь королевы Виктории, и весь сад был иллюминирован. Я вошел в обширную залу, освещенную множеством хрустальных ламп, в которых горело кокосовое масло, о таком освещении в Европе не имеем понятия.

Хозяин был одет в белое широкое платье, а на плечах его красовалась кашмировая шаль, так что с первого взгляда он был очень похож на женщину, если б не длинные усы. Стоя принимал он гостей, и тотчас же, после приветствия, родственники его подавали гостю на подносе цветы, одежду его брызгали розовою водою и предлагали бетель, завернутый в окрашенный золотом лист. Потом все усаживались и начиналась пляска песни баядерок, которых в Индии называют Ночисами. Вот в чем состоит их пляска: баядерка одета в кисейное покрывало, вышитое золотом и серебром и спускающееся не ниже колен, на ногах у нее нет ничего, кроме деревянных сандалий, которые прикрепляются тонким ремешком к большому пальцу, она становится на конце комнаты, и за нею — три музыканта с инструментами, похожими на волынку, на скрипку и на кларнет, главный же музыкальный инструмент обыкновенно там там. Баядерка идет медленно по комнате в сопровождении неразлучных музыкантов. Пройдя комнату, она, не оборачиваясь, идет назад на прежнее место. В ее движениях, жестах нет бешеной страсти испанского салтарелло и фанданго, но и пляска баядерки ясно выражает всю тревогу и блаженство любви. Эта пляска постепенно из спокойной, грациозной походки переходит в отрывистые, не покоряющиеся кадансу движения. Песни баядерок при плясках, как я имел случай убедиться, не очень скромны, и в этом отношении нисколько не уступают песням, которые я часто слыхал в Хили [Чили], Перу, Мехике и Калифорнии. Баядерки поют на иностранном наречии, во время пляски баядерка с группою музыкантов непременно становится перед всяким гостем, и в это время плещет на него розовою водою. Это значит, что посетитель должен отделаться от нее какою-нибудь монетою, если гость не поторопится выдать ей рупию, она садится у ног его и до тех пор поет, делая над головою своею фигуры из кисейного одеяла, пока вы не отвяжетесь от нее. Несмотря на оригинальность танца, на поэтический костюм баядерки, на всю обстановку, ее окружающую, несмотря на то, что сначала европеец будто прикован к этому новому зрелищу, она ему скоро надоедает, потому что скучно смотреть на такую пляску, в которой мужчина не принимает участия: главное, я никак не мог привыкнуть ни к песням их, ни к дикой игре музыкантов и по большей части уходил с головною болью от оглушительного там тама. Баядерки, пляшущие перед обществом, не исповедующим религии индусов, по большей части мухаммеданки. Баядерки более образованны, нежели другие женщины в Индии, и между ними я встречал красавиц. Все танцовщицы, исключая баядерок индийских, находящихся при некоторых пагодах, принадлежат к касте париев.

Хозяин дома обыкновенно ничего не платит баядеркам за пляски, потому что гости щедро вознаграждают их.

На этом празднике ужин был подан на европейский лад, а потому я не стану его описывать. Хозяин, пригласивший нас, сам не мог быть с нами за столом, потому что обряды религии ему это воспрещали. Когда мы отужинали, он явился для выслушивания речей (speeches), без которых англичане жить не могут. Признаюсь, этот отдел вечера вдоволь позабавил меня. Я люблю слушать импровизированного оратора, когда он после ужина силится связать несвязные речи, ищет слов в кармане, говорит не то, что бы ему сказать хотелось, теряется и уж договаривает не языком, а руками!.. Я люблю слушать, когда самые обыкновенные, простые вещи выражаются тоном решительным, важным, диктаторским, словом, таким тоном, который вы только и услышите между британскими ораторами. Наш оратор хотел просто випить за здоровье хозяина и поздравить братьев с примирением — и что ж? Он разразился длинною, нескончаемою речью, которую бедный парс слушал, повеся нос и потупив глаза в землю, словно к смерти приговоренный, в этой речи, сколько я помню, дело доходило даже до слонов, львов и тигров индийских.

В другой раз мне случилось быть с французским консулом на обеде парсов. Для нас был накрыт особый небольшой стол, потому что гости с нами обедать не могли, и хотя стол наш стоял в почтительном расстоянии, так что мы осквернить никого не имели возможности, но мы видели все, что происходило за столом парсов. Поставили на стол десятка три тарелок, без вилок и без ножей, и перед каждым гостем, вместо стакана, медную чашку, подали рисовый хлеб и несколько странно приготовленных блюд, в которых господствовал рис — любимое и почти единственное кушанье парсов. Мяса за их столом не было. Во время обеда не сохранялось молчание, предписываемое уставом их веры: разговор шел живо и громко, несмотря на то, что парсы пили одну воду. Я заметил, что, садясь за стол, они сняли свои белые одежды и остались в одних рубашках, эта часть одеяния почитается священною между парсами и подвязывается поясом, который они, как индусы, никогда не скидают и называют кусти. Некоторые из них пили вино за наше здоровье и, вероятно, нарушали тем свой обычаи.

Смотря на наш обед и на скромную трапезу парсов, не было никакого сомнения, что она не стоила и четвертой части того, что было истрачено на наше угощение: наш стол обильно был уставлен винами, ликерами и всякого рода кушаньями. Я не думаю, чтобы многим путешественникам удалось побывать на таком обеде, и этим приглашением хозяин наш желал изъявить консулу всю дружбу и уважение. Обед наш должно было приготовить совершенно отдельно, даже в кухне сделать особое отделение. С величайшими предосторожностями подавался консулу огонь, когда он закуривал наргиле. Медные чашки на столе поставлены были с той целью, чтобы мы нечистыми взорами не осквернили воду. Парсы, точно так, как и индусы, пьют, не прикасаясь к краям сосуда, но, несколько подняв его, наливают воду в рот, и это они так ловко делают, что ни одной капли не проливают.

Одежда мужчин состоит из широких шальваров и длинных широкополых кафтанов. Рубаха и шальвары из белого шелкового фуляра, а кафтан из белой кисеи, на голове носят нечто вроде высокого кивера около двух четвертей, обтянутого черною клеенкой.

Парсы происходят от племени кавказского, а потому лица их женщин совершенно отличаются от индийских и несравненно красивее. Женщины носят шальвары, как то обыкновенно на Востоке, и кисейное покрывало зеленое или красное, вышитое звездами. Почти все жены парсов, какого бы звания ни были, сообразно обычаям Востока, ходят сами за водою и занимаются хозяйством. Они остаются в совершенном невежестве, и мужья обращаются с ними не очень внимательно. Во время родов жены изгоняются из жилищ и по большей части отсылаются в конюшни, в это время они не могут прикасаться ни к домашней утвари, ни к каким бы то ни было вещам, составляющим домашнее хозяйство. Парсы очень ревнивы и, говорят, часто отравляют жен своих. Жена, уличенная в неверности, теряет, как я слышал, все права свои и должна, для очищения, отправиться в дальнее путешествие, из которого редко возвращается.

