ВИНОГРАДАРЬ ЖИРОНДЫ
ВИНОГРАДАРЬ ЖИРОНДЫ
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Виноградарь Жиронды, Зайцев Борис Константинович, Год: 1930
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Зайцев Б. К. Собрание сочинений: Т. 9 (доп.). Дни. Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии.
М: Русская книга, 2000.
Возраст — лет под сорок. Суховатое, крепко вылепленное моложавое лицо. Большой лоб, короткие усы. Сидит по-домашнему, на турецком диване, без пиджака, держит в руках книгу, острым взором смотрит на зрителя — Мориак, известный писатель, автор ‘Терезы Декейру’, ‘Пустыни любви’, ‘Того, что было потеряно’. Звезда литературы отдыхает в Малагате (Жиронда), в имении, где возделывает виноградники. Это его родина. Его романы полны Ланд, сосновых лесов. Подчиненные ему люди в писании — разные Куррежи, Декейру, Горнаки — пропечены зноем, сушью, пахнут смолою и сосновым лесом.
Нет, кажется, его произведения, где бы ни описывалась жара (вернее: где бы она ни давалась — в слове скупом, но сильном). Он любит идущее из почвы. Его люди наделены страстями и грехами яркими, возросшими на первозданном. Чем-то древним, некоим terror antiquus полны и его пейзажи, и чувства. Он знает силу рода. Люди у него не единичны, не оторваны. Не только в землю свою вросли: за каждым и над каждым предки, их власть, те — иногда прекрасные, иногда грозные задания, что даются нам из океана, нам предшествующего (мы же передаем их, в потомство, дальше). Кровь, стихия рода, близка этому писателю. В ней нечто жуткое. Всегда она косна, как земля. Безмолвна, и безлична.
В самом снимке, в белоснежной рубашке Мориака — уже зной. В деревенском, старом доме должны быть закрыты ставни. ‘Отдыхать’ там можно только в зеленоватом полумраке, под серебряный стон цикад. Даже вино (в Малагате чудесное) нельзя пить в такую жару. Мориак должен обходиться водою со льдом.
Таков он — плод южной, французской земли, но не провинциал. Знает Жиронду и Ланды, но и Париж, т. е. мир. Он католик — но не типа захолустного кюре. Никакой благонамеренной агитки нет в нем и не может быть. Жизнь видит широко, в ее противоречиях, мучениях. Человека — глубоко. Душа мужественная, мрака не боящаяся, остро и современность чувствующая. Но не сядет Мориак в эту современность, как в автомобиль (подобно Морану), не поедет, куда повезут. Он небезразличен. Но, как люди его земли, замкнут, скрыт, мало себя показывает. В прежних романах даже столь скрыт, что католики простодушные были им недовольны:
— ‘Изображение страстей, пороков… Но где же утешение?’
Ни в ‘Женитрикс’, ни в ‘Судьбах’, ни в ‘Терезе Декейру’ (в глуби лесов Жиронды мужа отравляющей) действительно, нет утешения — или оно столь под спудом, что до него не доберешься.
Последний роман ‘То, что было потеряно’ более автора открывает.
Действие все в Париже. Сумрачный и порочный Эрве Бленож и жена его Ирэна, надломленная, больная. Медленно она гаснет — не только от болезни — от холода, лжи, нелюбви мужа. Они принадлежат к знати. Ее свекровь, старая католическая графиня с улицы Лас Каз, может быть, и могла бы ее утешить, но нет близости. Для Ирэны она ‘ханжа’, окруженная аббатами. Графиня простодушный человек. Ирэна — ‘современный’. Она сама многим отравлена — книгами, искусством, культурой. Католицизм свекрови для нее пережиток. Ничего она не видит истинного под старомодностью графини. Но как жить? Вокруг пустыня. Эрве вечно исчезает— полон он погонею за наслажденьем, затянут миром жестким, беспощадным. И сам с женой беспощаден.
