Воспоминания о журнальном сотрудничестве М. Каткова в 1839 и 1840 годах, Галахов Алексей Дмитриевич, Год: 1888 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 20 минут(ы)

ВОСПОМИНАНІЯ О ЖУРНАЛЬНОМЪ СОТРУДНИЧЕСТВ М. КАТКОВА ВЪ 1839 и 1840 ГОДАХЪ.

Я познакомился съ Михаиломъ Никифоровичемъ Катковымъ въ 1839 году, по окончаніи имъ курса въ Московскомъ университет. Поводомъ къ знакоыству послужило мое сотрудничество въ двухъ періодическихъ изданіяхъ А. А. Краевскаго: ‘Литературныхъ прибавленіяхъ къ Русскому Инвалиду’ (съ 1836 г.) и ‘Отечественныхъ Запискахъ’ съ самаго начала ихъ появленія (въ 1839 г.).

Обязанный, по условію, доставлять отчеты о всхъ новыхъ книгахъ, выходящихъ въ Москв, что требовалось для полноты критическаго отдла и библіографической хроники, я, разумется, не могъ одинъ справиться съ такою работой, тмъ боле, что она была срочная, и потому предложилъ Блинскому раздлить ее со мною, на что онъ охотно согласился. Хотя онъ самъ въ это время редактировалъ ‘Московскій Наблюдатель’, но у него оставалось еще довольно свободныхъ часовъ для другой работы, въ подспорье къ неважному гонорару за редакторство. Когда же онъ, въ октябр 1839 года, переселился въ Петербургъ, то надобно было замнить его другимъ подходящимъ лицомъ. Скоро представился къ тому благопріятный случай. Я давалъ уроки русскаго языка сыновьямъ князя М. H. Голицына, почетнаго опекуна въ московскомъ опекунскомъ совт. На лто переселялся онъ въ свое имнье, село Никольское, верстахъ въ двадцати отъ Москвы, и оттуда, разъ въ недлю, высылалъ за мной экипажъ. Я оставался у него цлые сутки, чтобы дать три урока. Здсь-то я познакомился съ матерью Михаила Никифоровича, которая временно гостила въ семейств князя съ младшимъ сыномъ своимъ Мееодіемъ, а на постоянной квартир ея въ город оставался старшій, готовившійся къ магистерскому экзамену. Предложеніе послднему раздлить со мною журнальную работу было принято не только съ удовольствіемъ, но и съ благодарностью. Особенно же радовалась мать, не имвшая обезпеченнаго состоянія.

Лучшаго пособника нельзя было и желать. Катковъ работалъ скоро, но въ каждой работ выказывалъ необычайную даровитость и рдкое по лтамъ научное знаніе. Какъ по мысли, такъ и по изложенію, критика его отличалась силою, мткостью, и оригинальностью. Эти качества обнаружились на первомъ же замчательномъ опыт его журнальной дятельности — на разбор сборника Сахарова ‘Псни русскаго народа’, состоящемъ изъ двухъ статей {‘Отечественныя Записки’ 1839 годъ (т. IV. отдлъ VI, стр. 1—24 и 25—92).}. Уже изъ первыхъ вступительныхъ строкъ виденъ въ автор ученикъ профессора Павлова, въ пансіон котораго онъ обучался. Он живо напоминаютъ мн университетскія лекціи естествознанія, отличавшіяся предпочтеніемъ умозрнія эмпиризму и синтетическимъ способомъ изложенія — отъ общихъ основъ къ частнымъ выводамъ, что мы, студенты, называли ‘павловщиной’. Первая статья Каткова начинается вылазкой противъ исключительно-фактическаго изслдованія научныхъ предметовъ, пріобртенія множества фактовъ, безъ знанія ихъ смысла: ‘конечно, фактическое изученіе необходимо, но это только ступень. моментъ полнаго знанія, вншнее въ предмет есть откровеніе внутренняго, проявленіе его сущности, на которую и нужно устремить главное вниманіе: только живое объятіе предмета въ его цлости съ вншней и внутренней стороны — есть истинное знаніе’. Затмъ критикъ обращается съ вопросомъ къ мужамъ, ‘велерчиво говорящимъ о необъятности Россія, и къ труженикамъ, роющимся въ архивахъ и наглотавшимся всякаго сорта пыли’: знаютъ ли они, что такое Русь. Вопросъ этотъ вызванъ изреченіемъ Н. Полеваго, занимавшагося тогда Исторіей русскаго народа: ‘я знаю Русь, и Русь меня знаетъ’. Отвтъ критика — отрицательный: онъ осуждаетъ мелочность занятій ‘Русской Исторіей’, если они ограничиваются розысками о Несторовой лтописи и о варягахъ, бросаемыхъ изъ угла въ уголъ — то на сверъ, то на югъ. Это — упрекъ Каченовскому и Погодину, изъ которыхъ послдній доказывалъ скандинавское происхожденіе Руси, а первый велъ ее съ береговъ Чернаго моря и въ числ доказательствъ ссылался на чубъ Святослава. Погодинъ, ратуя съ Каченовскимъ и опровергнувъ вс его доводы, — сказалъ, смяся, одному изъ своихъ пріятелей:— ‘теперь мн осталось уничтожить послдній аргументъ Михаила Трофимовича — вырвать изъ его рукъ хохолъ Святослава’.— Такія занятія отечественной исторіей, по мннію критика, не могутъ быть названы даже приготовленіемъ матеріала для науки.

Что же нужно? Нужно ршить вопросы: изъ какихъ стихій сложился характеръ русскаго народа? какія свойства составляютъ сущность его духа? въ чемъ проявлялась его жизнь и что это за жизнь? какъ развивался онъ и въ чемъ заключалось это развитіе? Ршеніе этихъ вопросовъ невозможно безъ изслдованія памятниковъ, въ которыхъ народъ выразился въ своей непосредственности, наивно и объективно, преимущественно же псенъ. Мы должны стыдиться даже меньшихъ нашихъ братьевъ, — говоритъ критикъ: они изучаютъ эти псни, чтобы узнать физіогномію народа, понять смыслъ его исторіи, они упорно держатся своей народности и ищутъ ее не въ мертвой букв, а тамъ гд она кипитъ всею полнотою силъ — въ народной поэзіи.— А у насъ разв жизнь была однимъ механическимъ выростаніемъ? Мнніе о безплодіи и хаотизм русской исторіи до Петра Перваго должно быть отвергнуто, какъ ложное.

Здсь оканчивается вступленіе и начинается разборъ книги. Онъ состоитъ изъ двухъ частей, соотвтственно тому, что было передъ тмъ высказано. Первая часть опредляетъ сознаніе русскаго духа въ поэзіи, вторая отыскиваетъ этотъ духъ въ частныхъ явленіяхъ той же поэзіи. ‘Отыщемъ прежде смыслъ, а потомъ откроемъ его въ дйствительномъ существованіи, т. е. въ созданіяхъ народнаго поэтическаго творчества’.

Главныя струны русской души, по мннію критика — горькое, тоскливое чувство неопредленности и безотчетное недовольство. Русскій народъ много и долго страдалъ, искупая великими жертвами каждый шагъ развитія, отъ котораго ничего не получалъ въ награду и которое ни минуты не давало ему отдыха и безпрерывно росло для будущаго плода, не давая знать ни малйшимъ намекомъ о томъ, чмъ должно увнчаться это развитіе. Могла ли исполинская сущность русской души, которая естественно должна была имть и требованія исполинскія, довольствоваться мрачною, безотрадною дйствительностью? Могла ли она найти себ опредленіе въ этихъ неопредленныхъ формахъ, въ которыхъ не было ни тни прочности? Но если настоящее русской души было мрачно и уныло, за то впереди ждала ее будущность, въ которой суждено было ей найти осуществленными вс элементы и требованія ея натуры, готовилось Провидніемъ колоссальное опредленіе на смну неопредленности. Въ народахъ, находящихся, какъ говорятъ нмцы, im Werden (въ томъ состояніи развитія, когда они еще только становятся тмъ, чмъ дйствительно будутъ со временемъ), живетъ всегда инстинктивное сознаніе того, что сокрыто въ тайникахъ ихъ существа, предчувствіе будущей дйствительности, въ которой найдутъ они свое опредленіе. Такъ и русская душа, отрываясь по временамъ отъ тяжести настоящаго, старалась забыться въ инстинкт своего назначенія, не отдавая отчета въ томъ, что ожидало ее впереди, она, однакожъ, въ т минуты, когда вырывалась изъ тяжкихъ цпей настоящаго, тшила себя широкимъ раздольемъ, которое теперь вырабатывала себ жизнію и въ которомъ нкогда найдетъ себ опредленіе. Вотъ значеніе того, что обыкновенно называютъ русскимъ разгуломъ.

Отсюда переходъ къ пснямъ: въ идеал фантазіи русской заключается то же самое, что и въ русской душ. Поэтому наши народныя псни выражаютъ или тоску, или разгулъ, удальство: первое чувство преобладаетъ надъ вторымъ. За симъ самыя псни разсматриваются по отдламъ въ порядк расположенія ихъ въ сборник Сахарова, и разсмотрніе заканчивается исчисленіемъ требованій отъ лицъ, изучающихъ народную поэзію. Считаю нужнымъ выписать слдующее патетическое мсто касательно важности этого изученія:

‘Да, мы должны, мы обязаны посвятить безъ раздла вс наши силы нашей родин, нашему народу. Все то, чмъ мы теперь пользуемся, чмъ наслаждаемся, эта жизнь духа, которой мы стали участниками, не онъ ли, не этотъ ли народъ выкупилъ намъ такою дорогою цною? Не за насъ ли, не для насъ ли, такъ тяжко страдалъ онъ? И мы ли дерзнемъ презирать его и не обращать вниманія на то, какъ онъ жилъ, и на то, чмъ онъ жилъ? Мы должны благоговйно лобзать заживающіе слды его ранъ, мы должны благоговйно собирать и хранить какъ святыню капли его крови. Не то — горе намъ! Народъ отдвинетъ отъ насъ свою могучую сущность, не дастъ жизненныхъ соковъ корнямъ иноземныхъ растеній и наша образованность, которою мы такъ гордимся, увянетъ и изсохнетъ — и не будетъ плода’.

Молодой критикъ искусно владлъ и выраженіемъ научныхъ мыслей, хотя оно, на первыхъ порахъ, представляетъ два недостатка: излишество и, по мстамъ, реторическій паосъ. Но не надо забывать, что въ его время, отъ того и другого, были несвободны даже лучшіе профессора Московскаго университета: Давыдовъ, Надеждинъ, Шевыревъ, Особеннопослдній платилъ не малую дань второму недостатку.

Въ томъ же 1839 году вышло сочиненіе Зиновьева: ‘Основанія русской стилистики’ (т. е. реторика). Катковъ счелъ нужнымъ поговорить о немъ, потому собственно, что ни одна ‘система свдній’ не иметъ, по его словамъ, такой жалкой участи, какъ реторика {‘Отеч. Записки’, 1839 г. (т. VI, отд. VI, стр. 47—64).}. ‘Реторика’, ‘реторическій’ стали обозначать недоброкачественную, пустую, фразистую рчь, или, какъ выразился Гамлетъ: ‘слова, слова, слова’. Къ этому поводу, безъ сомннія, присоединилось и другое побужденіе: самъ критикъ въ школ изучалъ эту науку и убдился въ неопредленности ея содержанія, въ схоластицизм и безплодности ея правилъ. Чтобы объяснить такое печальное состояніе реторики, критикъ обратился къ ея исторіи. Въ лучшую эпоху древности, у грековъ, она была не сборникомъ правилъ, а ораторскимъ искусствомъ. Учиться реторик, говоритъ онъ, не значило взять въ руки книгу и твердить ее наизусть, а значило развивать въ себ элементы, составляющіе существо оратора, какъ онъ изображенъ Цицерономъ въ двухъ трактатахъ: ‘Orator’ и ‘de Oratore’. Но съ постепеннымъ паденіемъ древняго міра, и реторика постепенно превращалась въ книгу. У римлянъ особенно развелись реторическіе кодексы. Квинтиліановы Institutiones представляютъ скелетъ когда-то гармонически стройнаго цлаго. Въ средніе вка, до эпохи Возрожденія, реторика все еще имла нкоторое значеніе: ибо нужно было все, что хоть сколько-нибудь, во мрак варварства, напоминало свтлую жизнь исчезнувшаго міра. Но и посл того она не только не исчезла, но даже помщена схоластиками въ число семи свободныхъ искусствъ, и ея вднію предоставлено было распоряжаться словами (Ehetorica verba ministrat). Такое явленіе заставляетъ критика уподобить реторику вчному жиду. Мало того, говоритъ онъ: ‘когда подумаешь объ окончательномъ уничтоженіи реторики, нельзя защититься отъ невольной мысли, что вмст съ нею будетъ оторвано отъ школы нчто существенное и живое’. Чтобы объяснить эту странность, найти причину живучести того, что давно начало умирать и, казалось, совсмъ умерло, надобно ршить вопросъ: возможна ли теперь реторика и какъ? если возможна, то изъ этого ясно будетъ слдовать ея необходимость. Ршеніемъ этого вопроса занята вторая половина статьи, и ршается онъ слдующимъ образомъ.