Парсам дозволяется иметь только одну жену. Если в продолжении девяти лет у жены нет детей или есть только дети женского пола, муж может жениться на другой, но он обязан содержать первую свою жену. В таком случае и жена может выйти замуж. По уставам веры парсов, муж может быть уверен в вечном блаженстве после смерти, если жена родит ему сына.

Парсы на касты, собственно, не разделяются, впрочем, они заняли многое из жизненных обычаев индусов. Например: женщины их не могут показываться в публичных зрелищах, дома они живут отдельно от мужей, едят отдельно и вообще почитаются какою-то собственностью. Девочки обручаются в детстве с мальчиками и выходят замуж, не достигнув и десятилетнего возраста. В случае смерти жениха родители могут отыскать для дочери другого, считается постыдным, если отец не может сыскать жениха для своей дочери.

Со всем тем, жены парсов пользуются большею свободою, нежели жены индусов, им дозволяется сидеть у окон и даже присутствовать при гостях, принимаемых мужем, и в обоих случаях они остаются с незакрытым лицом.

Женщины употребляют для одежд своих не прозрачную кисею, но шелк и по большей части, как я сказал, носят шальвары. Одежды их богато вышиваются золотом, и даже трехлетние дети носят вышитые золотом платья. Жены парсов страстно любят головные украшения и уборы из драгоценных камней, жемчугов и брильянтов. Совсем не редкость видеть женщину, обвешанную дорогими уборами на 70—80 т[ысяч] р[ублей] с[еребром], даже на годовых детях видишь браслеты и драгоценные кольца.

Мне очень хотелось видеть, как парсы погребают своих покойников, знакомец мой привел меня на возвышенность, находящуюся за городом. Здесь было пространство, огороженное решеткою, футов в 20 вышиною и около 60 футов в диаметре, в этой ограде стояли подмостки, имевшие три яруса, а неподалеку была вырыта яма. На первый ярус кладутся трупы мужчин, на второй — трупы женщин, а на третий — детей. Трупы прикрепляются в нескольких местах к подмосткам железными полосами и, по уставам веры парсов, предоставляются действию воздуха. Хищные птицы, в несчетном множестве собирающиеся в таких местах, жадно бросаются на оставленные трупы и в немногие минуты пожирают их. Кости впоследствии сбрасываются в вырытую яму, когда яма наполнится, такое же кладбище устраивается в другом месте.

Люди зажиточные имеют свои собственные кладбища, над которыми устраиваются металлические сетки для предохранения тел умерших от хищных птиц.

Одни жрецы могут входить в эти ограды, дверь их всегда крепко заперта, даже осматривать кладбища считается святотатством. Люди, употребляемые для переноски трупов, считаются нечистыми, исключены из всех обществ и составляют род отдельной касты. Парс, неосторожно прикоснувшийся к такому носильщику, немедленно должен переменить одежду к омыться.

Парсы не дозволяют осматривать своих храмов. Те, которые я видел снаружи, были небольшие строения, не имевшие никакой архитектуры, и, к сожалению, я не могу сказать ни слова в подтверждение великолепных описаний и картин, воспроизведенных художниками при описании храмов огнепоклонников.

Священный огонь парсов горит постоянно в железном сосуде, который находится в простом, без всяких украшений храме. Парсы утверждают, что огонь, горящий в их главном храме, зажжен в Персии за четыре тысячи лет их учителем Зороастром, от этого огня зажигаются все другие.

Жрецы их (маги) носят белую чалму и только ею отличаются, как я сказал, от светских людей, они могут жениться.

Женщины ходят в храмы не в один час с мужчинами. Вообще же парсы посещают редко свои храмы. Обыкновенно парс молится четыре раза в день и в каждый раз употребляет один час на молитву, но для молитвы он не ставит себе в обязанность ходить в храм: он молится, устремив глаза на землю, на воду, на огонь или на звезды. Те же парсы, которые находят, что слишком много употреблять на молитву по-четыре часа в день, сходятся с своими магами и освобождаются ими от этой обязанности за весьма умеренную плату.

Парсы молятся предпочтительно при солнечном восходе, почитая это светило величайшим, священнейшим огнем. Обожание огня распространяется у них в таких размерах, что они не занимаются ремеслами, требующими огня, не употребляют огнестрельного оружия и не гасят огня. Иные путешественники утверждают даже, что парсы не гасят пожара, но это совершенная выдумка.

Мне случалось видеть парсов, во всякое время дня отправляющих свои богослужебные обряды. При восходе и закате солнца они обращаются к светилу, опускают длинный рукав своей одежды с левого плеча до самой земли, читая молитвы, они подбирают рукав этот снова. Часто вы видите парсов, собравшихся на берегу для поклонения морю, они приносят ему в жертву рис, сахар и цветы, парс, зажигающий в лавке многочисленные лампады свои, набожно и почтительно поклоняется им.

В бытность мою в Калькутте я слышал рассказ о великодушии и щедрости одного из парсов, чрезвычайно разбогатевшего от торговых оборотов. Имени его я не помню. Он начал торговые дела свои, продавая пустые бутылки, а потому и был известен кличкой Botlewallah, то есть: бутылочный человек. Впоследствии королева Виктория³⁸ пожаловала его баронетом, и добрый парс нимало не гордился таким возвышением и не обижался оставшейся при нем кличкой. Расторговавшись от бутылок, он стал торговать опиумом и едва не разорился,- но вдруг дела его приняли блистательный оборот. Я видел гравюры, которые изображают все переходы судьбы этого человека. На одной гравюре красивый корабль его с богатым грузом выходит из гавани под всеми парусами, на другой — этот же корабль с изломанными мачтами, без парусов, схваченный бурею, уже готов исчезнуть в волнах, наконец, корабль, полуразрушенный входит в порт: на нем было все достояние владельца. Великолепный дом его в Бомбее возбуждает всеобщее любопытство: ходят дивиться роскоши и убранству этого дома.

Ему принадлежали пятнадцать кораблей огромного размера, и, чтоб дать верное понятие о богатстве этого бутылочника, скажу, что в Кантоне было уничтожено на четыреста тысяч фунтов стерлингов опиума³⁹, ему принадлежавшего, и от такой утраты он не разорился. На устройство госпиталя, им основанного, этот человек пожертвовал десять тысяч фунт[ов] стерлингов с тем, чтоб правительство внесло такой же капитал. Само собою разумеется, правительство согласилось, но едва парс известился об этом согласии, внес еще десять тысяч ф[унтов] с[терлингов]. Тогда правительство остановилось взносами, вероятно, опасаясь, что основатель госпиталя еще раз удвоит пожертвование свое, но в награду исходатайствовало ему от королевы Виктории, как я уже сказал, титул баронета. Доброе дело на том не остановилось: соотечественники счастливого бутылочника в соревнование открыли подписку, по которой собрали десять тысяч фунтов стерлингов с тою целью, чтоб на проценты с капитала переводить на гужжатский язык (наречие парсов) и издавать книги, полезные для детей парсов. Бутылочник и на такое распоряжение своих соотечественников отвечал новою щедротой: он присовокупил к их пожертвованию новый капитал, вдвое сильнее сделанного уж взноса, словом: на госпиталь и на другие полезные учреждения парс внес не менее 60 т[ысяч] фунт[ов] стерлингов (то есть до 360 т[ысяч] рублей серебром), но и на этом он не остановился, каждое утро у ворот его дома раздаются пятьдесят рупий (до 30 р[ублбй] сер[ебром]) нищим. Конечно, не все имеют средства этого человека, но вообще парсы очень расположены к подобным подвигам. Один из них во время продолжительной засухи выстроил обширное водохранилище на городской площади, этот же самый человек, празднуя основание храма, парсов, построенного в Калькутте, устроил в день праздника чрез своих корреспондентов обед по всей Англо-Индии, на котором имел до 50 т[ысяч] гостей.