Его бывший друг Марсель Рево, исписавшийся писатель с двусмысленным прошлым, темной денежной историей — тоже бесплоден и отравлен. Мучится неразделенною любовью к молодой жене, с которой живет тоже безрадостно — Тоту вывез он из глуши Котерэ, мрачнаго имения Юм, где остался деспот отец да юноша — брат, Алэн.
У Эрве к Марселю странное, злобное чувство. Некогда были они так близки, что женитьбы ему он простить не может. Месть придумывает тонкую. Намеками, полусловами, улыбками внушает мысль, что Тота не просто любит брата, а ‘преступно’. Марсель чувствует, что жена не с ним. Ее мысли, душа — на юге. Клевета Эрве ловко попадает… Начинается вторая, как бы удвоенная тоска Марселя.
С какой силою, крепостью написано это начало романа! Трудно дышать воздухом, где живут озлобленные, отравленные пороком люди — праздные и недобрые, несчастные и одинокие, посетители модных подозрительных баров, дансингов, мертвенно разъезжающие в автомобилях по мертвенному Парижу.
Форма романов Мориака всегда близка к эраматической: мало описаний, мало слов (язык сух, остр, благороден) — действие не задерживается. У Ирэны не то рак, не то туберкулез. Она сохнет, слабеет. Вот просит однажды мужа посидеть с нею вечер. У него как раз в эти часы подозрительное свидание. Он сначала отказывается остаться — любой вечер, только не этот — потом остается. Через силу читает ей Ницше. Она засыпает. Спит крепко. Желание — непреодолимое — уводит его, пока она спит. Проснувшись, видит Ирэна, что никого нет. Всего-то и маленького, одного вечера он ей не дал….
В этом усматривает она приговор. Так и загадала: если есть в нем капля милосердия, она живет. Если нет….
У нее под рукой гарденал, против бессонницы. Она принимает таблетку за таблеткою. Удаляется от нее горький мир! Проносятся клочья прежнего — девушка, из богатейшей семьи, Эрве за нею охотится, она влюблена и так любви ждет, и материнства. Во всем этом ей отказано. Что же-жизнь не удалась, удастся смерть.
Роман странно поворачивает. Поворот смелый, очень высокий. Ирэна гибнет — но в некоем смысле продолжает жить и на других влиять.
В тот самый вечер, когда чтением своим усыплял Эрве Ирэну, старая графиня приходила к ней. Но Эрве не допустил ее. Знал, что Ирэну она раздражает (и она это знала). Искренно несла утешение и любовь: не донесла.
И вот тело Ирэны недвижно, графиня же исповедуется, в сумрачной капелле:
‘…Она судила о религии по моему облику. Не к чему было мне и раскрывать рта: самое приближение мое ее раздражало, самый вид. Ирэна все читала, она знала все, все понимала. Я же не знала даже имен писателей, ее учителей. Помните, она сказала раз: ‘Католицизм, это моя свекровь’…
….Страшно сказать: одним своим присутствием я приношу вред Тому, кого люблю, делаю Его смешным. Его не любят из-за меня. Я удаляю от Него бедное дитя — без меня, может быть, Он и привлек бы ее’.
Она стенает и оттого, что собственными руками, из утробной любви к сыну (genitrix!) состроила этот жалкий брак: хотелось создать ему жизнь богатую, праздную. И вот последствия…
В ужасе и смирении ждет она слов исповедника.
Он отвечает, из своего укрытия:
— Возрадуйтесь, дочь моя. Графиня не поняла.
— Я в трепете могу лишь повторить, что Господь открывает мне для вас: ‘Она отсутствовала. Но Я был с ней’.
Ничего, что графиня не дошла до Ирэны. Я принял ее. ‘Возрадуйтесь, дочь моя’.
Тут удивляется критик Жалу, говорящий о Мориаке: как же это католик может чуть не благословлять самоубийцу?
Пусть удивляется Жалу. Мориак еще раньше оправдал Терезу Декейру, мужа отравившую. Кто имеет силу, тот оправдывает.
Благая весть, переданная матери, идет дальше. В доме, где стоит гроб Ирэны, встречает графиня сына. Эрве ждет упреков. Мать идет к нему навстречу, ясная и светлая.
— Дорогой мой!
Плача на ее груди, как плакал некогда ребенком, растопляется Эрве. Недавно только сам поймал себя на низкой смысли: ‘ну, теперь свободен!’ — а теперь чувствует в себе убийцу.
— Ты получил великую милость, говорит мать, лаская его.
— Я?
— Да, величайшую. Ты себя видишь, себя знаешь. Ты называешь грязью — грязь. Ты понял, что грязь — грязь.
Таков таинственный смысл гибели Ирэны. Как зло идет кругами, наподобие кругов в пруду от брошенного камня, так и благодать: один из ее кругов доходит — сложными путями — и до сердца Марселя: умягчает, увлажняет его.
В романе есть лицо, юный брат Тоты, Ллэн. Он живет на том самом юге, чью жару любит Мориак (упоминается, хотя бегло, о ней и здесь).
Алэн юноша особенной судьбы. Он глубоко религиозен, ‘призван’. Париж, в первый его приезд к сестре, предстает ему кладбищем и долиной печали (странная и яркая сцена, когда ночью, на скамье Елисейских Полей, выйдя из дансинга, где был с сестрой и Марселем, встречает он Терезу Декейру, изнемогающую от тоски. Он ее провожает, указывает дорогу).
В этом и его собственное назначенье. Дальнейший его путь фатален: во второй свой приезд, с известием о смерти отца, он попадает как раз в минуту, когда Тота готова вступить в легковесную связь, как бы заблудиться. Он увозит ее в деревню. И в вагоне, глядя на спящую сестру, чувствует силу ‘призвания’. Тота одна из многих, кого предстоит выносить на руках ‘из-под развалин’. Так что, живой (видимо, надлежит ему стать монахом, или аббатом), продолжает он дело умершей Ирэны.
— Значит, все в романе спасаются?
Этого мы не знаем. Мориак останавливается. ‘Благополучия’ от него трудно ждать. Силу греха и трагедию жизни слишком он хорошо знает. Но если говорить о надежде — да, она есть. Взят лишь момент — всех просветляющий. Что будет дальше, каковы судьбы героев — неведомо. Может быть (чуть не наверно), будут склоняться жизни Марселя, Эрве, Тоты вправо, влево… Каков окончательный суд — неизвестно. И все же впервые открыл Мориак себя глубже: благодать, помощь, надежда все это есть, тут же рядом. Несчастные ‘потеряли’ важнейшее. Без него тьма, гибель. Но вот рядом — тайное дуновение благодати: и спастись можно.
‘То, что было потеряно’ смелый роман, потому, что в нем тезис. Для художника это трудно. Велик риск увлечения схемой. Некоторая искусственность есть тут и у Мориака. Но она с избытком искуплена подземным пламенем, бьющим из всех щелей. Сердце несентиментального автора слишком потряс мир скорбный, холодеющий, черствеющий. Мир слишком настрадался.
Он нуждается в милосердии. И замкнутый обитатель Ланд, одиночка, хорошая Франция — земляная и верующая — разжимает скупые губы:
— Возрадуйтесь.
Не знаю дальнейшего пути героев, не знаю и пути автора. Может быть, и он услыхал ‘призыв’? Сухощавый, изящный Мориак, вспоенный лесами, звездами и виноградниками, океаном, алтарем, епитрахилью?
Возрождение. 1930. 29 нояб. No 2006 (Дневник писателя).
С. 109. Епитрахиль — в облачении священников и епископов широкая лента, надеваемая на шею.