Воспоминания о В. Ф. Одоевском, Соллогуб Владимир Александрович, Год: 1869 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 7 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ВОСПОМИНАНІЕ
О княз В. . Одоевскомъ.

ВЪ ПАМЯТЬ
О КНЯЗ ВЛАДИМИР ЕДОРОВИЧ ОДОЕВСКОМЪ.

ЗАСДАНIЕ ОБЩЕСТВА ЛЮБИТЕЛЕЙ РОССІЙСКОЙ СЛОВЕСНОСТИ,
13 Апрля, 1869 года.

MОСКВА. Въ типографіи ‘Русскаго’.
1869.

Дозволено цензурой. Москва, 11 Iюня, 1869 г.

OCR ImWerden

Неумолимо-стремительно несется потокъ времени, и въ каждомъ его брызг исчезаетъ жизнь человка. Не уcпли мы помянуть добраго товарища, какъ другой ужь отлетлъ въ вчность, не уcпли мы свыкнуться съ признакомъ жизни, какъ онъ уступаетъ ужь мсто туманной дйствительности смерти. И каждый разъ смерть застаетъ насъ врасплохъ, какъ будто неожиданность, несправедливость и обида, каждый разъ спрашиваешь себя: зачмъ же это такъ? почему? съ какого права? Все, кажется, было такъ хорошо устроено: комнаты были такія уютныя, на полкахъ громоздились такія знакомыя намъ книги, въ такомъ-то углу стояло фортепьяно, вокругъ письменныхъ столовъ, заваленныхъ бумагами, ожидали друзей дома такія покойныя сдалища… Чего не слыхали эти спутники домашней жизни! кого не видали они! На этомъ диван Пушкинъ слушалъ благоговйно Жуковскаго, графиня Ростопчина читала Лермонтову свое послднее стихотвореніе, Гоголь подслушивалъ свтскія рчи, Глинка разспрашивалъ графа Віельгорскаго про разршеніе контрапунктныхъ задачъ, Даргомыжскій замышлялъ новую оперу и мечталъ о либретист. Тутъ перебывали вс начинающіе и подвизающіеся въ области науки и искусства — и посреди ихъ хозяинъ дома, то прислушивался къ разговору, то поощрялъ дебютанта, то тихимъ своимъ добросердечнымъ голосомъ длалъ свои замчанія, всегда исполненныя знанія и незлобія… И не стало боле этого хозяина! Рушился домъ привтливый, просвщенію гостепріимный! Такихъ домовъ вы знали четыре: домъ Олениныхъ, домъ Карамзиныхъ, домъ Віельгорскихъ, домъ Одоевскихъ. Въ этихъ домахъ учоные и мыслители, поэты и художники были не въ гостяхъ, a y себя дома, они чувствовали себя, какъ въ родимомъ гнзд. И то сказать надо, что ихъ было не много: для нихъ было достаточно одного крова, одной семьи. Теперь подобныя средоточія, можетъ быть, боле ненужны. Представители движенія въ наук и въ искусств размножились, они уже образуютъ не кружокъ, a стихію. Въ этой стихіи мало видно еще яркихъ звздъ, но то, что прежде было явленіемъ исключительнымъ, становится нын общею потребностью, просвщеніе не бьетъ уже отдльными ключами, a разливается широкимъ полотномъ правильной рки. Время сдлало свое — будущность выработаетъ новыхъ людей, опредлитъ новыя призванія.

Но какъ бы то ни было, имена Олениныхъ, Карамзиныхъ, Віельгорскихъ и Одоевскихъ не умрутъ въ исторіи русскаго просвщенія. Теперь могилы еще слишкомъ свжи, память еще слишкомъ тревожна и жива, но по мр того, какъ событія будутъ отдаляться въ прошедшее, по мр того, какъ воспоминанія будутъ переходить къ спокойствію лтописи, заслуги ревнителей и духовныхъ меценатовъ русскаго знанія оцнятся по достоинству и передадутся потомству.

Человкъ умираетъ — не умираетъ человчество, и все стремится впередъ къ божественной цли своей, укрпляя, развивая и обогащая общую мысль, общее чувство, общую жизнь. Въ этой общей жизни равно участвуютъ и отжившіе и живущіе, такъ какъ нашъ міръ только видимое поле для труда, но ходъ и цль труда человческаго не отъ міра сего, но смыслъ общаго усовершенствованія недоступенъ нашимъ понятіямъ. Инымъ людямъ суждено быть безгласными участниками общаго движенія, другимъ — воинствующими двигателями въ разладъ съ общественнымъ равнодушіемъ, третьимъ назначено быть духовною связью между устанавливающимися познаніями и звеномъ соединенія между ихъ представителями.

Такое призваніе выпало на долю скончавшагося нын въ Москв князя B. . Одоевскаго. Будемъ надяться, что его подробная біографія сдлается предметомъ внимательнаго, отчотли-ваго занятія. Въ такой біографіи нуждаются вс ревнители отечественнаго блага: она будетъ не только памятникомъ человка, памятникомъ эпохи — она будетъ высокимъ поученіемъ для нашего юношества, въ то время, когда убжденія и страсти еще ожидаютъ разграниченія.

По происхожденію своему, князь Одоевскій стоялъ во глав всего русскаго дворянства. Онъ это зналъ, но въ душ его не было мста для кичливости — въ душ его было мсто только для любви. Свое родовое значеніе онъ созналъ не высокомріемъ предъ другими, a прежде всего строгостью къ самому себ и неограниченною преданностью къ началамъ человчности. Съ самаго юнаго возраста, онъ не увлекался страстными порывами, берегъ чистоту своего имени, велъ жизнь невозмутимо-нравственную, безсребренную, скромную, радушную, не возбуждалъ въ другихъ ни гнва, ни досады, не затрогивалъ чужого самолюбія, и самъ никогда не допускалъ въ себ нетерпнія, этого обыкновеннаго свойства людей, посвятившихъ себя искусству и наук.

Передъ нами лежитъ письмо о его кончин. Въ этомъ письм замчательно врно сказано: ‘что-то кроткое постоянно примшивается къ воспоминанію объ этомъ человк.’ И дйствительно, вотъ впечатлніе, оставленное имъ во всхъ его знавшихъ. Никто не скажетъ, что испыталъ отъ него непріятность, слышалъ язвительное слово, вынужденъ былъ къ ссор. Каждый шолъ къ нему, какъ къ родственнику, къ другу, къ наперснику, къ покровителю, и каждый находилъ привтливое слово, добрый совтъ, a въ случа надобности, и горячее заступничество.

Князь Одоевскій оставилъ по себ память прекрасную, какъ человкъ, какъ общественный дятель, какъ писатель, какъ музыкантъ, какъ учоный. Съ этихъ различныхъ сторонъ долженъ оцнить его будущій его біографъ.

Выше всего стоялъ онъ какъ человкъ, и прочія его заслуги были только послдствіемъ его исключительно-благородной, любящей, кроткой и неутомимо-дятельной природы. Въ душ его было нчто нжно-дтское, просвчивавшее во всхъ его поступкахъ и рчахъ. Но эта дтская нжность никогда не колебала непреклонныхъ убжденій гражданина, въ трудахъ возмужалаго. Жизнь его была жизнь преимущественно кабинетная, жизнь учонаго, какъ такъ ему были знакомы вс отрасли человческихъ знаній, но какъ только въ мір науки или искусства обозначалось какое-нибудь подающее надежду явленіе, Одоевскій былъ уже тамъ, снисходительный, поощряющій, сочувствующій. Нужно ли было слово замолвить, поправить ошибку, поддержать передъ сильными міра сего — Одоевскій уже тамъ, забываетъ, что онъ слабъ и нездоровъ, хлопочетъ, объясняетъ, здитъ, проситъ и добивается своего. И, добившись своего, онъ спшитъ домой отдохнуть, то-есть, погрузиться въ законы акустики, опредлить археологическую постепенность музыкальной науки, сдлать наблюденіе надъ галванизмомъ, вывести математическія таблицы, углубиться въ созерцаніе естественныхъ наукъ, медицины, физіологіи, философіи, педагогики, прочитать новую книгу, написать кому-нибудь въ помощь газетную статейку. Такъ отдыхалъ онъ! Затмъ, собственно музыка была для него лакомствомъ. Онъ любилъ ее страстно, но любилъ не по одной нервной впечатлительности артиста, a какъ испытатель сочетанія звуковъ, какъ изыскатель точныхъ законовъ и изобртатель новыхъ инструментовъ.