Прежде нежели я возвращусь на палубу моего парохода, который, взяв запас каменного угля и приняв пассажиров, пришедших из Бомбея, товары и корреспонденцию, назначенные в Европу, готов отправиться в Суэц, мне бы хотелось рассказать еще один подвиг англичан, который кроме истекающих из событий выводов, резко их очерчивающих, имеет свой собственный интерес: он был рассказан во всех журналах в Индии и многим очень памятен.

В проливе Малаккском появилось множество разбойников, тревоживших торговлю между китайскими берегами и Индиею, регент Индии для прекращения их набегов вознамерился устроить в этих широтах порт для военных кораблей. Он послал исследовать местность и получил донесение, что самый удобный пункт для исполнения намерения его — остров Пинанг. Остров этот принадлежал одному из тамошних владетелей, живших на материке в Кедахе, именовавшемуся королем. Пинанг в то время был почти необитаем, и нетрудно было уладить это дело.

Англичане имели всегда военное судно или в Пинанге, или на берегах Кедаха, они обязывались наблюдать, чтоб король, заключивший с ними сделку, от нее не был в убытке, и, наконец, обязывались вносить ему ежегодно две тысячи фунтов стерлингов. Право не знаю, в договоре регента Англо-Индии с новым союзником названы ли они высокодоговаривающимися сторонами, я рассказываю одно происшествие. Мы уже видели, на какие деньги они купили Аден, видели, как они заботились получить убеждение в самостоятельности аденского султана, впоследствии увидим, как они обратились к паше египетскому с покорнейшею просьбою дозволить им перевозить остиндскую корреспонденцию через его владения, словно к совершенно независимому властителю, и как в 1840 году они напали на него же как на своего вассала. И действительно, в настоящее время Аббас-Паша, как я сам видел, только управитель английской фермы, лежащей на пути из Ост-Индии в Европу. Я упоминаю об этом потому, что кедахское дело решительно похоже на все их проделки, которые им до сих пор так счастливо сходили с рук.

Несколько столетий тому назад поклонники Мухаммеда перешли в Малую Азию, и некоторые из них образовали области. Так возродилось и Кедахское королевство⁴⁰, история которого мне неизвестна, известно только всем, что незначительные азиатские князьки признают над собою верховное владычество одного сильнейшего султана, оставаясь, впрочем, в независимости: то сознание состоит в посылке подарков и в особенности же приветствий. Таковы были сношения владетеля Кедаха с сиамским королем.

До тех пор, пока англичане считали нужным втереться в одно из кедахских владений, они, не задумываясь, признавали его совершенную независимость и не думали контролировать его владельческих актов. Но едва стали они твердою ногой в Пинанге, как в умах их возродилось по этому поводу сомнение и явилась надобность пояснить отношения владетеля Кедаха к сиамскому королю. Капитан Лейт, сам сладивший это дело, донес английскому регенту, что король кедахский, вероятно, вассал сиамского короля. И вслед за таким донесением регент послал предписание в Пинанг не об уничтожении договора, не о возвращении занятых земель, но о строгом наблюдении, чтоб во всех могущих встретиться обстоятельствах не было нанесено бесчестия имени и оружию Англо-индийской компании. Между тем сиамцы, негодуя за то, что владетель Кедаха позволил так близко водвориться европейцам, напали на его земли. Англичане, вместо того, чтобы исполнить договор, по которому они обязались защищать от ущерба и нападений короля, позволившего им поселиться в Пинанге, не пошевелились с места и тем оградили от нарекания и честь, и кредит, и оружие Англо-индийской компании. Наконец, в 1821 году, во время отсутствия короля, сиамцы напали на город. Естественным последствием такого нападения были грабеж, насилие, пожар и убийство: из ста восьмидесяти тысяч жителей осталось едва шесть тысяч!..

Загорелась война между англичанами и бирманами. В этом случае англичане употребили все старания, чтоб не допустить сиамцев соединиться с враждебною Бирмою, они с этою целью отправили полномочного агента в 1824 году. Он составил договор между Англиею и Сиамом, в первой строке которого стояло не воззвание к Богу Всемогущему, даже не красовалось на этом договоре турецкое Бисмилях, на этот раз договор был написан во имя Будды⁴¹. В нем англичане без всякой совести предоставляли Кедах сиамцам, но так как надо же было щегольнуть рыцарским великодушием, то они позволили королю жить там, где он может. Король этот ушел в британские владения, но как уж он лишился престола, то надо было положить ему пенсию, пенсия эта была назначена, но королю выдавалась только половинная сумма!.. Другой половины он никогда не видал как ушей своих!

Вероятно, со мною всякий согласится, что эти события не лишены интереса, впоследствии они были изложены в сочинении г[осподина] Андерсона⁴², секретаря на острове Пинанге, экземпляр своего сочинения он поднес правительству англо-индийскому, и, вероятно, оно нашло, что это сочинение чрезвычайно интересно, потому что поспешило скупить все издание. Книга г[осподина] Андерсона была напечатана в 1824 году.

Пароход наш был выстроен не для тропических плаваний, он переведен сюда с линии, соединяющей Соутгемптон с Константинополем. Не было никакой возможности, при удушающей температуре, постоянно стоящей, и день и ночь, на 100R по Фаренгейту, оставаться в каютах. С нами было до 200 человек пассажиров, и в том числе около полусотни детей. К ночи палуба парохода от кормы до труб разделялась парусиною на два отделения: в одном помещались кавалеры, в другом — дамы и дети. ‘Какое прекрасное изобретение — дом!’ — говаривал я часто, когда приходилось кочевать по целым месяцам или под открытым вебом, или в парусинной палатке, а чтоб вполне оценить, что такое мягкая, хорошая постель, надо поспать на палубе ост-индского парохода на переходе из Адена в Египет!.. Если б можно было, смотря на страдания других, утешиться, сказав: ‘Ведь не мне одному худо!’, в утешении недостатка не было бы. Многие из наших пассажиров, в особенности дамы, решительно не могли выдерживать палящего зноя, господствующего в Красном море. И в самом деле было тяжело: мертвый, постоянный штиль и день и ночь, ни дыхания ветра, и какой-то серовато-матовый цвет неба днем, и заревом облитый, раскаленный свод в начале ночи, а потом душный непроницаемый мрак!..

Каждое утро палуба нашего парохода представляла удивительную картину: ровно в пять часов, неумолимый, как судьба, бил барабан, а потом раздавался крик: ‘Wash the deck — пошел палубу мыть!’ Тогда неумолимые матросы в один миг срывали наши летучие перегородки, а вестовые (stuwart) торопились перетащить детей и полусонных наших дам в каюты. Многие дамы, в самой легкой одежде, будто фантастические видения, исчезали в люки парохода. Странные, разнообразнейшие утренние костюмы, еще не проснувшиеся, неумытые лица и мужчин, и дам, обильно напудренные не рисовым порошком, а сажею от труб пароходных, нагроможденные стулья и столы, оставшиеся с вечера на палубе, пожарные помпы, заливавшие палубу потоками воды,— и вся эта толпа, не находящая места от духоты и жара, все эти группы, как я сказал, представляли картину, которую можно видеть только на англо-индийском пароходе. Впрочем, надо сказать в успокоение, что в Красном море почти нет дождей, и даже саранча, одна из семи язв древнего Египта, здесь явление редкое, а засим, за исключением тех неудобств, о которых шла речь, мне на ‘Потинжере’ было очень хорошо. И стол и вино на англо-индийских пароходах могут удовлетворить даже взыскательного гастронома. Утром в 5 часов, едва раздался барабан, я спешил в нарочно устраиваемую в это время на палубе палатку, где купался под проливным дождем, проведенным от машины парохода, но здесь температура морской воды: так высока, что она нисколько не освежает, затем, спускаясь в каюту, у буфета я требовал большой стакан воды со льдом: и это удобство есть на пароходах ост-индских. Значительные запасы льда берутся для переходов в тропических широтах, и для него в трюме парохода есть особо, с всевозможным тщанием устроенный погреб. Вслед за стаканом холодной воды со льдом являлся кофе. В 9 часов барабан сзывал нас к завтраку-обеду, в 12 мы занимались полдником, этому занятию название: tissine, здесь подаются сыр, масло, разнообразных видов сухари и сухарики и тесные кружки бутылок с мадерой, хересом, портвейном и пр…. В 3 часа полный обед — и какой!.. Не обед, а пир Балтазара! В 8 часов снова за стол, загроможденный пирогами, сухарями и разнородным вином, не считая портеру, грогу и др. Я забыл сказать, что на этих пароходах два раза в неделю подается шампанское — чего же еще надо?.. Ост-индские пароходы можно назвать чудовищными ресторанами: на них следовало бы сделать надпись: ‘Садясь завтракать, полагай, что ты обедать не будешь, и так обедай, как будто ты не завтракал’. И недаром же один из туристов сказал: ‘Жизнь на корабле — обширное освежение’ (‘Life on board is one vast refection’).

Надо же себе вообразить страдание людей, которых бьет море и для которых невыносим самый запах яств Лукулла!. А что касается до тех, кого море любит,— уж, конечно, они всегда съедят за заплаченные деньги. Несмотря на то, вовсе неудивительно и при этом обилии на англо-индийских пароходах встать совершенно голодным. И здесь, за исключением немногих блюд, которые разносятся стюартами, как у американцев, всяк старается положить на тарелку то, что у него под рукою… И здесь, если вы станете ждать, чтоб вам поднесли, вы непременно останетесь без обеда… ‘No ask, по dinner’,— как говорил один из моих путевых спутников, у которого я и перенял эту, впрочем, обеспечивающую методу, необходимую для всякого, кто хочет здесь обедать не одним воображением.

У многих англо-индийских выходцев есть на пароходе своя прислуга: это китайцы, индусы или малайцы. Они высматривают лучшие блюда, лучшие куски и наперерыв стараются угостить ими господ своих: этим господам и хорошо, да не у всякого в прислугах малайцы, китайцы и индусы.

Общество наше значительно увеличилось в Адене, на пароходе из Бомбея прибыли компанейские офицеры, чиновники отставные и в отпуску, и индийские негоцианты, спешившие в Европу одни для восстановления здоровья, другие — кредита… С нами был порядочный запас дам, по большей части хорошеньких и молодых, и при них толпы детей, черных и желтых нянек и кормилиц: вся эта шумная ватага заливалась на палубе криком, визгом и плачем с утра до вечера, не давая никому покоя! Часто, подходя к миловидной маменьке, мне хотелось сказать ей: ‘Как хороши ваши малютки. А в котором часу они ложатся спать?..’

Когда я был новичком на английских кораблях и пароходах, я покорялся обычаям и не смел молвить, слова ни с одной леди до тех пор, пока, бывало, меня кто-нибудь не представит ей. Но мне надоела эта чопорность, и впоследствии, несмотря на такие стеснительные меры, я отважно начинал знакомство и никогда не сожалел о моей отваге. В самом деле, не дико ли сидеть с женщиной две недели, целый месяц на одной палубе, в одной каюте, за столом рядом — и не сметь открыть рта пред нею, затем, что я еще не был ей представлен! А скука, бездействие, однообразная жизнь на палубе корабля неужели недостаточны для того, чтоб кинуть такой глупый обычай?

Через несколько часов пролив Баб-эль-Мандеб остался за нами и мы вошли в Красное море. Пролив этот местами очень узок, и мы простыми глазами хорошо видели влево берега Африки, вправо берега Аравии, равно-песчаные, равно-пустынные. Скоро мы были на параллели Мока, а чрез несколько дней в зрительную трубку рассматривали то место, к которому пристают поклонники, отправляясь в Мекку, были минуты, в которые открывались перед нами в голубом пространстве вершины Синая.

В Красном море муссоны не так чувствительны, как в Индийском океане, хотя переход из прохлады океана в удушающую атмосферу пролива чрезвычайно заметен. С мая до ноября постоянно дуют северные ветры вдоль Красного моря, а с этой эпохи господствуют у пролива южные, между тем как у Суэцкого перешейка — северные ветры. Это разделение ветров разительно заметно близь Джедды, и потому здесь часто стоят продолжительные штили и переменные маловетрия. Южные ветры дуют с большею силою, нежели северные, они для плавателей удобнее, чрезвычайно порывисты и подымают густые облака пыли. По ночам, до восхождения солнца, дует обыкновенно береговой ветер, а в море совершенно тихо, потом, около десяти часов утра, снова приходит постоянно дующий южный морской ветер, а у берегов устанавливается штиль. Пользуясь этим ночным ветром, корабли поднимаются к Суэцу. Подвигаясь таким образом довольно успешно к югу, они встречают большие препятствия, направляясь к северу. Из Джеддо до Коссеира суда иногда приходят в месяц, считается хорошим переходом плавание в 30 дней от Баб-эль-Мандеба до Суэца, тогда как на обратный путь потребно не более 8 суток. В такие подробности вхожу я потому, что вся торговля Красного моря основана на условиях этих физических явлений.

