ВОСПОМИНАНІЯ О ПАВЛ АНДРЕЕВИЧ ЕДОТОВ.
ВОСПОМИНАНІЯ О ПАВЛ АНДРЕЕВИЧ ЕДОТОВ.
——
—-
Воспоминания о Павле Андреевиче Федотове, Витковский Андрей Генрихович, Год: 1862
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Что таланты наши живутъ недолго и развиваются болзненно — это не новость, но мы удивляемся еще тому, какъ они могутъ появляться въ нашемъ обществ и дышать въ его сред.
Русскій художникъ такъ мало иметъ общаго съ окружающимъ его міромъ, въ такія рзкія и непріятныя отношенія становится съ пошлою дйствительностью, что вся жизнь его уходитъ на борьбу съ разными препятствіями и гаснетъ въ темномъ царств или преждевременно, или безслдно. Къ числу такихъ личностей относится и едотовъ. О немъ мало или почти ничего не знаютъ ни въ литератур, ни въ обществ, а между тмъ это былъ честный и благородный талантъ, вызывающій на сочувствіе и уваженіе. Мы намрены представить здсь легкую характеристику его изъ нашихъ личныхъ воспоминаній, не вознося его на пьедесталъ, но и не предавая незаслуженному забвенію одно изъ затертыхъ добрыхъ именъ.
Мы не станемъ долго останавливаться на жизни едотова, укажемъ только на т событія, которыя объясняютъ его художническую натуру и дятельность. едотовъ былъ живописецъ и писалъ стихи. Стихи его никогда не предназначались для печати, въ нихъ много неправильныхъ оборотовъ, недоконченныхъ фразъ, натянутыхъ окончаній, но вс эти недостатки выкупаются оригинальнымъ, врнымъ взглядомъ, бойкою, живою мыслью и неподдльнымъ юморомъ. Они писались для пріятелей и знакомыхъ, читались самимъ авторомъ въ къ кругу, и какъ читались, я былъ тогда мальчикомъ, а до сихъ поръ тонъ, манера этого чтенія не изчезли изъ моей памяти. Стихи эти важны потому, что ими легче всего объяснить едотова, какъ художника, разказать его — собственными же его словами. Сынъ бдныхъ воспитаніе родителей, едотовъ предназначался въ военную службу и получилъ въ московскомъ кадетскомъ корпус.
Меня отецъ, судьба, да мать
Назначили маршировать,
Говоритъ онъ, въ своемъ, такъ называемомъ, предисловіи къ читателямъ. Еще въ корпус обнаружилось въ немъ стремленіе къ живописи: онъ рисовалъ портреты своихъ товарищей иногда въ обыкновенномъ вид, но большею частью въ смшномъ, изображая какія нибудь юмористическія сцены корпусной жизни. Разумется, эти попытки, не подкрпленныя никакимъ правильнымъ изученіемъ, были далеко не удовлетворительны, они только обрисовывали силу будущаго таланта. Любовь къ живописи не мшала однако учебнымъ занятіямъ едотова, онъ любилъ науку, правильно понималъ ее, имлъ прекрасную память и всегда считался лучшимъ ученикомъ. Впослдствіи, будучи на служб офицеромъ въ лейбъ-гвардіи финляндскомъ полку, имя больше свободнаго времени, едотовъ сталъ серьезне заниматься своимъ любимымъ предметомъ и началъ учиться, посщалъ академію художествъ, рисовалъ все: носы, глаза, уши, портреты начальниковъ, товарищей, солдатъ, себя самого, находящагося при немъ деньщика Коршунова. Вс эти портреты отличались поразительнымъ сходствомъ, изображались большею частью группами, при различныхъ обстоятельствахъ полковой жизни, выхватывались изъ ея событій, въ каждомъ рисунк былъ свой сюжетъ, своя завязка и развязка, иногда полная того комизма, о которомъ такъ удачно сказано: ‘сквозь видимый смхъ льются невидимыя міру слезы’. Произведенія эти рвались на расхватъ между знакомыми едотова, пріобртали большую и большую извстность, успхъ ихъ укрпилъ увренность автора въ его талант, позволилъ ему смле, энергичне продолжать начатый путъ. Изъ числа этихъ картинокъ, набросанныхъ большею частью карандашемъ на-скоро, не могу не вспомнить объ одной, полной самаго потрясающаго драматизма и очень хорошо характеризующей будущее направленіе въ дарованіи своего автора,— именно: молодая женщина съ прекраснымъ, благороднымъ лицомъ, съ выраженіемъ на немъ стыда и боли, посреди праздныхъ, насмшливыхъ гулякъ, тащитъ подъ руку, черезъ улицу, совершенно пьянаго мужа. Предметъ достойный художнической кисти.
Впрочемъ въ это время едотовъ преимущественно занимался изображеніемъ полковыхъ сценъ — не боевой, а казарменной жизни, онъ особенно любилъ эти сцены и впослдствіи довольно долго не могъ отъ нихъ отвязаться. Чтобы предаться вполн своему искусству, едотовъ не могъ оставаться на служб, онъ вышелъ въ отставку. Жертва, если хотите, огромная, матеріальныя служебныя его выгоды были очевидны, онъ долженъ былъ промнять ихъ на шаткія, трудовыя средства художника, отказать себ въ самомъ необходимомъ, быть можетъ, рисковать иные дни просидть на одномъ хлб и вод. Притомъ репутація едотова еще не пріобрла той извстности, которая обезпечиваетъ таланту его существованіе. Въ это время онъ самъ хорошенько не зналъ, къ какому роду живописи пріурочить себя, и съ одинаковымъ жаромъ брался за всевозможные предметы. Не смотря на все это, потребность полнаго систематическаго образованія побдила вс сомннія и расчеты и толкнула едотова на новый путь. Правда, будучи въ отставк, Павелъ Андреевичъ получалъ ежегоднаго содержанія 1000 рублей асс., но этой суммы, было крайне недостаточно для него. И за всмъ тмъ, онъ находилъ возможность отдавать половину изъ него своему отцу, обднвшему старику, да роднымъ сестрамъ. Сколько мн извстно, онъ никогда не ропталъ и былъ по-своему доволенъ новымъ образомъ жизни. Онъ жилъ въ отдаленной линіи Васильевскаго острова, нанималъ помногу за пять рублей ассигнаціями въ мсяцъ, особенно понравившуюся художнику тмъ, что она совершенно сходствовала съ комнатой, задуманной имъ для одной изъ картинъ, лъ кухмистерскій обдъ за 16 коп. въ сутки, сиживалъ иногда въ холод, закутанный сверхъ платья въ тулупъ или шинель, и все-таки неутомимо работалъ. Постоянно веселый, съ огромнымъ запасомъ остроумія, едотовъ былъ душою каждаго общества, слово его звучало простымъ, естественнымъ комизмомъ, каждый разсказъ, имъ переданный, вызывалъ невольную улыбку на лицахъ слушателей, онъ читалъ стихи, прекрасно плъ, игралъ на гитар. Съ едотовымъ можно было говорить о чемъ угодно и говорить долго, не заскучившись, онъ какъ-то жадно слдилъ за всмъ, ловилъ каждую новую мысль, каждое мткое выраженіе. Въ поэзіи литератур онъ искалъ отдыха отъ своихъ трудовъ, эстетическаго облегченія, развлеченія, освжавшаго его работы. Крыловъ, Лермантовъ были любимые его авторы, послднему онъ особенно сочувствовалъ и ставилъ его неизмримо выше Пушкина. Гоголь, какъ кажется, не производилъ на него особаго впечатлнія, только однажды, на какомъ-то вечер, услышавъ похвалу отъ автора ‘Мертвыхъ Душъ’, онъ сказалъ одному изъ присутствующихъ: ‘пріятно слышать похвалу отъ такого человка, она получше всхъ печатныхъ похвалъ’.
