ВОПРОСЫ ЦЕРКВИ В Г. ДУМЕ
ВОПРОСЫ ЦЕРКВИ В Г. ДУМЕ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Вопросы церкви в Г. Думе, Розанов Василий Васильевич, Год: 1908
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. В нашей смуте (Статьи 1908 г. Письма к Э. Ф. Голлербаху)
М.: Республика, 2004.
Всего одним голосом в думской комиссии по церковным делам дан перевес взгляду, что пропаганда религиозных мыслей, религиозных течений, религиозных общин допустима не только среди инославных, о чем тоже был вопрос, но и среди православных, но затем комиссия в следующем своем заседании перерешила вопрос и высказалась против допущения иноверческой пропаганды среди православного населения. Иными словами, комиссия стала на точку зрения, которую так пламенно оспаривал еще А. С. Хомяков в половине минувшего века и не менее пламенно оспаривал и оплакивал ее в конце того же века Вл. С. Соловьев. Оба эти мыслителя, как равно огромное число других русских религиозных мыслителей меньшей величины и значительности, указывали на то, что для русского духовенства нет повода проснуться, нет побуждения начать работать, и для самой богословской науки в России нет никакой нужды сложиться в наукообразную, законченную и защищенную систему, если церковь, ее истина и ее целость оберегаются не сердцем и мыслью духовенства, а министерством внутренних дел, начиная от генерал-губернаторов, озабоченных блюдением в своих генерал-губернаторствах ‘чистой веры и доброй нравственности’, и кончая сельскими стражниками и урядниками, озабоченными приблизительно тем же. Конечно, все это соблюдалось нередко в очень аляповатых формах, когда урядник принимал за ‘нарушение общественной тишины и спокойствия’ и ‘за пропаганду вредных учений’ такие случаи, когда крестьяне собирались в избе и слушали чтение Евангелия, собирались иногда оттого, что от своего батюшки, занятого хозяйством, требами и иногда худшими слабостями, они долгие годы не слышали ни вразумительного, ни вообще какого-нибудь слова об И. Христе и об Евангелии. При таких заботах полиции духовенству оставалось только дремать, при этой богословской старательности земских начальников и урядников отцам иереям и диаконам осталось только, собираясь поочередно у которого-нибудь из ‘своих’, перебрасываться по вечерам в картишки, возложив ‘вся прочая’ на волю Божию и ревность к церкви г. губернатора. Известно, что сельское духовенство гораздо усерднее выписывает и читает ‘Ниву’ и даже юмористические журналы, чем свои богословские журналы, и что рассказы Лейкина и романы Всеволода Соловьева гораздо более читаются в его среде, нежели труды Иннокентия, Филарета или ‘Богословская Энциклопедия’ в редакции Лопухина-Глубоковского. О трудах более давних, как митрополита Евгения, митрополита Платона или еще Стефана Яворского и Феофана Прокоповича и упоминать нечего. Сельское и уездное духовенство, отчасти губернское и, может быть, столичное, не имеет никакого понятия и даже никакого интереса к русской истории и к истории родной русской церкви. В этом отношении даже у светских людей оказывается больше заинтересованности, осведомленности и, наконец, горячности, чем у духовенства. И это оттого, что светские люди, сталкиваясь в обществе с представителями разных религиозных течений и читая заграничную печать, живут, так сказать, постоянно в мире богословских столкновений, споров, полемики. Живут в этом мире и, естественно, возбуждаются им к творчеству. Служилое же духовенство наше, столь рачительно оберегаемое, мало-помалу превратилось в неслужилое, — как и армия из ‘боевой’ превращается в ‘парадную’, если война не только не предвидится, но и отодвинута бесконечно далеко, когда войны заведомо ‘не будет’ и она ‘невозможна’, ну хотя бы от побежденности всех сущих и возможных врагов. Но внутри России, где только простирается власть и дозор министерства внутренних дел, ‘враги православия’ однажды и навсегда и притом все были безусловно побеждены: естественно, что церковь наша, конкретно представляемая черным и белым духовенством, превратилась сама собою и незаметно только в ‘парадную церковь’, составляющую, так сказать, только парадное украшение великой Русской Державы, великой русской мощи. В этом ее сущность за последние два века, в этом весь ее аттестат и послужной список, с самыми малыми добавлениями. И дивные слова, что ‘глава ее есть Христос’, звучат в воздухе, но уже вызывают у слушающих только улыбку.
Духовенство, если бы оно сознавало это положение, если бы в нем бился пульс святости, должно бы первое восстать против этого печального и постыдного отношения к себе как к какому-то больному или слабоумному сословию, которое не в силах ничего само защитить, само побороть, само отстоять. Ему давно бы пора не только заговорить, но и закричать, что оно не умирающий старец, оберегаемый Сипягиным — Плеве — Победоносцевым, а полный зрелости муж, во всеоружии знания четырех академий, во всеоружии пыла и убежденности 70 000 священников и 200 епископов… Что истины Христовы и евангельские так лучезарны сами по себе, православное учение до такой степени само в себе убедительно, что отстоять такие твердыни, такие непобедимые крепости даже может и слабый, и тем более это может цветущее силами, разумом и просвещением духовенство русское.
Но не слышно этого… Наша восточная леность, наша азиатская косность победила все и, кажется, сыграла роль тех ‘врат адовых’, о которых Христос изрек, что они ‘не победят Его церкви’. А вот они взяли да и подкрались сзади, подкрались не с молниями и грозами, как ожидалось, а в тихом сне, в простой человеческой сонливости, и вошли внутрь ограды церковной, и, начав брызгать всюду мертвою водою, ‘победили церковь Христову’.
— Возложим печаль свою на Господа и на Конст. Петр. Победоносцева…
Ну и понятно, что тут осталось от церкви, от Евангелия, от христианства. И ‘толкать’ нечего: все само валится.
Это ‘само валится’ выразилось в множестве русских сект, которые растут, как грибы в дождливую пору. Урядники разгоняют сектантов, а они все роятся, все множатся и, кажется, на месте каждого административно высланного родится по крайней мере десять новых таких же. Где причина? Не в грибе причина, а в дожде причина. Уже тот факт, что не священник борется с сектантом, а полиция, и не слово Божие побеждает его, а веревка, поселяет в непосредственной, доброй и наивной массе народа убеждение, что это ‘что— то не так’, что ‘дело так не делается’ и истина так не защищается. К сектанту, гонимому за свою веру и страдающему, прислушиваются, а к батюшкиному слову, хотя он и проповедует ‘лучезарную истину’, но все знают, что по вечерам он перекидывается в картишки, становятся равнодушны. Вот где сила пропаганды и того, что секты и сектанты растут как грибы. Они выросли не теперь, едва ли они будут расти быстро и в будущем (скорее — наоборот): они выросли давно уже, выросли в чрезвычайном обилии и с необычайной быстротою в эпоху, когда о ‘свободе пропаганды’ никто не смел и заикаться, когда закона о свободном переходе из православия в иноверие никто не ожидал иначе как в очень отдаленном будущем. В конце концов и практически следует сказать, что ‘пропаганда среди православных’ не только всегда была и сейчас есть факт, но она непременно и всеконечно всегда и будет, пока на земле существует хотя одна вера, одна церковь, одна секта не православная. Это — в существе вещей, в существе религиозных убеждений: и комиссии в Г. Думе, как и затем самой Думе при обсуждении нужно иметь в виду единственно уместность и неуместность, нравственную и религиозную позволительность или недопустимость кары, наказания, притом государственного, физического наказания, за это вечно сущее ‘распространение своих религиозных убеждений’, именуемое ‘пропагандою’, какая на самом деле имеет более тихое существо — высказывания вслух религиозных своих убеждений, высказывания их в печати, в слове, дома и на улице, и уже естественно проистекающего отсюда другого явления: заражения среды этим новым словом.
НВ. 1908. 9 марта. No 11491. Б.п.