Вертикаль жизни Фаддея Зелинского, Лукьянченко О., Год: 2000
Время на прочтение: 16 минут(ы)
—————————————————————————- Оригинал находится здесь: Ростовская Электронная газета Лукьянченко Олег Алексеевич —————————————————————————- Фаддей Францевич Зелинский — одна из ярчайших звезд той суперзвездной эпохи. Русский по рождению и языку, поляк по крови, эллин по духу и призванию, друг Иннокентия Анненского и Вячеслава Иванова, филолог-классик, педагог, полиглот, энциклопедист, переводчик, поэт, прозаик, деятель культуры в истинном смысле затертого этого словосочетания, — он задался грандиозной целью: привить ‘к российскому дичку’ неувядающую ветвь античности. Профессор Санкт-Петербургского, а впоследствии Варшавского университета, член-корреспондент Российской Академии Наук, доктор honoris causa четырнадцати университетов Европы, один из последних (1919 года) лауреатов Пушкинской премии, окруженный почетом и признанием коллег, учеников и просвещенных читателей, после 1922 года исчезает с культурного горизонта России, ставшей Союзом Советских Социалистических Республик. Краткая литературная энциклопедия с каждым новым изданием отводит тексту под именем Ф. Ф. Зелинского все меньше строк, а Большая советская и вовсе о нем умалчивает. Нельзя сказать, что имя это напрочь было утрачено в социалистическую эпоху — иногда мелькало в оглавлениях хрестоматий и сборников античной литературы, уж непременно — в сносках и комментариях, порою в редких тогда мемуарах о серебряном веке, в последних принадлежа как бы некому фоновому персонажу, о котором каждому следующему поколению читателей становилось известно все меньше и меньше. Очевидно, по этой причине и в новой России, когда труды Зелинского стали достаточно широко переиздаваться (а в 1995 году застолбили первую строчку в рейтинге интеллектуальных бестселлеров ‘Книжного обозрения’), личность его, как и подробности биобиблиографии, остаются мало кому знакомыми. Почему так произошло, чем была вызвана полоса забвения? Причина, лежащая на поверхности, заключалась в том, что с 1922 года Ф.Ф.Зелинский перестал быть российским ученым, поскольку по приглашению Варшавского университета переехал в обретшую независимость Польшу, на свою историческую родину. Отъезд не был высылкой, хотя по времени практически совпал с печально знаменитым рейсом ‘парохода ученых’, в знак признания заслуг профессора его даже провожал на вокзале тогдашний нарком просвещения Луначарский, тем не менее сам факт эмиграции, по идеологическим нормам того времени, считался приметой политической неблагонадежности и делал Зелинского чужим и чуждым ‘молодой республике советов’. Однако главная причина глубокого забвения крылась глубже. Мы погрешили бы против истины, сказав, что классическая филология была вовсе не востребована советской системой образования: ее продолжали изучать в Московском и Ленинградском университетах, к которым после аннексии восточной Польши присоединился еще и Львовский, но даже эта погруженная в древности наука была поставлена на фундамент марксистской теории, а Фаддей Францевич лишь снисходительно улыбнулся бы марксовой трактовке древней Эллады как детской колыбели человечества: для него самого античность была не детством, а расцветной порой европейской цивилизации, живым семенем, давшим ростки всех последующих культурных достижений христианской Европы. ‘Не норма, а семя’, — не уставал повторять Ф.Ф.Зелинский в своих лекциях и сочинениях и всей своей необозримо многогранной деятельностью стремился к выполнению жизненной сверхзадачи, а ею была идея российского и — шире — славянского Возрождения. В самых общих чертах смысл этой идеи сводился к следующему. Античный мир пал под натиском варваров, на тысячелетие окунувших Европу в мрак средневековья. Пережив эпоху Возрождения, западноевропейские нации, оплодотворенные тем самым античным семенем, вернулись к общим культурным корням и преодолели ступень варварства. Россия же и другие славянские нации этого благотворного влияния не испытали. Чтобы вернуть их в лоно европейской цивилизации, необходим славянский Ренессанс. Достижению именно этой цели были в конечном счете посвящены ‘труды и дни’ Фаддея Зелинского. Два основных направления вели к ней. Во-первых, классическое образование, закладывающее общий фундамент в формирование европейского сознания. Во-вторых, просветительская деятельность, вводящая в повседневный культурный обиход высочайшие образцы античности, и в первую очередь античной литературы. Эти два направления и определили содержание педагогической, научной, литературной и популяризаторской работы Ф. Ф. Зелинского. Ключевым образом к ее осмыслению можно считать антитезу, развитую во вступительном очерке к первому тому русского Софокла (‘моего Софокла’, как выражался сам Зелинский): противопоставление ‘горизонтали быта’, к которой прикованы люди в повседневных заботах, и — ‘вертикали жизни’, воплощенной в героической трагедии Эллады классического периода. Его собственная жизнь была посвящена возведению этой вертикали. Прослеживая этапы жизненного пути Фаддея Зелинского (а их в рамках газетной статьи мне придется обозначить лишь пунктиром), вчитываясь и вдумываясь в его сочинения, — не устаешь поражаться одному прискорбному для нас обстоятельству: как феноменально высок был уровень просвещенной части российского общества в последней трети 19-го и первых десятилетиях 20-го веков — и до какой степени он опустился к порогу 21-го. Когда читаешь тексты (из самых разных сфер знания), изданные столетие назад, постоянно ощущаешь, насколько современно они звучат. Причем слово ‘современно’ несет здесь не оттенок снисходительной похвалы: ну, мол, молодцы наши предки, не хуже нас писали и соображали, — а напротив, укор последующим поколениям, так мало добавившим (или даже убавившим) к тому, что было достигнуто ранее. Возникает ощущение некой культурной ‘пробуксовки’ истекшего столетия, бега на месте, мертвой точки, после которой никак не откроется второе дыхание. Вот, к примеру, небольшая цитата. ‘Досужей голове угодно было предсказать нам кончину нашего бренного мира к первым числам благополучно истекшего ныне ноября’. Можно ли усомниться, что сказано это по поводу пресловутого ‘миллениума’? Нет, дорогой читатель, я процитировал начальные строки статьи Ф.Зелинского ‘Первое светопреставление’, опубликованной в декабрьском номере ‘Вестника всемирной истории’ за 1899 год. С академическим хладнокровием высмеяв лжепрорицателей, автор статьи обстоятельно излагает подробности первого известного истории подобного предсказания, имевшего место в древнем Риме после убийства Цезаря. Или другая статья Зелинского — ‘Умершая наука’ (‘Вестник Европы’, октябрь-ноябрь 1901 г.), посвященная столь модной в наши дни и воспринимаемой кое-кем всерьез астрологии. Прочитать бы ее редакторам изданий, не жалеющим газетных полос под соответствующие прогнозы, — глядишь, и освободилось бы место для чего-то более путного!.. А вот более пространная цитата (статья ‘Идея нравственного оправдания’, журнал ‘Мир Божий’, февраль 1899 г.). ‘Жажда новизны, желание во что бы то ни стало избегнуть пошлости — заставляет людей от здорового обращаться к болезненному и вымученному, от простого к замысловатому, от ясного к туманному, все хорошо, лишь бы оно было новым или, по крайней мере, казалось таковым. Придет время — и это новое станет старым, избитым, пошлым и подвергнется двойному осуждению, и за болезненность, и за пошлость, и то забытое старое воскреснет и найдет себе восторженных поклонников. Так было, так будет всегда’. Ну разве сказано это не о будущих пост-, модерн- и прочих -измах, коими деформировано художественное восприятие, а возможно, и психика нормального человека!.. Обратимся теперь к жизнеописанию Ф.Зелинского. Судьба его достойна греческой трагедии, исследователем, зна током и популяризатором которой был этот ученый и писатель. Фаддей Францевич Зелинский родился 14 сентября 1859 года в Киевской губернии Российской империи (ныне Киевская область Украины), в поместье своего деда по материнской линии, в польской семье. В четырехлетнем возрасте мальчик лишился матери и с этого момента жил с отцом в Петербурге. Впоследствии у него появилась мачеха, ею стала молодая русская девушка, служившая в доме гувернанткой. Она владела немецким, французским и польским языками. Несомненно, что, наряду с природной одаренностью, на ранних филологических увлечениях будущего ученого сказались и соответствующие способности мачехи, о которой Фаддей Францевич всегда вспоминал с любовью. При этом, впрочем, отмечал, что у нее не было больших хлопот по его воспитанию. ‘Когда она хотела, чтоб я ее не беспокоил,- рассказывал он своим детям,- она давала мне проспрягать французские глаголы. Я делал это не только прилежно, но и с радостью. Таинственные связи глагольных форм друг с другом прямо-таки захватывали меня’. Будущий филолог пробуждался в нем уже в ту пору. Развитию способностей мальчика много времени уделял и отец. Вдвоем они читали польских поэтов, прежде всего Мицкевича, запрещенного тогда в России (отголосок недавнего польского восстания 1863 года). Книги привозила из-за границы мачеха, спрятав от таможни в муфте. Тогда же отец стал обучать сына латыни. Домашние занятия продолжались до десятилетнего возраста, а затем исключительно одаренного мальчика решили отдать в гимназию. Была выбрана школа. Св. Анны, где преподавание велось преимущественно на немецком языке, а питомцами ее были главным образом дети из немецких семей. По-видимому, выбор такого учебного заведения был вызван тем обстоятельством, что недавнее польское восстание увеличило раскол в российском обществе между русскими и поляками и отец предполагал, что в русской гимназии ребенок мог столкнуться с неприязненным к себе отношением. Успешно выдержав все остальные экзамены, Фаддей провалился на основном — по немецкому языку. Наверное, впоследствии он с улыбкой вспоминал об этом курьезном эпизоде, потому что, по собственным его словам, владел этим языком ‘не хуже любого немца’. Лишь со второй попытки десятилетний мальчик преодолел экзаменационный барьер, и начались годы учения. Годы учения принесли мальчику новые испытания. Семья терпела нужду. Родственники по материнской линии, разгневанные женитьбой Франца Зелинского на русской женщине, отказали ему и его детям в какой бы то ни было материальной поддержке. Пришлось продавать мебель, пришлось продать и самую дорогую для семьи вещь — пианино. Чтобы сводить концы с концами, Франц Зелинский вынужден был брать дополнительную работу, что подорвало его и без того слабое здоровье. В итоге отец Фаддея потерял службу и вскоре после этого умер, оставив двух сыновей полными сиротами. Это случилось в 1873 году, когда будущему ученому исполнилось 14 лет. К тому времени мальчик, провалившийся на вступительном экзамене, был уже первым учеником немецкой школы. Опекуном осиротевших подростков стал их дядя со стороны отца. Он был властным и своенравным человеком. Прежде всего он потребовал, чтобы Фаддей прекратил всякое общение с мачехой, которую мальчик очень любил и ценил, как и она его. Кроме того, желанием дяди было, чтобы племянник продолжил образование в технологическом институте, а подросток не представлял уже своей жизни без филологии, и когда дядя узнал об этом, то попросту выгнал Фаддея из дома и лишил всякой материальной помощи. Итак, четырнадцатилетний подросток, не успевший окончить гимназию, остался нищим сиротой. Шел 1873 год. Ровесник Фаддея, герой Достоевского, — уже готовился предстать перед читающей Россией со своей ‘ротшильдовской’ мечтой, его предшественник, незадачливый студент Раскольников, отбывал срок на каторге. Но, оказывается, кроме сумрачного Петербурга Достоевского, существовал и другой, не известный ему или не замеченный великим трагиписателем. И в этом Петербурге — столице Российской империи — имелись не только трущобы, уличные женщины и старухи-процентщицы, но и (тоже, наверно, немало!) те, кто понимал: важнейшую основу нации и государства представляют собой культура и люди, способные создавать ее, то есть таланты. И — самое на нынешний взгляд удивительное: понимали это не только представители интеллигенции, но и правители России! Говорят, что в пору несчастной Крымской войны (показавшей, как нас когда-то учили, ‘всю гнилость и отсталость царского самодержавия’) не кто иной как военный министр заявил: недопустимо увеличивать военные расходы за счет средств на образование и культуру. Но это, впрочем, случилось еще до рождения героя моих заметок. А как повлиял отсталый царский режим на его личную судьбу, мы сейчас увидим. Сначала в сложный момент жизни на помощь своему талантливому первому ученику пришло гимназическое начальство, высоко оценившее его дарования и прилежание. Фаддею предоставили возможность зарабатывать, оканчивая последний класс гимназии, в качестве помощника преподавателя. А когда он с блеском закончил обучение, в Лейпциге, на средства русского правительства (а не доброго заокеанского дядюшки Сороса!), была создана филологическая семинария для талантливых юношей из России. Чтобы попасть туда, нужно было выдержать большой конкурс. Фаддей Зелинский оказался в числе его победителей, что дало ему возможность продолжить образование за границей. Оплачивалось оно российским правительством на протяжении всех четырех лет обучения. Правительство не зря потратило свои средства. Стипендиат учился превосходно и к концу четырехлетнего срока обучения защитил магистерскую диссертацию. Тем самым он получил право в течение последующих двух лет изучать памятники античной культуры в лучших музеях Германии, Австрии, Италии, Греции и других европейских стран — опять-таки за государственный счет! После шести лет пребывания в Европе Зелинский возвращается в Петербург. Однако здесь не признают его магистерскую степень, и ему приходится защищать свою диссертацию вторично. Вероятно, кому-то кололо глаза польское происхождение молодого ученого. Так и подготовленная им затем докторская диссертация не была принята в Петербурге, и пришлось защищать ее в Дерпте (нынешнем Тарту). Успешная защита состоялась в 1883 году, а два года спустя Ф.Ф.Зелинский становится профессором Санкт-Петербургского университета. Было ему тогда 26 лет. В Санкт-Петербургском университете начался самый долгий, значительный и плодотворный этап его деятельности, продолжавшийся более тридцати пяти лет, тот счастливый этап, когда горизонталь быта не препятствовала взлету вертикали жизни, когда любимая работа приносила не только удовлетворение, но и материальный достаток, когда бездомье и сиротство отроческой поры сменились теплом и уютом семейного очага. Получив профессорскую кафедру, молодой ученый вступает в брак с сестрой своего школьного товарища Луизой, в 1886 году рождается их первенец Феликс, ставший ангелом-хранителем отца в последние, трагические годы его жизни, за ним появляются на свет дочери Амата, Корнелия и Вероника. Все дети получили прекрасное образование и воспитание, владели несколькими иностранными языками, обучались музыке. В университете молодой профессор довольно быстро завоевывает себе авторитет как среди коллег, так и в студенческой среде. Античная филология, до появления на кафедре Зелинского вызывавшая интерес лишь узкого круга посвященных, — на первых порах случалось, что в аудитории присутствовало всего пять слушателей, — благодаря лекциям Фаддея Францевича постепенно привлекает все большее количество студентов, и наступает такое время, когда аудитория не в состоянии вместить всех желающих и слушатели стоят в проходах, толпятся в коридорах, причем не только филологи, но и представители множества других специальностей, — настолько насыщенными, увлекательными и художественно завершенными были лекции профессора. Что вызывало такой интерес к ним? Чисто внешним привлекательным элементом было, разумеется, ораторское мастерство и умение увлечь слушателей не только материалом и ходом мыслей, но и блистательной формой их выражения. Но за этой внешней оболочкой крылась богатейшая эрудиция досконально знающего свой предмет специалиста, а в еще большей степени основанная на ней сила воображения, способного оживить, сделать зримыми и осязаемыми картины древних эпох, так что могло сложиться впечатление, что о событиях, происходивших в древней Греции и Риме, повествует очевидец, только что вернувшийся из-под стен Трои, а то и с самого Олимпа. Образу олимпийских жителей соответствовал и облик самого профессора: высокий рост, царственная осанка, манера высоко нести голову, глубокий, в душу проникающий голос. Почитатели находили в нем сходство с любимым им Софоклом и даже… с самим Зевсом. В Зелинском видели свою модель живописцы и скульпторы. Так, в армянской церкви Львова еще в 60-е годы 20-го столетия можно было увидеть фреску с изображением Св. Петра, моделью для которого послужил художнику Фаддей Францевич. Однако ‘публичность’, как выразились бы сейчас, педагога и лектора ни в коей мере не подменяла собой кропотливой каждодневной работы кабинетного ученого и практического исследователя, неуклонно идущего к поставленной перед собой цели, которую он сам сформулировал в предисловии к первому тому цикла научно-популярных статей: ‘Давая своему сборнику заглавие ‘Из жизни идей’, я имел в виду определить его отношение к тому, в чем я вижу задачу своей жизни как ученого, учителя и писателя. С тех самых пор, как мои занятия античным миром приняли сознательный и самостоятельный характер, он был для меня не тихим и отвлекающим от современной жизни музеем, а живою частью новейшей культуры, я видел преимущественное значение античности в том, что она была родоначальницей тех идей, которыми мы и ныне живем. Изучая, таким образом, античность, если можно так выразиться, с наклоном к современности, я наметил план гигантского научного здания, которое бы обнимало и биографию и биологию тех идей, совокупность которых составляет современную умственную культуру. Конечно, мне было ясно, что выполнение этой задачи превышает силы отдельной личности, все же я черпал энергию и бодрость для своих научных исследований из созерцания моего пока еще чисто призрачного здания, и убежден, что оно может сослужить такую же службу и другим’. Написаны были эти слова в октябре 1904 года. Русское Возрождение… Славянское Возрождение… Как далека от него Россия рубежа 19 и 20-го веков! (Но насколько ближе, чем столетие спустя, — добавим в скобках.) Классическое образование изгоняется в угоду так называемой реальной школе. Античная литература почти неизвестна широким массам. Как сделать ее близкой и доступной русскому читателю? Зелинский находит друзей-единомышленников: крупных поэтов, для которых античность — такая же духовная прародина, как и для него самого. Это Иннокентий Анненский и Вячеслав Иванов. Решено открыть перед российской читающей публикой сокровищницу древнегреческой трагедии. Анненский берется перевести на русский все трагедии Еврипида, Иванов — Эсхила, Фаддею Францевичу достается его любимый Софокл. Другой неизменный фаворит Зелинского — Цицерон, которого он считает основоположником европейской художественной прозы. Но творческий диапазон профессора классической филологии практически не ограничен. В круг его научных и литературных интересов входят не только античные авторы, но и Шекспир, Шиллер, Мицкевич, Пушкин. Его виртуозное перо в равной мере изобретательно и убедительно не только в поэтических и прозаических переводах, но и в оригинальных историко-философских, юридических, сугубо научных — и популяризаторских статьях, очерках, эссе, этюдах символистского толка (образцом которого может служить программный символистский текст ‘Vince, Sol!’)… Его сочинения, помимо специальных журналов, печатаются в популярнейших ‘Вестнике Европы’, ‘Русской Мысли’, ‘Аполлоне’, переводятся на множество европейских языков, вызывают бурную полемику как в академических сферах, так и в широких кругах русской интеллигенции. В 1909 году научная и культурная общественность Петербурга отмечает пятидесятилетний юбилей знаменитого ученого, а приветственные адреса и телеграммы из-за рубежа подтверждают не только всероссийскую, но и мировую его славу. Признание, почести, апофеоз успеха!.. Все это лишь стимул для нового творческого взлета. Можно бы сказать, что на шестом десятке Зелинский пережил вторую молодость, но это будет не совсем точно. По отзывам современников, он всегда оставался молодым. И когда летом 1910 года профессор с большой группой студентов совершил экскурсию в Грецию (вагоном третьего класса из Петербурга в Одессу, палубными пассажирами из Одессы в Пирей), его питомцы, на всю жизнь запомнив это событие, с восхищением отмечали, что по энергии, энтузиазму, неутомимости самым молодым из них был их наставник. Экскурсия эта стала поворотным моментом и в личной судьбе Фаддея Францевича: на пароходе начался его роман с восемнадцатилетней девушкой, которая, по его собственным словам, стала последней любовью профессора. Сонечка, дочь известного деятеля земской статистики Петра Петровича Червинского, так же, как некогда сам Фаддей Францевич, училась в немецкой гимназии, а затем поступила на Высшие женские курсы (Бестужевские курсы). Зелинский входил в число попечителей гимназии и уже там обратил внимание на способную ученицу, прекрасно успевавшую по всем предметом, но отличавшуюся при том шаловливым нравом и неоднократно распекаемую на педсоветах за свои проказы. С невольной ее шалости началось и их знакомство в новом качестве. Девушка по ошибке отворила дверь каюты профессора, и тот навсегда запомнил пятна вишневого сока на воротнике белой блузки… Вскоре у Зелинского появилась новая семья и две маленькие дочурки — Тамара и Ариадна (Адочка). ‘Последняя любовь’ профессора, вероятно, способствовала приливу творческих сил, а все обстоятельства, казалось, благоприятствовали реализации заветных замыслов. В 1912 году началось плодотворное сотрудничество Ф.Ф.Зелинского с выдающимися российскими книгоиздателями братьями Сабашниковыми, точнее со старшим братом Михаилом, так как младшего, Сергея, уже не было в живых. Крупнейшим итогом этого сотрудничества стало издание ‘моего Софокла’ — объемистого трехтомника, включавшего все трагедии великого драматурга с комментариями и обстоятельными вступительными очерками, каждый из которых — шедевр эссеистики Зелинского. Даже начавшаяся мировая война не смогла помешать выполнению задуманного, и в течение 1914-1916 годов трехтомник Софокла украсил собой книжные полки просвещенных читателей России. Были изданы также два тома Еврипида в переводах Анненского, отредактированных и прокомментированных Зелинским. Не удалось выпустить лишь Эсхила в переводе В.Иванова. Его работа затянулась, а когда ‘Орестея’ была, наконец, переведена, уже произошел слом эпох, и Вячеслав Великолепный предпочел увезти неопубликованную рукопись с собой в эмиграцию. В целом же сотрудничество Ф.Ф.Зелинского с М. В. Сабашниковым продолжалось до 1922 года и завершилось четвертым выпуском ‘Аттических сказок’ — ‘Каменная нива’. Выполнив практически все задуманное в области художественного перевода античных классиков на русский язык (помимо Софокла, наивысшими достижениями были ‘Баллады-послания’ Овидия и сборник судебных речей Цицерона), Зелинский вплотную приблизился к верхним этажам возводимого им здания — вынашиваемому с молодых лет замыслу многотомного свода исследований по истории античных религий. Первым кирпичиком в этом своде стала небольшая книжка, выпущенная в 1918 (!) году Петроградским издательством ‘Огни’, — ‘Древнегреческая религия’ (переизданная, отметим с удовлетворением, Киевским издательством ‘Синто’ в 1993-м). В рубежном для биографии Зелинского 1922 году в издательстве Российской Академии наук увидела свет ‘Религия эллинизма’. А дальнейшая работа в этом направлении велась уже в Польше, и языком последующих томов стал польский, которым Зелинский владел далеко не в таком совершенстве, как русским. Но в том, что так случилось, его вины не было. В период смуты и безвременья, связанных с гражданской войной и разрухой, Зелинский продолжает интенсивно работать. Однако условия российской действительности все меньше способствуют успешному творчеству ученого и писателя, члена-корреспондента Российской Академии наук. Тем временем многие университеты Европы усиленно приглашают прославленного профессора под свой кров. Он делает выбор в пользу независимой Польши. Туда же мечтает перевезти новую свою семью — Софью Червинскую и двух дочерей. Он переправляет их из Петрограда в Полоцк, пограничный тогда город, — с тем чтобы, устроившись в Варшаве, взять их к себе. Однако этим мечтам не суждено было осуществиться… Из воспоминаний Софьи Петровны Червинской: ‘Итак, настал день отъезда. Провожал нас Фаддей Францевич. Сначала нам сказали, что нас повезут в пассажирском поезде в детском вагоне, чему мы все обрадовались, т.к. ехать надо было сутки, но оказалось, что поезд наш кому-то понадобился и нас посадили в обыкновенный товарный поезд (кажется, его называли тогда ‘Максим Горький’, без каких бы то ни было удобств, даже самых элементарных). Путешествие предстояло суровое и рискованное, но все мы понимали, что всякие хлопоты были бы бесполезны. ‘Поезд’ наш тронулся, и мне запомнился на всю жизнь этот момент — Фаддей Францевич шел за поездом и горько-горько плакал. Оказалось, что это, действительно, было последнее наше свиданье…’ Таким было прощание с последней любовью, с маленькими дочурками. Затем пришлось навсегда проститься с Россией. Накануне отъезда Фаддей Францевич оформил усыновление младших детей и официально дал им свое имя. ‘Помните всегда, что вы Зелинские’, — напутствовал он дочерей. Но помнить об этом в СССР можно было только тайно. Отец за границей — это темное пятно в биографии. Переписка с ним, регулярно получаемые из Польши денежные переводы, — все это осложняло жизнь семьи настолько, что в 30-е годы Софья Петровна вынуждена была прекратить переписку и указать в паспортах дочерей свою девичью фамилию. Тогда же ее дважды сажали за решетку, но дальше этого репрессии властей, к счастью, не пошли. Их жертвой стал внебрачный сын Зелинского Адриан Пиотровский — самая известная личность из детей Фаддея Францевича, переводчик Катулла, Аристофана и Эсхила (ему удалось выполнить то, что не успел Вячеслав Иванов, и выпустить в издательстве ‘Академия’ однотомник Эсхила в своих переводах), а впоследствии директор ‘Ленфильма’. Пострадала и старшая дочь Зелинского Амата: ее муж и двое детей были уничтожены в сталинских лагерях. Судьба других детей от первого брака сложилась более благополучно. Сын Феликс в 19-м году, лишенный большевиками крова в Петербурге, на лыжах по льду Финского залива бежал в Финляндию, а впоследствии обосновался в Баварии, его сестра Корнелия вышла замуж за японца и жила на дальних островах, дочь Вероника, страдавшая болезнью сердца, осталась незамужней и посвятила себя заботам об отце в польский период его биографии. Младшие же, совсем юные дочери Тамара и Ариадна, потеряли всякую связь с отцом в 37-м… Покинув ‘Россию во мгле’, шестидесятитрехлетний профессор пережил второе рождение. Родина отцов, независимая Польша, приняла его с такими почестями, которые затмили все, чем одарил его Петербург серебряного века. Профессура в Варшавском университете, квартира при нем же, ежегодные командировки на конгрессы и симпозиумы во все европейские страны, портреты на почтовых открытках… ‘Меня здесь балуют,- не без гордости сообщал он в письме дочери Ариадне,- даже в карикатуры и оперетку попадаю, а это свидетельство популярности…’ Восторженный прием, комфортные жизненные условия — это прежде всего возможность дальнейшей работы по возведению задуманной вертикали. Не удалось закончить ее в России — значит, нужно выполнить задуманное здесь. Два многотомных труда ждут своего завершения. Первый — тетралогия ‘Античный мир’, начатая еще в России книгой ‘Сказочная древность Эллады’ (самая известная нынешнему читателю книга Зелинского, по меньшей мере дважды переиздававшаяся в 90-е годы у нас в стране — см. библиографический список в конце статьи). В течение 15 лет пишутся (уже на польском!) и выходят в свет следующие тома: ‘Независимая Греция’, ‘Римская республика’, ‘Римская империя’. Параллельно идет интенсивная работа над главным трудом по истории античных религий. К двум книгам, изданным в России, добавляются еще два объемистых тома: ‘Эллинизм и иудаизм’, ‘Религия Римской республики’. А кроме этих основных трудов множество иных, переведенных с русского и новых, написанных уже в Польше. Наполненную творческой энергией жизнь неувядаемого профессора омрачает лишь разлука с близкими, и прежде всего с младшими дочерьми, оставленными в суровой советской России. Письма, открытки дочерям, полные отеческой любви и заботы, отправляются из разных европейских столиц и курортных городов, куда почетный доктор почти всех существующих в Европе университетов приезжает, чтобы поработать в библиотеках, прочитать доклад, выступить перед учеными-коллегами, по несколько раз в год. ‘…Хотя судьба нас разлучила,- писал он дочери Ариадне,- но мне сладко думать, что у меня есть далеко мои любимые дочки и что я могу работать на них и заботиться о их судьбе. И ты, моя дорогая, помни об этом и, когда будешь думать обо мне, повторяй свои детские слова: ‘Это наш папа!’ Последнее письмо Ариадне датировано 23 июня 1937 года. Профессор сообщал о своих достижениях и замыслах: ‘Теперь кончаю ‘Римскую империю’, выйдет солидный том, после него примусь за историю античных религий, коей еще недостает двух томов. Двух томов! Легко сказать. Как их напишешь, когда тебе стукнуло уже 78 лет? Ну, как, этого не знаю, а стараться надо. Помогите мне в этом и вы, поддерживая во мне бодрое настроение и уверенность, что в моей утлой лодочке по-прежнему сидят милые фигурки моих молодых дочек…’ На этом переписка дочерей с отцом прервалась. Тем не менее к осени 1939 года один из недостающих томов главного труда Зелинского был в рукописи готов, и, таким образом, он сделал себе желанный подарок к 80-летнему юбилею. Но… Не стоит, думаю, напоминать, что произошло в сентябре 39-го. Какая трагическая насмешка судьбы! Ученый, в начале творческого пути взращенный культурной почвой Германии, теряет все им созданное при нашествии вандалов, порожденных этой же страной! Авиабомба нацелена в здание Варшавского университета, квартира профессора разрушена. Пламя пожара уничтожает книги и драгоценные рукописи… Атмосфера этих дней воссоздана в стихотворении польской поэтессы Ханны Морткович-Олчаковой ‘Памяти профессора Тадеуша Зелинского’. Привожу его в своем сокращенном переводе, не передающем, к сожалению, патетической напряженности оригинала, но, надеюсь, верно излагающем смысл. От рукописей, книг библиотечных Остался пепел и чадящий дым. Развеяны и отлетели в вечность Святая Греция и величавый Рим. Пожрало пламя славный ‘Мир античный’, ‘Аттические сказки’ размело… А их создатель статуей трагичной На посох навалился тяжело. Сожженный рынок. Сумрачный народ Среди развалин пропитанье ищет. Седой профессор в той толпе бредет, Надеясь раздобыть какой-то пищи. Колышет ветер серебро волос, Пуста сума в руке его нетвердой, А голос пресекается от слез, И ни следа былой осанки гордой. Кому нужны минувшие века? Что стоят здесь полвека прежней славы?.. Свирепый голод гонит старика Среди руин поверженной Варшавы. Разбиты склепы, взорваны дома, И хлопья сажи застилают небо. В ладонях старца посох и сума. Единственная мысль — о корке хлеба. Так что же — возводимая на протяжении всей сознательной жизни вертикаль рухнула в одночасье и погребла под собой своего творца?.. Оказывается, нет! Ведь уже сказаны младшим современником Фаддея Францевича бессмертные слова о рукописях, не поддающихся пламени! Из письма Карин Зелинской Ариадне Фаддеевне от 26 сентября 1958 г. (Карин Зелинская — невестка Фаддея Францевича, жена Феликса Фаддеевича): ‘Дорогая Ариадна! Мне переслали твое письмо, которое ты написала в надежде найти следы твоего отца. Он умер 8 мая 1944 года, ему было 84 года… Последние годы своей жизни он провел здесь (т.е. в д. Шондорф, Верхняя Бавария. — О. Л.). Он прибыл сюда в ноябре 1939 г. после первого разгрома Варшавы вместе со своей дочерью Вероникой, его верной спутницей. Она всегда трогательно заботилась о нем и всюду его сопровождала… После взятия Варшавы они оба провели очень тяжелое время. Их квартира сгорела, как почти весь Варшавский университет, и в связи с этими потрясениями его постиг удар, так что он едва мог передвигаться, а Вероника уже давно страдала болезнью сердца. К счастью, удалось получить, благодаря нашему содействию, разрешение приехать к нам и нам удалось их сравнительно хорошо устроить. Он был рад быть с нами, но очень страдал от тяжкой судьбы, постигшей его родину. После удара он сравнительно оправился, мог ходить, хотя и с трудом. Духовные его способности не пострадали. Он в совершенстве владел многими европейскими языками, знал наизусть великие произведения мировой литературы и незадолго до своей смерти закончил шеститомный труд своей истории религии… Рукопись 5-го тома сгорела в Варшаве, он ее написал заново и закончил свой труд незадолго до смерти 6-м томом’. (Выделено мною. — О. Л.). Только исполнив до конца свой жизненный замысел, Фаддей Зелинский завершил земной путь. Вот уже более полувека младшие дочери Фаддея Францевича Тамара и Ариадна живут в Ростове-на-Дону. Их мать Софья Петровна похоронена здесь же, на Северном кладбище, в 1978 году. При работе над этими заметками я пользовался материалами из их семейного архива. Оттуда же и оригиналы публикуемых фотографий. Основными же источниками послужили сочинения самого Ф.Ф.Зелинского. Поэтому закончу предназначенным для самых любознательных читателей кратким библиографическим списком русских переизданий новейшего времени. Цикл научно-популярных статей ‘Из жизни идей’ Т. 1. Из жизни идей. Репринт 3-го издания (1916). Т. 2. Древний мир и мы. Репринт 3-го издания (1911). Т. 3. Соперники христианства. Репринт издания 1907 г. Т. 4. Возрожденцы. По изданию 1922 г. Все четыре тома выпущены в 1995-97 г.г. издательством ‘Алетейя’, С.-Петербург, тиражом от 3 до 1 тыс. экз. Из цикла ‘Античный мир’ Сказочная древность Эллады (широкоформатное подарочное иллюстрированное издание). Московский рабочий, 1993. 50 тыс. экз. Сказочная древность. М., Соваминко ‘Культура’, 1994. 50 тыс. экз. Римская империя. С.-Пб., Алетейя, 1999. Перевод с польского. 2 тыс. экз. Из цикла ‘История античных религий’ Древнегреческая религия. Киев, Синто, 1993. 3 тыс. экз. (репринт издания 1918 г. Петроградского издательства ‘Огни’). История античной культуры. С.-Петербург, ‘Марс’, 1995 (по изданию 1914 г.) Лукьянченко Олег Алексеевич, 2000