Я никогда не забуду ловкости аденских арабов, которые во все время стоянки нашего парохода на якоре беспрестанно окружали его по обоим бортам. Они с удивительным искусством ныряли за мельчайшею монетой, брошенной с парохода в море, и никогда безуспешно не показывались на поверхности воды. Я любил вечером, когда тропическое солнце скрывалось за утесами Адена, выезжать с этими арабами на шлюпке в залив, преддверие Красного моря, и любоваться дивами океана, которые только здесь мне видеть удалось в таких огромных размерах. Вообразите себе недалеко от того места, где корабли становятся на якорь, на глубине морской, целые леса кораллов всевозможных цветов и форм, красующихся в зеркальной бездне океана, посреди коралловых ветвей, сплетенных из них гротов и пещер бесчисленные стада рыб, блещущих разливами радуги, играют в глубине и скрываются от малейшего шороха в непроницаемой густоте подводных поростов. Несколько далее я заметил далеко выдававшуюся отмель, на глубине одного аршина, не более, тончайший песок лежит на дне ее, и в то время, когда море гладко, как стекло, стада тюленей, выставив свои неподвижные морды, кажется, дышат прохладою вечера. Они подпускают очень близко и лениво, нехотя ныряют в воду при приближении человека. Я очень хорошо знаю, что отлив рыб в воде несравненно живее и что вне своей стихии их разнообразные краски быстро исчезают, но рыб таких различных форм и прелестных цветов мне видеть нигде не удавалось. Мне сказывали, что рыбы, которые водятся в здешних кораллах, вредны и в пищу не употребляются.

Не надолго расстались мы с землею, скоро открывался перед нами мыс Мухаммеда (Ras Muhammed), прилегающий к заливам Софанио [Акаба] и Суэца, утесы последнего остаются вправо и, обогнув известковые возвышенности острова Шедуана, пароход в заливе. Здесь берега уж не скрываются от глаз, на них не заметно движения, нет жизни, все мертво, взору открываются песчаные пустыни и опаленные вершины Хорева и Синая.

Наконец начинает белеть точка, она постепенно растет, расширяется: это Суэц — груды развалин города похожи на утомленного верблюда, поникшего головою в сыпучие пески пустыни. Повсюду запустение: и в разрушенных стенах его, и в громадных песчаных насыпях, его окружающих со всех сторон, в гавани заметно несколько арабских судов без снастей, без парусов, до тех пор, пока сойдутся караваны богомольцев из Марокко и Алжира, отправляющиеся отсюда в Мекку, а в древние годы здесь кипела торговая деятельность Финикии, Аравии и Венеции, и пристани Суэца были завалены товарами Азии и Африки. Времена переменились. Теперь Суэц больше ничего, как этап, станция на пути в Англо-Индию, немногие горсти золота, разливающегося от путешественников, на мгновение посещающих эту станцию, бедно продовольствуют несколько избранных лиц, с которыми Компания имеет дело. Остальной люд, не имеющий возможности, не находя средств существования от неблагодарной почвы, бродит по берегу моря, питаясь ракушками и добываемой рыбой. Невысокий минарет, базар, в котором видны несколько восточных кофейных домов, да на площади дом, в котором жил генерал Бонапарте во время египетской кампании⁴³,— вот все, что Суэц может представить любопытству путешественника. Дом этот наружности весьма скромной, фасад его выходит на древний канал, некогда соединявший Красное море с Средиземным, открывая следы этого канала, Бонапарте едва не погиб в волнах, подобно фараону.

Суэц находится в недальнем расстоянии от древнего и знаменитого Арсиноя, Крокодилополиса⁴⁴, в настоящее время хуже всякой слободы, в нем не более 1500 полунагих обывателей. Вместо домов грязные мазанки, главная городская стена почти совершенно разрушилась и вообще в таком положении, что страшно ехать возле нее: того и гляди что рухнет и задавит.

И здесь, как в Адене, почва не производит ничего, воду привозят в кожаных мешках за шесть верст, и что это за вода? Выкройте из юфти кастрюльку, вскипятите в ней хорошую воду, дайте постоять — и пейте этот теплый взвар: тогда вы получите понятие о здешней воде. С нами был большой запас содовой воды и шипучего лимонада, который мы взяли с парохода.

Близь города мне указали на место, где стоял лагерь французов, и на их кладбище. Нет ни камня, ни креста на этом месте, заметен один холм, на который ветер пустыни наносит беспрестанно волны песку.

Путешественник находится здесь на меже, отделяющей Азию от Африки, он стоит пред двойственным источником веры и науки. Из которого же источника почерпнет он? Первая ближе к нему, она осязательнее, затем, что этот край, обильный древними чудесами, еще носит на себе печать времен первобытных, в нем все дышит духом библейских сказаний! Память бессознательно перелистывает страницу за страницей этой священной книги, по которой наши матери научили нас лепетать первые слова, самому холодному положительному воображению предстоит здесь вспомнить о событиях, которые Моисей передал всем векам своим боговдохновенным сказанием.

Тропа, по которой проходят караваны, не есть ли тот самый путь, по которому проходил Иосиф, еще юноша, проданный братьями купцам Египта? В шатрах каравана, разбитых на берегу моря, мне кажется, я узнаю шатер Иакова, путешествующего среди детей своих⁴⁵ многочисленных, со всеми стадами своими, составлявшими тогда одно богатство.

Из этих утесов, выдвинувшихся на пески пустыни, вышел народ Израиля, ведомый божественным облаком, по гласу Бога живого он переходит чрез море, покорно пред ним раздвинувшееся. Ночью, при безмолвии пустыни, мне кажется, я слышу, будто слабеющие звуки, будто эхо, раздаются шаги избранного народа среди изумленной, расступившейся стихии… потом рев свирепых волн и вопль воинов Египта, и потом, далеко, далеко, на другом берегу моря, я слышу радостные песнопения во славу Божию и звуки мусикийские, разносимые в пространстве легким дуновением ветра.

Длинная вереница мужчин и женщин, исчезающая в песках, приводит мне на память тот же народ, постигнутый игом рабства и увлеченный победителем далеко от полей родных, под эти шатры, в которых вольно ходит ветер пустыни, я представляю себе дщерей Сиона, с распущенными власами, в растерзанных покровах, обремененных оковами, рыдающих и поющих высокие гимны!

На юг от Суэца в двадцати верстах указывают на камень, где Моисей воссылал молитву Господу по переходе через волны моря, вот место, свидетельствующее о великом событии, о явлении, совершившемся вопреки всех условий физических, затем, что ширина моря достигает здесь до пяти верст, а глубина — до тринадцати сажен.

В расстоянии полуружейного выстрела от азиатского берега возвышаются группы пальм и колючих кустарников. Предание говорит, что здесь пророк иссек воду из камня, бегущую до сих дней посреди песков и утоляющую жажду проходящих караванов.

Абас-паша, нынешний повелитель Египта, взял на себя переправу пассажиров и товаров англо-индийских. В Суэце нас привезли в гостиницу, им устроенную. Здесь учреждена контора, в которой путешественники берут билеты на проезд пустыней в Каир и потом в Александрию. Каждый путешественник платит от Суэца до Александрии, включая полное содержание во время перехода, 12 фунтов стерлингов, то есть 72 руб[ля] сер[ебром]. Само собою разумеется, что в это содержание не входят расходы путешественника по прибытии его в Каир, но, садясь на пароход, идущий по Нилу в Александрию, он предъявляет билет свой и снова вступает в права. Я поспешил взять билет, но, располагая отправиться из Каира в Сирию, заплатил за проезд только до этого города. Утром, на солнечном восходе, мы выехали из Суэца, близ английской фактории стояли и лежали несколько сот верблюдов, готовых принять на высокие хребты свои целые горы груза, на этих животных товары, приходящие из Ост-Индии и Китая, отправляются до Каира. Живописные группы кораблей пустыни отправлялись партиями из Суэца. По одному слову бедуина верблюд, лежащий недвижимо на песчаном ложе, при приближении хозяина с диким ревом приподнимается на оба колена, вытягивая по земле задние ноги и махая чудовищною головою, он грозится укусить хозяина, кладущего между двух его холмов тяжелые вьюки, по данному знаку он быстро вскакивает на ноги и мерными шагами отправляется в путь. Чрезвычайно трудно выносить толчок, который дает верблюд неопытному седоку, вскарабкавшемуся на седло, положенное между горбов его: нужно держаться крепко за седельную луку, когда он вскакивает сперва на задние, потом на передние ноги, в первой попытке я едва не полетел через голову, от меня зависело отправиться с этою партией, но в таком случае мне предстояло бы тащиться на спине верблюда несколько суток под раскаленным небом и по накаленному песку. Я, может быть, и решился бы на такую прогулку, но долгое мое пребывание в тропических широтах и жизнь на море под тропическим небом, где необъятное пространство почти всегда освещено ярко-голубым цветом, разрушило мое зрение, и я не мог смотреть на белые массы песку, рассыпавшегося по пустыне, а потому предпочел отправиться в одной из крытых двухколесных карет, приготовленных для пассажиров, т. е. в четвероместном экипаже (vans), который, будучи запряжен четверкою малых арабских лошадей, в сопровождении вооруженного каваса (проводника), мастерски управляется арабом.

Можно отдать полную справедливость Абас-паше: он позаботился о комфорте путешественников, или, лучше сказать, все, что я видел в пустыне, устроено Англо-индийскою компаниею, у которой паша взял обратно право исключительно перевозить пассажиров из Суэца в Александрию и обратно. Англо-индийская компания, желая потешить его, немного разговаривала, а потому за пашею осталось право транзита через Египет, впрочем, его агенты — англичане, и они же управляют всеми делами.

Во всех образованных странах есть обыкновение брать половину платы за проезд с детей, правда, по этому поводу часто бывают с родителями споры и разговоры, доказывающие, что нет возможности встретить на дороге мальчика-путешественника старее семя лет, они всегда моложе вопреки наружности и вопреки свидетельству о рождении, которое не предъявлять же стать. Во избежание всех разговоров и споров повелитель Египта берет одинаковую плату и с взрослого, и с ребенка на руках кормилицы. Конечно, это тяжело, но так приказано пашею.

От Суэца до Каира 150 верст… Мне, пожалуй, скажут: ‘Как это вы решились пуститься в путь по пустыне? Я бы на вашем месте — ни за что!’ Успокойтесь! В наше время это дело очень легкое! Почти не стоило бы и говорить о нем, если б мне не хотелось правдиво доказать вам, что я в пользу вашу отрекся от того удовольствия, в котором редко отказывают себе путешественники, описывая беды и опасности, ими не испытанные. Уж лучше, коли говорить, так говорить правду.

А правда то, что, если вы сели в карету (vans) Абас-паши, так и пустыни нет. Пустыня со всеми ужасами, катастрофами, бедствиями, о которых и доныне любит мечтать разгоряченное воображение, едва ли не исчезла, как тень! Как быть! Мы живем в веке строго положительном: и в пустыне не стало поэзии, как и во многом в жизни. И хоть бы вы заплатили деньги за то, чтоб на нас напали бедуины, чтоб постращали нас и даже ограбили,— нельзя! Так в этом отношении строга полиция паши! Вот поэтому кто-то из туристов и сказал: ‘Помилуйте, на что похожа теперь пустыня? Они ее совсем испортили!’

Само собою разумеется, что в каретах нельзя брать с собою никакого багажа, кроме разве маленького дорожного мешка. Кладь отправляется караваном, компания позволяет брать с собою двести фунтов клади, за излишнее берет по 4 испанских пиастра за два с половиною пуда. Один из наших пассажиров, чиновник Ост-Индской компании, имел под своим багажом полтора десятка верблюдов, за кладь свою он заплатил, кажется, тридцать два фунта стерлингов, то есть 192 руб[ля] сер[ебром] {Испанский пиастр = 1 р. 42 ³/₄ р[убля] с[еребром]. (Примеч. авт.).}.

Может быть, вы снова спросите меня: ‘Каким же образом, в пустыне, в волнах сыпучих, в этом океане песку, вы не собьетесь с дороги? Ведь ее заносит беспрестанно ветер пустынный, страшный хамсин’. Дело в том, что по всему протяжению пустынного. пути расставлена линия телеграфов и построены станции, так что они у проводника всегда в глазах. По ночам зажженные костры указывают дорогу.

На пути от Суэца до Каира восемь станций. В них проводник переменяет лошадей, эти маленькие лошади мчатся вихрем по глубокому песку пустыни.

Не думайте, что в этой пустыне вы рискуете умереть с голоду: вы обеспечены совершенно насчет вашего желудка. Вода везде превосходная, а вино еще лучше, но здесь за него платится особо. Мы выехали из Каира после полудня.

На одной из этих станций нам подали обед, напоминавший Потинжера, а кажется, на четвертой, где мы остановились ночевать, нас напоили добрым чаем и уложили в мягкие постели — и это все в пустыне. На всякий случай, для безопасности, всегда отправляются две кареты вместе.

После долгого странствования по морю езда в карете, даже в пустыне, вещь хорошая! И между тем как арабские наши кони несли нас в пустыне, увязая подчас выше колена в песке, мне приходило в голову: не странное ли дело называть эту сообщительную линию чуть ли не кругосветное плавание, береговою, overland, только потому, что в двухколесном дилижансе промчат вас 150 верст? Ну, право, это уж слишком большая ипербола.

Чтоб сделать удовольствие тем читателям, которые любят сильные ощущения, я скажу, что мне удалось в Египте видеть один из тех грозных феноменов, которые надолго остаются в памяти, но я видел его не в пустыне, а во время плавания по Нилу: вы догадываетесь, что я говорю о страшном хамсине, по-арабски слово это значит ‘пятьдесят’, обыкновенно он господствует в весеннее равноденствие. Хамсин, достигнув всей своей силы, дует целые сутки, но иногда и трои сутки. Горе путнику, застигнутому хамсином среди песков такой пустыни, где нет ни телеграфов, ни станций, ни карет двухколесных! Войско Камбиза, высланное для покорения Ливии⁴⁶, пало от ударов хамсина, так что не осталось ни одного очевидца, а в нем было 50 000 человек!

Не одна сила этого ветра, не одни массы пыли, взвиваемые им, действуют разрушительно: все удушающий жар иногда мгновенно умерщвляет и людей и животных. Вероятно, войско Камбиза было подвергнуто всем этим губительным действиям хамсина.

Есть еще свойство хамсина, о котором я не упомянул: он с невероятною скоростью сушит или разлагает тела, им пораженные. Многие писатели утверждают, что остов верблюда, сраженного хамсином, весит не более десяти килограммов. (Килограмм = 2,443 фунта.)

Хамсин известен под многоразличными именами. Арабы называют его самум, т. е. яд, турки зовут его шамиэли (не оттуда ли Самнэль [Самуэль]?). Между европейцами хамсин известен под именем ветра пустыни, южного, знойного, ядовитого и проч.

Вот обстоятельства, при которых мне удалось испытать это явление.

Мы плыли по спокойной поверхности Нила, нисколько не думая о близкой опасности. Вдруг стало невыносимо душно и порывистый ветер, шквалами ударивший в паруса нашей канги, все более и более обдавал нас сухим, палящим жаром. Равнина, насколько глазами можно было окинуть, горы Ливии и Аравии, ясно, незадолго еще до хамсина, виденные нами, мгновенно скрылись в громадных тучах пыли, и в нескольких шагах мы с трудом могли различить растущие пальмы. Огромные столбы песку, словно пирамиды, быстро возрастали, крутились в воздухе и рушились на первую преграду, которую встречали в страшном ходе своем. Солнце, как раскаленное ядро, стояло на небе и, наконец, исчезло в массе туч и пыли. В воздухе разливался сухой зной, от которого стеснялось дыхание, болела грудь. По временам, когда лучи солнца пробивались на минуту сквозь мрак, нам казалось, что весь горизонт подходит к нам и готов засыпать нас целым обвалом пыли! К нашему величайшему счастью, налетевший шквал вырвал огромный парус, и тогда наша канга, черпнувшая уж, несколько раз бортом, снова выпрямилась, и мы пристали к берегу. С этой минуты большая опасность миновалась и мы могли переждать бурю, но сильно мучились от палящего, удушающего воздуха.

Подъезжая к Каиру, мы видели множество феллахов — мужчин и женщин, на приготовительных работах для железной дороги, которую англичане предполагают провести от Суэца. Вся эта толпа полунагих тружевиков таскала в корзинах землю и вела насыпь. Впоследствии я постараюсь объяснить, почему Англо-Индия предпочтительно хлопочет об устройстве железной дороги, а оставляет без внимания мысль возобновления канала⁴⁷, соединявшего некогда Красное море с Средиземным.

Теперь же я заключу мой рассказ прибытием в Каир.

Приближаясь к городу, природа изменяет вид: оазисы пальм встречаются чаще, и массы беловатого песку сменяются чудесною зеленью. Мы въезжали в Каир поздно вечером, далеко не доезжая города, нас встретили человек десять феллахов с зажженными факелами. Они бежали перед нашими экипажами и по сторонам, освещая дорогу и нисколько не отставая от нас. Бронзовые лица наших скороходов, освещенные длинными полосами огня, их фантастическая одежда, наши кавасы на лихих конях и наш быстро несущийся поезд — все переносило меня в рассказы ‘Тысячи одной ночи’, а увидев в стороне, перед самым выездом в город, ярко освещенный дворец Абас-паши, я с нетерпением хотел приветствовать этот город Гарун-Аль-Рашида⁴⁸, со всеми его чудесами, которые так живо рисует Шехерезада.

Поезд наш стал на площади Лезбекиэх, и я очутился во французском ресторане (Hotel d’Orient {Восточная гостиница (франц.).}) на восточный склад.

ПРИМЕЧАНИЯ

В настоящем издании публикуется публицистическое и поэтическое наследие А. Г. Ротчева. В основу сборника легли путевые воспоминания, а в приложении помещены стихотворения, опубликованные в журналах конца 1820-х годов (полностью воспроизводится поэтический цикл ‘Подражания Корану’), а также фрагменты из книги ‘Правда об Англии и сказание о расширении владений ее во всех частях света’. В обеих частях произведения расположены в хронологическом порядке. Орфография и пунктуация в основном приближены к современным языковым нормам. К топонимам, этнонимам и личным именам даются современные эквиваленты (в квадратных скобках). В качестве иллюстраций в сборнике использованы титульные листы некоторых публикуемых изданий, а также гравюры из книги ‘Нравы, обычаи и памятники всех народов земного шара’ (подписи к иллюстрациям воспроизведены по первому изданию).

Воспоминания Русского путешественника о Вест-Индии, Калифорнии и Ост-Индии. Опубл.: Отечественные записки. 1854, т. 92, с. 91—124, 95, с. 71—102.

¹ Когда испанцы овладели Мехикою…— Завоевание Мексики началось с 1519 г. и было завершено к концу XVI в.

² Васко Балбоа — Нуньес де Бальбоа, Васко (ок. 1475—1517) — испанский конкистадор, в 1510 г. с группой колонистов был высажен на побережье Дарьенского залива (ныне Панама). Начал завоевание внутренних областей Панамского перешейка. Первый из европейцев увидел Тихий океан.

³ Новый Океан — имеется в виду Тихий океан.

⁴ …преемник и враг Балбоа основал Панаму.— г. Панама основан в 1518 г. испанским конкистадором П. Ариасом де Авилой.

⁵ Квинтон — Мануэль Хосе Кинтана (1772—1857), испанский литератор, историк и государственный деятель. Автор многотомного труда ‘Жизнь испанских знаменитостей’ (1807—1833). Вашингтон Ирвинг (1783—1859) — американский писатель и историк, автор книг, посвященных открытию Америки.

⁶ Буканьеры и флибустьеры — пираты, морские разбойники, нападавшие на суда европейских (в основном испанских) и американских купцов.

⁷ Гумбольдт Александр (1769—1859) — немецкий естествоиспытатель и путешественник. Исследовал природу Европы и Америки. Труды ученого оказали большое влияние на развитие эволюционных идей и сравнительного метода в естествознании.

⁸ По Линнею.— Карл Линней (1707—1778) — шведский естествоиспытатель, создатель классификационной системы животного и растительного мира.

⁹ Карл Дервен — имеется в виду Чарльз Роберт Дарвин (1802—1882), английский естествоиспытатель и путешественник. Основоположник эволюционного учения о происхождении видов животных и растений путем естественного отбора.

¹⁰ …рисовал в моем воображении тип Клеопатры.— Клеопатра VII (69—30 г. до н. э.), последняя египетская царица династии Птолемеев, славилась своей красотой. Образ Клеопатры нашел широкое отражение в литературе.

¹¹ Чагрес — река в Панаме.

¹² Сан-Хуан дель Сур — город на тихоокеанском побережье Никарагуа.

¹³ …достойные карандашей Щедровского, Тима и Шама.— Щедровский Игнатий Степанович (?—1870) и Тимм Василий Федорович (1820—1895) — известные русские литографы. Шам Амедей Шарль — Анри де Нае (1819—1879) — знаменитый французский карикатурист.

¹⁴ Сан-Хуан-дель-Норте — город на атлантическом побережье Никарагуа.

