Б. П. Вышеславцев
Б. П. Вышеславцев
Вольность Пушкина
Вольность Пушкина
(Индивидуальная свобода)
* * *
Вольность Пушкина, Вышеславцев Борис Петрович, Год: 1937
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Революционная свобода, политическая свобода, гражданская и правовая свобода не исчерпывают и не выражают подлинной сущности свободы, а являются лишь условием ее возможности, лишь путем ее достижения и защиты. Истинная глубина и высота свободы раскрывается лишь в конкретной жизни личности, в личности индивидуальной и в личности народной. Право и государство есть лишь организация такой свободы. Пушкин жизненно ощущал и творчески выразил всю многозначительность свободы, все ее ступени, понял ее глубину и ее высоту. Низшая, глубинная, иррациональная свобода переливается как своеволие страстей (‘страстей безумных и мятежных так упоителен язык’) или, если заглянуть еще глубже, — как бессознательная, стихийная мощь души. Чтобы сразу понять, о какой свободе здесь идет речь, надо вспомнить следующие изумительные строки Пушкина:
Зачем крутится ветр в овраге,
Вздымает пыль и прах несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем от гор и мимо башен
Летит орел угрюм и страшен
На пень гнилой, спроси его.
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона!
Гордись, таков и ты, поэт,
И для тебя закона нет!1.
То, что изображено здесь, есть космическая, природная, животная стихия, непонятная и непокорная человеческому закону, опасная и иногда губительная, и все же прекрасная в своей таинственной мощи. Ее заметил и угадал в Пушкине Гершензон2: приведя этот изумительный и недостаточно отмеченный стих, он говорит: ‘По беспредельной русской равнине, от полярного круга до теплых морей безудержно и бесцельно несется крутящийся вихрь и с ним безудержная русская душа. Эту русскую стихию знал уже Гоголь и изобразил в свободно и безудержно несущейся русской тройке… Куда и зачем — никто не знает. Ее хорошо знал Тютчев (‘поэт всесилен, как стихия’). Ее постоянно изображал Достоевский, знал и носил в себе Лев Толстой. Пушкина нельзя понять вне этой безумной стихийности его души. Напрасно так много говорят о его ‘трезвенности и гармоничности’ — это противоречит его юности, его женитьбе, его гибели. Может ли трезвый рассудок сказать: ‘Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья…’?3 Карамзин сказал о Пушкине: ‘Талант действительно прекрасный, жаль, что нет мира в душе, а в голове ни малейшего благоразумия’. ‘Пир во время чумы’ есть отрицание всякой трезвенности и спокойной гармоничности. Песнь председателя названа ‘вольной, буйной, вакхической песнью’. То, что воспевается здесь, есть противоположность трезвенности, т. е. опьянение, противоположность разумности, т. е. безумие. Тютчев понимал значение подобных песен: ‘О, страшных песен сих не пой про древний хаос, про родимый…».
И вот приходится признать, что без известного безумья и опьянения поэзия невозможна. Художник творит в некоем божественном умоисступлении — говорит Платон. Поэзия творит, ‘как во сне’, бессознательно, как Пифия. ‘Горячка рифм’, ‘поэзии священный бред’ свободен от всякого разумного веления. Однако на одном безумии нельзя построить поэзии и вообще искусства: нужен еще и ум. И он был у Пушкина, и очень трезвый, и проницательный, и если в жизни ему не хватало благоразумия, то в поэзии его была мудрость. Искусство не есть хаос, но есть космос, т. е. красота, и она создается из хаоса, из стихийной игры сил. Искусство имеет в себе эти два элемента: сознание и бессознательное, Аполлон и Дионис, гармония и диссонанс, священное безумие и святая мудрость, и только такая гармония ценна, которая разрешает диссонанс. ‘Красота спасет мир’, — говорит Достоевский. Об умной красоте, несотворенной красоте говорят св. Серафим Саровский и о. Сергий Булгаков. И недаром и не всуе эпитет ‘божественно прекрасного’ так часто применяется к высокому искусству. Чуткость к прекрасному дана русскому народу, об этом свидетельствует наша музыка, наша поэзия и прежде всего Пушкин. Но служение красоте, поклонение красоте, даже восприятие красоты есть свобода, освобождение духа и не терпит никакого насилия, никакого принуждения. Можно принудить к лести и притворству, к подхалимажу, но нельзя принудить к тому, чтобы нравилось то, что не нравится. Подлинное искусство есть всегда ‘вольное искусство’.
Пушкин дает, конечно, не философию свободы, а поэзию свободы, но его поэзия имеет в себе мудрость, и эту мудрость в одежде красоты легко угадать философу. Вот, в чем она состоит: свобода ценна на всех своих ступенях, от низшей до высшей. Неправда, что стихийность природных сил и страстей есть сама по себе зло. Напротив, она есть условие творчества, ибо космос творится из хаоса, и это одинаково верно для абсолютного Божественного творчества, как и для человеческих ‘искусств’. Бог показывает Иову иррациональность таинственных, стихийных, Божественных энергий в ответ на его требование законной справедливости и рациональной понятности Провидения. И после этого Иов склоняется перед этой тайной: ‘Господь говорит Иову из вихря: где ты был, когда я основал землю? Скажи, если обладаешь ведением… Открывались ли для тебя врата смерти?.. Можешь ли ты связать узел Плеяд и узы Ориона разрешить?’ … Можешь ли ты понять, зачем существует глупый страус, смелый конь и страшный неуязвимый бегемот?’ (Книга Иова, гл. 38-41).
И в человеке живут эти природные, космические силы, бессознательная свобода произвола дарована мне Богом, тем самым Богом, который меня ‘из ничтожества воззвал, душу мне наполнил страстью, ум сомненьем взволновал’ … Такова иррациональная глубина свободы, обосновывающая ее низшую ступень, ступень стихийного произвола (‘малая свобода’, по обозначению Августина4). Но свобода уходит не только в глубину, но и в высоту. Под нею ‘бездна’, но над нею ‘Дух Господень’. Эту высшую ступень свободы (‘великая свобода’, по Августину) Пушкин постиг через творчество. Подлинное искусство есть вольное искусство, гений — всегда ‘вольный гений’. Но его вольность двоякая: она нуждается в низшей, стихийной, природной, космической свободе — и в высшей, духовной, мистической, Божественной свободе, в той свободе, о которой сказано: ‘Где Дух Господень — там свобода’. В душе человека эта высшая свобода есть ответ на Божественный зов, призывающий его к творческому служению, к ‘священной жертве’. Но эта жертва, это служение — не есть рабство, не есть даже ‘иго закона’, но, напротив, добровольное призвание, которое есть свобода духа, та самая, о которой сказано: ‘к свободе призваны вы, братья!’. Вольный гений воспринимает свое призвание, как служение красоте и правде, как служение поэтическое и пророческое, он слышит ‘Божественный глагол’, он исполняет Божественную волю: ‘виждь и внемли!’. И от нее получает высшую свободу духовного прозрения и постижения:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье…5
И еще другая свобода ему дана: свобода пророческого слова, не боящегося ни царства, ни священства, свобода ‘глаголом жечь сердца людей’.
Такова высшая и низшая свобода. Между ними существуют градации, иногда взлет: от своеволия страстей к принятию высшей воли (‘Да будет воля Твоя’), от стихийных природных сил к творчеству культуры, к культу высших ценностей, священных для человека. Свободное творчество, а в сущности, и вся жизнь человека, движется между этими двумя полюсами, между глубиной и высотой (‘Из глубины воззвах к Тебе, Господи!’ — Псалом Давида), между глубиной природных стихий и высотой Божественного духа. Природные силы, природные страсти и влечения необходимы для творчества, даже для жизни, но вместе с тем их свободный произвол может ‘гибелью грозить’. Творческая свобода есть преодоление хаоса, противоречия, случайности. Из противоборствующих природных сил создается гармония космоса. Таков принцип всякого творчества — художественного и морального. Оно есть переход от свободы произвола к свободе самообладания. Свобода означает автономию, самоопределение, самостоятельность: ‘я сам решаю, действую, выбираю, оцениваю’. Но чем же именно обладаю ‘я сам’? Ответ: всеми душевными и телесными энергиями. Достоевский постоянно говорит об этом самообладании. Задача русского человека — овладеть бессознательной, стихийной силой, которую он чувствует в своей душе, русской стихией. В этом состоит моральная задача, условие морали. Пушкин отлично это сознавал, его моральное суждение отличается редкой правдивостью и точностью. Он никогда не смешивает добра и зла, никогда не ставит себя по ту сторону добра и зла, в нем есть глубокое чувство греха и раскаяния: ‘Напрасно я стремлюсь к сионским высотам, грех гонится за мною по пятам’6, и далее: ‘…с отвращением читая жизнь свою, я трепещу и проклинаю…’ Восхождение к высшей свободе совершается при помощи автономного, свободного морального суждения. Эта свобода морального суждения не нарушается у Пушкина никакими внешними воздействиями, никаким принуждением, никакой личной выгодой, никаким давлением общественного мнения, никаким социальным заказом.
1 Автор цитирует строфу из неоконченной поэмы Пушкина ‘Езерский’:
Зачем крутится ветр в овраге,
Подъемлет лист и пыль несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем от гор и мимо башен
Летит орел, тяжел и страшен,
На черный пень? Спроси его.
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Гордись: таков и ты, поэт,
И для тебя условий нет.
(Пушкин А. С. Соч.: В 3 т. М., 1985. Т. 2. С. 152).
Пушкинисты указывают на существование различных редакций этого стихотворения.
2 Здесь Вышеславцев опирается на работу М. О. Гершензона ‘Мудрость Пушкина’ (М., 1919. С. 45-48). Цитировано неточно, хотя основная концепция Гершензона воспроизведена верно. Гершензон рисует Пушкина выразителем русской национальной стихии, национальным поэтом в подлинном смысле слова. ‘Запад, — пишет Гершензон, — жертвует свободою ради гармонии, согласен умалять мощь стихии, лишь бы скорее добиться порядка. Русский народ этого именно не хочет, но стремится согласовать движение с покоем’ (С. 47).
3 Автор цитирует строчки из произведения Пушкина ‘Пир во время чумы’. См.: Пушкин А. С. Соч. Т. 2. С. 488.
4 Августин (Аврелий) (354-430) — один из знаменитейших отцов христианской церкви. Известен своими исследованиями об отношении человека к божественной благодати.
5 Автор цитирует стихотворение Пушкина ‘Пророк’. См.: Пушкин А. С. Соч.: В 3 т. Т. 1.
6 Автор цитирует одно из последних стихотворений Пушкина, датированное 1836 г. Правильная транскрипция звучит так:
Напрасно я бегу к сионским высотам,
Грех алчный гонится за мною по пятам…
(Пушкин А. С. Соч. Т. 1. С. 584)
Цитата, которая следует далее, не обнаружена.
Источник: О России и русской философской культуре : Философы рус. послеокт. зарубежья : [Сборник / АН СССР, Науч. совет по пробл. рус. культуры, Сост. М. А. Маслин, Вступ. ст. М. А. Маслина, А. Л. Андреева.]. — М.: Наука, 1990. — 528 с. / Б.П. Вышеславцев. Вольность Пушкина. 398-402 с. ISBN 5-02-008117-5