Виндзорские проказницы, Шекспир Вильям, Год: 1597 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Вильямъ Шекспиръ

Виндзорскія проказницы

Комедія въ V дйствіяхъ

Пер. П. И. Вейнберга съ предисловіемъ
проф. . А. Брауна

Источник: Шекспиръ В. Полное собраніе сочиненій / Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 2, 1902.

http://az.lib.ru

Виньетка эпохи Ренесанса (Аугсбургъ, 1516. Типографія Іоганна Миллера, рисунокъ нм. художника Даніила Гопфера, умершаго около 1536 г.). Русскія буквы стилизовалъ В. А. Табуринъ.

ВИНДЗОРЪ.

Виндзорскія проказницы.

Многочисленныя свидтельства, сохранившіяся у писателей-современниковъ Шекспира, говорятъ намъ о сильномъ впечатлніи, произведенномъ на современную англійскую публику обими частями ‘Генриха IV’. Выведенныя въ нихъ дйствующія лица быстро стали популярными и имена ихъ — нарицательными для обозначенія тхъ типовъ людей, представителями которыхъ они являлись. Уже въ 1599 году товарищъ и соперникъ Шекспира, Бенъ Джонсонъ, въ своей комедіи ‘Every man out of his humour’ (V, 1) могъ ограничиться, при характеристик одного изъ выведенныхъ имъ лицъ, простой ссылкой на схожій типъ во второй части ‘Генриха IV’.

Особенно посчастливилось, конечно, ‘толстому рыцарю’ Фальстафу, сразу ставшему всеобщимъ любимцемъ. Въ англійской литератур начинаютъ появляться боле или мене удачныя подражанія этому геніальному типу, да и самъ Шекспиръ, полюбивъ своего героя или уступая вкусамъ публики, хотлъ вывести его еще разъ на сцену въ пьес, надъ которой онъ работалъ по окончаніи ‘Генриха IV’. Онъ самъ говоритъ объ этомъ въ эпилог ко второй части хроники: ‘Если вамъ не прискучила жирная пища, нашъ смиренный авторъ продолжитъ исторію, въ которой дйствуетъ сэръ Джонъ, и развеселитъ васъ Катериной французской. Въ этой исторіи, насколько я знаю {Эпилогъ произносится однимъ изъ актеровъ.}, Фальстафъ умретъ отъ смертельнаго пота, — если онъ еще не убитъ вашимъ суровымъ приговоромъ’.

Въ этихъ словахъ заключается ясный намекъ на ‘Генриха V’. Поэтъ, однако, своего общанія не сдержалъ: въ ‘Генрих V’ Фальстафъ на сцен уже не появляется, и мы узнаемъ лишь о его смерти (II, 3). Руководствуясь очень врнымъ художественнымъ тактомъ, поэтъ, очевидно, отказался отъ первоначальнаго плана, онъ чувствовалъ, что въ героической драм о Генрих V Фальстафу и его пьяной компаніи мста быть не могло и что появленіе его на сцен внесло-бы въ художественную гармонію этой пьесы крупный и рзкій диссонансъ.

Мы не знаемъ, конечно, насколько Шекспиръ чувствовалъ себя связаннымъ своимъ общаніемъ. Можетъ быть, онъ удовлетворился бы краткимъ разсказомъ о смерти Фальстафа, столь художественно заканчивающимъ изображеніе земного поприща героя, еслибъ не вншній поводъ, заставившій его вновь воскресить всеобщаго любимца. Онъ принялся за работу — и въ результат получилась новая пьеса, о которой поэтъ наврное не думалъ раньше: комедія о ‘Виндзорскихъ проказницахъ’, гд толстый рыцарь стоитъ въ центр дйствія, сосредоточивая на себ весь интересъ послдняго.

Упомянутый нами вншній поводъ къ написанію комедіи состоялъ въ прямомъ приказаніи королевы Елизаветы. Свдніе объ этомъ сохранилъ намъ Джонъ Деннисъ (Dennis), который ровно сто лтъ посл перваго появленія въ свтъ нашей комедіи, т. е. въ 1702 г., издалъ обработку ея подъ заглавіемъ ‘Комическій любовникъ или любовныя зати сэра Джона Фальстафа’ (The Comical Gallant, or the Amours of Sir John Falstaff). Вкусу публики начала XVIII вка комедія Шекспира казалась грубой, вотъ почему Деннисъ и счелъ необходимымъ ‘исправить’ ее, такъ какъ сама по себ она была вполн достойна вниманія ‘по разнымъ причинамъ’ — говоритъ Деннисъ въ предисловіи къ своей пьес: — ‘во первыхъ, я хорошо зналъ, что комедія Шекспира снискала одобреніе одной изъ величайшихъ королевъ, которыхъ когда-либо видалъ свтъ, королевы, которая была велика не только своею мудростью въ управленіи государствомъ, но и своими знаніями въ наукахъ и тонкимъ вкусомъ въ драматическомъ искусств. Что она обладала такимъ вкусомъ, въ этомъ мы можемъ быть уврены, такъ какъ вдь она особенно любила писателей древности. Такъ вотъ, эта комедія (‘Виндзорскія проказницы’) была написана по ея повелнію и указанію, и она съ такимъ нетерпніемъ ожидала видть ее на сцен, что велла, чтобы комедія была готова въ дв недли, и преданіе говоритъ, что королева потомъ, при представленіи, осталась очень довольна ею’.

