ВНОВЬ О ПИСАТЕЛЯХ
ВНОВЬ О ПИСАТЕЛЯХ
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Вновь о писателях, Зайцев Борис Константинович, Год: 1947
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Зайцев Б. К. Собрание сочинений: Т. 9 (доп.). Дни. Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии.
М: Русская книга, 2000.
В самом начале революции основался в Москве Союз Писателей. Точно не помню, сколько у нас было членов, но не так много, подбирали серьезно: надо иметь книгу, да еще представить ее для ознакомления (если автор новичок или малоизвестный). Покойный Юлий Исаевич Айхенвальд читал книги эти, докладывал нам в Правлении, — всегда мягко, к начинающим особенно сочувственно. А Правление 21-22 гг. было такое: тот же Айхенвальд, Бердяев, Чулков, Шпет (философ), я и еще другие.
Мы жили между собой мирно, даже дружественно. Иногда Шпет подпускал шпильки, острил, подсмеивался над доставленной книгой, Айхенвальд, вынимая платочек безукоризненный, протерев им очки, негромким, приятным голосом говорил:
— Нет, почему же? Он пишет, как умеет, но все же прилично. Не Лев Толстой, но почему будем мы его обижать, отталкивать?
И чаще всего не отталкивали. А пристанищем нам служил дом Герцена, на Тверском бульваре, недалеко от памятника Пушкина. Хороший дом, особняк с садом. У Марины Цветаевой был отличный бюст Пушкина, наследие отца-профессора. Бюст этот почему-то долго стоял у меня в Кривоарбатском (во впадине его хранили мы миллионы, на которые можно было купить фунт масла, а с начала НЭПа бутылку вина). Этого Пушкина мыс Мариной отдали в дом Герцена, там он украшал книжный шкаф в комнате Правления.
Наши дела по Союзу такие: хлопоты и заботы хозяйственные о сочленах — пайки, выдачи дополнительно муки и т.п. Затем — путешествия к Каменеву или Луначарскому по части арестованных (иногда удавалось кое-чего добиться, — выцарапали Арсеньева, Ильина, Мазона: случаи, разумеется, не из ‘серьезных’, скорей недоразумения). А затем устраивались и собрания литературные: малые — для своих, в самом доме Герцена, большие, парадно, в Политехническом Музее.
У себя на Тверском принимали мы предсмертного Блока.
После расстрела Гумилева Айхенвальд прочел о нем восторженный доклад. (О докладе этом Троцкий написал статью: ‘Диктатура, где твой хлыст?’, но Юлия Исаевича не арестовали).
Так мы жили, и в жизни нашей ‘союзной’ была одна странность — мы не обращали на нее внимания: власти дали нам дом, и бесплатно. Мы получали академические пайки (предмет зависти более обездоленных). Казалось бы, надо быть благодарным. Но благодарности не оказалось. Ходить к Каменеву и Луначарскому, торговаться о поблажках, приставать с тем, чтобы кого-то выпустили из узилища, — мы тут как тут. Но если бы Луначарский (или Каменев) вздумали войти в Союз, им бы сказали — надеюсь, не без смущения:
— Анатолий Васильевич (или Лев Борисович), невозможно.
— Почему? Я могу представить не одну книгу.
— Да, конечно… Но мы, знаете, за свободу литературы и печати. А вы против. Это нас разделяет. Нам даже устав запрещает принимать коммунистов.
Был ли устав такой утвержден или находился в сердцах наших, не запомню. Кажется, в суматохе 1918-1919 гг. его утвердили. Во всяком случае, мы с ним согласовались неукоснительно. И единогласно, с участием Н. А. Бердяева, провалили в Правлении кандидатуру Горького — в Петербурге о нем говорили как о возможном возглавителе обоих союзов, нашего и петербургского. Мотив — сотрудничество в несвободной печати. Каменев же и Луначарский в Союз наш входить и не пробовали.
Вспоминая то страшное время, много в нем видишь хорошего, как это ни странно.
Я уже говорил — жили мы, вольные русские писатели, между собой дружно, в сочувственности. С 1918-го года печататься стало почти невозможно. Чтобы существовать, служили в кооперативных ‘Лавках Писателей’. Чтобы быть дальше от власти, стояли мы с Николаем Александровичем за прилавком, торговали книгами. ‘Про себя’ писали, конечно. Выпускали книжечки рукописные — их коллекция сохраняется. Иногда удавалось напечатать чтонибудь в тощем частном журнальчике или отдельно. Так вышла моя книжечка ‘Данте и его поэма’1. К этому приблизительно времени относится книга Бердяева ‘Философия неравенства’ — защита свободы, духовного аристократизма, страстные нападки на коммунизм . Это, конечно, удачи случайные. В общем — молчание. Оно не могло радовать. Но мы жили в воздухе все же своем просвещенных и независимых людей, единодушных и единочувственных, в воздухе свободы, в своем кругу, в сотовариществе, взаимной поддержке: на островке средь моря. Мир начальства чужд и враждебен. Вся сила физическая находилась ‘у них’. В любой час могли они нас уничтожить. И это сплачивало. Мы стали — одно. Могли спорить о том-другом, но были для всех и вещи неколебимые, как бы священные: культура и гуманизм, ‘интеллигентность’, вольность. Это давало силу, некий свет. Мы знали, что за нами правда. Об этом спора не могло быть. Могли спорить Бердяев с Айхенвальдом, ну, скажем, насчет Шопенгауэра. Но о том, можно ли печататься в ‘Известиях’, разговора не вижу. Представить себе подпись Бердяева или Айхенвальда там — невозможно. От ‘collaboration’ были мы тогда вовсе далеки.
‘Зайцев Б. К. ‘Данте и его поэма’. — М., ‘Вега’, 1922. 32 с. Если память не изменяет, главы печатались еще раньше, в журнале ‘Неравенство’. Вышла в Берлине, в 1923 г.
Долго продолжаться это не могло. На верхах сообразили, наконец, что за заведение наш Союз. Да и сами мы люди неподходящие. Осенью 1922-го года за границу выслали целую группу писателей и профессоров: почти все Правление наше кроме меня: мне весной еще удалось оказаться в Германии.
Говорили, что это дело рук Троцкого (а, возможно, и Каменева). Оба они погибли трагически — Троцкий сам пролил крови немало, Каменев был интеллигент без кровеносного бешенства. Если верны тогдашние вести, Н. А. Бердяев должен поставить большую свечу за упокой раба Льва.
Украшает ли Пушкин книжный шкаф Союза Московского и теперь? Этого я не знаю. Не убежден, на моем ли месте заседает теперь Симонов, или в другом помещении? Что коммунистов теперь пускают туда, в этом уверен. Что нас с Николаем Александрычем не пустили бы, тоже уверен.
Многое знаю о людях того времени. Есть общеизвестное: Луначарский, вместе с которым любовались мы в ранней молодости во Флоренции Ботичелли, умер естественной смертью слава Богу, что не убит. Каменева конец страшен, и он его не заслужил. Троцкий…
Non raqqioniame di lor,
Ma quarda e passa1.
1 Они не стоят слов:
Взгляни — и мимо (Данте) (ит.).
Погиб Юлий Исаевич Айхенвальд — трамвай задавил его в Берлине.
Впрочем, может быть, и избавил от Аушвица, газовой камеры. Айхенвальд был прямой, непоколебимый человек. Если что думал, так думал. Верил, так верил — никакой Троцкий и никакой хлыст не могли его сдвинуть. Не боялся и одиночества, непопулярности. Вечная ему память.
Осоргин и Чулков скончались — братски их вспоминаю. Шпет попал в ссылку, ослеп и умер там. Живы я да Николай Александрович Бердяев.
Вспомнил я о нем, и не так давно, на собрании здешнего Союза, где прошло невеселое размежевание по давней линии: свободы слова, мысли. Говорил Адамович, в духе Бердяева,— очень к нему близко. Рассуждение небезызвестное: свобода бывает простая и ‘трагическая’ — свобода отказаться от свободы.
Я не очень внимательно слушал. Да, бывают на верхах жизни духовной случаи, когда от свободы отказываются: принимая монашество, например. Свободу приносят в дар Богу. Но приносить ее в дар Гитлеру или известно еще кому… Рассеянность продолжалась. Чувствовалось, что разговор идет не о философских определениях, а о разном ощущении жизни.
Потому-то и спорить не хотелось. Просто вспомнилось время Москвы, — время кучки, жившей в своей свободе, среди несвободы и убожества, просто дышавших свободой и человечностью и радовавшихся правде своей — след в душе ведь остался, и не надо тогда никаких измышлений (как будто бы что-то оправдывающих).
Вечная память Айхенвальду.
Русская мысль. 1947. 13 дек. No 35.
С. 244. О докладе этом Троцкий написал статью ‘Диктатура, где твой хлыст?’ — Статья Л. Д. Троцкого (под псевдонимом ‘О’) опубликована в ‘Правде’ 2 июня 1922 г. Заканчивается обращением к диктатуре взять хлыст и ‘заставить Айхенвальда убраться за черту, в тот лагерь содержанства, к которому он принадлежит по праву — со всей своей эстетикой и религией’. Осенью этого же года Айхенвальд с большой группой философов, писателей, ученых был выслан из России о вечное изгнание.
С. 246. Луначарский, вместе с которым любовались мы в ранней молодости во Флоренции Боттичелли… — Зайцев с женой и будущий советский нарком Луначарский (см. Указатель имен) с первой женой Анной Александровной (урожд. Богдановой, 1883—1959) во Флоренции вместе были в мае 1907 г.
Погиб Юлий Исаевич Айхенвальд… — Айхенвальд, страдавший сильной близорукостью, трагически погиб 17 декабря 1928 г. в Берлине, попав под трамвай. Зайцев посвятил ему очерк-некролог, который был опубликован 22 декабря 1928 г. в парижской газете ‘Возрождение’ (см. т. 6).
Шпет попал в ссылку, ослеп и умер там. — Сведения неточны. Г. Г. Шпет (см. Указатель имен) в ноябре 1935 г. был арестован и сослан о Енисейск. 27 октября 1937 г. вторично арестован и через 19 дней безвинно расстрелян.