ВЛАДИМІРЪ ЯКОВЛЕВИЧЪ СТОЮНИНЪ1).
I.
II.
III.
Б. Глинскій.
‘Историческій встникъ, No 2, 1889
Владимир Яковлевич Стоюнин, Глинский Борис Борисович, Год: 1889
Время на прочтение: 37 минут(ы)
1) Источниками для настоящей статьи послужили вс печатные труды В. Стоюнина, а также неизданные дневники и письма къ жен, за доступъ къ которымъ авторъ приноситъ свою искреннюю признательность вдов покойнаго, Маріи Николаевн Стоюниной.
Ноября 4-го 1888 года скончался, 62 лтъ отъ роду. извстный педагогъ и писатель Владиміръ Яковлевичъ Стоюнинъ. Съ чувствомъ неподдльной скорби встртило русское общество эту печальную всть: съ арены общественной дятельности сошелъ въ могилу еще одинъ честный и убжденный человкъ, проработавшій неустанно на педагогическомъ и литературномъ поприщ въ теченіе сорока лтъ и успвшій снискать себ за это время общее уваженіе и любовь. В. Я. Стоюнинъ, получивъ воспитаніе и образованіе въ эпоху 40-хъ годовъ, усвоилъ все лучшее и чистое, что выработала передовая русская мысль того времени. Суровая дйствительность, окружавшая его съ юныхъ лтъ, закалила его характеръ въ борьб съ обстоятельствами, выработала въ немъ серьезный взглядъ на жизнь и пріучила къ упорному труду и точному исполненію своихъ обязанностей. Уяснивъ себ недостатки нашей общественной жизни, особенно рельефно выразившіеся въ постановк у насъ педагогическаго дла и семейнаго строя, въ низкомъ уровн развитія общественной жизни въ связи съ общественными идеалами, Владиміръ Яковлевичъ въ цломъ ряд публицистическихъ, научныхъ и педагогическихъ произведеній, указывалъ на эти проблы нашей жизни, настойчиво проповдуя необходимость самоусовершенствованія и саморазвитія, согласно съ требованіями истинной нравственности и европейскаго просвщенія, безъ разрыва, однако, связи съ прошлымъ своего народа, его преданіями и идеалами. Какъ практикъ-педагогъ, какъ общественный дятель, Стоюнинъ не входилъ никогда въ компромиссъ съ своею совстью, не поступался своими убжденіями и громко подымалъ голосъ тамъ, гд слышалъ ложь и узкое своекорыстіе. Эта цльность нравственнаго облика, стойкость убжденій и просвщенный взглядъ на жизнь и ея требованія, причиняли покойному не мало непріятностей съ точки зрнія матеріальныхъ выгодъ, но за то снискали ему уваженіе всего русскаго образованнаго общества, столь ярко выразившееся на его похоронахъ и въ цломъ ряд газетныхъ и журнальныхъ статей. посвященныхъ его памяти и оцнк его дятельности.
Владиміръ Яковлевичъ Стоюнинъ происходилъ изъ обднвшей купеческой семьи. Предки и родители его вели нкогда обширную торговлю въ Костром и считались людьми съ очень хорошимъ достаткомъ, но какія-то предпріятія разстроили дла отца Стоюнина, и онъ, потерявъ состояніе, перехалъ на жительство въ Петербургъ. Не смотря на трудное матеріальное положеніе семьи, когда мальчикъ подросъ и настала пора учиться, онъ былъ помщенъ въ лучшее тогда частное нмецкое Анненское училище.
Но не свтлыя воспоминанія сохранилъ на всю свою жизнь юный ученикъ объ этомъ разсадник нмецкой педагогики: обыкновенное сченіе и сченіе по ладонямъ, или какъ тогда называли, ‘по рукамъ’ считалось начальствомъ лучшимъ педагогическимъ пріемомъ въ отношеніи провинившихся дтей. ‘Рдкій день проходилъ, — говоритъ Стоюнинъ въ своей стать ‘Лучъ свта въ педагогическихъ потемкахъ’ {XXV лтъ. Сборникъ Общества для пособій нуждающихся литераторамъ и ученымъ.}, чтобы изъ того или другого класса въ дверяхъ корридора не слышался голосъ кого-либо изъ педагоговъ: Schuldiner, Ruthen! Тотчасъ же являлся въ классъ шульдинеръ (сторожъ) съ двумя пучками розогъ подъ мышкою и здсь находилъ нсколькихъ мальчиковъ, стоявшихъ передъ каедрою учителя, съ которыми ему предстояло имть дло… Обыкновенно, посл шести-осьми ударовъ, ладони и пальцы наливались кровью, вспухали и посл долго горли и дрожали, когда приходилось писать. Впрочемъ, не вс изъ преподавателей любили пользоваться услугами шульдинеровъ, боле свирпые приносили съ собою пучокъ розогъ и расправлялись сами, не сходя даже съ высокой каедры, а подзывая къ ней провинившагося.
Можетъ быть, въ этихъ первыхъ дтскихъ школьныхъ впечатлніяхъ лежитъ основаніе той горячей проповди Стоюнина во все время его педагогической дятельности противъ всякаго насилія, наказанія и угрозы въ дл воспитанія.
Посл двухъ лтъ ученія въ Анненскомъ училищ, Стоюнинъ былъ переведенъ въ казенную 3-ю е.-петербургскую гимназію, тоже считавшеюся въ то время лучшею изъ остальныхъ гимназій.’Но и русская гимназія въ отношеніи тлесныхъ наказаній недалеко ушла отъ своего нмецкаго собрата, только здсь сченіе ‘по рукамъ’ считалось варварскимъ, а процвтала обыкновенная порка. И какъ разъ въ день перехода въ новое заведеніе, новичекъ-гимназистъ попалъ на знакомую по прежнему мсту сцену. ‘Инспекторъ, охотникъ до расправы въ этомъ род, повствуетъ въ той же стать Стоюнинъ, воспользовался случаемъ, когда оказалось нужнымъ безотлагательно высчь одного провинившагося ученика, присоединилъ къ нему нсколько другихъ, которые были у него на примт за прежнія вины и устроилъ зрлище для того класса, въ который попалъ я. Насъ повели попарно въ спеціальную комнату, гд было уже все приготовлено. Главный виновникъ неудовольствія начальства, оказался тщедушный, скромный мальчикъ, который при вид орудій казни рыдалъ, просилъ прощенія, но напрасно’…
‘Эта сцена со всми подробностями глубоко врзалась въ моей памяти’, — замчаетъ авторъ статьи.
За то въ научномъ отношеніи 3-я гимназія въ то время стояла въ довольно благопріятныхъ условіяхъ. Такіе опытные педагоги какъ директоръ Буссе, преподаватель Свенске и нкоторые другіе, оказывали доброе вліяніе на умственное и нравственное развитіе учениковъ.
Въ молодомъ и даровитомъ гимназист рано проснулась жажда познанія, любовь къ наук, поэзіи и искусству. Уже въ младшихъ классахъ принимается онъ за стихотворство и нкоторыя пробы пера доставляютъ ему среди товарищей славу поэта и писателя, какъ напр. его стихотвореніе {‘Св. Встн.’ 1887 г. XII.} ‘Колокольчикъ’, пользовавшееся въ гимназіи большею популярностью и кончавшееся словами:
‘Какъ желалъ бы я на вол
‘Безъ звонка жить хоть годокъ,
‘Но, увы! Не только въ школ,
‘Въ жизни также есть звонокъ.
‘Наши нужды что такое,
‘Какъ не долгій звонъ къ трудамъ,
‘Отъ трудовъ же звонъ покоя,
‘То отшествіе къ отцамъ’.
Развиваясь въ этомъ направленіи, на 15-мъ году жизни Стогоиинъ почувствовалъ, что гимназическое преподаваніе не удовлетворяетъ его духовнымъ потребностямъ. Явилось желаніе объяснить себ такія стороны настоящей и прошлой исторической жизни своего государства, которыхъ не затрогивалъ преподаватель исторіи Турчаниновъ на классныхъ урокахъ. Гд же искать объясненій, какъ пополнить сознанный проблъ? Чтеніемъ? но книгъ было трудно достать: для покупки не было денегъ, а гимназическія библіотеки существовали не для учениковъ, и вотъ онъ узнаетъ о существованіи въ Петербург Публичной Библіотеки, широко отворяющей 3 раза въ недлю двери передъ всякимъ являющимся туда съ жаждою знанія. Какъ же было соединить время класныхъ занятій съ посщеніемъ библіотеки? Классы въ гимназіи продолжались съ 8 час. утра до 12 1/2 час. пополудни и потомъ посл 2-хъ часовъ промежутка, который назначался на обдъ и отдыхъ, до 4-хъ часовъ, а вечеръ служилъ для приготовленія уроковъ, въ которыхъ въ строго-классической гимназіи не было недостатка, такъ что приходилось жертвовать промежуточнымъ временемъ отъ 12 1/2 до 2 1/2 часовъ и объ обд не думать. ‘И вотъ три раза въ недлю, — повствуетъ Владиміръ Яковлевичъ въ своей стать ‘Безъ исторіи и преданій’ {‘Древн. и Нов. Россія’, 1879 г.. кн. 1.}, — два-три гимназиста съ голоднымъ желудкомъ направлялись съ своихъ школьныхъ скамеекъ въ библіотеку съ тмъ, чтобы черезъ два часа возвратиться на т же скамейки. Чтобы подавить бурчанье желудка, покупали у Гостиннаго двора трехкопеечную сайку, запрятывали ее въ карманъ форменнаго сюртука и потомъ уже съдали, сидя за книгою въ читальной зал библіотеки, по возможности скрытно отъ другихъ читателей’. Но и эти минуты наслажденія отравлялись суровымъ отношеніемъ къ любознательнымъ гимназистамъ библіотекарей. Послдніе, не зная, конечно, какъ труденъ по условіямъ жизни доступъ въ читальню учащимся въ среднихъ казенныхъ школахъ, проявляли свое открытое неудовольствіе юнымъ читальщикамъ за то, что т брали книги на столь короткое время. ‘Что, грться сюда пришли?’ — встрчалъ иной желчный библіотекарь гимназиста, отдающаго черезъ какой-нибудь часъ обратно книгу. Вспыхнетъ, сгоритъ отъ стыда бдный школьникъ подъ насмшливыми взглядами окружающей публики и дай Богъ скоре ноги въ классъ, гд тоже грозитъ за опозданіе непривтливая встрча съ начальствомъ. Не смотря, однако, на эти мелкія непріятности, Публичная Библіотека дала много духовной пищи Стоюнину. Здсь онъ съ жадностью прочиталъ нсколько исторій о Петр Великомъ, исторію Малороссіи, описаніе Отечественной войны и войнъ послдующихъ годовъ съ французами Михайловскаго-Данилевскаго, перебралъ ‘Вивліоику’ Новикова и проглотилъ массу переводныхъ книгъ и сочиненій разныхъ русскихъ поэтовъ. Особенно сильное впечатлніе произвело на Стоюнина чтеніе исторіи Отечественныхъ войнъ: здсь онъ почерпнулъ тотъ горячій патріотизмъ, который впослдствіи выставлялъ. какъ могучую силу, способную направить общество и народъ ко всему лучшему. Въ 1845 г., при вступленій въ управленіе петербургскимъ учебнымъ округомъ М. H. Мусина-Пушкина, вышло распоряженіе о введеніи въ гимназіяхъ литературныхъ бесдъ, имвшихъ цлью возбудить соревнованіе между воспитанниками гимназій. Бесды эти устроивались по одному разу въ недлю въ свободное отъ занятій время для воспитанниковъ VI и VII классовъ, въ присутствіи и при участіи начальства гимназіи, учителя русскаго языка и преподавателя того предмета, къ которому относилось представленное сочиненіе. Въ январ 1846 г. въ 3-й гимназіи происходила первая литературная бесда, на которую представили свои сочиненія воспитанники VII класса: Стоюнинъ ‘Бглый взглядъ на исторію образованія’ и Мельниковъ ‘Изображеніе характера правленія Іоанна III’. Сочиненія эти признаны были вполн удовлетворяющими требованіямъ теоріи словесности и правиламъ языка, а о сочиненіи Стоюнина сказано: ‘во всемъ сочиненіи замтны нетвердость, неопытность автора, нигд не видно, что собственно разуметъ онъ подъ образованіемъ. Есть, впрочемъ, замчанія основательныя. Выборъ темы, кажется, не по силамъ автора, но можетъ служить доказательствомъ его любомудрія и наблюдательности’.
Весною того же года Стоюнинъ кончилъ курсъ гимназіи, но только въ январ 1847 г., по исключеніи изъ подушнаго оклада {Посл потери состоянія, отецъ Стоюнина перечислился въ мщанское сословіе.}, былъ зачисленъ своекоштнымъ студентомъ С.-Петербургскаго университета философскаго факультета, историко-филологическаго отдленія, разряда восточной словесности. Почему Стоюнинъ остановилъ свой выборъ на этомъ факультет, сохранилось его собственное признаніе, записанное въ дневник 1879 г.
‘… Поступая на этотъ факультетъ, я мечталъ о служб въ Персіи или въ Турціи при нашемъ посольств. Служба эта рисовалась мн въ привлекательныхъ чертахъ. Востокъ манилъ меня къ себ. Въ ранней юности я любилъ жить воображеніемъ, отдаваться мечтательности. Литературный романтизмъ имлъ на меня вліяніе, сдлалъ меня чуть ли не поэтомъ, по крайней мр стихотворцемъ, а сухая окружающая дйствительность наводила уныніе или раздраженіе. Обыкновенная дорога молодому человку, кончившему курсъ въ гимназіи — идти въ университетъ, а изъ университета служить. Никому не приходило въ голову о возможности какъ-нибудь иначе распорядиться собою… Быть чиновникомъ мн крайне не хотлось. Машинальная работа мелкаго чиновника казалась мн противною и совершенно не согласовалась съ моимъ характеромъ и духомъ, наклоннымъ къ поэзіи. Быть учителемъ — я также не чувствовалъ расположенія. Тогда я не понималъ высокаго значенія этого призванія, и о трудахъ учителя судилъ по впечатлніямъ отъ своихъ учителей, которые, командуя нами, трепетали передъ грознымъ попечителемъ, извстнымъ Мусинымъ-Пушкинымъ. У меня были свои идеальныя стремленія, влекшія меня къ какой-то широкой дятельности, и при томъ свободной, не гнетущей надъ духомъ, которая могла бы привести не къ чинамъ, даже не къ богатству, что ставили себ на видъ мои сверстники, а къ извстности, къ слав. Поприще писателя мн нравилось въ особенности, съ самого дтства я съ большею охотою упражнялъ себя въ стихахъ и въ проз. Но какъ остаться безъ чина? Чинъ, говорили, необходимъ для каждаго, кто хочетъ обращаться въ образованномъ кругу. Безъ чина нтъ у насъ жизни, безъ чина ты неполноправный человкъ и рискуешь на всякія оскорбленія. Всякій писатель, поэтъ, ученый гд-нибудь да служитъ. Чиновнику, который самъ себ долженъ былъ пробивать дорогу, отъ службы отвертываться не было возможности. Впрочемъ, я не долго думалъ какого рода служб посвятить себя. Я любилъ читать путешествія въ особенности на мусульманскій востокъ: природа, историческія воспоминанія, совсмъ особенные нравы, красота женщинъ увлекали мое воображеніе. Кто-то мн сказалъ, что кандидатъ по восточной словесности — можетъ поступить въ министерство иностранныхъ длъ въ приготовительный пансіонъ и оттуда черезъ два года пошлютъ на службу при нашемъ посольств въ Константинополь, или въ Тегеранъ, или въ Каиръ. Чего же было искать лучше этого? Ужъ если необходимо быть чиновникомъ, то лучше всего выбрать такую дорогу. Мн представлялось столько поэзіи въ жизни востока, что я не прельщался боле ничмъ, и мой выборъ былъ сдланъ’.
Таково было душевное настроеніе молодого студента, переступающаго порогъ высшаго учебнаго заведенія. Но какова же была университетская жизнь того времени, каковъ былъ наличный составъ профессоровъ? На эти вопросы отчасти отвчаетъ самъ Стоюнинъ въ только-что цитированномъ нами дневник.
‘Я на первый же годъ ревностно принялся за изученіе арабскаго языка, — говоритъ онъ.— Но, къ сожалнію, въ эти годы ученый составъ оказался крайне плачевенъ. Сенковскій, свтило факультета, въ этотъ годъ оставляетъ университетъ. Его мсто занимаетъ молодой профессоръ, магистръ Казанскаго университета, только-что возвратившійся съ востока, куда его посылали на казенный счетъ, Диттель. Онъ ревностно принялся было за дло и, можетъ быть, былъ бы намъ очень полезенъ, если бы черезъ нсколько мсяцевъ не похитила его холера. Мы остались безъ профессора и съ плохой подготовкой въ арабскомъ язык. Принялись за изученіе персидскаго языка у Мирзы Тобчибашева… Онъ умлъ говорить поперсидски, потатарски, погрузински, но и только, учености у него никакой не было, а помогать начинающимъ студентамъ онъ былъ не въ силахъ. Его лекціи проходили за разсказами на ломанномъ русскомъ язык разныхъ анекдотовъ. Пришлось самоучкой при самыхъ скудныхъ учебныхъ пособіяхъ знакомиться съ языкомъ и, конечно, сдлать немного. На третій годъ. когда слдовало перейти къ турецкому языку, мы его почти не начинали: профессоръ Мухлинскій, вновь вступившій на службу посл нсколькихъ лтъ отсутствія, изрдка только посщалъ лекціи по болзни’.
На этомъ оанчиваются воспоминанія Стоюнина объ ученой корпораціи восточнаго факультета, но если составъ спеціалистовъ-восточниковъ, по его признанію, былъ невысокаго качества, зато такіе профессора, какъ Устряловъ, Плетневъ, Никитенко, Манцини, какъ это видно изъ ‘Исторической записки’, составленной къ 50-ти-лтнему юбилею Спб. университета профессоромъ Григорьевымъ, изъ воспоминаній современниковъ и, наконецъ, по ходу занятій и послдующей дятельности самого Стоюнина, стояли на высот своего призванія и съ полнымъ успхомъ вели преподаваніе своихъ предметовъ.
Н. Г. Устряловъ, человкъ знающій, трудолюбивый, но далеко не даровитый, заботился преимущественно о фактической сторон знаній своихъ слушателей и главнымъ образомъ по исторіи Петра Великаго. Лекторъ Манцини читалъ курсъ итальянскаго языка. Съ 1847 по 1848 г. для разъясненія тонкостей итальянскаго стиля съ упражненіемъ въ декламаціи студенты читали подъ его руководствомъ Данта и Тасса: живое преподаваніе Манцини привлекло къ себ вниманіе Стоюнина и онъ ревностно принялся за изученіе итальянскаго языка: въ числ его рукописей, сохранившихся отъ временъ университетской жизни, находится и переводъ ‘Божественной Комедіи’. Но особенно полезны были для молодого студента, склоннаго къ изученію поэзіи и словесности, лекціи Плетнева и Никитенки. Первый читалъ ‘исторію русской литературы отъ первыхъ памятниковъ отечественной словесности до ныншняго времени’, въ связи съ историко-критическимъ объясненіемъ произведеній отечественной литературы, въ этомъ объясненіи онъ соединялъ ‘взглядъ на успхи умственныхъ силъ вообще съ характеристикою самого искусства, въ перемнахъ котораго показывалъ развитіе духовной жизни націи’. Кром того, онъ ‘умлъ возбудить въ слушателяхъ охоту пробовать силы свои въ разныхъ родахъ литературныхъ произведеній’. Унаслдовавъ посл Пушкина ‘Современникъ’ и благоговя передъ памятью поэта, е кром того. занятый приготовленіемъ къ печати труда ‘Жизнь и сочиненія И. А. Крылова’, Плетневъ предложилъ студентамъ темою для сочиненія на соисканіе награды въ 1847—48 академическомъ году: ‘разсмотрть сочиненія Крылова и Пушкина, при чемъ опредлить, какія стороны русской народности изобразилъ каждый изъ нихъ, въ чемъ состоитъ особенность поэзіи того и другого, способствовали ли они успхамъ поэзіи вообще, какъ искусства, внесли ли новыя истины въ умственную жизнь современниковъ, и чмъ каждый изъ нихъ дйствовалъ на совершенствованіе русскаго языка’. Въ числ соискателей награды явился студентъ ІІ-го курса Владиміръ Стоюнинъ, удостоившійся за свою работу полученія почетнаго отзыва. Такимъ образомъ значеніе поэзіи Пушкина, характеръ геніальнаго писателя, столь прекрасно разработанные въ 1870 г. Владиміромъ Яковлевичемъ въ его историческомъ труд ‘Пушкинъ’, обратили на себя его вниманіе еще на университетской скамь подъ непосредственнымъ вліяніемъ Плетнева.
Большимъ вниманіемъ своихъ слушателей и уваженіемъ ихъ пользовался другой симпатичный профессоръ, А. B. Никитенко, читавшій русскую словесность и исторію ея съ практическими упражненіями и филологическимъ и эстетическимъ анализомъ отечественныхъ писателель. Вотъ отзывъ одного изъ его слушателей о характер этихъ лекцій {Изъ біографическаго очерка ‘Василій Иванович Водовозовъ’ В. Семевскаго.}: ‘проводя въ чтеніяхъ своихъ путемъ философіи, исторіи и литературной критики, начало эстетическое и ограждая самостоятельность его въ сред другихъ дйствующихъ элементовъ человческой природы, профессоръ Никитенко всегда имлъ въ виду глубокое и высшее значеніе этого начала, дающее чувствовать себя въ нравственномъ образованіи и развитіи какъ цлыхъ обществъ, такъ и отдльнаго человка, видлъ въ немъ не просто интересъ чувства, услаждающагося красотою, а великую образовательную силу, одного изъ двигателей всякаго развитія и усовершенствованія’, Эта проповдь о значеніи эстетики въ жизни пала въ душ Стоюнина на благодатную почву. Вотъ почему Владиміръ Яковлевичъ до конца остался горячимъ поборникомъ значенія эстетическаго развитія въ жизни человческой, какъ фактора, направляющаго человка къ нравственнымъ цлямъ жизни.
Своими знаніями итальянской литературы, а также лекціями и статьями профессора Никитенки, Стоюнинъ воспользовался, чтобы самому попытать свол силы на самостоятельной стать. Съ этою цлью онъ составилъ очеркъ подъ заглавіемъ: ‘О вліяніи христіанства и язычества на искусство и литературу’. Редакція ‘Библіотеки для Чтенія’ приняла этотъ очеркъ и напечатала его въ 1848 г. подъ заглавіемъ ‘Искусство и литература въ древнемъ и новомъ мір’.
Помимо курсовыхъ занятій и изученія лекцій своихъ профессоровъ, Стоюнинъ жадно читалъ все, выходившее въ то время по русской исторіи и словесности. Труды молодыхъ ученыхъ С. М. Соловьева, К. Д. Кавелина, Буслаева, познакомили его съ историческими пріемами научныхъ изслдованій жизни и научили лучше понимать цли и стремленія исторической науки, но вмст съ тмъ зародили скептическое отношеніе къ старымъ научнымъ методамъ и авторитетамъ и стремленіе понять окружающую соціальную дйствительность въ связи съ историческимъ прошлымъ своего народа. Явился скептицизмъ и въ отношеніи этого прошлаго: такъ ли оно представлено въ патріотическихъ твореніяхъ писателей, старательно рекомендованныхъ въ средней школ и не опровергнутыхъ въ высшей. Нужно замтить, что университетская жизнь 40-хъ годовъ велась кружками, въ которыхъ молодые люди, по свидтельству Владиміра Яковлевича въ ст. ‘Безъ исторіи и преданій’ {‘Древняя и Новая Россія’, 1879 г., кн. 1.}, ‘много читали, имли своихъ любимцевъ писателей и ученыхъ, охотно и даже страстно спорили о разныхъ вопросахъ жизни, которые являлись изъ чтенія тогдашней политической экономіи или философскихъ и даже религіозныхъ статеекъ, не говоря уже о русской беллетристик, которая жадно читалась и обсуживалась’. Развитію кружковъ въ университет, отличавшихся, впрочемъ, по свидтельству Стоюнина, разными наивными стремленіями и интересами, содйствовали значительно политическія обстоятельства того времени: ‘волненія въ западной Европ въ эпоху 1848—49 гг. отразились на нашихъ университетахъ’ говоритъ профессоръ Григорьевъ въ своей ‘Исторической записк’. И дйствительно, мы видимъ цлый рядъ мръ, принятыхъ правительствомъ, противъ академической свободы: воспрещеніе отпусковъ и командировокъ за границу, ограниченіе числа своекоштныхъ студентовъ философскаго и юридическаго факультетовъ, запрещеніе профессорамъ ‘изъявлять на лекціяхъ ‘въ неумренныхъ выраженіяхъ сожалніе о состояніи крпостныхъ крестьянъ’ или доказывать, что перемна въ отношеніяхъ крестьянъ къ помщикамъ была бы полезна для государства’ {В. И. Семевскій, ‘Крестьянскій вопросъ въ Россіи въ ХVIII и первой половин XIX вка’.}. Цензурныя стсненія журналистики и печати породили цлый рядъ, такъ называемыхъ, запрещенныхъ сочиненій, которыя вмст съ тмъ получили особенное распространеніе въ обществ, а отсюда въ кружкахъ молодежи. Псни Веранже, сочиненія Мицкевича, ‘Histoire de dix ans’ Луи Блана, были тми кыижками, изъ которыхъ молодежь черпала отрывочныя знанія, раздражавшія ихъ идеальныя стремленія противорчіемъ съ ними дйствительности. А вмст съ тмъ обратиться къ своимъ учителямъ за разъясненіемъ того, насколько свднія, почерпнутыя изъ запрещеннаго источника, соотвтствуютъ прошлому родины и нуждамъ народа, было невозможно, такъ какъ учителя по своему положенію должны были или замалчивать или окрашивать въ другую краску многія явленія исторической жизни государства. ‘Добрые наставники, говоритъ Владиміръ Яковлевичъ въ своихъ воспоминаніяхъ о томъ времени въ стать ‘Безъ исторіи и преданій’, старались оберегать насъ отъ преждевременнаго скептицизма, но не знали, что чмъ боле лжи приходилось намъ слушать и читать… тмъ сильне и скоре высказывалось противорчіе всего этого съ тми преданіями… (которые) слушались изъ устъ людей близкихъ, передавались часто шопотомъ, какъ тайна и тмъ боле находили вру въ нашихъ сердцахъ… И вотъ историческая тайна и правда сдлались для насъ какъ бы синонимами, естественно, что мы искали правды тамъ, гд начинали разсказъ шопотомъ… вс наши историческія представленія, развившіяся изъ тайныхъ преданій, не отличались ясностью, хотя и проникались нашими симпатіями или антипатіями. Это не служило въ пользу нашихъ правильныхъ отношеній къ дйствительности и жизни’.
Такимъ образомъ, къ концу университетскаго курса мы видимъ въ душ Стоюнина разладъ, тоску, чувство неудовлетворенности и томленія, но суровая дйствительность, нужда, требовавшая постоянной активной дятельности, не позволили перейти этому чувству въ чувство озлобленія, отчаянія и отрицанія. Его спасла также прирожденная и получившая полное развитіе въ учебныхъ заведеніяхъ, подъ вліяніемъ наставниковъ, склонность къ поэзіи и эстетик, любовь къ наук, въ которыхъ онъ умлъ находить примиряющую силу, указаніе на то, что существуютъ высшія начала, стремясь къ которымъ человкъ можетъ все превзойти и явиться истиннымъ другомъ человчества при всякихъ условіяхъ, даже самыхъ неблагопріятныхъ, но тмъ не мене это чувство разлада не скоро улеглось въ душ Стоюнина и потребовалось почти пять лтъ жизни, чтобы окрпнуть въ своихъ идеалахъ, отршиться отъ романтическихъ порывовъ молодости и проникнуться полнымъ сознаніемъ своихъ обязанностей передъ обществомъ и государствомъ. Въ 1850 г. онъ успшно окончилъ курсъ университета и, по представленіи диссертаціи на тему ‘Книга совтовъ Шейха-Феридъ-Эудинъ Аммара’, былъ утвержденъ въ званіи кандидата историко-филологическаго факультета, разряда восточной словесности.
И вотъ двери учебнаго заведенія открыты, нужно выбрать себ опредленный жизненный путь. Но куда идти? Какъ примирить романтическіе порывы души съ окружающею дйствительностью. ‘Знаній, необходимыхъ уму для уясненія своей исторической жизни, не было, говоритъ Стоюнинъ въ своихъ воспоминаніяхъ {‘Безъ исторіи и преданій’.}… Почувствовалась… позади себя какая-то пустота въ то время, когда нужно было выбирать опредленную дорогу для общественной жизни… Куда направить себя, какъ служить длу съ пользою? Для ршенія этихъ вопросовъ мы ничмъ не были подготовлены…’ Тснимый нуждою, Стоюнинъ продолжаетъ давать въ частныхъ домахъ уроки, которые составляли источникъ его жизни и въ теченіе учебныхъ годовъ, вмст съ тмъ онъ удляетъ все больше времени литературнымъ занятіямъ, печатая свои произведенія въ ‘Вдомостяхъ С.-Петербургской городской полиціи’, ‘Библіотек для Чтенія’, ‘Сын Отечества’. Наиболе выдающеюся за это время статьею его должна считаться ‘Яковъ Борисовичъ Княжнинъ’. Тутъ впервые начинающій писатель познакомился съ цензурными строгостями начала 50-хъ годовъ. Дополнительныя свднія о Княжнин въ 12-й кн. ‘Сына Отечества’ подверглись значительнымъ урзкамъ со стороны цензора Елагина, такъ что только черезъ восемь лтъ въ ‘Русскомъ Встник’ Стоюнинъ получилъ возможность ознакомить читающихъ со всмъ безобиднымъ матеріаломъ для характеристики Княжнина.
Въ конц 1852 года жизнь улыбнулась Стоюнину: начальство 3-й с.-петербургской гимназіи предложило ему занять въ этомъ заведеніи мсто старшаго преподавателя русскаго языка и словесности. Нечего и говорить, конечно, съ какою радостью принялъ Стоюнинъ это мсто. Съ этимъ вмст измнилось къ лучшему и его матеріальное положеніе. Роль преподавателя словесности, которую такъ горячо любилъ молодой педагогъ, пришлась ему по сердцу. Въ этой области еще предстояло много самостоятельной работы и, хотя преподаваніе этого предмета подъ вліяніемъ попечителя М. H. Мусина-Пушкина, придававшаго большое значеніе этому предмету, измнилось съ 1851 года къ лучшему, тмъ не мене старые схоластическіе пріемы еще продолжали царить съ полною силою. Уже къ концу 1853 года Стоюнинъ въ донесеніи директору гимназіи такъ характеризовалъ свое преподаваніе {Историческая записка пятидесятилтія 3-й е.-петербургской гимназіи, составленная Н. Аничкинымъ.}: ‘Въ отношеніи къ языку мною обращалось главное вниманіе на то, чтобы воспитанникъ научался легко и правильно владть имъ, какъ изустно, такъ и письменно, чтобы онъ подъ конецъ могъ сознательно представить себ всю систему языка, понимать его богатства и видть его историческое развитіе. Въ отношеніи словесности употреблено было стараніе внушить воспитанникамъ главныя теоретическія правила, выведенныя изъ образцовыхъ произведеній писателей отечественныхъ и иностранныхъ, съ тмъ чтобы они могли врно смотрть на литературныя произведенія и сами пользоваться тми же правилами, при этомъ весьма кратко излагался историческій ходъ литературъ иностранныхъ и гораздо въ большемъ объем — литературы русской. Во всемъ этомъ главное вниманіе было устремлено на развитіе вкуса’. Эти основы преподаванія значительно оживили интересъ въ ученикахъ къ изученію родного языка и словесности и привязали ихъ сердца къ молодому энергичному учителю русскаго языка. ‘Ученики г. Стоюнина, говоритъ авторъ ‘Исторической записки’ о 3-й с.-цетербургской гимназіи, всегда знали, на сколько дятеленъ ихъ преподаватель, какъ учитель и какъ ученый, и потому, цня каждое его слово, старались, въ свою очередь, выказать собственную работу, чтобы не заслужить неудовольствія любимаго наставника’. Признавая, что существовавшіе до него учебники, особенно по грамматик, не даютъ ученикамъ достаточныхъ серьезныхъ знаній и пониманій богатства и состава отечественнаго языка, Стоюнинъ задумалъ составить собственный ‘Курсъ высшей грамматики’, каковой и вышелъ въ 1855 году. Появленіе этого труда было сочувственно встрчено попечителемъ М. H. Мусинымъ-Пушкинымъ, который въ циркуляр по округу о преподаваніи русской словесности, такъ характеризовалъ занятія и нововышедшій трудъ: ‘Излагая свои курсы сообразно съ правилами, учитель былъ, однако, самостоятеленъ въ изложеніи: онъ преподавалъ по своимъ особеннымъ запискамъ, преимущественно же въ старшемъ курс русскую грамматику. Эти записки вышли теперь въ свтъ и свидтельствуютъ объ умніи г., Стоюнина соединить краткость изложенія съ отчетливостью въ выбор и даже съ обиліемъ подробностей’. Въ это же время Владиміръ Яковлевичъ задумалъ и свои остальные труды по словесности, о чемъ и составилъ по начальству подробную записку объ учебникахъ для словесности съ предложеніемъ собственной программы. Хотя грамматика Стоюнина и была одобрена попечителемъ, однако, въ обществ на первыхъ порахъ она не встртила достаточнаго сочувствія и редакція ‘Современника’ въ своемъ отзыв объ ней назвала ее ‘безполезною’.
Въ неизданныхъ запискахъ Стоюнина сохранилось интересное описаніе посщенія имъ академика Востокова по поводу выхода въ свтъ ‘Курса высшей грамматики’.
‘Сегодня здилъ я къ Востокову съ своею грамматикою, записалъ 24-го апрля 1855 года въ своемъ дневник Стоюнинъ. Онъ живетъ на Васильевскомъ остров, въ 4-й линіи, въ дом Бронниковскаго. Двери на парадной лстниц отперты настежь. Вхожу въ переднюю, крошечную и темную. Никого нтъ. Иду снова назадъ, звоню.— Выходитъ слуга.— Дома Александръ Христофоровичъ?— Дома!— Доложи: Стоюнинъ!— Пожалуйте такъ. Это меня немножко удивило: я не думалъ, чтобы къ русскому знаменитому ученому былъ такой свободный доступъ. Вхожу въ гостиную, маленькую комнатку въ два окна и очень простенькую, безъ всякихъ претензій на украшеніе. Здсь мн представились два женскія лица — пожилая дама и молодая двушка, очень недурная. Раскланиваюсь и осматриваюсь — нтъ хозяина. Двушка соскакиваетъ со стула и быстро подходитъ къ отворенной двери въ другую комнату.— Дяденька, васъ спрашиваютъ. За этимъ тотчасъ же появляется въ дверяхъ старичекъ средняго роста, сденькій, въ морщинахъ, въ застегнутомъ сюртук. Вся его фигура, невольно внушающая уваженіе, обратилась ко мн вопросительно.— Позвольте. Александръ Христофоровичъ, представить вамъ экземпляръ моей грамматики, которую вы уже просматривали и благодарить васъ за ваши замчанія, сдланныя на поляхъ моей рукописи. Онъ взялъ книгу и, повидимому, смшался, сталъ вертть ее, осматривать со всхъ сторонъ и какъ-будто пріискивалъ что сказать мн. Мн было не совсмъ ловко стоять передъ нимъ, потому что не слыша отъ него ни одного слова, я не находилъ, что еще сказать ему, женщины смотрли на насъ во вс глаза, и это еще больше затрудняло мое положеніе. Наконецъ, онъ раскрылъ книгу, посмотрлъ на заглавный листъ и спросилъ: вы Стоюнинъ?— Да, Стоюнинъ, отвчалъ я. И опять молчаніе.— Пожалуйте, сказалъ онъ, и мы сдлали нсколько шаговъ въ его кабинетъ, маленькую однооконную комнатку, у окошка стоялъ небольшой письменный столъ со многими бумагами, что еще было въ комнат — я не замтилъ. Мы остановились, едва переступивъ порогъ и все-таки подъ внимательными взорами тхъ же женщинъ, потому что двери остались отперты. Я даже слышалъ, что молодая двушка стала что-то шептать дам и въ голос ея слышалась усмшка. А Востоковъ опять сталъ вертть книгу. Непріятное молчаніе. Чтобы прервать его, я снова заговорилъ.— Я воспользовался вашими замчаніями, которыя нашелъ въ своей рукописи, и чувствительно благодарю васъ.— Да когда же я длалъ замчанія?— наконецъ, спросилъ онъ, заикаясь, онъ заикается меньше, чмъ я думалъ по слухамъ.— Моя рукопись была послана въ Академію Наукъ отъ министра!— Не помню! въ раздумьи отвчалъ онъ.— Вотъ теб на! подумалъ я, не совсмъ лестно, онъ даже не помнитъ, а я въ предисловіи благодарю его за ученыя замчанія.— Хорошо, я просмотрю, прибавилъ онъ, и, смотря на меня, какъ-будто спрашивалъ: я все-таки не понимаю, чего ты отъ меня хочешь. Такъ какъ я ничего отъ него не хотлъ, то поклонился и хотлъ идти. Но онъ не отдавалъ поклона и, посмотрвъ еще секунду, спросилъ: вы гд же теперь?— Я служу въ 3-й гимназіи учителемъ словесности. Опять молчаніе, опять онъ переминается съ ноги на ногу и не знаетъ, что сказать. Тутъ я уже ршительно поклонился и, получивъ отъ него привтливый поклонъ, отправился черезъ гостиную къ передней, мимоходомъ поклонился дамамъ, отъ которыхъ встртилъ тоже ласковый поклонъ. Востоковъ пошелъ вслдъ за мною до передней и, наконецъ, въ переднюю, гд простоялъ все время, какъ радушный хозяинъ, пока человкъ подавалъ мн пальто и я одвался. Я раскланялся окончательно, въ недоумніи, доволенъ или недоволенъ онъ моимъ посщеніемъ и тмъ знакомъ уваженія, которые я хотлъ ему выказать. Странный человкъ! Застнчивъ или нелюдимъ, или природный недостатокъ дара слова, что тутъ дйствуетъ при такомъ обращеніи.— Богъ его знаетъ. При всемъ томъ его наружность и вся окружающая его простота мн очень понравились, видно, что онъ человкъ простой, добрый и не педантъ, хотя и оригиналъ. Не вс русскіе ученые могутъ похвалиться этимъ. Эта встрча первая и, вроятно, послдняя съ Востоковымъ, извстнымъ всему славянскому міру’.
Такова была педагогическая и ученая дятельность Владиміра Яковлевича въ первые пять лтъ по окончаніи курса въ университет. Но эта дятельность далеко не наполняла той душевной пустоты, которая почувствовалась имъ особенно сильно въ начал 50-хъ годовъ, мечтательность и отвлеченная тоска по человческому счастью продолжали томить его. Эти чувства, по сознанію самого Стоюнина {‘Безъ исторіи и преданій’ ‘Древняя и Новая Россія’.} ‘искали себ выхода въ посщеній историческихъ мстностей, думалось, что пустоту наполнятъ ‘живыя впечатлнія отъ того, что осталось отъ старины’. Съ этою цлью онъ предпринялъ путешествіе по Россіи: онъ постилъ усадьбу Державина ‘Званку’, чтобы полюбоваться тми берегами Волхова, которые производили впечатлніе на поэта, постилъ Новгородъ, думая найти слды Новгорода-Великаго, былъ въ Троицко-Сергіевой лавр, прохался по Волг, Ок. Во всхъ этихъ странствованіяхъ и исканіяхъ сказывался еще непростывшій романтизмъ и преизбытокъ силъ, не нашедшихъ себ примненія. ‘Воспитанные отчасти на романтизм, — говоритъ онъ по поводу своего путешествія, — въ юные годы мы вс были немножко романтиками. Это-то чувство направляло воображеніе возсоздать цлое по обломкамъ разрушеннаго, воспроизводить былую жизнь и переживать ее собственнымъ чувствомъ’. Однако, эти ‘обломки разрушеннаго’ не вполн удовлетворили его и не дали возможности воспроизвести былой жизни, но за то это путешествіе принесло молодому мечтателю большую пользу, ознакомивъ его съ отечественною дйствительностью, сблизило лицомъ къ лицу съ народной жизнью, ея нуждами и реальнымъ, а не фантастическимъ содержаніемъ. Въ это же время слагаются вполн его гражданскіе и соціальные идеалы, которые остались до конца жизни и легли въ основаніе многихъ его послдующихъ литературныхъ трудовъ и жизненныхъ дйствій.
Путешествіе его относилось къ 1855 году, когда везд въ Россіи подъ вліяніемъ военныхъ дйствій замчался подъемъ патріотическаго чувства и рядомъ съ этимъ чувствовался близкій неминуемый конецъ старому порядку вещей. ‘Боже мой, когда присмотришься и прислушаешься ко всему тому, что длается въ городахъ, какъ тяжело длается на душ, какъ мало утшительнаго, какъ страшно за Россію!’ — записалъ Стоюнинъ въ своемъ дневник того времени, — ‘Гд этотъ патріотизмъ, которымъ она хвалится, гд эта преданность къ отчизн. Разумный патріотизмъ выказалъ нсколько только одинъ Петербургъ, во всхъ прочихъ городахъ нтъ его ршительно. Въ подтвержденіе этого вижу и слышу факты одинъ за другимъ. Отечество не существуетъ здсь ни для дворянъ, ни для купцовъ, существуютъ только ихъ собственныя выгоды. Служащіе стремятся наживаться на счетъ казны и людей, съ которыми имютъ дло, помщики на счетъ крестьянъ, купцы и мщане на счетъ всхъ. Если бы могли знать, съ какимъ трудомъ выжимаютъ здсь вс пожертвованія, о которыхъ громко возвщаютъ въ газетахъ… во многихъ уздахъ съ трудомъ могли набрать офицеровъ для ополченія и то кое-какихъ бездомныхъ… Даже Москва, которая изстари такъ хвалится патріотизмомъ и та въ настоящее время выказала жалкій, гнилой патріотизмъ. Она много кричала, но какъ дошло до дла, то нужно было всхъ принуждать почты силою, чтобы не осрамить первопрестольной… вс дйствуютъ только для себя, а любовь къ отечеству выражаютъ только однимъ хвастливымъ крикомъ, и не дломъ. Приглядвшись ко всему этому, благодаришь Бога, что у насъ еще такъ сильно царское слово. Еслибы дло ополченія было дано на добровольное обсужденіе дворянства, то можно сказать утвердительно, что наше ополченіе было бы ничтожно. Но назначилъ царь, и каждый исполняетъ указъ страха ради, а вовсе не изъ любви къ царю и отчизн, потому что любви въ дйствительности нтъ въ такихъ душахъ. Приглядвшись ко всему этому, видишь, что не царей своихъ мы должны винить въ неустройствахъ, а самихъ себя, въ насъ самихъ еще мало истиннаго образованія, что же можетъ сдлать одинъ царь со всми своими благородными стремленіями, когда для исполненія ихъ не найдется и сотни безкорыстно преданныхъ отечеству… Люди продажные, люди жалкіе, прикрытые разными благовидными масками… Крестьянинъ стоитъ выше ихъ всхъ, только одни крестьяне нынче выказали безкорыстную любовь къ родин, только одни они и судятъ, что царю нужны люди и весело идутъ въ ратники, хотя, можетъ быть, терпятъ больше всхъ. И этотъ-то народъ во власти самыхъ испорченныхъ людей. Господи, Господи, до чего они доведутъ Россію, какого благосостоянія ждать ей! Да, мн теперь понятно какъ должно болть сердце у тхъ благородныхъ русскихъ сыновъ, которые имли случай коротко познакомиться съ нашей казенной Русью, какъ они должны страдать при вид общаго зла, которое не искоренитъ никакая сила…’
Единственное и благопріятное впечатлніе вынесъ онъ изъ посщенія Троицко-Сергіевой Лавры. ‘Здсь такъ хорошо. записалъ онъ въ своемъ дневник, что не хочется выйти. На душу ниспадаетъ какое-то благоговніе. Здсь-то и врится, и плачется, и такъ легко, легко. И святыня, и старина, и историческія воспоминанія, все соединяется вмст и наполняетъ душу высокимъ чувствомъ. Да, я врю, что здсь страждующій дйствительно найдетъ утшеніе и облегченіе. Не помню и я, чтобы какое-нибудь мсто такъ сильно подйствовало на меня и такъ бы соединилось съ моею душею. Господи, какъ здсь хорошо человку, непотерявшему вры въ святое и любящему свое родное! Сколько вры въ помощь и благость Божію, сколько любви къ человку, сколько надеждъ на лучшее будущее для русскаго народа, такъ много выстрадавшаго, раскрывается въ душ и живить ее. Хотлось видть Филарета, передъ которымъ я благоговю, но онъ въ эти дни не служилъ, не выходилъ и никого не принималъ’…
Набираясъ такимъ образомъ во время своего путешествія живыхъ впечатлній отъ народной жизни и ея старины, размышляя надъ современнымъ положеніемъ Россіи, Стоюнинъ по немногу освобождался отъ томившихъ его въ предшествовавшіе годы тоски и безотчетныхъ мечтаній. Вмст съ внутренней работой надъ собою, онъ не оставался чуждъ также вліянія лучшихъ представителей педагогической среды, которые съумли добрымъ словомъ ободренія совтомъ и участіемъ помочь молодому мечтателю выйти на истинную дорогу. соотвтствовавшую его призваніямъ. Когда Владиміръ Яковлевичъ былъ въ 6-мъ класс 3-й гимназіи, туда поступилъ преподавателемъ русскаго языка Аникита Семеновичъ Власовъ, впослдствіи директоръ Вологодской и 2-й С.-Петербургской гимназій, съ нимъ-то и сошелся Стоюнинъ, въ немъ-то и нашелъ онъ друга-наставника, который поддержалъ молодого человка въ трудные переходные года его жизни. Мечтая одно время посвятить себя исключительно литературной дятельности и, вмст съ тмъ, испытывая на себ всю трудность и горечь положенія писателя 50-хъ годовъ, Стоюнинъ въ тяжелыя минуты душевнаго разлада, изливалъ свое настроеніе въ стихахъ. Одно изъ такихъ стихотвореній. написанное въ 1854 году въ форм діалога, сохранившееся въ бумагахъ Владиміра Яковлевича подъ заглавіемъ ‘Писатель и духъ’, какъ нельзя лучше рисуетъ, что переживалъ онъ въ т дни {Стихотвореніе приводится здсь въ извлеченіяхъ.}:
ПИСАТЕЛЪ.
‘Нтъ, я тебя не вызывалъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
‘Хоть и не разъ скорблъ мой геній
‘Подъ гнетомъ думъ, ужасныхъ думъ
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
‘Бывали дни, когда въ устахъ
‘Слагалось злобное проклятье
На все то жалкое исчадье,
Которымъ истина за страхъ,
‘Когда вс лучшія творенья,
‘Гд правду въ Бог ты искалъ.
‘Гд вс небесныя виднья
‘Въ прекрасный образъ облекалъ,
‘Гд слово, каждый звукъ, все было
‘Твоя душа, и плоть, и кровь —
‘Все то безъ ужаса, безъ словъ.
‘Рука невжды осквернила.
‘Безумецъ принялъ за развратъ
‘Снова благого просвщенья,
‘Призналъ за тонкій, скрытый ядъ
‘Пороковъ гордыхъ обличенье
‘И къ небесамъ порывъ святой
‘Нарекъ безбожнымъ вольнодумствомъ.
‘Молитву сердца — думой злой,
‘Примры доблести — безумствомъ.
‘Провозгласилъ опаснымъ зломъ
‘Людямъ скорбящимъ утшенье
‘И возмутительмымъ листомъ
‘Слова любви и примиренья…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
‘Ты не слыхалъ тогда стенанья
‘Душа измученной моей.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
‘Теперь же поздно… я ршился
‘Перо оставить навсегда,
‘Себя отъ муки избавлять
‘И ремесло предпочитаю
‘Я для насущнаго труда
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Духъ спрашиваетъ тогда, чего же онъ хочетъ отъ него? Писатель проситъ матеріальнаго блага. золота, которымъ будетъ ‘врачевать больную душу’:
‘И буду жить я на простор
‘Не для людей, а для себя…’
Духъ усовщеваетъ его, говоря, что счастье людское не въ богатств и матеріальномъ достатк, что ему, писателю, начавшему проповдь любви, не слдуетъ сходить съ этого пути ради счастья людей.
‘….И если ты узналъ
‘Въ своей душ любовь и силы
‘И подвигъ тягостный избралъ,
‘Такъ и иди съ нимъ до могильг’.
ПИСАТЕЛЬ.
‘Да, если знать, что голосъ мой
‘До нихъ дойдетъ и слово въ слово…
‘Но ты, ты житель неземной
‘Ты не поймешь всего земного’.
Духъ.
‘Я видлъ древле, какъ съ крестомъ
‘За правду люди умирали,
‘Ихъ мучили, ихъ истязали,
‘Сжигали медленнымъ огнемъ.
‘Я понялъ подвигъ ихъ священный.
‘Когда они въ огн, въ крови
‘Гласили вслухъ объ откровеньи,
‘Высокой правд и любви.
‘И гибли, гибли люди тьмами.
‘А голосъ истины звучалъ
‘Въ крови, съ костровъ и надъ мечами
‘И на земл торжествовалъ.
‘И ты боишься малодушный!
‘Ужель тотъ голосъ гд замретъ.
‘Въ которомъ слабый и недужный
‘Елей душ своей найдетъ?
‘Нтъ, если самъ ты не калка.
‘Не боленъ недугами вка,
‘Не зараженъ гордыней злой, —
‘И если смлый возгласъ твой
‘Не возгласъ дерзкихъ возмущеній,
‘Не лесть коварная людямъ,
‘А полнъ цлебныхъ услажденій, —
‘Благоухающій бальзамъ, —
‘Онъ не замретъ, какъ гласъ въ пустын.
‘Его немногимъ передай.
‘И сохранятъ его въ святын,
‘И разнесутъ на цлый край.
‘И будетъ слава міровая
‘Теб звучать изъ рода въ родъ!..
‘Избралъ немногихъ вдь и Тотъ,
‘Кто вчной правдою пылая,
‘Пошелъ на крестъ терпть, страдать,
‘За правду въ мукахъ умирать.
‘Онъ вамъ примръ въ внц терновомъ:
‘Служилъ онъ міру тоже, словомъ,
‘Свой духъ въ то слово онъ вселилъ
‘И звуки слова освятилъ….
‘Вотъ, гд найдешь ты утшенье!
‘Борись, и мучься, и страдай,
‘И просвщай, и утшай,
‘ И совершишь свое призванье’.
(Писатель глубоко задумывается, духъ исчезаетъ).
Это или подобное этому по содержанію стихотвореніе Стоюнинъ послалъ въ Вологду Власову, съ которымъ находился въ переписк. Отвчая въ 1855 году своему молодому другу, Власовъ совтовалъ ежу бросить литературныя занятія и не надяться на нихъ, какъ на средство къ жизни, а отдать себя всецло педагогической дятельности… ‘Я спрашиваю васъ, гд же литература кормила людей: вс дльные, замчательные писатели терпли нужду и были бдняками: а много ли добросовстности, живительныхъ для души строкъ у тхъ писателей, которые работали отъ литературы?.. Поврьте, что вы гораздо боле принесете пользы обществу, какъ даровитый наставникъ, нежели извстный писатель. Гораздо нужно боле и чувства, и стойкости воли, чтобы быть порядочнымъ человкомъ въ жизни, нежели сколько потребно всего этого для писателя. Служба съ невзгодами и красными днями сближаетъ каждаго изъ насъ съ отчизною и длаетъ членомъ великой семьи… Вы слишкомъ нетерпливы и много умствуете, а должно всматриваться и наблюдать… Въ вашихъ стихахъ виденъ еще безотчетный юношескій пылъ молодости, а нтъ сознанія того занятія, которое выпало на вашу долю… Вы не понимаете жизни. Она вамъ кажется только тамъ, гд умствованіе, анализъ: нтъ, тамъ-то человкъ и живетъ, и дйствуетъ, какъ живая личность, гд не одинъ умъ, а вс силы въ игр’…
Еще большее вліяніе на весь умственный и нравственный строй Стоюнина оказала педагогическая проповдь Пирогова.
Извстныя статьи нашего знаменитаго педагога и хирурга ‘Вопросы жизни’, напечатанныя въ 1856 г. въ журнал ‘Морской Сборникъ’ явились для того времени настоящимъ событіемъ и произвели положительный переворотъ во взглядахъ на учебное дло въ Россіи {‘Педагогическія задачи Пирогова’ статья В. Стоюнина. ‘Историческій Встникъ’, 1885.}. Въ смлой рчи высказалъ Пироговъ много горькихъ истинъ своимъ соотечественникамъ, но вмст съ тмъ указалъ и на средства къ спасенію отъ недуговъ. главная мысль была та, что наше общество — не христіанское общество, а разрозненныя толпы другъ другу враждебныя, и, ‘чтобы выйти изъ этого ложнаго и опаснаго положенія, — говоритъ Стоюнинъ, — Пироговъ видитъ только одинъ дйствительный путь — воспитаніемъ… сдлать насъ людьми… Отсюда вытекаютъ дв задачи: дать другое направленіе нашимъ школамъ, которыя оказались несостоятельными въ воспитательномъ дл, и призвать на педагогическое поприще тхъ, которые способны къ собственному перевоспитанію и понимаютъ цли истиннаго воспитанія…’ ‘Это показалось, — свидтельствуетъ Стоюнинъ, — такъ просто и убдительно, что никто даже не отнесся критически къ вызову Пирогова. Вс, и педагоги, и не педагоги, заговорили о воспитаніи человка, не замтивъ даже тхъ трудностей, на которыя указалъ Пироговъ: ‘придется многимъ воспитателямъ сначала перевоспитать себя’. Только такимъ воспитателямъ и моакно было пойти по новому пути въ воспитаніи’. Пироговъ первыйподалъ сигналъ къ реформамъ новаго царствованія по вдомству просвщенія: съ конца 50-хъ и начала 60-хъ годовъ въ этомъ вдомств готовится рядъ реформъ, выразившихся въ новыхъ уставахъ средней и высшей школы. Выполнителями этихъ реформъ и явились люди, послдовавшіе по пути, указанному Пироговымъ и въ числ ихъ Владиміръ Яковлевичъ Стоюнинъ. Такимъ образомъ духовная связь, преемственность идей Пирогова и Стоюнина не подлежитъ никакому сомннію. Да и онъ самъ, вспоминая времена дореформенныя и дятельность Пирогова въ періодъ реформъ, какъ одного изъ наиболе выдающихся сотрудниковъ новаго царствованія, говоритъ: ‘за поколніемъ нашихъ отцовъ остается та честь, что оно выставило способныхъ людей въ новую пору, когда покойному государю Александру Николаевичу нужны были дятельные помощники въ его преобразовательныхъ планахъ’. Эти люди ‘не мирились ни съ идей рабства, ни произвола, ни невжества… Они выстрадали… идеалы и горячо относились къ нимъ съ полною врою, что настанетъ и для нихъ пора… Они-то и есть наши духовные отцы, которые намъ передали свои идеалы, связавъ ими наше поколніе съ своимъ’.
Во второй половин 50-хъ годовъ, посл путешествія по Россіи, посл появленія статей Пирогова, Стоюнинъ является общественнымъ дятелемъ вполн оздоровленнымъ отъ болзненнаго романтизма и мечтательности. Онъ наглядно увидалъ дйствительныя нужды страны, дошелъ и собственнымъ опытомъ и подъ вліяніемъ представителей тогдашняго педагогическаго міра, что пора русскимъ интеллигентнымъ людямъ перестать тосковать и плакаться, а надо скоре и энергичне приняться за живую работу во имя пользы своего отечества. Главные общественные недостатки формулировались въ его впечатлніяхъ слдующимъ образомъ: въ привиллигированномъ русскомъ сословіи, играющемъ такую важную роль въ государств, еще очень низокъ образовательный уровень, вслдствіе чего страдаетъ общественная и семейная нравственность, отсутствуетъ истинная гражданственность и національное самосознаніе. Крестьянство стоитъ въ нравственномъ отношеніи выше дворянства, но страдаетъ отъ невжества и крпостного права.
Разъ проникшись сознаніемъ всего этого, его честная, дятельная природа не могла остаться равнодушною къ этимъ общественнымъ язвамъ: борьбу съ ними онъ положилъ въ основаніе своей педагогической дятельности, желая, по крайней мр, въ отмежеванной ему судьбою скромной области педагога быть полезнымъ своей родин, подготовляя ей боле здоровыхъ дтей, нежели было предшествующее и современное ему поколніе. Помимо такой чисто практической дятельности, носящей по самому своему существу положительный характеръ, Стоюнинъ ршилъ воздйствовать на общество путемъ публицистики, литературы и науки и не столько изобличая и казня пороки, сколько проводя въ своихъ произведеніяхъ идеалы нравственности, указывая на путь самоусовершенствованія и саморазвитія, согласно съ требованіями истиннаго европейскаго просвщенія, въ немъ онъ признавалъ ту могучую силу, передъ которою уступаютъ вс пороки и недостатки. Такимъ образомъ, къ этому періоду его жизненныя задачи вполн опредляются, получаютъ вполн сознательную и серьезную окраску и, какимъ онъ является въ качеств сотрудника ‘Театральнаго и музыкальнаго Встника’ 1856—1858 гг., редактора ‘Русскаго Міра’ 1859 г. и преподавателя 3-й е.-петербургской гимназіи, такимъ же цльнымъ, послдовательнымъ и убжденнымъ, встрчаемъ мы его на страницахъ ‘Древней и Новой Россіи’ семидесятыхъ, ‘Историческаго Встника’ и ‘Встника Европы’ восьмидесятыхъ годовъ и въ роли организатора и руководителя частной женской гимназіи, основанной его женою въ Петербург въ 1881 г., только, конечно, въ позднйшую пору своей дятельности, мысль его получаетъ большую гибкость, кругъ наблюденій расширяется, запасъ знанія и опыта увеличивается: видно, что и человкъ, проповдуя другимъ необходимость постоянной работы надъ собою, самъ шелъ тмъ же тяжелымъ путемъ, продолжая свое саморазвитіе и самоусовершенствованіе. Колебаній, компромиссовъ съ совстью онъ не допускалъ, удары судьбы сыпались на него, но онъ не терялъ энергіи, а продолжалъ свою горячую проповдь того, что признавалъ за истину. ‘Какъ скоро истина доказана, — говорилъ онъ {‘Русскій Міръ’, 1859 г., ‘Всти отовсюду’.}, какъ скоро въ дло нужно ввести новое основаніе, отъ котораго ожидается благотворное слдствіе, никакія уступки не должны имть мста. Старое все долой, если оно не годится, новое все на сцену, если оно признано хорошимъ. Что намъ за дло, если найдутся люди, которые не согласятся съ нами. Признавъ извстный принципъ, будемъ его доказывать, будемъ его отстаивать, будемъ опровергать противоположныя мннія, будемъ стараться ввести его всецло въ дйствительность и примиримся съ нею только тогда, когда онъ займетъ тамъ свое мсто’…
Извстность Стоюнина, какъ педагога-практика и теоретика стала съ конца 50-хъ годовъ рости въ Петербург. Продолжая быть преподавателемъ въ 3-й с.-петербургской гимназіи вплоть до 1871 года, онъ въ этотъ періодъ времени, кром того, преподавалъ (1858—1861 гг.) въ Маріинскомъ женскомъ училищ (впослдствіи переименованномъ въ гимназію), въ Маріинскомъ институт (1861—1867 гг.), а въ 1862 г. управлялъ женскою Воскресною школою. Какова была его программа и методъ, было указано выше, когда шла рчь о его поступленіи учителемъ въ 3-ю гимназію. Можно только сказать, что и въ новыхъ учебныхъ заведеніяхъ онъ не отступалъ отъ своей программы, внося въ свои уроки жизнь, привлекая къ изученію родной словесности и языка вниманіе и интересъ учащихся. Какъ цнило высшее начальство его труды, было указано въ отзыв попечителя Мусина-Пушкина, кром того, онъ былъ рекомендованъ, какъ талантливый и добросовстный учитель въ преподаватели вел. кн. Владиміру Александровичу, къ дтямъ вел. кн. Маріи Николаевны: Сергю, Евгенію, Юрію Максимиліановичамъ и Евгеніи Максимиліановн Лейхтенбергскимъ. Николаю Николаевичу Младшему и Елен Георгіевн Мекленбургской, а также во многіе высокопоставленные дома. Въ 1871 г. ему было предложено мсто инспектора московскаго Николаевскаго сиротскаго института, въ каковой должности онъ и пребывалъ до 1875 г., когда его идеальнымъ и чистымъ представленіямъ о нравственности и объ обязанностяхъ пришлось столкнуться съ дйствительностью и съ представителями стараго порядка вещей и ихъ традиціями. Сила осталась на сторон представителей этого стараго порядка и Стоюнину пришлось проститься съ дорогимъ ему учебнымъ заведеніемъ, въ которое онъ вложилъ столько души и въ которомъ онъ усплъ сдлать уже такъ много. сплотивъ ‘вокругъ себя преподавателей въ одну дружно работавшую семью’. Московское общество съ глубокимъ сожалніемъ простилось съ Владиміромъ Яковлевичемъ, который съумлъ въ короткій срокъ пребыванія въ первопрестольной заявить себя энергичнымъ дятелемъ и человкомъ, успвшимъ показать свою безкорыстную и безграничную любовь къ просвщенію и юношеству.
Уже изъ оффиціальнаго отзыва составителя ‘Исторической записки’ о 3-й с.-петербургской гимназіи было видно, какъ относились воспитанники къ любимому преподавателю, та же любовь, уваженіе и вниманіе со стороны учащихся слдовали за нимъ и въ остальныхъ учебныхъ заведеніяхъ. Эти чувства особенно рельефно выражались въ адресахъ, подносимыхъ ему при прощаніи, когда онъ покидалъ ихъ alma-mater, въ многочисленныхъ письмахъ, постоянно получаемыхъ имъ отъ своихъ бывшихъ слушателей и особенно ярко выразились на акт и обд бывшихъ воспитанниковъ, по поводу 50-ти-лтняго юбилея 3-й с.-петербургской гимназіи, когда личность Стоюнина заслонила собою весь этотъ скучный классическій праздникъ. Вотъ, что говоритъ намъ хроникеръ того времени {Изъ ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’, 28-го января 1873 г.}: ‘Директоръ гимназіи В. X. Лемоніусъ говорилъ о классицизм, преподаватель латинскаго языка г. Аничковъ говорилъ о прошломъ гимназіи, воспитанникъ Георгіевскій прочелъ длинную рчь по-латыни, одинъ изъ бывшихъ воспитанниковъ посвятилъ дню юбилея пространное изслдованіе объ одномъ классическомъ слов. Бывшіе воспитанники почтили торжество по своему и съ особенною признательностью отнеслись къ памяти людей, которымъ они считаютъ себя обязанными тмъ хорошимъ, что они вынесли изъ гимназіи. Настоящимъ героемъ дня былъ всми ими уважаемый и любимый В. Я. Стоюнинъ. Самые жаркіе аплодисменты прерывали т мста отчета, гд говорилось о г. Стоюнин, самый тсный и многочисленный кружокъ постоянно указывалъ мсто, гд находился г. Стоюнинъ, самые горячіе тосты и выраженіе признательности обращались къ нему же, желая ознаменовать добрымъ дломъ день, когда бывшіе воспитанники снова увидли въ своей сред своего любимаго преподавателя, они во время обда составили подписку на образованіе Стоюнинскаго капитала, чтобы выдавать изъ него ежегодно денежное пособіе одному изъ выходящихъ воспитанниковъ’.
Высокой задушевностью звучитъ письмо одного бывшаго слушателя Владиміра Яковлевича, преждевременно погибшаго молодого писателя П. Тица {Издававшаго подъ псевдонимомъ ‘Незвановъ’ книжку ‘Дтскіе разсказы’.}, ‘Вы, можетъ быть и не вспомните, что у васъ былъ когда-то въ 3-й гимназіи ученикъ, называвшійся Тицомъ, — пишетъ онъ.— Самъ онъ, покрайней мр не иметъ ни малйшей претензіи расчитывать на то, чтобы вы о немъ помнили. Но въ его умственномъ и душевномъ мір вы оставили настолько глубокіе слды, что память.о васъ онъ бережно сохраняетъ въ душ своей, какъ одно изъ драгоцннйшихъ достояній, оставшихся ему въ наслдство отъ его, вообще не особенно богатой свтлыми впечатлніями, юности. Не удивитесь поэтому, что онъ спшитъ воспользоваться даже такимъ неважнымъ поводомъ, какъ выходъ въ свтъ его первой книжки, чтобы, пославъ ее вамъ, хоть этимъ выразить вамъ столь дорогія для него чувства, какъ бы ни была незначительна книжка сама по себ, но разъ она чисто и искренно вылилась изъ сердца своего автора, она непостыдно можетъ служить для него выраженіемъ самыхъ многозначительныхъ его симпатій… Между многими сменами, посянными вами въ душ моей, не послднее мсто занимало и неопреодолимое влеченіе къ умственному труду. Но обстоятельства слишкомъ долгое время складывались крайне неблагопріятно для его удовлетворенія. Слабое здоровье — съ одной стороны и серьезныя семейныя затрудненія — съ другой, послдовательно заставляли меня отказываться ото всхъ самыхъ скромныхъ притязаній моихъ въ этомъ направленіи. Первою измнила мечта о педагогической дятельности (я не могъ кончить курса въ университет), а затмъ и объ ученой, и о литературной. Забота о насущномъ хлб отнимаетъ цликомъ вс физическія и вс душевныя силы. Только первоначально зарожденному вами идеализму обязанъ я тмъ, что не заглохъ окончательно въ эту тяжелую пору. Много упущено такимъ образомъ времени, много утрачено жизненной гибкости и свжести, много затеряно способностей, но не пропала вра въ торжество правды и истины, но не пропало страстное желаніе, по мр силъ, послужить этому торжеству… Прилагаемая книжка… импровизированная для своихъ собственныхъ дтей въ долгіе вечера тяжкой болзни, на нсколько лтъ приковавшей меня къ постели… не могла съ особенной силой не оживить во мн благодарныя воспоминанія о васъ, моемъ первомъ и благороднйшемъ учител и наставник на томъ пути, на которомъ я длалъ, наконецъ, первые шаги…
Что же производило въ личности Владиміра Яковлевича столь сильное и глубокое впечатлніе на его слушателей? Помимо его научныхъ обширныхъ знаній, помимо интереснаго и живого преподаванія, ихъ плняла его глубокая вра въ правду и торжество ея, его гуманный взглядъ на жизнь и людей и честное отношеніе, какъ къ своимъ собственнымъ обязанностямъ, такъ и требованіе такового же отъ другихъ. Свои взгляды онъ проводилъ какъ на урокахъ въ класс, какъ въ частныхъ разговорахъ съ слушателями, такъ и въ рчахъ, обращенныхъ къ выпускнымъ ученикамъ и ученицамъ. Вотъ, напримръ, его рчь {Статья Cизова, ‘Русскія Вдомости’, 1888 г., No 310.}, обращенная къ выпускнымъ ученицамъ Николаевскаго Московскаго сиротскаго института 1874 г., въ которой Стоюнинъ рисуется какъ нельзя рельефне: …’Трудовъ, трудовъ! слышится неумолчный голосъ, — трудовъ на пользу просвщенія и образованія, трудовъ честныхъ, проникнутыхъ сознаніемъ общей пользы, трудовъ для всего народа! На такіе труды мы благословляемъ васъ — будетъ ли кто трудиться въ новой русской школ, будетъ ли кто приносить благо просвщенія семь. Конечно, многимъ придется переживать и неудачи, выносить борьбу какъ съ самимъ собою, такъ и съ невжествомъ, но вы знаете, — въ борьб крпнутъ силы, пріобртается опытность: силенъ нравственно тотъ, кто не боится борьбы за честное и святое дло.,. Вы должны быть просвтительнымъ началомъ въ семь и среди дтей, вы должны съумть и такъ стать, чтобы быть желаннымъ и неизмннымъ другомъ семьи… и тогда воспитательниц легко будетъ вносить и радость и свтъ: она пойметъ и полюбитъ свое прекрасное назначеніе’.
Какъ педагогъ-теоретикъ съ цлью поднять у насъ преподаваніе русскаго языка и словесности, Стоюнинъ печатаетъ и издаетъ рядъ учебниковъ и руководствъ для учащихъ и учащихся {См. въ приложеніи къ настоящему очерку статью Д. Д. Языкова ‘Учено-литературные труды В. Я. Стоюнина’.}. Эти его труды, наравн съ трудами Василія Ивановича Водовозова, вытснили вс существовавшія досел учебники и руководства.
Одновременно съ этимъ, въ видахъ облегченія учащемуся юношеству ознакомленія съ русскими классиками, толковаго и яснаго пониманія ихъ, онъ предпринимаетъ дешевое изданіе произведеній отечественной словесности съ примчаніями и вопросами для учащихся. Такимъ образомъ, онъ можетъ считаться у насъ основателемъ классной и дешевой библіотекъ.
Отдаваясь всею душею педагогической дятельности, Стоюнинъ, однако, не запирается въ узкой спеціальности и не длается кабинетнымъ человкомъ. Всякое явленіе общественной жизни, имющее цлью главнымъ образомъ поднятіе у насъ просвщенія и интереса въ публик къ наук и литератур, вызываетъ его горячее сочувствіе: онъ является однимъ изъ учредителей С.-Петербургскаго Педагогическаго Общества, поступаетъ съ самого основанія въ число членовъ Общества пособія нуждающимся литераторамъ и ученымъ, предсдательствуетъ въ ученомъ отдл Общества распространенія техническихъ знаній въ Москв, читаетъ публичныя лекціи въ пользу Общества гувернантокъ, избирается почетнымъ членомъ Общества распространенія ремесленнаго образованія и членомъ Общества любителей словесности, принимаетъ участіе въ трудахъ комитета грамотности, работаетъ въ комиссіи по русскому и по иностраннымъ языкамъ въ Педагогическомъ музе Соляного городка.
Одновременно съ этимъ кипитъ и его литературная и публицистическая дятельность. Съ 1856 по 1858 годъ включительно онъ является дятельнымъ сотрудникомъ издававшагося М. Раппопортомъ ‘Театральнаго и Музыкальнаго Встника’, въ которомъ отдлъ о музык велъ нашъ незабвенный композиторъ А. Сровъ, а отдлъ критики, отзывовъ о нововыходившихъ театральныхъ пьесахъ и постановк на сцен главнйшихъ изъ нихъ — Владныіръ Яковлевичъ. Съ 1859 года ему предложено было редакторство въ газет ‘Русскій Міръ’, которымъ онъ и руководилъ до мая мсяца слдующаго года. Изъ предыдущихъ главъ видно было, какое важное значеніе имла для Стоюнина вторая половина 50-хъ годовъ: въ этотъ періодъ сложились окончательно его соціальные, гражданскіе и педагогическіе взгляды подъ вліяніемъ школы, личнаго опыта и педагогической среды, начала, почерпнутыя изъ этихъ трехъ источниковъ, и послужили идейной стороной всхъ произведеній пера этого и послдующаго временъ. Въ ряд статей онъ высказываетъ свои мысли о значеніи эстетики, національнаго самосознанія въ жизни человческой, проповдуетъ необходимость самовоспитанія, будитъ въ читающихъ любовь къ нисшимъ сословіямъ, задвая тмъ крпостное право, выставляетъ эту любовь какъ силу воспитательную, нодаетъ руку тмъ писателямъ (Потхинъ, Островскій), которые брали для своихъ произведеній темы изъ народной жизни, указываетъ на губительность разрыва съ народной жизнью въ ея настоящемъ и прошедшемъ и, наконецъ, выставляетъ свои требованія въ отношеніи школы и семьи, въ исправленіи которыхъ видлъ единственный залогъ нашей государственной крпости и гражданской зрлости, при чемъ все вниманіе должно быть обращено, согласно его ученію на развитіе и образованіе женщины… ‘въ масс русская женщина, говоритъ онъ по поводу романа Гончарова ‘Обрывъ’ {‘Русскій Миръ’ 1859 года.}, иметъ возможность развиться скоре, чмъ т, которые хотятъ называть себя гражданами… у нея боле свободы, боле простора въ развитіи, и тмъ скоре новыя понятія освтятъ ея впечатлительную душу. Отъ нея пойдетъ свтъ и на новое поколніе. Идеалы меньшинства мало-по-малу перейдутъ и въ большинство’ и въ другомъ мст: ‘женщина въ состояніи сдлать многое, что не всегда подъ силу и мущин, если она одушевлена любовью, во имя этой любви она въ состояніи привести въ исполненіе все, что… внушили ей, воспитывая ее для жизни’. Вопросъ же о женскомъ воспитаніи ‘неминуемо приводитъ къ другому вопросу — о нравственномъ развитія мущинъ, объ его идеалахъ и стремленіяхъ. Пока онъ не измнится, трудно въ большинств утвердиться разумному воспитанію женщины’.
Пропагандируя такъ идеи, осуществленіе которыхъ должно имть гражданское благополучіе его соотечественниковъ и въ такую пору, когда уже въ нашемъ обществ стали пробуждаться страсти, Стоюнинъ съумлъ сохранить спокойствіе въ обсужденіи явленій жизни, освщая всегда вопросы не съ точки зрнія ихъ формы и проявленія, а съ точки зрнія вчной правды, истины и добра.
Давая отзывъ въ ‘Русскомъ Мір’ о поэм Никитина ‘Кулакъ’, онъ говоритъ: ‘Пора намъ и въ дйствительной жизни перестать отварачиваться отъ людей, которые слишкомъ позапачкались въ омут, куда были брошены отъ самого рожденія… да, пора… намъ… обращаться съ людьми по-человчески’… Всматриваясь въ кулака, говоритъ онъ дале: ‘вы… [будете не презирать, а сожалть его, даже боле, будете страдать за него, вы почувствуете, что къ вамъ въ сердце невольно закралось какое-то теплое чувство, похожее на любовь къ человку, чувство, которое шепчетъ вамъ, что и въ немъ, въ этомъ падшемъ существ, есть образъ человческій’. Въ заключительныхъ словахъ по поводу произведенія Никитина, онъ длаетъ такой выводъ: ‘Только одна любовь наша къ человку можетъ произвести спасительный переворотъ въ томъ кругу, который такъ позагрязнился отъ невжества и гнетущей нужды — ни строгость, ни преслдованія, ни наказанія, ничто не подйствуетъ… любви, побольше любви къ человку, а она уже сама скажетъ намъ, что нужно сдлать, чтобы спасти его отъ заразы, и сила ея такова, что придуманныя ею средства не останутся лишь одними словами въ вид высказаннаго мннія, но быстро перейдутъ въ дло, въ исполненіе, очистятъ зараженный воздухъ и произведутъ благодтельную перемну’…
Помимо вышепоименованныхъ изданій, Стоюнинъ помщаетъ рядъ статей и въ другихъ органахъ прессы, гд задваетъ т же излюбленныя темы. Такъ мы встрчаемъ его въ качеств сотрудника ‘Журнала Министерства Народнаго Просвщенія’, ‘Русскаго Педагогическаго Встника’, ‘Сверной Пчелы’, ‘Разсвта’, журнала ‘Воспитаніе’, ‘Русскаго Встника’, ‘Современника’, ‘Встника Европы’, ‘ Учебно-воспитательной библіотеки’ и нкоторыхъ другихъ. Все главное, что сказано было имъ за этотъ періодъ, было имъ повторено съ особенною силою въ нкоторыхъ статьяхъ послдняго періода жизни въ ‘Древней и Новой Россіи’ 1879 года, ‘Историческомъ Встник’, ‘Встник Европы’, ‘Наблюдател’ восьмидесятыхъ годовъ.
Одновременно съ этою публицистическою и научно-педагогическою дятельностью, Владиміръ Яковлевичъ не покидаетъ и своихъ историческихъ занятій, къ которымъ онъ приступилъ чуть ли не съ университетской скамьи. Посл своего изслдованія о ‘Яков Борисович Княжнин’ напечатаннаго въ ‘Библіотек для Чтенія’ 1850 года, онъ помщаетъ большую монографію ‘Александръ Петровичъ Сумароковъ’ въ ‘Театральномъ и Музыкальномъ Встник’ 1856 года, а въ 1867 году печатаетъ въ ‘Встник Европы’ біографическія свднія о Кантемір подъ заглавіемъ ‘Князь Антіохъ Кантеміръ въ Лондон’, а также историческій очеркъ о нашемъ извстномъ сатирик въ изданіи Глазунова ‘Русскіе писатели XVIII и XIX столтій: Сочиненія князя А. Д. Кантеміра’. Въ ‘Встник же Европы’ 1877 года появляется его изслдованіе объ ‘Александр Семенович Шишков’, а въ ‘Историческомъ Встник’ 1880 года объ ‘Александр Сергевич Пушкин’. Оба послднихъ его труда появляются и отдльными изданіями подъ заглавіемъ ‘Историческія сочиненія В. Стоюнина’ части I и II. На этихъ нашихъ извстныхъ писателяхъ Владиміръ Яковдевичъ остановилъ свое главное вниманіе потому, что въ нихъ, по его словамъ ‘боле рзко отразилось время со стороны духовныхъ стремленій народа’, вотъ почему онъ и разсматриваетъ ихъ произведенія такъ, ‘чтобы лучше понимать смыслъ и цли литературныхъ произведеній извстной эпохи и видть ихъ историческое значеніе’. И нужно отдать полную честь и справедливость автору, что отъ выполнилъ свою задачу прекрасно. Сочиненіе Стоюнина ‘Александръ Сергевичъ Пушкинъ’ можетъ считаться въ нашей литератур до сихъ поръ единственнымъ полнымъ историко-біографическимъ очеркомъ о геніальномъ поэт, а сочиненіе ‘Александръ Семеновичъ Шишковъ’ единственною безпристрастною оцнкою знаменитаго дятеля Александровской эпохи. Этотъ трудъ, кром оцнки Шишкова, какъ писателя, ученаго. патріота и государственнаго дятеля, даетъ богатый матеріалъ для характеристики общественныхъ движеній и направленій при Александр I.
Такова была обширная и кипучая педагогическая, литературная и общественная дятельность Владиміра Яковлевича за разсмотрнный періодъ времени, когда онъ стоялъ непосредственно у педагогическаго дла, въ качеств преподавателя и инспектора указанныхъ выше учебныхъ заведеній.
Вынужденный силою обстоятельствъ въ 1871 году покинуть Николаевскій московскій сиротскій институтъ онъ перезжаетъ съ семьею {Онъ женился въ 1865 г. на своей бывшей учениц Маріинской гимназіи, Маріи Николаевн Тихменевой.} на жительство сначала въ Петербургъ. а потомъ Царское Село, гд исключительно сосредоточиваетъ свое вниманіе на научныхъ и литературныхъ занятіяхъ, а также общественной дятельности. Покойная государыня Марія Александровна приняла въ то время сердечное участіе въ судьб его и, хотя онъ не занялъ никакого мста въ казенныхъ учебныхъ заведеніяхъ, однако продолжалъ числиться служащимъ по вдомству императрицы Маріи съ сохраненіемъ содержанія. Одно время у Владиміра Яковлевича въ эти года жизни была мысль покинуть родину и перехать на жительство въ Парижъ. гд онъ хотлъ основать учебное заведеніе для дтей русской колоніи, но эта мысль вскор была оставлена и онъ силою счастливыхъ обстоятельствъ былъ вызванъ на дло, въ которое вложилъ вс свои завтные педагогическіе и общественные идеалы и которому онъ горячо служилъ всмъ сердцемъ и умомъ до послднихъ минутъ жизни: мы говоримъ о роли и дятельности его въ женской гимназіи, основанной его женой въ 1881 году. Въ это же время онъ высказалъ и въ печати, и въ письмахъ къ жен весь свой запасъ жизненныхъ убжденій и врованій, которыя помогли ему, не смотря на вс жизненныя потрясенія остаться непоколебимымъ и честнымъ общественнымъ дятелемъ.
‘…Вчера, прочитавъ объявленіе о новомъ изданіи сочиненій Байрона въ русскомъ перевод, писалъ онъ въ 1874 году Марь Николаевн, я задумался о томъ своемъ молодомъ времени, когда я упивался нкоторыми произведеніями его, въ особенности ‘Чайльдъ-Гарольдомъ’ и ‘Манфредомъ’ въ прозаическомъ французскомъ перевод. Я думалъ, что собственно могло прельщать меня въ этихъ гордыхъ и разочарованныхъ характерахъ, когда во мн нтъ, кажется. ни одной черты съ ними родственной? я не презиралъ людей, всегда сознавалъ, что въ нихъ боле добра чмъ зла, врилъ, что первое сильне второго, что это явленіе временное, а то вчно, словомъ, если я тогда не былъ вполн мирнымъ гражданиномъ, любилъ юношески погорячиться за всякую мерзость, которая мн казалась общественнымъ зломъ, то не былъ и тнью ‘Манфреда’ или ‘Гарольда’, а всегда увлекался надеждою, что можетъ наступить и лучшее время, и оно было, и я его видлъ, а между тмъ, припоминая все того же ‘Манфреда’ и ‘Гарольда’, я опять увлекся ими какъ юноша. Мн представилась въ нихъ эта несокрушимая внутренняя сила, которая не боится борьбы съ жизнью. хотя бы эта жизнь представлялась ничтожною, ненавистною, хотя бы она не давала никакой надежды на лучшее. Эта сила дйствительно возвышаетъ человка, потому что длаетъ его могуче всхъ на свт (хотя Байрона и его героевъ и упреками въ безнравственности). Великая душа сказывается въ отчаяніи: жизнь не идетъ какъ мн хочется, какъ мн нужно, какъ мн пріятно, — такъ я не хочу жить, нтъ, она будетъ только съ усиліемъ бороться, потому что ей нужно нравственное величіе, которое можетъ проявиться лишь въ борьб — страданіе для нея раны, съ которыми каждый храбрый солдатъ продолжаетъ биться въ сраженіи, такіе храбрецы и одерживаютъ побды, вначал кажущіяся сомнительными. Тутъ вопросъ не въ томъ, какая польза человку отъ этого величія души, если ему все приходится страдать, а въ томъ, долженъ ли онъ въ своихъ собственныхъ глазахъ стоять высоко-нравственнымъ.
‘Мн очень нравятся эти стихи Байрона:
‘Меня враги пытались упрекнуть,
‘Что будто я съ религіей въ раздор.
‘Но еслибъ могъ я вскрыть предъ вами грудь,
‘То врно бъ вы ршили въ нашемъ спор,
‘Кому изъ насъ доступнй въ небо путь?
‘Мн — алтари вершины горъ и море,
‘Земля и звзды, вся природа мать,
‘Готовая мой духъ въ себя принять’.
‘Вотъ какъ услаждается религіозное чувство сильной души, не падающей въ страданіяхъ. Такая сила и составляетъ жизненную сторону поэзіи Байрона, она-то особенно и охватываетъ при чтеніи его произведеній. Они укрпляютъ душу и какъ будто вооружаютъ ее на благородную борьбу. Думаю, что въ юности они помогли и мн въ моемъ самовоспитаніи и, если я сдлался несовсмъ безхарактернымъ человкомъ, то благодаря раннему развитію эстетическаго чувства, особенно любви къ поэзіи, безъ которыхъ я не подошелъ бы и къ Байрону, потому что не понялъ бы его и не нашелъ бы въ немъ интереса. О всемъ этомъ я заговорилъ потому, что въ послднее время много думалъ о томъ, какъ важно развивать эстетическое чувство и въ какія границы должно поставить его’ чтобы также не перейти въ крайность’.
‘Третьяго дня я былъ на передвижной выставк? писалъ Стоюнинъ въ другомъ письм къ жен: картинъ очень много, есть хорошія, но перлъ всего — картина, которая сразу охватываетъ душу и врно никогда не забудется — это Христосъ въ пустын — художника до сихъ поръ почти неизвстнаго, имя его въ настоящій моментъ я даже не припомню {Здсь идетъ рчь о знаменитой картин нын тоже покойнаго художника Крамскаго.}. Представлена самая дикая безплодная каменистая пустыня, на груд камней сидитъ человкъ, нсколько нагнувшись, опустивъ исхудалыя сложенныя, точно стариковскія, руки между колнъ. Вотъ и вся картина. Но отъ лица этого человка нельзя оторвать глазъ, а съ ними и думы. Онъ глядитъ спокойно, углубленный въ свою мысль, но по чертамъ его лица можно заключить, что недаромъ досталась ему эта мысль, чтобы дойти до нея нужно было настрадаться сердцемъ, намучиться умомъ при вид людскихъ бдствій и страданій. Его спокойствіе есть уже результатъ ршимости послужить человку тмъ ученіемъ, въ основаніе котораго должна лечь мысль, данная сердцемъ: возлюби ближняго своего, какъ самого себя. Я не замтилъ сколько времени я простоялъ передъ этой картиной, но она вызвала во мн столько мыслей, такъ кротко и успокоительно подйствовала на душу, такъ сблизила ее съ этимъ человкомъ, въ которомъ нтъ ни малйшаго намека на что-нибудь божеское или лучше сказать, въ которомъ бы подобіе Божіе выразилось во всей своей сил и ясности, выразилось не торжествомъ силы, а глубиною мысли, кротости и любви. На другія картины я смотрлъ уже разсяно, нсколько разъ возвращался къ этой картин и унесъ въ своей душ живой образъ, который и теперь у меня передъ глазами. Не много картинъ производили на меня подобное впечатлніе…’
Въ этотъ же послдній періодъ своей жизни въ статьяхъ ‘Безъ исторіи и преданій’ {‘Древняя и Новая Россія’ 1879 годъ.}, ‘Консерваторы 40-хъ годовъ’ {‘Историческій Встникъ’ 1882 годъ.}, ‘Наша семья и ея историческія судьбы’ {‘Наблюдатель’ 1882 года.}, ‘Памяти князя Александра Илларіоновича Васильчикова’ {‘Встникъ Европы’ 1884 годъ.} и ‘Педагогическія задачи Пирогова’ {‘Историческій Встникъ’ 1886 годъ.}, онъ окончательно и съ особенною силою слова и убжденія высказалъ свое profession de toi относительно общественныхъ недостатковъ и нуждъ нашего отечества, которые рисовались ему въ слдующихъ главныхъ положеніяхъ, современная общественная жизнь сложилась и идетъ неправильнымъ путемъ, потому что она не знаетъ ни исторіи, ни преданій своей родной земли, а потому эта связь необходимо должна быть возстановлена, чтобы не было колебаній, путаницы и промаховъ въ нашихъ дйствіяхъ, современная русская семья, въ силу своего неправильнаго развитія съ прошлаго столтія, явилась и является ‘прежде всего съ стремленіемъ къ свтскости, съ искаженнымъ понятіемъ объ образованіи и съ уступкою своихъ правъ надъ дтьми, по крайней мр, надъ сыновьями, государственной власти’. а потому тоже не нормальна и нуждается въ коренномъ исправленіи на началахъ общественной нравственности и истиннаго просвщенія, для этого необходимо обратить главное вниманіе на образованіе и воспитаніе женщины, какъ центральной силы семьи, современная школа должна быть органически связанною съ семьею, быть національною и давать воспитаніе общественное въ томъ смысл, что изъ нея должны выходить молодые люди, поставленные къ общественной дятельности, съ правильнымъ понятіемъ объ общественной нравственности, безъ которыхъ никакое общество не можетъ быть крпко, перевоспитавъ семью и пріучивъ ее къ труду, самостоятельному и серьезному. мы перевоспитаемъ тогда и царящія у насъ понятія о государственной служб. которая въ настоящее время мыслится обществомъ неправильно, какъ источникъ личныхъ выгодъ, пріобртаемыхъ чинами, для уррегулированья этихъ понятій необходимо уничтожить табель о рангахъ, какъ она нын существуетъ при поддержк высшаго сословія, видящаго въ сохраненіи ея единственный свой raison d’tre, а потому сильно ее отстаивающаго. ‘Каждый просвященный патріотъ, говоритъ Стоюнинъ, долженъ бы былъ желать, чтобы наконецъ, понимали службу въ настоящемъ смысл, какъ честный трудъ въ интересахъ государства, общества и народа’. ‘Мысль о томъ, что опорою престола можетъ быть только одно сословіе, или одинъ классъ — дика и идетъ вопреки исторіи и въ обиду всему народу’, а потому ‘верховной власти много выгодне соединить свои интересы съ интересами всхъ сословій и изъ нихъ привлечь къ себ все честное, умное, образованное и способное къ труду {‘Консерваторы 40-хъ годовъ’, ‘Историческій Встникъ’, 1882 года.}.
Мысль объ основаніи у насъ школы на новыхъ началахъ, запала въ душу Стоюнина еще въ 1862 г., почему онъ тогда же сталъ хлопотать о разршеніи ему завести въ Петербург частную мужскую гимназію. каковое Высочайшее разршеніе и послдовало въ томъ же году, но тогда этой мысли не суждено было осуществиться.
Во время жизни въ Царскомъ Сел. Марья Николаевна Стоюнина задумала для воспитанія своихъ дтей основать собственную гимназію, что и было приведено въ исполненіе въ 1881 году. Уже въ отчет за 1882—83 учебный годъ выражено желаніе, чтобы программами гимназіи были вызваны ‘вс данныя человку способности къ труду физическому и умственному и направлены, со.гласно съ нравственными цлями жизни, при чемъ и эстетическое чувство должно имть свою долю въ развитіи, какъ одинъ изъ задатковъ человческой жизни’, такъ какъ ‘современная школа должна готовить человка для самостоятельной жизни, которая прежде всего требуетъ отъ него здоровья, т. е. правильнаго развитія физическихъ силъ, при этомъ привычки сознательно относиться ко всему окружающему, умнья владть собою ‘разумнаго труда въ общей жизни, чувства нравственной связи съ общественной средой’. ‘Все это, сказанное въ томъ же отчет, составляетъ почву для просвщеннаго человка. къ которому должна стремиться школа. какъ къ своей послдней цли’. Владиміру Яковлевичу предоставлено было въ гимназіи мсто инспектора и преподавателя русскаго языка и словесности, курсъ этихъ предметовъ онъ и началъ съ 1881 года для приготовительнаго класса, ведя его постепенно изъ класса въ классъ до 1888 года, когда тяжелый физическій недугъ свелъ его въ могилу. Такимъ образомъ ему не удалось видть полнаго осуществленія начатаго совмстно съ женою дла. не пришлось присутствовать при томъ, когда ученицы, переступивъ порогъ заведенія, въ которомъ Владиміръ Яковлевичъ игралъ такую выдающуюся роль, скажутъ современникамъ, что дала имъ новая школа, какъ пріучила глядть на жизнь и свои обязанности, какими матерями и воспитательницами завщала имъ быть въ семь, въ обществ и въ той будущей русской школ, типомъ которой послужитъ, какъ думалъ покойный, ‘женская гимназія Стоюниной’.