Время на прочтение: 10 минут(ы)
И. Горбунов-Посадов.
Война
войне!
Иван Иванович Горбунов-Посадов
Война войне!
Date: 8 декабря 2008
Изд: И.Горбунов-Посадов. Война войне! Наброски в дни войны.
М., ‘Посредник’, No 1177, <1917>
OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)
Во время обстрела германцами одного французского селения, лежащего недалеко от границы, германской пулей была убита жена мэра (старосты) этого селения.
Обстреливавшая селение команда германцев была схвачена и должна была быть расстреляна.
Мэр селения с величайшими усилиями вымолил для них пощаду. Он спас меж ними убийц своей жены.
Что должен был пережить этот человек, чтобы победить в себе раздирающее чувство скорби, ожесточения, все, ослепляющей мести?! Какая гигантская победа добра совершилась в его душе!
Память о нем должна сохраниться в веках, и у будущей могилы его склонятся с благоговением все, кому дорог Бог, разум, любовь, братство в человеке, в то время, когда с отвращением и тоскою будут обходить могилы венчаемых теперь лаврами вождей и героев братоубийства, коронованных и некоронованных убийц и разбойников.
Вчера, когда я подходил к станции, я услыхал в толпе пассажиров, прибывших с прошедшего из Тулы поезда, разговоры о несчастии, случившемся только-что на станции с 14-ти летним мальчиком.
На скамейке у одной из ближайших к станции дач истерически плакала девушка, которая видела, как произошло только-что это несчастие.
Когда я вошел во двор станции, я увидал на подъезде бившуюся в безумных, судорожных рыданиях женщину, мать мальчика, которую поддерживали две женщины и юноша. Станционный сторож бежал к ней с водою.
Двери пассажирской комнаты 2-го класса были за-перты и около них стоял не впускавший туда никого стражник. Там два, живущие на даче близ станции, врача, кончали перевязку несчастного ребенка.
Несчастье произошло на глазах у матери, в нескольких шагах от нее. Проходил тяжело нагру-женный товарный поезд, который невозможно было быстро остановить. Публике велено было очистить по-лотно дороги. Но мальчики ее, 16 и 14-летний, хотели непременно все же перебежать на другую сторону. Мать схватила младшего за руку, но он все же вырвался и побежал за старшим. Старший успел перебежать, но младший попал под поезд. Ему перерезало пра-вую ногу выше голени, у левой ноги — ступню, повре-дило грудь и голову.
Воя станция была охвачена потрясением случив-шегося.
Начальник станции пробежал мимо меня с побелевшим от волнения лицом, не ответив на мое приветствие.
Сторож, вышедший из комнаты, где лежал мальчик, сказал, что он не выживет.
— Я недавно вернулся с войны, — сказал он —Там как-то привыкаешь. А сейчас всю душу за-холонуло.
И сторож-солдат и все присутствовавшие при этом полны ужаса, и весь дачный поселок долго будет полон этим потрясением.
А там, на позициях, и сейчас, сию вот минуту, не слепая механическая сила тяжело нагруженных вагонов, а миллионы человеческих рук режут таких же материных детей, очень часто совсем мальчиков — года на четыре всего старше этого, — прокалывают им внутренности, отрывают им бомбами руки, ноги, головы…
И все мы в том или другом виде — участники этого.
Все мы привычно уже читаем теперь каждый день, не потрясаясь ужасом, совершенно спокойно прини-маясь после этого за завтрак, за занятие, что там-то столько ‘перекололи’, ‘перебили’, ‘500 перекололи’, ‘5000 убитых’, ‘окопы были завалены трупами’. А ведь все они — ведь это все дети, дети таких же сошедших, быть-может, с ума матерей. Каждый из них такой же зарезанный ребенок своей матери.
‘Но там как-то привыкаешь’, — как говорить сторож. И в том, что мы ко всему привыкаем — к самому ужасному, в этом — самый ужасный из ужасов.
На окраинах парка идет беспрерывное ученье не-давно взятых в солдаты. Перемешаны молодые и по-жилые, почти старые люди. Вот проделывает разные штуки с ружьем человек с унылым лицом, с огромной бородою, — крестьянин, которого так и видишь дома среди его огромной семьи, руководящего целым своим племенем. А здесь этот величествен-ный глава семьи, патриарх, богатырь земледелия и се-мейности, по крику мальчишки-учителя то бросается на землю, то вскакивает, то бежит, то прыгает, выворачивает тело то направо, то налево, выворачивает голову, пялит по приказу глаза. Какое, бездарное, уни-жение человеческое!
Отдельно от цепи, у дерева, почти на самой аллее, стоит молодой человек с прижатым к плечу ру-кой ружьем и застывшим, завороченным по команде направо, лицом. Наши взгляды встречаются. Милое, бледное, умное, юное лицо, на котором проступает тоска, глубокая тоска и стыд, — что-то непередаваемо-грустное, давящее душу. Это лицо человека, привязанного к столбу для унизительной пытки.
К остановке трамвая подходят, ковыляя на ко-стылях, два молодые человека, оба без, оторванной на войне, ноги. Молодые-молодые, с юным пушком на щеках, они стоят на костылях в ожидании трам-вая на одной ноге. У обоих оторвана одинаково пра-вая нога и вместо нее на правой стороне груди одина-ково у обоих болтается медаль на ленточке.
Медалька за оторванную ногу! Крест на гроб за оторванную голову. И звезда с брильянтами тому, кто оторвет ноги и головы у сотни тысяч таких юношей!
Раз! Два! Три!’ Несколько огромных народов теперь живут по этим окрикам. Чуть не двумя третями человечества правят сейчас эти: ‘Раз! Два! Три!’ Под этот крик движется сейчас человече-ство, напрягая все силы для того, чтобы как можно послушнее, тщательнее выделывать определенные движения телом под эти окрики-приказы. Там, где этого еще нет в человечестве, там это тоже везде хотят завести, чтобы, как земной шар движется вокруг солнца, так все человечество вертелось бы вокруг этих криков: ‘Раз! Два! Три!’
Когда народы прыгают как механические куклы под эти приказы, тогда с ними можно делать все, все, что только угодно!
Весна. Бегут ручьи. Яркое весеннее солнце сле-пит глаза. Воздух пьянит своей радостной свежестью.
Я иду с моим сыночком, держащимся крепко за мою руку. В переулке учатся солдаты. Длинный ряд их стоит вдоль тротуара, лицом к нам, с прицеленными ружьями. Когда мы начинаем про-ходить мимо них, раздается команда, и начинают щелкать курки без патронов. И меня с моим мальчиком постепенно расстреливает ряд этих молодых солдат. Это щёлканье пронизывает все мое существо. Не могу сказать, какое рвущее душу состояние испытываю я при чувстве того, что так же, но уже по-настоящему, эти молодые люди будут потом расстреливать таких же людей, как я, таких же сы-новей матерей, как мой сынок…
Мы идем с моим мальчиком дальше. Но уже солнце не радует. От ручьев несет гнилью. Ветер давить пьяною тяжестью… А за нами все звучит это ужасное щелканье.
Механизировать мир, обездушить его, превратить народы в покорные машины для исполнения воли их капралов, превратить людей в — мясорубки для превращения их братьев — других людей — в кровавые котлеты, если это нужно их капралам, это достиг-нуто. И первый капельмейстер в этом деле — кайзер Вильгельм — может быть доволен. Он достиг уже того, что хотел. И за ним все другие капралы человечества, с королевскими, царскими или прези-дентскими выпушками на погонах, все наперерыв напрягают все силы, чтобы достичь того же. И ученые, просвещенные люди всех стран кричат: ‘Все для войны!’ ‘Все для победы!’ Не с порицанием, а с глубоким уже уважением враги встречают распоряжения Вильгельма о превращении всего народа от 16 до 50 лет в военнообязанные. В этом превращении всего народа в военно-государственную машину и враги Вильгельма видят великую, гениальную идею, и враги его подхватывают ее, едва удерживаясь, что-бы не кричать ура великому гогенцоллернскому убийце, ее задумавшему и исполняющему.
Ведь это даже социалистично, наконец, утверждают многие. Все как один, один как все! Все — винтики одного изумительно действующего механизма. Ходят, прыгают, кричать, двигаются, убивают, печатают, мыслят все одно и то же. Все у всех общее — все в одном: ‘Бей! Убивай! Вперед!’ Чем же это не социализм? Осанна царству социализма! Оно уже началось. Несколько миллионов зарезавших друг друга пролетариев, — ну, что ж, это не беда, когда достигнута великая цель равнения всех под одно. Без навоза не бывает урожая.
До чего же ты рабствуешь, несчастное человечество?
Говорить о мире преступно.
Призывать режущие сейчас друг друга христианские народы к миру преступно! Да, да, если кто из нас, долженствующих вечно помнить слова Сына Божия: ‘Мир на земле’, если кто из нас будет взывать о том, чтобы люди-братья перестали резать друг друга, тот должен быть наказан за это, как за тяжкое преступление.
Все мы должны вечно помнить слова Христа: ‘Бла-женны миротворцы!’, но если кто из нас сейчас хочет исполнить завет Христа и стать миротворцем сейчас, когда сотни миллионов христиан распаляются ненавистью друг к другу и влекутся без пощады уничтожать друг друга, такой человек должен быть наказан за это, как за тяжкое преступление!
И есть еще безумные или подлые люди, которые уверяют, что война возвысила религию в душе народов.
Вот что рассказывал моему другу раненый в В-ском госпитале. Однажды съехались из своих цепей два дозорные: из русской армии русский поляк и из германской армии — познанский поляк. Слезли с лошадей, присели. Беседа завязалась самая оживленная. Покурили. Германский поляк рассказывал о доме, о жене, о детях. Накурившись, нагово-рившись, они встали. Германский поляк стал взлезать на лошадь. И в это время русский поляк выхватил шашку и раскроил ею ему голову.
Потом он взвалил германского поляка себе на лошадь и поскакал к своей линии, вероятно, желая доложить, что он молодецки убил и приволок германского часового.
Германцы заметили его. Затрещали ружья и вслед затем пролетело ядро, которое оторвало ему ногу. Лошадь домчала его до линии, истекающего кровью, с трупом убитого им германского поляка, с которым он за несколько минут братски беседовал.
Передававший это моему другу солдат, лежавший потом с этим поляком в полевом лазарете, рассказывал, что поляк очнулся там душою, и перед ним все вставал зарезанный им после дружеской беседы познанский поляк и его жена и дети.
Христос, Германия и Англия.
После проповеди на горе Христос сказал слушавшим Его, чтобы они собрали вместе все, что у них есть. И они собрали вместе все, что было у них, и братски разделили все, и все насытились, и всё были счастливы радостью своего братства. И эту братскую жизнь Он навеки заповедал народам. А сейчас два огромные, называющие себя христианскими, нации стараются заглушить, извести голодом одна другую, замучив миллионы жизней, и меж ними жизни миллионов бедных детей, которым всего тяжелее муки истощения. Какое дьявольское попрание всякого братства в мире, какое сатанинское надругательство над истиною Христовой! И все из выгоды, выгоды и выгоды человеческих поработителей и эксплуататоров!
По средине улицы идет бедно одетый, худой, с испитым лицом мальчуган, лет 6-ти. Он кричит сам себе: ‘раз! два! три!’ — и вскидывает по сол-датски ногами под эти свои окрики. Он идет нарочно по середине улицы, как солдаты. Он весь погружен в это, весь ушел в это, священнодействует.
Бедное дитя! В нем весь ужас, вся тьма переживаемого. В нем сейчас вся Европа, ушедшая сейчас вся в это. В нем Европа ближайшего будущего. С тротуаров на него улыбаются, проходящие, а я стою с сдавленным сердцем и долго-долго с бесконечной тоской смотрю вслед за этой удаляющейся по средине улицы фигуркой, вскидывающей ногами и выкрики-вающей:
‘Раз! Два! Три!’
Война ужасна, но самое ужасное и ужаснейшее — это оправдания ее, доходящие до возведения ее в орудие про-гресса и культуры, доходящее даже до освящения ее, и заражение этими мыслями масс человеческих. Вот что ужасно. ‘Война — это очищающая силаамская ку-пель’, провозгласила на днях с кафедры одна образованная женщина. ‘Все простится вам, но хула на Духа Святого не простится’. Эти оправдания и освящения войны указывают на то, что это величайшее преступ-ление после окончания этой войны опять и опять может возобновиться, и с большею еще силою. Оправдание и освящение братоубийства в уме человеческом — вот в чем ужас. И никогда еще в мире это не было так ужасно, так огромно и безумно, как сейчас.
Да здравствует великое, прекрасное, женское сердце! Да здравствует гражданка всего мира Роза Люксембург!
В то время, когда вожди Германии натаскивали миллионы своих, обезумлеваемых жестокостями воен-щины и лжами кайзеризма, патриотизма, пангерманизма солдат, натаскивали их, как натаскивают псов, на приближавшуюся кровавую мировую охоту за бра-тьями-людьми, — в то время, когда миллионы сильных мужчин, повинуясь свистку своего коронованного ата-мана, готовились к мировому разбою и прыгали, как механические куклы, под крики на них их дядек, учась колоть и пристреливать людей-братьев, — в это время она, женщина, выступила всенародно перед массами народа с протестующим протестом против военщины, против казарменного кнута, против солдатских цепей, сковывающих миллионы юношей Германии для того, чтобы вырвать из них разум, волю, сердце, все божеское и человеческое, и заменить их двумя идолами: ‘Родина и император’.
— В то время, когда совершаются ужасные приготовления, — взывала она, — я призываю вас, немецкие и французские товарищи, не стрелять друг в друга, когда вас призовут к этому!
Ее страстные слова грозили зажечь пламя в на-родных сердцах.
И ее схватили и осудили на долгое заключение.
Но властные насильники все же еще боялись тогда чего-то и чрез некоторое время выпустили ее, чтобы держать ее под постоянной угрозой.
И в середине войны, когда вся сила была в их руках, в руках вождей убийства и разбоя, они бро-сили ее снова в тюрьму, потому что кому вступиться за человеческую свободу, когда все кричат: ‘Наша ро-дина выше всего?!’
Но она успела с немногими друзьями, не потеряв-шими в себе человека среди общего безумия, обра-титься ко всем товарищам рабочим воюющих стран с призывом о мире.
Эту женщину не раздавит пята венчанного убийцы. За решетками тюрьмы она останется свободна душою, она останется (а если будет нужно — и умрет) героинею свободы и братства.
Да здравствует великое, прекрасное женское сердце! Да здравствует гражданка всего мира Роза Люксем-бург!
Война войне до полного ее конца.
Война войне до полного конца, — до исчезновения из мира последних следов, последних возможностей военного человекоубийства, братоубийства.
Мужчины, женщины, в ком бьется живое сердце, в ком есть капля любви к человечеству, собирайте, соединяйте все усилия, чтобы поднять человечество из грязи и крови, в которой оно тонет три года.
Вставайте все на войну с войною. Словом, делом, призывом, выяснением, действуйте, просвещайте, зо-вите всех на борьбу с войною, с этим проклятием, ужасом, постыднейшим преступлением человечества.
Три года как несутся над человечеством эти ужасные крики: ‘Убивай! Убивай! Убивай!’ И люди режут друг друга. И стремящимся остановить их, кричат: ‘Не смейте! Изменники! Вы предаете родину!’
‘Убивай! Убивай! Убивай!’ И массовое взаимоубийство продолжается, продолжается, продолжается!..
Братья-люди! Да очнитесь же, да крикните же, наконец: ‘нет, мы не убийцы, мы люди’! Кричите все мужчины, женщины, дети, — кричите, чтобы крик ваш несся по всему свету, зажигая все сердца, что-бы пламя вашей души, вашей любви, вашей муки за человечество пылало бы среди тьмы гигантским побеждающим огнем, который ясно озарил бы, наконец, человечеству весь ужас его падения, его преступления.
Братья-люди! Ведь от вас зависит прекратить бойню, которая сгубила миллионы жизней, изувечила человечество, изуродовала человеческую душу.
Соединитесь все сердцем, — вы, братья, русские, немецкие, английские, австрийские, французские, — вы все, частицы единой общей души человеческой, — и свергните с себя кровавые лапы безумного зверя войны, который впился кровавыми зубами в ваше окровавленное тело, в ваши искалеченные души. Свергните ваше рабство человекоубийству, ваше рабство дьяволу!
Не может быть никакой настоящей свободы, не может быть никакого настоящего братства, пока люди-братья всаживают друг другу в живот штыки и пушками превращают в кровавые комья друг друга.
Война войне! Всю душу в эту войну, всю любовь, все чувства, все силы, все усилия, которые потом, когда уничтожите войну, вы отдадите созданию царст-ва великого братства, равенства и свободы, которая не может быть построена на пролитой крови братской.
Руки, обагряемые в братской человеческой крови, не могут укрепить ни одного камня в здании свобо-ды и братства. Пока не уничтожена война, пока льет-ся человеческая кровь, нельзя говорить без стыда о братстве и свободе.
Люди-братья! Соединяйте всю вашу любовь, все си-лы вашей души, все, все, чтобы разжечь во всех странах святую борьбу с войною!
Долой войну! Долой ужас, безумие, позор челове-чества! Долой узаконенное, освящаемое братоубийство!
Да здравствует царство света, царство братства! Да погибнет дьяволово царство войны!
Типо-Литография Русского Товарищества Печатного и Издательского Дела Москва, Чистые пруды, Мыльников пер., с. д.
Книги И. И. Горбунова-Посадова, изданный ‘ПОСРЕДНИКОМ’.
Война. Стихотворения (1914-1917 г.). Ц. 20 к.
Опомнитесь, братья! Стихотворения (1900-1917 г.). Ц. 12 к.
В Христову Ночь. Стихотворения. Ц. 10 к.
К свободным русским женщинам. Ц. 10 к.
Корабль дьявола и другие наброски в дни войны. Ц. 12 к.
Что такое война и другие наброски в дни войны. Ц. 12 к.
Девять в минуту и другие наброски в дни войны. Ц. 12 к.
Святая ночь и другие наброски в дни войны. Ц. 12 к.
Война войне! и другие наброски в дни войны. Ц. 12 к.
Мы, мертвые, говорим вам и другие наброски в дни войны. Ц. 12 к.
Сострадание к животным. Ц. 20 к.
К русским учителям начальной, средней и высшей шко-лы. Борьба с горем народным — пьянством. Ц. 20 к.
Продаются в Москве — в книжном магазине ‘Посредник’ — (Москва, Петровские линии), в Петрограде — в отделении книжного склада ‘Посредник’: Невский просп., д. 84, кв. 89. и во всех других книжных магазинах. Выписывать из главного склада ‘Посредник’: Москва, Арбат, 36. И. И. Горбунову.
Цена 12 коп.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