Пытливость его въ дл науки не знала отдыха. Она не имла свойства чувственнаго, она проникнута была смысломъ аскетическимъ науки для науки, она была не пьедесталомъ для его личности, a стремленіемъ къ его цли, причомъ самъ онъ исчезалъ передъ собою. Изъ этого уже можетъ опредлиться человкъ, олицетворившій въ себ одну только любовь безъ подчиненія мелочамъ личныхъ инстинктовъ. Онъ не понималъ ни самодовольства, ни зависти, онъ отъ души радовался всякому чужому успху, потому что въ каждомъ чужомъ успх видлъ новую силу для просвщенія, новое развитіе своей завтной мысли. Первыми друзьями его были его книги. Еще въ томъ возраст, когда увлеченія такъ заманчивы и тревожны, онъ уже обладалъ мудрымъ спокойствіемъ старца, не утрачивая, притомъ, никогда ни сердца юноши, ни младен-ческой душевной чиототы.

Я сблизился съ нимъ въ тридцатыхъ годахъ, когда онъ жилъ въ Мошковомъ переулк, гд занималъ флигель въ дом его тестя, С. С. Ланскаго. Квартира его, какъ всегда, была скромная, но уже украшалась замчательною библіотекой, постоянно имъ дополнявшейся до дня кончины. Въ этомъ безмятежномъ святилищ знанія, мысли, согласія, радушія сходился по субботамъ весь цвтъ петербургскаго населенія. Государственные сановники, просвщонные дипломаты, археологи, артисты, писатели, журналисты, путешественники, молодые люди, свтскія образованныя красавицы встрчались тутъ безъ удивленія, и всмъ этимъ представителямъ столь разнородныхъ понятій было хорошо и ловко, вс смотрли другъ на друга привтливо, вс забывали, что за чертой этого дома жизнь идетъ совсмъ другимъ порядкомъ. Я видлъ тутъ, какъ андреевскій кавалеръ бесдовалъ съ учонымъ, одтымъ въ гороховый сюртукъ, я видлъ тутъ измученнаго Пушкина во время его кровавой драмы — я всхъ ихъ тутъ видлъ, нашихъ незабвенныхъ, братствую-щихъ поэтовъ и мыслителей. Имъ нужно было имть тогда точку соединенія въ такомъ центр, гд бы андреевскій кавалеръ зналъ, что его не встртитъ низкопоклонство, гд бы гороховый сюртукъ чувствовалъ, что его не оскорбитъ пренебреженіе. Вс понимали, что хозяинъ, еще тогда молодой, не притворялся, что онъ ихъ любитъ, что онъ ихъ дйствительно любитъ, любитъ во имя любви, согласія, взаимнаго уваженія, общей службы образованію, и что ему все равно, кто какой кличкой бы ни назывался и въ какомъ бы плать ни ходилъ.

Это прямое обращеніе къ человчности, a не къ обстановк каждаго образовало ту притягательную силу къ дому Одоевскихъ, которая не обусловливается ни роскошными угощеніями, ни краснорчіемъ лицемрнаго сочувствія.

Домъ Одоевскихъ былъ не только храмомъ знанія — онъ былъ еще школой жизни. Онъ доказывалъ, что существенное выше условнаго, что цль добра достигается только путемъ любви. Многіе обязаны своему наставнику и другу сознаніемъ, столь важнымъ въ настоящее время, когда мыслямъ и чувствамъ дано боле простора, что въ презрніи, въ злоб не можетъ быть проку.

Можно сказать, что покойникъ отыскивалъ съ жадностью въ каждомъ хорошую сторону, способность на пользу, проблескъ таланта. Онъ не говорилъ еще съ нимъ, a уже былъ его братомъ. Иногда онъ заблуждался, но заблужденія его были свтлыми заблужденіями. Иногда онъ встрчалъ даровитость, способность, симпатичность тамъ, гд ихъ не было, но тамъ, гд он были, онъ никогда не проходилъ мимо и не зналъ ни лни, ни усталости. Лнь онъ называлъ славянщиной, извинялъ ее въ другихъ, недопускалъ въ себ.

Таковъ былъ человкъ. Такимъ онъ остался до смерти — и отъ жизни его сохранился тихій отблескъ самоотверженія, преданности безкорыстія.

Какъ дятель общественный, онъ посвящалъ свое время на устройство и улучшеніе пріютовъ, дтскихъ школъ, педагогическихъ пріемовъ, на облегченіе участи нищихъ и нуждающихся, на разработку практическихъ вопросовъ гражданскаго благоустройства, на изученіе законовъ и точнаго ихъ примненія къ правосудію и жизни. Онъ былъ рачителемъ чужой нужды, ходатаемъ за чужое горе. Онъ не былъ рожденъ для порывистой страстности — онъ стоялъ выше.

Науку и искусство онъ любилъ, какъ любилъ человчество — просто, безкорыстно, самоотверженно.

Ученость его была многосторонняя и глубокая. Никогда онъ не хвасталъ ею. Музыкальныя его познанія ставили его на ряду съ первыми музыкальными спеціалистами. Никогда онъ не тщеславгтлся ими, такъ какъ вообще былъ чуждъ тщеславію, не имлъ потребности выказаться, блеснуть, вынудить зависть или рукоплесканія. Онъ жилъ посредствамъ, средствамъ весьма скромнымъ, и ему на мысль не приходило, что можно совститься быть богатымъ. Что есть, то есть, a пустяковъ ненужно, была бы душевная святыня, было бы умственное богатство. Это чувствовалъ не только онъ самъ — это чувствовали y него вс его посщавшіе.

Въ нашемъ обществ князь Одоевскій былъ явленіемъ исключительнымъ. Его призваніемъ было не столько творчество, сколько согласованіе, и онъ всегда оставался вренъ своему призванію.

Въ молодости онъ былъ литераторомъ и оставилъ за собою почотное имя въ исторіи нашей словесности. Словесность была y насъ нкогда истокомъ для душъ, жаждавшихъ дятельности. Какъ писатель, онъ ознаменовалъ себя, вопервыхъ, замчательнымъ слогомъ и совершеннымъ знаніемъ языка, чт въ то время было большою рдкостью, вовторыхъ, фантазіей кроткой и задумчивой и скоре соболзнованіемъ къ жизни, чмъ возстаніемъ противъ ея слабостей и обмановъ. По мр того, какъ кругъ его вліянія разширялся, онъ перешолъ постепенно отъ роскоши вымысла къ насущнымъ потребностямъ народнаго пробужденія.

Когда общество дремлетъ, являются поэты и будятъ сонныхъ, когда общество устанавливается, поэтовъ уже ненужно: нужны чернорабочіе — каменьщики, школьные учители, закон-ники, люди самоотверженные, противодятели мятежнымъ порывамъ, поборники незлобству-ющаго просвщенія. Нужно уже не себя возвеличивать, a другимъ помогать.

Въ этомъ отношеніи, потомокъ древнйшаго русскаго имени оставилъ намъ трогательный, поучительный примръ. Съ его кончиной прекращается родъ князей Одоевскихъ, но послдній изъ Одоевскихъ достойно завершилъ существованіе тысячелтней семьи. Рожденный для знатности и для вдохновенія, онъ сдлался чернорабочимъ во имя своихъ братій, онъ былъ каменьщикомъ при сооруженіи нашего общественнаго зданія, онъ былъ школьнымъ учителемъ и въ дл науки и въ дл искусства, онъ былъ законникомъ и въ суд всегда отстаивалъ истину, но въ особенности онъ былъ человкъ любящій и преданный. Онъ молился просвщенію, какъ святын, и оберегалъ свою святыню отъ лжеучителей и измны.

Дтей y него не было: его дтьми были вс сироты и неимущіе. Его семьею было все человчество. Онъ оставилъ по себ вдову, жившую его жизнью. Ей суждено было страшное горе — пережить его, и жить она боле не можетъ, она можетъ только доживать.

Но Провиднію угодно было взыскать ее самымъ тяжкимъ испытаніемъ, потому что на ней лежитъ еще одна послдняя обязанность. Въ судьбахъ Провиднія ничто напрасно не совершается. Жизнь князя Одоевскаго ознаменовалась не рзкими событіями, a безпрерывнымъ рядомъ заботъ, трудовъ, домогательствъ, которыя выразились въ его статьяхъ, въ его переписк, въ его запискахъ. Изъ этихъ свидтельствъ его неутомимости въ дл общей пользы и можетъ опредлиться для его соотечественниковъ и для потомства итогъ его жизни. Охотниковъ для выборки найдется много, не мало найдется и перьевъ для біографіи, но забота о собраніи матеріаловъ относится, естественно, къ постоянной спутниц столь поучительнаго и полезнаго существованія. Мы не скажемъ ей, чтобъ она утшилась — мы eй скажемъ, что она должна продлить на вки жизнь, такъ долго ею оберегавшуюся, и увковчить эту жизнь неумирающимъ повствованіемъ. Тогда только она будетъ имть право, окончивъ свое земное назначеніе, подумать о себ и отдохнуть отъ горя.

Графъ В. Соллогубъ.

Читайте также: