Н. А. Лейкинъ
Воскресенье на дач
ИЗДАНІЕ ТРЕТЬЕ, ДОПОЛНЕННОЕ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Высочайше утвержд. Т-во ‘Печатня С. П. Яковлева’. 2-я Рождеств., д. No 7
1898.
I.
У РУССКИХЪ.
II.
У НМЦЕВЪ.
III.
ЕЩЕ У РУССКИХЪ.
IV.
ЕЩЕ У НМЦЕВЪ.
Воскресенье на даче, Лейкин Николай Александрович, Год: 1898
Время на прочтение: 28 минут(ы)
Утро. Улицы Лсного оглашаются криками разносчиковъ. Тутъ и ‘цыплята, куры биты’, и ‘огурчики зелены’, и ‘сиги копчены’, и ‘невска лососина’, и пр., и пр. Это выкрикиваютъ тенора. Звонкія сопрано поютъ то ‘яйца свжія’, то ‘селедки голландскія’, то ‘земляника сплая, земляника’. На балкон дачи сидятъ надворный совтникъ Михаилъ Тихоновичъ Пестиковъ и его супруга Клавдія Петровна. Пестиковъ въ халат и въ туфляхъ, супруга въ блуз. У обоихъ головы растрепаны, у обоихъ лица заспаны. Они почему-то дуются другъ на друга, молчатъ и смотрятъ въ разныя стороны. На стол самоваръ и чайный приборъ.
— Налей еще…— говоритъ Пестиковъ и подвигаетъ къ супруг порожній стаканъ.
— Могли-бы, кажется, и сами… Все я, да я…— фыркаетъ супруга.
— Но вдь это, такъ сказать, женскія обязанности въ семь…
— Молчите. И безъ васъ тошно. Голова болитъ. Должно быть какъ нибудь неловко лежала во время сна.
— Давайте сюда стаканъ.
Стаканъ наполненъ чаемъ. Пестиковъ прихлебываетъ и куритъ папиросу, остервенительно затягиваясь ею. Пауза.
— Ужасно надодаютъ эти разносчики съ своими криками…— начинаетъ супруга.
— Да… Я давеча подошелъ къ палисаднику, такъ мн одинъ до того надолъ, что я хотлъ его отколотить палкой. Пристаетъ къ душ — купи у него раковъ.
— Да и вообще здсь въ Лсномъ скука смертная. Знала-бы, не похала сюда на дачу. Не знаешь, что длать, куда идти.
— Да, невесело. И везд тоска. Въ ‘Озеркахъ’ жили — тоска и жидъ одоллъ, перехали въ Лсной — тоска вдвое и вдвое жидъ одоллъ. Мн кажется, что третьяго года, когда мы жили въ Новой Деревн…
— И тамъ тощища, — перебиваетъ супруга.— Гулять некуда ходить. А наконецъ эта музыка изъ ‘Аркадіи’ и ‘Ливадіи’ — Господи, какъ она мн надолызла! А эти подлыя содержанки, которыя жили и направо, и налво!
— Я когда-то холостой жилъ въ Лигов — вотъ тамъ…
— И я двицей жила съ тетенькой въ Лигов… Не знаешь куда дться отъ скуки. Но здсь, въ Лсномъ — это ужъ ни на что не похоже! На кладбищ лучше жить.
— Ты-бы, Клавдинька, създила сегодня къ обдн. По конк за шесть копекъ до Новосильцевой церкви отлично. Все-таки народъ, публика. Сегодня воскресенье.
— Да вы никакъ съума сошли! Вдь нужно одваться, а я вздумать объ этомъ не могу. Эдакая жара, духота…
— Что мы сегодня будемъ сть за завтракомъ?
— Все надоло. Не знаю, что и заказывать.
— Разв мозги жареные…
— Закажи мозги.
— Лнь и заказывать-то.
— Ну, я закажу. Вдь здсь только и утшеніе, что въ д. Да не худо-бы яичницу съ ветчиной… Только ветчину нужно хорошую. Ты-бы сходила сама…
— Благодарю покорно. Вдь это одваться надо. Я не видла скучне мста, какъ Лсной. Выдти куда-нибудь — одться надо. Однешься — гулять негд.
— Ну, положимъ, Беклешовъ садъ.
— Нашли мсто гулянья! По дорожкамъ лягушки прыгаютъ, сырость отъ пруда.
— Тни много. Громадныя, старинныя деревья… Трава хорошая.
— Что мн тнь? Что мн трава? Вдь я не мужикъ, чтобъ развалиться въ тни на трав. И, наконецъ, весь этотъ садъ — олицетворенная скука.
— Вотъ съ этимъ я согласенъ. А что до прогулки, то… Для прогулки, кром того, Лсной паркъ есть. Тамъ и тнь, тамъ и цвтники…
— До Лсного парка-то отъ насъ языкъ выставишь, бжавши.
— Кто любитъ гулять…
— Не люблю я безъ цли гулять. Ну, пойдешь въ паркъ, въ Беклешовъ садъ, а дальше что?
— Дальше дйствительно длать нечего. Въ Беклешовомъ саду, впрочемъ, можно на лодк покататься.
— Въ эдакую жару-то? Благодарю покорно.
— Хочешь, сегодня вечеромъ устроимъ прогулку на лодк, когда солнце сядетъ?
— Это вмст-то съ вами? Велика пріятность! Да и если-бы компанія и то скучно. Нтъ, здсь вообще скучно, вообще не знаешь, что длать.
— Невесело-то невесело, но вдь надо-же пробовать чмъ-нибудь развлечься. Хочешь сегодня въ клубъ идти?
— Чтобъ смотрть, какъ кривляются на сцен бездарные актеры. Чтобъ наблюдать, какъ пятидесятилтнія актрисы играютъ молоденькихъ двушекъ?
— Въ театръ можно и не ходить… Мы посл театра, къ танцамъ.
— Ну, его, этотъ клубъ. Тощища… И, наконецъ, все одн и т-же рожи: старая накрашеная холера, пляшущая съ гимназистами, дв разноперыя трактирщицы въ шляпахъ треухомъ. Да еще заплати деньги за входъ!
— Ну, такъ погуляемъ по улицамъ.
— Гуляйте ужъ одни, наслаждайтесь вереницею мамокъ и нянекъ съ ребятами.
Опять пауза.
— Позови кухарку. Надо завтракъ и обдъ заказывать. Дйствительно, одно только и развлеченіе, что пость хорошенько, — говоритъ Пестиковъ.
— Мара! Иди сюда!— кричитъ супруга.
Въ дверяхъ появляется кухарка.
— Такъ на завтракъ мы мозги и яичницу…— начинаетъ Пестиковъ.— Яичницу ты, Мара, сдлаешь намъ съ ветчиной, но не изъ цльныхъ яицъ, а сболтай ихъ съ молокомъ. Сболтаешь и обольешь ветчину. Да прибавь зеленцы.
— Задумали вы кушанье, которое одни вы только и будете сть. Не терплю я яичницу съ молокомъ…— перебиваетъ супруга.— Яичница, такъ ужъ должна быть изъ однихъ яицъ.
— Теб мозги, другъ мой, останутся. Вдь завтракъ — это такая вещь, что и одного блюда достаточно, если впереди хорошій сытный обдъ.
— А сами, небось, будете два сть — и мозги, и яичницу!
— Не найду я вамъ, баринъ, здсь, въ Лсномъ, хорошей ветчины…— заявляетъ кухарка.— Здсь есть въ лавк ветчина, но какая-то ржавая. Да и мозговъ наврядъ теперь найдешь, вдь ужъ поздно, десять часовъ. Что было — кухарки раньше расхватали. Мозги, почки, ножки — все это надо съ вечера въ лавк заказывать.
— Вотъ это тоже прелести нашей дачной жизни! язвительно замчаетъ супруга.— Ветчины нтъ, мозги — съ вечера.
— Тогда сдлай яичницу безъ ветчины, не только зелени побольше, зелени…
— А что-же вмсто мозговъ?— спрашиваетъ кухарка.— Бифштексики не прикажете-ли?
— Ну тебя съ бифштексами!
— Рыбки не изжарить-ли тогда, окуньковъ? Рыбаки обкричались съ рыбой…
Супруга сердится.
— Ничего не надо къ завтраку!— кричитъ она.— Колбасу сухую буду сть! Кофей и колбаса… Ничего не стряпай!
— Но зачмъ-же, душечка, такъ? Можно что-нибудь другое придумать
— Придумывайте сами, а я не хочу. Лнь, тоска, скука — завезли вы меня чортъ знаетъ куда на дачу.
— Но вдь сама-же ты…
— Довольно.
— Супруга поднимается съ мста и уходитъ съ балкона.
— Клавдинька! Но надо хоть обдъ-то заказать!— кричитъ ей вслдъ Пестиковъ.
— Сами заказывайте. Все это мн надоло, скучно, — слышится отвтъ.
— Желаешь супъ со шпинатомъ?
Вопросъ остается безъ разршенія.
Лсной. Девятый часъ утра, а на улиц уже такъ и заливаются на вс лады разносчики, выкрикивая названія състныхъ товаровъ. Вотъ въ палисадникъ дачи вышелъ съ терассы дачникъ, обрусвшій нмецъ Францъ Карловичъ Гельбке, остановился у ршетки и, смотря на улицу, началъ вдыхать свжій утренній воздухъ, широко раздувая ноздри. По улиц, мимо его, прохала телга и обдала его цлымъ столбомъ густой пыли. Гельбке прищурилъ глаза, отвернулся и сказалъ: ‘пфуй!’ Гельбке былъ одтъ по утреннему: въ шитыхъ гарусомъ туфляхъ — подарокъ жены ко дню рожденія, въ старую коломянковую парочку и былъ безъ шляпы. Утренній втерокъ свободно гулялъ по его коротенькимъ блокурымъ, какъ-бы изъ пакли, волосикамъ и по такимъ-же бакенбардикамъ на красноватомъ угреватомъ лиц. Отчихавшись отъ пыли, Гельбке подошелъ къ тощей клумб, сорвалъ нсколько цвточковъ и, сдлавъ изъ нихъ букетикъ, отправился въ дачу, гд, войдя въ спальню, съ сладенькой улыбкой остановился передъ постелью жены и тихо произнесъ:
— Du schlaefst, Amalia?
— Нтъ, я не спитъ…— отвчала по-русски тощая нмка, раскинувшаяся на кровати, и открыла глаза.
— Da hast du!— проговорилъ Гельбке и кинулъ на грудь жен букетикъ.
— Францъ!
— Амалія!
Супруга раскрыла объятія, и Гельбке, стоя около кровати, погрузился въ нихъ.
— Und du… Du amsirst dich schon? — спросила она.
— О, ja. Schon seit lange. Bei uns im Garten ist so gemthlich.
— Хорошій у насъ садъ, Францъ.
— Natrlich.
— Хорошая дача.
— О, ja.
Спасибо теб, Францъ, что ты мн нанялъ такой дача, — проговорила по-русски супруга и спросила: — Heute haben wir Sontag? Сегодня воскресенье?
— О, ja. Вставай… Сегодня мы будемъ цлый день гулять и веселиться. Я придумалъ много, много удовольствій.
— Danke, danke dir…— закивала головой супруга, поднялась на постели и начала надвать чулки.
Гельбке снова вышелъ въ палисадничекъ, съ гордостью посматривая на пятокъ тощихъ деревьевъ, на кустъ сирени и на единственную клумбу посреди ихъ. Клумба была убрана скорлупками изъ подъ устрицъ, стеклянными разноцвтными шариками съ рождественской елки. Эта была работа рукъ его супруги, Амаліи Богдановны.
— Раки! Живы крупны раки!— раздался голосъ разносчика.
— Раки! Давай сюда раки!— крикнулъ Гельбке.
Разносчикъ развязалъ корзинку.
— Вихлянскіе-съ… Первый сортъ, — сказалъ онъ.
— Охъ, какіе маленькіе! Да это тараканы. Эдакая большая у тебя борода и такіе маленькіе раки!
— На скусъ за то очень пріятные. Съ пріятствомъ кушать будете.
Начали торговаться. Гельбке давалъ аккуратъ половину того, что просилъ разносчикъ. Разносчикъ клялся, божился, два раза завязывалъ корзину и уходилъ. Наконецъ сторговались, и Гельбке торжественно понесъ корзинку на терассу, гд уже стояла одтая въ сренькое холстинковое платье и вполн причесанная Амалія Богдановна. На ней былъ даже клеенчатый передникъ и клеенчатые рукавчики — все это нужно было, по ея мннію, по хозяйству.