Реторика возможна и необходима, но только отрекшись отъ своихъ претензій. Ея владнія должны ограничиться и вн и внутри, т. е. по мсту ея преподаванія (въ низшихъ школахъ), и по объему ея вдомства, или содержанія. Раздливъ науки на самостоятельныя и чисто-практическія, критикъ ставитъ ее въ средин между ними, изученіе ея должно слдовать непосредственно за изученіемъ грамматики. Грамматика сообщаетъ знаніе словъ въ ихъ отдльности или въ связи, отвлеченно отъ ихъ значенія, до котораго ей нтъ дла: она можетъ показать только формальныя отношенія значеній. Но этого недостаточно. Ученикъ, получивъ слово какъ матеріалъ, долженъ потомъ учиться отпечатлвать на этомъ матеріал форму, иначе: онъ долженъ узнать слово, какъ вншнюю форму мысли (рчь). Реторик не по силамъ разсматривать внутреннюю форму, организацію мысли, за что она такъ безразсудно бралась: то и другое даетъ себ мысль сама. Ея дло показать правила рчи. Правильною рчью называется не только такая, въ которой соблюдены требованія грамматики, но и такая, которая ясна, полна и даетъ сквозь себя видть заключающееся въ ней содержаніе. То выраженіе, которое соотвтствуетъ своему значенію, равномрно ему и вполн обнаруживаетъ его, называется изящнымъ. Правила этого изящнаго выраженія и составляютъ предметъ реторики.

Статья эта требуетъ нкотораго объясненія. Что критикъ называетъ реторикой, собственно есть стилистика (такъ авторъ и озаглавилъ свою книгу), которая въ полномъ реторическомъ курс занимала первую его часть подъ именемъ общей реторики, содержащей въ себ правила, равно обязательныя какъ для прозаика, такъ и для поэта. Оригинальность и цнность взгляда Каткова заключаются въ томъ, что онъ на мсто хаотическаго содержанія стилистики водворяетъ ея подлинный предметъ и ставитъ ей настоящую задачу — ученіе о стил, или слог. Но что такое слогъ? И до сихъ поръ путаются въ его опредленіи, потому что не различаютъ двухъ его сторонъ: субъективной и объективной. Субъективная сторона была давно опредлена Бюффономъ, въ его знаменитой рчи (Discours sur le style) словами: слогъ — это самъ человкъ (le style — c’est l’homme), т. е. въ слог отражаются духовныя способности автора: его умъ, воображеніе, чувство. Это — слогъ личный, или индивидуальный, зависящій отъ природы пишущаго (отсюда слогъ Карамзина, Жуковскаго, Пушкина). Учиться ему нельзя, даже подражать ему опасно, потому что подражателю легко разыграть роль ‘вороны въ павлиныхъ перьяхъ’. Предметомъ стилистики можетъ служить только объективная сторона слога, зависящая преимущественно отъ содержанія сочиненія, а частію и отъ его цли, и обязательная для всхъ и каждаго. Это — вншняя форма внутренняго, мысленнаго матеріала, долженствующая вполн ему соотвтствовать, быть ему равномрнымъ, ярко обнаруживать его значеніе. Если, по счастливому выраженію Бюффона, субъективный слогъ есть самъ человкъ, то о слог объективномъ нмецкіе ученые справедливо говорятъ: онъ есть само содержаніе. Въ такомъ только случа онъ будетъ имть право называться ‘изящнымъ выраженіемъ’. Заслуга двадцатилтняго критика, повторяемъ, въ томъ и состоитъ, что онъ далъ надлежащее опредленіе слогу, какъ предмету особой науки и указалъ этой наук надлежащіе предлы.

Характеръ критическаго пріема, который мы уже видли въ двухъ статьяхъ Каткова, остался неизмннымъ и въ сужденіи объ ‘Исторіи древней русской словесности’, Максимовича (1839), профессора Кіевскаго университета. И здсь онъ отправляется отъ общаго къ частному: прежде чмъ разсматривать новый фактъ научной литературы, онъ предварительно считаетъ необходимымъ изложить свое собственное пониманіе предмета, — ршить вопросъ: при какихъ условіяхъ ‘словесность’ можетъ быть названа ‘литературой’. Это пониманіе усвоилъ онъ на университетскихъ лекціяхъ и знакомствомъ съ капитальными историко-литературными трудами иностранныхъ ученыхъ. Да и трудно было избжать такого приступа къ разбору, зная скудость тогдашняго наличнаго капитала по этой отрасли знанія. Представителемъ его былъ ‘Опытъ краткой исторіи русской литературы’, Греча. Поневол придется начать ab ovo, когда прочтешь въ этой книг такое опредленіе литературы: ‘литературою языка или народа называются вс его произведенія въ словесности, то есть творенія, писанныя на семъ язык, стихами или прозою’.— ‘Но что же такое литература и что такое словесность?’ спрашиваетъ критикъ. ‘Если объемъ понятія словесности равняется объему понятія литературы, то все это выраженіе есть не что иное, какъ тавтологія — и самая вопіющая, въ такомъ случа можно будетъ такъ читать: литературою называются вс произведенія въ литератур. Если же словесность и литература различны, то что же бы такое значила словесность? То есть творенія, писанныя на семъ язык въ стихахъ и проз. И такъ словесность составляютъ вс творенія, писанныя въ стихахъ и проз на какомъ-либо язык. Но это же самое, въ силу опредленія, есть и литература, — и такъ литература и словесность совершенно одно и то же: он могутъ употребляться promiscue {Безъ разбора, смшанно.} и поставляться одно вмсто другого. И такъ истинный видъ этого опредленія слдующій: литература есть литература, словесность есть словесность, слдовательно опять та же вопіющая тавтологія!