¹⁵ Vanderbitt — Вандербильдт (искаж. англ.). Вандербильдт Корнелиус — американец, владелец пароходной компании, заключивший в 1851 г. соглашение с правительством Никарагуа о монопольном праве на перевозку грузов и пассажиров по территории республики.

¹⁶ …мысль моя останавливается на Фультоне, который в то самое время, как неистовые битвы волновали Европу…— Фултон Роберт (1765—1815), американский изобретатель. В 1807 г. построил первый в мире колёсный пароход ‘Клермонт’. В этот период в Европе бушевали наполеоновские войны.

¹⁷ Не женируются — т. е. не стесняются (от франц. gener).

¹⁶ Кентуки — имеется в виду американец.

¹⁹ …замените сосны… сикомором, мангустаном…— Сикомор — дерево семейства тутовых, мангустан — дерево семейства клюзиевых.

²⁰ Чимборазо (Чимборасо) — вулкан в центральной части Эквадора.

²¹ …напоминают тип египетского Мемнона…— Имеются в виду две колоссальные статуи египетского фараона Аменхотепа III (XIV в. до н. э.), которые греки назвали колоссами Мемнона, считая, что они изображают царя Эфиопии Мемнона, погибшего на Троянской войне.

²² Крепость С.-Карлос — ныне небольшой город, расположенный в устье реки Сан-Хуан, берущей свое начало из оз. Никарагуа и впадающей в Атлантический океан.

²³ Будущий герой трафалгарской битвы…— Имеется в виду Горацио Нельсон (1758—1805), английский флотоводец, вице-адмирал. Одержал ряд побед над французским флотом. Погиб в битве при Трафальгаре.

²⁴ Грей-Таун (Грейтаун) — английское название города Сан-Хуан-дель-Норте.

²⁵ Наполеон III — Луи Наполеон Бонапарт (1803—1873), французский император в 1852—1870 гг., племянник Наполеона I. При нем Франция участвовала в войнах против России, Австрии, Мексики, Сирии, Индокитая, Германии. Низложен революцией 1870 г.

²⁶ Этому делу не было дано хода.— На Атлантическом побережье Никарагуа под видом индейской монархии существовал английский протекторат ‘Королевство Москития’. ‘Москития’ стремилась расширить территорию за счет соседних государств, что втягивало ее в военные конфликты с центральноамериканскими республиками. США с настороженностью следили за активным стремлением англичан закрепиться в этом районе. В 1850 г. между США и Великобританией был подписан договор, получивший название ‘договор Клейтона—Булвера’, который обязывал обе стороны не оккупировать и не подчинять своему контролю страны Центральной Америки. Однако впоследствии обе стороны неоднократно нарушали заключенное соглашение.

²⁷ …в ожидании … усовершенствований в изобретении Монгольфьера.— Имеются в виду французские изобретатели братья Жозеф (1740—1810) и Этьен (1745—1799) Монгольфье, построившие воздушный шар, наполненный горячим дымом и совершившие свой знаменитый полет 21 ноября 1783 г.

²⁸ Корабль назван в честь английского офицера, участника первой англо-афганской войны 1838—1842 гг.

²⁹ Абас паша — Аббас-Паша (1813—1854), правитель Египта в 1848 г. В его правление Турция часто вмешивалась во внутренние дела страны.

³⁰ …Англия имела целью устроить здесь второй Гибралтар.— Во время войны за Испанское наследство (1701—1714) Гибралтар был захвачен в 1704 г. соединенной англо-голландской экспедицией и по Утрехтскому миру 1713 г. закреплен за англичанами.

³¹ Парсы, огнепоклонники — потомки зороастрийцев в Индии, бежавшие сюда в VII—X вв. из Ирана после арабского завоевания. Живут в основном в городах Западной Индии (главным образом в Бомбее).

³² Компании явилась необходимая надобность…— Имеется в виду Английская Ост-Индская компания.

³⁸ Вследствие трактатов между Портою и Англиею…— ‘Блистательная Порта’ — обозначение Османской империи, бытовавшее в официальных дипломатических документах вплоть до начала XX в.

³⁴ Лорд Мельборн — Мельбурн Уильям Лэмб (1779—1848), государственный деятель Великобритании, дважды (с 1834 г.) занимал пост премьер-министра, лорд Лингурст — Линдгёрст Джок (1772—1863), английский государственный деятель, был в оппозиции к кабинету Мельбурна.

³⁵ …не говорю о трактатах с семейством Эмир-Хана… молчу о Гейдер-Абаде.— Имеются в виду договоры, приведшие к окончательной аннексии англичанами в 1843 г. западной области Индии — Синда.

³⁶ Пондишери — колония французской Ост-Индской компании (с 1674 г.), затем административный центр французских владений на Индостанском полуострове (до 1954 г.). Расположен на берегу Бенгальского залива.

³⁷ Рашель — Элиза Рашель Феликс (1821—1858) — знаменитая французская актриса, гастролировавшая во многих странах Европы и Америки.

³⁸ Королева Виктория (1819—1901)—королева Великобритании с 1837 г. В 1876 г. была провозглашена императрицей Индии.

³⁹ …в Кантоне было уничтожено на четыреста тысяч фунтов стерлингов опиума…— Имеются в виду события англо-китайской (‘опиумной’) войны 1840—1842 гг.

⁴⁰ Кедахское королевство — Кедах, в XIX в. небольшое княжество в западной части п-ова Малакка (в Сиаме).

⁴¹ …на этот раз договор был написан во имя Будды! — Большая часть населения Сиама исповедовала буддизм.

⁴² Андерсон Джордж Уильям (1791—1857) — видный чиновник английской Ост-Индской компании. В 1830—1840-х годах принимал активное участие в создании колониальной администрации в Западной Индии.

⁴³ …в котором жил генерал Бонапарте во время египетской компании…— Имеется в виду египетский поход французской армии в 1798—1801 гг.

⁴⁴ …древнего и знаменитого Арсиноя, Крокодилополиса…— Крокодилополисом греки называли древнеегипетский Шедет, главный город провинции Фаюм, центр культа бога Себека, священным животным которого считался крокодил. В эпоху Птолемеев город был переименован в честь жены и сестры Птолемея II Арсинои.

⁴⁵ …тот самый путь, по которому проходил Иосиф… я узнаю шатер Иакова, путешествующего среди детей своих…— Иосиф, библейский герой. Был продан своими братьями хозяину аравийского каравана, который затем перепродал его в Египет, где Иосиф претерпел множество невзгод. Иаков — библейский герой, отец Иосифа. После переселения в Египет к Иосифу жил с многочисленной семьей в богатом округе Тесем.

⁴⁶ Войско Камбиза, высланное для покорения Ливии...— В 525—522 гг. до н. э. персидский царь Камбис II из династии Ахеменидов завоевал Египет и начал поход в Ливию.

⁴⁷ Англо-Индия… оставляет без внимания мысль возобновления канала…— Суэцкий канал был построен в 1859—1869 гг.

⁴⁸ …город Гарун-Аль-Рашида.— Харун-ар-Рашид (766—809), халиф из династии Аббасидов. Предания о его добродетелях, бытовавшие в литературе, навеяны сказками ‘Тысячи и одной ночи’.

Читайте также: