Вера, Демпстер Шарлотта, Год: 1871 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 169 минут(ы)

ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ РУССКОМУ ВСТНИКУ.

ВРА.

ПОВСТЬ.

АВТОРА РОМАНА ‘ГОСТИНИЦА СЕНЪ-ЖАНЪ’.

‘Романисты охватываютъ тутъ событіе, тамъ случай и связываютъ ихъ опрометчиво со своими лицами… Велика скудость ихъ изобртательности. Она была прекрасна, онъ въ нее влюбился — вотъ на чемъ все вертится. Новыя имена, но черты все т же, и въ мущинахъ, и въ женщинахъ.’

Эмерсонъ.

МОСКВА.
Въ Университетской типографіи (Катковъ и К^о.),
на Страстномъ бульвар.
1872.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
КОЛЕСО ПУЩЕНО ВЪ ХОДЪ.

View mortal man, none ever will yon find,
If the gode force him, that can chun his fate.
Oedipus at Colonus.
Polter.

ГЛАВА I.
Начнемъ съ начала.

Двое молодыхъ людей стояли вмст въ комнат одного дома въ Кадоганъ-Плес. Другъ другу доводились они сводными братьями, было 7го февраля 1854, 4 часа пополудни. Когда разговоръ ихъ прекратился, что произошло нсколько внезапно, и дверь затворилась за младшимъ и послднимъ изъ говорившихъ, то старшій изъ нихъ, полковникъ Генри Сенъ-Джонъ, остался одинъ въ комнат, продолжая курить у камина.

Сообщивъ читателю гд и въ какое время происходилъ разговоръ этотъ, мн остается лишь прибавить что предметомъ его были долги, доходившіе до суммы въ 7.000 ф., сдланы они были Филиппомъ Сенъ-Джономъ, но заплатить ихъ онъ былъ не въ состояніи, ни въ настоящее ни въ будущее время, къ тому же (что не мало осложняло дло) онъ въ эту минуту, какъ прапорщикъ гвардейскихъ гренадеръ, получилъ приказаніе немедленно оставить Англію и отправиться на театръ войны, на Востокъ.

Тутъ могъ бы я пуститься въ подробности касательно его расточительнаго образа жизни и странныхъ счетовъ составившихъ въ теченіи нсколькихъ мсяцевъ подобный итогъ, но я помню что когда я бывало разказывалъ исторіи слушателямъ съ блестящими глазками, собиравшимся вокругъ меня въ дтской, то слушатели эти всегда кричали мн: ‘начинайте съ самаго начала’, и я полагаю что разказывая исторіи большимъ дтямъ, не мшаетъ придерживаться того же правила, такимъ образомъ можетъ-быть я добьюсь отъ читателя боле живаго участія къ моему герою.

Итакъ начнемъ съ начала.

Отецъ его, покойный полковникъ Джонъ Сенъ-Джонъ, былъ женатъ два раза. Первая жена его подарила его сыномъ, черезъ годъ посл ихъ свадьбы, и затмъ, прохворавъ нсколько лтъ, умерла, предоставивъ своего маленькаго Генри, героя этой исторіи, нжнымъ попеченіямъ слугъ и вдовца отца, насчетъ котораго свтъ предполагалъ что, по всей вроятности, онъ не замедлитъ въ скоромъ времени утшиться въ своей потер. Но если подъ этимъ подразумевалось вторичное супружество, то свтъ на этотъ разъ ошибся. Джонъ Сенъ-Джонъ наслаждался своею свободой въ продолженіи цлыхъ семи лтъ и можетъ-быть сталъ бы пользоваться ею и еще столько же, еслибы разореніе не постигло его и не заставило искать жены съ деньгами. Онъ и нашелъ ее, нкую миссъ Геткотъ, очень богатую, глупенькую и взбалмошную наслдницу, которая, двадцати одного года отъ роду, осчастливила своею особой и своимъ состояніемъ бывшаго члена парламента. Достопочтенный Джонъ былъ въ то время не только разорившимся человкомъ, но съ исторіей его разоренія и его карьеры были связаны несчастныя обстоятельства, вслдствіе которыхъ климатъ его родной страны показался ему, какъ говорится, ‘слишкомъ душнымъ’, а домъ его старшаго брата сдлался для него слишкомъ холоденъ. Дло въ томъ что лордъ Кендаль просто не пожелалъ боле видться съ братомъ своимъ Джономъ.

Насчетъ послдняго разнеслась не совсмъ лестная, хотя и довольно обыкновенная и правдоподобная исторія. Въ ней была замшана молодая вдова, которой онъ оказывалъ большое вниманіе. Мистрисъ Линдлей была моложе его и еще очень привлекательная женщина, но хотя состояніе ея было довольно велико, она находилась тмъ не мене подъ вліяніемъ двухъ страстей, разорившихъ ее наконецъ, она горла желаніемъ, вопервыхъ, увеличить богатство свое посредствомъ спекуляцій, а вовторыхъ, добыть, а если нужно, то и купить себ родство съ перствомъ. Какого рода вотчимомъ могъ бы оказаться достопочтенный Джонъ Сенъ-Джонъ двумъ мальчикамъ ея, объ этомъ она, кажется, мало безпокоилась, но какъ бы то ни было, ей пришлось дорого поплатиться за надежды питаемыя ею. Деньги ея лопнули вмст съ его неудачными спекуляціями, состояніе сына ея разстроилось, толстые дубы и вязы его парка были срублены, а восемь мсяцевъ спустя, находясь для поправленія обстоятельствъ своихъ въ Бат, она имла удовольствіе прочесть въ Times объявленіе о бракосочетаніи Джона Сенъ-Джона съ вышеупомянутою миссъ Геткотъ. Какимъ образомъ миссъ Геткотъ ршилась выйти за человка потерявшаго свое состояніе, свою репутацію, свое мсто въ парламент и положеніе полковника въ аристократическомъ полку и успвшаго спустить все это черезъ годъ посл знакомства съ нею, этого я не знаю, знаю только что миссъ Геткоть была молода и простовата и въ то же время упряма, какъ только могутъ быть упрямы очень глупыя женщины, вслдствіе чего бракъ ея съ симъ героемъ и совершился въ Париж, въ капелл Британскаго посольства, въ ма 1835 года. Не стану докучать читателю не всегда утшительными подробностями ихъ брачной жизни, довольно сказать что он не содйствовали перемн мннія лорда Кендаля касательно поведенія брата его, и что у четы этой было двое дтей — дочь, родившаяся въ Тур, Eue de la Scellerie, и окрещенная Анной, и сынъ, родившійся тоже въ Тур и получившій имя Филиппа Геткота.

Но какъ проходили за все это время дтство, отрочество и молодость Генри Сенъ-Джона, сына отъ перваго брака? Ребенкомъ ему приходилось довольно плохо, но затмъ жизнь его сложилась гораздо лучше, нежели можно было ожидать, благодаря доброт лорда Кендаля, которому мальчикъ этотъ полюбился и который отправилъ его въ школу, вскор посл смерти его матери. Школа эта оказалась удовлетворительною, лордъ Кендаль, разумется, платилъ за мальчика, но когда мистеръ Джонъ выросъ изъ-подъ опеки весьма почтенной дамы въ дом которой онъ жилъ три года, въ воспитаніи его наступило тяжелое междуцарствіе. Время это было проведено имъ во Франціи, гд юный джентльменъ пріобрлъ навыкъ къ иностраннымъ языкамъ, отличавшій его въ позднйшіе годы, но въ то же время онъ могъ бы научиться тамъ и многимъ другимъ, мене желательнымъ вещамъ, какъ отъ отца своего, такъ и отъ товарищей послдняго, еслибы лордъ Кендаль снова не вмшался въ дло и снова не купилъ бы себ права слдить за воспитаніемъ мальчика. Появленіе на сцену миссъ Геткотъ подало, правда, поводъ ко временному по крайней мр измненію ихъ семейной жизни, но лордъ Кендаль все еще запрещалъ своему брату входъ въ домъ свой, а отецъ и мачиха были, несмотря на это условіе, вполн готовы сдать на руки перу своего сына, бывшаго вроятнымъ наслдникомъ его титула и имнія.

Лордъ Кендаль былъ холостякъ, вчно погруженный въ книги, ученый и настолько ревностный отшельникъ что, по его приказанію, вс окна его дома были задланы съ одной стороны нижняго этажа, изъ опасенія что къ нему станутъ заглядывать мальчишки садовника или булочника, жизнь его была настолько же проста насколько одинока. Онъ держалъ секретаря, толстаго клепера и большихъ собакъ, которыми долго гордился Грстъ-Рояль, носилъ бархатную шапочку, курилъ не переставая и жилъ въ деревн не потому что умлъ отличить поросенка отъ коровы и гіацинтъ отъ рпы, но потому что любилъ чистый воздухъ, большія комнаты, ночную тишину, а днемъ ученый досугъ. Въ политическомъ отношеніи онъ называлъ себя торіемъ, былъ приверженцемъ церкви въ теоріи, но не на практик, ибо никогда не посщалъ церковнаго служенія, отъ котораго его оттолкнули еще въ раннихъ лтахъ плохая логика священника, кашель дтей и яркіе букеты старухъ. Много лтъ тому назадъ, когда братъ его Джонъ былъ избранъ въ представители графства, онъ принималъ участіе въ политик, но участіе это длилось не долго, поведеніе Джона Сенъ-Джона было уже черезчуръ недостойно, избиратели оказались людьми подкупными, а въ агентахъ нашлись недостатки поважне тхъ которые поразили его въ священникахъ и въ пріютскихъ дтяхъ. Онъ щедро одлялъ благотворительныя учрежденія своего графства, но характеръ его принадлежалъ однако къ числу тхъ что зовутъ обыкновенно тяжелыми: тяжко было ему самому справляться съ характеромъ этимъ, очень тяжело было подъ часъ и сосдямъ ладить съ нимъ.

Тайною причиной холостой жизни лорда Кендаля была ссора его съ единственною женщиной которую онъ когда-либо любилъ. Вина была на его сторон, но несмотря на это (а можетъ-быть именно вслдствіе этого), онъ поддерживалъ эту ссору съ непреклонною твердостію, достойною лучшаго дла, такъ что посл того какъ нсколько лтъ тому назадъ онъ заперъ двери своему брату, вс его интересы и привязанности ограничились бы до конца дней библіотекой, не существуй на свт мистера Генри.

Такимъ образомъ, спало глубокимъ сномъ сердце отшельника, пока четырнадцатилтій мальчикъ не пришелъ пробудить его отъ сна и не оживилъ старый домъ, конюшни, паркъ, озеро и пруды звуками молодаго голоса и молодыхъ шаговъ. Лордъ Кендаль былъ къ нему чрезвычайно снисходителенъ. Онъ охотно клалъ въ сторону трудъ свой, жизнь великихъ людей, родъ современнаго Плутарха, надъ которымъ онъ работалъ, чтобы взглянуть на содержаніе охотничьей сумки Генри, и даже начатъ принимать живое участіе въ хорькахъ, въ чайкахъ и въ рогатыхъ жукахъ, тогда какъ бываю онъ не обращать никакого вниманія на этихъ представителей царства животныхъ. Онъ узналъ по опыту многія радости и заботы отеческаго сердца, и на долю его пало боле радостей нежели заботъ, потому что мальчикъ былъ хорошъ собой, кротокъ, правдивъ и уменъ. Существуетъ мнніе что подагра и сумашествіе перескакиваютъ иногда черезъ одно поколніе, съ тмъ чтобы появиться снова въ послдующемъ, такъ миновавъ достопочтеннаго Джона, къ его сыну, повидимому, перешли чувство чести, трудолюбіе и твердая воля перваго графа Кендаля, законовда Гаррау и Christ Church закончили образованіе Генри, и затмъ лордъ Кендаль купилъ своему племяннику мсто въ военной служб и подарилъ полку шотландскихъ гвардейскихъ стрлковъ прекраснйшаго малаго, когда-либо носившаго мундиръ ея величества, и весьма красиваго, должно прибавить: ростомъ выше средняго, стройный, правильно и соразмрно сложенный, онъ былъ очень хорошъ въ своемъ мундир, а изъ-подъ медвжьяго мха его шапки виднлись темно-голубые глаза, правильныя черты и чрезвычайно пріятный ротъ. Волосы его были такъ темны что казались почти черными, но на щекахъ и надъ губами они принимали золотистый, русый оттнокъ. Голосъ у него былъ въ разговор мягкій и благозвучный, но, вообще, онъ былъ довольно молчаливъ по природ, хотя трудно было найти въ Лондон человка мене застнчиваго. Онъ объяснялъ это тмъ что, будучи мальчикомъ, ему пришлось побждать въ себ застнчивость. Отношенія его къ дяд стоили ему сначала не малыхъ усилій, что было и не удивительно, ибо прежде нежели удавалось пріобрсти его расположеніе и убдиться въ немъ, лордъ Кендаль долженъ былъ казаться всякому человкомъ внушающимъ страхъ. Также и отношенія Генри, по мр того какъ онъ становился старше, къ отцу и къ мачих требовали со стороны его усилій другаго рода, и потому не мудрено что юнош прошедшему чрезъ такую школу въ собственной семь жизнь въ обществ не представила большихъ затрудненій. У него было много врожденнаго aplomb и весьма мало тщеславія. Ему хотлось быть добрымъ солдатомъ, хотлось современемъ получить начальство надъ своимъ полкомъ, а затмъ, когда-нибудь гораздо поздне, сдлаться третьимъ графомъ Кендалемъ и занять мсто въ палат лордовъ, такъ какъ званіе представителя графства было, какъ онъ хорошо зналъ, навсегда закрыто для сына его отца. А пока ему хотлось занять мсто въ свт. Увы! Не мало каменистыхъ утесовъ предстояло ему перейти прежде нежели онъ завоевалъ себ ту честную и покойную будущность для достиженія которой ему, казалось, слдовало лишь работать да выжидать времени.

ГЛАВА II.
О семейныхъ длахъ.

Nine times of ten it is over the Bridge of Sighs,
that we pass the narrow gulf from youth to manhood.
Lord Lytton.

Смерть, разршающая вс загадки тому кого она настигаетъ, часто задаетъ цлый рядъ новыхъ загадокъ переживающимъ его ближнимъ, и когда смерть прекратила наконецъ земное поприще Джона Сенъ-Джона, то оказалось что онъ назначилъ своего брата и старшаго сына душеприкащиками своими и опекунами своихъ двухъ младшихъ дтей. Вслдствіе этого въ Грстъ-Роял былъ созванъ семейный совтъ, на которомъ было обсуждено много и смутныхъ, и смущающихъ обстоятельствъ.

Послдніе два года своей жизни Джонъ Сенъ-Джонъ провелъ съ семьей своей въ Брайтон. Дочери его Анни было двнадцать лтъ, сыну Филиппу одиннадцать. Мать ихъ, женщина слабаго здоровья, нашла въ Брайтон общество пришедшееся ей по душ. Можетъ-быть выраженіе по ‘душ’ слишкомъ сильно для того чтобъ его можно было примнить къ нравственнымъ и психическимъ движеніямъ Альбиніи Сенъ-Джонъ, итакъ скажемъ лучше что оно пришлось ей ‘по вкусу’, вкусы же влекли ее къ проповдникамъ, къ модисткамъ, къ докторамъ и къ пустымъ щеголямъ. Щеголей она предпочитала всмъ другимъ, священниковъ, модистокъ и докторовъ цнила по мр того насколько къ ихъ прочимъ добродтелямъ и качествамъ примшивался элементъ щегольской пустоты. Въ Лондон какая-нибудь жена бывшаго члена парламента съ титуломъ ‘достопочтенная’ не иметъ никакого значенія, но въ Брайтон иметъ большое, и потому, оставшись вдовой, мистрисъ Сенъ-Джонъ ршила поселиться навсегда у этихъ мутныхъ водъ, въ виду этого пестраго гулянья.

Посл похоронъ брата, лордъ Кендаль въ первый разъ ршился на свиданіе со своею невсткой. Недль семь спустя посл печальнаго торжества, онъ собрался хорошенько съ духомъ и отправился вдвоемъ съ племянникомъ своимъ въ Брайтонъ, гд мистрисъ Сенъ-Джонъ была занята невыразимо комичными приготовленіями къ его прізду.

Она питала инстинктивный страхъ къ перу, бывшему главой ихъ дома и державшему въ почтительномъ отдаленіи достойнаго супруга ея, съ той самой поры, какъ она имла счастіе познакомиться съ послднимъ, но, съ другой стороны, она питала также инстинктивное предпочтеніе къ обществу мущинъ, вслдствіе чего она и вооружилась цлою батареей чаръ, и затмъ сдлала съ помощью ихъ весьма ршительный приступъ на брата своего покойнаго мужа. Лучше всеге было то что лордъ Кендаль, будучи чрезвычайно положительнымъ человкомъ въ этомъ отношеніи, поддался, повидимому, на эту удочку. Онъ видлъ всю ее насквозь, среди всхъ ея улыбокъ и слезъ, но въ то же время любовался ея голубыми глазами, ея миндалевидными ноготками, длинными лентами ея чепчика и ея все еще очень красивою наружностью, со всмъ усердіемъ на которое она разчитывала. Генри Сенъ-Джона передергивало во время этой комедіи, и онъ внутренно радовался что дяд пришлось не часто видть мачиху его посл перваго вечера посвященнаго на парадную выставку горя и изящества, въ высшей степени томительную для него. Во время втораго свиданія разговоръ мистрисъ Сенъ-Джонъ принялъ боле свтскій и откровенный характеръ,— предметомъ его она избрала не столько многочисленныя и разнообразныя испытанія своей супружеской жизни, сколько торжества и побды одержанныя ею въ двушкахъ. Лордъ Кендаль слушалъ ее съ видомъ убжденія и придавалъ лицу своему выраженіе забавнаго сочувствія, при разказахъ о раннихъ и насильственныхъ кончинахъ ея жертвъ, утвердительно улыбаясь порой своею угрюмою улыбкой. Отъ этого предмета она перешла къ разговору о климат. ‘Никто не повритъ насколько одинъ климатъ дйствуетъ на расположеніе моего духа, а другой вредитъ моимъ нервамъ.’ О климат Брайтона она не могла сказать ничего кром хорошаго, ‘хотя, правда, ея бдный, дорогой мужъ имлъ несчастіе умереть отъ него’. ‘Вы должны быть очень благодарны этому климату, сударыня’, замтилъ лордъ Кендаль съ серіознымъ видомъ, кланяясь ей, а она, не разобравъ насмшки въ его словахъ, отвчала что это правда и что она надется остаться здсь. Но тутъ его сіятельство, предпославъ сухое ‘гмъ’, пустился въ разговоръ о содержаніи дома и затмъ нсколько внезапно сообщилъ ей результатъ соображеній и совщаній происходившихъ въ это утро между нимъ, Генри Сенъ-Джономъ и ихъ повреннымъ. Онъ началъ съ того что предложилъ ей очень щедрую сумму на ея содержаніе, общая выдавать сумму еще большую на воспитаніе дтей своего брата, независимо отъ того что онъ давалъ капитану Сенъ-Джону. Затмъ зашла рчь объ устройств ихъ жизни. Оказалось что два различныя хозяйства едва ли можно будетъ содержать на средства предоставленныя имъ семь, и потому домъ въ Брайтон надо было отдать внаймы, а можетъ-быть и продать,— вся семья должна была жить однимъ домомъ въ Лондон, а Филиппа слдовало помстить въ школу.

Неудовольствіе мистрисъ Сенъ-Джонъ при всти объ этомъ план не сильне было досады ея пасынка въ минуту когда онъ впервые узналъ объ этомъ. Но часовъ двнадцать размышленія, убдивъ его въ томъ что подробности этой жизни окажутся на дл еще непріятне чмъ представлялись, убдили его въ то же время что планъ этотъ единственный врный и удобоисполнимый. Мистрисъ Сенъ-Джонъ не было предоставлено никакого участія въ опек надъ ея двумя дтьми, и потому одинъ изъ опекуновъ долженъ былъ взять на себя обязанность заняться ими, стараясь распорядиться какъ слдуетъ деньгами выдаваемыми лордомъ Кендалемъ на воспитаніе ихъ. Придется жить всмъ вмст, однимъ домомъ — длать нечего. Ан была милый ребенокъ, и Филиппъ могъ бы быть такимъ же, не постарайся его матушка всми силами избаловать того кого она величала теперь ‘послднимъ залогомъ любви своего дорогаго мужа’. Его слдовало отдать въ школу, согласно желанію лорда Кендаля, и хотя мистрисъ Сенъ-Джонъ уступила этому желанію, но будь она предоставлена самой себ, едва ли бы ршилась она на такой ужасный шагъ. Итакъ, они должны были отправиться въ Лондонъ, ршилъ лордъ Кендаль, и они дйствительно отправились туда, Филиппа отослали вскор посл того въ Мальборо, а для сестры его были взяты наставница и учителя.

Поселились они въ дом на верхнемъ конц Кадоганъ-плеса. Генри Сенъ-Джонъ занялъ тамъ дв комнаты и въ двадцать семь лтъ сталъ отцомъ порядочнаго семейства, какъ онъ выражался, не говоря уже о томъ что ему пришлось исполнять въ то же время должность совтника, опекуна и мажордома при мистрисъ Сенъ-Джонъ.

Не было сомннія что перемна эта не нравилась ей, и, весьма вроятно, она не долюбливала своего пасынка. Въ продолженіи нсколькихъ недль она только и дла длала что толковала всмъ своимъ брайтонскимъ знакомымъ объ этихъ планахъ: какъ лордъ Кендаль предложилъ ей то-то, какъ лордъ Кендаль устроилъ это-то и т. д., имя лорда Кендаля повторялось на каждомъ второмъ слов ея, ad nauseam. Все это было прекрасно, положимъ, но въ дйствительности оказалось далеко не такъ привлекательнымъ, и Генри Сенъ-Джонъ проявилъ въ себ, при боле близкомъ знакомств, непріятное сходство съ своимъ дядей, не съ тмъ лордомъ Кендалемъ которымъ она любила хвастаться, но съ тмъ который всегда самъ исполнялъ свой долгъ и требовалъ и отъ другихъ исполненія ихъ обязанности, который былъ щедръ на фунты, но требовалъ точнаго отчета въ пенсахъ, предпочиталъ дло словамъ, имлъ сухую привычку отстранять отъ всякаго довода вс софизмы, парадоксы и крючки и требовать по возможности ясныя ‘потому’ въ отвтъ на кратчайшія ‘отчего’?

Анни Сенъ-Джонъ любила своего своднаго брата и была можетъ-быть единственною особой въ дом питавшею къ нему расположеніе. Она не боялась его, садилась на ручку его кресла, играла ему по вечерамъ хорошенькія псенки, приготовляла ему завтракъ, разглаживала ему газеты и водворяла въ комнатахъ его нчто похожее по крайней мр на порядокъ. Анни была не хороша собой, но жива и правдива, и мистрисъ Сенъ-Джонъ чувствовала что дочь ея стоитъ на непріятельской сторон, всякій разъ какъ какая-нибудь важная неточность въ длахъ или платежахъ приводила ее въ смущеніе предъ глазами пасынка. Дйствительно, она подвергала его терпніе не малымъ испытаніямъ. Ея непреклонная холодность наедин съ нимъ, ея сладкорчивость въ присутствіи другихъ, ея глупыя ужимки въ обществ мущинъ, ея не мене глупая трусливость на улиц, ея безпорядочность и расточительность, ея вчныя дрязги съ прислугой, ея причуды касательно здоровья и пищи, ея видимое пренебреженіе къ дочери — все это вмст могло бы истощить терпніе человка и постарше и поопытне его. Но Генри Сенъ-Джонъ находился тутъ, какъ онъ кратко выражался, ‘при дл’, и отъ дла своего онъ не отступалъ, сдерживая себя насколько возможно и стараясь изо всхъ силъ отдалять свою маленькую сестру отъ вліянія всхъ глупостей ея матери. Онъ часто ходилъ съ ней гулять, читалъ ей вслухъ, потомъ лордъ Кендаль подарилъ ей лошадей, и они стали вызжать вмст, и когда Анни выросла и преобразилась въ высокую, граціозную двушку, ея любовь и благодарность къ нему сдлали семейную жизнь его мене тяжелою. Въ тридцать два года капитанъ, а теперь уже полковникъ, Сенъ-Джонъ сталъ совершенно семейнымъ человкомъ. Вс удивлялись ему и восхищались имъ, а лондонскія матушки, долго дивившіяся почему онъ не женится, ршили что онъ не сдлаетъ этого пока не пристроитъ свою сестру.

Семь или восемь лтъ тому назадъ, Генри Сенъ-Джонъ возымлъ было желаніе жениться, и выборъ его палъ на двушку изъ его собственнаго графства. Но воспоминанія о поведеніи его отца преслдовали его тамъ. Лордъ Кендаль былъ недоволенъ его выборомъ, семья молодой двушки была непривтлива, а наконецъ, и сама красавица измнила ему, такъ что все дло это кончилось разочарованіемъ и горемъ. Ему не легко было переломить себя. Онъ былъ неспособенъ замнить коварнаго кумира своего другимъ и разыгрывать снова, таскаясь по лондонскимъ раутамъ и баламъ, прелюдіи и прологи нжной страсти, а вскор къ тому же и смерть отца наложила на плечи его новое бремя заботъ. И какъ всегда случается въ нашемъ злополучномъ мір, одна забота смнила другую. Генри Сенъ-Джонъ, вызжавшій въ свтъ въ 1853—54 годахъ съ своей сестрой, былъ человкъ съ совершенно свободнымъ сердцемъ, общественное положеніе Анни было упрочено, но оставался еще Филиппъ, теперь уже выросшій и вступившій на ‘житейское поприще’, если судить по тому какъ онъ усплъ распорядиться съ выдаваемыми ему деньгами. Лордъ Кендаль опять заплатилъ все что нужно и купилъ юнош мсто въ гренадерахъ гвардіи, гд онъ, ко всеобщему удивленію, выдержалъ экзаменъ. Онъ пустился въ лондонскій свтъ, считаясь какъ въ своихъ собственныхъ глазахъ, такъ и въ глазахъ мистрисъ Сенъ-Джонъ, прекраснйшимъ изъ смертныхъ. Онъ былъ похожъ на мать. У него были ея блокурые волосы, красивые голубые глаза и такой прекрасный бло-розовый цвтъ лица что изъ него вышла бы молодая двушка гораздо лучше въ этомъ отношеніи бдной Анни, наслдовавшей смуглое лицо покойнаго Джона. Но красивую наружность его портило порядкомъ надутое выраженіе лица и избытокъ самообожанія, повредившаго бы даже самому Нарцису. Боле расточительнаго юношу невозможно было найти на свт. Главнымъ горемъ его жизни, тайнымъ горемъ, разумется, ибо даже сама мистрисъ Сенъ-Джонъ была не настолько глупа чтобъ онъ избралъ ее своею повренной въ этомъ — было то что онъ родился вторымъ, что никакія желанія не въ силахъ ни сдлать его наслдникомъ графскаго титула, ни доставить ему увренность что ‘жареные голуби будутъ летать ему прямо въ ротъ’, какъ говорятъ Нмцы. Это правда, но онъ не настолько же былъ убжденъ въ истин что ему не слдовало покупать того за что заплатить онъ не въ состояніи и бросать червонцами тогда, когда въ распоряженіи у него находились лишь шиллинги. Филиппъ уже давно придерживался правила ‘протягивать ножки не по одежк’, и замчательнымъ примромъ этого могъ служить случай бывшій съ нимъ въ школ въ Мальборо, когда онъ былъ еще четырнадцатилтнимъ мальчикомъ. Онъ купилъ себ пони. Гд онъ досталъ его и чмъ заплатилъ за него, объ этомъ исторія умалчиваетъ, но можно приблизительно догадаться какъ онъ устроилъ это дло, руководствуясь тмъ фактомъ что онъ получалъ въ недлю по два шиллинга карманныхъ денегъ. Часть этой суммы назначалась на содержаніе пони и на наемъ стойла, въ которомъ онъ скрывалъ животное. Не знаю, питаніе ли пряниками и конфетами оказалось не въ пользу лошади, или же, что весьма вроятно, хозяинъ ея вовсе забылъ кормить ее, но только въ одинъ прекрасный день бдное голодное животное, съ высунувшимися ребрами, съ дрожащими колнами и съ болтающеюся на костяхъ шкурой, было представлено негодующимъ взорамъ доктора Колензо, приказавшаго пристрлить пони, а мальчика высчь.

Къ несчастію, этимъ не ограничились опыты Филиппа касательно конской породы, и такимъ образомъ случилось то что наканун отправленія его въ Крымъ съ него потребовали нкоторую сумму въ уплату сдланныхъ имъ долговъ. Эти-то долги и служили предметомъ разговора двухъ братьевъ, разговора о которомъ мы упомянули на первой страниц этой книги.

— Деньги будутъ уплачены, сказалъ старшій братъ, а добудутъ ихъ полковникъ Сенъ-Джонъ и полковникъ Альфредъ Ньюбольдъ, товарищъ его, посвященный, нкоторымъ образомъ, въ ихъ семейныя дла и только-что испросившій себ право знать ихъ.

Онъ только-что обручился съ Анни Сенъ-Джонъ, объявивъ о своей любви, прежде нежели вступить въ долгую и невольную разлуку съ ней и съ родиной.

ГЛАВА III.
Отъздъ.

Who could guess
If evermore should meet those mutual eyes.
Childe Harold.

Первая недля февраля пришла уже къ концу, а въ послднихъ числахъ оба брата и женихъ миссъ Сенъ-Джонъ должны были отправиться въ путь. Вс часы до ихъ отъзда были уже сочтены.

Теперь, когда я вспоминаю о тхъ февральскихъ дняхъ, о тхъ прощаніяхъ, о всхъ кто переступилъ тогда въ послдній разъ родной порогъ, о всхъ смертельно блдныхъ лицахъ и всей невыразимой скорби разлуки, разнесшейся въ этотъ мсяцъ по Британіи, во всю длину и ширину ея, глаза мои, несмотря на протекшіе съ той поры годы, подергиваются слезами, и скорбь та кажется все еще не отболвшею, почему мн и трудно распространяться объ этомъ времени.

Въ четыре часа утра, въ среду 22 февраля, при свт фонарей и при звукахъ полковой музыки, гренадеры гвардіи выступили изъ казармъ Св. Георгія, а съ ними и Филиппъ Сенъ-Джонъ, державшій одно изъ знаменъ ихъ. Мать его, лежавшая въ эту минуту на полу своей комнаты, лицомъ къ земл, и молившая за него Бога, во все время срой и безотрадной зари этого дня, была все-таки достойна сожалнія и все-таки мать, несмотря на свой взбалмошный характеръ. Любимецъ ея сердца покидалъ ее, когда и какъ воротится онъ снова къ ней?

Анни предстояло еще перенести самое тяжелое, потому что при отплытіи гвардейскихъ войскъ гренадеры выступили первые. Въ шесть часовъ утра поздъ ихъ двинулся изъ Ватерлооской станціи, и не усплъ еще придти къ концу короткій февральскій день, какъ три большіе парохода приняли драгоцнный грузъ свой, и зачмъ, слдуя по порядку (сначала Маниллья, затмъ Бипони, а потомъ чрезъ два часа и Ориноко), вышли въ Соутгамптонскую гавань, а на слдующее утро пустились въ море.

Но шотландскіе гвардейскіе стрлки находились все еще въ Лондон, гд и должны были остаться до слдующаго вторника. Послдняя недля ихъ пребыванія тамъ была полна хлопотъ и суеты. Смотръ въ Веллингтонскихъ казармахъ, куда принцессы — мать и сестра, пришли взглянуть на принца-соддата въ вооруженіи, обдъ данный въ честь этого же принца членами клуба Бейта и разныя другія обязательства заняли вс послдніе дни полковника Сенъ-Джона и полковника Ньюбольда.

— При первомъ же затрудненіи обратись прямо къ лорду Кендалю и не дожидайся втораго. Да благословитъ тебя Богъ, милая моя, береги себя и будь умною двочкой, пиши мн. Таковы были послднія слова брата къ Анни Сенъ-Джонъ. Что касается до послднихъ словъ жениха ея, то можетъ-быть она не желаетъ чтобъ я повторилъ ихъ, а вы слышали, сказаны они были ей на лстниц, и затмъ оба разошлись. Было 11 часовъ пополудни, и когда молодая двушка побжала наверхъ въ свою комнату, то увидала при свт фонаря хлопья падающаго снга, успвшаго уже покрыть блою пеленой ступени и порогъ, на которомъ только-что стояли они.

Было ли это хорошее или дурное предзнаменованіе?

Читатели мои помнятъ можетъ-быть 27е февраля и королеву. окруженную своими дтьми, длавшую смотръ стрлкамъ шотландской гвардіи, предъ главнымъ входомъ Букингамскаго дворца. Все что еще не проснулось и не было на ногахъ въ Вестминстер должно было встрепенуться при взрыв торжественныхъ криковъ, которыми она была встрчена, при громкихъ звукахъ полковой музыки и возгласахъ толпы, раздававшихся въ то время какъ полкъ проходилъ чрезъ Мелль, чрезъ Трафальгаръ-скверъ, чрезъ Страндъ и Ватерлооскій мостъ. На Серрейской сторон ждали его новыя привтствія, новыя рыданія и новое ура. Затмъ позды тронулись, на одномъ изъ нихъ войска дохали до Портсмута, гд ихъ ждалъ пароходъ Силіуня, и 1го марта, полковникъ Сенъ-Джонъ и полковникъ Ньюбольдъ взглянули въ послдній разъ на Англію.

Что касается до полковника Ньюбольда, откровеннаго и простосердечнаго малаго, то ему казалась очень тяжела разлука съ ‘двушкой которую онъ оставилъ на родин’, и онъ былъ очень грустенъ въ продолженіи первыхъ часовъ. Товарищъ его былъ, можетъ-быть, еще боле достоинъ сожалнія, ибо онъ увидалъ какое важное мсто занималъ уже въ сердц Анни Сенъ-Джонъ будущій мужъ ея, и зналъ что о немъ собственно никто особенно не горевалъ, исключая отшельника въ Грстъ-Рояль.

ГЛАВА IV.
О матушк Москв и о тамошнихъ семейныхъ длахъ.

А daughter of the gods, divinely tall
And most divinely fair.
Tennyson.

Il fu che truis uns Chevaliers
Joueenes biaus, cointes, fors et fiers.
Старая французская псня:
D’un Chevalier qui aimoit une Dame.

Въ саду стараго дома на Тверской улиц, въ Москв, вечеромъ въ начал лта 1854, стояли рядомъ юноша и молоденькая двушка. Обдъ уже кончился, а reunion, назначенное въ этотъ вечеръ въ дом князя Михаила Замятина, еще не начиналось. Двушка эта была единственная дочь его, княжна Вра, юноша, его крестникъ, родственникъ и опекаемый, молодой графъ Алексй Дмитріевичъ Зотовъ. Оба они были заняты другъ другомъ, да еще большою пушкой, съ зеленымъ расписаннымъ лафетомъ, занимавшей средину террасы, а слуги, головы которыхъ показывались порой изъ дверей и оконъ, были заняты и пушкой и молодою парочкой, послдняя, по крайней мр, вполн заслуживала вниманія. Вра Замятина, одтая вся въ блое, держала въ одной рук блый платокъ изъ мягкаго вязанія, наброшенный на нее при выход изъ дома ея спутникомъ, а другой рукой поглаживала иногда блестящій стволъ пушки, прислонясь къ которому стоялъ ея собесдникъ. Ей было шестнадцать лтъ, она была высока ростомъ и блокура, чрезвычайно тонка и нжно сложена и напоминала собою т экзотическія растенія что требуютъ постоянно влажной, теплой и свтлой температуры, и лишь въ ней одной развертываютъ свои блые, нжные какъ воскъ лепестки и развиваются въ полной крас и въ полномъ благоуханіи.

Алексй былъ старше ея слишкомъ тремя годами, и былъ влюбленъ въ нее, весьма возможно было что черезъ нсколько лтъ брачный союзъ увнчаетъ надежды и желанія ихъ семействъ. Они находились между собой лишь въ дальнемъ родств, но мальчикъ и двочка были близки другъ съ другомъ съ дтства. Графъ Алексй, вышедши изъ Пажескаго корпуса, не зналъ какую карьеру ему выбрать, но война ршила вопросъ. Онъ принималъ дятельное участіе въ набор ополченія. Война призывала на поле битвы молодаго ратника, полкъ его выступалъ завтра изъ Москвы, а сегодня онъ пришелъ проститься со своею прекрасною кузиной.

Вокругъ нихъ все говорило о войн. За обдомъ только о ней и было разговору, какъ между старыми, такъ и между молодыми военными, толковали о пушк, только-что подаренной войску княземъ Михаиломъ Замятинымъ, объ ополченскомъ полку набранномъ въ Московской губерніи, въ которомъ былъ зачисленъ и Алексй, часть полка этого была составлена изъ его же крестьянъ, и завтра онъ долженъ былъ, получивъ благословеніе митрополита, двинуться въ Одессу.

Юноша былъ воодушевленъ пылкими мечтами славы.— Вра увидитъ, говорилъ онъ, Царь увидитъ, вся святая Русь и матушка Москва увидятъ какъ отличится полкъ ихъ. Настоящій русскій полкъ, шедшій подъ предводительствомъ русскихъ бояръ на защиту праваго дла.— Это не то, говорилъ онъ,— что какой-нибудь новомодный германизованный полкъ съ иностраннымъ названіемъ, и пожалуй еще съ офицерами иностранцами, какъ бываетъ зачастую въ вашей арміи, съ Нмцами и Поляками и Богъ знаетъ съ кмъ. Я люблю во всемъ русское, а вы?

— И я тоже, отвчала Вра, смотря на небо, на которомъ, возвышаясь надъ кровлями домовъ, рисовались колокольни безчисленныхъ церквей Москвы. Она поглядла съ минуту на стаю птицъ, крутившихся вокругъ одной изъ нихъ, и затмъ продолжала.— И я тоже люблю все русское, да я думаю и солдатамъ это пріятно.

— Разумется, нтъ ни одного солдата который бы не называлъ меня просто ‘батюшкой’. Ахъ, вы увидите какъ мы отличимся, Вра, какъ мы воротимся съ серебряными трубами, какъ бывало Н—скій полкъ, и съ георгіевскимъ знаменемъ, а пожалуй, будь это теперь въ мод, то и въ красныхъ чулкахъ, какъ Черниговскій полкъ, ходившій при Полтавской битв по колно въ крови.

— Ахъ, нтъ, Алша, я надюсь что вы, воротитесь съ серебряными трубами, но не въ красныхъ чулкахъ. Мн бы это не понравилось,— право не понравилось бы. Это вдь бойня, а не война.

— Но разъ человкъ берется за какое-нибудь дло, онъ долженъ быть готовъ на все. Я на все готовъ. И Алексй принялъ весьма воинственный видъ и былъ очень хорошъ въ эту минуту, а кузина его улыбнулась ему и тряхнула золотистыми кудрями, въ негодованіи на непріятныя подробности о красныхъ чулкахъ.

— Я все-таки очень рада, Алшинька, что ты дешь на войну.

— Какъ можешь ты говорить это, Вра, зная какъ мн тяжело разставаться съ тобой!

— Ты знаешь что я не то хотла сказать, Алша. Я хочу сказать что я рада что ты тоже сталъ въ ряды нашихъ ратниковъ, что ты не остаешься здсь плясать по баламъ, тогда какъ вся Россія обливается кровью. Каждый долженъ былъ бы принять участіе въ этой войн, даже и женщины.

— Разумется я только и могъ бы быть солдатомъ въ такое время какъ теперь, а путешествія, которыя по мннію матушки, я долженъ былъ бы любить, потому что отецъ любилъ ихъ, казались мн всегда очень скучными, по крайней мр когда разъзжаешь по свту одинъ. Я не думаю что у меня когда-нибудь хватитъ терпнія създить взадъ и впередъ въ Іерусалимъ, подобно ему.

— Нтъ, ты завоюй намъ сперва Святыя Мста, а потомъ будетъ довольно времени похать поклониться имъ, когда они будутъ уже наши, будутъ куплены русскою кровью. Ахъ, Алша, храбрость лучше любознательности, она идетъ сейчасъ же вслдъ за молитвой.

— Нтъ, она предшествуетъ ей, душенька, потому что человкъ можетъ въ одно время и молиться и сражаться. Да, я займусь сперва этимъ, а тамъ стану и путешествовать, только ужъ не одинъ, потому что никогда не могъ себ вообразить прелести путешествія наедин съ самимъ собою.

— Ну, теперь у тебя будетъ много товарищей, вы отправитесь вмст со многими полками, и съ вами будетъ и музыка, и иконы и знамена.

— Да, конечно, но я хотлъ сказать что когда мы обвнчаемся, Вра, то будемъ путешествовать вдвоемъ.

Вра покраснла и засмялась.

— Мама сказала бы что мы опять собираемся въ путешествіе на луну, она часто напоминаетъ мн, когда я пускаюсь въ мечтанія, что для этой страны еще не изданъ Guide Ваеdaecker. А пока Одесса кажется мн очень далеко отсюда, не правда ли?

— Да и кто знаетъ, ворочусь ли я домой? Вра, если я буду убить, ты не должна забывалъ меня.

— Я буду молиться за тебя, и буду всегда помнить тебя, живаго и мертваго, милый Алша.

— Я буду нуждаться можетъ-быть въ твоей памяти, потому что, кто знаетъ, возвращусь ли я. Я могу быть убитъ въ первомъ же сраженіи, могу умереть и отъ горячки, а пожалуй что и ворочусь домой калкой, безъ руки или безъ ноги, будешь ты тогда любить меня?

— Какая же можетъ быть разница отъ этого, разв то что мы будемъ еще больше гордиться тобой? Но очень можетъ-быть что ты воротишься домой съ руками и ногами, а меня найдешь умершей.

— О, милая Вра, ты вдь не сдлаешь этого?

— Нарочно, конечно, не сдлаю, Алша, смясь отвчала она, а вслдъ затмъ лица ихъ вдругъ затуманились и они взглянули другъ на друга.— Нтъ, мы не можемъ знать будущаго, задумчиво проговорила Вра, и глаза ея снова устремились на небо, какъ бы желая прочесть въ синей и прозрачной глубин его разгадку ожидающей ихъ судьбы.— Не удивительне ли всего то, начала она,— что судьба наша, какая бы она ни была, уже ршена, она врна, она ждетъ насъ, она уже готова постигнуть насъ и идетъ къ намъ навстрчу въ эту самую минуту, и мы не можемъ избгнуть ея.

— А каждый шагъ длаемый нами приближаетъ насъ къ смерти. ‘Пути славы ведутъ васъ лишь къ могил’, сказалъ одинъ изъ англійскихъ поэтовъ, кажется.

— Вс пути ведутъ къ ней, хотя нкоторые и непрямо и не такъ скоро. Когда мы съ Семеномъ родились, то странно что хотя близнецы и въ одно время являются на свтъ, но его ждала смерть, меня же жизнь, какой бы она ни оказалась въ послдствіи.

— Она будетъ полна свта и радости, если только ты позволишь мн взять на себя ея устройство, дорогая моя Вра, и Алексй, отрезвленный отъ своихъ воинственныхъ мечтаній, хотлъ взять ея руку, въ ту минуту какъ къ нимъ подошелъ слуга.

— Ваше сіятельство, сказалъ онъ,— княгиня Анна едоровна приказали доложить вамъ что графиня Зотова у нихъ.

— Алша! Мы должны были бы уже давно быть въ гостиной. Что, локоны мои въ порядк?

— Прелесть какъ хороши! У тебя такіе чудесные золотистые волосы, Вра, какихъ я еще никогда….

— Ахъ ты, негодный льстецъ! Но намъ надо бжать скоре, и схвативъ свою шаль, Вра полетла домой и скоро обогнала графа Алекся, которому, правду сказать, очень хотлось продлить еще это tte tte.

На первой площадк лстницы она остановилась, дожидаясь его.

— Хотя ты и военный человкъ, Алеша, а я, кажется, таки обогнала тебя, но теперь полетимъ вмст и возьмемъ крпость штурмомъ, и схватившись за руки и напвая какой-то воинственный дуэтъ, они добжали до передней, гд видъ стоявшей тамъ прислуги заставилъ Вру остановиться, однако она взошла въ гостиную съ блестящими еще глазами, полураскрытыми губами и быстро дышащею грудью, и подошла къ матери, сидвшей со вдовою графиней Прасковьей Борисовной Зотовой.

Княгиня Замятина пристально взглянула на свою дочь, и материнскому сердцу ея было отрадно убдиться что, судя по свтлому и оживленному настроенію молодой двушки, властитель ея сердца сидлъ еще легко на престол своемъ. Она тревожилась насчетъ своей двочки и съ радостью увидала что Вра вовсе не предается отчаянію по случаю близкаго отъзда молодаго графа Алекся. Вра была слишкомъ любимое и дорогое дитя, для того чтобы допускалась въ ней тоска по какомъ бы то ни было геро. Но все шло хорошо и вс восторги Вры, которыми она пылала послднія десять недль къ знаменамъ, полкамъ, молебствіямъ и героямъ, происходили лишь отъ невиннаго патріотическаго увлеченія.

Анна едоровна, мать моей героини, была полу-шведскаго происхожденія, блокурая, очень слабая женщина, для которой жизнь въ сверномъ климат, несмотря на чисто сверное происхожденіе ея, была лишь нескончаемою пыткой, въ тридцать семь лтъ она была сильно изувчена ревматизмами, и рдко покидала свой диванъ, исключая разв тогда, когда ее переносили изъ ея salon къ новымъ страданіямъ на постель ея. Но въ этомъ страждущемъ и изувченномъ тл жилъ сильный, почти геройскій духъ, и хотя страданія вырывали у нея иногда стонъ, но за то никогда не доводили ее до ропота, а всей цлью жизни княгини было сохранить себя для попеченій о своей дочери.

— О, что за день будетъ завтра! воскликнула Вра, становясь на колни у дивана, гладя руки матери и смотря въ ея нжное лицо.— Что за день! Мы увидимъ какъ преосвященный Филаретъ будетъ благословлять нашъ родной полкъ!

— Тише, дитя мое, прервала ее княгиня,— ты забываешь что доброй тетушк твоей Прасковь Борисовн придется тогда разстаться съ ея сыномъ.

— Ахъ, тетя Паша, мн такъ жаль васъ, но мы вс пойдемъ провожать его, а когда онъ удетъ, будемъ ухаживать за вами. Alexis, разкажите-ка что вы говорили сейчасъ о серебряныхъ трубахъ.

Алексй придвинулъ съ довольнымъ видомъ свой стулъ къ графин Зотовой и сталъ говорить ей что-то въ утшеніе. У бдной женщины были слезы на глазахъ.

— Я знаю что опасность есть везд, здсь какъ и тамъ, среди мира какъ и на пол битвы — и Господь, сохранившій покойнаго мужа моего Дмитрія Григорьевича, на пути его въ Іерусалимъ, монетъ воротить ко мн и моего сына. Но ты смотри, береги себя, Алшинька, и не промочи себ какъ-нибудь ноги.

Не усплъ Алексй отвтить ей, какъ къ ней подошелъ старый генералъ, князь N, и началъ говорить ей о наградахъ и почестяхъ ожидающихъ ея сына. Алексй былъ героемъ этого вечера. Онъ очень хорошо и мило игралъ свою роль, тмъ боле что если, съ одной стороны, сердце его горячо билось надеждой и новымъ для него ожиданіемъ чего-то необыкновеннаго, то съ другой стороны, ему тяжело было разставаться съ матерью и съ кузиной, бывшей почти его невстой. Вра, какъ бы еще не пробудившаяся къ полному сознанію любви и тревоги, была взволнована не мене его, и матери ея пришлось въ свою очередь слышать не мало лестныхъ замчаній насчетъ красоты ея дочери — красоты, сіявшей любовью къ родин и жаромъ чувства, если не гордостью. Глаза ея становились какъ бы больше и синева ихъ темне, а къ этому присоединялась еще вся прелесть простоты, она не знала и не замтила что въ этотъ вечеръ ее провозгласили совершенною красавицей. Завтра — великое завтра — докажетъ что Алексй былъ тмъ чмъ она такъ желала видть его — героемъ.

ГЛАВА V.
‘Гряди навстрчу славы’.

En vrit un tel peuple а pour boulevard sa
poitrine, et ca fidelit est pour lui une tour de salut.
(La Pentarchie Europenne).

Не успла заняться заря слдующаго дня, какъ вся Москва поднялась уже на ноги. Можно было подумать что въ ней должна была происходить какая-то огромная ярмарка, и никогда еще не казалась матушка Блокаменная, какъ глазамъ смотрвшимъ на нее лишь съ любопытствомъ и ожидавшимъ отъ нея лишь радостей, такъ и тмъ которые готовились сказать ей прости навсегда, такою прекрасною и горделивою, въ крас своихъ высокихъ башенъ и тысячи златоглавыхъ церквей. Но гордость, радость и исполненіе долга достаются не даромъ, и на этотъ разъ они куплены были дорогою цной, цной горькихъ слезъ, проливаемыхъ какъ бдными женами и матерями солдатъ, не стснявшимися открыто выражать свое отчаяніе при отход полка, такъ и высокопоставленными женщинами, плакавшими, подобно графин Зотовой, въ тишин и одиночеств. Посл очень ранняго завтрака Алексй простился со своими. ‘Алша! дитя мое, вдовья утха моя, моя радость! душа моя!’ рыдала его мать, а Вра крпко сжимала его руки и краснла, между тмъ какъ онъ прижималъ ея руки безконечное число разъ къ своимъ губамъ. ‘Воротись скоре къ намъ’, закричала она ему вслдъ, махая платкомъ долго посл того какъ онъ вышелъ изъ дому. А потомъ были поданы экипажи, и вся семья похала къ плацу, гд долженъ былъ произойти смотръ полку, отслужено молебствіе и дано солдатамъ благословеніе митрополита. Замятины отправились въ открытой коляск, а мать Алекся предпочла хать въ маленькой закрытой карет.

Молебствіе было отслужено въ палатк, раскинутой на мст смотра. Вслдъ за псалмами и торжественнымъ ‘Тебе Бога хвалимъ’, Филаретъ, митрополитъ Московскій и Коломенскій, выступилъ среди странной и невозмутимой тишины, предъ собравшимся войскомъ. Предъ лицомъ новаго царева полка, стоялъ онъ, низенькій, какъ бы уже отршенный отъ міра сего человкъ, одяніе изъ золотой парчи не скрывало малаго роста его, также какъ и длинные волосы и борода не отнимали у головы его выраженія ршимости и мужества. Въ улыбк его было что-то чарующее, а среди блднаго и безстрастнаго лица сіяли блдно-голубые глаза, полные необычайной красоты и необычайнаго огня. Глаза эти были не велики и обыкновенно полузакрыты, но когда они раскрывались, въ нихъ появлялась какая-то сила ясновиднія, все лицо казалось просвтленнымъ, а слабое и щедушное тло все какъ будто обращалось въ духъ и чувство.

Духъ его, глубокій, проницательный и великій въ то же время, порабощалъ, повидимому, все что оставалось въ немъ плоти. Несмотря на свой тихій, почти слабый голосъ, онъ пользовался славой удивительнаго краснорчія. Онъ пользовался также и всеобщею любовью, и народъ всегда стекался толпами чтобы получить его благословеніе, сегодня же огромная масса людей, какъ гражданъ такъ и военныхъ, собралась на пол, ожидая, съ затаеннымъ дыханіемъ, напутственныхъ словъ его.

Посл того какъ митрополитъ благословилъ поверженную предъ нимъ толпу людей, барабаны подняли бой, и при чудныхъ звукахъ пснопнія Коль славенъ нашъ Господь въ Сіон, войско двинулось съ поля, въ сопровожденіи медленно слдующихъ за нимъ экипажей.

Дойдя до заставы, оно остановилось,, и толпа двигавшаяся за нимъ была оттиснута назадъ, если возможно, еще большею толпой, хлынувшею ей навстрчу. Впереди находилось московское купечество съ своимъ головой, привтствовавшее солдатъ хлбомъ и солью, между тмъ какъ простой народъ кланялся имъ въ ноги, благодаря за то что они шли защищать родную страну.

Наконецъ, давъ на себя наглядться вдоволь, полкъ исчезъ изъ глазъ народа. Алексй, молодой сотникъ, тоже покинулъ Москву, и къ мученіямъ разлуки присоединилась какая-то глухая тоска. Вра страдала мене прочихъ. Она была такъ молода, такъ преисполнена надеждъ, что мечтанія о побд, которую должна была одержать Россія, ея святая вра и ея Алексй, занимали вс грезы ея.

ГЛАВА VI.
Инкерманъ.

Did ye not liear it? No, t’was but the wind
Or the car rattling o’er the stony street.
Childe Harold.

Прибывъ въ Одессу, Алексй написалъ роднымъ своимъ письмо дышавшее бодростью и счастіемъ. Городъ, говорилъ онъ, наполненъ войсками, къ которымъ присоединялись ежедневно большіе отряды изъ придунайскихъ провинцій. Холера сильна, но состояніе духа въ войск превосходное. Когда всти о предполагаемомъ вступленіи непріятеля въ Крымъ дошли до него, имъ овладло непреодолимое нетерпніе вступить на театръ войны, и мать его улыбалась и дрожала, читая письма своего Алши. Наконецъ, когда союзныя войска пристали къ Евпаторіи, настроеніе его вовсе не пострадало вслдствіе этого обстоятельства, еще боле разжегшаго въ немъ огонь патріотизма. Правда, говорилъ онъ, непріятель вступалъ въ Крымъ, и случилось это какъ нарочно въ тотъ самый день въ который Наполеонъ взглянулъ на Москву съ Воробьевыхъ горъ: но не предвщало ли уже это одно — низверженіе врага? Каждая татарская рчка окажется новою Березиной, и мечи Русскихъ скоро отгонятъ союзниковъ снова къ морю, къ судамъ, принесшимъ ихъ на берегъ Херсонеса.

Когда битва при Альм разрушила вс эти надежды, невозможно, правда, было убдить резервные полки что была одержана побда, а не понесено пораженіе, но за то легко было внушить имъ что пришло время, когда услуги ихъ стали необходимы, и ожиданіе близкой дятельности скоро снова оживило молодаго сотника. Полкъ его составлялъ часть шестнадцатой дивизіи, славился своею дисциплиной и знаніемъ военнаго искусства и былъ включенъ въ войско немедленно отправляемое къ Севастополю. Долгій путь лежалъ предъ Алексемъ и предъ его ‘сотней’, но онъ общался писать домой, какъ скоро представится къ тому возможность. ‘Скажите Вр’, писалъ онъ, ‘что знамя ея въ нашихъ рукахъ, и никогда, покуда мы живы, не перейдетъ оно въ руки врага. Завтра мы разовьемъ его и пойдемъ вслдъ за нимъ, на встрчу побды. Матушка, Вра, друзья, Алексй прощается со всми вами. Одесса, 4го октября, 1854.’

Походъ этотъ показался ему и полку его вдвое тяжеле, по случаю сильныхъ дождей, лившихъ съ самаго начала осени. Между тмъ какъ баталіонъ слдовалъ за баталіономъ, огромная масса пхоты покрыла собой всю дорогу, и Московскому ополченію пришлось въ свою очередь, при первомъ же знакомств съ военною жизнью, ознакомиться и съ голодомъ, и съ усталостью и съ болзнями. Имъ пришлось познакомиться съ грустнымъ видомъ покинутыхъ жилищъ и умирающихъ товарищей, съ тоскливыми звуками человческихъ стоновъ и криковъ изнемогающихъ вьючныхъ животныхъ, однимъ словомъ, имъ пришлось узнать все, исключая страха или ропота. Всевозможныя средства къ передвиженію были заготовлены начальствомъ: татарскія арбы, мулы, повозки и фургоны всякаго рода, такъ что т кого слабость и болзнь лишали возможности идти вмст съ прочими, могли слдовать, нкоторое время, по крайней мр, за войсками: но когда и вс эти средства оказались недостаточными, то многимъ пришлось остаться на пути, и люди, также какъ и животныя, гибли на дорог, отъ изнеможенія, страданій и лишеній. Такъ шли они все впередъ, отъ Херсона до Перекопа, отъ Симферополя до прекраснаго Бахчисарая, мимо вершинъ Бельбека, мимо водопроводовъ Черной Долины и развалинъ Инкермана, пока не достигли наконецъ Севастополя, куда прибыли съ войскомъ способнымъ еще внушить своею многочисленностью новую бодрость защитникамъ его и оживить новымъ мужествомъ сердца осажденныхъ.

Подкрпленія прибыли въ Севастополь вс промокшія отъ сильныхъ дождей и забрызганныя осеннею грязью. Со всхъ концовъ являлись новые лодки, и вскор составился порядочный запасъ ‘chair canon’, какъ вн крпости, такъ и внутри ея. Дивизія генерала Павлова стояла на сверной сторон, но полки Соймонова, со включеніемъ десятой части шестнадцатой и семнадцатой дивизіи, вошли въ городъ, гд ихъ привтствовали осажденные и молодые. Великіе Князья Михаилъ и Николай, присутствіе которыхъ придавало какой-то торжественный характеръ этому пріему. Алексй увидалъ съ удовольствіемъ что его пострадавшій отъ дороги костюмъ имлъ такой же успхъ, если и не больше, какъ и новые съ иголочки, щегольскіе мундиры нкоторыхъ, подобно ему вновь прибывшихъ на театръ войны, молодыхъ Петербуржцевъ, не приготовленныхъ какъ онъ, трехсотъ-верстнымъ походомъ, къ тому что должно было ожидать ихъ здсь. Полкъ его былъ отрадой для всхъ глазъ: русская рубашка, красный кушакъ и высокіе сапоги отличали его отъ другихъ полковъ, и ему оставалось лишь доказать подъ огнемъ что онъ въ силахъ выполнить вс возлагаемыя на него надежды. Первую ночь свою въ Севастопол молодой сотникъ провелъ безъ сна, на бастіон, прислушиваясь въ первый разъ къ перекатному грому орудій и реву осады. Ничего особеннаго не произошло въ эту ночь, но въ слдующую онъ ознакомился съ войной не на шутку, ибо сначала одинъ, а вслдъ за нимъ и другой канониръ были убиты близь него, въ одной и той же батаре, а ночь эта — ночь на 4е ноября — была лишь предвстницей дня полнаго нескончаемаго труда и усилій. Русскіе полководцы ршили подожить конецъ осад, и скоре окрпнувъ, нежели павъ духомъ посл битвы 26го октября, хотли ударить свжимъ войскомъ на переднія линіи союзниковъ, и сдлать ударъ этотъ ршительнымъ, придавъ ему вс выгоды неожиданности. Намревались воспользоваться темнотой предъ наступленіемъ зари и многочисленными и глубокими рвами, которыми изобилуетъ долина Черной, все было сдлано чтобы возбудить мужество и вру солдатъ. Икона Спасителя, подарокъ Императрицы, была принесена въ городъ, княземъ Голицинымъ, 31го октября, и крестный ходъ съ нею отъ казармъ до бастіона произвелъ сильнйшее впечатлніе. ‘Я видлъ’ — писалъ Алексй, строча на одномъ колн можетъ-быть уже послднее письмо свое къ матери,— ‘я видлъ какъ солдаты цловали образъ этотъ со слезами умиленія и набожнаго и покорнаго усердія.’ Этимъ же солдатамъ скоро пришлось узнать на дл что laborare est orare, ибо во весь день 4го ноября, они должны были усиленно трудиться, разставляя въ позицію орудія, долженствовавшія привести въ исполненіе роковые планы задуманные на слдующій день.

Когда два войска готовятся встртиться лицомъ къ лицу на пол битвы, зная что слдующіе немногіе часы должны ршить судьбу тысячъ, ‘послднимъ доводомъ царей’, ночные часы проводятся обыкновенно почти одинаковымъ образомъ какъ на той такъ и на другой сторон. Совтъ, собирающійся на главной квартир, поспшныя письма, сходки вокругъ походнаго костра, все это черты свойственныя какъ наступающему такъ и обороняющему войску, но ночь 4го ноября не представляла ничего подобнаго. Проливной дождь продолжалъ лить неумолкаемо, какъ и въ продолженіе всего дня, большинство солдатъ находились или за работой или на страж у англійскихъ траншей, а перестрлка у батарей, не очень сильная въ этотъ день, настолько утихла къ ночи что чуткое ухо въ лагер второй дивизіи могло бы разслышать повременамъ смутный шумъ внизу долины, причиняемый, какъ говорили, грохотомъ и скрипомъ татарскихъ арбъ, тащившихъ непрерывными вереницами, на тяжело выступающихъ волахъ и съ гнущимися осями, день и ночь, среди грязи и лужъ, безконечные повидимому боевые запасы въ Севастополь.

Полковнику Сенъ-Джону, какъ и всмъ товарищамъ его въ первой дивизіи, никогда и въ голову не пришло бы приписать эти звуки (если они только слышали ихъ) какой-нибудь новой и опасной причин. Ему помшать лечь спать пораньше длинный и довольно веселый разговоръ съ братомъ его Филиппомъ, гвардейскимъ гренадеромъ, пришедшимъ навстить его и прочесть ему письма полученныя изъ дому. Они болтали въ продолженіи нкотораго времени о содержаніи ихъ, и Филиппъ, энергично пуская дымъ изъ своей сигары, проклиналъ изо всхъ силъ дождь и уврялъ что ему страшно надола ‘вся эта исторія’.

— Тутъ человку ничего боле длать не остается, какъ возненавидть самого себя. Если проклятый дождь этотъ будетъ лить и завтра, то чего добраго ршусь написать отъ скуки домой, но я желалъ бы лучше чтобы Русскіе доставили намъ возможность хорошенько поколотить ихъ. Страшная тоска, когда длать нечего, скучне этого, я ничего и не знаю! Что за счастливецъ Ньюбольдъ что избавился отъ этой тоски.

Полковникъ Ньюбольдъ, заболвшій при Варн и уволенный по этому случаю на родину, недавно прибылъ въ Лондонъ, и письмо его невсты, миссъ Сенъ-Джонъ, увдомляло что онъ уже поправляется посл горячки.

— Тутъ замшались еще какіе-то счеты на мое имя, говорилъ Филиппъ Сенъ-Джонъ,— я право ничего и не звалъ о нихъ, но такъ какъ ихъ послали къ матушк, а она пишетъ что уплатила ихъ, то значитъ дло кончено. Они могли бы, я думаю, и избавить отъ подобныхъ любезностей бдняка сосланнаго въ Крымъ, но такъ какъ она говоритъ что заплатила все, то значитъ все хорошо, только ужасная жалость, право, бросать деньги на подобныя вещи, прибавилъ, философствуя, молодой джентльменъ, пытаясь заигрывать съ Бобомъ, собакой принадлежавшею шотландскимъ стрлкамъ.— Что за хитрая тварь! воскликнулъ онъ, когда Бобъ по своему обыкновенію выскользнулъ изъ-подъ рукъ его (Бобъ никогда не позволялъ офицеру дотронуться до себя), и затмъ Филиппъ засунулъ письма къ себ въ карманъ, закурилъ еще сигару и отправился наконецъ въ свою палатку, шлепая по грязи и ворча себ подъ носъ, на пути. Вскор посл того и полковникъ Сенъ-Джонъ улегся спать, но какъ онъ, такъ и товарищъ его, раздлявшій съ нимъ палатку, представлявшую подобіе собачьей конуры, нашли жилище свое не вполн удовлетворительнымъ пріютомъ отъ дождя и спали плохо, несмотря на то что въ продолженіе слдующихъ часовъ царствовала необыкновенная тишина.

А въ эту-то ночь, невдомо для нихъ, и подкрадывался ‘тать’.

Между тмъ какъ колеса русскихъ пушекъ неслышно скользили по влажной и мягкой почв, въ 2 часа 30 минутъ утра, дивизія Павлова двинулась впередъ и достигла моста надъ Черной и рвовъ ведущихъ къ англійскому правому крылу, прежде нежели тамъ была поднята какая-либо тревога.— Съ нимъ прибыло много пушекъ и 13.500 штыковъ. Въ четыре часа утра раздался звонъ севастопольскихъ колоколовъ, и тогда другая половина войска, долженствовавшая напасть на спящихъ враговъ, взялась за оружіе.

Церкви были полны народа, и туда-то отправились и многіе изъ командующихъ офицеровъ, хотя солдаты (какъ гласили англійскіе рапорты) и не присутствовали при торжественной обдн, долженствовавшей призывать на царскія войска благословеніе небесъ. На этотъ разъ небеса, казалось, дйствительно покровительствовали имъ, и мглистая темнота царствовала вокругъ, въ то время какъ колонны Соймонова выступили изъ города. Он состояли частью изъ испытанныхъ уже въ бою, частью еще чуждыхъ ему солдатъ, вс они надялись на побду, вс были безмолвны, покорны и бодры. Путь ихъ шелъ влво отъ Малахова Кургана, съ западной стороны Килейной Балки должны были они броситься на лвое англійское крыло, между тмъ какъ войска Павлова бросались, на правое, а дальше къ западу, фальшивая атака Русскихъ должна была лишить Англичанъ всякой помощи со стороны Французовъ.

Пришелъ часъ, пришелъ и непріятель.

ГЛАВА VII.
Пятое ноября.

L’infanterie Anglaise est la meilleure du
monde: heureusement il n’у en а pas beaucoup.
Gnral Bugeaud.

Было около 5 часовъ утра, и когда генералъ Кодрингтонъ прохалъ верхомъ мимо стражи, въ англійскомъ лагер все было темно и тихо, какъ среди ночи. Стража отвчала: ‘все въ порядк’ на откликъ его, и онъ похалъ дальше.

Вдругъ, трескъ перестрлки поразилъ слухъ его. Онъ доносился, какъ оказалось, изъ сосдняго кустарника, гд сейчасъ только былъ замченъ отрядъ у лваго крыла легкой дивизіи. Было еще не довольно свтло для того чтобы видть насколько велико количество русскаго войска, но было ясно что опасность приближалась, въ большихъ ли въ малыхъ ли размрахъ, и Кодрингтонъ поскакалъ назадъ, чтобы поднять на ноги лагерь, а черезъ какую-нибудь минуту трубы протрубили тревогу.

Дйствительно, великое предпріятіе приближалось къ своему осуществленію, и цлая туча застрльщиковъ прикрывала колонны, быстро сходившіяся на истребленіе Англичанъ. Но солдаты какъ и пастухи теряютъ иногда вру въ крики ‘волкъ, волкъ!’ потому и на этотъ разъ, когда въ ранній часъ воскреснаго утра 5го ноября раздались вдругъ звуки трубъ, полковникъ Сенъ-Джонъ, подобно многимъ другимъ офицерамъ этой бригады, ршилъ въ ум своемъ что причина тревоги вроятно пустая, и что это лишь одно изъ тхъ фальшивыхъ нападеній которыми Русскіе уже нсколько разъ испытывали терпніе и тревожили покой союзниковъ. Ему было даже довольно трудно разбудить товарища своего, и было почти уже шесть часовъ, когда полкъ наконецъ взялся за оружіе. День сталъ слабо заниматься на восток, но сплошной и тонкій дождь все продолжалъ идти, длая почву все влажне, воздухъ все темне, а очерки всхъ предметовъ все боле и боле смутными и неясными.

Гренадеры были уже на ногахъ и выступили впередъ, и лишь только скомандовано было шотландскимъ стрлкамъ строиться въ колонну и идти вслдъ за первыми, какъ они уже и исполнили это приказаніе и начали выступать изъ лагеря, проходя по нсколько волнистой почв, покрытой кустарникомъ изъ тонкихъ дубковъ и акацій.

Пока они все еще находились въ сильномъ сомнніи насчетъ того не есть ли это со стороны Русскихъ лишь легкая вылазка, и по мр того какъ они по двигались впередъ, свойство почвы принудило стрлковъ разсыпаться въ нкоторомъ безпорядк, но безпорядокъ этотъ продолжался лишь съ минуту, ибо русскія пушки на противоположной (Инкерманской) сторон долины начали уже свои дйствія, и большія, красныя гранаты ихъ, пролетавшія сквозь утренній туманъ, какъ бы разрывая на мгновеніе срое покрывало его, и падавшія, лопаясь въ кустарникъ, убдили офицеровъ что затвалось, или лучше сказать, уже началось не шуточное дло. Появленіе страшно изувченной, лишенной всадника лошади, дикимъ галопомъ проскакавшей мимо нихъ, еще боле убдило ихъ въ этомъ, и солдатамъ приказано было лечь на земь, между тмъ какъ полковникъ отправился на рекогносцировку.

Разсвло. Среди блднаго тумана отряды можно было принять за баталіоны, а полки за бригады, но наступившаго дневнаго свта было достаточно чтобы разглядть герцога Кембриджскаго, начальника бригады и штабъ ихъ, также какъ и гренадеровъ, выстроенныхъ на правой сторон, и дв колонны русской пхоты, медленно спускавшейся съ холма, противъ Песочной батареи.

Молитвенное пніе и возгласы, раздававшіеся въ рядахъ Соймоновскихъ солдатъ при выступленіи ихъ изъ Севастополя, затихли теперь. Не слышно было ни шопота, ни кашля, ни вздоха, въ то время какъ они взбирались, среди мертвой тишины, на холмъ, и дв темныя массы ихъ казались двумя темно-срыми пятнами на поверхности сраго, окутаннаго мглой ската.

Еще нсколько томительныхъ минутъ, и об арміи должны были столкнуться, и дйствительно, минуты эти были полны роковаго значенія для гвардіи, герцогъ Кембриджскій (чтобы дать возможность разслышать слова свои, повелвавшія гренадерамъ измнить позицію) скакалъ со штабомъ посреди пуль своихъ и враговъ, не обращая вниманія на личную опасность. Наконецъ, когда одно крыло полка повернуло въ сторону, об арміи очутились одна предъ другой лицомъ къ лицу.

Перестрльный огонь продолжался уже нсколько времени, но тутъ стрлки пустили первый залпъ въ ряды наступающаго врага. Преимущества положенія были на сторон Англичанъ, и когда за залпомъ послдовалъ натискъ штыками, непріятельскія колонны начали отступать (но въ боевомъ порядк), стрляя при отступленіи изъ заднихъ рядовъ.

Во второй разъ, Русскіе, въ усиленномъ числ, стали подступать къ кургану. Во второй разъ, гвардія встртила ихъ убійственнымъ, страшнымъ огнемъ, и потомъ штыками, опять Русскіе отступили, но на этотъ разъ уже въ безпорядк, и затмъ выстроившись снова, въ третій разъ и съ твердостью возобновили атаку.

У стрлковъ заволновалась кровь, они разгорячились и вслдствіе этого стали цлиться спшно.

— Тише, друзья, тише! Цльтесь хорошенько, кричалъ полковникъ Сенъ-Джонъ своимъ солдатамъ, и убійственный залпъ понесся навстрчу врагамъ. ‘Тише!’ крикнулъ онъ снова, поднимая правую руку, какъ бы съ цлью сдержать ихъ пылъ. Ему пришлось запомнить на всю жизнь это мгновеніе и это движеніе, обозначившее его вроятно цлію одному изъ русскихъ стрлковъ, онъ не усплъ досказать своихъ словъ, какъ выстрлъ раздробилъ ему другую руку прямо надъ локтемъ и она безсильно опустилась внизъ.

На минуту, ударъ какъ бы оглушилъ его, и затмъ кровь медленно заструилась по рукаву и закапала на синюю шинель. Но теперь некогда было думать о боли.

— Не отправиться ли вамъ лучше къ арріергарду? спросилъ его сержантъ.

— Нтъ, это вдь лвая рука, было отвтомъ, и полковникъ Сенъ-Джонъ, снова поднявъ правую руку свою, крикнулъ:— Впередъ! и скомандовалъ третью атаку.

Русскіе повернули тылъ, и стрлки хотли было уже преслдовать ихъ внизъ по скату, но въ это время подскакалъ офицеръ штаба, съ запрещеніемъ оставлять вершину кургана. Предостереженіе это было необходимо, ибо положеніе гвардіи становилось опаснымъ. Колонны Павлова и Соймонова, наступая съ разныхъ концовъ, успли сомкнуться гораздо ближе, нежели можно было ожидать, и хотя он и приняли въ темнот одну сторону рва за другую, и дивизіи ихъ, встртившись слишкомъ близко, стснились за недостаткомъ мста, но тмъ не мене, сплошная и могучая масса ихъ представляла не малую опасность для гвардіи, на которую должна была пасть вся тяжесть ея, да и вообще вся отвтственность сраженія.

Маленькая баттарея, единственная въ которой могла укрываться бригада, не имла ни пушекъ, ни бруствера, а русскія пушки, такъ искусно поставленныя наканун въ позицію, начали уже свои дйствія. Он не только затрудняли доставленіе подкрпленій измученнымъ полкамъ, но и длали переходъ къ арріергарду чрезвычайно опаснымъ для раненыхъ.

Однако, полковнику Сенъ-Джону пришлось таки направить туда свой путь, потому что, вслдствіе боли и потери крови, колна его начали дрожать, а голова кружиться.

ГЛАВА VIII.
Между мертвыми и умирающими.

Piu non si desta
Di qua dal suon dell’angelica tromba.
Inferno: canto VI.

Онъ шелъ шатаясь, но смло, впередъ, отказываясь отъ посторонней помощи, и съ большимъ затрудненіемъ прошелъ нкоторое разстояніе. Первое что поразило его взоры, остановило его шаги, было тло его друга и товарища капитана N. Это было какъ бы страшнымъ прологомъ всхъ потерь и скорбей этого дня, и онъ почувствовалъ это, при вид этого человка, лежавшаго на спин, съ широко раскинутыми по сторонамъ руками, изъ которыхъ одна все еще судорожно дергалась за обнаженный мечъ, боле нежели на половину вонзенный въ землю. Сраженный выстрломъ, онъ былъ по всмъ признакамъ уже мертвъ, и предъ этимъ-то зрлищемъ остановился въ раздумь полковникъ Сенъ-Джонъ. Какая страшная перемна произошла тутъ!

Лишь инстинктъ храбраго воина, не измнившій ему и въ самой смерти, свидтельствовалъ о прекрасномъ молодомъ человк, бывшемъ еще вчера жизнью и душой всего полка. ‘И я никогда боле не услышу этого звонкаго голоса, никогда не увижу этого свтлаго лица?’ сказалъ самъ себ раненый. Онъ бы долго еще стоялъ тутъ, погруженный въ печальную ду^гму, но разразившійся близь него взрывъ бомбы пробудилъ его отъ грусти, и онъ продолжалъ путь свой къ арріергарду, счастливо избгая гранатъ, за извилистымъ полетомъ которыхъ онъ слдилъ, разчитывая куда он должны упасть.

Отъ направленія летвшихъ мимо бомбъ и гранатъ зависло и направленіе шаговъ его, и это былъ путь тмъ боле опасный для раненаго что полковникъ Сенъ-Джонъ начиналъ чувствовать дурноту. Онъ замтилъ въ нкоторомъ разстояніи отъ себя разбитый лафетъ и сломанный фургонъ для аммуниціи, защищенные нсколько кустарникомъ, разросшимся немного гуще на этомъ мст. Возл нихъ копошились какія-то живыя существа, и подойдя къ нимъ, онъ узналъ нсколькихъ людей своей собственной бригады, которымъ докторъ Элькинстонъ перевязывалъ раны, прежде нежели ихъ можно было отправить въ лагерь съ ожидаемымъ на помощь лазаретнымъ поздомъ. Нкоторые изъ нихъ находились уже вн предловъ человческой помощи, другіе со стономъ испускали предсмертный вздохъ, а вмст со вздохомъ этимъ можетъ-быть и прощальный привтъ родин.

Генри Сенъ-Джонъ прилегъ между ними, не обративъ съ перваго взгляда вниманія на ближайшихъ товарищей своихъ въ несчастіи, но погодя немного, онъ повелъ глазами вокругъ и увидалъ въ разстояніи нсколькихъ саженъ отъ себя неподвижно распростертое тло, принадлежавшее, судя по синей шинели, офицеру гвардейской бригады.

Онъ постарался подползти къ нему, желая предложить страдальцу все что оставалось еще въ его походной фляжк. Но былъ ли это еще дйствительно страдалецъ? Со стономъ, вынужденнымъ у него болью въ лвой рук, онъ умудрился стать на одно колно и приподнялъ фуражку, прикрывавшую голову лежавшаго. Кровь струилась изъ раны на ше, но лицо было отвернуто отъ него, и полковникъ Сенъ-Джонъ, вздрогнувъ отъ странно мучительнаго ощущенія, тихонько толкнулъ его въ плечо и повернулъ тло къ себ. Это было тло брата его Филиппа, младшаго офицера гвардейскихъ гренадеръ, а лицо было лицо трупа. Смертельно раненый въ самомъ начал дла вокругъ батареи, Филлипъ Сенъ-Джонъ былъ донесенъ до этого мста нсколькими барабанщиками, которые, увидавъ что положеніе его безнадежно, положили его здсь подъ защитой кустарника.

У полковника Сенъ-Джона померкло въ глазахъ. Юноша былъ мертвъ, ему не суждено было боле радовать видомъ своимъ взоры матери, шептать нжныя слова на ухо женщин. Онъ былъ мертвъ и начиналъ уже коченть! Глаза его помутились, а свтлыя бакенбарды и блая шея были вс залиты кровью. Онъ умеръ! Но умеръ, по крайней мр, безболзненною смертью и такъ какъ слдовало умереть воину!

Неподалеку Сенъ-Джонъ замтилъ еще синюю шинель, но у него не было ни силъ, ни духа оставить дорогое бремя, лежавшее на колняхъ его, и хотя оно и не могло чувствовать боле ласки брата, онъ все оставался при немъ, держа холодную руку въ своей.

Странное чувство овладло имъ при мысли что со смертью этого мальчика и съ замужествомъ Анни кончались вс личныя обязанности его въ семъ мір. Онъ старался всми силами исполнять свой долгъ въ отношеніи къ нимъ, и если смерть настигнетъ и его въ крымскомъ пол, то найдетъ его близь его мертваго питомца, и если, говорилъ онъ самъ себ, сыновья одного отца имли въ теченіи своей жизни мало, слишкомъ мало общаго между собой, то въ смерти по крайней мр они останутся неразлучными. Съ такими мыслями, удрученный горемъ, раненый продолжалъ стоять наклонясь надъ убитымъ, между тмъ какъ надъ ухомъ его раздавался свистъ бомбъ, летвшихъ одна за другою, и заглушая вс сосдніе звуки, гремлъ отдаленный, грозный ревъ битвы.

Въ это время гвардейцы, боевые запасы которыхъ истощилась, начали отступать. Тснимые превосходнымъ числомъ, они подались назадъ, оставивъ батарею въ рукахъ непріятеля, обладанію котораго надъ всмъ окружающимъ противилась лишь горсть слабыхъ, истомленныхъ, но непреклонныхъ людей.

Русскіе, пользуясь выгодой своего положенія, шли все впередъ, уже не такими стройно сомкнутыми рядами какъ при утреннемъ наступленіи, а въ горячемъ безпорядк побды. Нкоторые изъ нихъ приблизились къ мсту гд лежалъ полковникъ Сенъ-Джонъ, и крики ихъ, въ то время какъ они шли, тяжело ступая, среди кустарниковъ, впервые пробудили его къ сознанію новой и дйствительной опасности.

Люди эти были, повидимому, марадры, съ ними не было офицеровъ, и опьяненные кровью, они не признавали, казалось надъ собою никакой власти. Двое изъ нихъ подбжали къ синей шинели, лежавшей, какъ я уже говорилъ, немного направо отъ Сенъ-Джона, и съ криками воткнули штыки свои прямо въ затрепетавшее тло раненаго офицера.

При первомъ появленіи ихъ полковникъ Сенъ-Джонъ схватился за револьверъ, ршившись защищать тло своего брата и выжидая что будетъ, но при этомъ вид кровь его разгорлась. Въ одно мгновеніе онъ выстрлилъ, промахнулся и снова взвелъ курокъ. Въ самое мгновеніе выстрла, русскій офицеръ, блокурый молодой человкъ, быстро выскочилъ изъ-за куста, крича: ‘прочь, сволочь!’ и пробгая мимо, принялъ въ свою грудь пулю назначенную его подчиненнымъ. Онъ взмахнулъ руки вверхъ, испустилъ пронзительный крикъ и палъ тутъ же, между ногами полковника Сенъ-Джона и убитымъ офицеромъ въ синемъ плащ. Пуля полковника сразила Алекся Зотова.

Опасность еще живаго, но лишеннаго одной руки гвардейца достигла теперь высшей степени. Еще одна минута, и онъ поплатился бы за свои выстрлы. Но въ это самое время появилось вдали давно ожидаемое подкрпленіе бригад, и приближеніе дивизіи сэра Джорджа Каткерта не только побудило къ бгству марадровъ, но и вс русскія колонны, бывшія на вершин кургана, отступили на время, а Каткертъ съ геройскимъ мужествомъ преслдовалъ ихъ до подошвы его, гд, какъ извстно, былъ пересиленъ ими и убитъ.

Полковникъ Сенъ-Джонъ, избгнувъ опасности, остался снова, можно сказать, одинъ. По одну сторону его лежалъ трупъ брата, а по другую, опирался на раздробленный пень, молодой Русскій, изо рта котораго лилась кровь.

— Попробуйте выпить вотъ это и дайте мн взглянуть на вашу рану. Тамъ вонъ стоитъ одинъ изъ нашихъ хирурговъ, сказалъ по-французски Генри Сенъ-Джонъ, предлагая немного водки своей жертв.

— Кто это выстрлилъ въ меня? проговорилъ юноша по-англійски, произнося не хуже самого гвардейца.

— Это я. Рана моя совсмъ почти помутила мое зрніе, вы появились внезапно, и выстрлъ попалъ въ васъ.

— А, теперь понимаю: вы исполняли лишь свой долгъ. Тутъ графъ Зотовъ принужденъ былъ замолчать, потому что кровь, подымавшаяся каждую минуту къ губамъ, грозила задушить его, между тмъ какъ воздухъ свободно проходилъ чрезъ отверстіе въ груди.

— Вотъ она сюда попала, сказалъ онъ, указывая на рану,— и кажется прошла чрезъ правое легкое, если не ошибаюсь.

— Попробуйте выпить, настаивалъ полковникъ Сенъ-Джонъ.

— Мн это не поможетъ, лепеталъ Алексй,— выпейте сами, это можетъ-быть спасетъ вамъ жизнь. Моя, кажется, уже не можетъ быть спасена.

— Не оставляйте такъ скоро надежду.

— Мн некогда уже предаваться надежд: смерть уже слишкомъ близка, по крайней мр мн такъ сдатся.

— Я бы желалъ отдать свою жизнь за вашу. Простите меня!

— Простить васъ? Да вдь то же самое могло случиться и наоборотъ. Я бы могъ сдлать то же самое — это была лишь случайность. Мы оба съ вами исполняли нашу обязанность.

— Но вы слишкомъ молоды чтобъ умереть.

— Солдатъ умираетъ какъ скоро настаетъ часъ его. Сдлаете ли вы одно для меня?

— Все что лишь въ моей власти. Все что вы пожелаете поручить мн, я исполню, видитъ Богъ.

— Исполните одно мое порученіе, но сперва выпейте эту водку. Нтъ, нтъ, я не стану пить. Это спасетъ вамъ жизнь. Вамъ это нужно, потому что вы, кажется, не такъ слабы какъ я. У васъ только одна рука прострлена?

— Это моя единственная рана.

— А, ну такъ вы еще поправитесь, вотъ возьмите-ка это. И молодой сотникъ вытащилъ изъ кармана и подалъ Англичанину маленькій кусочекъ чернаго хлба и горсть папиросъ. Предметы эти были завернуты въ тонкій носовой платокъ и составляли всю провизію Алекся.

У Генри Сенъ-Джона сжалось сердце, при вид этихъ вещей, переданныхъ ему съ милою и простодушною улыбкой. Жертва его тихонько покачала головой, и затмъ сбросивъ фуражку, вытянулась какъ бы въ изнеможеніи. Ему было лтъ около двадцати, онъ былъ высокъ ростомъ и казался очень хорошъ собой, въ ту минуту какъ его свтлыя, густо вьющіяся кудри и благородное лицо обрисовались надъ срою шинелью.

Не безъ затрудненія вытащилъ онъ изъ-подъ мундира маленькій золотой крестикъ, и полковникъ Сенъ-Джонъ замтилъ при этомъ его необыкновенную одежду — красный кушакъ и высокіе сапоги.

— Крестикъ этотъ, сказалъ онъ, обрывая выцвтшую голубую ленточку, на которой онъ вислъ,— я бы желалъ чтобы вы доставили въ Россію, матери моей, графин Прасковь Борисовн Зотовой. Перешлите его туда когда можно будетъ. А это…. Но тутъ потокъ крови, снова подступившій къ губамъ, прервалъ его, голосъ его становился очень слабъ. Ему удалось однако отколоть значекъ украшавшій его шапку,— небольшой крестъ изъ золота, съ вычеканенною на немъ надписью, и онъ продержалъ его съ минуту въ рук прежде нежели собрался съ силами говорить.

— Это, произнесъ онъ наконецъ,— я желалъ бы чтобы вы передали моей кузин и невст — Вр Михайловн Замятиной. Скажите ей что посл радостной и гордой надежды сдлаться когда-нибудь ея мужемъ, я ничего не цнилъ выше счастія умереть на пол битвы. Исполните вы это? прибавилъ онъ тяжело дыша.

— Положитесь на меня, положитесь на меня, отвчалъ полковникъ Сенъ-Джонъ, кладя правую руку свою на руку умирающаго юноши.

— Я на васъ полагаюсь. Какое у васъ славное лицо. Есть у васъ жена или невста?

— Нтъ никого, и матери тоже нтъ, а вотъ это, и онъ указалъ на простертое на земл тло,— это единственный братъ мой.

— Ахъ, мн очень жаль васъ. Но тутъ, между тмъ какъ кровь отхлынула отъ горла его, Алексемъ овладло какъ бы смертельное изнеможеніе. Вки его сомкнулись, и полковникъ Сенъ-Джонъ думалъ что онъ уже скончался, какъ вдругъ еще разъ раскрылись его глаза, большіе, голубые и доврчивые какъ глаза ребенка.

— Embrassez moi, прошепталъ онъ по-французски.

Генри Сенъ-Джонъ прикоснулся губами къ прекрасному молодому челу. Увы! оно было уже холодно и предсмертный потъ покрывалъ его.

— Скажите мн имя ваше, дорогой юноша, проговорилъ онъ, но отвтомъ была лишь одна быстро появившаяся и быстро промелькнувшая улыбка. Губы еще шевелились однако, и въ то время какъ полковникъ склонялся къ юнош все ближе и ближе, въ надежд разслышать слово готовое сорваться съ нихъ, осколокъ гранаты поразилъ его наклоненную голову и уложилъ его безъ чувствъ, рядомъ съ его жертвой.

Его подняли въ одиннадцать часовъ и отвезли въ палатку хирурга, какъ лишеннаго сознанія и почти безнадежно раненаго человка.

Какъ шло сраженіе посл поразившаго его удара, этого полковникъ Сенъ-Джонъ не зналъ уже. Онъ не видалъ какъ гвардейскіе гренадеры снова ворвались въ оставленную батарею, какъ, когда истощился весь боевой запасъ ихъ, завязался тамъ бой боговъ съ титанами, и съ помощью палокъ, камней и обломковъ штыковъ это жестоко оспариваемое мсто было выручено и снова потеряно гвардейской бригадой, потеряно и снова выручено.

Онъ не зналъ также и того что когда силы Англичанъ уже почти окончательно истощились и резервовъ боле не стало, между тмъ какъ съ другой стороны подоспвали все свжіе русскіе полки, бой барабановъ и звуки трубъ возвстили о прибытіи нашихъ союзниковъ — зуавовъ и стрлковъ, спшившихъ на помощь Англичанамъ и отбившихъ у Русскихъ награду пятичасоваго рукопашнаго боя.

Какъ затмъ Охотскій полкъ накинулся на резервы Боскета, какъ, когда было отнято знамя шестаго полка, полковникъ его отдалъ свою жизнь за кусокъ красной шелковой матеріи, съ честью потомъ увезенный во Францію солдатами, какъ об англійскія пушки были снова завоеваны 55мъ полкомъ, какъ палъ Соймоновъ, а Павловъ и Данненбергъ увели наконецъ своихъ солдатъ, какъ началось общее отступленіе, и происходило подъ убійственнымъ огнемъ, между тмъ какъ Англичане преслдовали штыками задніе ряды, а громадныя пушки Владимірскаго и Херсонскаго полковъ ревли своимъ басомъ среди послднихъ дикихъ звуковъ этого грознаго дня,— все это предоставимъ разказу историка. Пусть Англичане хоронятъ своихъ убитыхъ и увозятъ своихъ раненыхъ, потому что эта ‘битва пхоты’ одна изъ труднйшихъ, когда-либо испытанныхъ ею, была выдержана и выиграна.

ГЛАВА IX.
Скутари.

А! tornar della mente che si chiuse
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Nuovi tormenti e nuovi tormentati
Mi veggio intorno.
Inferno: canto VI.

12го ноября пароходъ Маврикій, на пути своемъ изъ Балаклавы, намревался пристать къ Скутари. На немъ находилось двсти тридцать раненыхъ солдатъ и три офицера, а въ числ послднихъ и полковникъ Генри Сенъ-Джонъ, лишенный лвой руки и лишь повременамъ смутно сознававшій какъ эту потерю, такъ и вообще вс невзгоды непокойнаго и тяжелаго перезда.

Но его ожидали еще худшія невзгоды. Не успвъ пристать къ гавани, Маврикій былъ застигнутъ страшною бурей 17го числа, причинившею гибель Чернаго Принца и безчисленнаго множества судовъ и метавшего по волнамъ нашихъ инкерманскихъ раненыхъ въ продолженіи слишкомъ трехъ сутокъ. Въ виду берега, достичь котораго онъ былъ не въ силахъ, волны дико кидали во вс стороны Маврикія и ломали его, парусныя суда срывались съ якорей, въ глазахъ путниковъ мчались по морю, буря уносила къ Босфору лодки и ялики, срывала и разметывала вокругъ кровли мечетей и домовъ, тотъ самый кіоскъ что долженъ былъ служить убжищемъ для раненыхъ, былъ превращенъ въ развалины, и когда наконецъ ураганъ стихъ и для раненыхъ найдено было помщеніе въ казарменномъ госпитал, полковника Сенъ-Джона отнесли на берегъ въ дикомъ бреду горячки. Недостатокъ должнаго ухода и суматоха, поднявшаяся на переполненномъ судн во время бури, докончили дйствіе удара поразившаго его въ голову, и разумъ и сознаніе оставили его на время.

Въ госпитал онъ ухитрился разъ, избжавъ приставленнаго къ нему присмотра, выбжать въ корридоры, наполненные стенающими и страждущими людьми. Боле похожій на привидніе нежели на человка, онъ бродилъ по нимъ, съ лицомъ выражавшимъ даже тутъ необыкновенное страданіе, но его поймали, и когда ложная сила лихорадочнаго напряженія потухла въ немъ, его отнесли на постель, долженствовавшую, по мннію слуги, врача и товарищей, служить ему смертнымъ одромъ. Но вышло не такъ. Актеръ еще не оставляетъ совсмъ сцены потому что въ одной какой-нибудь піес успхъ кажется безнадежнымъ. Дерево не погибаетъ еще окончательно посл того какъ ноябрьскій втеръ срываетъ съ него послдніе сухіе, багровые листы, и лишь ‘чрезъ много лтъ умираетъ лебедь’, такъ и полковнику Сенъ-Джону суждено было выздоровть.

Мн слдовало лучше сказать остаться въ живыхъ, ибо словомъ выздоровленіе нельзя обозначить состояніе чуть дышавшаго скелета, сданнаго на бортъ союзнаго фрегата и перевезеннаго наконецъ, когда снова получилъ силу говорить, домой въ Англію.

Мистрисъ Сенъ-Джонъ, никогда не ршившаяся вполн простить Провиднію смерть сына своего Филиппа, была можетъ-быть не особенно расположена благодарить Провидніе за спасеніе своего пасынка, пока не увидала его. Но при вид его сердце ея смягчилось, какъ ни была она суетна и полна недостатковъ, она все-таки была женщина и мать, и въ теченіе многихъ недль проведенныхъ имъ въ Кадогенъ-Плес полковнику не пришлось жаловаться на недостатокъ попеченій.

Одно обстоятельство было предано забвенію за все это время, какъ и можно было ожидать,— это завщаніе Русскаго.

Находясь вдали отъ его глазъ и памяти, оба креста переданные ему умирающимъ Алексемъ были однако въ сохранности, хотя не прежде какъ долгое время спустя по возвращеніи въ Англію они попались на глаза полковнику Сенъ-Джону. Взятые у него предъ отнятіемъ руки въ палатк хирурга, въ то время какъ онъ находился безъ памяти, они были сохранены и возвращены ему вмст съ письмомъ, карманнымъ ножикомъ и другими принадлежавшими ему бездлицами. Такъ лежали они въ цлости, но забытые съ того часа какъ онъ самъ лежалъ раненый среди мертвыхъ и умирающихъ, подъ кустарникомъ крымскихъ полей. Сначала даже и эти касавшіеся ихъ факты онъ не могъ хорошенько припомнить. Прошло много дней прежде нежели ослабвшій мозгъ его могъ снова справиться съ давно потерянною нитью соображенія, и даже и тогда воспоминанія остались неясными. Вещи эти были, безъ сомннія, переданы ему Русскимъ для отправленія ихъ въ Россію. Но кто передалъ ихъ ему? Для кого? Вотъ тутъ-то и была точка преткновенія, и дойдя до этой точки, память его, смутная вообще, измняла ему окончательно.

Увы! осиротлые родные въ Москв! До нихъ не суждено было дойти, съ этими залогами любви, прощальному привту ихъ умершаго Алекся.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
КОЛЕСО ПРОДОЛЖАЕТЪ ВЕРТТЬСЯ.

Ein Fichtenbaum steht einsam
Im Norden auf kahler Hh
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Er trumt von einer Palme.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Heine.

ГЛАВА X.
Реакція.

Nel mezzo del cammin di nostra vita
Mi ritrovai per una selva oscura,
Che la diritta via его smarrita.

Ahi quanto, а dir quai его, cosa dura,
Questa selva selvaggia ed aspra e forte,
Che nel pensier rinnova la paura.

Tanto e amara, che poco pi morte.
Inferno: canto I.

Великій поэтъ зрвшій въ видніяхъ своихъ звздные чертоги рая и подземныя сни ада не единственный смертный очутившійся въ промежутк между тридцати— и сорокалтнимъ возрастомъ среди тней ‘дикаго, суроваго и непроходимаго лса’. Не одному Данте пришлось, пройдя чрезъ періодъ душевнаго перелома, оглянуться на него почти съ ужасомъ. Онъ кажется такимъ горькимъ испытаніемъ, что еще немного, и слдствіемъ была бы смерть, да и самая смерть едвали тяжеле подобнаго мрака.

Причина страданія этого — скука и ошибаются т которые полагаютъ что ей бываютъ подвержены лишь праздные или пошлые люди. Если подъ скукой мы подразумваемъ отсутствіе интереса къ чему-либо, и не только недостатокъ всякой энергіи, подстрекающей къ дятельности, но и тотъ глубокій упадокъ духа и то болзненное состояніе всхъ душевныхъ способностей которое заставляетъ насъ глядть на прошлое съ разочарованіемъ, на будущее со страхомъ, а въ настоящемъ не находить ничего что бы могло пробудить насъ отъ равнодушія — если это есть не что иное какъ скука въ ужаснйшемъ вид ея, то ею приходилось страдать и людямъ одареннымъ высокимъ умомъ, и они трепетали подобно великому Флорентинцу подъ темною снію ея. Но онъ и подобные ему не изнемогали окончательно подъ ея гнетомъ. Они сознавали вс ея ужасы, но сумли пробить себ путь къ избавленію, и боролись противъ тьмы, пока тьма эта не разсялась.

Полковнику Сенъ-Джону пришлось пройти чрезъ подобное испытаніе въ теченіе годовъ послдовавшихъ за возвращеніемъ его въ Англію и за распаденіемъ домашняго очага его, посл бракосочетанія сестры съ полковникомъ Ньюбольдомъ. Анни Сенъ-Джонъ обвнчалась въ снжный, весенній день 1855 года, совершенно подобный тому дню въ который женихъ ея отправился на Востокъ въ 1854. Счастливая чета наняла виллу близь Виндзора, и затмъ семья въ Кадогенъ-Плес разошлась. Мистрисъ Сенъ-Джонъ стала свободно распоряжаться собою какъ ей было угодно, а полковникъ Сенъ-Джонъ поселился на квартир въ Крзонъ-стрит полновластнымъ господиномъ своей будущности, своей особы и своего времени.

Но полновластіе это оказалось вскор весьма печальнымъ, тмъ боле что однорукій воинъ продолжалъ, все-таки, быть больнымъ человкомъ, хотя разумется и утверждалъ изо всхъ силъ что это вовсе не правда.

Онъ долженъ былъ отказаться отъ всхъ прежнихъ развлеченій своихъ. Ему нельзя было разчитывать боле на стрляніе дикихъ гусей въ Росшейр, длинный удильный шестъ пришлось отложить въ сторону, для него не существовало боле ни билліарда у Пратта, ни крикета въ Грстъ-Роял, гд онъ ограничивался лишь ловлей линей въ озер, длинными, безцльными прогулками въ сопровожденіи Гельла, большой собаки, и попытками къ чтенію въ библіотек своего дяди. Но чтеніе есть искусство требующее упражненія, а знаніе — подруга, расположеніе которой нельзя пріобрсти вдругъ, и которая не позволяетъ смотрть на себя какъ на pisaller, и потому книги не принесли ему сначала той отрады которой онъ ждалъ отъ нихъ.

Ничто не могло превзойти нжности лорда Кендаля къ своему племяннику и удовольствія которое онъ ощущалъ въ обществ его, и потому полковникъ Сенъ-Джонъ проводилъ съ нимъ большую часть года, но тишина и однообразіе этой жизни были ужасны — ужасны какъ и всякая реакція, потому что всякое могучее усиліе, всякое волненіе и всякое счастіе осуждены, по странному велнію судьбы, рыть сами себ могилу. Дни тянулись безъ конца, и имъ овладвала ‘злая тоска’, тоска вслдствіе того что тло его, хотя онъ и не хотлъ признаться въ этомъ, было еще слабо, а нервы разбиты, вслдствіе того что невралгія точила остатокъ его лвой руки, что голова его была слишкомъ слаба для научныхъ занятій, что онъ не испыталъ еще на себ тайную силу молитвы, побждающую самыя темныя боренія души, вслдствіе того, наконецъ, что духъ его страдала отъ недостатка дятельности, отъ отсутствія обязанностей и недостатка силы, необходимой для благотворнаго усилія надъ собой, при медленномъ, мужественно и терлливо переносимомъ выздоровленіи.

Вокругъ одного злополучнаго обстоятельства вертлись безъ устали тревожныя мысли его, вокругъ воспоминанія о молодомъ Русскомъ котораго онъ прострлилъ въ грудь и который истекая кровью передалъ врагу своему послднія порученія свои на родину. Но какъ ни напрягалъ полковникъ Сенъ-Джонъ свою память, она оставалась нма относительно именъ обихъ женщинъ — матери и невсты молодаго ратника. Ударъ полученный имъ въ голову или можетъ-быть перенесенная имъ горячка, а пожалуй и оба эти обстоятельства вмст, изгладили безвозвратно изъ памяти его слова лишь однажды слышанныя имъ среди волненій смертельно тревожнаго часа, никакія сожалнія и усилія не могли принудить память его дать ему отвтъ, она молчала, потому что измнила ему. Но если она измнила ему касательно этого обстоятельства, не могла ли она измнить ему и вообще? И тоскливый страхъ умственнаго недуга овладлъ душой изувченнаго человка, пока онъ не ршился наконецъ отправиться съ этимъ страхомъ на душ и съ исторіей своихъ обстоятельствъ, въ пріемную знаменитаго лондонскаго медика, которому онъ и показалъ оба русскіе креста, спрашивая его мннія насчетъ своего состоянія. Опытный врачъ задумался.

—Это слдствіе удара полученнаго вами, сказалъ онъ, — эти проблы появляющіеся въ памяти не рдко бываютъ слдствіемъ какого-либо поврежденія головы. Очень можетъ-быть что эта сторона вашей памяти поражена навсегда, и что вамъ никогда не удастся припомнить эти имена, но есть еще надежда что они окажутся лишь упущенными петлями, и что полное возвращеніе здоровья поможетъ вамъ снова поймать ихъ. Но теперь не мучьте себя мыслями объ нихъ, чего-нибудь боле важнаго вамъ опасаться нечего, я бы сказалъ вамъ, еслибъ опасность эта существовала, а когда-нибудь, пожалуй что черезъ нсколько лтъ, какой-нибудь намекъ, какое-нибудь слово или случайное сходство положеній можетъ навести васъ на слдъ, и воспоминаніе объ этомъ случа снова возвратится къ вамъ.

— Тогда, когда будетъ уже поздно.

— Поздно для родныхъ этого бднаго юноши, утрата которыхъ принадлежитъ въ настоящее время, къ несчастію, къ числу весьма обыкновенныхъ, но не поздно для успокоенія вашей собственной души. Извините меня за плохую остроту, которую я хочу сказать, но еслибы вамъ удалось забыть теперь, то это послужило бы весьма въ пользу вашей памяти въ будущемъ. Тутъ докторъ и паціентъ разстались, и этимъ поковчились пока попытки возвратить русскіе кресты законнымъ ихъ владльцамъ.

Подобно всмъ выздоровленіямъ посл тяжкихъ болзней, выздоровленіе полковника Сенъ-Джона тянулось такъ долго и медленно что можно было почти отчаяться въ немъ, и осень 1860 года застала его еще настолько больнымъ и настолько глубоко погруженнымъ въ дебряхъ мрачнаго Дантова лса что онъ ршился наконецъ отправиться путешествовать и провести зиму въ Рим.

Даже для самаго закоренлаго ипохондрика заключается какая-то чарующая сила въ слов Римъ. Художники и поэты, короли, государственные люди и святые, ‘юноши и двы’, вс находили или могли найти тамъ отраду. Небеса тамъ чисты, самая почва тамъ драгоцнный пергаментъ съ исторіей прошлаго, и для каждаго новаго странника эта мать всхъ народовъ готовитъ привтъ и пріютъ. Разумется, странствіе англійскаго гвардейца совершается въ наши дни не по обычаю древнихъ, не въ сандаліяхъ и не въ ряс. Разумется онъ совершаетъ его подобно всмъ своимъ ближнимъ. Онъ отправляется съ приморскимъ поздомъ, проводитъ недлю въ Париж, обдаетъ тамъ въ ресторан, посщаетъ театры, слушаетъ новую примадонну и любуется Маделеной Броганъ, играющею если уже и не во всей красот своей прекрасной молодости, но за то со всмъ совершенствомъ великой артистки. Затмъ онъ детъ въ Ліонъ и находитъ какъ Рону, такъ и Саону весьма мутными и бурными вслдствіе потоковъ дождя, и не видя въ продолженіи двадцати четырехъ часовъ ни солнца, ни звздъ въ этомъ худшемъ климат всей Франціи, радуется, увидавъ наконецъ снова солнце въ Марсели, а смотря какъ индійская почта извергаетъ пассажировъ своихъ, радуется еще боле тому что ему нугъ надобности отправляться ни теперь, ни въ послдствіи въ Индію.

Изъ Марселя полковникъ Сенъ-Джонъ намревался взять мсто на одномъ изъ пароходовъ Messagerie, отправляющемся въ Чивита-Веккію, но спутники уговорили его дохать съ ними вмст до Генуи, и неособенно дорожа уединеніемъ, онъ провелъ, простившись съ ними, скучный день въ Ливорно, ожидая тамъ парохода, долженствовавшаго отплыть на слдующій день.

— Это самое лучшее изъ отходящихъ отсюда судовъ? спросилъ полковникъ Сенъ-Джонъ, объясняясь кое-какъ по-италіянски и стоя наконецъ на палуб пароходца, казавшагося, не упоминая уже о прочихъ недостаткахъ его, не особенно годнымъ для плаванія.

— Нтъ, хорошій пароходъ находится въ починк, это маленькій!

Пассажирамъ оставалось лишь возложить вс надежды свои на это увреніе, потому что небо хмурилось, втеръ дулъ противный, столъ состоялъ лишь изъ потроховъ и polenta, и все устройство было отвратительно. Къ счастію, бдняковъ находившихся на этомъ пароход было не много. Былъ тамъ италіянскій офицеръ въ отпуску, нмецкій естествоиспытатель, путешествовавшій дешево и соблюдавшій экономію во многихъ предметахъ (особенно же въ стирк своего блья), и собраніе жидовскихъ, турецкихъ и мусульманскихъ купцовъ, которые вс были въ настоящее время очень грязны и должны были наврное заболть вскор морскою болзнью.

San Giuseppe, по причинамъ извстнымъ только ему самому, стоялъ въ довольно далекомъ разстояніи отъ гавани, гд къ нему подходили маленькія лодки, и вроятно, какъ полагать полковникъ Сенъ-Джонъ, онъ еще не принялъ на себя полный комплектъ страдальцевъ, ибо приближалась еще лодка, наполненная пассажирами, обратившими на себя всеобщее вниманіе и общавшими быть боле пріятными спутниками, нежели вс дотол виднные.

Представители обоихъ половъ находились, повидимому, въ равномъ количеств въ обществ десяти особъ, подымавшихся или подымаемыхъ поодиночк, на пароходъ. Сначала появилась свита: камердинеръ, горничная и поваръ — вс трое Французы, затмъ секретарь Нмецъ, и докторъ въ очкахъ, тоже должно-быть Нмецъ. За ними слдовала сама важвая особа, высокій русскій баринъ среднихъ лтъ, съ густыми сдыми усами, застегнутый на вс пуговицы, очевидно служившій въ военной служб. Больную жену его подняли на пароходъ на кресл, сидя въ которомъ, закутанная въ мха и въ шали, она напоминала нсколько исполинскую черную кошку, за нею слдовала еще другая горничная, происхожденіе которой трудно было опредлить, а наконецъ явилась и барышня, единственная дочь больной, высокая, блокурая и очень хорошенькая двушка лтъ двадцати. Monsieur Анелли, курьеръ, заключилъ собою шествіе, держа на рукахъ маленькую, мохнатую, блую собачку, извстную въ семейств подъ именемъ Зозо, а потомъ втащили наверхъ и безчисленныя принадлежности путешествія, le gros bagage, мшки, туалетные ящики, аптечки, шали, подушки, самовары и вс снаряды неразлучные со знатнымъ русскимъ семействомъ путешествующимъ въ зимнее время, да еще къ тому же, съ цлью поправленія здоровья.

Князь Михаилъ Замятинъ только-что провелъ полгода на водахъ въ Лукк, и разказы о странствіяхъ его, сообщенные имъ въ этотъ же вечеръ полковнику Сенъ-Джону, выказали его человкомъ которому часто приходилось мнять за послднее время мста своего жительства, но которому не удалось измнить при этомъ настроеніе своего духа, томимаго опасеніями насчетъ жизни больной жены.

Много водъ испробовали они, у многихъ врачей спрашивали совта, но несмотря на все это князь Михаилъ не могъ не видть что жестокія страданія жены скоре усилились, нежели уменьшились, и что Анна едоровна была настолько слаба что не могла перейти изъ одной комнаты въ другую, и даже была не въ силахъ повернуть сама страницу въ книг.

Сидлкой и неизмнною спутницей ея была, повидимому, единственная дочь ея, долго не появлявшаяся на палуб, по случаю удерживавшихъ ее обязанностей, а можетъ-статься и по случаю дурной погоды, ибо втеръ готовился, казалось, обжать вс стороны компаса и затмъ покрыть скрипвшаго, и стенающаго San Giuseppe волнами и морскою пной.

Наконецъ, когда солнце выглянуло изъ-за тучъ, отецъ позвалъ княжну Вру на палубу. Г. Волленгауптъ, секретарь, подалъ ей кресло и укрылъ ее плэдомъ, но ей скоро надоло бездйствіе и она стала расхаживать по палуб рядомъ съ отцомъ, своимъ, смясь сама надъ нетвердостью своей поступи.

Бдный monsieur Волленгауптъ, чувствовавшій себя весьма дурно все время, за исключеніемъ нсколькихъ минутъ роздыха, въ продолженіи которыхъ онъ толковалъ объ Infusoria съ германскимъ Naturforshel’-омъ, объявилъ молодой двиц что онъ не можетъ побдить досады видя ее полную силъ и красоты, смющеюся, въ то время какъ вс остальные изнемогали отъ морской болзни. Но для каждаго другаго она представляла собою очень милое зрлище, чрезвычайно стройная и тоненькая, она граціозно покачивалась на своихъ маленькихъ изящныхъ ножкахъ, темно-голубые глаза ея были полны жизни, и втеръ, казалось, только возбуждалъ въ ней веселость, онъ не позволялъ вроятно шляп держаться на волосахъ ея, и она обвязала вокругъ головы черный кружевной шарфъ, концы котораго, вмст съ густыми блокурыми локонами, безпрестанно кружились вокругъ ея шеи. Она была премилою спутницей. Смхъ ея звучалъ звонко и серебристо, но она улыбалась чаще нежели смялась, все, повидимому, легко забавляло ее, и она съ необыкновенною быстротой схватывала и запоминала каждое иностранное слово касавшееся ея слуха, вс движенія ея, проходила ли она одна по палуб, садилась ли на свертокъ каната, были полны прелести, и полковникъ Сенъ-Джонъ нашелъ ее разъ ласкающею своего Зозо и напвающею съ сильнымъ тосканскимъ акцентомъ отрывки stornelli, перенятые ею отъ дуккскихъ крестьянъ,

Guarda che bei veetir che l’ il turchino!

Si vestono di lui Ponde del mare

E se ne veste il ciel quand’e sereno. *

* Посмотри какъ прекрасна голубая одежда:

Ею одваются морскія волны,

Въ нее наряжаются въ ясную погоду и небеса.

Она пла, сопровождая пніе свое престранными, тоненькими трелями. Все это, вмст съ ея прелестнымъ личикомъ и граціозными движеніями, составляло чарующее зрлище для больныхъ глазъ, какъ говорятъ Шотландцы, и не маловажное прибавленіе къ обществу г. Волленгаупта, неумытаго ученаго и даже самого князя, отца ея, добродушнаго и хорошо образованнаго, но немножко тяжеловатаго въ разговор человка.

Въ теченіи разговора между двумя отставными военными зашла рчь о послдней войн, и со спеціальной точки зрнія, о дйствіи артиллеріи на земляныя укрпленія. Князь Михаилъ, приписывая потерю лвой руки гвардейца безъ сомннія служб его во время Крымской войны, относился къ нему съ большимъ уваженіемъ. Между образованными мужчинами ничего не могло быть пріятне подобныхъ отношеній, но когда полковнику Сенъ-Джону пришлось разъ подать руку Вр, для того чтобы помочь ей взойти на лстницу, ему вдругъ пришло на память что послдняя русская рука до которой ему пришлось коснуться была рука бднаго молодаго офицера, предлагавшая ему жалкій кусочекъ чернаго хлба вмст съ горстью папиросъ. Онъ замтилъ также при этомъ въ княжн одну черту которую припоминалъ потомъ часто въ послдующіе годы. Прежде нежели она взяла его протянутую къ ней руку — его единственную руку — она вдругъ перестала смяться надъ своими глиссадами, и взглянувъ на другой, пустой рукавъ его, едва замтно поблднла, какъ блднютъ иногда маленькія дти, но только глаза ея, не похожіе на глаза ребенка, выражали при этомъ такое нжное и почтительное состраданіе что Генри Сенъ-Джонъ могъ прочесть въ нихъ лишь высокое уваженіе къ своему несчастію.

Дло въ томъ, что между тмъ какъ молодая двушка рисковала потерять лишь равновсіе, въ ту минуту какъ пальцы ея крпко ухватились за его руку, крымскій герой рисковалъ потерять свое сердце. Да онъ и потерялъ его въ самомъ дл, и несмотря на вс ужасы San Giuseppe, желалъ отдалить, а не приблизить къ себ черту берега, возвщавшаго о близкомъ достиженіи римской гавани.

Больную принесли наверхъ и она дежала на палуб закутанная въ мха.

Полковникъ Сенъ-Джонъ, котораго ей представили, нашелъ что она хотя и имла страшно истощенный и увядшій видъ и представляла собою какъ бы тнь красоты своей дочери, была тмъ не мене женщина немного старе сорока лтъ, изувченная и безпомощная, но обладавшая удивительною прелестью улыбки и разговора, еще молодая душой, любезная и образованная, говорившая чрезвычайно правильно по-англійски. Онъ даже невольно сравнилъ ея полное спокойствіе среди всхъ страданій со своимъ собственнымъ нетерпніемъ и плохимъ расположеніемъ духа, хотя послднее начало, наконецъ, ршительно измняться къ лучшему со времени путешествія, и когда поздъ понесъ его изъ Чивита-Веккіи, то онъ былъ весь погруженъ въ составленіе различныхъ пріятныхъ плановъ, въ которыхъ новые друзья играли, должно признаться, не маловажную роль.

ГЛАВА XI.
Римъ.

Chi Roma non vede, Roma non crede.
Пооловица.

Римъ и станція желзной дороги! Возможно ли найти два боле противоположныя понятія, или врне сказать факта? Тмъ не мене станція желзной дороги есть фактъ, и строеніе ея, надо сказать, представляетъ собой хотя и современный, но вполн свойственный Риму фактъ. Она мрачно, плохо устроена, а по вечерамъ бываетъ и очень плохо освщена, хотя я и не слыхалъ чтобы кто-нибудь былъ убитъ тамъ. Она иметъ такой видъ какъ будто стыдится сама себя, стоя неуклюжею массой, на одномъ конц большой Piazza delle Termine. Громадныя арки Діоклетіановыхъ бань возвышаются противъ нея, а предъ ней простирается широкое пространство земли, покрытое сорною травой, разбитыми черепками и обломками каменныхъ стнъ. Вблизи стоятъ казармы, обитаемыя красноногими французскими солдатами, тюрьма и церковь Santa Maria degli Angeli, съ исполинскими колоннами, а своротивъ съ этой пустынной площади и пройдя нсколько круто-спускающихся внизъ улицъ, вы очутитесь еще на другой площади, среди которой Тритонъ играетъ въ свой рогъ, и увидите направо надъ собою массу дворца Барбарини. Вы спускаетесь еще съ кругаго холма, и карета кардинала, рядомъ съ повозкой залряженною волами, загораживаетъ вамъ путь, въ то время какъ вы хотите повернуть въ Via Due Macelli. Но разъ пройдя эти мста, вы очутитесь на ровной почв у подножія Испанской лстницы, въ центр иностраннаго и моднаго римскаго квартала.

Взойдите на эту лстницу, потому что солнце заходитъ. Съ безчисленныхъ колоколень раздается благовстъ къ Ave Maria, а вонъ тамъ, среди города, озаренный золотымъ багрянцемъ заката возвышается громадный куполъ Св. Петра, отсюда, съ террасы виллы Медичи, глазамъ вашимъ открывается весь чудный видъ: вдали, вправо отъ васъ, слабо рисуются очерки Соракте, а подъ вами и вокругъ васъ воздымается Городъ о семи холмахъ.

Италіянскаа пословица говоритъ: ‘Не довряйте никакому дереву при солнечномъ закат, или при лунномъ свт’, и потому ступайте домой, но ложась спать возблагодарите Бога за то что вы въ Рим и что вы достигли цли вашего странствія.

Во сн вамъ будетъ грезиться прошлое. Герои, цезари, первосвященники и мудрецы будутъ являться призрачною толпой въ сновидніяхъ вашихъ, пока вы не проснетесь съ внезапнымъ трепетомъ, спрашивая себя, дйствительно ли вы находитесь въ Рим, или это лишь кажется вамъ во сн?

Да, вы въ Рим. Слушайте, заря занимается, раздается одинъ ударъ колокола, вслдъ за нимъ другой. Первая подаетъ голосъ Santa Maria del Popolo, за ней дв церкви на той сторон площади, потомъ San Jacopo degli Incurabili, а посл и громче всхъ San Carlo въ Корсо. Вы открываете окна. Воздухъ чистъ и прозраченъ, небеса ясны. На вершин Пинчіо цвтутъ, розы (до Рождества осталось двадцать дней) и аоесъ распускаетъ свои зеленые и пурпуровые листы, пучекъ листьевъ растущій внизу террасы есть настоящій acanthus — тотъ самый листья котораго проросли сквозь корзину печальной Коринянки. Но что это за странные звуки! Вы смотрите на улицу и предъ образомъ на противоположной стн (темною Мадонной въ большомъ позолоченномъ внц) видите смуглаго человка въ темныхъ лохмотьяхъ, наигрывающаго что-то въ дудку и поющаго. Звуки этой музыки похожи на сарабанду. Но это не то, это гимнъ, ибо теперь Рождественскій постъ, и онъ величаетъ Дву-Матерь и поетъ Ей радости грядущаго Рождества, Великаго дня въ который Она даровала міру Своего Благословеннаго Младенца. Мимо него проходятъ школьники въ красной одежд, вышедшіе изъ одной изъ коллегій, вслдъ за ними молодая двушка гонитъ козъ, а у фонтана перемываютъ морковь. Уличная жизнь началась, и вы видите какъ собаки отбгаютъ отъ кучъ всякаго сору, у которыхъ он что-то грызли, лая другъ на друга всю ночь и оглашая ее своимъ ужаснымъ воемъ.

Прежде всего вамъ бросаются въ глаза вс эти грязныя, мелкія подробности римской жизни, ибо улицы грязны, народъ бденъ, мостовая отвратительна и пища плоха. Но вы скоро забываете все это. Вы въ Рим и, странно сказать, въ вашемъ родномъ Рим, между тмъ какъ во всхъ чужестранныхъ городахъ вы чувствовали себя чужимъ, здсь вы словно дома. Здсь, въ силу историческаго права преемственности и восемнадати христіанскихъ вковъ, вы чувствуете себя дома.

Слдуя вашимъ собственнымъ наклонностямъ, вы можете сродниться съ этимъ городомъ и въ другомъ смысл этого слова. Хотя о Рим можно сказать то же самое что гжа Свчина сказала о жизни, а именно ‘что вы находите въ первомъ какъ и въ послдней лишь то что сами влагаете въ нихъ’, тмъ не мене терпніе самаго жаднаго искателя зрлищъ скоро истощается здсь.

‘Не показывайте мн больше ничего, оставьте меня въ поко, дайте мн только пожить!’ восклицаете вы. И мало-помалу могучее очарованіе этихъ мстъ вкрадывается въ душу человка, овладваетъ имъ и покоряетъ его, и когда онъ опускается на эту почву, слушая ‘печальную повсть о смерти царей’, самолюбіе и личное горе стихаютъ въ немъ, смутная сладкая радость наполняетъ его душу, потому что прахъ этотъ, гласящій о безсмертіи, миритъ его съ собственною темною долей, храмы эти зовутъ его къ молитв, общая ему миръ и покой.

Опытъ и страданія научили полковника Сенъ-Джона цнить вс эти впечатлнія, каждый новый день приносилъ ему новыя удовольствія, и надо признаться что большею частію ихъ онъ былъ обязанъ Замятинымъ. Онъ остановился въ томъ же отел гд и они (въ Russie, въ конц Babuino), и въ гостиной ихъ находилъ всегда привтъ и пріятное общество. И тамъ-то вдыхалъ онъ въ существо свое, вмст съ римскимъ воздухомъ, новое для него ощущеніе — любовь.

Сначала она стала незамтно для него самого овладвать имъ, но скоро и громко заявила о своемъ присутствіи. 16го января полковникъ Сенъ-Джонъ впервые замтилъ это.

Посл обда онъ зашелъ узнать о здоровьи княгини Анны едоровны, но вмсто привтливаго ‘entrez’, которымъ всегда отвчали на его стукъ въ дверь, она была тихонько отворена самою Врой.

— Мама одна и такъ дурно чувствуетъ себя сегодня что не въ состояніи никого видть, прошептала она,— но приходите завтра, она надется что ей будетъ лучше. Завтра день моего рожденія, но мы никого не приглашаемъ кром васъ.

При этихъ словахъ она протянула ему руку, и полковникъ Сенъ-Джонъ почувствовалъ что готовъ бы отдать полміра за право прижать ее къ губамъ своимъ, но милое блдное лицо смотрло на него, изъ-за окружавшаго его золотистаго облака кудрей, такими невинными глазами, что онъ не посмлъ встревожить ее, боясь въ то же время оскорбить ее, не сумвъ дождаться настоящей счастливой минуты.

Онъ пришелъ къ нимъ на слдующій вечеръ и нашелъ больную въ лучшемъ состояніи, она была даже въ силахъ заняться туалетомъ своей дочери, въ ту минуту какъ Вра, собиравшаяся съ отцомъ на балъ въ посольство, вошла чтобы показаться матери.

Хотя Вра и была чужда всякаго кокетства, но тмъ не мене она, какъ почти и вс прекрасныя женщины, находила большое удовольствіе въ своей собственной красот и немалое удовольствіе, свойственное всмъ молоденькимъ женщинамъ, въ наряд. Въ этотъ вечеръ она была прелесть какъ хороша. Въ плать изъ блестящей блой матеріи, съ вткой розъ, оттнявшихъ еще боле близну ея, съ открытою шеей и руками, она казалась еще моложе чмъ обыкновенно. Ей было тогда почти двадцать два года, высокая ростомъ, она казалась выше чмъ была на самомъ дл, вслдствіе тонкости своего стана и вслдствіе того что, какъ часто бываетъ у русскихъ женщинъ, очертанія ея шеи, рукъ и плечъ были необыкновенно нжны и чисты.

Она наклонилась къ матери, и отбросивъ назадъ длинные, похожіе на крылья, рукава, висвшіе у нея за плечами, она склонила свою блокурую голову, цлуя нсколько разъ увядшія щеки своей матери.

— Felice notte, bel’uccell di Dio {‘Счастливаго вечера, прекрасная Божья птичка’, т.-е. ангелъ.}, сказала ихъ донна, вошедшая въ комнату со scaldino, грлкой для княгининыхъ ногъ, она видла эту картину, и прирожденное всмъ Италіянцамъ пониманіе красоты объяснило ей всю прелесть и все значеніе ея. ‘Прощай птичка моя’, повторила и мать ея, и посл того какъ и полковникъ Сенъ-Джонъ пожелалъ ей пріятнаго вечера, молодая двушка ухала, а герой нашъ возымлъ мудрое намреніе являться на будущее время почаще въ обществ.

Онъ и исполнилъ это намреніе, но не извлекъ изъ этого ни особенной пользы, ни удовольствія, такъ какъ княжна, само-собою разумется, одерживала побды, а онъ, само-собою разумется, ревновалъ ее къ ея поклонникамъ, въ особенности къ тмъ которые могли говорить съ нею на ея родномъ, незнакомомъ ему язык, а боле всхъ къ нкоторому князю Сергю Донскому, молодому человку, обладавшему весьма древними предками, многими совершенствами, нкоторыми пороками и пустыми карманами, который въ силу всего этого, а также и прирожденнаго ему хорошаго вкуса, оказывалъ чрезвычайное вниманіе единственной дочери князя Михаила Замятина.

Сергй Мартыновичъ, тоже единственный сынъ своихъ родителей, былъ въ то же время красивымъ человкомъ лтъ двадцати четырехъ, нсколько хитрымъ, хорошо образованнымъ и даровитымъ, извстнымъ боле въ чужихъ краяхъ, нежели на своей родин, и гораздо чаще появлявшимся въ жокей-клуб и въ баденъ-баденскомъ Cercle, нежели среди мрачныхъ лсовъ окружавшихъ родовое имніе его и праддовскую усадьбу. Онъ перелеталъ изъ одной столицы въ другую, и единственною преградой къ наслажденіямъ жизни было для него плохое состояніе его финансовъ, достигшихъ такихъ скромныхъ размровъ что управляющій его высылалъ ему теперь сумму едва достаточную на перчатки, на сигары и на плату за помщеніе во второмъ этаж Htel d’Angleterre. Онъ отъ всей души проклиналъ управляющаго въ присутствіи своихъ пріятелей, какъ бы надясь что проклятія эти могутъ превратиться въ рубли.

— Нмецкій жидъ! говорилъ онъ: — еслибы не тоска возиться съ этимъ, я бы самъ взялся управлять своими длами, какъ длалъ, бывало, отецъ мой. Но въ его время дла эти обдлывались очень просто. Онъ держалъ вс деньги свои въ ящик, который былъ то полонъ, то пустъ.

— Но что же снова наполняло его? спросилъ пріятель, западному взгляду котораго на банковую систему подобный способъ обращаться съ имуществомъ своимъ казался нсколько страннымъ.

— Le sais je moi!— Какой-нибудь счастливый случай — полученный долгъ, заплаченный оброкъ, продажа серебра или срубка лса, все это пополняло ящикъ. О! тогда-то мы начинали кутить. У отца моего былъ свой оркестръ и хоръ (не хуже чмъ у князя С.), вс пвчіе были Малороссы, а maestro di capelle — Игаліянецъ. У насъ былъ также и свой театръ, съ весьма порядочною труппой, и на немъ давали французскія комедіи. Но все это, прошу васъ замтить, происходило внизу, а наверху сидла бдная моя матушка, погруженная въ молитвы. Я самъ рдко заходилъ къ ней наверхъ, запахъ всей этой святости: деревяннаго масла, ладана, чая съ лимономъ, не говоря уже о bouquet des popes, монахинь и Божьихъ людей, все это не особенно поощряло меня ходить туда. У меня были свои лошади, однимъ словомъ, шло все прекрасно, но лишь пока у васъ были деньги. Я никогда не забуду одного дня, когда къ отцу пришли за деньгами. Онъ читалъ въ эту минуту афишу, но за что-то надо было заплатить. Ахъ, да! за сапоги швейцара, который ужь цлый мсяцъ ходилъ со стоптанными каблуками. Отецъ мой всталъ, понюхалъ табаку — (онъ нюхалъ его ужасно много, также и матушка, это было, кажется, единственное что было у нихъ общаго) — поворчалъ и пошелъ отворять ящикъ. Peste, онъ былъ пустхонекъ, въ немъ валялись лишь три рублевыя ассигнаціи, да нсколько копекъ! Какъ онъ взбсился тогда! счелъ нужнымъ перемнить воздухъ и отправился весной за границу. Да, да! жизнь полна подобныхъ превратностей. Человкъ находится то въ выигрыш — и смется, то въ проигрыш, и тоже смется!

Но надо сказать что философія князя Сержа требовала постоянныхъ развлеченій и постоянныхъ перемнъ мста, для того чтобы не измнить ему. Однако онъ былъ вовсе не глупый малый, онъ былъ боле нежели посредственный музыкантъ и писалъ очень недурные стихи на французскомъ и русскомъ языкахъ, собраніе которыхъ онъ повергъ въ это Рождество къ стопамъ княжны Вры. Онъ отлично танцовалъ, и для зарождающейся ревности полковника Сенъ-Джона, было не особенно пріятно видть его вальсирующимъ съ Врой, но за то вс другіе любовались ими и говорили, въ то время какъ тонкій профиль и золотистая головка Вры мелькала рядомъ съ его смло очерченнымъ лицомъ и черными кудрявыми волосами, что они похожи на принца и принцессу на древней медали, и что изъ нихъ выйдетъ очень красивая пара.

На балу вс преимущества были, безъ сомннія, на сторон молодаго Русскаго, но въ послобденное время полковникъ Сенъ-Джонъ бывалъ вполн вознагражденъ, ибо одинъ только разъ случилось Сергю Мартыновичу сопровождать Замятиныхъ на одной изъ ихъ долгихъ прогулокъ. Они прохали черезъ Porta Salara къ вилл Нерона. Но, увы! Великолпный полукругъ холмовъ, видъ раскинутой предъ ними долины Piombino, глубокое русло рки, группы скалъ висящія на другой сторон Тибра, даже зеленые холмы, лишь одни уцлвшіе на мст на которомъ красовалась когда-то вилла тирана, все это, вмст съ мрачной повстью его убійства, чудною красотой солнечнаго заката, прозрачнымъ воздухомъ и глухимъ шопотомъ колеблемаго втромъ тростника,— все это пропало даромъ для молодаго варвара. Онъ скучалъ ужаснйшимъ образомъ, услся на камень и напвалъ мелодіи Tsardas, а очутившись снова въ стнахъ Рима, сказалъ потихоньку княжн Вр:

— Ахъ! Еслибы вы только знали какъ я ненавижу поля!

Она засмялась и лукаво возразила ему:

— Мн такъ жаль и такъ досадно что ихъ здсь такое множество.

ГЛАВА XII.
Вилла.

As tu remarqu quelle extraordinaire quantit de
femmes singuli&egrave,res le Nord envoit l’Occident. Pour
la plupart elles sont d’origine Slave et presque toutes
princesses. Elles ont une teinture de toutes choses.
А. Achard.

Полковникъ Сенъ-Джонъ, не раздлявшій эту ненависть къ полямъ, часто сопровождалъ Замятиныхъ на ихъ поздкахъ къ развалинамъ купаленъ и виллъ, къ могиламъ, настолько же схороненнымъ отъ взоровъ какъ и прахъ который он должны были когда-то хоронить подъ собой, къ галлереямъ и къ scavi (раскопкамъ), находящимся тамъ гд такъ-называемый ‘старый Римъ’ возвышается надъ развалинами еще древнйшаго Рима, скрытаго футовъ на двадцать подъ землей. Князь Замятинъ не получилъ классическаго воспитанія и былъ радъ найти спутника умвшаго объяснить ему все хорошенько, прочесть за него латинскую надпись (даже нердко и написанную съ сокращеніями) и отличить флавіанскаго императора отъ юліанскаго.

Вра интересовалась боле христіанскими, нежели классическими памятниками, но за то любовь къ музык соединяла между собой все общество, хотя больная княгиня Анна едоровна могла наслаждаться ею лишь въ частномъ кружк, въ своей собственной комнат или же въ салон одной соотечественницы, имвшей въ Рим невыразимо прекрасную виллу.

Тамъ гд аквадуки близко сходятся вмст у входа въ городъ и взираютъ черезъ камланью, какъ бы заключенную въ ихъ аркахъ, на Альбано и на холмы — стоитъ вилла Б. Потонувъ въ темной зелени оливъ и дубовъ, она изобилуетъ мрачными кипарисами, урнами и величественными остатками древняго искусства, то скрывающимися, то выступающими среди кустовъ фіалокъ и акантуса. Вилла эта обладаетъ великолпнымъ мстоположеніемъ, и нигд можетъ-быть нельзя было встртить въ то время боле даровитаго и изящнаго общества. Шесть или семь женщинъ и можетъ-быть слишкомъ двойное число мущинъ составляли этотъ кружокъ. Пустая свтская болтовня не находила мста тамъ, гд любимыми предметами для разговора служили искусства, литература и религія, гд любимымъ развлеченіемъ была музыка и гд вс собсдники были равны другъ другу по своему рожденію или воспитанію, по красот, изяществу и уму.

На полковника Генри Сенъ-Джона общество это производило какое-то упоительное дйствіе. Будь онъ моложе, онъ могъ бы избаловаться свободой съ которой ему удаюсь найти доступъ туда, но не было человка боле его привыкшаго къ хорошему обществу, а для человка всею душой жаждавшаго перемны и интереса въ жизни, ничего не могло быть привлекательне этого соединенія въ разговор вкуса и ума, этой прелести придаваемой жизни талантомъ, а таланту и всмъ мелкимъ подробностямъ жизни — настоящимъ образованіемъ.

Въ Анн едоровн, которая, находясь здсь въ совершенно родномъ ей по душ кругу, выказывала вполн вс свои рдкія качества, онъ видлъ торжество духа надъ тлесными страданіями, вокругъ себя онъ слышалъ разговоры лишенные всякой натяжки и хвастливости, онъ слышалъ какъ толковали о религіи со рвеніемъ, съ прямодушіемъ и съ теплотой, даже Сержъ Донской, доводившійся племянникомъ хозяйк дома, доставлялъ наслажденіе, передавая на скрипк замчательныя музыкальныя произведенія, а у рояля Вра производила всегда чарующее впечатлніе, акомпанировала ли она ему какую-нибудь сонату, играла ли какое-либо изъ таинственныхъ произведеній Шопена или же забывалась за пснями Шуберта, которыхъ свжесть, неизъяснимая прелесть, сладкозвучность и задумчивость, чуждая вмст съ тмъ мрачной скорби, представляли какъ бы выраженіе ея собственной, счастливой и нетронутой еще души.

Общество это представляло обширное поле для изученія характеровъ, соединяя въ себ людей различныхъ націй и вроисповданій, но изученіе характера Вры Замятиной поглотило собою все вниманіе англійскаго офицера, полюбившаго эту двушку со всею нжностью и со всею силой на которую онъ только былъ способенъ. Онъ задавалъ себ вопросъ: было ли это чувство дйствительною любовью или лишь слдствіемъ того что вращаясь въ небольшомъ обществ человкъ легко теряетъ равновсіе между вкусами и разумомъ? Можетъ-быть и былая тоска его и томительное желаніе какой-либо перемны были причиной тому что ея общество сдлалось для него настолько привлекательнымъ. Въ обоихъ этихъ доводахъ была доля правды, но даже, и объяснивъ себ все это, онъ долженъ былъ сознать все очарованіе производимое на него невыразимою прелестью Вры.

Одаренная скоре большимъ запасомъ здраваго смысла, нежели блестящимъ умомъ, утонченнымъ изяществомъ, пріобртеннымъ ею въ сред лучшаго европейскаго общества, и большою долей сдержанности, она обладала вмст съ тмъ замчательною своеобразностью характера. Въ ней не было и слда своеволія, этого нравственнаго клейма, часто выдающаго себя уже и въ раннемъ возраст, какъ бы съ цлію обнаружить задатокъ грубой и неблагородной натуры, въ Вр же напротивъ того, тихій, пвучій голосъ какъ бы свидтельствовалъ о ея врожденной кротости, ни вспышки страстей, ни душевныя бури, ни мелкое соперничество, ни обманутая дружба, ничто еще пока не смущало ея духа, и зеркала ея души — лица ея. Чистая, безстрастная и задумчивая по природ, она была всею душой предана долгу, хотя и воспитанная въ обществ, она была привязана къ дому и семь, а вра ея должна была служить ей щитомъ въ борьб съ жизнью, ибо она была глубоко, непритворно и непоколебимо набожна.

— Да, это весьма рдкій типъ, говорилъ старикъ де-Лормъ, въ ту минуту какъ любимица его встала отъ рояля, спша оказать какую-то маленькую услугу княгин Замятиной,— надо быть Славянкой, прибавилъ онъ, выходя въ садъ,— для того чтобы соединять въ себ вс эти замчательныя и противоположныя качества, свойственныя нердко русскимъ женщинамъ. Посмотрите, продолжалъ онъ, указывая рукой по направленію къ вилл,— какъ своеобразны эти четыре женщины которыхъ мы сейчасъ только видли тамъ.

— Он представляютъ рдкое явленіе космополитизма, возразилъ собесдникъ его Италіянецъ.

— Согласенъ съ этимъ, но тмъ не мене врно то что он столько же, если и не больше, космополитки по природ, какъ и по воспитанію. Я замчалъ то же самое въ мущинахъ столько же сколько и въ женщинахъ. Народъ этотъ похожъ на Германцевъ по умственнымъ способностямъ, на Итальянцевъ по пылкимъ страстямъ своимъ и на сверныхъ жителей по глубин чувствъ, между тмъ они такъ же любятъ общественную жизнь и такъ же способны къ ней какъ и любой изъ вашихъ Парижанъ, они подвижны и уклончивы какъ Греки и въ то же время истинные сыны Востока, какъ по любви своей къ роскоши, такъ и по способности претерпвать, а также и причинять жестокости съ нкотораго рода равнодушіемъ. Ни одинъ народъ не страдаетъ отъ скуки такъ какъ они, хотя ни одинъ не обладаетъ столькими средствами противъ нея, ихъ способность къ языкамъ и любовь къ музык вошли въ пословицу, но вмст съ тмъ они пристрастны ко всмъ азартнымъ играмъ. Высшіе классы одарены, повидимому, болзненною впечатлительностью самаго тяжелаго и утонченнаго свойства, но со всмъ этимъ, со всмъ властолюбіемъ предковъ своихъ бояръ, они соединяютъ въ себ и много терпливо-непреклонной выносливости рабовъ, которыхъ они кормили и били въ то же время и грудью которыхъ они вс были вскормлены.

Monsieur де-Лормъ услся на обломокъ колонны, размышляя о сдланной имъ характеристик, и затмъ направилъ путь свой къ городу, улыбаясь дорогой при мысли о названіи данномъ въ Рим, этомъ город прозвищъ, княжн Вр.

Италіянцы прозвали ее просто la distinta, то-есть рдкою, выдающеюся.

Придется ли кому-нибудь покорить себ и завладть этою distinta? Достанется ли она въ жены князю Сержу? Откажетъ ли она жениху Англичанину? вотъ какіе вопросы волновали въ это время душу полковника Сенъ-Джона. Читатель долженъ знать что онъ уже окончательно успокоилъ себя насчетъ того что лордъ Кендаль будетъ согласенъ на бракъ его съ иностранкой, по крайней мр онъ самъ уврилъ себя въ этомъ и теперь лишь выжидалъ какого-либо доказательства того что страсть его остается не безъ отвта. Онъ видлъ что Вра была сдержанна, скромна и спокойна, и ршилъ, не безъ основанія, что самая сдержанность эта въ существ настолько способномъ любить и внушать любовь есть задатокъ великой силы и глубины чувства, лишь бы только имть власть пробудить его. Но до сихъ поръ никто еще не смущалъ спокойнаго теченія этихъ водъ, и ихъ тихая и прозрачная глубина отражала въ себ лишь одно небо.

ГЛАВА XIII,
въ которой повторяется старая псня.

Jasked her: ‘Lassie will ye gang
To see the carse o’Gowrie?’
Шотландская псня.

Читатель можетъ-быть спроситъ меня, неужели во все время близкихъ сношеній съ русскимъ семействомъ полковнику Сенъ-Джону ни разу не пришли на память русскіе кресты переданные ему при Инкерман?

Оно чуть было и не случилось такъ, но не вслдствіе безсердечія со стороны англійскаго офицера, на душ котораго такъ долго это обстоятельство лежало тяжкимъ бременемъ. Ставъ для него одно время предметомъ болзненной, надъ всмъ преобладающей тревоги, естественно было что и это чувство, какъ и всякое другое проявленіе ипохондріи, уступило мсто новымъ, боле здоровымъ интересамъ жизни. Въ немъ осталось лишь искреннее сожалніе, вслдствіе невозможности исполнить когда-либо завщаніе умирающаго Русскаго, сожалніе тмъ боле горькое что въ настоящее время ему представлялся чрезъ посредство новыхъ друзей его отличный случай препроводить завтъ этотъ въ Россію, вмст съ давно лежавшими у него памятниками послдняго часа молодаго ратника.

Проблъ въ памяти полковника Сенъ-Джона длалъ это невозможнымъ, и понятно что онъ не особенно желалъ разказывать объ этомъ случа Замятинымъ, это была совершенно безполезная и тяжелая для него исторія, не имвшая никакой цли, къ чему было ему говорить о печальномъ приключеніи и объ еще печальнйшемъ час, не будучи въ состояніи представить ни объясненія, ни возмездія семь этого юноши? Всякій разъ какъ разказъ этотъ готовъ былъ непрошеный сорваться съ языка его, онъ удерживалъ себя, и разъ только намекнулъ на это обстоятельство, оставшись вдвоемъ съ матерью Вры.

Насколько она могла узнать что-либо изъ этого разказа и насколько могла бы придти на помощь его памяти, разспросивъ его о возраст, наружности и мундир его жертвы, осталось неизвстнымъ, потому что разговоръ ихъ былъ прерванъ въ самомъ начал прибытіемъ гостей, и вроятно разказъ этотъ не обратилъ на себя особеннаго вниманія Анны едоровны, потому что она боле никогда не возвращалась къ нему, а полковникъ Сенъ-Джонъ, разумется, не желалъ навязывать его еще разъ ея вниманію.

Онъ ежедневно выжидалъ удобнаго слушая чтобъ объявить Вр о любви своей, но до сихъ поръ случай этотъ все не представлялся. Онъ никогда не бывалъ съ нею наедин, она имла, повидимому, глаза и уши лишь для наблюденій надъ здоровьемъ своей матери, извстіе что черезъ нсколько дней онъ долженъ будетъ оставить Римъ не произвело на нее впечатлнія, а въ гостиной княгини Анны если не шелъ общій разговоръ, то Сержъ Донской завладвалъ заразъ и роялемъ, и вниманіемъ ея дочери.

Наканун отъзда его изъ Рима, новые друзья отправились вмст смотрть видъ съ San Pietro въ Монторіо, и между тмъ какъ больная оставалась въ карет, полковникъ Сенъ-Джонъ очутился вдругъ вдвоемъ съ Врой, подошедшею къ краю террасы.

— Не говорилъ ли я вамъ что въ качеств вашего проводника я приберегъ для васъ лучшій видъ къ концу нашего пребыванія? спросилъ онъ ее.

— Это дйствительно самый лучшій видъ, возразила она, смотря внизъ на Транстеверинскіе сады, разстилавшіеся у ногъ ея, и затмъ оглядываясь на окружавшую ихъ дивную панораму. Въ волшебно-прозрачной атмосфер апрльскаго дня вс предметы казались ясны для взора: далекія волны бившіяся о берегъ Остіи, рка струившаяся по городу и синвшіе вдали чудные очерки холмовъ.

— Это самый лучшій видъ, жаль только что онъ послдній, прибавила она,— благодарю васъ за то что вы привели меня сюда, я никогда не забуду этого мста.

— Такъ, а я по своему самолюбію желалъ бы чтобы вмст съ тмъ вы вспоминали иногда и обо мн.

— О, неужели вы можете сомнваться въ этомъ? отвчала Вра съ яснымъ простодушіемъ, подававшимъ мало надежды на отзывъ его нжному признанію.— Грустне всего то что, проживъ здсь такое славное время и сблизившись съ такими добрыми друзьями, приходится разставаться со всмъ этимъ, хотя собственно говоря вы сами оставляете насъ, полковникъ Сенъ-Джонъ, неужели вамъ дйствительно необходимо хать завтра и нтъ ли на это какого-нибудь rimedio, какъ говорятъ Римляне?

— Къ сожалнію нтъ, вы знаете, Англія ожидаетъ отъ каждаго человка исполненія долга.

— Мн жаль что вамъ приходится возвращаться въ Англію раннею весной, къ тому же я не люблю когда друзья мои находятся въ стран которой я никогда не видала.

— Но когда-нибудь вы увидите ее. Не хотите ли познакомиться съ ней и попробовать полюбить ее? Что бы вамъ попытаться? Онъ не посмлъ прибавить ‘ради меня’.

— Не сочтите это за нелюбезность съ моей стороны, но знаете ли, мы такъ много путешествовали съ тхъ поръ какъ я себя помню что я никогда не мечтаю о новыхъ путешествіяхъ, а думаю лишь какъ бы пожить на родин, еслибъ это было можно.

— А съ Англіей вы не могли бы сродниться?

— Полагаю что никогда, видите ли, мы разъзжаемъ такъ много по свту лишь ради мама, а вашъ климатъ былъ бы ей вовсе не въ пользу. Проведи она мсяцъ среди морскихъ вашихъ тумановъ, они убили бы ее. Я иногда думаю, придется ли мн когда-нибудь воротиться въ Россію?

— Разв вы такая патріотка и такъ пристрастны къ своему родному?

— Я большая патріотка, но къ своему не пристрастна, потому что слишкомъ мало жила на родин, лишь во время Крымской войны мы прожили тамъ три года, а теперь мама такъ больна что я не думаю чтобы намъ можно было скоро возвратиться. Если купанья въ Исчіи окажутъ ей пользу, то мы будемъ здить туда каждый годъ, а зиму будемъ проводить вроятно гд-нибудь въ другомъ мст. Мн бы боле всего хотлось пріхать опять сюда, и знаете ли, мы отправляемся сегодня пить воду въ Trevi, такъ вы должны хать съ нами и напиться тоже воды, это будетъ знакомъ какъ нашего, такъ и вашего возвращенія сюда. И затмъ Вра сла въ карету къ матери и покатила съ ней назадъ въ отель.

Среди всей этой милой, веселой болтовни о будущихъ планахъ, могло ли что-либо подать надежду Генри Сенъ-Джону на сочувствіе его страсти.

Старая псня повторилась снова, и Вра прощаясь шесть лтъ тому назадъ съ Алексемъ, была столько же незнакома съ любовью, какъ и въ настоящую минуту.

Полковникъ Сенъ-Джонъ почувствовалъ что занималъ лишь мсто друга въ ея сердц, и посл приведеннаго разговора ршилъ что лучше не подвергать себя опасности лишиться и этого мста, сдлавъ ей формальное предложеніе. У Замятиныхъ были можетъ-быть иные планы касательно будущности ихъ дочери, однимъ словомъ, день прошелъ, а онъ ничего не высказалъ и не сдлалъ ршительнаго, а при наступленіи вечера убдился что ему слдуетъ сказать прости всякой надежд и приговорить себя къ вчному молчанію.

Изъ всей группы собравшейся вокругъ фонтана въ Trevi, Вра была самая веселая и оживленная, именно потому что она относилась всхъ равнодушне къ предстоявшей разлук. Она стала на колни и почерпнула рукой воды, замочивъ притомъ свое хорошенькое личико и смясь этому, кивала головой собранію каменныхъ боговъ, окружающихъ бассейнъ и принимавшихъ исполинскіе размры въ мрачной тни небольшой, озаренной луннымъ свтомъ, площадки. Затмъ она непремнно захотла наполнить водой чашку для матери и отнесла ее сама въ карету.

— Выпейте эту воду и пожелайте притомъ намъ всмъ возвратиться снова сюда на будущую зиму, душенька моя, сказала она ей, Анна едоровна хлебнула изъ чашки и затмъ откинулась назадъ на подушки, думая боле ‘объ источник чистомъ безсмертномъ’, струившемся въ вчной обители, гд люди не будутъ знать боле жажды.

— Сподоби, о Господи! прошептала она,— меня и дитя мое вкусить источника жизни тамъ гд въ предвчномъ мир Твоемъ покоятся вс Святые Твои.

Вра между тмъ воротилась къ фонтану: она стояла тамъ одна, и полковнику Сенъ-Джону, не будь онъ уже убжденъ въ ея равнодушіи къ нему, пришлось бы вполн убдиться въ этомъ теперь, потому что она почти вовсе не говорила съ нимъ съ тхъ поръ какъ они собрались вокругъ фонтана. Его же глаза, напротивъ, не покидали ее. Послднимъ воспоминаніемъ вынесеннымъ имъ изъ Рима былъ образъ Вры, стоявшей одиноко, вся въ бломъ, на краю бассейна, наклонившейся затмъ къ вод, и смочивъ въ ней пальцы, оснившей знаменіемъ креста свои губы, лобъ и глаза.

Ему представлялась она въ своей молодости, чистот и непорочной близн ангеломъ Цлительнаго Источника. Какой безумецъ былъ онъ что надялся завладть ею. Кто изъ странниковъ стремившихся къ Висаид дерзалъ удержать при себ ангела. Міръ и вс болящіе исцлялись всякій разъ какъ его блистающія крылья и блоснжныя стопы волновали воду источника, но разв самъ ангелъ не оставался вчно свободенъ?

Въ ма Замятины выхали итъ Рима въ Исчію, а въ сентябр всти изъ Россіи отозвали ихъ домой. Князь Михаилъ, находившійся долго въ немилости при двор, былъ назначенъ камергеромъ и долженъ былъ немедленно хать въ Петербургъ. Его жена и дочь медленне послдовали за нимъ, нсколько времени спустя, и наконецъ тоже достигли Петербурга. Не было человка довольне князя, но не усплъ еще онъ принять поздравленія всхъ друзей своихъ, какъ Анна едоровна отлетла изъ Сверной Венеціи въ страну ‘гд нтъ боле волнъ морскихъ’.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
КОЛЕСО ВСЕ ЕЩЕ ВЕРТИТСЯ.

La pauvre Bretonne.
Je croyais aimer mes bruy&egrave,res,
Je croyais aimer ma patrie,
Je croyais aimer mes clairi&egrave,res,
Mes rochers, vallons et forts.
Je croyais, moi pauvre Bretonne,
Aimer d’un amour ternel,
Du hameau la Sainte Madonne,
Blanche et pjire image du ciel.
Сe que j’aimai sur terre |
C’tait ton me fi&egrave,re, } bis
C’tait le feu de ton regard. }
Pour ta pauvre compagne
Non plus de campagne,
Non plus de Bretagne,
А! ton regard.
Французская народная псня.

ГЛАВА XIV.
Лондонскій сезонъ.

Oh! to be in England
Now that April’s there!
Browning.

Ахъ! какъ хорошо быть въ Англіи — и въ ма! Особенно тогда когда богиня весны принимаетъ свой настоящій боікественный видъ, и восточный втеръ не вступаетъ въ заговоръ съ нмецкими странствующими музыкантами, безсовстными счетами въ отеляхъ и исправленіемъ улицъ, съ цлью бсить здравомыслящихъ иностранцевъ и приводить въ негодованіе самыхъ рьяныхъ патріотовъ между Британцами.

О! какъ хорошо быть въ Англіи въ ма! Особенно въ ма подобномъ тому что улыбался надъ Лондономъ когда князь Замятинъ поселился съ дочерью своей въ Клериджъ-отел, недли три спустя посл открытія выставки 1862 года. Выставки открытой еще не вполн, надо прибавить, если вспомнить о ‘снова наступившемъ хаос’ царствовавшемъ во многихъ частяхъ громаднаго кирпичнаго строенія, природное безобразіе котораго скрашивалось скоре прекрасными картинными галлереями нежели удачнымъ размщеніемъ разнообразнаго содержанія.

Князь Замятинъ постилъ выставку, онъ взялъ съ собою и дочь свою, но Вра очень скоро почувствовала утомленіе отъ постоянныхъ странствій. Зима проведенная въ По не вполн еще возстановила ея силы, истощенныя лихорадкой, постигшею ее прошлою весной, вслдъ за ударомъ нанесеннымъ ей смертью матери, и оставившею по себ сильное нервное разстройство и упадокъ духа. Теперь они возвращались домой въ Петербургъ, но по дорог захали въ Лондонъ на выставку, ибо княжн предписано было развлеченіе и перемна мста, а князя воспламенилъ разказъ о выставленной тамъ пушк.

Онъ безъ устали разсматривалъ орудія Армстронга и другія принадлежности войны, такъ странно соединенныя тамъ съ образцами мирныхъ искусствъ. Вра осмотрла новомодный дрезденскій фарфоръ и затмъ сла снова рядомъ съ отцомъ тамъ гд можно было отдохнуть немного отъ громкаго стука рабочихъ, все еще непріятно раздававшагося во многихъ мстахъ зданія. Ей удалось счастливо избгнуть участи постигшей нкогда при подобныхъ же обстоятельствахъ ея біографа, присутствовавшаго при сравнительномъ испытаніи барабановъ на выставк 1867 года, но она чувствовала сильное утомленіе, особенно вслдствіе осмотра пушекъ и трофеевъ, поражавшихъ не вдалек ея взоры. Толпы зрителей расхаживали мимо, наввая на нее то чувство одиночества, котораго одного достаточно чтобы превратить физическую усталость въ тяжелое настроеніе духа, какъ вдругъ ее замтилъ и неожиданно привтствовалъ полковникъ Сенъ-Джонъ. Онъ былъ одинъ и казался столько же пораженъ какъ и она нежданною встрчей.

— Я никакъ не думалъ увидать васъ въ Лондон! И затмъ послдовали обычныя взаимныя привтствія:— Какъ давно они не видались?— Уже боле двухъ лтъ. Вопросъ о здоровь княгини Замятиной чуть не сорвался съ губъ полковника Сенъ-Джона, но одного взгляда на черное платье Вры и на что-то въ лиц ея было достаточно чтобы не дать ему заговорить съ ней о матери. Поговоривъ минутъ десять съ молодою двушкой, онъ узналъ однако отъ нея самой о понесенной ею утрат, о придворномъ чин недавно полученномъ ея отцомъ, объ ихъ будущемъ пребываніи въ Петербург и о настоящихъ планахъ путешествія. Онъ смотрлъ на Вру, пока она говорила, и спрашивалъ себя, оказалась ли Вра жившая въ его сердц и воспоминаніи не похожей на дйствительную живую Вру, или же княжна въ самомъ дл измнилась? Она измнилась, и онъ начиналъ сознавать это. Она измнилась, безъ сомннія, но была все такъ же мила и очаровательна. Волосы ея были все такъ же золотисты, только она причесывала ихъ иначе, станъ все такъ же легокъ и строенъ, но въ траурномъ плать своемъ она казалась еще выше и тоньше, глаза ея, попрежнему большіе, дтскіе и синіе какъ фіалки, приняли боле сосредоточенное выраженіе, и на всемъ миломъ блдно-нжномъ лиц ея лежала какая-то печаль, чуждая ему въ прежнее время. Когда отецъ ея заговорилъ съ нимъ, онъ могъ наблюдать за нею на свобод. Какъ она была хороша! Какъ все въ ней было полно правды, глубины и прелести! Какъ она была внимательна ко всему, хотя во всхъ движеніяхъ ея проглядывала усталость! Какъ милъ былъ ея голосъ, когда она говорила, растягивая немного вс гласныя буквы и придавая какъ французскому такъ и англійскому языку оттнокъ своего роднаго. Когда она улыбалась, губы ея принимали самые очаровательные изгибы надъ ея жемчужными зубами, и сколько терпнія, сколько ума она обнаружила, когда появленіе военнаго знакомаго имло несчастіе воспламенить вновь влеченіе ея отца къ Армстронговымъ пушкамъ, и онъ предпринялъ съизнова осмотръ ихъ.

Во время этого da capo Вр пришлось не мало слышать о зарядахъ и выстрлахъ, о пороховыхъ камерахъ и лафетахъ, о крпостныхъ орудіяхъ и мортирахъ и объ извстныхъ французскихъ полевыхъ орудіяхъ ‘de douze’, насчетъ которыхъ князь Михаилъ развивалъ свою особенную теорію, для пространнаго поясненія которой ждалъ лишь терпливаго слушателя. Вра знала что для развитія мыслей его требовалось всегда не мало времени, и потому сла рядомъ съ нимъ, поставивъ свой походный стулъ среди всхъ этихъ орудій смерти, и тихо слушала его, будучи слишкомъ хорошо воспитана для того чтобы выказать скуку, но со своимъ блымъ личикомъ, въ черномъ плать своемъ, прикасавшемся къ грудамъ ядеръ, она казалась какою-то Ифигеніей. Руки ея лежали сложенныя у нея на колняхъ и она совсмъ затихла. Думала ли она въ это время о старомъ дом въ Москв и о вечернихъ лучахъ игравшихъ на террасс, и о томъ минувшемъ весеннемъ дн, когда рядомъ съ ней стоялъ влюбленный юноша, и жизнь ея была тоже въ своей ранней весн?

А изувченный войной человкъ стоявшій теперь рядомъ съ ней,— о чемъ думалъ онъ? Онъ думалъ лишь объ одномъ, гд, когда и какъ увидать ее еще разъ. Но онъ вовсе не то сказалъ ей. Выходя наконецъ изъ зданія и провожая ее до кареты, онъ лишь спросилъ ее: ‘вы собираетесь много веселиться?’ Вопросъ отчаянно глупый и пошлый, какъ скажетъ каждый изъ читателей. Но какъ бы ни была встрча ваша съ дамой вашего сердца преисполнена внутреннихъ волненій, вы должны же сказать ей что-нибудь, а случись эта встрча среди лондонскаго сезона, въ мст посвященномъ общественнымъ удовольствіямъ, вамъ едва ли удастся избжать какого-нибудь нестерпимо казеннаго вопроса. Вра отвчала ему что до сихъ поръ они жили очень тихо, обдали разъ въ посольств и были три раза въ опер, но что завтра имъ предстоитъ собраніе въ саду герцогини У.

— Гд я надюсь увидать васъ.

Тутъ они разстались, Вра выразила надежду что завтра не будетъ дождя. Конечно ожиданіе встртиться ее своимъ пріятнымъ римскимъ знакомымъ придало особую привлекательность предстоявшему удовольствію.

— Какъ пріятно встртить снова кого-нибудь изъ тхъ кого мы знавали въ Рим! сказала она за обдомъ отцу.

— Въ Рим? Ахъ, да, Римъ славный городъ. Еслибы не продовольственная часть, то Римъ былъ бы во всхъ отношеніяхъ прекраснымъ зимнимъ пребываніемъ, но я долженъ сказать что это учрежденіе тамъ очень плохо, а я не могу жить какимъ-нибудь апельсиномъ, чуточкой тни и громадною долей восторженности, какъ напримръ ты, ma fille. Полковникъ Сенъ-Джонъ замчательно умный малый, у насъ, въ Россіи, такой человкъ пригодился бы. Вотъ что я называю человкомъ солиднаго образованія. Его оцнка моихъ мыслей насчетъ маленькихъ французскихъ орудій была истинно замчательна, онъ говорилъ что въ музе клуба его есть модели могущія заинтересовать меня, я непремнно отправлюсь какъ-нибудь съ нимъ, посмотрть на нихъ.

О, купидонъ! Какое множество отцовъ обманываешь ты ежедневно подобнымъ безсовстнымъ образомъ!

Погода, во власти которой было превратить праздникъ княжны Вры въ самое унылое изо всхъ торжеетвъ, оказалась благопріятною, и день былъ одинъ изъ тхъ которые выказываютъ англійскій климатъ и англійскую природу съ особенно выгодной стороны. Обиліе, свжесть и роскошь зелени оттнялась блыми и розовыми цвтами, тамъ и сямъ висли кисти сирени и жимолости, какъ бы увнчанныя цвтами каштановыхъ деревьевъ. Дернъ былъ мягокъ какъ бархатъ, гладокъ и весь озаренъ солнцемъ, а на немъ толпились веселыя группы, то садившіяся отдохнуть подъ тнь деревьевъ, то исчезавшія изъ глазъ на склон прелестной лужайки, спускавшейся къ югу.

Повидимому, княжва Вра Замятина вошла въ этотъ сезонъ въ моду. Она пріхала въ Лондонъ дней десять тому назадъ, зная въ немъ всего какихъ-нибудь человкъ десять, но сегодня вс за ней ухаживали и замчгіли ее.

Полковникъ Сенъ-Джонъ видлъ какъ любовались ею, слышалъ какъ восхищались ею, но ни разу не присоединился къ хвалебному хору, потому что голосъ въ глубин его собственнаго сердца говорилъ ему слишкомъ громко, какъ хороша, мила и непорочна она.

Около шести часовъ имъ завладла леди Морлекъ.

— О! полковникъ Сенъ-Джонъ, есть ли надежда что вы свободны отобдать съ нами въ субботу? Я надюсь что вамъ удастся упросить васъ, я желала бы чтобы вы были у насъ вмст съ этими Русскими, вы вдь, кажется, знакомы съ ними?

— Да, это мои старинные, римскіе знакомые. Вы очень добры, леди Морлекъ, и я очень радъ чести быть у васъ.

— Итакъ въ субботу, въ восемь часовъ. Мы люди довольно аккуратные, какъ вы знаете.

— Я это знаю. Что подагра лорда Морлека?

— Теперь онъ чувствуетъ себя порядочно, благодарю васъ. Какъ хорошо одвается эта двушка, право — и она приставила къ глазу лорнетъ, разсматривая Вру, стоявшую у дерновой скамьи, недалеко отъ нея.

— Да, и такъ просто вмст съ тмъ.

— Истинно мужское замчаніе! Да это блое платье стоило страшныхъ денегъ.

— Въ самомъ дл? Тмъ лучше для модистки, для той на которую оно надто оно не выигрываетъ отъ цны.

— Нтъ, вы правы. Мы вс кажемся такими неизящными рядомъ съ ней.

Нарядъ о которомъ шла рчь состоялъ изъ тхъ чудесныхъ соединеній блой кисеи, кружевъ и вышивокъ, которыя производятся лишь въ Париж и носить которыя иметъ право лишь единственное дитя богатаго человка. Появленіе Вры въ этомъ наряд сдлало ее для многихъ предметомъ зависти, и вс сочетанія яркихъ цвтовъ и разныхъ затй украшавшихъ прочихъ дамъ заставляли ихъ казаться, по выраженію леди Морлекъ, неизящными въ сравненіи съ безукоризненною свжестью ея одежды. Горничная ея окрестила это платье названіемъ la robe de bb.

Собраніе, ничмъ особено не отличавшееся отъ всхъ подобныхъ собраній, кончилось, но полковнику Сенъ-Джону, боле влюбленному нежели когда-либо, предстоялъ еще обдъ у лорда Морлека.

Обдъ увнчался тоже полнымъ успхомъ.