Въ виду такой путаницы, критику пришлось разъяснять происхожденіе слова ‘словесность’ и опредлять различныя его значенія. Къ словесности, по этому разъясненію, относится языкъ, насколько онъ осуществляется въ словесныхъ памятникахъ (устныя произведенія народа), а къ литератур, согласно съ производствомъ этого слова — письменность (письменные, словесные памятники). Въ этихъ послднихъ главное, существенное — содержаніе: въ нихъ исчезаетъ самостоятельный интересъ языка, на который обращается вниманіе лишь по его отношенію къ содержанію.

И такъ словесность — это устныя народныя произведенія (псни, сказки, пословицы), литература же — это письменныя словесныя произведенія культурной эпохи. Содержаніе литературы — раскрытіе народнаго самопознанія въ слов. Задача исторіи литературы — указать это раскрытіе.

Вотъ къ какимъ выводамъ пришелъ молодой критикъ. Изъ нихъ одинъ — различеніе словесности и литературы — не укрпился въ обыча: мы употребляемъ оба слова безразлично, другой — объ интерес народной словесности, единственно со стороны языка и понятіе о ней, какъ о младенческомъ лепет только-что пробудившейся души народа, — также не водворился въ наук. Но за то сущность литературы и задача ея исторіи поставлены врно. Задача эта и въ настоящее время еще не исполнена надлежащимъ, вполн достойнымъ, образомъ.

Переходя къ словесности русской, критикъ прежде даетъ характеристику славянскаго племени, а затмъ говоритъ о Россіи. Рчь его клонится къ тому, что у насъ, до той самой эпохи, когда Петромъ Великимъ внесены были элементы европейской цивилизаціи, не могло быть даже и тни литературы въ томъ смысл, какъ, по мннію критика, должно понимать это слово (т. е. какъ выраженіе народнаго самопознанія въ слов). Памятники нашей древней словесности не представляютъ съ своей внутренней стороны особеннаго интереса ни для историческаго, ни для критическаго изученія, единственная форма, въ которой они могутъ быть разсматриваемы, это — расположеніе ихъ въ хронологическомъ порядк. Такой строгій приговоръ объясняется скудостью разработки литературныхъ нашихъ памятниковъ въ то время, когда книга Греча была единственнымъ руководствомъ для изученія нашей словесности.

Наконецъ, критикъ приступаетъ къ труду Максимовича и относится къ нему скептически и строго. Онъ не допускаетъ разсматриванія древней нашей словесности въ ея постепенномъ развитіи и взаимной связи, и въ связи со всею жизнію народа, особенно съ его просвщеніемъ, посл того, какъ единственной формой расположенія словесныхъ памятниковъ призналъ порядокъ хронологическій. Онъ осуждаетъ дленіе на періоды, ибо, по его убжденію, въ древней русской словесности никакого движенія не было, кром движенія въ язык. Кром того, періоды характеризуются Максимовичемъ не степенями развитія словесности, какъ бы слдовало, а вншними, не относящимися къ ней фактами и обстоятельствами. Наконецъ, нтъ единства въ дленіи: въ первыхъ трехъ періодахъ основаніемъ служатъ, какъ сказано, событія, совершенно постороннія словесности, а въ четвертомъ, начинаетъ она понемногу обозначаться своими собственными явленіями.

Оригиналенъ взглядъ критика на ‘Слово о полку Игорев’, объясняемый не скептической школой исторіи, основанной Каченовскимъ, а малой тогда разработкой нашихъ древнихъ памятниковъ словесности. Катковъ не принималъ его за дйствительный и достоврный памятникъ: ‘Трудно придумать’, — говоритъ онъ, — ‘кто могъ написать такую нелпицу безъ всякой цли, безъ всякой arrire pensИe’. Онъ не утверждалъ, впрочемъ, что ‘Слово’ — съ умысломъ составленная поддлка: онъ думалъ только, что мы не имемъ его въ истинномъ вид, ибо ‘единственный экземпляръ, въ которомъ оно дошло до насъ, представляетъ первоначальное слово не только въ искаженномъ вид, но и совершенно передланнымъ, такъ что отъ первоначальнаго осталось нсколько слдовъ, только отдльные клочки, которые отличаются отъ всего прочаго не столько особеннымъ изяществомъ, сколько тмъ, что въ нихъ отзывается время близкое къ описываемому событію’.

Послдняя (четвертая) критическая статья Каткова разсматриваетъ ‘Сочиненія въ стихахъ и проз графини Сарры Толстой’, переведенныя съ нмецкаго и англійскаго Лихонинымъ, извстнымъ московскимъ литераторомъ того времени. Она написана con amore. Главною тому причиной служило сильное сочувствіе къ таланту двицы и ея вншней судьб. Сарра была по матери цыганскаго происхожденія, получила отличное образованіе, начала писать на четырнадцатомъ году и умерла семнадцати лтъ отъ ужасной болзни, зародышъ которой гнздился въ ея груди отъ самаго рожденія. Кром того, самъ критикъ имлъ поэтическое дарованіе, что доказывается его переводомъ Щекспировой трагедіи: ‘Ромео и Джульета’ и нкоторыхъ стихотвореній Рюккерта и Гейне. Поэзія, философія, неизмнно привлекали его къ себ, начиная еще съ бесдъ у H. Станкевича, о которомъ пришлось ему вспомнить въ начал статьи, какъ о человк, ‘не столько принадлежавшемъ публик, сколько малому кругу людей, лично его знавшихъ и не отдохнувшихъ еще отъ невозвратимой, горькой утраты’ {Ранней смерти.}. Къ числу этихъ немногихъ людей принадлежалъ и Михаилъ Никифоровичъ вмст съ Блинскимъ. Въ біографическомъ очерк, подъ названіемъ: ‘Нсколько мгновеній изъ жизни графа Т.’, Станкевичъ говоритъ объ удаленіи современнаго человка отъ природы, о разрыв его связи со вселенной {Журналъ ‘Телескопъ’, 1834 г.}. Катковъ воспользовался этимъ выраженіемъ, потому что въ поэзіи Сары находилъ проявленіе ея духа, глубоко сознававшаго свое родство съ общимъ духомъ жизни. Вотъ т обстоятельства, которыя настроили критика на поэтическій тонъ, почему и слогъ его, отъ начала до конца, является образнымъ, цвтистымъ, патетическимъ.

Особенность этой статьи состоитъ въ томъ, что она уклонилась отъ обычнаго критическаго пріема, извстнаго намъ по прежнимъ статьямъ. Она не хочетъ прибгать къ масштабу искусства, не исходитъ изъ общаго начала и раскрытіемъ его сущности не опредляетъ требованій отъ индивидуальнаго поэтическаго творенія. Теорія лирики остается въ сторон, не берется за руководство въ приговор о талант Толстой и о значеніи ея произведеній, — не берется потому, что эти произведенія возникли иначе и имютъ иной характеръ сравнительно съ другими того же рода. Поэтому, большая половина статьи занята сужденіями о предметахъ, которые естественно возбуждали вниманіе критика по своему близкому отношенію къ судьб Сарры и къ ея поэтической дятельности, ставили очередные вопросы и требовали отвта.

Первый вопросъ касался различенія дятельности мужчины отъ дятельности женщины, при чемъ, само собою разумется, нельзя было обойти бывшихъ толковъ и споровъ объ эмансипаціи женщины. Катковъ находитъ безразсуднымъ запирать для женщины т яла другія житейскія сферы. Притязаніе женщины на литературныя занятія и на извстность, ими доставляемую, тогда только можетъ быть осуждаемо, когда окажется, что дло дйствительно начинается и оканчивается только притязаніемъ. Въ противномъ случа, ея участіе очень желательно, какъ видно изъ примровъ мистрисъ Джемсонъ, Беттины, Рахели, Жоржа Зандъ, заслужившихъ справедливую славу. Женщина должна пользоваться всми Божіими дарами, ей должны быть отверсты вс сокровища разума, вс благороднйшія наслажденія образованной жизни. Все человческое должно быть ей доступно. Посл всего сказаннаго объ эмансипаціи, какъ о вопрос вка, созрвшемъ по ходу исторіи, критикъ назначаетъ ей извстныя границы, отводитъ женской дятельности принадлежащую ей область. Эта область — семейство: ‘Вотъ міръ женщины, вотъ сфера ея подвиговъ! Въ этомъ мір высшее достоинство ея открывается въ любви дочери, въ любви невсты, въ любви жены, въ любви матери… Будучи создана для индивидуальной жизни, для жизни своею личностію, она не обязана выходить на общественную арену для поденнаго труда. Лучшее, полное возмездіе, которымъ она можетъ заплатить за даръ существованія, есть она сама, ея прекрасная, гармоническая личность… Истинно великая, геніальная женщина есть, по преимуществу, религіозное существо, натура глубоко-внутренняя’…

Вслдъ за изложеніемъ предварительныхъ разсужденій, занявшихъ, какъ мы замтили, просторное мсто, Катковъ выражаетъ свое мнніе о сочиненіяхъ Сарры. Но онъ, еще до критической статьи, далъ имъ краткую оцнку въ извщеніи о выход перваго ихъ тома {‘Отечеств. Записки’, 1830 г., т. VI, Библіографическая хроника.}: ‘Это — не какія-нибудь маленькія чувствованьица, дорогія и понятныя только для ея родственниковъ и знакомыхъ, но яркіе проблески души глубокой и сильной, не какія-нибудь плаксивыя изліянія дтской мечтательности и слабой, болзненной чувствительности, но дйствительныя, нормальныя стремленія 6огатой натуры проявить во-вн сокровища своего духа, глубоко сознававшаго свое родство съ общимъ духомъ жизни, глубоко понимавшаго святое достоинство жизни и ея обоятельную прелесть’. Этотъ-то отзывъ, въ двоякой форм похвалы, отрицательной и положительной, развитъ подробно въ стать, о которой идетъ рчь. Истинная точка зрнія для критика состоитъ въ раскрытія единства между личностью Сарры и ея поэтическою дятельностью: ‘говоря о ея стихотвореніяхъ, мы будемъ говорить объ ея личной жизни, говоря объ ея жизни, мы невольно будемъ говорить о ея стихотвореніяхъ. Она не потому геніальна, что она геніальный поэтъ, но потому геніальный поэтъ, что геніальная женщина. Содержаніе ея сочиненій было искреннйшимъ фактомъ жизни души ея. То, что заключается въ нихъ — это она сама, сама Сарра, это — прекрасная, свтлая, нжная, градіозная физіономія ея духа’. Таковъ выводъ критики, которая, въ заключеніе, подкрпляетъ его выпиской нкоторыхъ стихотвореній въ прозаическомъ перевод.

Кром вышеизложенныхъ четырехъ критическихъ отзывовъ, Каткову принадлежатъ еще многія рецензіи въ ‘Библіографической хроник’ тхъ же двухъ годовъ (1839 и 1840 гг.) ‘Отечественныхъ Записокъ’ {Списокъ ихъ приложенъ въ конц статьи.}. Не смотря на ихъ краткость, он свидтельствуютъ о сильномъ талант, большой научной заправк и рельефномъ слог рецензента. Въ особенности сильно высказывается вліяніе на него нмецкой философіи (Гегеля). Каждое сужденіе его о той или другой книг выражаетъ нчто новое, открываетъ какую-либо сторону предмета, на которую прежде или вовсе не обращали вниманія или обходили ее общими фразами.. Нападки на умъ, похвалы непосредственному, животному чувству, осужденіе современнаго вка за его будто бы матеріальное направленіе, короче, все то, что тогда обзывалось мракобсіемъ, или обскуратизмомъ, встрчали въ юномъ критик мужественный отпоръ, заслуженное бичеваніе. Приведу два примра. Въ ‘Терапевтическомъ Журнал’, за 1839 годъ, докторъ Зацпинъ печаталъ свое сочиненіе ‘О жизни’, странное по содержанію и изложенію, какой-то уродливый мистико-философско-богословскій трактатъ, съ частыми выходками противъ ума. Катковъ, по этому случаю, пишетъ: ‘Къ чему эти нападки на то, что выше всякихъ нападокъ?.. Умъ? не есть ли умъ та божественная искра, которою человкъ отличенъ отъ животнаго, не есть ли то самое безконечное, которое организировалось въ конечной форм? Чувство? но чувство есть форма животной жизни: оно тогда только становится истинно-человческимъ, когда наполнено разумнымъ содержаніемъ’. Та же мысль развивается обстоятельне въ другомъ мст слдующимъ образомъ:

‘Все умъ виноватъ! Позвольте, господа, не торопитесь своими проклятіями: вдь это дло не шуточное. Зачмъ вы видите умъ только въ практической сторон жизни, въ успхахъ промышленности, желзныхъ дорогахъ и паровыхъ машинахъ, словомъ, въ одной только вншней полезности? Вы говорите только о чувств, только въ немъ видите откровеніе истины, а на умъ смотрите какъ на грхъ и заразу, — но вдь вы этимъ профанируете самое чувство… Чувство есть тотъ же разумъ, но разумъ, такъ сказать, еще чувственный, заключающійся въ условіяхъ организма, не отршившійся отъ владычества плоти, не ставшій духомъ въ дух. Оно требуетъ просвтленія, которое возможно только черезъ мысль, черезъ знаніе, словомъ черезъ умъ. Т, которые нападаютъ на умъ, обыкновенно почитаютъ истинность и благость неотъемлемою принадлежностію чувства, и думаютъ, что чувство никогда не ошибается и не заблуждается. Грубое заблужденіе, которое изъ разума длаетъ инстинктъ, а изъ людей — животныхъ! Чувство есть ощущеніе, а ощущенія бываютъ и благія и злыя, и истинныя и ложныя, какъ и мысли. Изъ одного и того же сердца исходитъ и доброе, и злое. Когда человкъ прощаетъ своему врагу — онъ дйствуетъ по внушенію сердца, когда человкъ убиваетъ своего врага — онъ дйствуетъ опять по внушенію того же самаго сердца. Слдовательно, сердце требуетъ нравственнаго воспитанія, духовнаго развитія, которое возможно только при посредств разума. Предоставленное самому себ и чуждающееся разумности, чувство и гаснетъ, и колобродитъ, и бываетъ даже источникомъ преступленія и злодйства. Испанцы, во имя Вчной Любви, страдающей и умирающей за ея же мучителей, перерзали цлыя племена и обагрили кровію цлую часть свта. И это они сдлали будто бы по религіозному чувству, такъ же какъ и основали инквизицію для того, чтобы на кострахъ жечь еретиковъ, т. е. людей, признающихъ, кром чувства, еще и разумъ’.

Другой примръ даетъ рецензія книги: ‘Обдъ, какихъ не бывало, сочиненіе . Глинки’. Въ 1839 году въ Москв открылись столы для бдныхъ, устроенные нкоторыми благотворителями. По билету въ одинъ рубль, выданный нищему, этотъ послдній могъ обдать ежедневно въ теченіе цлаго мсяца. . Н. Глинка, бывши свидтелемъ такого отраднаго зрлища, выразилъ свои чувства, примшавъ къ нимъ осужденіе ХІХ-го вка, ‘чувственнаго и вншняго, развившаго въ огромныхъ объемахъ умъ свой и забывшаго про сердце’, какъ онъ выразился. Катковъ отвергаетъ такой пессимистическій взглядъ:

‘Авторъ (говоритъ онъ) приступаетъ къ длу лирическою выходкою противъ XIX вка. Онъ отнимаетъ у нашего вка всякое достоинство, всякую духовность, видитъ въ немъ одинъ развратъ, одну матеріальность, пировою храминою его жизни называетъ биржу — мсто ума (?), расчета и торга, говоритъ, что теперь религія испарилась, какъ дорогой ароматъ изъ позлащеннаго сосуда… Бдный вкъ! или и въ самомъ дл ты одряхллъ, какъ умирающій левъ въ басн Крылова, и потому на тебя такъ вс нападаютъ? Или ты виноватъ передъ всми, которые увидли свтъ Божій прежде нежели ты увидлъ его, и сердятся на тебя за то, что не хотятъ понять тебя? Иди, наконецъ, на тебя потому нападаютъ вс, что каждый видитъ въ теб — понятіе, а не человка, которыя могъ бы подать просьбу за безчестье и увчье?.. Тебя бранятъ и поносятъ на безрелигіозность, въ то самое время, когда ты водружаешь знаменіе креста даже въ Австраліи, между дикими получеловками, въ то время, какъ ты передалъ Слово Божіе, глаголъ вчной жизни, на языки всхъ народовъ и племенъ земнаго шара, въ то время, когда ты, отвергшись заблужденій прошлаго, такъ называемаго лучшаго вка, не однимъ сердцемъ, но и разумомъ своимъ, призналъ Благовстіе Богочеловка высшею истиною, небесною и божественною мудростію, предвчнымъ и единымъ разумомъ, открывшимъ себя въ очевидности явленія — словомъ воплотившимся! Тебя бранятъ и поносятъ за меркантильность направленія, за эгоизмъ и сибаритство, за жестокосердную холодность къ страданію ближняго — и когда же?— въ то самое время, когда ты открываешь сиротскіе пріюты, комитеты для призрнія бдныхъ, даешь ‘обды какихъ не бывало’, словомъ, когда ты христіанскіе подвиги милосердія и любви къ ближнему длаешь уже долгомъ или добровольнымъ порывомъ не частныхъ лицъ, но дломъ общественнымъ, государственнымъ!.. . Н. Глинка хочетъ видть представителей вка въ романистахъ, которыхъ называетъ ‘угодниками общества’, это все равно, что судить о красот русскихъ городовъ не по Москв и Петербургу, а по Тамбову и Пенз. Дале, . Н. Глинка хочетъ судить о вк по французскимъ романистамъ, справедливо называя ихъ ‘угодниками общества на ловитв ощущеній’: это все равно, что по двумъ или тремъ пьянымъ мужикамъ судить объ образованности русскаго народа, видя въ нихъ его представителей. Вольно же порицателямъ XIX вка смотрть на него изъ Парижа и въ Париж! Да и не лучше ли бъ было имъ въ томъ же Париж взглянуть не на одну его грязную литературу, а на примръ — на его публичныя больницы, гд знаменитйшіе врачи Европы посвящаютъ свою дятельность на облегченіе страждущаго человчества, гд уходъ на больными и порядокъ во внутреннемъ устройств и хозяйств свидтельствуютъ о высокой христіанской филантропіи’ {‘Отечественныя Записки’, т. VIII, отдлъ VI (Библіографическая хроника, стр. 31—32).}.

Какъ, впослдствіи, относился М. Н. Катковъ къ выше изложеннымъ журнальнымъ работамъ для ‘Отечественныхъ Записокъ?’ {Кром ихъ, онъ сотрудничалъ въ ‘Москов. Наблюдател’, подъ редакціей Блинскаго, 1838 и 1839 гг.}. Само собою, разумется, что онъ видлъ въ нихъ только пробу пера, изощряемаго и готовившагося для боле широкой и плодотворной дятельности, но онъ вспоминалъ съ удовольствіемъ о критическихъ опытахъ своего юношества, особенно объ оцнк таланта Сарры Толстой, и любилъ говорить о нихъ въ кругу пріятелей, какъ это видно изъ прилагаемыхъ при семъ двухъ его ко мн писемъ. Первое письмо, или скоре записка, получено мною 18-го октября 1856 года, въ отвтъ на мое приглашеніе отобдать у меня, вмст съ другими близкими и присными мн людьми, по поводу моего переселенія изъ Москвы въ Петербургъ. По тснот моей квартиры, В. П. Боткинъ устроилъ обдъ у себя, въ дом своего отца. Кром самого хозяина, были Грановскій, Кудрявцевъ, И. С. Тургеневъ, Кетчеръ, Катковъ, Леонтьевъ… (увы! этотъ списокъ есть вмст и поминки умершихъ)… и нсколько другихъ лицъ, еще живыхъ и здравствующихъ. Вотъ, что писалъ Катковъ:

‘Вмняю себ въ особенную честь ваше любезное приглашеніе и съ радостію имъ воспользуюсь, чтобы въ кругу людей, равно намъ близкихъ, и вмст съ ними выразить то глубокое уваженіе, которое всегда соединяло и будетъ соединять насъ съ вами. Кром общаго признанія вашихъ заслугъ и вашихъ нравственныхъ качествъ, для меня лично воспоминаніе о васъ иметъ еще особое значеніе: съ нимъ соединено еще дорогое для меня воспоминаніе моей первой молодости. Гд бы ни случилось намъ встртиться, всегда дружески протянемъ мы другъ другу руку и, я увренъ, не измнимся ни’ когда въ нашемъ взаимномъ уваженіи и пріязни’.

Второе письмо (31 января 1858 г.) извщаетъ меня, жившаго уже въ Петербург, о смерти Кудрявцева:

‘Простите меня, дорогой Алексй Дмитріевичъ, за мое молчаніе на вашъ привтъ, который тронулъ меня до глубины души. Поврьте, ваше сочувствіе, ваше доброе расположеніе и къ моей дятельности, и ко мн лично, цню высоко и вижу въ томъ истинную для себя награду и утшеніе. Какъ вы знаете меня съ давнихъ поръ, такъ точно и я помню васъ съ той самой поры, когда пробуждалась во мн мысль, и первыя попытки ея неразрывно связаны съ воспоминаніемъ о васъ, о той доброт, томъ доброжелательств, томъ благородномъ сочувствіи ко всему молодому, свжему, нравственно-чистому, которыя всегда отличали васъ. Я не писалъ къ вамъ просто потому, что былъ подавленъ страшнымъ грузомъ трудовъ, заботъ, горя. Выдалась же полоса! Бывали минуты, когда я приходилъ въ совершенное отчаяніе. Съ одной стороны — туча неблагопріятныхъ и слуховъ, и предчувствій съ свера {Изъ Петербурга.}, съ другой — быстрое, ужасное угасаніе вашего Петра Николаевича {Кудрявцева, профессора Московскаго университета.}, а тутъ обычнымъ потокомъ. ни на минуту не останавливающимся, дла, дла, дла, которыя падали на меня всею своею тяжестью. Да! къ потер Петра Николаевича трудно привыкнуть. Многаго съ его смертію не досчитаемъ мы въ нашемъ капитал. Мн онъ былъ особенно дорогъ, какъ нравственная поддержка, по сходству многихъ завтныхъ убжденій. Жизнь съ каждымъ днемъ становится трудне и сурове.

Безъ сомннія, вы имете все право участвовать въ изданіи сочиненій Кудрявцева и въ составленіи его біографіи {Намреніе это тогда не осуществилось.}. Мн, кажется, эту послднюю обязанность могли бы раздлить вы съ Павломъ Михайловичемъ {Леонтьевымъ, профессоромъ Московскаго университета.}, который если еще не писалъ, то на-дняхъ будетъ писать къ вамъ. Воспоминаній вашихъ ждемъ съ нетерпніемъ {Воспоминанія о Кудрявцев (‘Русскій Встн.’, 1858 г., т. XIII, No 4).}.

За статью вашу о Лермонтов, приношу вамъ сердечную благодарность {Лермонтовъ, 3 статьи (ibid., 1858 г., т. XVI, NoNo 13, 14 и 16).}. Я считаю ее однимъ изъ лучшихъ пріобртеній журнала. Мн было дорого и отрадно видть то довріе, съ которымъ вы отдавали ее мн, но говорю вамъ откровенно и по чистой совсти, что я не встртилъ въ ней ни одной мысли, въ которой не былъ бы согласенъ съ вами. Я буду печатать ее не просто, какъ прекрасную статью, но и какъ статью совершенно мн сочувственную. Жду съ нетерпніемъ второй половины.

Какое снова тяжкое испытаніе наступаетъ для литературы! Сколько опять накипаетъ на душ самыхъ мрачныхъ чувствованій! Скажите, что выйдетъ изъ этихъ колебаній, изъ этихъ затягиваній и отпущеній, и опять затягиваній, изъ этого вчнаго поддразниванья? И когда же? въ то время, какъ, повидимому, единственная и существенная поддержка П—ву {Правительству. Разумются цензурныя строгости тогдашняго времени.} представляется лишь въ свободномъ развитіи мысли и слова. Напрасно суемся мы съ нашими сочувствіями: насъ отталкиваютъ презрительнйшимъ образомъ. Такъ и быть! Будемъ ждать, что Богъ дастъ.

Вы пишете, что въ ма будете въ Москв. Заране радуюсь этому и надюсь, что будемъ гораздо чаще видаться, нежели прошлое лто. Обнимаю васъ отъ всей души.

СПИСОКЪ
статей М. H. Каткова въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ 1839 и 1840 годовь ¹).

А. Статьи въ отдл критики.

1839 года.

1. ‘Псни Русскаго народа’, собранныя Сахаровымъ (т. IV, стр. 1—24, 25—92).

2. ‘Основанія Русской стилистики’, Зиновьева (т. VI, стр. 47—64).

1840 года.

3. (Исторія древней Русской Словесности’, Максимовича, книга 1 (т. IX, стр. 37—72).

4. ‘Сочиненія въ стихахъ и проз’, гр. Сарры Толстой, переводъ съ нмецкаго и англ. (т. XII, стр. 15-50).

Б. Статьи въ Библіографической хроник.

1839 года.

5. ‘Очерки съ лучшихъ произведеній живописи, ваянія и зодчества’, изданіе Тромонина, 2 выи. (т. V, стр. 62 и 153).

6. ‘Практическая перспектива ‘, соч. Ястребцова, ч. I (ibid., стр. 64).

7. ‘Графиня Евгенія’, соч. Евисихіева (ibid., стр. 121).

8. ‘Талисманъ’, фантастическій романъ (ibid., стр. 134).

9. ‘Путешествіе въ Смоленскъ’, Бороградскаго (ibid, стр. 136).

10. ‘Картины Бородинской битвы’, соч. Кузмичева (ibid., стр. 136).

11. ‘Димитрій Донской’, И. Г. (ibid., стр. 137).

12. ‘О жизни, доктора Зацпина’ (ibid., стр., 142).

13. ‘Сынъ милліонера’, романъ Цоль-де-Кока (т. VI. стр. 37).

14. ‘Карманная книжка о цнности россійской и иностранной монеты’ (ibid., стр. 56).

15. ‘О жизни’, И. Зацпина, продолженіе (ibid., стр. 61).

16. ‘О болзненныхъ вліяніяхъ въ Германіи’, И. Зацпина (ibid., стр. 63).

17. ‘Полное изложеніе правилъ весенняго лченія болзней’ (ibid., стр. 70).

18. ‘Очерки съ произведеній живописи’, тетрадь 3 (ibid., стр. 86).

19. ‘Сочиненія гр. Сарры . Толстой*, т. I (ibid., стр, 131).

20. ‘Иліада Гомера’, изд, 2, ч. 2 (ibid., стр. 146).

21. ‘Практич. Перспектива’, Ястребилова, ч. 2 (ibid., стр. 158).

22. ‘Sammlung Christlicher Lieder’ (ibid., стр. 200).

23. ‘Рчи въ торжественномъ собраніи 1-й Московской гимназіи’ (т. VII, стр. 65).

24. ‘Выборъ образцовъ изъ нмецк. прозаиковъ и стихотворцевъ ‘ (ibid., 75).

25. ‘Свтопись по метод Тальбо и Лассена’ (ibid., 77).

26. ‘Торжество заложенія храма во имя Спасителя въ Москв’ (ibid., 79).

1840 года.

27. ‘Азбука для малолтнихъ дтей’ (т. VIII, стр. 27).

28. ‘Перенесеніе тла князя Багратіона’ (ib., 30).

29. ‘Обдъ, какихъ не бывало’, . Глинки (ib., 30).

30. ‘Очерки произведеній живописи, скульптуры и пр.’, тетр. 6 и 7 (ib., 35).

31. ‘Описаніе практическаго употребленія дагерротипа’ (ib., 36).

32. ‘Конекъ Горбунокъ’, Ершова, изд. 11 (ib., 58).

33. ‘Походъ Кира Младшаго’ (т. IX, стр. 57).

34. ‘Карманный латино-русскій словарь’, Болдырева (ib., 58).

35. ‘Полезное чтеніе для дтей’ (ib., 60).

36. ‘Начальный курсъ рисованія’ (ib., 62).

37. ‘Хива, или описаніе (геогр. и стат.) Хивинскаго ханства’ (ib., 63).

38. ‘Басни Хемницера’ (т. X, стр. 7).

39. ‘Странникъ, Вельтмана, ‘ ч. 1, изд. 2 (ib., 7).

40. ‘Москв благотворительной’, стихотвореніе . Глинки (ib., 12).

41. ‘Народный Русскій псенникъ’ (ib., 25).

42. ‘Балакирева полное собраніе анекдотовъ’ (ib., 27).

43. ‘Похвала глупости’, Эразма Ротердамскаго (ib., 27).

44. ‘Описаніе посольства отъ царя Алекся Михайловича къ Фердинанду II’ (ib., 29).

45. ‘О мр наказаній’, профессора Баршева (ib.. 33).

46. ‘Юридическая Библіотека’, Наливкина, тетрадь 1 (ib., 34).

47. ‘Подарокъ дтямъ въ день Христова воскресенія’ (ib., 43).

48. ‘Разговоръ нянюшки съ дтьми’ (ib., 43).

49. ‘Исторія несчастій жука и похожденій муравья’ (ib., 43).

50. ‘Деревенскій телеграфъ, днемъ и ночью’ (ib., 43).

51. ‘Азбучка-игрушка для дтей’ (ib., 43).

52. ‘Двойная англійская бухгалтерія’ (ib., 46).

53. ‘Практическія упражненія въ бухгалтеріи’ (ib., 46).

54. ‘Мои счастливйшія минуты въ жизни’, Стихотворенія князя А. И. Долгорукова (ib., 52).

55. ‘Стихотворенія’ Н. И. (ib., 52).

56. ‘Юрій, послдній великій князь Смоленскій’, кн. 1 (ib., 53).

57. ‘Очерки Россіи’, издаваемые В. Пассекомъ, кн. 3 (ib., 59).

58. ‘Юрій, послдній великій князь Смоленскій’, кн. 2 (т. XI, стр. 38).

Стихотворенія въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ 1839 года

1. ‘Разставанье’ (изъ Гейне). Томъ IV, отд. III (Словесность).

2. ‘Мой милый въ міръ потелъ имъ любоваться’ (изъ Рюккерта), ib.

3. ‘Страданіе въ удлъ ты получила’ (Гейне), ib.

4. ‘Ратклифъ’ (изъ Гейне). Томъ VI, отд. III.

5. ‘Гренадиры’ (изъ Гейне). Томъ IX, отд. III.

6. ‘Кубокъ и вино’ (изъ Рюккерта). Томъ XI, отд. III.

¹) Вс статьи, какъ въ отдл ‘Критики’, такъ и въ отдл ‘Библіографической Хроники’, по условію, положенному редакціей журнала, безъ подписи авторовъ. Но я велъ обстоятельныя списки книгъ, подлежащихъ разсмотрнію, съ обозначеніемъ какія изъ нихъ поступали ко мн, Блинскому, Каткову и Кудрявцеву. Эти списки сохраняются у меня въ цлости.

А. Галаховъ.

‘Историческій Встникъ’, No 1, 1888.

СПИСОКЪстатей М. H. Каткова въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ 1839 и 1840 годовь 1).

Читайте также:

СПИСОКЪ
статей М. H. Каткова въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ 1839 и 1840 годовь ¹).