— Вотъ теб сюрпризъ… Это для фрюштика,— проговорилъ Гельбке, подавая корзинку.— Сегодня на фрюштикъ у насъ будетъ Krebs und Wurstessen. Раки и колбаса и больше ничего. Nicht wahr, so ist gut?
— О, ja, Franz… Komm… Ich werde dir ein Kuss..
Амалія Богдановна приблизила къ себ голову мужа и влпила ему поцлуй.
На терасс на стол стояли уже принадлежности кофе. Они сли. Амалія Богдановна сама начала его варить и изъ экономіи на керосин вмсто спирта.
— Willst du ein Butterbrod mit Kse?— спросила она.— Съ сыръ хочешь бутербродъ?
— О, ja, mein Schatz…
Гельбке принялъ отъ жены бутербродъ и поцловалъ у ней руку.
Они сидли и пили кофе, смакуя чуть не по чайной ложечк.. Съ улицы, черезъ палисадникъ, къ нимъ приставали разносчики съ предложеніями товаровъ, но они не отвчали разносчикамъ. Гельбке созерцалъ жену. Амалія Богдановна созерцала мужа.
— Люблю я воскресенье, когда не нужно идти въ контору и можно цлое утро ‘веселиться’ (sich amtisiren), — говорилъ Гельбке.
— И я люблю, потому мой Францъ со мной…— отвчала супруга.
— И такъ хорошо у насъ здсь на дач, пріятно…
— Gemthlich!..— протянула Амалія Богдановна и умильно закатила подъ лобъ глаза.
Явились дти, мальчикъ и двочка — Густя и Фрицъ, въ сопровожденіи русской няньки. Дти здоровались и говорили по-русски.
— Deutsch… Deutsch… Говорить надо по-нмецки…— приказывала имъ мать.
— Мама! Дай мн бутербродъ…— проговорилъ мальчикъ.
— Нельзя… Кушай булку и молоко.
— Я хочу бутербродъ съ колбасой.
— Нельзя, Фединька…— отвчалъ отецъ.— Фибринъ ты получишь за фрюштикомъ, а теперь долженъ кушать мучное и казеинъ.
Ребенокъ наморщился и приготовился плакать.
— Я дамъ ему маленькій кусочекъ…— сказала мать.
— Дай… Но не больше полъ-драхмы.
Двочка ничего не просила. Она запихала въ ротъ кусокъ кренделя и сосала его.
— Nun…— проговорилъ Гельбке, обращаясь къ супруг.— Сейчасъ я теб сообщу программу нашихъ удовольствій на сегодняшнее воскресенье. Посл кофе мы будемъ провожать тебя въ лавку, гд ты будешь покупать провизію на обдъ. Густя и Фрицъ! Вы рады, что мы будемъ провожать маму въ лавку?— спросилъ онъ дтей.
Вмсто отвта мальчикъ запросилъ еще колбасы.
— Нельзя, нельзя теб колбасы…— проговорилъ Гельбке и продолжалъ:— Потомъ фрюштикъ… и къ намъ хотлъ придти выпить свой шнапсъ Иванъ Иванычъ Аффе… Потомъ мы возьмемъ Густю и Фрица и пойдемъ въ Беклешовъ садъ кататься на лодк.
— Зачмъ лодка?— спросила Амалія Богдановна.— Ты раки купилъ. Лодка и раки въ одинъ день будетъ дорого. Надо экономи…
— Но, душечка, вдь раки у насъ идутъ на завтракъ. Они замняютъ блюдо и мы не увеличиваемъ свой бюджетъ. Ну, ты можешь редиски не покупать. На масл будетъ экономія.
— Но за то Аффе будетъ съ нами кушать — вотъ экономіи и нтъ. Онъ выпьетъ три-четыре шнапсъ. О, я знаю Аффе! И онъ такъ много пьетъ! У него очень большой аппетитъ.
— За то Аффе заплатитъ третью часть того, что стоитъ лодка. Посл лодки придутъ Грусъ и Грюнштейнъ и мы будемъ играть въ крокетъ на пиво. Ты любишь играть въ крокетъ… Ты рада?
— О, ja… Но я люблю, чтобъ экономи, а ты можешь проиграть много пива.
— Норма. Мы сдлаемъ норму. Проигрышъ не долженъ быть больше трехъ бутылокъ. Вдь пиво въ воскресенье въ бюджет. Я могу истратить въ воскресенье на пиво шестьдесятъ копекъ. На сигары сорокъ, а на пиво…
Амалія Богдановна погрозила мужу пальцемъ и сказала:
— О, Францъ, ты тратишь больше!
— Ein Kuss…
Гельбке схватилъ женину руку и поцловалъ ее въ знакъ своей виновности.
— Nun… Посл крокета мы будемъ обдать…— продолжалъ онъ.
— И Аффе, и Грусъ, и Грюнштейнъ съ нами?— испуганно спросила Амалія Богдановна.
— Нтъ, они пойдутъ домой. Вотъ за обдомъ ты можешь сдлать экономію. Зачмъ намъ супъ? Сегодня такъ жарко. Ты сдлаешь форшмакъ, потомъ жареные окуни — и довольно. А я могу прибавить бутылку пива.
— Опять пива! Францъ, я хотла сказать… Ты сигаръ много куришь. Надо длать экономію, чтобъ въ мое рожденіе была у насъ иллюминація. Мой братъ Готлибъ хотлъ принесть двадцать фонарей…
— Фуй… Оставь, Амалія… Я имю вечернія занятія и это покроетъ нашъ бюджетъ. Nun… Обдать мы будемъ на открытомъ воздух…
— Здсь, въ саду?
— Нтъ, тутъ тни нтъ, а мы снесемъ столъ за дачу, подъ березу.
— Но тамъ помойная яма.
— Ничего… Все-таки это будетъ въ зелени… Тамъ хорошая береза. А посл обда маленькій моціонъ… Мы пойдемъ въ кегельбанъ… Туда придутъ Аффе, Грюнштейнъ и Грусъ и сдлаемъ нсколько партій въ кегли. Посл кегель мы пойдемъ на прогулку въ Лсной паркъ. Ахъ, Амалія! Какіе тамъ цвты! Ты любишь цвты?
— Да, mein Schatz.
— И вотъ ты тамъ увидишь много, много цвтовъ. Тамъ я, Аффе, Грусъ и Грюнштейнъ споемъ свой квартетъ. Хорошо? Nichtwahr gemthlich?
— Gemthlich…— отвчала Амалія Богдановна и закатила подъ лобъ свои срые оловянные глаза.
— Вечеръ мы такъ и кончимъ музыкальнымъ удовольствіемъ. Изъ Лсного парка мы пойдемъ въ лсной клубъ музыку слушать…
— Францъ… Но вдь тамъ надо платить за входъ… Нтъ, нтъ, я не хочу. Ни за что не хочу… Надо экономію къ моему рожденію…
— Маменька… Мамаша… Амалія… Мутерхенъ…— перебилъ ее Гельбке.— Мы ничего не будемъ платить. Мы придемъ на улицу, встанемъ около забора клуба и будемъ слушать музыку даромъ. И Аффе будетъ съ нами, и Грусъ, и Грюнштейнъ… Даромъ, даромъ…— повторялъ онъ.
— Ну, тогда хорошо.
— А изъ клуба домой, сядемъ на терассу и будемъ слушать кукушку. Будемъ смотрть на луну и слушать кукушку. Ты любишь кукушку?
— О, ja… Gemthlich… А потомъ что? — спросила супруга и улыбнулась.
— А потомъ ты — моя Амалія. Вотъ и вся программа, — отвчалъ Гельбке.— Ты кончила свой кофе?
— Кончила.
— Иди за провизіей. Мы тебя будемъ провожать. Фрицъ! Густя! Идемте съ мамой въ лавку.
— Папа! Я колбасы хочу! — кричалъ мальчикъ.
— Нельзя, нельзя. Маленькому мальчику вредно утромъ мясо. Твой фибринъ ты получишь за завтракомъ.
Черезъ десять минутъ на улиц Лсного можно было видть Амалію Богдановну, шествующую съ корзинкой въ рукахъ. Сзади шелъ ея супругъ Францъ Карлычъ Гельбке и велъ за руки Фрица и Густю. Гельбке былъ уже облеченъ въ срую пиджачную парочку и имлъ на голов соломенную шляпу. Въ устахъ его дымилась дешевая сигара, вставленная въ мундштукъ, облеченный въ бисерный чехолъ — подарокъ Амаліи Богдановны.
Все семейство Михаила Тихоновича Пестикова завтракало и вдругъ старшіе его члены разсорились и выскочили изъ-за стола, не довъ даже простокваши.
— Нельзя-же жить на дач и никуда не ходить гулять! — кричалъ Пестиковъ.— Зачмъ-же тогда было нанимать дачу? Зачмъ платить полтораста рублей?
— Чортъ васъ знаетъ, зачмъ вы нанимали, зачмъ вы платили! — отвчала супруга, Клавдія Петровна.— Пуще всего я вамъ не прощу того, что вы завезли меня въ этотъ поганый Лсной, гд тощища смертная, гд никуда нельзя выдти, не выпялившись во вс свои наряды.
— Гд-же-бы ты желала жить на дач? Въ Павловск, что-ли? Такъ тамъ, матушка, нужно еще больше выпяливаться. Тамъ можетъ быть и веселе, но за то ты тамъ въ паркъ даже безъ перчатокъ не покажешься.
— Зато тамъ порядочное общество, а здсь въ Лсномъ что такое? Тамъ все-таки стоитъ быть на вытяжк, стоитъ надвать корсетъ, стоитъ напялить перчатки и шляпку.
— Но должны-же мы хоть моціонъ сдлать. Въ будни я цлые дни на служб…
— Вы и идите одни, если вамъ нуженъ моціонъ.
— Нельзя-же и теб безъ моціону.
— Мн достаточно мой моціонъ вотъ здсь на балкон сдлать.
— Дтямъ нуженъ моціонъ.
— Забирайте дтей и идите.
— При живой-то жен да возиться съ ребятами? Благодарю покорно.
— При васъ нянька будетъ.
Произошла пауза. Жена въ блуз и непричесанная, съ крысинымъ хвостикомъ вмсто косы сидла въ углу терассы и дулась. Мужъ ходилъ изъ угла въ уголъ и усиленно затягивался папироской.
— Полно, полно, матушка, пойдемъ. Надо-же дтей прогулять. Иди, однься и пойдемъ хоть до Гражданки, что-ли… Туда дорога лсомъ, въ тни…
— Вотъ въ Гражданку-то я именно и не пойду. Что тамъ длать? Смотрть, какъ въ палисадникахъ пьяные нмцы пиво пьютъ?
— Ну, въ Лсной паркъ пройдемъ.
— Да въ Лсномъ парк, я думаю, теперь съ заблудившейся собакой не встртишься. Затянешься въ корсетъ, выпялишься въ платье — и иди въ Лсной паркъ! Что тамъ длать? Какая цль? Еще если-бы тамъ былъ ресторанъ, то можно было-бы придти, ссть, чаю напиться или мороженаго състь.
— Посмотримъ на цвточки. Тамъ отличный цвтникъ.
— Я не садовница.
— На цвты любуются не одн садовницы.
— Ну не двочка, не институтка, чтобъ на цвточки умиляться.
— Пойдемъ въ Беклешовъ садъ, посмотримъ, какъ на лодкахъ катаются по пруду.
— Чтобы меня Доримедонтиха съ ногъ до головы пронзительнымъ взглядомъ осмотрла и на вс корки процыганила? Она тамъ днюетъ и ночуетъ, сидя на скамейк у пруда. Въ новомъ плать, сшитомъ по вашему совту, обезьяна на шарманк выгляжу.
— Вздоръ. Прекрасное платье.
— Да вдь я вижу, какъ она меня цыганитъ. Вдь она, не стсняясь, такъ вслдъ и говоритъ: ‘вонъ разноперая сорока идетъ’.
— А ты ее процыганъ.
— Съ кмъ? Съ вами что-ли? Такъ вы на гулянь словно истуканъ, молча, идете и только свою папиросу сосете. А она сидитъ и цыганитъ всхъ въ цлой компаніи такихъ-же, какъ и она сама, барабанныхъ шкуръ.
— Ну, полно, Клавдинька… Пойдемъ, пройдемся… Я понимаю, что здсь въ Лсномъ мсто скучное, но ужъ ежели перехали, то надо-же пользоваться тмъ, что есть. Иди, однься.
Супруга сдалась и отправилась одваться. Нянька и кухарка сбились съ ногъ, полчаса отыскивая ключи отъ шкапа, четверть часа таскали по комнатамъ юбки, потомъ начали закаливать щипцы для завивки хозяйкиной чолки на лбу. Наконецъ хозяйка вышла съ сильными слоями пудры на лиц, съ густо выведенными бровями, затянутая въ корсетъ, и проговорила, обращаясь къ мужу:
— Ну, взгляни на милость, разв я не похожа въ этомъ плать на пестроперую сороку?
— Не нахожу.
— Вы никогда ничего не находите! Я не понимаю, для чего у васъ глаза во лбу!— крикнула она.
— Готова ты, душечка?
— Готова-съ. Ведите на тоску и скуку. Радуйтесь, что на своемъ поставили.
— Феденька, Лизочка, Катинька! Сбирайтесь. Мы идемъ въ Лсной паркъ.
— Какъ въ Лсной паркъ? Вдь вы сказали въ Беклешовъ садъ?
— Но вдь ты не желаешь встрчаться вмст съ Доримедонтихой.
— Напротивъ. Я именно теперь желаю ее встртить, чтобъ пройти мимо ея и плюнуть въ ея сторону.
— Пожалуйста только ты не заводи скандала.
— Нарочно заведу, если она что-нибудь скажетъ мн вслдъ…
— Ну, что-же это такое!— развелъ руками Пестиковъ.— Тогда ужъ лучше не идти въ Беклешовъ Садъ.
— Нтъ, ужъ теперь-то я нарочно пойду. Вы меня вытащили, а я васъ потащу. Дти, собирайтесь! Нянька! Вытри носъ Катиньк.
Семейство вышло изъ палисадника дачи и поплелось по дорожк около дачъ.
— Клавдинька… Только ты, Бога ради, насчетъ Доримедонтихй-то…— началъ мужъ.
— На зло вамъ заведу скандалъ…— фыркнула жена.
Мужъ шелъ, какъ на иголкахъ.
— Что-же это такое! Идти гулять и вдругъ сцпиться съ посторонней женщиной!
— А вы зачмъ меня звали на прогулку? Вытащили — вотъ теперь и казнитесь.
— Если-бы я зналъ, то, само собой, не потащилъ-бы…
— Вонъ цлая компанія жидовъ и жидовокъ на встрчу тащится! И вдь какъ вырядились, канальи. Наврное потаскали изъ своихъ ссудныхъ кассъ заложенныя вещи… Думаете, пріятны такія встрчи?
— А ты не гляди на нихъ! Вдь он только пройдутъ мимо.
— И мимо-то, когда он идутъ, и то непріятно. Вонъ одна жидовка даже въ шелковомъ парик.
— Тише. Ну, зачмъ-же кричать? Вдь она слышитъ.
— Пускай слышитъ. Фу, какъ запахло чеснокомъ!
— Клавдинька…
— Тридцать два года знаю, что я Клавдинька.
— Если-бы я зналъ, что это все такъ будетъ, то ни за что на свт не вызвалъ-бы тебя. Знаешь. Что? Я не пойду дальше.
— Идите, идите ужъ, если выманили меня.
— Дай мн слово, что ты въ Беклешовомъ саду не сцпишься съ Доримедонтихой.
— Да чего вы ея боитесь-то?
— Я ея не боюсь, но не желаю скандала. Ну, дай мн слово…
— Я только плюну въ ея сторону. Пусть она видитъ.
— Честное слово только плюнешь?
— Да, ужъ ладно, ладно! Идите.
— Ты плюнь такъ, чтобы не было замтно.
— Тогда польза? Мн нужно сердце сорвать.
— Пожалуйста, Клавдинька…
Они входили въ Беклешовъ садъ.
Францъ Карловичъ Гельбке, супруга его Амалія Богдановна и ихъ дти только что вернулись изъ лавки съ закупленной для стола провизіей и услись на терасс, какъ у калитки палисадника показался ожидаемый гость. Это былъ Аффе, конторщикъ какого-то страховаго агентства, молодой полный брюнетъ, но уже плшивый и въ очкахъ. Онъ былъ не одинъ. Съ нимъ была сестра его, кругленькая румяная нмочка Матильда. Мадамъ Гельбке, какъ увидала, что Аффе не одинъ, такъ и всплеснула руками отъ ужаса.
— Gott im Himmel! Францъ! Что это такое! Аффе не одинъ, а съ сестрой…— проговорила она.— Матильда съ нимъ. А ты сказалъ, что фрюштикать будетъ онъ у насъ одинъ. Два гостя… Гд-же тутъ экономія на мое рожденіе? Матильда всегда такъ стъ много… У ней такіе большіе зубы, такой большой аппетитъ.
Stiel, Araalcheii! Оставь. Я убавлю сегодня бутылку пива изъ моего бюджета за Матильду, убавлю одну сигару.
— Она больше състъ, чмъ стоитъ бутылка пива и сигара. У ней такой большой ротъ. Ты звалъ Аффе съ сестрой… звалъ и ничего мн не сказалъ.
— Ей Богу, я не звалъ его съ сестрой. Я его звалъ одного. Но ты не показывай вида… Я убавлю и завтра бутылку пива.
Отворивъ калитку въ палисадникъ, входили Аффе и Матильда. Аффе весело скалилъ свои блые зубы и декламировалъ старинные стихи:
Einst kam ein Todter aus Mainz,
An die Pforte des Himmels…
— Герръ Гельбке, мадамъ Гельбке… здравствуйте… А я съ сестрой, а сестра съ подаркомъ для вашихъ дтей, — сказалъ онъ.
Матильда держала въ рукахъ маленькую корзиночку съ земляникой и говорила:
— Fr die Engelchen… Для вашихъ дтей, Здравствуйте, мадамъ Гельбке.
Дамы поцловались. Мадамъ Гельбке, видя приношеніе, нсколько смягчилась, усадила около себя Матильду и стала ей разсказывать, какъ можно варить дешевый супъ изъ рыбьихъ головъ, хвостовъ и костей.
— Мякоть надо снять съ кости и жарить на жаркое, а головы, хвостъ и кости спрятать и варить на другой день супъ. Варить долго, потомъ протереть, прибавить немножко масла, муки, петрушки — и супъ готовъ. Головы отъ селедки можно тоже въ супъ, — прибавила она.
— Бда съ женщинами!— оправдывался Аффе.— Хотлъ сестру оставить дома, по она, узнавъ отъ меня вашу программу воскресныхъ увеселеній, ударилась въ слезы — ну, и пришлось взять.
Подали фрюштикъ. Кром раковъ и жареной колбасы ничего не было. Аффе и Гельбке выпили по три рюмки водки, хотли пить по четвертой, но мадамъ Гельбке схватила со стола бутылку и сказала:
— Genug… Довольно… Мой Францъ не долженъ пить за завтракомъ больше трехъ рюмокъ шнапсъ…
Они принялись за пиво. Лица ихъ раскраснлись. Шелъ шумный разговоръ о Каприви, потомъ о Бисмарк, затмъ о предстоящемъ праздник въ обществ Лидертафель и наконецъ о какомъ-то Кнопф, который пріхалъ сюда изъ Дерпта, кончившимъ курсъ ветеринаріи, и получившемъ мсто химика на химическомъ завод, мсто съ окладомъ въ три тысячи рублей.
— Черезъ три года будетъ богатый человкъ, прибавилъ Гельбке.— Фрейлейнъ Матильда… Вотъ старайтесь быть хорошей экономной хозяйкой, когда Кнопфъ будетъ у васъ въ гостяхъ. Женихъ отличный. Увидитъ, что вы хорошая, экономная хозяйка, и попадетъ въ ваши сти. Онъ любитъ экономію.
Матильда зардлась, какъ маковъ цвтъ, и тотчасъ-же замяла разговоръ, сказавъ мадамъ Гельбке:
— Какъ у васъ здсь пріятно… So gemthlich… И садикъ… Цвты…
— Это все я сама и мой Гельбке…— отвчала Амалія Богдановна.