Первый біографъ Шекспира, Н. Роу (Rowe) дополняетъ это свдніе въ 1709 г. еще одной чертой. ‘Королева Елизавета, говоритъ онъ, такъ восхищалась достойнымъ удивленія характеромъ Фальстафа, что велла вывести его еще въ другой пьес и изобразить его въ ней влюбленнымъ’.

И такъ, ‘Виндзорскія проказницы’ написаны по заказу самой королевы Елизаветы.

Проврить эти показанія мы, конечно, не можемъ но у насъ нтъ повода не доврять имъ, несмотря на сравнительно позднее появленіе преданія о ‘Виндзорскихъ проказницахъ’ въ литератур. Въ его пользу говоритъ цлый рядъ фактовъ и соображеній.

Прежде всего, ему не противорчатъ данныя, имющіяся о вншней исторіи нашей комедіи. Она появилась въ печати впервые въ 1602 г. in 4R, подъ заглавіемъ ‘Весьма занимательная и отмнно остроумная комедія о сэр Джон Фальстаф и веселыхъ виндзорскихъ женахъ. Съ многообразными и занятными шутками сэра Гуга, валлійскаго рыцаря, мирового судьи Шэлло и его мудраго кузена Слендера’, и т. д. Заглавіе называетъ также имя автора — Вильяма Шекспира — и упоминаетъ о томъ, что пьеса неоднократно давалась ‘какъ въ присутствіи ея величества, такъ и въ другихъ мстахъ’.

Много споровъ вызвало въ ученой литератур изученіе текста этого перваго изданія. Дло въ томъ, что онъ далеко не совпадаетъ съ тмъ несомннно боле врнымъ текстомъ, который принятъ изданіемъ in folio 1623 г. и перешелъ отсюда во вс позднйшія изданія, тогда какъ худшій текстъ 1602 года былъ перепечатанъ лишь одинъ разъ еще, въ 1619 г. Въ немъ замчаются не только крупные проблы, но и такія значительныя отступленія, что онъ можетъ казаться другой, какъ бы боле ранней, еще не окончательно отдланной редакціей пьесы. Основываясь на этихъ отступленіяхъ, нкоторые изслдователи полагали, что въ изданіи 1602 г. передъ нами первая, древнйшая редакція комедіи, написанная по заказу, на спхъ, въ т ‘дв недли’, о которыхъ говоритъ Деннисъ. Впослдствіи-же поэтъ, якобы сознавая крупные недостатки своей пьесы, вторично обработалъ ее и придалъ ей ту форму, какую она иметъ въ in folio 1623 г.

Но едва-ли это такъ. Не даромъ же соперникъ Шекспира, Бенъ Джонсонъ, ставитъ ему въ упрекъ, что онъ никогда ни одной написанной имъ строки не вычеркивалъ, что онъ всегда какъ-бы импровизировалъ и никогда не возвращался къ прежнимъ своимъ пьесамъ съ цлью лучшей ихъ отдлки. Боле правы, вроятно, изслдователи — и на ихъ сторон теперь большинство — усматривающіе въ текст 1602 г. такъ называемое ‘хищническое изданіе’ (piratical edition), которыхъ въ то время появлялось не мало. Предпріимчивый издатель посылалъ въ театръ людей, умвшихъ запоминать и быстро записывать со словъ актеровъ, эти записи, затмъ, кое-какъ отдлывались, склеивались — и пускались въ ходъ какъ подлинный текстъ пьесы.

Извстно, что не одн только ‘Виндзорскія проказницы’ попали въ печать въ такомъ исковерканномъ вид: та-же судьба постигла напр. текстъ ‘Ромео и Джульетты’, ‘Гамлета’ и другихъ пьесъ, имвшихъ успхъ у публики. Самъ Шекспиръ относился къ этому безцеремонному обращенію съ его литературной собственностью, повидимому, вполн равнодушно. Во всякомъ случа, лишь въ посмертномъ изданіи 1623 г. мы имемъ право видть подлинный текстъ нашей комедіи.

Впрочемъ, для насъ во всемъ этомъ спор важенъ только тотъ фактъ, что пьеса появляется на книжномъ рынк лишь въ 1602 г. А такъ какъ Meres, который въ своей ‘Palladis Tamia’ (1598 г.) перечисляетъ произведенія Шекспира, еще не знаетъ нашей комедіи, то догадки нкоторыхъ ученыхъ (въ особенности Charles Knight’a) o боле раннемъ происхожденіи ‘Проказницъ’ теряютъ всякую почву. Вроятне всего, что комедія возникла вскор посл ‘Генриха V’, т. е. около 1600 г. А этимъ косвенно подтверждается преданіе объ участіи Елизаветы въ ея возникновеніи.

Другой фактъ, поддерживающій повидимому, преданіе, это — пріуроченіе дйствія къ Виндзору, одному изъ любимыхъ мстопребываній королевы, а также прославленіе ордена Подвязки (V, 5), капитулъ котораго засдалъ именно здсь. Весьма возможно, что пьеса написана для одного изъ частныхъ придворныхъ празднествъ въ Виндзор и была разыграна здсь впервые.

Еще важне, однако, доказательства, основанныя на внутреннихъ соображеніяхъ.

Дло въ томъ, что наша комедія дйствительно производитъ — въ особенности по сравненію съ ‘Генрихомъ IV’ — впечатлніе не свободнаго творчества, вызваннаго внутренней потребностью творческаго генія, а чего-то дланнаго, искусственнаго, однимъ словомъ — заказанного. Изъ всхъ позднйшихъ пьесъ Шекспира ‘Виндзорскія проказницы’, несомннно, самая слабая, если не считать ‘Генриха VIII’, также написаннаго, вроятно, по заказу. Притомъ это единственная изъ позднихъ комедій Шекспира, въ которой интрига преобладаетъ надъ характеристикой. Еще важне, наконецъ, то, что въ отдлк типа самого Фальстафа здсь сдланъ шагъ назадъ. Въ сравненіи съ геніальнымъ собутыльникомъ принца Уэльскаго, передъ нами здсь какой-то пройдоха съ мошенническими инстинктами, попадающійся въ грубую ловушку. Онъ, правда, еще довольно остроуменъ, но нтъ уже того веселаго смха надъ всмъ міромъ — не исключая и собственной толстой персоны, — который слышится тамъ. Это — Фальстафъ въ полномъ упадк, потерявшій то глубокое знаніе людей, которое давало ему столько власти надъ окружающей средой, помогало ему выбираться изъ любого, хотя бы сквернйшаго положенія и окружало его ореоломъ какого-то тріумфатора, не знающаго себ препятствій и преградъ. Онъ нсколько разъ подъ рядъ попадается въ западню, поставленную ему двумя заурядными кумушками и терпитъ полное фіаско по всей линіи. Неужели Шекспиръ могъ добровольно ослабить этотъ сильнйшій изъ созданныхъ имъ комическихъ типовъ только для того, чтобы изобразить торжество добродтели надъ порокомъ? А вдь это пришлось-бы признать, разъ намъ выяснилось, что ‘Виндзорскія проказницы’ написаны посл ‘Генриха VI’ и ‘Генриха V’.

Нтъ, сюжетъ, очевидно, былъ навязанъ Шекспиру, и навязанъ неразумно. Въ самомъ дл разв можно представить себ Фальстафа ‘влюбленнымъ’? Какъ онъ понимаетъ любовь и какую любовь цнитъ — это въ достаточной мр выяснено во второй части ‘Генриха IV’. Къ чему еще новая пьеса? Королева, очевидно, не вполн поняла Фальстафа, иначе она не включила бы въ свой заказъ условіе ‘влюбленности’. Поэтъ-же не могъ уклониться отъ исполненія королевскаго желанія, и нужно отдать ему справедливость: — онъ сдлалъ все, что могъ, чтобы спасти своего героя, изобразивъ его не влюбленнымъ, а лишь затвающимъ любовную интригу — въ угоду королев Елизавет. И въ угоду ей-же Фальстафъ, конечно, долженъ былъ попасться въ просакъ, другого исхода не было.

Какъ поэтъ приступилъ къ длу, — это довольно ясно. Ему нужна была интрига для готоваго, законченнаго характера главнаго героя, въ которой послдній оказался бы въ совершенно новой обстановк. Интрига эта должна была разыграться, конечно, не въ высшей дворянской сред, къ которой Фальстафъ, какъ рыцарь, имлъ бы доступъ при другихъ вкусахъ и нравственныхъ качествахъ, но и не въ той боле чмъ легковсной компаніи, въ которой Фальстафъ проявляетъ свое пониманіе любви въ ‘Генрих IV’ (2-ая часть, II, 4). Наилучшимъ исходомъ должна была казаться провинціальная буржуазная среда съ ея добродушною мелочностью, захолустнымъ веселіемъ и семейною добропорядочностью. Вотъ почему ‘Виндзорскія проказницы’ оказались единственною среди произведеній Шекспира вполн буржуазной комедіей, въ которой передъ нами развертывается яркая картина провинціальной жизни среднихъ классовъ ‘веселой Англіи’ въ эпоху ‘доброй королевы Бетти’.

Что касается самой интриги, то кое-какія частности ея Шекспиръ заимствовалъ изъ той литературы, которая и для цлаго ряда другихъ произведеній его послужила главнымъ источникомъ, т. е. изъ литературы итальянской. Въ сборник новеллъ Страпаролы ‘Тринадцать весело проведенныхъ ночей’ (Straparola, ‘Tredeci piacevoli notti’, Венеція 1550—1554) встрчается между прочимъ разсказъ о томъ, какъ нкій студентъ Filenio Sisterna на одномъ и томъ-же балу объясняется въ любви тремъ красавицамъ. Дамы, узнавъ объ этомъ другъ отъ друга, хотятъ наказать его за такое оскорбительное для нихъ легкомысліе. Он подвергаютъ его разнымъ униженіямъ и мученіямъ, якобы для того, чтобы спасти его отъ неожиданно появляющихся мужей: одна прячетъ его подъ постель, гд она заране приготовила пукъ колючихъ втокъ, въ дом второй онъ проваливается въ глубокій подвалъ, третья, наконецъ, высаживаетъ его ночью на улицу спящимъ и голымъ.

Затмъ, Giovanni Fiorentino въ своемъ сборник ‘Pecorone’ {Объ этомъ сборник см. т. I, стр. 421. Ред.} передаетъ другой разсказъ, который также напоминаетъ намъ нкоторыя детали нашей комедіи. Нкій студентъ, обучающійся у старика-ученаго наук о любви, хочетъ примнить свои познанія на дл притомъ — къ молодой красавиц — жен своего учителя. А такъ какъ онъ не знаетъ, кто она, то, какъ ученикъ, который радъ похвастаться своими успхами передъ учителемъ, онъ разсказываетъ послднему всякій разъ о тхъ уловкахъ, при помощи которыхъ его милая спасла его отъ глазъ ревниваго мужа. Посвящаемый, такимъ образомъ, во вс подробности дла, мужъ всячески старается поймать преступниковъ на мст преступленія, но напрасно: на слдующій же день онъ отъ любовника-же узнаетъ, какимъ образомъ его провели. Жена прячетъ здсь своего милаго между прочимъ подъ грудой блья, какъ у Шекспира. Тотъ же разсказъ повторяется и у Страпаролы, въ другой новелл указаннаго сборника, но уловки жены здсь мене напоминаютъ комедію Шекспира: она прячетъ своего любовника за занавсью постели, въ сундук подъ платьемъ и въ шкапу, когда разъяренный мужъ хочетъ поджечь всю комнату, то умная жена велитъ вынести изъ нея этотъ шкапъ подъ тмъ предлогомъ, что въ немъ хранятся ея ‘семейныя бумаги’.

Об версіи были извстны въ англійской литератур еще до Шекспира: ими воспользовался писатель-актеръ Richard Tarlton въ разсказ о ‘двухъ любовникахъ въ Пиз’ (‘The two lovers of Pisa’), вошедшемъ въ его ‘Новости изъ чистилища’ (‘News out of Purgatory’, 1590). He подлежитъ сомннію, что Шекспиръ зналъ и эту англійскую передлку, на что указываютъ нкоторыя совпаденія въ частностяхъ, встрчающихся только у Тарлтона. Но не новелла послдняго была его главнымъ источникомъ, такъ какъ способы, при помощи которыхъ любовникъ спасается отъ мужа, у Шекспира ближе къ Fiorentino, чмъ къ Тарлтону.

Этимъ, однако, не исчерпывается число источниковъ Шекспира. Въ его комедіи есть мотивъ, притомъ очень удачный, который мы напрасно стали бы искать въ итальянской новеллистик, но который встрчается въ нмецкой литератур у современника Шекспира, извстнаго драматическаго писателя, герцога Генриха Юлія Брауншвейгскаго (1564—1613). Въ его ‘Трагедіи о нкой прелюбодйк, трижды обманувшей мужа, но наконецъ принявшей страшную кончину’ (‘Tragedia Hibaldeha von einer Ehebrecherin, wie die ihren Mann dreimal betrogen, aber zuletzt ein schrecklich Ende genommen hatte’. Вольфенбюттель, 1594) нкій купецъ, сомнваясь въ добродтели своей жены, хочетъ подвергнуть ее испытанію. Для этой цли онъ даетъ бдняку — студенту Памфилу, который за деньги готовъ любить кого угодно, средства съ тмъ, чтобы онъ нарядился дворяниномъ и пріударилъ за его женой, онъ-же, мужъ, будетъ наблюдать и убдится окончательно въ добродтели или порочности жены. Есть въ этой драм и другія черты, напоминающія ‘Проказницъ’: такъ, жена велитъ вынести Памфила въ бочк съ грязнымъ бльемъ. Но исходъ тутъ иной, т. е. пьеса кончается самоубійствомъ неврной жены.

Зналъ-ли Шекспиръ нмецкую драму, или-же сходство съ нею объясняется заимствованіемъ изъ общаго источника {Источникомъ драмы герцога Брауншвейгскаго послужилъ разсказъ, обнародованный Михаиломъ Линднеромъ въ его Rastbchlein (Вольфенбюттель, 1558).}, это вопросъ нершенный и, повидимому, нершимый. Нелишне, однако, замтить, что при двор герцога Брауншвейгскаго проживало не мало англійскихъ актеровъ, изъ которыхъ нкоторые вернулись въ Англію вскор посл появленія въ свтъ ‘Трагедіи о прелюбодйк’. Весьма возможно, что отъ нихъ нашъ поэтъ узналъ о драмахъ нмецкаго герцога и между прочимъ о содержаніи названной трагедіи.

Вотъ элементы, изъ которыхъ составилась фабула ‘Виндзорскихъ проказницъ’. Скомпановалъ ихъ Шекспиръ совершенно самостоятельно, углубивъ интригу, давъ ей другой исходный пунктъ, иное основное настроеніе и, наконецъ, другой исходъ. Дло въ томъ, что и у Страпаролы интрига получаетъ невеселую развязку: обманутый любовникъ жестоко мститъ своимъ мучительницамъ. Притомъ и психологическая подкладка иная. У итальянскаго писателя дамы казнятъ любовника не потому, что онъ, непрошенный, навязывается имъ, и не изъ добродтели, а лишь потому, что онъ объяснялся въ одинъ и тотъ-же вечеръ всмъ троимъ въ своей горячей любви, он оскорблены, и отсюда месть. Будь онъ осторожне, результатъ получился-бы, можетъ быть, иной. У Шекспира, наоборотъ, на первый планъ выдвинута супружеская врность ‘проказницъ’: он поступили-бы съ Фальстафомъ не иначе, даже еслибъ онъ удовольствовался временно одной изъ нихъ. Интрига направлена противъ любовника и иметъ цлью наказать его за помыселъ, грховный по существу. Отсюда вытекаетъ морализирующая тенденція пьесы, совершенно отсутствующая у итальянцевъ.

Наконецъ, значительное углубленіе интриги состоитъ и въ томъ, что шутками хитрыхъ ‘проказницъ’ казнится и исправляется также мужъ, ревнующій безъ всякаго основанія.

Нельзя не замтить, что дйствіе проведено бойко и весело, въ этой новой обстановк и съ указанными измненіями и дополненіями оно производитъ совершенно иное впечатлніе, тмъ боле, что и параллельное дйствіе — исторія любви Анны Пэджъ и Фентона, въ которую вмшиваются докторъ Каюсъ и дурачекъ Слендеръ — всецло принадлежитъ фантазіи Шекспира.

Долго и много спорили о томъ, къ какому моменту жизни Фальстафа пріурочить дйствіе нашей комедіи: происходитъ-ли оно, по мысли автора, до первой части Генриха IV, или между первой и второй его частями, или посл размолвки съ принцемъ, ставшимъ королемъ, или-же, наконецъ, оно одновременно съ дйствіемъ одной изъ этихъ драмъ. Споръ, въ сущности, лишній, тмъ боле, что, какое-бы ршеніе мы ему ни дали, мы всегда натолкнемся на непримиримыя противорчія. Въ особенное затрудненіе ставитъ насъ въ этомъ отношеніи личность продувной Квикли: въ первой части ‘Генриха IV’ она — хозяйка гостиницы ‘Кабанья голова’, во второй части отмчается, что она вдова, въ ‘Генрих V’ она вторично вышла замужъ за Пистоля. А въ ‘Виндзорскихъ проказницахъ’ Квикли увряетъ, что она — двица. По ‘Генриху V’ (2-ая ч., II, 4) она знаетъ Фальстафа уже 29 лтъ, а здсь она встрчается съ нимъ, какъ будто, впервые. На основаніи всего этого, полагали, что Шекспиръ представлялъ себ дйствіе ‘Проказницъ’ происходящимъ до ‘Генриха IV’. Но въ ‘Генрих IV’ нтъ еще Нима, который появляется впервые и умираетъ въ ‘Генрих V’, а въ ‘Проказницахъ’ есть и онъ, и Бардольфъ, также умирающій въ ‘Генрих V’.

Изъ этого лабиринта противорчій есть только одинъ выходъ: предположеніе, что поэтъ самъ не искалъ пріуроченія къ какому-нибудь опредленному моменту. Отдльныя фигуры вс были готовы, и въ Квикли, напримръ, мы узнаемъ, по характеру и типу, старую знакомую, несмотря на новое ея положеніе въ дом доктора Каюса. Шекспиръ воспользовался тми изъ нихъ, которыя были ему пригодны для новаго дйствія, въ иномъ мст и другой обстановк, не задумываясь надъ тмъ, правдоподобно-ли ихъ новое сочетаніе или нтъ, и не противорчитъ-ли оно тому, что мы знаемъ о нихъ изъ историческихъ драмъ. Онъ тщательно избгаетъ всякаго намека на какое бы то ни было происшествіе изъ послднихъ, очевидно сознательно скрывая хронологическое соотношеніе ихъ. Важно лишь то, что дйствіе и вся характеристика въ ‘Виндзорскихъ проказницахъ’ предполагаетъ типы Фальстафа и его сообщниковъ, а также госпожу Квикли, судью Пустозвона (Шэлло) уже извстными читателю и зрителю. Изъ однхъ ‘Проказницъ’ типы эти не выясняются въ достаточной мр, и въ особенности главный герой, Фальстафъ, становится жалкой и безжизненной каррикатурой для того, кто не знаетъ его изъ ‘Генриха IV’. Въ этомъ, кстати замтить, одно изъ сильнйшихъ доказательствъ въ пользу того, что ‘Проказницы’ дйствительно возникли по заказу, посл названныхъ историческихъ драмъ.

А если самъ Шекспиръ такъ свободно распоряжался созданными имъ типами, не считая нужнымъ пояснить намъ, какимъ образомъ Квикли стала двицей и прислугой доктора Каюса, почему мистеръ Шэлло оказывается въ Виндзор или, наконецъ, какимъ образомъ самъ Фальстафъ попалъ сюда, то и намъ нечего ставить этихъ вопросовъ. Шекспиръ произвольно собралъ ихъ въ новомъ мст, для новой интриги, вполн увренный въ томъ, что зритель узнаетъ всхъ своихъ старыхъ знакомыхъ. И мы дйствительно узнаемъ ихъ и рады встрч.

Впрочемъ, вопросъ этотъ самъ по себ не такъ празденъ, какъ оно можетъ показаться на первый взглядъ. Стараясь опредлить хронологическое соотношеніе дйствія ‘Виндзорскихъ проказницъ’, ‘Генриха IV’ и ‘Генриха V’, критики имли въ виду, въ сущности, боле важный вопросъ: о внутренней связи и зависимости ‘Проказницъ’ отъ названныхъ драмъ. Нкоторые изслдователи (напр. Гервинусъ) полагаютъ, что такая внутренняя связь существуетъ, что ‘Проказницы’ написаны какъ бы въ pendant къ ‘Генриху V’, продолжая и заканчивая собою изображеніе той противоположности развитія Фальстафа и Генриха, характеристика которой была начата имъ уже во второй части ‘Генриха IV’. Дйствительно, не подлежитъ сомннію, что тамъ эта противоположность существуетъ: съ одной стороны, веселый и легкомысленный принцъ, мало по малу превращающійся въ героя и короля, достойнаго своего великаго призванія, съ другой стороны, Фальстафъ, все ниже спускающійся по ступенямъ разврата и порока. Постепенное отчужденіе принца отъ веселой компаніи Фальстафа, очень ясно проведенное во второй части ‘Генриха IV’, доказываетъ, что изображеніе этого развитія въ двухъ діаметрально противоположныхъ направленіяхъ входило въ планъ поэта и было, можетъ быть, даже главной его цлью. Но привлеченіе ‘Виндзорскихъ проказницъ’ къ той-же задач представляется намъ большой натяжкой. Еслибъ, въ глазахъ Шекспира, ‘Проказницы’ были прямымъ продолженіемъ и необходимымъ дополненіемъ къ ‘Генриху IV’, то къ чему было ему скрывать хронологическое отношеніе ихъ дйствія къ дйствію этой драмы? Картина значительно выиграла бы въ ясности, еслибъ ‘Проказницы’ были связаны съ ‘Генрихомъ IV’ хотя бы какой-нибудь вншней чертой. Между тмъ, въ нихъ, какъ мы видли, нтъ и намека на подобную связь и хронологическое соотношеніе тщательно скрывается.

Къ тому-же, приведенныя нами выше соображенія о томъ, что наша пьеса написана по заказу, вроятно уже посл ‘Генриха V’ или, во всякомъ случа, не до него, соображенія эти, на нашъ взглядъ, съ достаточной убдительностью опровергаютъ подобныя искусственныя попытки внутренне связать ‘Виндзорскихъ проказницъ’ съ серіей соотвтствующихъ историческихъ драмъ. Гервинусъ, допуская возникновеніе нашей комедіи по заказу, удивляется искусству поэта, который не удовлетворился такой ‘поверхностной темой’ и ‘съумлъ придать ей боле глубокое этическое значеніе, внутренне связавъ ее съ своими самостоятельными работами и съ той этической идеей, которая занимала его тамъ’. Но если мы вспомнимъ смерть Фальстафа, разсказъ о которой (‘Генрихъ V’, II, 1.3) столь художественно врно заканчиваетъ картину его развитія, то ‘Виндзорскія проказницы’ всегда представятся намъ ненужной привской, безъ всякой цли унижающей высоко-художественный типъ Фальстафа.

Вопросъ этотъ приводитъ насъ къ боле подробному разбору даннаго характера, общанному нами уже въ предисловіи къ ‘Генриху IV’. Этимъ мы и закончимъ свою статью, такъ какъ Фальстафъ единственное дйствующее лицо нашей комедіи, въ которое стоитъ всмотрться внимательно. Остальныя такъ ясны сами по себ, что выяснять въ нихъ нечего.

Съ вншней стороны, поэтъ, рисуя Фальстафа, находится въ нкоторой зависимости отъ дошекспировской драмы о ‘Славныхъ побдахъ Генриха V’ (см. предисловіе къ ‘Генриху IV’, стр. 125). Уже здсь мы въ обществ легкомысленнаго принца находимъ толстяка по имени Oldcastle, потшающаго публику, однако, не остроуміемъ, а исключительно только своею неимоврною толщиною. Это грубо-комическая фигура, лишь съ вншней стороны напоминающая Фальстафа. Тмъ не мене, изъ него именно выработался типъ послдняго. Вроятно даже, что Шекспиръ сохранилъ первоначально имя Ольдкэстля и измнилъ его лишь по требованію королевы или потомковъ этого рыцаря.

Дло въ томъ, что за нимъ скрывается историческая личность, Sir John Oldcastle, lord Cobham, знатный рыцарь и близкій другъ Генриха V, когда тотъ былъ еще принцемъ Уэльскимъ. Въ свое время онъ игралъ видную общественно-политическую роль, такъ какъ онъ стоялъ во глав лоллардовъ, послдователей ученія Виклефа. Когда, по вступленіи Генриха V на престолъ, началось, или, точне, возобновилось преслдованіе лоллардовъ, то личныя отношенія между королемъ и Ольдкэстлемъ измнились. Неоднократно Генрихъ пытался уладить дло мирнымъ путемъ и уговорить своего стараго пріятеля вернуться въ лоно католической церкви, но тщетно: Ольдкэстль остался вренъ своимъ убжденіямъ. Дло дошло до открытой борьбы и онъ былъ схваченъ. Бжавъ изъ заточенія, Ольдкэстль былъ схваченъ вторично и казненъ какъ измнникъ и еретикъ.

Когда въ XVI вк въ Англіи была проведена реформація, то отношеніе къ памяти Ольдкэстля должно было измниться, честь его была возстановлена и въ глазахъ протестантовъ онъ оказался мученикомъ, пострадавшимъ за правую вру. Уже въ 1544 г. одинъ изъ передовыхъ борцовъ за реформу, епископъ Джонъ Бэль (Bale) издалъ ‘Краткій разсказъ о процесс и смерти блаженнаго мученика сэра Джона Ольдкэстля, лорда Кобэмскаго’.

Это новое пониманіе его личности не могло, конечно, мириться съ пріуроченіемъ его имени къ каррикатурному герою драмы, что и послужило, по преданію, поводомъ къ превращенію Ольдкэстля въ Фальстафа.

Таковъ вроятный ходъ дла. Прямой намекъ на него мы находимъ въ эпилог ко второй части ‘Генриха IV’, гд непосредственно за приведенными нами выше (стр. 434) словами поэтъ замчаетъ отъ себя: ‘потому что Ольдкэстль умеръ мученикомъ, а Фальстафъ не онъ’. Слова эти, ничмъ въ самой драм не вызываемыя, понятны лишь съ точки зрнія вышеизложенной гипотезы. Несмотря на измненіе имени, Фальстафъ, повидимому, все еще напоминалъ публик, привыкшей къ Ольдкэстлю, о послднемъ, и поэтъ счелъ нужнымъ сдлать свое заявленіе, чтобы тмъ какъ-бы возстановить честь мученика и оградить себя отъ упрековъ.

Напрасно нкоторые изслдователи, пытаясь доказать, что Шекспиръ былъ убжденнымъ католикомъ, пускали въ ходъ между прочимъ и Ольдкэстля, протестантскаго мученика, якобы намренно обращеннаго поэтомъ въ каррикатуру. Если Фальстафу и предшествовалъ Ольдкэстль, то все-же не подлежитъ никакому сомннію, что какъ имя, такъ и каррикатурную вншность толстаго рыцаря Шекспиръ просто взялъ изъ драмы о ‘славныхъ побдахъ Генриха V’ безъ всякихъ заднихъ мыслей.

По существу-же Фальстафъ совершенно новый типъ, всецло принадлежащій нашему поэту, притомъ одинъ изъ величайшихъ художественныхъ типовъ, когда-либо созданныхъ всемірной литературой. Это типъ такого-же значенія, какъ Гамлетъ, Макбетъ, Отелло, Лиръ, и такое-же художественное откровеніе, поражающее насъ неисчерпаемой глубиной своей концепціи. Сколько о Фальстаф ни писалось, никто еще не исчерпалъ его характеристики, и сколько мы бы ни всматривались въ него, мы всегда откроемъ въ немъ новыя черты, ране нами не подмченныя.

Съ своей стороны, мы желаемъ намтить лишь нкоторыя черты, кажущіяся намъ существенными, предоставляя самому читателю изученіе деталей.

Въ чемъ состоитъ сущность комизма Фальстафа? Почему онъ производитъ на насъ такое неотразимо комическое впечатлніе? Конечно, не однимъ комическимъ безобразіемъ своей фигуры и не однимъ геніальнымъ остроуміемъ. Какъ ни необходимо и то и другое для обрисовки полнаго типа, однми только этими чертами типъ далеко не исчерпывается.

Много было споровъ объ этомъ въ ученой литератур, такъ какъ Фальстафъ ни подъ одно изъ ходячихъ опредленій комизма не подходитъ. Да и напрасно мы стали-бы трудиться надъ подъисканіемъ точной формулы, которою онъ-бы исчерпывался. Ближе всего подходитъ къ истин, можетъ быть, опредленіе Фишера (F. Th. Vischer, ‘Shakespeare-Vortrage’, т. IV), который усматриваетъ существеннйшую особенность типа Фальстафа въ сочетаніи геніальнаго остроумія и веселаго смха надъ самимъ собой съ добродушной наивностью.

Съ первой частью этого опредленія до добродушія включительно мы охотно согласимся. Но съ наивностью? Фальстафъ не наивенъ, онъ отлично понимаетъ, что длаетъ, тонко разсчитывая каждое слово, вполн увренный, что оно произведетъ ожидаемое имъ впечатлніе. Это-то именно и даетъ ему такую власть надъ людьми и ту спокойно-величавую самоувренность, которая представляется намъ одной изъ важнйшихъ чертъ этого сложнаго характера.

Передъ нами, несомннно, типъ отрицательный. Грубый матеріалистъ и эгоистъ до мозга костей, онъ не признаетъ въ жизни никакихъ идеальныхъ силъ и стремленій. Къ чему бы ни прикасались его зоркая наблюдательность и проницательный скептицизмъ, все превращается отъ этого прикосновенія въ ничто, въ фикцію, искусственно созданную людьми, и въ сил остается только то, къ чему онъ стремится самъ.

Но какъ скроменъ онъ въ своихъ желаніяхъ! Почести, власть, богатство никакой цны въ его глазахъ не имютъ. Деньги онъ любитъ, но он нужны ему лишь постольку, поскольку он даютъ ему возможность удовлетворенія его немногосложныхъ потребностей, которыя исчерпываются сладкимъ испанскимъ виномъ, жирнымъ каплуномъ и, пожалуй, еще ‘любовью’ такихъ дамъ, какъ Доли Тиршитъ въ кабак его пріятельницы Квикли. Дальше этого его желанія не идутъ. Зато въ нихъ онъ неисправимъ, онъ готовъ пуститься на какія-угодно продлки, лишь бы на стол передъ нимъ всегда оказывались каплунъ и вино въ достаточномъ количеств, такъ какъ отсутствіе ихъ — единственное, что нарушаетъ его душевное равновсіе. Къ сожалнію, безденежье случается съ нимъ довольно часто. ‘Я не знаю средства отъ этой карманной чахотки, замчаетъ онъ съ грустью (2 ч., I, 2), брать въ займы — лишь затягиваетъ ее, сама болзнь неизлчима’.

Правда, онъ не прочь прихвастнуть при случа своими заслугами и вліяніемъ при двор. Онъ ‘убилъ’ страшнаго Перси (1 ч. V, 4), онъ ловко пользуется своей легкой побдой надъ рыцаремъ Кольвилемъ, чтобы поднять свой престижъ въ глазахъ принца Джона (2 ч. IV, 3). И сколько аристократической сдержанности сказывается въ его разговорахъ въ дом мирового судьи Шэлло (2 ч. V, 1.3), сколько самоувренной гордости въ его осанк, когда онъ, узнавъ о смерти Генриха IV, обращается къ Шэлло: ‘Мистеръ Робертъ Шэлло, выбери себ какую теб угодно должность въ государств, она будетъ твоею!’ Но во все это онъ самъ не вритъ, и тонкая иронія надъ самимъ собой слышится во всхъ этихъ сценахъ.

‘Вотъ вамъ вашъ Перси. Коли отецъ вашъ захочетъ почтить меня чмъ-нибудь, ладно! а коли нтъ, то пусть справится съ слдующимъ Перси самъ. Право, я разсчитываю сдлаться графомъ или герцогомъ!’ ‘Какъ, говоритъ ему принцъ, да вдь я-же самъ убилъ Перси и видлъ тебя мертвымъ!’ ‘Вотъ какъ!’ тономъ глубокаго негодованія отвчаетъ Фальстафъ. ‘Господи Боже мой, до какой степени люди преданы лжи!’ (1 ч. V, 4).

А въ сцен съ Кольвилемъ (2 ч. IV, 3), когда принцъ Джонъ посмлъ усумниться въ храбрости Фальстафа: ‘Я такъ и зналъ, что порицаніе и упрекъ — награда за храбрость!’ И въ его дальнйшемъ разсказ о томъ, какъ онъ, замучивъ сто восемьдесятъ съ лишнимъ почтовыхъ лошадей, чтобы только поспть къ битв, усталый отъ пути, въ своей ‘чистой и незапятнанной храбрости’ побдилъ Кольвиля, ‘яростнаго рыцаря и храбраго противника’, въ его требованіи, чтобы подвигъ его былъ занесенъ на скрижали исторіи, иначе онъ самъ сочинитъ о немъ балладу и превзойдетъ всхъ своей славой, какъ полная луна превосходитъ своимъ блескомъ мелкія звзды, кажущіяся передъ нею булавочными головками, — во всемъ этомъ слышится столько веселаго шаржа, что въ искренность Фальстафа врить невозможно. Да онъ и не требуетъ, чтобы ему врили. Стоитъ прочесть его разсужденія о чести (1 ч. V, 1), чтобы понять, что Фальстафъ серьезно стремиться къ ней не можетъ. ‘Честь, это размалеванный щитъ въ похоронной процесс

Виндзорскія проказницы.

Читайте также: