ВИЛЬГЕЛЬМЪ ТЕЛЛЬ
ВИЛЬГЕЛЬМЪ ТЕЛЛЬ
Вильгельм Телль, Браун Федор Александрович, Год: 1901
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Собраніе сочиненій Шиллера въ перевод русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ III. С.-Пб., 1901
Идею поэтической обработки ‘басни о Телл’ мы находимъ впервые не у Шиллера, а у Гёте. Во время своего третьяго путешествія по Швейцаріи, послдній пишетъ своему другу (14 октября 1797 г.) между прочимъ о поэтическомъ сюжет, который внушаетъ ему большой интересъ. ‘Я твердо убжденъ, что басня о Телл можетъ быть обработана въ эпической форм, и если мн удастся выполнить свой планъ, то получится рдкое явленіе,— что сказка лишь благодаря поэзіи достигнетъ полной правдивости, тогда какъ въ другихъ случаяхъ приходится превращать исторію въ басню…’
Мысль эта кажется Шиллеру (въ отвтномъ письм 30 октября) очень удачной, эпосъ о Телл, по его мннію, сталъ бы рядомъ съ ‘Wilhelm Meister’-омъ и ‘ Hermann und Dorothea’, представляя то, чего въ указанныхъ двухъ произведеніяхъ нтъ, а именно: ‘интересъ, возникающій изъ строго очерченной очень характерной мстности и нкоторой исторической связанности’ сюжета.
Замчаніе это, вполн врное, было едва-ли не первой причиной охлажденія Гёте къ Теллю. Ограничивать и стснять свое творчество какимъ-бы то ни было мстнымъ или историческимъ колоритомъ было уже не во вкус Гёте конца 90-хъ годовъ. Дйствительно, онъ и Телля задумалъ вн условій и мста и времени, почти какъ аллегорическую фигуру. По его замыслу, онъ долженъ былъ представлять нчто въ род демоса’, т. е. олицетвореніе народной массы, жизнь которой исчерпывается тяжелой работой изъ-за куска хлба и совершенно чужда вопросовъ свободы и рабства, притсненія и преслдованія вызываютъ протестъ и активное сопротивленіе лишь въ тхъ случаяхъ, если они направлены противъ личной безопасности или семейнаго благополучія. Швейцарія и борьба за свободу тутъ ни при чемъ. Понятый такимъ образомъ, Телль превратился бы въ такой-же ‘эстетически свободный сюжетъ’ на такой-же ‘чисто поэтической почв’, какую Шиллеръ въ указанномъ письм отмчаетъ, какъ общую особенность ‘Вильгельма Мейстера’ и ‘Германна’.
Къ какимъ бы то ни было подготовительнымъ работамъ въ род тхъ, какія впослдствіи были выполнены Шиллеромъ, Гёте не приступалъ. Прнего пониманіи Телля он, дйствительно, могли казаться лишними. Мысль его нкоторое время продолжаетъ возвращаться къ сюжету. 5 декабря 1797г. онъ мимоходомъ напоминаетъ о немъ, 8 іюня 1798 г. онъ сообщаетъ Шиллеру, что онъ подробно ‘мотивировалъ’ первыя псни Телля. На этомъ свднія прекращаются. За разработку онъ не брался, и Телль въ скоромъ времени былъ забытъ: онъ потерялъ для него ‘прелесть новизны и непосредственнаго созерцанія’, какъ онъ выразился впослдствіи.
Между тмъ, въ 1801 г. сталъ распространяться совершенно неосновательный слухъ, будто Шиллеръ работаетъ надъ Теллемъ: къ нему поступили даже запросы объ этомъ изъ Берлина и Гамбурга. Подъ вліяніемъ этого слуха, настойчиво повторявшагося, Шиллеръ невольно обратилъ вниманіе на Телля и заинтересовался имъ.
Въ письм къ Гёте отъ 10 марта 1802 г. мы находимъ намекъ на какую-то тему, которая занимаетъ поэта уже 6 недль и привлекаетъ его съ такой силой, какъ давно уже съ нимъ не бывало. Что тема эта — Телль, явствуетъ изъ письма отъ 16 марта на имя его издателя Котта: ‘Если вы можете достать мн подробную спеціальную карту Фирвальдштетскаго озера и прилегающихъ къ нему кантоновъ, то будьте добры привезти мн ее. До меня такъ часто доходилъ ложный слухъ, будто я работаю надъ Вильгельмомъ Теллемъ, что я, наконецъ, обратилъ вниманіе на этотъ сюжетъ и сталъ изучать хронику Чуди. Хроника эта такъ привлекла меня, что я теперь серьезно намренъ написать ‘Вильгельма Телля’ и думаю, что изъ него выйдетъ драма, которая сдлаетъ намъ честь’.
На время, однако, ‘Телль отступилъ на задній планъ передъ Мессинской невстой’, и лишь лтомъ 1803 г. Шиллеръ вновь возвращается къ нему, на этотъ разъ уже безъ колебаній и отклоненій. 25 августа онъ принимается за работу и 18 февраля 1804 г. помчаетъ въ своемъ календар: ‘кончилъ Телля’. Уже 17 марта состоялось первое представленіе въ Веймар, имвшее небывалый успхъ. Восторженно былъ встрченъ ‘Телль’ и на берлинской сцен 4 іюля. Первое изданіе, въ числ 7000 экземпляровъ, разошлось еще въ теченіе осени того-же года. Драма пришлась кстати въ эпоху наполеоновскаго погрома, она невольно вызывала на сравненія, возбуждала и привлекала горячимъ паосомъ своего патріотизма. Но она не сошла со сцены и впослдствіи, до нашихъ дней она принадлежитъ къ популярнйшимъ драмамъ нмецкаго классическаго репертуара {Изъ недавно появившагося въ печати списка драмъ, данныхъ на нмецкихъ сценахъ зимою 1899-1900 гг., оказывается, что Шиллеръ занимаетъ среди классиковъ еще теперь первое мсто въ репертуар нмецкаго театра. Въ указанномъ году его пьесы шли 873 раза, чаще всего ‘Вильгельмъ Телль’ (176 разъ), затмъ ‘Марія Стюартъ (132 раза) и ‘Орлеанская два (103 раза). Пьесы Гёте насчитывали всего 530 представленій, на первомъ мст ‘Фаустъ’, данный 103 раза.}.
Такова вншняя исторія ‘Вильгельма Телля’. Она не даетъ отвта на вопросъ, чмъ сюжетъ этотъ привлекъ поэта и почему онъ остановился именно на немъ, отложивъ, ради него, въ сторону другіе планы, давно задуманные, какъ-то ‘Мальтійцевъ’ и ‘Варбека’. Замчаніе самого Шиллера въ письм отъ 16 марта 1802 г. отвта, конечно, не даетъ. Сюжетъ не былъ ему навязанъ извн, быстрота, съ которою планъ былъ приведенъ въ исполненіе (5 мсяцевъ съ небольшимъ), свидтельствуетъ объ увлеченіи работой, онъ самъ въ своихъ письмахъ за это время замчаетъ, что онъ давно ничмъ такъ не увлекался. Очевидно, что самый сюжетъ пришелся ему по душ.
Чмъ онъ его привлекъ? Вопросъ этотъ могъ бы казаться лишнимъ, еслибы въ его ршеніи не заключался ключъ къ уразумнію нашей драмы.
Обычная точка зрнія видитъ въ автор ‘Телля’ того-же вдохновеннаго пвца свободы, который за 23 года до этого выпустилъ свою первую драму въ свтъ съ девизомъ ‘In tyranos’, того-же поэта, который выступилъ, устами своего маркиза Позы, горячимъ проповдникомъ свободы въ самомъ широкомъ смысл этого слова, свободы совсти, свободы мысли и слова. Конечно, годы, лежащіе между ‘Донъ-Карлосомъ’ и ‘Вильгельмомъ Теллемъ’, прошли не безслдно. Стоитъ сравнить рчь Штауффахера (II, 2) съ тмъ, что говорилъ маркизъ Поза: его мысль стала спокойне и ясне, онъ уже не гонится за несбыточной утопіей неограниченной свободы, онъ теперь добровольно ограничиваетъ послднюю, ясно и рзко очерчиваетъ ее. Но непреклонная ршимость стать на ея защиту — все та-же, и тмъ-же вдохновеннымъ паосомъ проникнуты слова зрлаго мужа Штауффахера, какой слышался въ страстныхъ тирадахъ юноши Позы.
Швейцарцы, говоритъ Штауффахеръ, всегда хранили свободу, никогда не преклоняя колнъ передъ князьями, но они добровольно отдались подъ защиту императора, такъ какъ
…и свободные не безначальны.
Начальникъ долженъ быть, судья верховный.
Къ кому-бы въ распряхъ прибгать могли.
Отношеніе ихъ къ имперіи опредляется договоромъ, превышеніе власти со стороны императора вызываетъ законный протестъ со стороны швейцарцевъ во имя сохраненія древней, унаслдованной отъ предковъ свободы, а не ради насильственнаго водворенія новыхъ порядковъ, это — не бунтъ, а самозащита, оборона собственности и семьи отъ насилія:
Нтъ, есть граница и тирановъ сил!
Коль угнетенный права не находитъ,
Коль для него несносно стало бремя,
Тогда онъ смло къ небу обратись:
Тамъ вс свои права отыщетъ онъ,
Тамъ вс они, какъ вчныя свтила,
Ненарушимы, тверды, неизмнны!
Вернется первобытная пора,
Пора борьбы людей между собой.
Когда ничто помочь ему не можетъ,
Тогда ему остался острый мечъ.
Свое добро должны мы защищать,
Мы возстаемъ за мирную отчизну,
Мы возстаемъ за женъ и за дтей!
Въ этихъ словахъ — источникъ свта, которымъ озаряется и согрвается вся драма, руководящій мотивъ пьесы, ‘понятіе, заполняющее центръ его существа — свобода’ (Гарнакъ). Мотивъ этотъ слышится уже въ лирическихъ картинахъ прелюдіи, онъ составляетъ фонъ, на которомъ какъ-бы выдляются вс частные мотивы драмы, вс дйствующія лица послдней — за исключеніемъ немногихъ — лишь разнообразныя варьяціи его. Въ сцен на Рютли и въ заключительномъ аккорд въ послдней сцен онъ находитъ наиболе полное и страстное выраженіе.
Такова обычная точка зрнія, которой держится и послдній біографъ Шиллера, Гарнакъ (1898), такъ поняли нашу драму и современники поэта, встртившіе ее съ такимъ восторгомъ при первомъ появленіи ея на сцен.
Не подлежитъ сомннію, что эта сторона дла была симпатична Шиллеру. Стоитъ прочесть стансы, которые Шиллеръ послалъ, вмст съ экземпляромъ драмы, своему другу и покровителю, курфюрсту Майнцскому Дальбергу (см. т. I стр. 155). Но т-же стансы доказываютъ, что не на этомъ лежалъ, въ глазахъ Шиллера, центръ тяжести: они представляютъ, до извстной степени, ретроспективное освщеніе сюжета. При выбор-же и разработк послдняго не эти соображенія служили вдохновляющимъ стимуломъ. Нельзя не замтить, какъ съужено въ нашей драм пониманіе свободы, нельзя не замтить также строгой холодной объективности, съ которою она обрисована. Въ этой объективности — столь рдкой у Шиллера — заключается одна изъ главныхъ особенностей ‘Телля’, и въ ней-же — отвтъ на занимающій насъ вопросъ. Въ приведенныхъ нами словахъ Штауффахера слышится какъ-будто отголосокъ знаменитой революціонной Dclaration des droits de l’homme et du citoyen, но — сходство это чисто вншнее и случайное. Ссылка Штауффахера на вчныя, неотъемлемыя права’ человка отлично мирится съ лишеніемъ нкоторыхъ изъ собравшихся на Рютли поселянъ полныхъ гражданскихъ правъ изъ-за крпостной зависимости, въ которой они состоятъ, кузнецъ Ульрихъ, старшій по возрасту представитель Швица, потому только не признается амманномъ, что онъ, ‘не свободнаго рожденія’. Эта и подобныя черты, совершенно-ненужныя для дйствія, доказываютъ, съ какимъ покойнымъ разсчетомъ поэтъ подбиралъ краски для усиленія мстнаго и историческаго колорита, доказываютъ, вмст съ тмъ, что онъ былъ далекъ отъ какой-бы то ни было тенденціи.
Впрочемъ, той тенденціи, которую обыкновенно ищутъ въ ‘Вильгельм Телл’, у нашего поэта въ эту эпоху и быть не могло. Называть Шиллера Веймарской поры ‘пвцомъ свободы’ представляется страннымъ и непонятнымъ недоразумніемъ, однимъ изъ тхъ недоразумній, которыя, возникнувъ случайно, повторяются безъ проврки изъ поколнія въ поколніе. Кто хоть разъ внимательно вчитывался въ переписку Шиллера за это время, тому, конечно, бросилось въ глаза полное равнодушіе писателя къ тмъ вопросамъ политическимъ и соціальнымъ, которыми онъ нкогда такъ страстно увлекался, равнодушіе поразительное въ писател — современник французской революціи и Наполеона. Ни одобренія, ни протеста мы въ его письмахъ не найдемъ. Одинъ только фактъ — судъ надъ Людовикомъ XVI — глубоко возмутилъ его и онъ собирался даже написать трактатъ въ защиту несчастнаго короля. Но на выполненіе этого намренія у него не хватило ни интереса, ни энергіи. Глубокое впечатлніе произвела на него и всть о казни короля, съ этого момента онъ не въ состояніи былъ читать французскія газеты: такъ опротивли ему ‘эти низкіе палачи’ (diese elenden Schinderknechte). Но помимо того, борьба интересовъ, происходившая вн стнъ его рабочаго кабинета, событія дня, кризисъ, который переживало тогда европейское общество и, въ частности, Германія — не внушаютъ ему ни малйшаго участія. Онъ весь ушелъ въ свою литературную работу, поглощавшую вс силы его организма, уже боровшагося съ смертельнымъ недугомъ. Онъ работаетъ съ лихорадочной быстротой, ревниво оберегая свою работу отъ всего, что можетъ нарушить его душевное равновсіе, необходимое для окончанія начатыхъ работъ. Войны съ Наполеономъ интересуютъ его лишь постольку, поскольку он грозятъ его личной безопасности, семейному благополучію и — спокойной работ надъ вопросами, ничего общаго съ злобою дня не имющими. Намъ невольно вспоминается Архимедъ: углубленный въ свою работу, онъ не слышитъ долетающихъ до него криковъ борьбы, не замчаетъ, что родной городъ палъ, и когда къ нему, черезъ трупы его согражданъ, врываются римскіе солдаты,— у него только одна мысль, одно желаніе: какъ-бы они не испортили его круговъ. Это — своеобразный эгоизмъ мыслителя, который надъ занимающими его вопросами забылъ объ окружающемъ мір, его нуждахъ и страданіяхъ. Въ этомъ отношеніи Шиллеръ врный товарищъ и единомышленникъ Гёте. Но, въ то время какъ послднему часто ставятъ въ вину его олимпійское спокойствіе и полную отчужденность отъ интересовъ, которыми жилъ и страдалъ его народъ,— Шиллера такого рода упреки почему-то никогда не касаются. И едва-ли не слдуетъ видть одну изъ главныхъ причинъ этой странности въ ‘Вильгельм Телл’, понятомъ современниками какъ призывъ къ борьб за національную свободу.
Между тмъ, сюжетъ привлекалъ поэта не этой своей стороной: онъ увлекся имъ потому, что ‘басня о Телл’ и обстановка, въ которой она рисуетъ дйствіе, формально отвчали требованіямъ даннаго момента въ развитіи его теоретическихъ взглядовъ на искусство вообще и драму въ частности {На это давно уже указалъ Hettncr въ своей прекрасной, слишкомъ мало замченной монографіи: Die romantische Schule in ihrem inneren Zusam. mcnhange mit Cthe und Schiller. Braunschweig 1850.}.
Извстно, что въ литературно-эстетическихъ взглядахъ Шиллера къ концу 90-хъ годовъ произошелъ крупный переворотъ, подготовленный его философскими занятіями и довершенный подъ вліяніемъ Гёте,— переворотъ, который приводитъ его къ безусловному поклоненію античнымъ художественнымъ формамъ. Взгляды и пріемы, выработанные греческимъ искусствомъ, становятся, съ этого времени, въ его глазахъ единственно законной нормой, которою должно руководствоваться всякое художественное творчество.
Особенно рзко перемна въ его взглядахъ должна была сказаться, конечно, на драм. Шиллеръ, который раньше, въ трактат о трагическомъ искусств, находилъ идею судьбы непримиримой съ задачами современной драмы, начинаетъ теперь увлекаться именно этой идеей, какъ эстетическимъ постулатомъ всякой истинной трагедіи. Конечно, не сама идея, какъ таковая, привлекаетъ его, но необходимымъ условіемъ истинно-трагическаго настроенія кажется ему грозно-удушливая атмосфера, которая создается слпымъ рокомъ, тяготющимъ надъ человкомъ. Только при этомъ условіи возможна та величавая простота характеристики, которая поражаетъ насъ въ греческой трагедіи и превращаетъ всхъ дйствующихъ лицъ послдней въ ‘боле или мене идеализованныя маски’ (idealische Masken), какъ выражается нашъ поэтъ въ письм къ Гёте. Но эта лапидарность характеристики, если можно такъ выразиться, исключаетъ рзкую индивидуализацію ея, и центръ тяжести переносится на дйствіе, задача-же поэта сводится къ изображенію воздйствій событій на человка.
Усвоивъ себ такую точку зрнія, къ обсужденію которой онъ постоянно возвращается въ письмахъ къ Гёте, Шиллеръ начинаетъ подъискивать сюжеты, которые давали-бы ему возможность проведенія ея на дл, не шокируя слишкомъ рзко нравственныхъ воззрній современнаго человка. Отъ ‘Валленштейна’, которымъ онъ недоволенъ, онъ переходитъ къ ‘Маріи-Стюартъ’, гд завязка и конфликтъ лежатъ цликомъ вн драмы, т. е. предшествуютъ ей, затмъ къ ‘Орлеанской дв’, гд уже очень ршительно вводится вмшательство сверхъестественнаго элемента, наконецъ — къ Мессинской невст’, представляющей отъ начала до конца не что иное, какъ отвлеченный этюдъ по античнымъ образцамъ’ (Геттнеръ). Дальше въ указанномъ направленіи идти было нельзя, и именно эта трагедія, потребовавшая еще въ большей мр, чмъ предшествовавшія разныхъ компромиссовъ, выразившихся между прочимъ въ двойной мотивировк дйствія,— именно эта трагедія должна была показать Шиллеру, что въ своей крайней форм античный принципъ на современной сцен невозможенъ. Очевидно, надо было искать другого исхода, т. е. найти такую комбинацію, при которой можно было обойтись безъ идеи судьбы, не лишая дйствія его роковой необходимости, а характеры — ихъ идеально-величавой простоты.
И вотъ, въ этотъ именно моментъ случай навелъ поэта на ‘басню о Телл’, въ полной мр отвчавшую всмъ его желаніямъ. Конфликтъ и здсь также выросталъ не изъ характеровъ дйствующихъ лицъ, а навязывался имъ извн, вмст съ тмъ, простота характеристики и отсутствіе рзко-индивидуальныхъ чертъ требовались самимъ сюжетомъ, т. е. тми идиллически-патріархальными условіями, въ которыхъ происходитъ дйствіе. Все было какъ бы уже предначертано, готово въ самомъ сюжет, оставалось лишь развернуть послдній, чтобы получить вполн правдивую и все-же величаво-простую картину.
Ожиданія поэта не обманули его: въ результат получилась драма, которая во многихъ отношеніяхъ должна считаться лучшимъ изъ его произведеній и ‘длаетъ ему честь’. Ни одна изъ его драмъ не отличается такой правдивой простотой при полномъ отсутствіи того, что мы назвали бы реализмомъ. Въ самомъ дл, вс дйствующія лица въ ней боле или мене символичны и группировка ихъ обусловлена заране обдуманной и установленной схемой. Поэтъ не длаетъ ни малйшей попытки индивидуализаціи, вс. безъ исключенія говорятъ однимъ и тмъ-же языкомъ, независимо отъ ихъ общественнаго положенія, возраста, пола, настроенія, притомъ языкомъ изысканнымъ, которымъ, конечно, никогда не говорили и не могутъ говорить крестьяне. Въ этомъ отношеніи Шиллеръ заходитъ далеко за предлы обычной условности драматическаго языка, вводя напр. въ языкъ Гертруды (1, 2) чисто гомеровскіе обороты. Лица дйствуютъ какъ-бы не сами отъ себя, а ‘выполняютъ лишь задачи своего вида’ (Гофмейстеръ). Не случайно, конечно, представители трехъ кантоновъ — Мельхталь, Штауффахеръ и Вальтеръ Фюрстъ — оказались юношей, зрлымъ мужемъ и старикомъ, т. е. представителями трехъ возрастовъ, не случайно Руденцъ и Аттингаузенъ олицетворяютъ два различныхъ отношенія дворянства къ народу, а Гертруда и Гедвига два разные женскіе идеала. Вс они отвчаютъ лишь цлямъ простоты и являются дйствительно ‘идеализованными масками’, сгруппированными въ стройную, до мелочей продуманную схему. Въ этомъ заключается и сильная и слабая сторона нашей драмы: сильная — такъ какъ въ ней сказывается блестящая драматическая техника, съумвшая всюду сохранить впечатлніе правдивости и закономрности дйствія, слабая — такъ какъ она наноситъ существенный ущербъ драматическому единству. Въ самомъ дл, наша драма, строго говоря, не иметъ героя, и интересъ раздваивается: передъ нами два дйствія, связанныя между собою лишь вншнимъ образомъ, а не внутренними побужденіями, съ одной стороны — заговорщики на Рютли, съ другой — Телль, дйствующій независимо отъ первыхъ и сознательно отдленный отъ нихъ поэтомъ, хотя въ народномъ преданіи онъ принимаетъ участіе въ заговор. Онъ втягивается въ дйствіе какъ бы случайно. Главнымъ лицомъ его назвать нельзя, такъ какъ значительная часть дйствія происходитъ безъ его участія, да и самъ по себ онъ не герой, по крайней мр въ обычномъ пониманіи этого слова. ‘Телль обладаетъ тмъ мужествомъ темперамента, которое дается сознаніемъ физической силы, но нтъ у него благородной отваги сердца, которая, сама неизмримая, не измряетъ и опасности… Рука у него дйствуетъ быстро, но голова — медленно, и его добродушная медлительность приводитъ его, наконецъ, къ тому, что онъ прячется и изъ-за куста совершаетъ гнусное убійство.’ Такова характеристика, которую даетъ Теллю Берне, и онъ отчасти правъ. Но правъ былъ и Шиллеръ, рисуя его именно таковымъ. Еслибъ онъ сдлалъ его инымъ, боле подходящимъ къ типу классическихъ героевъ, онъ этимъ нарушилъ бы цльность патріархальной картины, столь строго и умло выдержанную имъ отъ начала до конца. Патріархальная среда не знаетъ рзкихъ индивидуальностей, а потому не знаетъ и героевъ.
Но возможна-ли, при такихъ условіяхъ, драма? Не былъ ли правъ Гёте, задумавшій Телля въ эпической форм? Думается, что въ данномъ случа художественный тактъ Гёте былъ боле чутокъ. Въ эпос, вс дйствующія лица получили бы боле правильное равномрное освщеніе, и не было бы того раздвоенія интереса, которое при данныхъ условіяхъ должно было получиться въ драм. Совершенствуя драму, Шиллеръ умалилъ-бы достоинства сюжета: выдвигая послднія, о въ нанесъ ущербъ драм, какъ таковой. И произошло это именно потому, что онъ хотлъ подчинить законамъ драматической композиціи сюжетъ, по существу своему эпическій.
Отмченное нами выше строгое проведеніе мстнаго и историческаго колорита требовало серьезныхъ подготовительныхъ работъ. Дйствительно, Шиллеръ долго и тщательно готовился къ ‘Теллю’, подробно изучая исторію и географію Швейцаріи по всмъ доступнымъ ему трудамъ. Поразительная правдивость швейцарскаго ландшафта, справедливо восхваляемая, достигнута имъ этимъ путемъ, книги замнили ему личный опытъ, такъ какъ самъ онъ въ Швейцаріи никогда не бывалъ, а разсказы его жены и Гёте едвали дали ему много матеріала.
Изъ историческихъ трудовъ на первомъ план стоитъ швейцарская хроника — Chronikon Helveticum — Эгидія Чуди (Aegidius Tschudi, ум. 1572).
Такъ какъ эта лтопись главный источникъ Шиллера, то позволимъ себ привести здсь въ дословномъ перевод весь разсказъ ея о Телл: этимъ сразу опредлится зависимость поэта отъ историческаго преданія и выяснятся отступленія отъ него, допущенныя въ драм.
Вотъ что говоритъ Чуди:
‘Въ воскресенье посл Св. Отмара, т. е. 18 ноября {1307 г.}, честный и благочестивый поселянинъ изъ Ури, по имени Вильгельмъ Телль, который также принадлежалъ къ тайному союзу, прошелъ нсколько разъ въ Альторф мимо вывшенной шляпы и не поклонился ей, какъ то приказано было ландфохтомъ, объ этомъ ему, ландфохту, донесли. И вотъ, на слдующее утро, въ понедльникъ, призываетъ онъ Телля къ себ и спрашиваетъ его строго (trutzlich), отчего онъ не повинуется его приказу и не поклонился шляп, королю и ему (т. е. Гесслеру) въ презрніе? Телль отвчалъ: ‘Милый господинъ, то случилось безъ умысла и не изъ пренебреженія, простите мн, еслибъ я былъ уменъ (witzig), то не звался-бы я Теллемъ {Таково народно-этимологическое обілсненіе имени (Teil, Tll въ связи съ toll ‘безумный’), происхожденіе котораго неясно.}, прошу васъ, смилуйтесь, этого больше не будетъ’. А Телль былъ хорошимъ стрлкомъ, такъ что едва-ли можно было найти лучшаго, и были у него миловидныя дти, которыхъ онъ любилъ, за ними-то послалъ ландфохтъ и сказалъ: ‘Телль, кто изъ дтей теб всхъ дороже?’ Телль отвчалъ: ‘Господинъ, вс они мн равно любы’. Тогда сказалъ ландфохтъ: ‘Такъ вотъ, Телль, ты хорошій, всми прославленный стрлокъ, какъ я слышалъ, докажи мн теперь свое искусство и сними выстрломъ яблоко у одного изъ твоихъ дтей съ головы, да смотри, чтобы теб попасть въ яблоко, если не попадешь съ перваго-же выстрла, то не снести теб головы’. Телль испугался, сталъ просить ландфохта Бога ради, чтобы тотъ уволилъ его отъ выстрла, такъ какъ вдь природ противно, чтобы ему стрлять въ свое милое дитя, и что лучше онъ согласенъ умереть. Ландфохтъ сказалъ: Ты долженъ это совершить или умереть вмст съ ребенкомъ’. Увидалъ тогда Телль, что ему этого не миновать и. сталъ просить Бога сердечно, чтобы Онъ сохранилъ его и его милое дитя. Взялъ онъ потомъ самострлъ, натянулъ тетиву, наложилъ стрлу и засунулъ еще одну стрлу за пазуху, а ландфохтъ самъ положилъ ребенку (которому было не больше 6 лтъ) яблоко на голову. И вотъ Телль снялъ стрлою съ темени ребенка яблоко, ни мало не задвъ самого ребенка. Сталъ дивиться ландфохтъ славному выстрлу, похвалилъ Телля за такое искусство и спросилъ его, для чего онъ еще одну стрлу за пазуху засунулъ? Телль испугался и понялъ, что вопросъ этотъ не къ добру, но ему хотлось уладить дло, и онъ отвчалъ — что таковъ обычай у стрлковъ, ландфохтъ-же понялъ, что Телль уклоняется, и сказалъ: ‘Телль, скажи-же мн смло всю правду и не бойся, жизнь твою я теб общаю, но тотъ отвтъ, что ты мн далъ, я не принимаю, наврное то значило что-нибудь иное’. Тогда сказалъ Вильгельмъ Телль: ‘Добро-же, господинъ, разъ вы мн общали мою жизнь, то я вамъ скажу истинную правду: такова была моя мысль, что еслибъ я попалъ въ моего ребенка, то другой стрлой убилъ-бы васъ, и ужъ въ васъ-то я наврняка не далъ бы промаха’. Когда услышалъ это ландфохтъ, то сказалъ: ‘Ну хорошо-же, Телль: я теб общалъ жизнь, и слово это я сдержу, но такъ какъ я понялъ твой недобрый противъ меня умыселъ, то велю отвести тебя въ такое мсто и заключить тебя тамъ, чтобы теб никогда больше не видать ни солнца, ни луны, а мн быть отъ тебя безъ опаски’. Веллъ онъ тогда своимъ слугамъ схватить его и связаннымъ отвести въ Флю(е)ленъ. Онъ самъ похалъ съ ними и взялъ Теллево оружіе, колчанъ, стрлы и самострлъ съ собой, (такъ какъ) онъ хотлъ ихъ себ оставить, потомъ слъ ландфохтъ съ слугами и связаннымъ Теллемъ въ лодку, чтобы хать на Брунненъ, а оттуда отвести Телля сухимъ путемъ черезъ Швицъ въ свой замокъ подъ Кюсснахтомъ и тамъ заключить до смерти въ темную башню, а оружіе Телля было положено въ лодк близъ руля.
Когда они выхали въ озеро и стали подниматься по нему до мыса Аксена, то по велнію Божію поднялась такая жестокая, ярая буря, что они вс боялись, какъ-бы имъ не погибнуть жалкою смертью. Нужно сказать, что Телль былъ силачъ и зналъ толкъ въ этомъ дл. Тогда сказалъ одинъ изъ слугъ ландфохту: господинъ, вы видите, въ какой мы съ вами опасности и что корабельщики наши испугались и не знаютъ, какъ быть, а вотъ Телль мужъ сильный и хорошо уметъ править лодкой, надо бы имъ теперь въ нужд воспользоваться’. Ландфохтъ былъ въ большомъ страх и сказалъ Теллю: ‘Еслибъ ты взялся помочь намъ въ этой бд, то я бы снялъ съ тебя оковы’. Телль отвчалъ: ‘да, господинъ, я берусь съ Божьей помощью помочь намъ выбраться отсюда’. Тогда его развязали, онъ сталъ у руля и похалъ, но все поглядывалъ на арбалетъ со стрлами, что близъ него лежали, да.высматривалъ удобный случай, чтобы ему выскочить, и когда онъ близко подъхалъ къ скал въ род плиты (что потомъ прозвана была скалою Телля и часовенька на ней построена), ему сдалось, что здсь можно бы выскочить да спастись, крикнулъ онъ гребцамъ налечь на весла, чтобы имъ прохать мимо скалы, потому что потомъ ужъ будетъ легче, и когда они подъхали къ скал, то онъ изо всхъ силъ’ какъ могъ, придвинулъ къ ней корму, схватилъ самострлъ, выскочилъ на скалу и сильно оттолкнулъ отъ себя лодку назадъ въ волны, а самъ побжалъ вдоль горы (такъ какъ не выпало еще снга) черезъ Морсахъ да черезъ землю Швицъ до высоты надъ дорогой между Артомъ и Кюсснахтомъ, гд есть въ род ущелья, и кустарникъ на той высот, въ него онъ залегъ, потому что зналъ, что ландфохтъ продетъ мимо на Кюсснахтъ къ своему замку. Ландфохтъ и его слуги съ большимъ трудомъ дохали до Бруннена, прохали оттуда черезъ Швицъ, и когда они приблизились къ названному ущелью, то онъ (т. е. Телль) слышалъ, какъ ландфохтъ задумывалъ недоброе противъ него, онъ-же натянулъ самострлъ и пронзилъ ландфохта стрлой, такъ что тотъ свалился съ лошади и умеръ на мст’.
Самое бглое сравненіе показываетъ, что Шиллеръ въ соотвтствующихъ сценахъ драмы держится своего источника почти дословно, какъ онъ и вообще не позволилъ себ большихъ отступленій отъ преданія, хотя онъ и зналъ, что передъ нимъ сказка, а не историческій фактъ. Онъ, какъ и Гёте, всегда говоритъ о ‘сказк’ или ‘басн’ о Телл.
Въ то время, когда писалась драма, мнніе это не могло считаться общепринятымъ: незадолго до того (1786) знаменитый историкъ оганнъ фонъ Мюллеръ всми силами старался доказать историческое существованіе Телля. Но историческая критика стала на сторону нашего поэта: цлымъ рядомъ изслдованій, главнымъ образомъ трудами швейцарскаго историка осифа Коппа (ум. 1866), было доказано, что весь разсказъ Чуди о возникновеніи союза трехъ ‘лсныхъ’ кантоновъ, разросшагося впослдствіи въ Швейцарію, есть не что иное, какъ романъ, отчасти имъ самимъ сочиненный на основаніи отрывочныхъ, иногда противорчивыхъ народныхъ преданій, которыя произвольно комбинировались имъ съ несомннно-историческими фактами. Не врны даже рамки, въ которыя вставлено дйствіе: въ то время, о которомъ идетъ рчь (1307 г.), Ури и Швицъ не были подвластны одному фохту, да и Германа Геслера исторія не знаетъ какъ фохта въ Кюсснахт. Чтобы спасти по крайней мр основныя черты преданія, была сдлана попытка (Liebenau 1864) пріурочить разсказъ къ 1230 г., который во многихъ отношеніяхъ, дйствительно, подходитъ лучше. Но тмъ не мене само преданіе остается сказочнымъ.
Не вдаваясь въ подобный разборъ этого вопроса {Интересующихся имъ мы отсылаемъ къ хорошей работ А. Huber’а ‘Die Waldsttte und geschichtliche Bedeutung Wilhelm Tell’s,’ Innsbruck 1861, гд собранъ весь матеріалъ. Ср. кром того Корр, ‘Geschichte der eidgenssischen Bnde’,Luzern 1845—62 5 томовъ, H. W. Liebenau, ‘Die Teil Sage zu dem Jahre 1230′. Aarau 1864, E. L. Ruchholz,’Teilund Gessler in Sage und Geschichte’, Heilbronn 1877, его-же ‘Die Aargauer Gessler in Urkunden von 1250 bis 1513’. тамъ-же 1877, Vaucher, ‘Les traditions nationales de la Suisse’, Женева 1885, Oechsli, ‘Die Anfnge derschweizerischen Eidgenossenschaft’, Цюрихъ 1891, Gisler, ‘Die Teilsage’, Бернъ 1895.}, мы остановимся вкратц лишь на личности Телля. Отмтимъ прежде всего, что древнйшіе ширицарскіе лтописцы, какъ-то Юстингеръ и оганнъ изъ Винтертура (XIV в.), совершенно умалчиваютъ о немъ. Лишь въ конц XV вка появляется разсказъ о Телл, притомъ въ двухъ версіяхъ, изъ которыхъ одна, древнйшая, представляемая такъ наз. Сарненской Блой книгой’ (ок. 1476 г.) и хроникой Эттерлина (1507 г.), приписываетъ главную заслугу въ освобожденіи Швейцаріи Штауффахеру, тогда какъ исторія Телля носитъ характеръ случайнаго эпизода. Въ законченномъ вид сага о Телл появляется лишь у Чуди, и только съ этого времени она пошла въ ходъ. Грамота 1388 г., которая якобы называетъ 114 лицъ, лично знавшихъ Телля, оказалась выдумкой. Такъ называемыя ‘Теллевы часовни’ на Teilsplatte, въ Hohle Gasse и въ Brglen построены лишь въ XVI в. и отчасти ничего общаго съ Телленъ не имютъ (cm. Rochholz стр. 143— 179) Наконецъ, то, что повствуется о Телл и его выстрл, относится къ мотивамъ, общимъ всмъ индоевропейскимъ народамъ, оно принадлежитъ къ разряду сказаній объ искусныхъ и волшебныхъ стрлкахъ, широко распространенныхъ отъ Инда до Британіи включительно и встрчающихся въ различнйшихъ варьяціяхъ, отчасти очень близкихъ къ саг о Телл. Наиболе близка къ послдней та форма преданія, которую мы находимъ у скандинавовъ. Такъ, въ саг о Дитрих Берискомъ, относящейся къ XIII в. {Saga Didriks Konungs af Bern, cap. 75 (изд. Unger’а 1855, стр. 97 сл.).}, король Нидунгъ хочетъ испытать славнаго стрлка Эгиля (Egill), брата кузнеца Велента (нм. Wielant), гостившаго у него. Онъ приказываетъ ему выстрлить въ яблоко, положенное его трехлтнему сыну на голову. Эгиль повинуется, но вынимаетъ изъ колчана три стрлы, изъ которыхъ прячетъ дв. Посл удачнаго выстрла король спрашиваетъ его, почему онъ вынулъ три стрлы, хотя ему было велно попасть съ перваго-же выстрла. Эгиль отвчалъ: ‘Господинъ, не хочу я вамъ лгать, еслибъ я убилъ мальчика одной стрлой, то эти дв были предназначены для васъ* ‘Королю это понравилось, и всмъ показалась та рчь смлою и мужественною’.
Не такъ благополучно кончается эпизодъ, разсказываемый Саксономъ Грамматикомъ (-|1203) о датскомъ корол Гаральд Синезубомъ и стрлк Токо (X в.). Король хочетъ наказать послдняго за хвастовство и велитъ ему попасть въ яблоко на голов сына, грозя ему, въ противномъ случа, смертью. Повторяется черта о трехъ стрлахъ, вопросъ короля и отвтъ стрлка. Король и здсь также не мститъ ему за смлый отвтъ, но посл второго такого-же испытанія — въ бг на лыжахъ — Токо покидаетъ короля и впослдствіи убиваетъ его стрлой, въ лсу, за кустомъ.
Сходство этого разсказа съ сагою о Телл такъ поразительно, что приводитъ Рохгольца, посвятившаго вопросу о Телл спеціальное изслдованіе,