ВОПРОСЫ РУССКОЙ ЖИЗНИ.
ВОПРОСЫ РУССКОЙ ЖИЗНИ.
I.
Борьба поколній.
I.
Борьба поколній.
II.
III.
Н. Шелгуновъ.
‘Дло’, No 3, 1869
Вопросы русской жизни, Шелгунов Николай Васильевич, Год: 1869
Время на прочтение: 29 минут(ы)
Каждый русскій писатель, разсуждающій, о современныхъ вопросахъ, затронетъ непремнно, такъ или иначе, вопросъ о дйствующемъ поколніи. То говорятъ намъ о новыхъ людяхъ, то о людяхъ старыхъ, то о новой Россіи, то о старой Россіи, то о направленіи сороковыхъ годовъ и направленіи шестидесятыхъ, то, наконецъ, прямо говорятъ — старое и новое поколніе.
Почему же никто не можетъ обойти этого вопроса? А потому, что вопросъ о борьб поколній есть единственный ключь къ уразумнію историческаго роста человчества, къ сознательному представленію каждымъ народомъ переживаемаго имъ момента. Ф
Если мы оглянемся на обще-историческое прошлое, то оно представится намъ панорамой, въ которой одна картина смняется другой, свтъ мшается съ тнью, яркая, веселая картина чередуется съ картиной мрачной, печальной, безотрадной.
Борьба идей и общественныхъ интересовъ сопровождается то побдой добра надъ яломъ, то зла надъ добромъ, то торжествомъ свта и счастія, то господствомъ тьмы и страданія.
Въ этихъ вчно смняющихся противоположныхъ картинахъ нельзя невидимому усмотрть никакого порядка, никакой связи и послдовательности. Историки, чтобы какъ нибудь оріентироваться въ этомъ хаос смняющихся историческихъ картинъ, приняли дленіе на періоды, эпохи, эры, которыми и устанавливаютъ границы валовымъ, крупнымъ, міровымъ перемнамъ. Отдльныя громкія событія — чудовищная битва, рзкій революціонный погромъ, реформистское движеніе, явленіе искупителя, служатъ какъ бы вхами, указывающими путь историческаго движенія человчества.
Но въ чемъ заключается коренная сущность подобныхъ границъ, въ чемъ внутреннее содержите народныхъ понятій по ту и по другую сторону границъ періодовъ?
Періодомъ обозначается начало новаго историческаго порядка вещей, перемна въ образ мыслей общества. Если смотрть по ту сторону любого періода, то обнаружится, что въ народ произошелъ рзкій переломъ. Народъ точно очнулся или сбросилъ повязку съ своихъ глазъ. Боговъ, которымъ онъ молился прежде, онъ выбрасываетъ теперь какъ истукановъ, что онъ считалъ прежде честнымъ и чмъ гордился, то считаетъ теперь позоромъ и длать стыдится, блое стало для него чернымъ, хорошее — дурнымъ, былая слава — безславіемъ, былой умъ — глупостью.. Въ боле или мене рзкой степени народъ отнесся отрицательно къ своему прошлому и исправилъ свое прежнее сужденіе.
Первый видимый толченъ подобному исправленію народнаго сужденія даетъ сомнніе. Пока сомнніе еще не явилось, народъ слпо поклоняется своимъ кумирамъ и считаетъ, заблужденіе истиной. И нтъ такой нелпой идеи, которую заблуждающійся народъ не могъ бы возвести въ святыню и не былъ бы готовь приносить для нея всякія жертвы. Пока народъ стоитъ на фальшивой точк зрнія, онъ не можетъ избавиться отъ своихъ иллюзій. Ложь кажется ему святой истиной и, за каждую свою воображаемую истину, онъ съ увлеченіемъ страсти идетъ на все. Люди шли на мученичество, проповдуя язычество и проповдуя христіанство, являясь апостолами смерти, разрушенія, рабства и апостолами мира, любви, свободы.
Находясь въ моментъ иллюзіи, общество устроиваетъ ошибочнымъ образомъ всю систему своей жизни — врованія, учрежденія, обычаи, законъ. И несмотря на эту ошибочность, все выходящее изъ круга подобное оконченной ложной системы считается капризомъ, беззаконіемъ, нарушеніемъ общественнаго порядка, ибо этимъ нарушеніемъ колеблется насильственнымъ образомъ вся система. Есть историческіе факты, когда единоличныя благодтельныя покушенія возбуждали вражду и озлобленіе тхъ самихъ, для кого они предпринимались. Народъ разрывалъ своихъ друзей, принимая ихъ за враговъ и благоговлъ предъ своими дйствительными врагами.
Но когда же наступаетъ моментъ сомннія? Какими обстоятельствами онъ обусловливается?
Чтобы явилось сомнніе, необходима возможность сравненія, необходимы образцы, которые народъ могъ бы видть и на основаніи которыхъ онъ могъ бы исправить свое сужденіе. Чтобы народъ могъ оцнить свою систему, ему нужно увидть другую систему, чтобы оцнить свой законъ, свое общежитіе, свое правительство, ему нужно увидть, другой законъ, другое общежитіе, другое правительство. Только тогда, когда предъ народамъ становятся дв практики, взаимно исключающія другъ друга, наступаетъ и переломъ въ народномъ сужденіи, ибо двумъ богамъ въ одно время молиться невозможно. Отъ понятій признанныхъ ложными, народъ отворачивается и съ прежнимъ же жаромъ накидывается на новыя понятія, которыя теперь кажутся ему единственной несомннной истиной.
Такъ, до появленія христіанства идолопоклонство казалось народамъ религіозной истиной. Никто не сомнвался ни въ Юпитер, ни въ Марс, ни въ ихъ могуществ.— Свое будущее люди хотли узнавать отъ оракуловъ. Но вотъ рядомъ съ идолопоклонствомъ является другой культъ, рядомъ съ языческимъ Римомъ — христіанская столица, рядомъ съ поколніемъ язычниковъ возникаетъ поколніе христіанъ. Въ такомъ противорчіи, въ вчной борьб между двумя крайностями обществу спокойно существовать невозможно. Оно ищетъ исхода въ иной цивилизаціи, въ иномъ общественномъ уклад.
Тоже самое повторяется вовремя реформаціи. Народившійся протестантизмъ заставилъ общество усумниться въ пап, въ католической церкви и ея традиціяхъ, въ спасительности индульгенцій, въ святости монастырей. Кому нужно повиноваться: пап или- призвать авторитетомъ только библію? Какъ только возникъ этотъ во* просъ, обществу стало необходимымъ покончить свое внутреннее противорчіе и признать истиной что нибудь одно, ибо совмстное существованіе двухъ противоположныхъ понятій невозможно.
И почти на нашей памяти совершился еще подобный же общественный переломъ, когда въ половин прошедшаго столтія философія возбудила сомнніе въ безошибочности феодальной и католической традиціи. Франція раздлилась на два враждебныхъ лагеря, что одинъ признавалъ благомъ — другой зломъ. Каждый изъ лагерей обвинялъ своего противника въ томъ, что онъ разрушаетъ семью, собственность, религію, цивилизацію.
Подобное распаденіе общества на два противуположные лагеря есть въ сущности колебаніе его между двумя крайними очевидностями. Сомнніе и отрицаніе являются потому, что старое міровоззрніе не удовлетворитъ. Существующее худо, ясно, что оно не истина, а ошибка. И вотъ люди съ увлеченіемъ страсти накидываются на другую, противуположную очевидность. Но которая изъ очевидностей истина — старая или новая?
За сомнніемъ и борьбой наступаетъ моментъ затишья и размышленія. На язык историковъ этотъ моментъ называется реакціей.
Реакція есть подавленіе порыва и стремленія къ новой истин. Въ моменты реакціи общество какъ бы опять возвращается къ старому, тяготетъ назадъ, пытается возстановитъ своихъ старыхъ кумировъ. Оно обращается къ своимъ прежнимъ учрежденіямъ, призываетъ снова своихъ изгнанныхъ королей и священниковъ. Реакція. есть моментъ неудовлетворенія новымъ, моментъ разочарованія, заставляющій искать спасенія въ разрушенномъ, въ старомъ.
Но народы нельзя заставить позабыть вполн то, что они уже пережили. Вкусивъ разъ отъ новаго, они уже не могутъ возвратиться, вполн къ старому. Ошибочность стараго сужденія признана всми, если новое и не даетъ отвтовъ на вс вопросы, старое отъ этого не становится лучше и правильне. И потому успхъ всякой реакція бываетъ только поверхностный, больше кажущійся, чмъ дйствительный. Мене кровавая, чмъ революція, реакція избираетъ своимъ полемъ дйствія боле спокойную арену. Реакція мене страстна и даетъ большій просторъ убжденію и слову, чмъ актамъ насилія, хотя не гнушается и ими. Впрочемъ бывали реакціи боле кровопролитныя, чмъ всякая революція.
Тмъ не мене главный характеръ всякой реакціи все-таки въ томъ, что ей хочется доказать путемъ убжденія, что новое, ис! правленное сужденіе, не въ состояніи замнить сужденія стараго, уже испытаннаго и существовавшаго вка. Реакція пытается объяснить ошибки новаго сужденія и доказать резонами свою непогршимость.
Но люди новаго склада понятій знаютъ все и доказывать имъ нечего. Они уже сравнили старое съ новыхъ и разсужденія стариковъ не въ состояніи убдить ихъ ни въ чемъ. Близорукость реакціонеровъ очевидне, всего изъ того вчно-повторяющагося историческаго факта, что во всякой реакціи люди новаго сужденія почерпаютъ новую силу и обезпечиваютъ себ врную побду.
Величайшей реакціею, какую только знаетъ исторія, была реакція Юліана-отступника, посредствомъ которой онъ вырвалъ сразу побду изъ рукъ христіанъ. Юліанъ былъ счастливъ своимъ торжествомъ язычники ликовали, сброшенные боги заняли снова свои почетныя мста и помстились въ храмахъ, снова воскурялся имъ фиміамъ, языческая философія и языческая мудрость снова явились, какъ спасительная истина, и христіане повсила, носы, думая, что пришло ихъ послднее время. Но напрасно ликовалъ Юліанъ, напрасно христіане упали духомъ. Въ кажущейся сил ликовавшихъ враговъ заключалось ихъ послднее напряженіе, то быль не больше, какъ предсмертный вздохъ.
Реакція Юліана заставила христіанъ вдуматься глубже въ свои вопросы, исправить ошибки своего сужденія, утвердимыя больше въ своемъ отрицаніи и найти новыя неопровержимыя доказательства для изобличенія зловредности и лжи язычества.
Теперь-то наступилъ моментъ торжества христіанства и начало новой міровой жизни. Этотъ моментъ служитъ границей новаго періода: по ту сторону границы — языческое міровоззрніе, по сю — христіанское.
Какъ, съ смертію Юліана-отступника наступило торжество христіанства, такъ торжество реформаціи наступило посл тридцатилтней войны. Реакціей замыкается окончательно старый кругъ и затмъ наступаетъ новая жизнь.
Тремъ историческимъ моментамъ, о которыхъ говорилось — отрицаніе, реакція и, примиреніе или новый періодъ — предшествуетъ всегда еще одинъ моментъ, находящійся съ ними въ непосредственной связи. Только при посредств этого момента зретъ революція въ понятіяхъ и длается возможной борьба новаго со старымъ.
Если въ умахъ нтъ расположенія къ перемн сужденія и исправленію стараго мышленія, народы могутъ жить вка въ привычкахъ традиціи, не длая никакихъ попытокъ къ организаціи новаго порядка. 7
Признакомъ предрасположенія, указателями предстоящаго умственнаго возбужденія, ведущаго къ отрицанію существующаго, служатъ разные мелочные симптомы Какъ они повидимому ни незначительны, но они знаменіе времени, которыми пренебрегать не слдуетъ, они врные указатели уже. наступившаго умственнаго безпокойства и начинающійся критики. Спячка кончилась.
Литература, какъ и всегда, служитъ врнымъ зеркаломъ того, что совершается въ обществ. До тхъ поръ спокойная и увренная въ спасительности всего существующаго, она теперь начинаетъ выражать тревожныя сомннія, что казалось прежде неприкосновенной святыней, до того начинаетъ теперь прикасаться критика: поэты и романисты, воспвавшіе прежде безмятежное довольство и прочность земнаго счастія, начинаютъ толковать о чемъ-то иномъ, рисуютъ какія-то невдомыя до того стремленія къ какому-то невдомому, новому^ счастію. Сатира поднимаетъ голову. Тревога и безпокойство носятся какъ будто бы въ воздух. Люди прежде ничего недумавшіе принимаются разсуждать. Увренность въ прочность водворившагося порядка поколебалась у всхъ. Вс чувствуютъ, что земля задрожала подъ ногами и людьми овладваетъ безпокойство.
Попираніе формы и пренебреженіе вншностію идетъ рядомъ, но до сущности еще никто не касается. Въ этомъ и главный признакъ настоящаго момента. Либерализмъ обнаруживается въ одежд и модахъ, въ мелочахъ общежитія, въ боле свободномъ обращеніи людей между собою, въ ослабвшемъ уваженіи къ старымъ обычаямъ и приличіямъ, въ самоувренности молодежи. Во Франція передъ первой революціей явились Вольтеръ, Pyco, энциклопедисты, сатира получила новую форму, свобода отношеній смнила прежнія почтительныя формы. Моды дошли до безобразія, печатей начались возбуждаться таке вопросы, о которыхъ прежде никто никогда и не. думалъ. А между тмъ общество повидимому непоколебимо въ своихъ основахъ, ничто его не колеблетъ, законы и учрежденія тверды. Повидимому все ограничивается либеральничаніемъ и разговорами. Но наступившій затмъ моментъ активнаго отрицанія показалъ, что время разговоровъ было подготовительнымъ моментомъ, прологомъ или первымъ дйствіемъ четырехактной драмы, послдняго дйствія которой Франція еще не кончила и теперь.
Всякая традиція влечетъ за собою непремнно общественный переломъ, всякій переломъ въ законченной своей форм заключаетъ четыре момента, а каждый моментъ есть работа отдльнаго поколнія. Слдовательно, для полнаго правильно-развившагося историческаго періода требуется послдовательная работа четырехъ поколній.,
Правильность этой мысли можно подтвердить цлымъ рядомъ историческихъ фактовъ. Но кром того мы подтвердимъ ее еще и слдующимъ разсужденіемъ.
Человкъ формируется къ тридцати годамъ. До этого времени онъ учится, веселится, занимается любовью, вообще ведетъ жизнь боле или мене легкомысленную и собственно приготовляется только къ настоящей, предстоящей ему дятельности. До тридцати лтъ человкъ на всхъ поприщахъ или ученикъ, или лицо второстепенное. Въ ремеслахъ онъ ученикъ или приказчикъ, на служб онъ подчиненный, въ домашней жизни онъ еще не отецъ и не мужъ, въ, торговымъ длахъ не управляющій. И гд мы ни возьмемъ человка до тридцати лтъ, всюду онъ нчто незаконченное, непользующееся полнымъ довріемъ, сформировавшее окончательнаго міровоззрнія, неимющее авторитета, возбуждающее сомнніе въ свой опытъ.
Но и посл шестидесяти лтъ человкъ тоже не возбуждаетъ доврія ни къ своимъ физическимъ, ни къ своимъ нравственнымъ силамъ. Можетъ быть опытъ шестидесятилтняго человка и очень почтененъ, но именно это-то обстоятельство и заставляетъ не доврять шестидесятилтнему человку, ибо чувства старика притупли, а отъ того притуплъ и его умъ. Старикъ не въ состояніи понимать требованій новой жизни и по самымъ условіямъ своего организма — консерваторъ, а въ большинств случаевъ — реакціонеръ. По условіямъ того же организма старикъ не годится для длъ, въ которыхъ, требуется энергія духа и тла. Поэтому посл шестидесяти лтъ благоразуміе велитъ удаляться съ общественнаго поприща и доживать свой вкъ на поко. У китайцевъ, отличающихся вообще большимъ практическимъ смысломъ, шестидесятилтніе люди признаются неспособными вести дло.
Такимъ образомъ для общественной дятельности остается промежутокъ жизни отъ 30 до 60 лтъ или тридцать лтъ. Эти-то тридцать лтъ и. составляютъ предлъ каждаго момента періода или то, что называется работою поколнія. Работа поколнія обозначается нердко именемъ одного лица, но это всегда періодъ около тридцати лтъ. Такъ говорятъ: вкъ Августа, вкъ Людовика XIV, вкъ Филиппа II-го, вкъ Петра Великаго, вкъ Екатерины II-й. Во всхъ этихъ вкахъ заключается приблизительно вкъ одного поколнія, т. е. нсколько боле или нсколько мене тридцати лтъ. Въ тхъ случаяхъ, когда дятельность поколнія не прикрывается блестящимъ именемъ одного лица, усматривается тотъ же числовой размръ. Напримръ, реформація обнимаетъ работу четырехъ поколній, французская революція тоже. Подготовительный періодъ, когда дйствовали энциклопедисты, когда французское общество начало уже относиться отрицательно къ своему настоящему, обнимаетъ тридцать лтъ, революція и революціонное правленіе Наполеона І-го тридцать лтъ съ небольшимъ, реакція. Карла X и Луи-Филиппа опять столько же, наконецъ новое начало, явившееся со второй имперіи и заключающееся въ всеобщей подач голосовъ или въ выборномъ начал безъ ценза, начало собою послдній моментъ періода, еще незакончившагося. Работа этого послдняго періода только въ половин, дйствующее поколніе не откажется отъ своего послдняго слова только потому, что нсколькимъ тысячамъ свободныхъ людей пришлось посл 2 декабря оставить Францію. Если смотрть на характеръ отрицанія 1789 года и прослдить идею, руководившую французами въ ихъ стремленіяхъ ныншняго столтія, то еще черезъ пол-жизни поколнія несомннно во Франціи полное торжество принциповъ 1789 года. Права народа признаются окончательно руководящимъ началомъ, а въ этомъ и заключалась основная сущность движенія.
Разумется не во всякомъ данномъ случа можно провести точныя границы между дятельностью поколній, и обстоятельства могутъ на время произвести совершенную путаницу въ порядк, т. е. или подавить возникающее молодое поколніе, или измнить характеръ дятельности поколнія стараго. Несмотря однако на это нарушеніе порядка, законъ дятельности поколній въ своемъ общемъ проявленіи остается тмъ же. Держитъ въ своихъ рукахъ власть всегда зрлое поколніе, всегда только оно стоитъ во глав общественныхъ длъ, оно даетъ имъ направленіе и не позволяетъ слдующему за нимъ поколнію мшать себ. ‘Будешь самъ старшій, веди дла какъ знаешь, а пока дло мое и слушай меня’, говорятъ отцы-купцы своимъ сыновьямъ, покушающимся прибрать дла отца къ своимъ рукамъ или учить его уму-разуму. Совершенно также думаетъ и поколніе, завдывающее общественными длами. Оно ревниво къ своей власти, ибо считаетъ свой опытъ непогршимымъ. Разубждать его невозможно и только крупныя, неустранимыя, потрясающія обстоятельства могутъ заставить старое поколніе измнить характеръ своей дятельности.
Но ошибочно думать, чтобы отдльная воля одного человка могла измнять историческій законъ. Возьмемъ для примра хотя французскую революцію 1789 года. Людовикъ XVI, какъ разсказываютъ, былъ человкъ кроткій, готовый на уступки, искренно-желавшій добра своимъ подданнымъ. Кто же мшалъ ему слушать добрыхъ совтовъ, которые ему давали? Кто заставлялъ его колебаться и не принимать заблаговременно спасительныхъ мръ? Никто, какъ старое поколніе. Какъ велика была сила противодйствія стараго поколнія и традиціи, показываютъ лучше всего ужасы террора и знаменитыя сентябрьскія убійства. Дантонъ говорилъ, что это было единственное средство для искорененія стараго начала. Должно быть неуступчивость была велика, если противъ нея оказывалось одно средство — убійства. И въ этой неуступчивости стараго главная причина того, что кровь играетъ такую почетную роль въ исторіи человчества. Ужь на что наше время,, какое гуманное и разсудительное, повсюду всемірныя выставки, безпрестанно европейскіе конгрессы, все повидимому ршается совтомъ и любовью. А зачмъ же эти милліоны солдатъ и милліарды расходовъ на вооруженія по новой систем? Пушки по прежнему остаются лучшимъ доказательствомъ, и никто лучше Александра Македонскаго, Юлія Цезаря, Чингизъ-Хана и Наполеона І-го не умлъ убждать противниковъ. И разныя поколнія одной страны, и разныя поколнія разныхъ странъ не умли разршать до сихъ поръ иныхъ способомъ своихъ вопросовъ и своихъ недоразумній. Какъ же исторія не есть только борьба поколній?
Въ европейской семь Россія играла всегда пассивную роль и являлась культурной силой лишь по отношенію къ своимъ инородцамъ, да и то только финскаго племени.
Правда, въ московское княженіе какъ бы являлись попытки въ самостоятельному интеллектуальному росту, но общихъ культурныхъ историческихъ результатовъ никакихъ не явилось.
Наиболе передовые люди ни тогда, ни посл, не составляли самостоятельной культурной силы, а поглощались или, лучше сказать, присоединялись къ правительственному центру и являлись правительственно-государственнымъ орудіемъ, дйствовавшимъ сверху внизъ. Говоря ясне, борьбы поколній въ обще-европейскомъ смысл древняя Русь не представляетъ. Было нчто въ род зародышей, но и т или умерли въ самомъ начал или вышли пустоцвтомъ.
Первое распаденіе Россіи на старую и новую и первая борьба поколній замчается какъ бы при Петр І-мъ. Но новая сила была еще такъ слаба, что безъ Петровой поддержки и безъ его царскаго авторитета, она сама по себ и при другомъ правительств не достигла бы никакихъ результатовъ. Недовольные бывали всегда. Но это недовольство бывало лишь единоличное. Противъ отдльныхъ людей, какъ напр. Котошихинъ или хотя бы Посошковъ, стояла стной масса людей съ застарлыми понятіями, предводимая невжественнымъ духовенствомъ и столько же невжественными боярами. Противъ такой крпкой стны требовалась большая сила, и не явись въ глав новыхъ стремленій самъ царь, еще вопросъ, какія времена переживали бы мы теперь. Петръ въ этомъ случа одинъ замнялъ собою милліоны, и сила его заключалась именно въ томъ, что люди традиціи должны были благоговйно преклоняться предъ его царственной волей. Традиція, которую старые люди отстаивали и въ которой видли свою силу, оказалась для нихъ, въ настоящемъ случа, источникомъ безсилія.
Петровскій погромъ, какъ насильственная мра, былъ собственно революціей, рзкимъ отрицаніемъ всего стараго, страстнымъ увлеченіемъ всмъ новымъ. Это явленіе совершенно аналогично съ другими міровыми явленіями, составляющими границы историческихъ періодовъ. Поэтому русскіе историки совершенно правы, назвавъ это время новымъ или петровскимъ періодомъ.
Но въ петровскомъ період есть дв особенности, отличающія его отъ полныхъ историческихъ періодовъ другихъ народовъ. Возьмемъ христіанство или реформацію. Самое крайнее отрицаніе обхватываетъ громадную массу людей. Волнуются и возстаютъ противъ существующаго порядка не одинъ какой нибудь Котошихинъ или Башкинъ, а цлые народы. Борьба слагается не въ единоличную, оканчивающуюся заключеніемъ вольнодумца, а въ коллективную, народную, для поршенія которой требуется тридцатилтняя война или юліановская реакція. То же самое мы замчаемъ и во французскомъ движеніи прошлаго столтія. Тамъ возбужденъ и взволнованъ весь народъ, весь народъ распадается на два лагеря, весь народъ творитъ новый результатъ. Въ этой ‘всеобщности, въ интерес дла для громаднаго большинства, разршающаго вопросъ обще-активно, заключается сила и всемірноcть подобныхъ явленій. У насъ нчто подобное выразилось въ нашей борьб съ татарами и въ войн двнадцатаго года. Но если эти событія, по размру, и не уступали ни въ чемъ европейскимъ событіямъ, въ которыхъ дятелями являлись цлыя, населенія, тосвоимъ результатомъ для гражданской внутренней жизни Россіи они не значатъ ничего, не заключаютъ въ себ ничего обновляющаго, и потому не могутъ служить началомъ историческаго періода.
Въ петровской реформ не замчается момента всеобщности. Въ ней дйствовала кучка людей, все равно, какъ въ какомъ нибудь военномъ погром одинъ богатырь съ сотнею храбрецовъ разбиваетъ тысячи. Масса у насъ не только молчала, но даже противодйствовала, и ея безучастіе иметъ врное основаніе. Напримръ, въ борьб съ татарами или французами каждому крестьянину, каждому солдату, каждому купцу и каждому барину было понятно, для чего требуется побить врага. И всякій хотлъ побить этого врага, и всякій готовъ былъ принять личное участіе въ побоищ. Въ петровской реформ дло принимаетъ иной видъ. Чего хотятъ новые люди? Какое лучшее они предлагаютъ масс? Масса этого не знаетъ, ибо въ голов ея не возникаетъ никакая выгодная параллель. Масс показываютъ нмецкіе камзолы, выбритые подбородки, боле красивое обмундированіе солдатъ, ее учатъ называть прежнихъ земскихъ ярыжекъ и приказныхъ иностранными названіями, вмст съ этимъ народъ цлыми толпами гонятъ изъ губерній казанской, симбирской, воронежской и другихъ на крайній сверъ, чтобы строить городъ на болот и рыть каналъ по болоту, съ народа требуютъ больше денегъ, больше солдатъ, ему грозятъ казнями и потшаютъ зрлищами казней массами, какихъ прежде не бывало. Можетъ ли народъ принять участіе въ подобномъ реформистскомъ движеніи: отрицаніе несомннно, но во имя чего лучшаго совершается это отрицаніе? Можетъ быть, въ основ преобразованій лежитъ и очень глубокая мысль, но отъ народнаго пониманія она ускользаетъ. Народъ знаетъ только то, что отъ реформъ ему становится не легче, а тяжеле. И вотъ онъ соображаетъ, что если старое для него легче и спокойне, а новое трудне и дороже, то старое значитъ лучше новаго, какъ бы это новое ни старались ему расхваливать.
Такимъ образомъ петровская реформа, какъ правительственно-государственное движеніе, оставшееся въ то время чуждымъ для народнаго пониманія, является переворотомъ одностороннимъ, а не всеобщимъ или народнымъ. Въ этомъ же обстоятельств заключается и другая особенность петровскихъ преобразованій.
Если реформаціонное движеніе идетъ свободнымъ путемъ и заключаетъ въ себ интересы большинства, понятные для него въ настоящемъ или въ отдаленныхъ ихъ послдствіяхъ, то за активнымъ отрицаніемъ прошлаго, въ форм ли революціи или другимъ образомъ, наступаетъ немедленно реакція. Эти два момента непосредственно слдуютъ одинъ за другимъ. Въ петровской реформ мы реакціи не замчаемъ.^ Пожалуй можно говорить, что реакція выразилась во время самыхъ реформъ. Но вдь это была не реакція, а просто глухое, безмолвное, пассивное недовольство. Для большинства была очевидна только вншняя форма преобразованій: ассамблеи на нмецкій ладъ, нмецкіе камзолы, да предпочтеніе, оказываемое нмцамъ передъ русскими. И вотъ люди традиціи подумали, что русскому нтъ житья, и сдлалось имъ очень обиднымъ, что такъ называемая нмецкая партія хочетъ искоренить все русское.
Вообще люди традиціи видли въ петровской реформ, только анти-русское движеніе. Но и петровской партіи нельзя было поступать иначе. Если переломъ совершается органическимъ путемъ, какъ напр. Французская революція или реформація или гуситское движеніе, то для дла всегда имются люди и успхъ его зависитъ отъ количества работниковъ. Для петровской же реформы были изъ русскихъ готовы только отдльныя единицы и для новаго дла брать способныхъ людей приходилось по необходимости извн, выписывая ихъ изъ Англіи, Голландіи, Германіи. Поэтому же и реакція не могла выразиться, въ той сильной и рзкой форм, какую представляютъ европейскія реформаціонныя движенія. Тамъ соціальные вопросы поршались исключительно борьбой поколній, тамъ не бывало зрителей, а вс были дйствующими лицами. У насъ въ петровской реформ напротивъ — дйствующихъ немного, все остальное были зрители.
Вслдствіе своеобразности петровской реформы, русская реакція приняла не общій, всеобъемлющій характеръ, а по преимуществу скромный, учено-литературный.
Первыми боле ясными попытками, критическихъ отношеній новой петровской Россіи является литература екатерининскаго вка.
Сама Екатерина II пыталась писать русскую исторію и она же много способствовала пробужденію русскаго національнаго чувства. Къ этому-то времени и слдуетъ отнести первые зародыши славянофильства.
Славянофильство было собственно реакціей петровской реформы, но реакціей скромной, почтительной, безвредной и для науки совершенно безполезной. Истина найдена не была, и о славянофилахъ, отъ которыхъ къ нашему времени осталось два, три могикана, можно пожалуй и не говорить.
Другое параллельное движеніе было иного плодотворне. Это движеніе выросло непосредственно изъ петровскихъ преобразованій. Оно хотя и не можетъ быть прослжено въ послдовательной связи, но было живуче, ибо почерпало свою силу постоянно изъ того же источника, который далъ силу и петровскимъ преобразованіямъ. Источникомъ этимъ было западно-европейское знаніе.
Люди западно-европейскаго пошиба, критически относившіеся въ внутренней русской жизни и желавшіе ея обновленія, не представляютъ въ своей дятельности ничего цльнаго, непрерывнаго, послдовательнаго. Такъ мы видимъ, что при Екатерин являются писатели, развивавшіеся подъ вліяніемъ новыхъ идей, явившихся во Франціи, и пытавшіеся было пересадить ихъ на русскую почву. Но попытки ихъ, въ начал неветртявшіе противодйствія, по мр революціоннаго движенія Франціи, оказались для. русской почвы неудобными.
Затишье, наступившее въ умственномъ вертоград Россіи, превратилось съ воцареніемъ императора Александра І-го и съ началомъ его реформъ. Но и реформы этого времени, имвшія лишь вншній характеръ, не были въ состояніи возбудить сильнаго умственнаго настроенія и движенія. Наполеоновскія войны и двнадцатый годъ явились тоже важной помхой, ибо отвлекали нашу энергію и дятельность на иное поприще. Патріотическій азартъ противъ поработителя народовъ, надсмявшагося надъ врой ддовъ и отцовъ и превращавшаго храмы Божіи въ конюшни, мшалъ намъ заниматься другими длами. Да и какимъ бы дломъ стали мы заниматься, еслибы не было наполеоновскихъ войнъ? Общественные принципы оставались тми же, основы гражданскаго и экономическаго быта были т же традиціонныя, внутренней жизни не существовало. Повсюду тишь и гладь. Разв кое-гд являлся отдльный безпокойный умъ, хотвшій идти противъ волны. Но такое плаванье оказывалось лично не безопаснымъ, а для общихъ результатовъ — безполезнымъ.
Если литература служитъ мриломъ умственной силы и общественныхъ стремленій даннаго народа въ данный моментъ, то Россію до 1848 года можно сравнить’съ запечатаннымъ полуштофомъ, въ которомъ не отдлялось почти ни одного пузырька. Правда, въ этотъ періодъ дйствовали Карамзинъ, Жуковскій, Пушкинъ, но, въ умственномъ движеніи Россіи они играли такую роль, что еслибы человкъ, развивавшійся на умственной пищ этихъ авторовъ, доживъ до нашихъ дней, пожелалъ бы быть общественнымъ дятелемъ, то ему прежде всего потребовалось бы забыть то, чему его учили. Конечно, русскій языкъ сталъ, неизмримо лучше, богаче оборотами и такъ дале, но русская мысль свтле не сдлалась и юношескій либерализмъ Пушкина прошелъ безслдно, надлавъ ему только личныхъ непріятностей. Подобная оцнка этихъ авторовъ была бы разумется несправедлива, еслибы они жили въ первые годы царствованія Екатерины. Радищевъ съумлъ же идти въ уровень съ Европой, почему же эти люди ограничили всю свою дятельность лишь исправленіемъ языка и высказываніемъ красивыми фразами мыслей не только неподходящихъ, но прямо общественно-вредныхъ? Литература этого времени утратила даже передовую традицію временъ Екатерины. Нигд мы не находимъ ни слда реакціи, ни слда борьбы поколній. Повсюду единомысліе и доброе согласіе. Россія изображаетъ какъ бы одну благодушествующую семью, совершенно довольную своимъ домашнимъ счастіемъ.
Но въ дйствительности, въ благодушествующей семь не было ни счастья, ни внутренняго мира. Слово Блинскаго разразилось какъ громъ изъ тучи, и вс, оторопвъ отъ удара, подняли глаза къ небу. Что это за Блинскій, откуда онъ взялся? Разсказывали, что это неокончившій курса студентъ, значитъ очевидно недоучка. Разсказывали, что у него нтъ порядочнаго платья и даже ни одной цльной пары сапоговъ. Откуда же его сила? Отчего такъ жадно читаются его статьи? Что въ нихъ такого новаго? Пожалуй и ничего новаго, пожалуй и много такого, съ чмъ мы нынче и не согласимся. Но историческій смыслъ Блинскаго въ томъ, что онъ явился знаменіемъ народившагося новаго поколнія, чего до него въ Россіи еще никогда не бывало. Бо всякое предыдущее время Блинскій былъ бы единичнымъ явленіемъ. Теперь же за нимъ стояли люди не только готовые слушать, но и хотвшіе понимать,— стояло поколніе. Блинскій его не создалъ. Одъ явился только какъ проповдникъ собравшимся слушателямъ, поглядывавшимъ другъ на друга съ ожиданіемъ, не выйдетъ ли кто изъ толпы сказать поучительное слово. Почему Блинскій такъ дорогъ Россіи? Только потому, что онъ явился предтечей небывалаго до тхъ поръ въ русской исторической жизни явленія, показавшаго, что мы вступаемъ уже на дорогу самостоятельнаго роста и готовы вести исторію сознательно, коллективно, собственными силами.
Если, благодаря передовому уму и опыту Европы, мы брали отъ нея готовые образцы, и внутреннія преобразованія совершались у насъ безъ революціонныхъ потрясеній, за то, съ другой стороны, наша интеллектуальная зрлость шла порывами и скачками. Втихомолку работалъ русскій умъ и втихомолку почитывалъ русскій человкъ книжки, а нтъ такъ и безъ книжекъ присматривался въ внутренней жизни. Но понять жизнь и обобщить частныя явленія не всякому подъ силу. Даже не подъ силу всякому понять, что хочетъ сказать романистъ. А нердко и самъ романистъ, копирующій врно жизнь, не понимаетъ ея смысла и не знаетъ, что онъ хочетъ сказать. И вотъ, среди затишья является умный человкъ, понимающій то, чего не понимаютъ другіе, и у людей, готовыхъ слушать, открываются умственные очи и восторгъ овладваетъ людьми, которымъ открыли міръ новаго пониманія. Именно этотъ восторгъ и овладлъ поколніемъ Блинскаго. Но восторгъ, былъ непродолжителенъ, и со смертью Блинскаго явилось снова затишье, а учителя на смну ему не явилось. Да пожалуй на время въ учител не было и надобности. Блинскій былъ не по плечу наибольшей масс своихъ учениковъ: нужно было обдумать да переварить, что онъ говорилъ.
И нужно отдать справедливость поколнію Блинскаго, дйствующему теперь. Оно вело себя хорошо въ совершавшихся въ наше время реформахъ, и созрло въ пониманіи ихъ необходимости. Что оно не могло идти дальше того, что усвоило прежде, что оно является въ настоящій моментъ поколніемъ старымъ, что оно вызываетъ на борьбу народившееся новое поколніе, для котораго еще наступитъ своя пора, въ этомъ винить его нельзя — иначе не явился бы и историческій законъ борьбы поколній. Но общественной пользы стараго поколнія отрицать нельзя и былая его прогрессивность не подлежитъ сомннію. Если самолюбію этого поколнія можетъ льстить признаніе его полезныхъ заслугъ, то оно можетъ быть уврено, что ему въ исторіи принадлежитъ почетное мсто, на рубеж новаго періода, въ который вступаетъ Россія.
Безъ видимой борьбы поколній совершились у насъ перемны послдняго времени, безъ видимыхъ потрясеній совершился переломъ въ петровскомъ період. Но видимаго было мало, во-первыхъ, потому, что т же обстоятельства, которыя помогли Петру, оказали снова услугу Россіи, а во-вторыхъ, что вліятельное и работавшее поколніе находилось въ моментъ такой полной силы, противъ которой борьба для стараго поколнія оказалась невозможной.
Въ этомъ смысл, какъ было сказано ране, ваша исторія представляетъ замчательную своеобразность. Т фазисы, которые обнаруживались съ трескомъ и громомъ въ западной Европ, совершались у насъ втихомолку, въ умахъ какъ бы нкоторыхъ, и затмъ когда наступала пора, практическое осуществленіе стремленій совершалось необычно спокойнымъ для Европы образомъ.
Петровскій періодъ кончился, не давъ даже повода подозрвать, что народилось иное небывалое поколніе, которому суждено заключить этотъ періодъ и поправить ошибки, закрпленныя петровской молодой Россіей.
Небывалое умственное пробужденіе, открываетъ теперь для Россіи новую жизнь, а въ будущемъ свободное поле для широкой дятельности нарождающихся поколній.
Въ настоящемъ момент, особенно если взять послдніе два года, мало жизни. Многіе говорятъ объ ошибкахъ молодежи, о ея зловредномъ энтузіазм, о существующей будто бы реакціи, о вырожденіи литературныхъ талантовъ, о затишьи, въ общественной жизни, и все это, конечно, боле или мене справедливо. Но разв можетъ быть иначе, когда, со времени Блинскаго, Россія иметъ основаніе сказать, что и ея исторія творится поколніями.
Въ неврномъ пониманіи характера дятельности и исторической роли современно-дйствующаго поколнія заключается причина всхъ недоразумній и противурчій, представляемыхъ теперешней нашей литературой.
Поколніе Блинскаго, создавшее дятелей для совершившихся преобразованій, ведетъ свое умственное рожденіе отъ московскаго кружка, выставившаго, кром Блинскаго, и другихъ даровитыхъ общественныхъ работниковъ.
Передовая прогрессивная роль этого поколнія заключалась главнйшее и почти исключительно, въ его протест противъ крпостничества. Тогда это было очень новое слово, а вполн невинное для насъ обличеніе, высказанное г. Тургеневымъ въ разсказахъ охотника, казалось опаснымъ вольнодумствомъ, способнымъ поколебать все общественное зданіе. О злоупотребленіи помщичьей власти, о скотоподобномъ положеніи крестьянъ, о взяткахъ и неправд чиновниковъ говорилось шепотомъ. А тотъ, кто ршался высказываться вслухъ, даже въ простой, пріятельской бесд, считался вольнодумнымъ смльчакомъ, радикаломъ и человкомъ опаснымъ, который могъ вовлечь въ бду и котораго поэтому сторонились.
Поколніе, сложившееся подъ вліяніемъ такихъ обстоятельствъ, конечно не могло воспитать въ себ большой смлости и нравственной силы, а обративъ все свое вниманіе на крестьянскій вопросъ, оно, по закону послдовательности, не могло отдаться разршенію вторыхъ вопросовъ, не исчерпавъ перваго.
Г. Тургеневъ, бытописатель людей того времени, оставилъ намъ вполн полную ихъ характеристику. Поколніе это Изнывало въ потребности дятельности. Давайте намъ дла, дла, дла, гововорятъ вс герои г. Тургенева. А дла нтъ. Только мысль зретъ, да наболваетъ сердце отъ праздности и сознанія своего безсилія оказать активную, дйствительную помощь людямъ.
Да и что можно было, длать, когда не было мста для дла, когда дйствующее старое поколніе держало въ ненарушимой чистот традиціонный порядокъ, и на Блинскаго и все его поколніе смотрло какъ на легкомысленную, недозрлую молодежь, витающую въ мір фантазій и утопическихъ бредней. Матеріальная сила была не на сторон молодыхъ.
И дйствительно поколніе Блинскаго жило въ области мечтаній, какъ живетъ и всякое формирующееся молодое поколніе, мечты котораго только тогда превращаются въ дйствительность, когда у поколнія развяжутся руки и старое сойдетъ съ дороги.
Урокъ, повидимому, поучительный. Но, увы,— съ бурбонами случалось больше бдствій, чмъ съ Тургеневымъ и современнымъ ему поколніемъ, а бурбоны все-таки ничему не научились. Фактъ правда неутшительный, но глубокаго руководящаго смысла, когда приходится заглядывать въ исторію впередъ и оцнятъ прогрессивность старыхъ поколній.,.
Но вотъ поколніе Блинскаго достигаетъ не только полной зрлости, но и возможности дйствовать. Оно безъ задней мысли и искренно отдается осуществленію того, что еще такъ недавно казалось ему несбыточной, увлекательной мечтой. Разговоры перешли въ дло. Рудинъ, еслибъ былъ живъ, примирился бы съ жизнью и съ собой, и пересталъ бы заниматься ухаживаньемъ за двушками и ихъ развиваніемъ. Много извелось Рудиныхъ, не дождавшись этого времени, о которомъ они мечтали всю жизнь.
И вотъ тутъ-то наступаетъ моментъ, когда перепутались вс понятія и вс сбились съ толку.
Отъ слишкомъ продолжительной сдержанности, поколніе, вступившее на арену жизни, отдалось неудержимому восторгу и неприличному для зрлыхъ людей энтузіазму. Старики и люди зрлые не узнали людей своего лагеря и, вообразивъ себя моложе и сильне, чмъ они есть, смшались съ молодыми. Вотъ гд ключъ къ пониманію нашего времени.
Поколніе Блинскаго созрло вполн только въ мысли необходимости уничтоженія крпостнаго права и въ сознаніи необходимости тхъ его ближайшихъ послдствій, которыми клалось отдаленное начало будущему полному самоуправленію. Для людей нашего времени подобныя стремленія кажутся слишкомъ умренными, но для поколнія Блинскаго это было не такъ, и ужь, конечно, не одно изъ предыдущихъ поколній не додумывалось до такихъ плодотворныхъ стремленій. Впрочемъ, какъ бы ни былъ великъ или широкъ размахъ этихъ стремленій, дло въ томъ, что дальше поколніе Блинскаго, въ его среднемъ уровн, идти было не въ состояніи. Вопросы семейной жизни, вопросъ объ отношеніи родителей въ дтямъ, мужчины въ женщин, вопросъ о религіозномъ, нравственномъ и физическомъ воспитаніи дтей, вообще вопросы о соціальной и личной свобод человка, которыхъ литература того времени касалась тоже, были въ сущности вторыми вопросами, разршеніе которыхъ было возможно лишь теоретически. Что же касается дйствительнаго, практическаго ихъ разршенія, то поколніе къ этому не подготовилось. Еще меньше было готово это поколніе въ разршенію вопросовъ соціально-экономическихъ. Для него даже и крпостное право было вопросомъ не экономическимъ, а нравственно-юридическимъ вопросомъ великодушія и сердечнаго порыва, а не строго-логической мысли.
Такимъ образомъ поколніе это, развившееся только до полдороги, не могло въ практик идти дальше того, до чего оно доросло. И вслдствіе того неизбжно должно было послдовать столкновеніе со всмъ тмъ, что хотло идти дальше.
Этой дальше-идущей силой явилось молодое поколніе, если еще и не вполн сформировавшееся, то уже выставившее своихъ вождей. Молодому поколнію, даже только потому, что оно молодое, было много легче идти дальше. Зрть на крестьянскомъ вопрос ему уже не приходилось, ибо онъ былъ уже разработанъ поколніемъ предыдущимъ. Поэтому понятно, что молодому поколнію приходилось идти отъ крестьянскаго вопроса, и оно направило свои силы и свою мысль на уясненіе и разработку вопросовъ соціально-экономическихъ. Не то, чтобы молодое поколніе вовсе не интересовалось крестьянскимъ вопросомъ, экономическая сторона его понималась молодыми даже врне, чмъ старыми, но для молодого поколнія крестьянскій вопросъ не былъ дломъ его собственной жизни, для него было гораздо важне его собственное соціальное положеніе. И вотъ почему молодежь накинулась съ энтузіазмомъ на вопросы соціально-экономическіе. Постановка этихъ вопросовъ показалась для предыдущаго поколнія черезъ. чуръ крутой, черезъ чуръ крайней и послдовательной. Этого предыдущее поколніе допустить не могло, ибо собственное свое мышленіе не доводило никогда до такого отдаленнаго предла и послдовало столкновеніе.
Столкновеніе никогда бы не послдовало, если бы молодое поколніе, народившееся посл 1848 года, не ошиблось въ своемъ призваніи. Оно думало, что ему уже открыта дорога для дятельности въ то время, какъ дорога эта лежала впереди и была занята поколніемъ предыдущимъ.
Съ своей стороны, ошиблось и поколніе старое, призвавъ себ на помощь поколніе молодое, съ которымъ оно раздлило энтузіазмъ. Обимъ имъ приходилось развиваться молча, воздерживаясь словомъ и дломъ. Поэтому былъ понятенъ и энтузіазмъ. Но энтузіазмъ-то именно и спуталъ понятія. Старое поколніе, въ пылу увлеченія, вообразило, что оно составляетъ одно съ молодымъ, и потому ошиблось въ истинныхъ качествахъ и въ размр прогрессивности стремленій своего помощника. Дятели того и другого поколнія смшались безразлично, какъ иногда смшиваются въ одну партію кружки всхъ цвтовъ.
И дйствительно, въ общихъ основаніяхъ крестьянскаго вопроса не могло быть противорчій. Но когда разъ возбужденное умственное движеніе повело дальше, то оказалось, что на поле выступили не одна, а дв партіи. Для одной дло жизни заключалось лишь въ крестьянскомъ и въ ближайшихъ соприкосновенныхъ съ нимъ вопросахъ. Для другой. казалось необходимымъ идти много дальше и она вооружилась противъ того, что старое поколніе считало еще неприкосновеннымъ и для себя дорогимъ.
Выходъ изъ такого столкновенія могъ быть только одинъ. Когда запальчивость и отрицаніе молодого поколнія перешли предлъ терпнія поколнія стараго, оно наложило на молодое поколніе свою руку и сказало довольно. Никакого поворота назадъ старое поколніе тутъ не сдлало, и напрасно обвиняютъ его въ реакціи, что и исторически невозможно.
Человчество думаетъ поколніями и категоріи мышленія въ одномъ человк, слдующія непосредственно одна за другой, въ жизни человчества смняются поколніями. Каждое поколніе думаетъ свою думу, каждое поколніе, сдлавшись дятельнымъ, является уже съ готовой программой, которую оно измнить уже не можетъ. Пора тезъ и антитезъ поколніемъ пережита. Оно твердо знаетъ, чего оно хочетъ и что оно можетъ. Если поколніе ошибается, его ошибку увидитъ не оно само, а поколніе слдующее. Вотъ почему историческіе періоды и длятся на моменты, а моментъ есть дло отдльнаго поколнія.
Поэтому и въ нашемъ старомъ поколніи неврно видть реакціонное отступленіе. Въ этомъ случа виновато скоре поколніе молодое, неумвшее понять психологическаго значенія энтузіазма поколнія предыдущаго. Дйствующее поколніе никогда не измняло своему міровоззрнію и никогда не давало повода думать, что оно пойдетъ дальше тхъ предловъ, до которыхъ развилось.
Лучшимъ доказательствомъ этого служатъ наиболе талантливые литературные представители стараго поколнія. Тургеневъ былъ всегда вренъ своему времени и своей традиціи и понималъ онъ героевъ лишь своей эпохи. Какъ только ему приходилось описывать новыхъ людей, обнаруживалось немедленно, что онъ ихъ совсмъ не знаетъ и ршительно не понимаетъ вопросовъ, ихъ волнующихъ. Не таланта не доставало въ настоящемъ случа, а не доставало исключительно широты умственнаго полета. Предъ писателемъ стояла стна, дальше которой онъ не могъ идти и за которой ему рисовались лишь туманныя картины.
Съ такими людьми прогрессивное шествіе въ предлы соціально-экономическихъ вопросовъ было, конечно, невозможно. И воспитаніемъ, и практикою жизни, и вопросами, которыми старое поколніе волновалось въ свое время, оно не было подготовлено идти рядомъ съ молодымъ. А если не приходилось идти вмст, то ясно, что оставалось только разойтись. И вотъ былые друзья стали врагами и посыпались обоюдныя обвиненія.
Если произошелъ разрывъ между поколніемъ старымъ и новымъ — это исторически понятно. Такъ оно и должно быть, ибо у каждаго своя дорога въ жизни. Разрывъ случился потому, что обимъ поколніямъ хотлось дйствовать, а какъ подобная совмстность при противоположности сужденія невозможна, то сильнйшее и должно было вытснить боле слабое.
Но иное дло разноголосица въ собственномъ лагер, какая обнаружилась между молодыми и сверстниками, по времени развитія. Русская литература выдлила цлый рядъ такихъ отщепенцевъ, потому что и въ другихъ мстахъ вытолкнула жизнь подобныхъ же людей. Литературные, представители этихъ общественныхъ выкидышей больше ничего какъ печальное знаменіе общественной анормальности. Тупое и слабое, неспособное мыслить и понимать, конечно, должно было испугаться угрожательнаго жеста стараго поколнія. Какъ иногда либеральничествующій вольнодумецъ приглашаетъ передъ смертью священника, такъ и тутъ соціальные либералы обратились если и не въ покаянію, то въ заискиванію, думая искупить свою прошлую вину двоедушіемъ. Русское общество отличалось всегда снисходительностью и въ обыкновенной, особенно провинціальной жизни, либеральное прошлое исправившимся отщепенцамъ было прощено. Но литературное общественное мнніе оказалось строже и не простило оно своимъ отщепенцамъ ихъ умственнаго безсилія и слабости характера. Передовые литературные органы отвернулись отъ гг. Авенаріусовъ, Стебницкихъ и нашли они себ должное возмездіе въ тхъ разверстыхъ объятіяхъ, которыя предложили имъ солидные представители умственной заскорузлости — ‘Всемірный Трудъ’, ‘Литературная Библіотека’, ‘Заря’.
Въ сущности, гг. Авенаріусы, Стебницкіе и все близорукое и робкое легкомысліе, стоящее за ними по своему безсильному благодушеству, составляетъ такую качественную микроскопичность, что оказывается совершенно безполезнымъ поколнію старому, на которое оно устремило свои умиленные очи, и безвреднымъ поколнію молодому, отъ котораго оно сдлало видъ, что отвернулось. Вс эти господа похожи на т мелкіе аэролиты, которымъ нтъ мста наверху и которыхъ никто не замчаетъ, когда они сваливаются внизъ.
Но гораздо печальне, когда люди, повидимому, способные, хорошіе и твердые, не понимаютъ своего времени и своего историческаго призванія.
Молодое поколніе, формирующееся для будущей дятельности, не создается однимъ почеркомъ пера и не сходитъ уже готовымъ съ гимназической скамейки. У него есть свои фазисы развитія и категоріи мышленія. Разсудительность велитъ понимать, что каждому человку слдуетъ выработать собственными силами свое собственное міровоззрніе. Назовемъ ли мы первыя пробныя идеи и стремленія молодежи увлеченіемъ, энтузіазмомъ, ошибкой или — какъ тамъ хотите — дло совсмъ не въ этомъ. Дло въ томъ, что какъ бы мы съ вами не были богаты опытомъ и житейской мудростью, намъ не переучить молодого и не встать ему на полдорог. Мы можемъ вмшиваться съ своимъ авторитетомъ, пока мы живы. Но молодое насъ переживетъ и пойдетъ своей дорогой и будетъ думать своимъ умомъ. Имемъ ли мы право навязывать свой опытъ, сложившійся при извстныхъ историческихъ обстоятельствахъ, своимъ дтямъ, которые будутъ жить при другихъ историческихъ обстоятельствахъ, намъ неизвстныхъ? Умно ли, если я, помщикъ, воспитавшійся на дворн, буду внушать барскія понятія своему сыну, у котораго, можетъ быть, не будетъ даже и кухарки^ А то же самое и въ другихъ вопросахъ жизни, которыхъ я не знаю и не могу предвидть. Эти вопросы поршимъ не мы съ вами, а сами наши дти, которые будутъ умне насъ. Поэтому не отнимайте отъ молодежи ея. права на здравый смыслъ. Если мы съ вами были въ состояніи дойти своимъ умомъ до извстныхъ принциповъ и составить программу для своего общественнаго и частнаго поведенія, точно также и не глупе насъ поступятъ и наши дти. Если первая ихъ мысль будетъ ошибочна,— неважно, потому что они ее поправятъ. Если явится и вторая ошибка,— неважно и это. Къ тридцати годамъ молодое поколніе выровняется умственно и сложитъ себ опредленное міровоззрніе, которое и послужитъ ему руководителемъ на его общественномъ поприщ. Не мене 15—20 лтъ молодое поколніе должно думать свою думу, слагать, проврять и вырабатывать свое сужденіе, чтобы приготовиться для практической общественной дятельности.
И что же мы видимъ? Видимъ мы то, что не только старое поколніе и полкъ Авенаріусовъ не понимаетъ этого психологическаго закона, одинаково примняющагося какъ къ жизни отдльныхъ людей, такъ и цлыхъ поколній, но не поняли этого закона даже и свжіе молодые люди. Когда старое поколніе дало свой отпоръ, молодое пришло не то чтобы въ уныніе, а хуже — оно уподобилось человку, проспавшему ночь въ угарной комнат. Оно даже забыло свои молодыя лта и почувствовало магнитное стремленіе къ примиряющей середин. Но вдь эта середина лежитъ не между молодымъ и старымъ, а въ примиреніи категорій собственнаго мышленія. Поколніе Блинскаго думало свою думу хорошо и твердо, безъ уступокъ старому выработало то, что наконецъ и удалось ему провести въ жизнь. И у молодого поколнія, теперь формирующагося, есть свои вопросы и были они поставлены въ литератур прямо и ясно. Покажите, гд они разработываются въ современной литератур. Покажите, какъ молодое поколніе готовится къ своей будущей дятельности и какія надежды на него можно возлагать.
Молодое поколніе, получивъ отпоръ и потерявъ своихъ вожаковъ, дйствительно почувствовало себя угорвшимъ. Проникнувшись скромностью, оно взглянуло недоврчиво на себя и начало вновь присматриваться къ окружающей жизни и вникать въ собственные физіологическіе и психологическіе процессы. Работа не блестящая, но похвальная, если молодое поколніе желаетъ заслужить похвалу за свою основательность и устранить былой упрекъ въ легкомысліи. Это-то вглядываніе въ самого себя и въ окружающую жизнь продолжается и до сихъ поръ. Обратите вниманіе на современную литературу и критику. Вся она направлена не на широкое изображеніе блестящихъ, увлекающихъ, освжающихъ мысль идеаловъ, а на литературно-историческое констатированіе современныхъ литературныхъ явленій. Дагеротипы она выдаетъ за картины и тратитъ свои силы на отыскиваніе красотъ въ мелочахъ, которыхъ въ другое время никто бы никогда не замтилъ. Мы похожи на людей, внезапно перевезенныхъ на новую квартиру, осматриваемся, приглядываемся, улаживаемся. Вс мы поглощены десятисаженнымъ пространствомъ, насъ непосредственно окружающимъ, и не видимъ ничего дальше и даже не подозрваемъ, что будетъ завтрашній день.
Если необходимо найти оправданіе этому печальному явленію, найти его, конечно, не будетъ особеннаго труда. Періодъ 57—62 г. былъ періодомъ теоретическихъ уясненій, періодомъ новыхъ во особъ. Тогда вс нуждались въ общей теоретической постановк вопросовъ, вс просили, чтобы съ глазъ ихъ сняли катарактъ. Съ изумленіемъ смотрли внезапно прозрвшіе люди на величественную картину разрушенія старыхъ заблужденій. Картина была красивая, оживленіе общее. Но что случается на войн, когда взята крпость? Осаждающіе ложатся отдыхать и размышляютъ о томъ, что они сдлали, затмъ они или другіе принимаются за уборку обломковъ. Подобное этому случилось и съ нами. Я говорю подобное, ибо въ сущности крпость осталась дла. Тмъ не мене мы все-таки принялись за размышленія, и нужно согласиться, что наше теперешнее положеніе напоминаетъ положеніе поколнія Блинскаго, хотя, конечно, мы зрле мыслью и богаче опытомъ.
Но нашъ опытъ — опытъ отрицательный. Мы знаемъ, чего длать не нужно, но не уяснили себ, что длать слдуетъ. Попавъ въ моментъ непроизвольнаго раздумья, мы до сихъ поръ не можемъ придти въ себя и смотримъ съ упованіемъ въ пространство, ожидая, что оттуда свалится путеводная звзда. Сбились съ толку не только рядовые люди, но и литературные представители, вставшіе въ моментъ отрицанія своего прошлаго. Посмотрите на, ту же современную критику, посмотрите на современную беллетристику. Насъ подчуютъ вопросами сороковыхъ годовъ, а ‘Встникъ Европы’, считающій себя современнымъ и прогрессивнымъ, печатаетъ у себя проектъ г. Колюпанова о новомъ укрпленіи крестьянъ. Критика, хотя и осторожне, но если и не полное отрицаніе ея, то неодобреніе первыхъ моментовъ развитія теперешняго молодого поколнія совершенно очевидно. Молодое поколніе отрицается такимъ образомъ отъ самого себя.
Но вдь сильне своихъ собственныхъ способностей не будешь. Если поколніе вошло въ моментъ подобнаго умственнаго положенія и если подобнымъ развитіемъ оно сложится въ прогрессивную задержку, то придется только пожалть о томъ, что Россіи Господь Богъ не далъ силы идти скоро.
Но если это и не такъ, если общество ищетъ себ путеводную звзду и идеалъ, который ему нуженъ, какъ примръ для своего частнаго и общественнаго поведенія, то даже и при невысокомъ уровн поколнія, ему необходимо оказать подобную поддержку. Для литературы въ этомъ случа является почетная, роль и невозможно согласиться съ мнніемъ тхъ, которые въ отсутствіи вожаковъ обвиняютъ общество, Конечно не литература создаетъ жизнь, а жизнь литературу. Но изъ этого вовсе не слдуетъ, чтобы у литературы не было никакой силы и чтобы она не имла никакого воспитательнаго значенія. Правда, Тургеневъ и Гоголь, несмотря на свои таланты, никогда не были въ состояніи явиться пророками. Они врно рисовали только то, что видли и были не въ состояніи создать идеаловъ. Съ одной стороны они правы, ибо дйствовали въ тотъ періодъ, когда была возможна лишь головная и внутренняя жизнь, когда героями могли являться лишь Печорины и Онгины, а люди другого характера складывались въ Чацкихъ.
Время это кончилось безвозвратно. Новая Россія вступила на новый путь, на путь, въ которомъ явился просторъ для невозможной въ былое время дятельности отдльныхъ людей. Конечно крестьянская реформа, гласный судъ и земскія учрежденія явились еще такъ недавно, что для героевъ и типовъ не выяснились вполн условія дятельности. Во-первыхъ, крестьянскую реформу нельзя до 1870 года считать вполн законченною, а во-вторыхъ, разв въ 3—4 года возможно ожидать какихъ либо законченныхъ результатовъ отъ новыхъ общественныхъ комбинацій, когда новый укладъ, обнимаетъ жизнь 70 милліоновъ. Герои и типы не грибы, выростающіе мгновенно посл перваго дождя.
Но если это и такъ, если современное положеніе русскаго общества не даетъ практическихъ героевъ и типовъ, то теоретически прозрвать ихъ нтъ особаго труда. Во времена Гоголя и Тургенева это было иначе. Тамъ ршительно не было никакой возможности проявиться человческой активности въ широкой общечеловческой форм. И потому слабые люди являлись безплодными вздыхателями о своей напрасно потраченной жизни и превращались или въ Рудиныхъ, или въ Маниловыхъ, а активные длались Собакевичами и Чичиковыми. При такихъ обстоятельствахъ, положеніе романиста понятно. А какъ. романистами не бываютъ сильные мыслители и пророки, то очень просто, что ни Тургеневъ, ни Гоголь, ни вс ихъ послдователи не могли изъ матеріаловъ современной имъ жизни создать титана активности. Ложь была бы очевидна, а идеальный герой явился бы. кандидатомъ въ сумасшедшій домъ. Но несмотря на неисходность подобнаго положенія былъ же возможенъ критикъ подобный Блинскому, и было возможно глубокое и пророческое отношеніе къ современности, которое проявилось во всей дятельности Блинскаго. Слдовательно ясно, насколько легче подобное положеніе и подобная роль въ наше время, когда людямъ открыто поприще не для глухой затаенной борьбы, а для активности, во время Блинскаго невозможной. изъ этого слдуетъ выводъ, совершенно несогласный съ мнніемъ нкоторыхъ критиковъ нашего времени. Они обвиняютъ общество за его безучастность и апатію. Но общество всегда было обществомъ. Оно всегда боле или мене неподвижный куль, который нужно съумть сдвинуть съ мста, объяснить его положеніе, которому нужно указать средства и способы для улучшенія его быта. Литература есть интеллектуальное общественное представительство, слдовательно ясно, что ея роль поучающая. А если Литература будетъ смотрть только себ подъ ноги, если она будетъ заниматься лишь дагеротипными изображеніями, то она явится не силой прогрессивно-активной, а силой или консервативной или прогрессивно-пассивной. Такое положеніе бываетъ дйствительно неизбжно въ извстные историческіе моменты и было неизбжно у насъ во времена Блинскаго. но какъ бы современная литература не считала своего положенія неловкимъ, она все-таки иметъ право быть лучшей, чмъ она есть, и изъ констатирующей превратится въ сознательно-прогрессивную, освжающую мысль, возбуждающую стремленія къ отдаленнымъ идеаламъ.
Нашъ вопросъ въ томъ, что даже немедленно посл уничтоженія крпостнаго права писатели, боле дальнозоркіе, понимали, что изъ существующихъ въ обществ элементовъ и пробудившихся стремленій можно уже создать идеальный типъ, какъ руководящее начало для людей ищущихъ образцовъ.
Именно теперь, боле чмъ когда-либо, нуженъ освжающій и ободряющій идеалъ, ибо молодое поколніе похоже нсколько въ настоящій моментъ на кучку цыплятъ потерявшихъ высидвшую ихъ курицу. Одна часть поколнія никакъ еще не можетъ придумать куда бы ей пріурочиться, другая ударилась въ оптимизмъ. Есть, правда, и третья, вообразившая себя элементомъ благоразумія. О послднихъ, конечно, заботиться нечего — они не пропадутъ.
Идеальный типъ можетъ имть два значенія. Какъ образное представленіе человка молодого поколнія, второго момента его развитія, или какъ идеальное изображеніе формирующагося общественнаго дятеля, готовящагося на смну дйствующему поколнію.
Такое изображеніе особенно важно потому, что періодъ 1857—62 г. былъ первымъ моментомъ въ развитіи современнаго молодого поколнія, за которымъ наступило скромное раздумье, сопровождающееся частью сомнніемъ въ практической осуществимости того, чмъ тогда восторгались, частью же умственной нершительностью, ослабившей энергію и послдовательность мысли. Конечно это положеніе временное, но его нужно разъяснить и покончить, ибо положеніе это нормальное и обществу, вступившему разъ на путь прогрессивнаго мышленія, нельзя отказаться отъ потребности думать и глядть впередъ.
Если въ первомъ момент характеръ дятельности и стремленій опредлялся еще крпостнымъ вопросомъ, то во второмъ это становится уже невозможнымъ. Крпостная традиція уже такъ порвалась, что въ воспитаніи людей второго момента, она не играетъ ровно никакой роли. Поэтому же въ новомъ геро будетъ невозможной та платоническая, нсколько подогртая и съ барскимъ оттнкомъ любовь въ народу, какой отличались передовые люди молодого поколнія въ его первомъ момент развитія. Новый герой прежде всего человкъ съ свободными гражданскими стремленіями, нежелающій чтобъ его достоинство оскорблялось снисхожденіемъ, а потому и самъ неоскорбляющій никого подобной же формой отношеній. Но еще мало, если герой будетъ отличаться честнымъ личнымъ характеромъ. Нужно, чтобы онъ что нибудь длалъ и боролся съ какимъ нибудь врагомъ, ибо жизнь безъ борьбы немыслима. И вотъ тутъ-то требуется отъ автора вся житейская и соціальная проницательность. Дагеротипными изображеніями жизни нашего времени, и особенно изъ крестьянскаго быта, доводилось до свденія читающей публики милліонный разъ, что и мужикъ то же любитъ, и чувствуетъ, что и у него есть свои страданія и радости, свои надежды и разочарованія, что и у него блая кость и красная кровь. Все это старые, давно знакомые Антипы-горемыки, но только въ новомъ, боле исправленномъ изданіи. Право смшно, когда въ 1860 году усиливаются доказывать,, что и у мужика душа человческая. Если еще могутъ быть люди, которымъ это доказывать необходимо, то благоразумне всего превратить съ ними всякій разговоръ, ибо они этого не стоятъ. Новому же поколнію доказывать это не нужно. Ошибка современнаго писателя именно въ томъ, что онъ не уяснилъ себ вполн, для кого онъ именно пишетъ. Всеобъемлющее писаніе для всякаго вкуса и всякаго разума невозможно. Молодой писатель изъ молодого поколнія долженъ помнить, что у него читатели молодые. Онъ долженъ отмежевать себ извстный кругъ или сдой, въ которомъ вращается молодая жизнь и для нея только и работать. Непослдовательность можетъ быть одинъ изъ величайшихъ недостатковъ молодого поколнія, обнаружившаяся особенно замтно въ теперешнемъ его второмъ момент развитія. Молодымъ нечего бояться разрывать съ людьми, міровоззрніе которыхъ для нихъ не годится и съ которыми никогда имъ не придется встать на одну дорогу общественнаго труда. Зачмъ это колебаніе между старымъ и новымъ и заискивающія улыбки, особенно замтныя въ провинціальномъ обществ. Съ одной стороны, это порча личнаго характера, съ другой — незамтная въ ея постепенности, но тмъ не мене весьма существенная порча молодого міровоззрнія, уклоняющагося назадъ. Этимъ способомъ впередъ не уйдешь. Этимъ способомъ молодому поколнію не выработать себ дружныхъ усилій и чистаго взгляда, не выработать себ коллективности и солидарности, которыя только одни даютъ энергію и силу общественной жизни.
Новый герой уже никакъ не можетъ быть снабженъ лисьимъ хвостомъ, который прицпили себ теперь многіе изъ молодыхъ. Съ лисьимъ хвостомъ надлежащаго дла не сдлаешь и поучительной силы характера не проявишь. Но какое же дло дать новому идеальному герою? Здсь, какъ я уже сказалъ, требуется на помощь вся соціальная проницательность писателя, ибо нужно изучить въ подробности вс послдствія, уже начавшіяся обнаруживаться въ русскомъ обществ посл реформъ. Осталось много и стараго, явилось много и новаго. Одно можетъ быть временнымъ, другому предстоитъ будущее. Что должно вымереть и что останется? А то, что останется, куда и какъ разовьется? Реформаціонныя перемны въ жизни народовъ никогда не бывали вполн радикальными. Ужь на что былъ великъ погромъ первой французской революціи, а вс волненія Франціи ныншняго столтія только слдствія того, что многіе вопросы или совсмъ были не затронуты или недостаточно разршены. У каждаго времени есть свой главный врагъ, съ которымъ оно борется. На второстепенныхъ оно не обращаетъ вниманія. Такъ и наше дйствующее поколніе разршало свою лишь задачу, но не могло разршить того, что придется разршить молодому поколнію, когда оно сдлается тоже дйствующимъ.