Образъ жизни Павла Андреевича былъ чрезвычайно оригиналенъ. Онъ вставалъ очень рано, обливался холодной водой, одвался кое-какъ на скорую руку и отправлялся гулятъ или, врне, толкаться между людьми и собирать наблюденія. Онъ останавливался водъ окнами, заходилъ въ харчевни, въ толпы народа, прислушивался къ en говору, иногда самъ вступалъ въ разговоръ, слдилъ за чиновникомъ, бгущимъ въ должность, за барыней, въ сопровожденіи кухарки отправлявшейся на рынокъ, и старухой нищей и т. д. Эти наблюденія доставляли особенное наслажденіе едотову и были предметомъ его неизчерпаемыхъ разсказовъ. Иногда на цлый день онъ скрывался въ какое нибудь глухое захолустье Петербурга,— въ гавань, знакомился съ ея жителями, изучалъ ихъ нравы, обычаи, какъ будто стискивалъ между ними сюжеты для своихъ произведеній. И дйствительно эта врность взгляда, это умнье подмтить самую тонкую, неуловимую черту были удивительны у едотова. Онъ какъ бы съ разу пронизывалъ человка, угадывалъ его характеръ, образъ жизни, привычки, намренія и угадывать совершенно врно. Возвратными домой, онъ садился за чай или, лучше сказать, только принимался за него, недопитый, холодный стаканъ иногда цлые сутки стоялъ посреди кистей, карандашей да красокъ, а едотовъ такъ задумывался надъ работой, что забывалъ все на свт. Если работа не клеилась, шла вяло, онъ развлекалъ себя чтеніемъ какой нибудь книги, потомъ обдалъ или дома, или оправлялся къ близкимъ знакомымъ, и бывшимъ товарищамъ по служб, съ которыми онъ навсегда сохранилъ хорошія отношенія. Только иногда находили на художника грустныя, тяжелыя минуты разочарованія,— онъ какъ бы сомнвался въ своихъ силахъ, былъ недоволенъ самимъ собою, боялся и свое будущее, ему чего-то недоставало, онъ жаловался. Вроятно въ такія минуты былъ набросанъ едотовымъ эскизъ: ‘старость художника’, гд онъ самъ изображенъ больнымъ старикомъ, пишущимъ вывски, окруженнымъ голодною, плачущею семьею, въ холодной комнат, въ которой дворникъ вынимаетъ изъ трубъ вьюшки. Въ такія же мрачныя минуты внутреннихъ волненій, въ минуты ропота, усталости отъ труда, была имъ написана басня ‘Пчела и цвтокъ’, гд онъ сравниваетъ себя съ цвткомъ, завядшимъ въ тни отъ недостатка солнца. Мы приведемъ здсь эту басню цликомъ.
Летая по свту, конечно, за медкомъ,
Пчела влетла въ домъ,
Затмъ, что въ немъ, въ окн одномъ,
Она замтила горшочки
И въ тхъ горшкахъ цвточки.
Ну какъ не залетть!
Гд до любимаго коснется,
Не только что пчеламъ, и намъ людямъ неймется,
Любимое хоть въ щелку поглядть
И то отрада.
А тутъ пчел цвты, чего жъ ей больше надо.
Къ тому жъ людской разборчивый и прихотливый родъ,
Цвтовъ къ себ дурныхъ въ хоромы не беретъ,
А изъ отличныхъ все породъ.
Хоть и для глазъ у нихъ иной не такъ пріятенъ,
Такъ ужъ наврно ароматенъ.
И подлинно, пчела
Въ дому цвтокъ породистый нашла,
Да только не въ родню, онъ что-то росъ такъ бдно
И цвлъ такъ блдно,
Что не на что взглянуть.
Пчела подумала: попробую нюхнуть,
Авось утшусь ароматомъ,
Авось медку найду хоть атомъ.
Но что же?.. и того
Не оказалось у него.
Пчела плечами только жала,
Земля, чтоль, подъ тобой цвточекъ отощала?
Подумала и внизъ сползла —
Земля хорошая была
И полита какъ надо.
Трудолюбивую пчелу взяла досада,
(Кто самъ трудолюбивъ
Къ бездйствію другихъ куда какъ щекотливъ,
Сей часъ подумаетъ: что врно тотъ лнивъ),
Такъ приписавъ все лни,
Пчела укоры, пни,
На хилаго цвтка
Посыпала, какъ изъ мшка.
Уродъ! жужжитъ она, позоръ своей породы,
Ты знаешь какъ ее повсюду чтутъ народы?
А ты!.. Тогда цвтокъ уныло отвчалъ:
Блаженъ, когда бы я объ этомъ и не зналъ,
Желаньемъ не томясь и къ цли равнодушный,
Я можетъ лучше бъ цвлъ и въ этой сфер душной:
Окно на сверъ здсь, любезная, взгляни,
Насупротивъ стна и я всю жизнь въ тни,
Въ тни! Межъ тмъ съ порой, изящества начало,
Въ душ про сладкое, про что-то зашептало,
А вмст съ радостью — тогда казалось мн,
Что что-то здсь, въ моемъ окн,
Тотъ сладкій шопотъ заглушало,
И мн чего-то здсь въ тни недоставало.
Но и тогда еще былъ малъ,
Не явно это понималъ,
И росъ какъ вс… Когда жъ, съ явленьемъ почекъ,
Вс прокричали: вотъ цвточекъ!
Тогда широкая молва
Души неясныя слова
Собой мн пояснила,
Я понялъ чмъ меня природа одарила,
Какой блестящій мн дала она удлъ,
И я за нимъ, достичь его, желаньемъ полетлъ,
Душа лишь только средствъ искала,
Но въ нихъ, увы, судьба мн гордо отказала!
Я жаждалъ солнца, но оно
Въ мое не жалуетъ окно.
Желанья жаркія — желаньями остались,
Отъ безнадежности лучи ихъ къ центру сжались.
И спертый жаръ во мн, какъ адъ съ тхъ поръ палитъ,
И весь составъ мой пепелитъ.
Такъ не дивись пчела, что я цвту такъ вяло
И лнью не кори! Бды моей начало
Не лнь
А тнь!
Талантъ, молись — чтобъ счастья солнце
Въ твое оконце
Взглянуло иногда,
Иначе, какъ цвтку въ тни, теб бда!
Года четыре спустя посл выхода въ отставку, едотовъ вдругъ принялся работать еще усиленне прежняго, онъ даже забылъ всхъ своихъ знакомыхъ, никуда не выходилъ изъ дому, рисовалъ и днемъ и вечеромъ, глаза его сдлались красными, волосы на голов посдли, все лицо осунулось, причиной этой лихорадочной дятельности было знакомство его съ К. П. Брюловымъ. Знаменитый художникъ сразу оцнилъ своего собрата, ободрилъ его силы, далъ имъ должное направленіе. едотовъ былъ счастливъ совершенно,— онъ начиналъ врить въ себя, въ свое призваніе, прежнее изображеніе солдатскихъ сценъ было брошено, замченный Брюловымъ, онъ понялъ, что область его искусства несравненно шире, богаче, разнообразне, что онъ долженъ касаться всей массы русскаго народа, изображать жизнь цлаго общества, онъ скинулъ мундиръ съ своихъ произведеній и одлъ ихъ въ разнообразные костюмы. Первыя публично выставленный картины едотова были: ‘Утро чиновника’ и ‘горбатый женихъ’, картины эти правились всмъ, до полную, окончательную его славу составила выставка 1848 года, на которую былъ представленъ имъ: ‘Пріздъ жениха’. Цлыя толпы любопытныхъ съ утра до вечера осаждали эту картину. Трудно, почти невозможно было пробраться къ ней, имя едотова разнеслось по городу, журнальныя статьи начали звонить про него и, по обыкновенію, прочить ему блестящую будущность. Въ квартиру бднаго художника безпрестанно прізжали новыя, незнакомыя ему, лица, желавшія посмотрть на другія его работы. Успхъ былъ въ полномъ смысл блистательный. Трудно разсказать, что происходило въ это время въ душ едотова, онъ ожилъ и находился въ положеніи человка, который въ теченіи многихъ лтъ, съ неимоврными усиліями, окруженный всевозможными лишеніями, на авось, же будучи окончательно увренъ въ врности взятой на себя задачи, трудился надъ какой нибудь машиной, и вдругъ эта машина готова, пошла въ ходъ, чудеса длаетъ, и удивляетъ самого творца своего. Павелъ Андреевичъ радовался какъ ребенокъ, мечталъ, что имя его сдлается извстнымъ въ Россіи, думалъ о поздк за-границу, для окончательнаго изученія избраннаго имъ рода живописи, составлялъ множество плановъ для новыхъ работъ. Этотъ успхъ породилъ даже маленькое романическое происшествіе, нарушившее, хоть и не надолго, душевное спокойствіе художника. Одна молодая богатая двушка, страстная охотница до живописи, еще прежде знавшая едотова, очарованная его славой, открыто дала ему замтить, что готова отказаться отъ всхъ жениховъ на свт и предложить ему свою руку. Поступокъ неоспоримо благородный, доказывающій, что есть семьи и безъ урода… едотовъ видлъ въ этой ршимости даже какой-то героизмъ, самъ душевно привязался къ двушк, но отъ предложенія ея отказался. ‘Меня на дв жизни не хватитъ’ говорилъ онъ, не могу я любить одинаково въ одно и то же время и женщину, и искусство, отдаться первой — значить забыть послднее’.
Изъ картинъ, задуманныхъ имъ въ это время, особенно замчательна одна: ‘Возвращеніе институтки въ родительскій домъ’. Здсь онъ хотлъ представить сцену тяжелаго сомннія, когда двушка, съ малолтства оторванная отъ родителей, привыкшая къ нг и роскоши, воспитанная наравн съ богатыми подругами, зараженная понятіемъ о будущемъ, ожидающемъ ее блеск, по окончаніи воспитанія возвращается домой, видитъ убогія, низенькія комнатки, скромную мебель, отца въ засаленомъ халат, грязную кухарку, однимъ словомъ — обстановку совершенно противоположную розовымъ мечтамъ институтки. Среди этихъ мирныхъ занятій, среди надеждъ и возрастающаго успха, едотова застигнула горестная всть,— онъ долженъ былъ хать въ Москву. Тяжелыя семейныя обстоятельства призывая его туда, положеніе отца и сестеръ становилось почти отчаяннымъ: ои лишились всякаго пристанища, домъ ихъ былъ проданъ за долги. Въ бытность его въ Москв едотову, разумется, было не до работы, а возвратясь въ Петербургъ онъ долженъ былъ бросить на время вс свои задуманные планы и трудиться исключительно для денегъ, онъ принялся за копію ‘Прізда жениха’, кмъ-то заказанную. Поденная работа раздражила художника, у котораго мысли, одна другой свже, разнобразне и оригинальне, просились на полотно и ждали своего исполненія. Трудъ подвигался медленно, постоянныя головныя боли, да мысль о несчастіяхъ близкихъ сердцу не давали едотову привольно работать. Въ конц 1852 года онъ наконецъ кончилъ свою копію, и съ жадностью взялся за исполненіе другихъ плановъ, но смерть незримо и негаданно подкралась къ своей жертв. Лтомъ 1852 года едотовъ сошелъ съ ума. Нсколько дней бродилъ онъ по Петербургу и его окрестностямъ, разсорилъ довольно значительную сумму денегъ, только что имъ полученную за одну изъ своихъ копій и, наконецъ, спустя нсколько дней, былъ отвезенъ въ больницу всхъ скорбящихъ. Тяжки, мучительны были страданія художника, онъ не имлъ ни минуты покоя, стоналъ, бредилъ или обращался въ совершеннаго ребенка. Ему грезились то страшныя, то величественыя виднія: на мст Васильевскаго острова онъ видлъ древнія Аины, дворцы, храмы, статуи,— собственную квартиру превращать въ Пантеонъ. Только за четыре дня до смерти едотовъ успокоился, пришелъ въ себя и умеръ на рукахъ своего неизмннаго слуги и друга, Коршунова. Никто изъ друзей, товарищей и знакомыхъ не усплъ проститься съ покойнымъ.
Могила его находится на Смоленскомъ кладбищ, близъ могилы знаменитой русской актрисы Асенковой.
Что же было причиной болзни художника? Частныхъ причинъ было много. Сперва сомнніе въ своихъ силахъ, страхъ за будущее, постоянная борьба съ бдностью, потомъ чрезмрное раздраженіе нервной и впечатлительной натуры, усиленная работа и проч… Но только намъ кажется, что вс эти причины, какъ ручейки изъ рки, истекаютъ изъ одной главной — изъ самаго положенія художника, изъ отношеній его къ обществу, гд все честное, свтлое и талантливое гибнетъ, подобно тропическому растенію, выброшенному на холодъ.
Талантъ едотова, по преимуществу талантъ наблюдательный, выхватывающій темы для своихъ произведеній изъ самыхъ обыкновенныхъ, иногда не замтныхъ простому глазу явленій дйствительной жизни, онъ не создаетъ образовъ, не выдумываетъ, онъ ихъ ищетъ и вписываетъ съ натуры. Оттого произведенія едотова такъ близки и понятны каждому. Вы часто удивляетесь, почему вамъ самимъ не принна въ голову эта мысль, почему вы сани не выдумали этихъ лицъ, не поставили ихъ въ это простое положеніе, слишкомъ наскучившее въ жизни дйствительной и необыкновенно занимательное въ художническомъ представленіи. Вотъ первый признакъ истиннаго дарованія: тмъ же самымъ въ литератур отличался Гогель, и мы убждены, что едотовъ, при большемъ умственномъ развитіи, сдлался бы тмъ же Гоголемъ въ живописи,— ничмъ другимъ онъ и быть не могъ, это доказываютъ оставшіяся посл смерти оконченныя и неоконченныя его произведенія.
Изъ каждой картины едотова можно написать романъ, повсть, драму, комедію, что хотите, у каждой есть своя жизнь, своя исторія, глядя на его картину, зритель какъ бы читаетъ книгу, ему нечего объяснять, онъ самъ пойметъ и завязку, и развязку представленой сцены, онъ видитъ не только живыя, знакомыя лица,— этого еще мало,— онъ угадываетъ прошедшее, настоящее и будущее этихъ лицъ, знаетъ какъ они выросли, какое получили воспитаніе, какъ говоритъ и думаютъ, чмъ занимается, что дятъ, знаетъ даже, какъ они копать эту жизнь, какъ состарются и умрутъ. Смотря на едотовскаго купца, такъ и кажется, что другой купеческой физіономій быть не можетъ, что вы его гд-то видли, говорили съ нимъ, что онъ такимъ долженъ быть, что воображенію вашему именно представлялся такой купецъ, какимъ онъ представленъ на полотн, точно художникъ угадалъ мысль вашу, подглядлъ этотъ внутренній, никому недоступный рисунокъ вашей фантазіи. Вотъ и сила творчества, сила опять-таки Гоголевская.
Изъ капитальныхъ, произведеній едотова извстны три картины: ‘Пріздъ жениха’, ‘Утро чиновника, получившаго наканун первый крестикъ’, и ‘Вдовушка’, остальныя, какъ напримръ: ‘Смерть Фидельки’, ‘Крестины’, ‘Художникъ въ надежд на свой талантъ’, ‘Женившійся безъ приданаго’ и проч. составляютъ только эскизы, набросанные карандашомъ и невыполненные авторомъ по причин ранней его смерти.
Мы поговоримъ о тхъ и другихъ потому, что и т, и другіе слишкомъ занимательны даже по содержанію своему и вполн уясняютъ тотъ родъ живописи, къ которому художникъ готовить себя.
‘Пріздъ жениха’ извстенъ многимъ, картина эта, будучи не разъ на выставк, постоянно производила фуроръ. Для исполненія ея, едотовъ нарочно знакомился съ купеческими домами, изучалъ всю окружающую ихъ обстановку и взялъ изъ нея только то, что было вполн типично, что вдругъ, разомъ обрисовывало тотъ бытъ, который изображалъ онъ. Для каждаго лица онъ долженъ быль приглядться къ сотнямъ подобныхъ лицъ и вырвать изъ нихъ что-то характерное, всмъ свойственное. Чтобъ изобразитъ старуху ключницу, онъ бгалъ по Андреевскому рынку, по церковнымъ папертямъ, зазывалъ нищихъ старухъ съ собой чай пить, бесдовалъ съ ними, разумется, платилъ имъ, рисовалъ съ нихъ портреты и, уже потомъ вдоволь насмотрвшись на нихъ, узнавъ каждую складку ихъ сморщенныхъ лицъ, создавалъ нужный для себя образъ. Добросовстность едотова въ этомъ отношеніи была изумительная, онъ ни одной самой ничтожной вещи не рисовалъ на-обумъ, вс необходимыя для картины аксесуары доставались или на деньги, или какимъ нибудь другимъ случаемъ, причемъ требовался особый, весьма тщательный выборъ вещей.
Какой-то господинъ, любуясь на одну изъ картинъ едотова, замтилъ, какъ все естественно, просто. ‘Будетъ просто, какъ по работаешь разъ со сто’, отвтилъ художникъ,— и отвтилъ совершенную правду. Дйствительно, чтобъ оцнить это достоинство, стоитъ только взглянуть на подробности картины. Синяя, покрытая жирными пятнами, скатерть, порыжлыя стны комнаты, пукеты и амуры на потолк, люстры съ закоптлыми стеклышками, лубочныя гравюры на стнахъ, на полу котъ Васька, умывающій рыльце, неимоврно пышное платье на купеческой дочери, костюмъ хозяйки, кулебяка — все ветъ чистой, неподдльной правдой, все носитъ характеръ домашней обстановки нашихъ самодуровъ. Лишите эту картину всхъ представленныхъ на ней лицъ, вы все-таки незадумаетесь сказать, какіе люди живутъ въ ней. Мы не будемъ входить въ прочія художническія достоинства картины — он давно оцнены, но мы разскажемъ словами самого автора ея содержаніе. Принаровляясь къ тону простыхъ мужиковъ, показывающихъ панораму, едотовъ передаетъ это содержаніе такъ:
Честные господа,
Сюда, сюда!
Милости просимъ,
Денегъ не просимъ,
Даромъ смотри,
Только хорошенько очи протри.
Начинается, починается
О томъ, какъ люди на свт живутъ,
Какъ иные на чужой счетъ жуютъ,
Работать лнятся,
Такъ на богатыхъ женятся…
И вотъ, извольте посмотрть,
Вотъ купецкій домъ,
Всего вдоволь въ немъ, —
Только толку нтъ ни въ чемъ:
Одно пахнетъ деревней
А другое — харчевней.
И вотъ, извольте посмотрть,
Самъ хозяинъ купецъ,
Денегъ полонъ ларецъ…
Есть что пить, есть что сть,
Да взманила вишь честь:
Не хочу вишь зятей съ бородами,
И своя борода
Мн лихая бда,
По улиц всякій толкаетъ,
А чуть-чуть подъ хмлькомъ,
Да поди-ка пшкомъ,
Глядь очутишься въ будк,
Да улицу прометешь сутки.
А въ густыхъ будь-ка зять,
Непосмютъ насъ взять.
Намъ по крайности дай хоть маіора,
Безъ того никому не отдамъ свою дочь.
А женихъ — тутъ какъ тутъ
И по чину точь-въ-точь.
И вотъ, извольте посмотрть,
Какъ въ парад весь домъ,
Все съ иголочки въ немъ,
Только хозяйка купца
Не нашла знать по голов чепца,
По старинному, въ сизомъ платочк,
Остальной же нарядъ
У француженки взятъ
Лишь на вечеръ для нея и для дочки.
И вотъ, извольте посмотрть,
Какъ жениха маіора ждутъ,
Кулебяку несутъ
И различныя вина первйшихъ сортовъ,
А вотъ и самое панское,
Сирчь шампанское,
На поднос на стул стоитъ.
И вотъ, извольте посмотрть,
Какъ въ другой горниц
Грозитъ ястребъ горлиц,
Какъ маіоръ толстый, бравый,
Карманъ дырявый,
Крутитъ свой усъ,
Я дескать до денежекъ доберусь.
Къ этой же картин было написано едотовымъ, стихами, объясненіе ея, подъ заглавіемъ: ‘Разсужденіе маіора или поправка обстоятельствъ’. Стихи эти раздляются на дв части: въ первой — армейскій маіоръ, соскучившись долгою службою и безденежьемъ, разбираетъ свое настоящее положеніе, мечтаетъ даже въ отставку выйдти, перейдти въ гражданскую службу, нажить домъ и деревеньку, но вс эти мечты оказываются только мечтами,— маіоръ самъ сознаетъ невозможность ихъ исполненія и останавливается на мысли о выгодной женитьб.
Деньги, деньги — счастья ключь!
Но постой… надежды лучь
Не совсмъ угасъ покуда,
Не совсмъ оно мн худо,
Дай-ка, я за умъ возьмусь,
Почему я не женюсь?…
Да, женюсь!.. и на богатой,
Дамъ щелчка судьб рогатой,
Что жъ богатой мн не взять,
Иль невстъ богатыхъ мало?
Иль во мн что недостало?
Чмъ не мужъ я?.. Чмъ не зять?..
Штабъ, густые эполеты,
Шпоры, конь, усы и лта,
Что жъ, въ пор, я просто хватъ,
Хоть немножко толстопятъ,—
Это возбудитъ почтенье
Хуже жъ, еслибъ былъ худой,
Скажутъ: врно онъ больной
Или дурнаго поведенья.
Все, что надобно жен
Ждать отъ мужа, есть во мн:
Чинъ высокоблагородный,
И притомъ собой дородный,
Что жъ еще?.. Ужъ для купчихъ,
Это сущій кладъ для нихъ.
Кстати жъ, слышалъ, у Кулькова,
У подрядчика лснаго,
У купца бородача,
Скопидома, богача,
Ужъ назначенъ милліоонъ
Дочери… Когда бы онъ
Отдалъ мн его, не худо —
Аппетитненькое блюдо!
Право, нечего звать,
Надо сваху засылать,
А потомъ принарядиться
Поновй, понадушиться,
Можно и духовъ достать
Этакъ хоть у франтовъ,
У бригадныхъ адъютантовъ.
Взять у нихъ же орденокъ,
Да батистовый платокъ,
Да часы, на случай съ дочкой
Какъ придется говорить.
Пальцемъ баловать съ цпочкой
И носочкомъ, такту бить.
Шарфъ надть, позвонче шпоры,
Да поднявши плечи, грудь,
Эполетами тряхнуть,
Да погромче въ разговоры…
Посмотрю я какъ тогда
Мн откажетъ борода.
Дале маіоръ разсуждаетъ о положеніи купца, взвшиваетъ выгоды и невыгоды брака его дочери съ человкомъ благороднымъ, въ особенности военнымъ, и, наконецъ, заключаетъ свое разсужденіе слдующимъ философскимъ воззрніемъ:
А Кулькова, пустъ красою
И не славится большою,
Да въ крас и проку нтъ!
Будь-она хоть маковъ цвтъ,
Будь она хоть розанъ нжный,
Все же будетъ въ сорокъ лтъ
На ровесницъ всхъ похожа.
Кто тогда ихъ разбирать
Станетъ голову ломать,
Кто изъ нихъ была какая,
Иль прямая, иль кривая —
Вс равно!.. А той лишь честь,
У которой деньги есть,
У какой попить, пость
Можно вкусно — той и честь!
У кого хорошъ обдъ и вина,
Гд на славу въ имянины,
Въ праздники пиры даютъ, —
Вс туда съ поклономъ льнутъ,
Вс покушать даромъ падки,
Да притомъ коль блюда сладки,
Такъ посмотришь — не одинъ
Тамъ хлебаетъ господинъ,
Позабывъ породу, чинъ,
Выгоднымъ найдя смиренье.
Тамъ, забывъ про вдохновенье,