Хозяинъ самъ повелъ къ столу хорошенькую свою гостьюиностранку, но полковникъ Сенъ-Джонъ очутился по другую сторону ея, составляя для нея различные планы развлеченій на время пребыванія ея въ Лондон и тмъ оказывая услугу и лорду Морлеку. Его сіятельство былъ немножко — да и не немножко — глухъ на одно ухо (то именно у котораго сидла квяжна) и вслдствіе этого ему пришлось выбирать между ея серебристымъ разговоромъ и отличнымъ обдомъ стоявшимъ предъ нимъ. Счастливая, пришедшаяся кстати, любезность полковника Сенъ-Джона дала ему возможность посвятить себя вполн послднему, что и было, безъ сомннія, всего пріятне какъ для молодыхъ людей, такъ и для самого лорда Морлека, хотя ему, можетъ-быть, это обстоятельство и послужило нсколько во вредъ, ибо онъ получилъ на слдующій день приступъ подагры, и говорятъ, просидлъ цлую недлю въ своей комнат. Онъ говорилъ что ‘все это надлала земляника’ и что она очень вредна при подагр.

Благодаря планамъ составленнымъ въ этотъ вечеръ, короткое пребываніе въ Лондон было полно для Замятиныхъ разнообразныхъ развлеченій. Какъ военные такъ и женскіе вкусы были вполн удовлетворены, вслдствіе стараній полковника Сенъ-Джона, военный элементъ даже преобладалъ нсколько что впрочемъ было неизбжно. Князь Михаилъ вполн воспользовался этимъ. Онъ побывалъ во всхъ казармахъ въ самомъ Лонтон и въ окрестностяхъ его (и ему пришлось познакомиться при этомъ случа и съ нкоторыми весьма плохими) и свозилъ дочь свою на смотръ гвардіи въ Сенъ-Джемс, гд она увидала собственными глазами тхъ людей и преемниковъ ихъ которые дважды своими рдкими красными рядами встртили и сразили цвтъ русской пхоты. Благодаря недавнему осмотру всевозможныхъ казармъ, князь Михаилъ Замятинъ былъ узнанъ въ лицо многими, и солдаты съ Крымскою медалью на груди ухмылялись, глядя на старыхъ враговъ своихъ, Русскихъ, появившихся предъ ними въ новомъ для нихъ вид, плотнаго, пожилаго господина, съ густыми блыми усами, и молодой двушки въ черномъ прозрачномъ плать, съ лицомъ похожимъ, какъ сказалъ кто-то изъ нихъ, ‘на блую розу’.

Затмъ они провели день въ Виндзорской рощ и два весьма жаркихъ часа въ королевской академіи, да перенесли еще разъ, какъ выражалась Вра, ‘каторгу’, на выставк и даже побывали на развод въ Альдершот, гд мелкая пыль забилась имъ въ ротъ и въ глаза и гд они завтракали въ палатк южнаго лагеря, устроенной такъ изящно и роскошно что по ней трудно было составить себ даже приблизительное понятіе о походной жизни и изъ оконъ которой, изъ-за розовыхъ, развивающихся занавсокъ, вы могли видть холмистую, привольную мстность и голубой, окутанный туманомъ, небосклонъ и слышать бой барабановъ и звуки военной музыки, гремвшей God save the Queen, потомъ возвратились съ экстреннымъ поздомъ домой, прямо къ обду въ посольств, и немного поздне, похали на вечеръ въ домъ графа X.

— Вы себ представить не можете до какой степени я устала, говорила Вра, встртясь тамъ съ полковникомъ Сенъ-Джономъ, она разказала ему вс свои подвиги, между тмъ какъ онъ отыскивалъ ей стулъ.— Какъ тутъ хорошо, продолжала она, окидывая взглядомъ большую гостиную, наполненную экзотическими растеніями, и пріемную, превращенную въ маленькую пальмовую рощу.— Это похоже на волшебный островъ Южнаго Океана.

— Не хотите ли пойти на верхъ и посмотрть на туземцевъ? спросилъ онъ, и они стали подниматься вверхъ по лстниц, ведшей въ галлерею и въ верхнія парадныя комнаты.

Княжна Вра, вся въ бломъ, съ половиной своихъ волосъ распущенной по плечамъ и безъ всякихъ украшеній, исключая жемчуга, была самою замчательною женщиной изъ всего собранія.

— Вотъ тамъ, на лстниц, стоитъ русская красавица, сказалъ кто-то,— а съ ней полковникъ Сенъ-Джонъ, тотъ что лишился руки въ Крымской кампаніи, прибавилъ кто-то другой, и такимъ образомъ шли изъ устъ въ уста толки о ея наружности. Она же говорила:— Вс лондонскія собранія похожи одно на другое, везд все та же толпа — и въ огромномъ дворц, какъ этотъ, и въ маленькомъ дом, а женщины отличаются такими плохими туалетами и такими хорошенькими личиками какихъ не найдешь ни у какихъ другихъ женщинъ во всемъ мір.

Не будь полковникъ Сенъ-Джонъ Англичаниномъ, онъ непремнно воспользовался бы случаемъ чтобы сказать ей съ любезнымъ поклономъ что она соединяетъ въ себ вс прелести какъ наряда, такъ и наружности, но подобныя рчи были не въ его характер. Онъ старался всми силами скрыть отъ самого себя и отъ другихъ что былъ сильно влюбленъ, да еще къ тому же въ женщину бывшую лтъ на двадцать моложе его и смотрвшую на него, по всей вроятности, лишь какъ на стараго друга своей матери и только въ память ея расположенную къ нему. Если существовалъ когда-либо на свт человкъ мечтавшій послдовать примру Понса де-Леона и отправиться на край свта въ поиски за Fontaine de Jouvence, возвращавшимъ, по преданію, людямъ молодость, то полковникъ Сенъ-Джонъ былъ въ послднія недли именно этотъ человкъ. Увы! Бдное девятнадцатое столтіе и бдные герои его! Никакое зелье Медеи и никакой далекій источникъ не въ силахъ помочь имъ, и герой мой долженъ былъ лишь бороться самъ съ собой, не зная что лучше, бросить ли сейчасъ же всякую надежду, или же ‘поставить все на карту’, все потерять разомъ, всмъ рискнуть.

Подобная борьба происходила въ немъ въ то время какъ онъ стоялъ рядомъ съ княжной Врой и удовлетворялъ ея любопытству, называя ей по именамъ различныхъ обладательницъ прелестныхъ личиковъ и безобразныхъ нарядовъ, обращавшихъ на себя среди толпы ея вниманіе.

— Что это значитъ? спросилъ ея отецъ, въ ту минуту какъ музыка, игравшая все время, вдругъ замолкла.

— Августйшіе гости должно-быть, послышалось въ отвть.

Хозяинъ вдругъ промчался мимо какъ стрла и побжалъ внизъ по лстниц, а черезъ мгновеніе оркестръ грянулъ національный гимнъ, и высокое общество, состоявшее изъ Англичанъ и иностранцевъ, вступило въ гостиную. Толпа измнила свое направленіе и двинулась вслдъ за высокими особами, когда они поднялись по лстниц, въ большую галлерею, къ тому мсту гд сидли сравнительно оставленные всми Замятины.

Тутъ случайность предохранила полковника Сенъ-Джона отъ возможности поставить на карту судьбу свою, посредствомъ прямаго вопроса и отвта. Взглядъ его упалъ на парочку сидвшую за одною изъ колоннъ. Это были юноша и молоденькая двочка и оба они были настолько поглощены обществомъ другъ друга что повидимому не обращали вниманія на то что толпа всхъ присутствующихъ отхлынула къ галлере и оставила ихъ почти совсмъ однихъ. Они перешептывались между собой, улыбались другъ другу и безпрестанно краснли, оба были хороши какъ ангелы и похожи другъ на друга какъ дв ягодки. Они были между собой въ родств и обоимъ имъ не было еще девятнадцати лтъ. Оба были стройны и тонки, у обоихъ были безоблачно-ясные глаза, молодыя губы и молодые голоса. Вра тоже замтила ихъ и улыбнулась.

— Они точно принцъ и принцесса моего волшебнаго острова, сказала она.— Какъ жаль что туземцы ваши скоро придутъ и помшаютъ имъ.

— Да, въ самомъ дл, какія прелестныя дти! Какъ вы думаете, сколько лтъ молодымъ друзьямъ нашимъ?

— Лтъ семнадцать или восемнадцать, я полагаю, и если они не вполн счастливы теперь, то когда же имъ и быть счастливыми?

— Итакъ, вы хотите сказать что ихъ возрасту и подобаетъ собственно такое состояніе — любить и быть любимымъ?

Вра, вовсе не подозрвая никакой аітіere pense въ этомъ вопрос, отвчала что ‘да’, что она такъ думаетъ, а собесдникъ ея не возразилъ ни слова, но минуты дв спустя произнесъ съ задумчивою, доброю улыбкой, не выражавшею ни малйшей досады:

— Да, вы правы, безъ сомннія: Эросъ, слдуетъ помнить, былъ совсмъ маленькій мальчикъ.

Тутъ Вра засмялась, и разговоръ кончился.

Полковникъ Сенъ-Джонъ, закуривъ сигару и возвращаясь домой, думалъ про себя: ‘кажется довольно съ человка быть, вопервыхъ, бднякомъ, а вовторыхъ, старикомъ, и нечего бы ему еще разыгрывать изъ себя дурака. Но я долженъ признаться, княжна Вра, вы были таки жестоки, хотя, конечно, не могли знать что имете дло съ такимъ старымъ глупцомъ.’ А затмъ, мудрецъ или глупецъ нашъ улегся въ постель и видлъ во сн коронованіе, при которомъ Вра была королевой, а королемъ влюбленный юноша встрченный въ дом графа X.

ГЛАВА XV.
День посл ярмарки.

How could I tell I should love thee today
Whom that day I held not dear?
How could I tell? I should love thee away
When I did not love thee anear.
Jean Ingelow.

Улыбающаяся княжна Вра вовсе и не подозрвала своей ошибки, когда встртилась съ нимъ дня три спустя на обд въ Ричмонд. Въ продолженіи этихъ трехъ дней, ей недоставало полковника Сенъ-Джона, и она начала приходить къ сознанію что не только общество его содйствовало счастливому расположенію ея духа, но что даже жизнь оживленная его присутствіемъ далеко не похожа на ту которую она вела со времени смерти своей матери, когда тяжелое одиночество надломило и здоровье и духъ ея. Сегодня ей суждено было сдлать еще новое открытіе, но только не то что она обидла и оттолкнула своего друга. Полковникъ Сенъ-Джонъ слишкомъ хорошо владлъ собою чтобы дать ей замтить это. Ему было только немного досадно, говорилъ онъ, на несвоевременную грозу, но дождь вскор пересталъ, и въ то время какъ они возвращались домой, лрозжая чрезъ Рогамптовъ, Барнесъ-Фульгемъ, даже этотъ поводъ къ неудовольствію исчезъ совершенно. Было уже поздно, и вечеръ былъ одинъ изъ тхъ которыми можно наслаждаться лишь посл дождя въ лтнее время и которые неизвстны вн Англіи. Большія, блыя, пушистыя облака тихо плыли къ сверу, и массы праддовскихъ деревьевъ то исчезали въ тни, то озарялись яркимъ свтомъ, по мр того какъ облака эти заслоняли собой или открывали взорамъ багряное мерцаніе зари, разлитое по западному небосклону. Древесные листья блистали въ лучахъ ея, лса были полны благоуханій, и олени, встрепенувшіеся среди густыхъ деревьевъ, глядли пугливо имъ вслдъ, между тмъ какъ друзья наши катились по гладкой дорог. Еще поздне, когда вечеръ превратился почти уже въ ночь, чудное благоуханіе садовъ стало доноситься изъ-за низкихъ кирпичныхъ заборовъ, за которыми расцвтали первыя іюньскія розы, гд вился хмль и клематиты и гд блыя розы отряхали свои молочныя головки, еще отягченныя лтнимъ дождемъ. Они еще не успли достичь Лондона, какъ рдкія звзды затеплились уже на неб и трепетные лучи ихъ отразились въ рк, по которой медленно тянулись черныя барки, несомыя наступающимъ приливомъ.

Вра сидла тихая и безмолвная, сердце ея было смущено и вмст полно радости. Близь милаго и врнаго спутника сидвшаго около нея, среди благоуханной тишины этой іюньской ночи, не мудрено было что сердце это встрепенулось наконецъ, и что русская двушка полюбила Англичанина и его родину, что ей хотлось ухватиться за счастіе, какъ ребенку протягивающему руки ко всмъ цвтамъ мимо которыхъ онъ проходитъ. Падучая звзда блеснула и покатилась въ это время по небу, Вра вспомнила о поврь что желаніе высказанное во время полета звзды исполняется, и сложивъ руки на колняхъ, приподняла глаза и прошептала свою завтную мечту: ‘его любовь’.

Звзда упала, и карета свернула на мостъ, ведущій къ Фульгемскимъ переулкамъ, а скоро они очутились среди улицъ и магазиновъ и всего лондонскаго треска.

Это было въ четвергъ вечеромъ. Пятница оказалась дождливымъ и ничмъ не замчательнымъ днемъ, но за обдомъ князь Михаилъ вдругъ сказалъ вскользь: ‘во вторникъ мы узжаемъ въ Фолькстонъ’.

— Во вторникъ! проговорила Вра, опуская на столъ стаканъ, только-что поднесенный къ губамъ.

— Да, было бы пожалуй удобне отправиться съ пароходомъ въ среду, но мы можемъ ночевать въ Фолькстон.

Посл этой новости Вра кушала за обдомъ очень мало и вынесла очень мало удовольствія изъ оперы, гд они слушали Фиделіо. Порой, глубина чувства и совершенство исполненія великой артистки хватали за сердце двушки и пробуждали въ немъ все могущество и всю силу преданности, составлявшую основу ея характера. Подобно гж Свчиной, Вра могла сказать что любя Бога всми силами души своей, она хранила въ себ еще большой запасъ любви, который могла расточать не отнимая у него ничего, и, бдная двушка! предъ ней открывалась долгая, холодная, унылая, лишенная любви жизнь. Это ужаснуло ее.

Нельзя выразить словами ту тоску въ которой она провела весь слдующій день. Онъ прошелъ весьма разнообразно, но не принесъ съ собой встрчи съ полковникомъ Сенъ-Джономъ. Въ воскресенье утромъ — такова была ея внезапная англоманія — ей захотлось пойти въ англійскую церковь взглянуть на молящихся Англичанъ.

Не знаю чмъ она объяснила отцу это желаніе, но онъ былъ нсколько доволенъ возможностью избавиться отъ службы въ Вельбекъ-Стрит, хотя и посовтовалъ ей пойти, по случаю жары, въ самую ближнюю изъ церквей. Она и отправилась, въ сопровожденіи своей горничной, въ ближайшую церковь. Тамъ очутилась она въ угрюмомъ, почти пустомъ зданіи, гд вслдъ за равнодушно гудвшимъ органомъ, раздавалось отвратительное пніе и гд невнятно читаемое богослужевіе заглушалось ревомъ грозы разразившейся надъ городомъ около полудня. Жюли, ея горничная, страшно боялась и вскрикивала ‘Dieu!’ при каждомъ удар грома. По окончаніи втораго, плохо сптаго гимна, другой священникъ сталъ читать у агтаря. Это былъ старикъ, съ львиною головой, и голосъ его, глубокій и выразительный, дрожалъ какъ бы отъ избытка строгаго рвенія, какъ дрожитъ мостъ отъ силы потока клокочущаго и ревущаго подъ нимъ. Среди раскатовъ грома и звучнаго плеска дождя ясно раздавался этотъ голосъ и ‘Отче нашъ’ были первыя слова произнесенныя имъ. Вра поблднла: такъ молился онъ, тотъ къ кому прилпилось теперь ея сердце, и опустивъ голову на руки, она преклонила колни и прошептала англійскую молитву на англійскомъ язык. Часто вспоминала она объ этомъ въ послдующіе дни. Въ то время молитва эта казалась лишь тщетнымъ, мимолетнымъ вздохомъ, но это было не такъ. Тотъ къ Кому она возносилась — Отецъ всхъ народовъ, всхъ племенъ, языковъ, и отрадно, даже когда вс личныя надежды наши разрушены, уловить, хотя бы цной скорби, проблескъ всеобъемлющей отеческой любви Господа.

Остальной день она надялась провести дома, увренная что около пяти часовъ появится полковникъ Сенъ-Джонъ. Но княземъ Михаиломъ овладло внезапное и неумстное желаніе идти гулять и вести съ собой дочь свою, и злополучная Вра отправилась въ паркъ, видла тамъ всевозможныя личности до которыхъ ей не было дла, и воротившись домой поздно, усталая, нашла тамъ карточку полковника Сенъ-Джона.

Ей некого было обвинять и некому было помочь ей. Въ понедльникъ исчезла послдняя возможность свиданія, а во вторникъ, какъ и было ршено заране, они отправились въ Фолькстонъ и обдали среди шума волнъ.

Пароходъ отплылъ на слдующее утро очень рано, и еще задолго до полудня блые утесы Англіи исчезли изъ глазъ въ тяжелыхъ дождевыхъ облакахъ, между тмъ какъ пароходъ скриплъ и качался по волнамъ, унося въ иныя страны одно изъ самыхъ недовольныхъ судьбой созданій когда-либо покидавшихъ гостепріимные берега наши.

Одинокая жизнь снова наступила для Вры. Въ Париж она вставала въ семь часовъ и гуляла около часу со своею горничной. Въ пять часовъ пополудни она здила кататься съ отцомъ, а разъ вечеромъ, въ вид великой милости, онъ взялъ ее съ собой въ Булонскій Лсъ, но она не просила его повторять чаще эту поздку — она старалась совладать съ собой и находила что это удавалось ей легче въ скучномъ отел выходившемъ на Вандомскую площадь, или въ прогулкахъ по магазинамъ — везд гд угодно, только не тамъ гд нжныя воспоминанія непрошеныя просыпались въ ея сердц, подъ вліяніемъ сладкаго и благоуханнаго воздуха ночи, среди звздъ, фонарей, экипажей, деревьевъ, прудовъ и цвтовъ и лежавшаго на всемъ этомъ покрова таинственности и романтическаго очарованія, который нигд не чувствуется такъ сильно какъ вечеромъ въ Булонскомъ Лсу.

Она старалась совладать съ собой, побороть свое сердце, отучить его отъ всякихъ надеждъ и забыть все. Забыть! Пошлымъ натурамъ легко удается это, грубыя натуры даже хвалятся тмъ что ничего не помнятъ. Многимъ легко бываетъ замстить снова въ душ своей пустоту оставленную смертью, а другіе легко забываютъ друзей своихъ и при жизни. Но есть души для которыхъ всего трудне на свт забыть. Он не могутъ достичь этого и никогда не достигаютъ, все что удается имъ, это усыпить на время свои воспоминанія. Убаюканныя терпніемъ, вс воспоминанія затихаютъ наконецъ. Но трудне всего поддерживать ихъ сонъ. Какое-нибудь прикосновеніе пробуждаетъ ихъ, и они просыпаются свжія и живыя попрежнему, и въ день ихъ пробужденія, когда сердце охватываетъ снова прежняя назойливая боль, ничего не остается человку какъ только молиться чтобы путь былъ сокращенъ и скоре наступило то время когда по торжественному общанію Отца нашего ‘для насъ все обновится’.

ГЛАВА XVI.
Старый и новый графъ Кендаль.

What great pain can there be in death which
is but а continued swooning, а sweet ignorance
of cares, and а never-again returning to the
works and dolorous felicity of life?
Drummond of Hawthiornden.

Полковникъ Сенъ-Джонъ былъ вскор отозванъ отъ всхъ развлеченій которыя могли представить ему послднія недли лондонскаго сезона, посл того какъ княжна Вра оставила Англію, и оставила ее не оцнивъ его любви — отозванъ встью о болзни лорда Кендаля. У стараго пера былъ уже разъ ударъ паралича въ теченіе прошлой зимы, и полковникъ Сенъ-Джонъ, зная что жизнь его висла съ тхъ поръ на ниточк, поспшилъ при первомъ извстіи о нездоровь его въ Гретъ-Рояль. Дядя не звалъ его къ себ, но въ тон его письма было что-то невольно встревожившее племянника. Онъ однако не захотлъ увдомлять Ньюбольдовъ, находившихся въ это время въ Л—шейр, о своемъ безпокойств, пока личное свиданіе съ больнымъ не подтвердитъ или не разсетъ опасеній.

Темнота ночи смнила вечернія сумерки, когда онъ дохалъ до станціи и затмъ быстро поскакалъ по направленію къ дому. Воздухъ былъ полонъ мглы, блдныя полосы благо тумана висли надъ долинами, и лса бросали темныя, мрачныя тни. Все это наводило на него уныніе и усиливало его тревогу насчетъ внезапнаго окончанія болзни лорда Кендаля. Не прідетъ ли онъ, спрашивалъ онъ себя, слишкомъ поздно? Благоразуміе возражало ему на это что люди не умираютъ вслдствіе перваго удара, но страхъ повторялъ ему что припадокъ бывшій со старикомъ два дня тому назадъ могъ легко повести за собой и второй ударъ.

Въ эту минуту большой филинъ выпорхнулъ изъ лсной чащи и полетлъ вдоль по дорог, то кружась, то опускаясь и затмъ снова продолжая свой зловщій полетъ прямо предъ мордами лошадей. Полковникъ Сенъ-Джонъ бранилъ себя за пробудившееся въ немъ суеврное чувство, но никакъ не могъ освободиться отъ ощущенія ужаса или скоре отвращенія внушаемаго ему этою птицей съ ея безшумными, напоминавшими летучую мышь, крыльями. Когда она наконецъ услась на дерево, протяжный и жалобный крикъ ея разнесся далеко по долин, по направленію къ дому.

Ему предстояло еще хать около мили, и когда онъ избавился отъ ночнаго пугала, воспоминанія прошлаго начали напвать ему свои чудныя сказки, и вс событія жизни встали предъ полковникомъ Сенъ-Джономъ, а съ ними припомнилась ему и неизмнная любовь человка не только замнившаго ему отца, но и сумвшаго придать связи ихъ еще драгоцннйшую прелесть дружбы.

Разъ только лордъ Кендаль воспротивился желанію племянника своего, это было тогда, когда, двадцати двухъ лтъ отъ роду, Генри Сенъ-Джонъ намревался положить свое сердце, медвжью шапку и всю свою будущность къ стопамъ миссъ Джорджіаны Диндлей. Родные противились браку ея съ сыномъ человка предпріятія котораго, благодаря безумію мистрисъ Диндлей, разорили всю ея семью, но лордъ Кендаль пошелъ еще дале, онъ прямо отказалъ въ своемъ согласіи, и лишь много лтъ спустя племянникъ узналъ о побудившей его къ тому причин. Мистрисъ Диндлей была единственною любовью стараго пера, сначала она бросила его, предпочитая ему боле молодаго и богатаго сосда, а сдлавшись вдовой, поощряла ухаживаніе брата его Джона, безстыднаго кутилы, мтившаго лишь на ея состояніе. Такимъ образомъ она нанесла ему двойной ударъ, и съ цлью избгнуть встрчи съ этою женщиною, какъ во время ея замужества, такъ и вдовства, лордъ Кендаль заперся у себя, отказавшись отъ всякаго сообщенія со своими сосдями и знакомыми. Старый кумиръ его, пустая и взбалмошная женщина, не заслуживалъ, правда, пожертвованія цлою жизнью, но тмъ не мене графъ принесъ въ жертву всю жизнь свою либо воспоминанію о ней, либо своему горю. Въ этомъ отношеніи людямъ свойственно обманывать самихъ себя, особенно когда они даютъ воспоминаніямъ своимъ волю надъ собой, вмсто того чтобы глядть на жизнь съ точки зрнія ея обязанностей и ежедневныхъ требованій.

Изъ всхъ художниковъ, какъ древнихъ, такъ и новйшихъ, самый могущественный — память прошлаго. Она рисуетъ намъ картины полныя самаго тонкаго очарованія, самой золотой поэзіи. Мы зовемъ память нашу врною, но именно этого-то качества и лишена она, да можетъ-быть мы бы и сами не хотли найти его въ ней. Какіе новые оттнки набрасываетъ она золотымъ карандашомъ своимъ на изображенія нашей прошлой жизни! Она то присоединяетъ къ нимъ какую-нибудь подробность, то стираетъ съ нихъ нкоторыя мелочи, то накладываетъ тнь на одинъ фактъ, то выдвигаетъ и украшаетъ другой. Сурово-врный снимокъ нашего дйствительнаго прошлаго превращаетъ она въ прелестную, художественную картину, а изъ нея длаетъ рельефное изображеніе, и наконецъ изъ очертаній рельефа слагается стройная статуя. И для этого-то кумира любовь готовитъ золотой алтарь и на немъ вчно остается образъ этотъ предметомъ нашего постояннаго, и какъ мы полагаемъ, врнаго поклоненія. Особенно часто бываетъ это съ тми жизнь которыхъ волей или неволей была лишена движенія, обновленія и измненій. Такая жизнь бываетъ лишена въ то же время и всякаго мрила дйствительности, которымъ можно было бы проврить наши впечатлнія, и постепенно т изъ нихъ которыя мы приписываемъ воспоминаніямъ прошлаго становятся вчно новыми для насъ созданіями, и ими-то ‘осиротлое сердце’ пытается наполнить пустоту свою.

‘Еслибы не это явленіе, спрашивалъ себя полковникъ Сенъ-Джонъ, то чмъ еще можно было бы объяснить жизнь увядшую безвозвратно въ Грстъ-Роял?’ Дйствительно, все существованіе графа было принесено въ жертву оскорбленному чувству, и принимая причуды боль наго воображенія за требованія души, онъ сначала вообразилъ себя, а затмъ и дйствительно сдлался человкомъ непригоднымъ для общества своихъ ближнихъ.

Не было сомннія, съ другой стороны, что онъ желалъ счастіе племянника своего, и Генри Сенъ-Джонъ видлъ въ тоскливомъ желаніи этомъ новое доказательство любви къ нему лорда Кендаля и горькій протестъ противъ безсемейнаго и бездтнаго наслдника. Теперь, когда силы стали измнять ему, старикъ призывалъ къ себ наслдника своего не столько для того чтобъ умереть на его рукахъ, сколько для того чтобъ устроить его благосостояніе, ибо лордъ Кендаль, при всемъ сатирическомъ ум своемъ, впадалъ тмъ не мене въ свойственное всмъ заблужденіе, полагая что хотя самъ испортилъ всю свою жизнь, однако способенъ указать другому путь долженствующій непреложно привести къ счастію которое самъ упустилъ изъ рукъ навсегда.

Какъ мало пользы могли принести ему въ настоящее время титулъ и богатство и добрыя наставленія друзей, это было лучше всего извстно самому Генри Сенъ-Джону, но на пути своемъ въ Грстъ-Рояль, предсказывая себ жизнь такую же безотрадную какъ и жизнь дяди, онъ утшалъ себя по крайней мр мыслію что ему не въ чемъ было упрекнуть ни себя, ни другихъ, что въ чистомъ и тихомъ мір сердца Вры не было мста никакой корыстной или прихотливой мысли, и что если она желаетъ быть женой человка одного съ ней возраста, то это вполн естественно, и онъ не иметъ никакого права стовать на нее за это.

Любовь его къ русской двушк не была никогда высказана имъ прямо лорду Кендалю, но что тотъ вполн понималъ ее, было ясно, пока Вра находилась въ Англіи, больной, казалось, нарочно скрывалъ свой недугъ отъ племянника, желая предоставить ему полную возможность испытать счастіе свое въ Лондон и не желая смущать его тревогами о себ.

— Мы потолкуемъ объ этомъ завтра, коротко проговорилъ графъ, пробывъ около получаса со своимъ наслдникомъ и Генри Сенъ-Джонъ понялъ, выходя изъ комнаты дяди, знаменательный смыслъ этихъ словъ: онъ догадался на что они намекали и понялъ что лордъ Кендаль долженъ предполагать себя уже очень близкимъ къ смерти, если ршался касаться завтнаго уголка въ душ своего племянника. Старый перъ, сидя въ своемъ обычномъ кресл, пренебрегалъ всякими принадлежностями болзни, но видъ у него былъ изнеможенный и голосъ его былъ очень слабъ. Слабе нежели девять недль тому назадъ, думалъ полковникъ Сенъ-Джонъ, стоя въ своей комнат и разсянно смотря изъ окна на лтнюю ночь. Подъ окномъ разстилался садъ, любимое мсто его, лугъ стлался вплоть до опушки лса, тамъ и сямъ прерываемый кустарникомъ и рдкими деревьями. На одномъ конц сада красовался цвтникъ, съ прямыми грядками, подстриженными вязами и кустами остролистника, а на другомъ возвышалась рощица буковыхъ деревьевъ. Сквозь ряды блднозеленыхъ стволовъ ихъ прокрадывались лунные лучи, мерцая у высокихъ макушекъ и далеко бросая тни ихъ на лужайку и на дернъ.

Громкій стукъ въ дверь заставилъ его вздрогнуть.

— Не пожалуете ли вы въ библіотеку, сэръ? Я боюсь что его сіятельство скончались, закричалъ хриплый голосъ, и онъ, не говоря ни слова, бросился туда. Тамъ, на обычномъ кресл своемъ у стола, сидлъ графъ, маленькую черную шапочку держалъ онъ въ рук, открытая книга лежала у него на колняхъ, полузавшенная лампа горла предъ нимъ, но нижняя челюсть его опустилась, и онъ былъ мертвъ.

Не сдлалось ли ему предъ тмъ дурно? Не звалъ ли онъ? Не звонилъ ли?— Нтъ, никто ничего не слыхалъ. Слуга его, войдя, по обыкновенію, къ нему въ одиннадцать часовъ, нашелъ его сидящимъ тутъ, тихо, безмолвно, съ открытою головой, казалось что оставшись одинъ, онъ услыхалъ внезапный призывъ и обнажилъ почтительно голову предъ посломъ Небеснаго Царя. Безъ крика, безъ борьбы, лишь съ этимъ знакомъ почитанія, одиноко, какъ онъ и жилъ, умеръ Стефанъ Сенъ-Джонъ, второй графъ Кендаль.

Т изъ читателей моихъ которые ознакомились уже съ ними обоими могутъ себ представить что происходило въ сердц Генри Сенъ-Джона, когда онъ принялъ на себя вмсто дяди управленіе Грстъ-Роялемъ.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
КОЛЕСО ОПИСЫВАЕТЪ ПОЛНЫЙ КРУГЪ

The whee has come full circle.
King Lear.

ГЛАВА XVII.
Совты сестры.

Если деревенскіе сосди полковника Ньюбольда, въ Л—шейр, жившіе въ окрестностяхъ помстья его, Блексмиръ, были похожи на всхъ прочихъ деревенскихъ сосдей, живущихъ въ окрестностяхъ другихъ помстій, то-есть на людей хронически страдающихъ недостаткомъ новыхъ мыслей и новыхъ предметовъ для разговора, то они должны были быть весьма благодарны Ньюбольдамъ въ настоящій періодъ этой исторіи. Въ 1862—63 годахъ они могли толковать о титул наслдованномъ леди Анной Ньюбольдъ, а въ 1863—64, о намреніи Блексмирской семьи провести слдующую зиму на юг Франціи. Наконецъ, былъ возбужденъ. между ними и третій, чрезвычайно интересный вопросъ: удастся ли леди Анн выдать красивую кузину мужа своего, ‘гостившую’ въ то время въ Блексмир, за новаго графа Кендаля? Изъ сожалнія къ одиночеству этого джетльмена, его часто приглашали въ Блексмиръ, а тамъ онъ встрчалъ постоянно миссъ Гаррингтонъ, къ которой, какъ и ко всмъ женщинамъ и дтямъ, былъ чрезвычайно добръ и внимателенъ, вслдствіе этого, не только сосди страдали сильнымъ припадкомъ любопытства, но и сама хозяйка дома начала волноваться и выпускать въ этомъ направленіи щупальцы. Не подетъ ли Генри съ ними на зиму въ Ниццу?— писала она ему, ршивъ въ ум своемъ что если онъ подетъ, то и Оріола Гаррингтонъ будетъ сопровождать ихъ. Она получила отъ него слдующій отвтъ:

‘Ничто не въ силахъ заставить меня жить въ подобной пыльной куч, и я удивляюсь ршимости Ньюбольда хать туда, гд всякій человкъ, чтобы не умереть отъ тоски, долженъ сдлаться либо ботаникомъ, либо игрокомъ. Случись съ нимъ то или другое, я не буду уже въ состояніи прізжать къ вамъ въ Блексмиръ, и потому я лучше побываю у васъ на второй недл сентября.’

Это общаніе утшило нсколько леди Анну, и разъ заманивъ брата своего подъ свою кровлю, она начала давать его мыслямъ надлежащее направленіе или, какъ она выражалась, ‘подавать Генри добрые совты, въ которыхъ никто не нуждается боле его’.

Удивительная вещь что сдлавшись женой и матерью, она какъ бы забыла о разниц лтъ существовавшей между ними и часто брала на себя видъ женщины преисполненной житейской мудрости и опытности, не мало тшившій лорда Кендаля.

— Отчего ты не женишься? нсколько внезапно спросила она его однажды утромъ, сидя съ нимъ въ своемъ будуар, у окна котораго играли ея дти.

— Потому что не желаю чтобы кто-нибудь постоянно надодалъ мн.

— Именно теб это бы и не надодало. Я никогда не видала человка который бы такъ любилъ дтей какъ ты, и будь у тебя свой мальчуганъ и своя двочка, ты бы любилъ ихъ еще больше чмъ чужихъ.

— Все это не доказываетъ еще что мн не будетъ надодать жена моя.

— Какой вздоръ! Пожалуста, не разыгрывай изъ себя ненавистника женщинъ. Какъ можетъ надость теб мать твоихъ дтей?

— Я буду ей можетъ-быть весьма благодаренъ за то что она ихъ мать, но изъ этого еще не слдуетъ чтобъ я желалъ имть жену вчно болтающую разныя сплетни и испускающую глупые возгласы, закидывающую меня вопросами и играющую на различныхъ инструментахъ.

— Но вдь не вс же женщины сплетничаютъ, и есть много прекрасныхъ двушекъ не играющихъ ни на какихъ инструментахъ.

— Должно-быть что ихъ или слишкомъ много или слишкомъ мало, потому что мн ни одна изъ нихъ не нравится.

— Что же ты имешь противъ нихъ — находишь ты ихъ черезчуръ свтскими или, напротивъ, недостаточно свтскими?

— И то и другое. Он кажутся мн то слишкомъ, то недостаточно оживленными, то слишкомъ учеными, то недовольно знающими и такъ дале. Двушки живущія въ деревн мн еще больше нравятся, но он любятъ играть въ крикетъ, а у меня лишь всего одна рука.

— Ну а лондонскія?

— Вс такъ похожи одна на другую что не знаешь какую изъ нихъ выбрать.

— Я тебя не понимаю.

— Представь себ, каково мущин видть въ теченіи двадцати лтъ, каждый вечеръ около двухсотъ шиньйоновъ, двухсотъ чудовищныхъ кринолиновъ и слышать разъ сорокъ въ вечеръ замчаніе что въ комнат очень жарко, да вопросъ, будетъ ли онъ у мистрисъ Бленкъ?

— Это скучно, согласна съ тобой. Но есть же и весьма образованныя двушки.

— Да, и весьма въ различныхъ видахъ. На прошлой недл я велъ къ столу одну двицу, все время толковавшую мн о Бокл, а моя сосдка по другую сторону все время толковала о балахъ. Признаюсь, я предпочиталъ преданную баламъ красавицу, какъ мене притворную изъ двухъ, хотя въ этомъ отношеніи, могу сказать, он были об выше посредственности, однако, ты знаешь что я вовсе не противникъ дйствительно умныхъ и образованныхъ женщинъ, по крайней мр я не раздляю въ отношеніи къ нимъ болзненнаго отвращенія мистрисъ У.

— Я уврена что ея дочери не развиты.

— Въ томъ-то и дло, но и этотъ результатъ обошелся ей не безъ материнскихъ хлопотъ. Она разъ объяснила мн что если она можетъ ручаться за полное невдніе своихъ дочерей касательно исторіи, искусствъ и политики, то это потому лишь что она никогда не позволяла имъ знаться съ умными женщинами.

— Услышь ее бдный дядюшка Кендаль, онъ бы непремнно отвтилъ ей: ‘вы достигли полнаго успха, сударыня’. Но что сказалъ ты ей на это?

— Я лишь могъ ее уврить что недугъ этотъ вовсе не прилипчивъ и чуть было не прибавилъ: особенно въ отношеніи къ людямъ не имющимъ къ нему наслдственнаго расположенія.

— О Генри! Какой ты сталъ насмшникъ! Я уврена что поэтому-то ты и не видишь ничего хорошаго въ людяхъ. Ну, вотъ теперь кузина моя, Оріола Гаррингтонъ, она всегда бываетъ какъ-то смущена въ твоемъ присутствіи, а между тмъ изъ нея— вышла бы отличная жена для тебя.

— Милая моя Энни, что сдлалъ я теб что ты вдругъ желаешь надлить меня женой преданною литератур? Она просто уморила бы меня.

— Это, право, уже черезчуръ нехорошо съ твоей стороны. Оріола прекрасная двушка. Ты знаешь, Альфредъ объ ней самаго высокаго мннія, она такъ полезна и пріятна въ нашемъ дом, и я не понимаю что ты можешь имть противъ нея. Отецъ ея далъ ей отличное воспитаніе. Она длаетъ много добра въ его приход, и ты не можешь отрицать что она хороша собой.

— Она очень красивая двушка, и я желаю ей лучшаго изъ мужей, какъ скоро вы съ ней согласитесь относительно выбора, потому что, полагаю, теб будетъ трудно разстаться съ ней. Она вдь учитъ начальнымъ молитвамъ вотъ этихъ маленькихъ друзей нашихъ.

— О, я думаю лишь объ ея счастіи и, право, Генри, не сердись на меня, но я такъ люблю Оріолу что надялась имть ее своею сестрой. Мн кажется что ты нравишься ей, хотя и пугаешь ее вмст съ тмъ, и она увряетъ что не можетъ говорить когда ты бываешь въ комнат.

— Весьма счастливое стеченіе обстоятельствъ, милая Энни, ибо я чувствую что былъ бы не въ силахъ слушать ее. Она особа превосходная, но весьма не интересная.

Леди Анна покраснла.

— Нтъ, я не хотлъ оскорблять твоихъ чувствъ въ отношеніи твоей кузины, и ты вполн права, любя ее и желая выдать ее замужъ, лучше уже мн открыть теб свою душу и признаться прямо что единственная женщина, милая Энни, на которой я желалъ бы жениться не хочетъ идти за меня, а что другой жены я не хочу, по крайней мр въ настоящее время.

— Кто же это?

— Тоже дщерь Эввы, хотя ты можетъ-быть и не вполн согласишься съ этимъ, узнавъ что она Русская.

— О, Генри!— и леди Анна поблднла и взглянула на портретъ Филиппа Сенъ-Джона, висвшій между оконъ.

— Я понимаю тебя. Я тоже думалъ не мало, при этомъ, о сын моего отца и многихъ другихъ дорогихъ мн, оставшихся на русскомъ пол битвы. Но такъ случилось. Пока я самъ былъ не вполн увренъ въ этомъ, я ничего не говорилъ теб, не желая напрасно огорчать тебя, но теперь не осталось боле никакого сомннія.

— Въ чемъ?

— Въ томъ что я люблю ее, что она не хочетъ идти за меня замужъ, и что я не желаю жениться ни на какой другой женщин.

— Кто она такая?

— Княжна Вра Замятина, единственная дочь, она лтъ на двадцать моложе меня, высока ростомъ, блокура и очень хороша собой, какъ кажется, богата, и какъ я боюсь, плохаго здоровья. Я встртился съ ними на пути въ Римъ, зимой 1860 года. Я тогда часто встрчался съ ней, почти-что посватался за нее и получилъ отказъ.

— Такъ это было такъ давно! Вроятно, она уже съ тхъ поръ давно вышла замужъ?

— Сколько я знаю, нтъ. Она была прошлою весной въ Лондон, все еще двицей.

— О, такъ это та двушка о которой такъ кричали вс. Она въ самомъ дл такъ хороша?

— Да, она не только красавица, не и…. впрочемъ есть подробности о которыхъ лишнее говорить. Дло въ томъ что она дала мн понять что желаетъ выйти замужъ за человка подходящихъ къ ней лтъ, съ ея стороны это весьма естественно, а съ моей было очень глупо думать что могло бы быть иначе, но моя любовь къ ней заставляла меня воображать себя еще молодымъ, и я забылъ что я на самомъ дл не что иное какъ увядшій, изувченный человкъ.

— Милый Генри, не говори съ такою горечью, прервала его леди Анна Ньюбольдъ, кладя ему руку на колно,— и теб еще, можетъ-быть, жизнь готовитъ счастіе впереди.

— Я не чувствую никакой горечи, а безумную, глубокую любовь мою я до сихъ поръ хранилъ одинъ въ душ своей.

— Такъ ты ее очень, очень любилъ? Но за что же?

— За что? Я считаю невозможнымъ объяснить другой женщин почему одна какая-нибудь женщина становится для насъ сперва плнительна, а потомъ драгоцнна.

— Драгоцнна, Гарри?

— Да, невыразимо, незамнимо и безконечно драгоцнна, остается ли намъ какая-либо надежда или лишь одно воспоминаніе, и конечно не можетъ быть вытснена изъ нашего сердца никакимъ пошлымъ бракомъ. Вотъ причина почему я не хочу хать въ Ниццу на эту зиму. Вра наврное будетъ тамъ, потому что русская Императрица взяла тамъ дв виллы для себя и для больнаго Великаго Князя, а князь Замятинъ состоитъ при ея двор.

— И ты въ самомъ дл не желаешь встртиться съ ней?

— Я не желаю разбить себ голову о каменную стну. Я намренъ сдлаться британскимъ монотонистомъ и по окончаніи парламентскихъ засданій готовъ отправиться въ Лондонъ и подать свой голосъ за церковь и государство, если отъ меня потребуютъ этого.

— Двушка эта папистка, конечно?

— Нтъ, нтъ, она принадлежитъ къ своей греко-россійской церкви. Мать ея была чудесная женщина, хотя и очень болзненная. Отецъ ея, бодрый старый военный, человкъ добродушный, но немножко скучноватый и немного разыгрывающій изъ себя военнаго денди. Княжна Вра, какъ и мать ея, обладаетъ большими дарованіями, но главное, она показала мн, открыла мн, такъ-сказать, какъ въ себ, такъ и во мн самомъ, такія стороны о существованіи которыхъ я и не грезилъ до той поры. Я убжденъ въ томъ что любовь, подобно смерти, всегда остается нова, об он самыя великія учительницы наши, все остальное большею частію пусто, ничтожно и безполезно, исключая разв лишь дтей, потому-то я вроятно и балую такъ твоихъ малютокъ.

— Ахъ, да, дти! воскликнула леди Анна, смотря на своего мальчика и на свою двочку.— Я совсмъ забыла что они тоже тутъ въ комнат. Крошки, крошки, вамъ давно пора идти пить чай. Соберите ваши игрушки и ступайте.

Миллисентъ и Вальтеръ, выслушавъ этотъ совтъ, собрали вс свои вещи и удалились, Миллисентъ держа въ рукахъ вверхъ ногами свою куклу, а Вальтеръ сердясь на быстроту съ которою сестра бжала по лстниц.

Мистрисъ Эмесъ, нянюшка, встртила ихъ у двери въ дтскую, но тутъ, долженъ я къ сожалнію сказать, оправдалась пословица гласящая что ‘у маленькихъ щипчиковъ ушки длинныя’. Миссъ Гаррингтонъ, бродившая по дому со своимъ обычнымъ, тихимъ, благовоспитаннымъ видомъ, тоже случайно встртила ихъ, и Миллисентъ, со всмъ ужасающимъ лукавствомъ семилтняго возраста и безъ всякаго предварительнаго вступленія, прямо сообщила ей что ‘дядя Генри ее не любитъ’

— Молчите, молчите, миссъ, нечего вамъ говорить такія глупости, воскликнула величественная Эмесъ, таща за собой маленькую двочку и не давая ей времени повторить оскорбленіе.— Что могло вбить въ голову ребенка подобную вещь? замтила она, обращаясь къ помощниц своей Эмм.— И къ тому же миссъ Гаррингтонъ такая славная барышня что каждый джентльменъ могъ бы полюбить ее.

— А онъ ее все-таки не любитъ, повторила Миллисентъ, съ важностью усаживаясь предъ своею кружечкой.— Я слышала какъ онъ говорилъ это мам, ты слышалъ, Вальтеръ?

Вальтеръ, помоложе сестры и не настолько проницательный какъ она, былъ въ это время занятъ складками своего мучительно чистаго и выглаженнаго фартучка и потому не удостоилъ ее отвтомъ.

— Ну, ужь правду сказать! воскликнула Эмма,— и….

— Да, удивительная вещь какъ я погляжу! повторила няня, ибо миссъ Гаррингтонъ, кроткимъ обращеніемъ своимъ, пріобрла себ расположеніе всей прислуги.

И затмъ Эмма, тряхнувъ головой и вспомнивъ, вроятно, объ одномъ изъ собственныхъ юныхъ поклонниковъ своихъ, служившемъ при полиціи, принялась жестоко укорять насмшливаго пера.

— Я полагаю что онъ говоритъ это потому что миссъ Оріола сама не обращаетъ на него вниманія и считаетъ его старикомъ, который разв что въ дядюшки годится, да по-моему мннію оно такъ и есть.

Лордъ Кендаль, посл разговора своего съ сестрой и сдланнаго ей признанія, задумчиво пошелъ выкурить сигару въ ея оранжере, а что касается до леди Анны, то стоитъ ли сообщать читателямъ моимъ что она постаралась, еще прежде нежели одлась къ обду, передать каждое слово брата своему мужу?

— Мн очень жаль что такъ случилось, сказалъ полковникъ Ньюбольдъ,— но свтъ вдь не клиномъ сошелся, и ему можетъ еще кто-нибудь приглянуться. Я надюсь что это будетъ такъ: онъ отличнйшій малый, и для него же будетъ лучше если онъ женится, хотя я и не думаю чтобъ Оріола была ему подходящею невстой.

— Онъ пугаетъ ее своими угрюмыми шутками. Онъ становится такъ похожъ на бднаго дорогаго дядюшку Кендаля.

— Да, это правда.

Леди Анна никакъ не могла отдлаться отъ впечатлнія братниныхъ словъ и все думала и передумывала о нихъ. Счастливо миновавшая ее опасность нажить невстку-иностранку лежала у нея на сердц. Вслдствіе этого, причесываясь, она крикнула своему мужу, дверь уборной котораго была полуотворена:

— Альфредъ, во что собственно вруютъ Русскіе? Я забыла, хотя помню что объ этомъ говорили какъ-то у мистера Роша?

— Ахъ, я право не знаю, въ то во что слдуетъ, я полагаю.

— Да, да, но я знаю что въ вр ихъ есть что-то странное.

Полковникъ Ньюбольдъ, поглощенный въ эту минуту борьбой со своими щетками, не могъ оказать ей помощи, но минуты черезъ три онъ явился къ ней, окончивъ свой туалетъ и сказалъ:

— Теперь я вспомнилъ, они, кажется, не совсмъ правильно вруютъ въ Святаго Духа.

— О другъ мой! да вдь это ужасно!

И ршивъ такимъ образомъ между собой, къ полному удовольствію своему, вопросъ о filiogue и о великомъ распаденіи церквей, полковникъ и леди Анна Ньюбольдъ мирно сли обдать.

ГЛАВА XVIII.
Графиня Прасковья дома и за границей.

Ничто не опредляетъ такъ характера какой-либо націи или даже отдльной семьи, какъ ихъ способъ путешествовать. Нмецкій студентъ съ своею котомкой, сынъ Востока со своимъ молитвеннымъ ковромъ, Англичанинъ, окруженный всми удобствами западной цивилизаціи, вс они представляютъ собой обращики національныхъ свойствъ своихъ, и контрастъ между двумя семействами прибывшими въ октябр 1864 года въ Ниццу былъ довольно замчателенъ для того чтобъ остановить наше вниманіе.

Оба семейства эти — Ньюбольды и Замятины — жили въ верст другъ отъ друга, на западномъ конц города. Они не знали другъ друга, никогда не встрчались, и нечего прибавлять что были вполн неповинны въ какомъ бы то ни было сочувствіи другъ къ другу.

Странствіе Ньюбольдовъ изъ Л—шейра было дломъ весьма сложнымъ.

Маленькій Вальтеръ прихварывалъ, а bronchitis мистрисъ Сенъ-Джонъ требовала какъ попеченій ея дочери, такъ и благодтельнаго вліянія теплаго климата, и эти-то причины и побудили ихъ провести зиму въ Ницц. Леди Анна Ньюбольдъ покинула свою тепличку, свою школу, свою хорошенькую гостиную, свою разнощицу Библій, свои рождественскія празднества, свою подругу, миссъ Гаррингтонъ, свою сосдку, жену викарія, и вс принадлежности своего довольно роскошнаго дома.

Она взяла съ собой двухъ старшихъ дтей своихъ и новорожденнаго малютку, величественную Эмесъ и одну изъ служанокъ при кухн, въ которой предполагалось умніе жарить и варить и длать пудинги для дтей. Мистрисъ Эмесъ тащила съ собой цлую бездну коробокъ и еще большее число корзинокъ, полныхъ Gregory’s Mixture, сухарей, кусковъ фланели и прочихъ любопытныхъ предметовъ, за каждый изъ которыхъ она была готова каждую минуту вступить въ бой. Полковникъ Ньюбольдъ, захватившій съ собой свои сигары и коллекцію путевыхъ романовъ, боялся мистрисъ Эмесъ и въ то же время ненавидлъ и избгалъ ее, и былъ чрезвычайно доволенъ, когда нчто подобное комфорту водворилось въ жилищ ихъ Maison Jaunie.

Дома у нихъ въ Л—шейр сосди говорили другъ другу, чтобы поговорить о чемъ-нибудь за обдомъ:— Итакъ Ньюбольды отправились-таки за границу, на зиму, имъ очень нравится Ницца — и весьма вроятно, прибавляли что полковникъ Ньюбольдъ весьма добръ, что лишилъ себя охоты и взялъ на себя столько хлопотъ, ради мистрисъ Сенъ-Джонъ, дамы хотя и утратившей нсколько живость своего характера, но не сдлавшейся вслдствіе этого внимательне прежняго въ отношеніи къ своимъ ближнимъ.

Что касается до Замятиныхъ, то имъ не было предоставлено выбирать время и мсто для своего странствія, въ качеств придворнаго, князю Михаилу пришлось лишь слдовать за своей Августйшею повелительницей, когда она прибыла на зиму въ Ниццу, съ Сыномъ.

Зима въ тепломъ климат была всегда благодяніемъ для княжны Вры, и единственною заботой отца было пріискать ей дуэнью. Князь Михаилъ ршилъ что всего лучше будетъ пригласить на зиму въ свою семью графиню Прасковью Борисовну Зотову.

Какъ намъ извстно, она уже жила съ ними въ первую зиму Крымской войны. Она доводилась князю кузиной, къ тому же она была его старинною страстью и увряла всхъ въ своей безграничной привязанности къ Вр, какъ ради ея самой, такъ и ради своего покойнаго бднаго Алекся.

Вра безъ всякаго недовольства услыхала объ этомъ план и была рада когда ття Паша, какъ она называла ее, присоединилась къ нимъ въ Берлин, на пути ихъ къ югу Европы.

Путешествіе графини Зотовой совершилось вполн по національному способу.

Она не могла путешествовать иначе какъ въ сопровожденіи двухъ горничныхъ и разныхъ серебряныхъ тазовъ и кувшиновъ. Она везла съ собой пропасть стклянокъ съ лкарствами и разными эссенціями, ибо ття Паша была охотница до всякихъ духовъ и противница моды на куреніе папиросъ. ‘Въ мое время’, говорила она, приподнимая кверху худощавую руку свою,— въ мое время, подобныя вещи никому и въ голову не приходили. При ней находились также три большія иконъ въ богатыхъ ризахъ, и экземпляръ житія Святыхъ, но Библіи у ней не было, ‘ибо, въ мое время’, опять говорила она, ‘это не читалось’. Наконецъ везла она еще съ собой собаченку, судя по имени ея Маркизъ, французскаго происхожденія, во въ сущности принадлежавшую къ пород собачекъ Кингъ-Чарльзъ. Уши у ней были длинныя, а дыханіе короткое, и она страдала астмой, вслдствіе толщины, а можетъ-быть и вслдствіе недостатка движенія.

Сама графиня Прасковья тоже не любила длать движенія и страшилась открытыхъ оконъ, можетъ-быть потому-то она и была такъ желта, но это не мшало ей быть высокою, граціозною женщиной, всегда одтою со вкусомъ, въ платье изъ какой-нибудь темной шелковой матеріи. Она носила великолпный жемчугъ и дорогія старинныя кружева, и несмотря на то что приближалась къ пятидесятилтію гораздо боле нежели сама сознавалась, она могла еще, съ узкими, покатыми плечами и прекрасными карими глазами своими, назваться очень красивою женщиной.

Когда-то она была красавицей, но почему-то жизнь ея прошла неудачно, или по крайней мр не настолько блестящимъ образомъ какъ ей слдовало пройти, по мннію ея. Въ молодости своей она вышла замужъ не за Михаила Замятина, за котораго надялась выйти, а за добродушнаго, снисходительнаго и ученаго человка, покойнаго графа Дмитрія Григорьевича, который въ то самое время какъ могъ ожидать себ виднаго мста въ свт, умеръ, оставивъ ей единственнаго сына.

На этомъ-то Алекс Дмитріевич сосредоточились вс надежды вдовы. Когда девятнадцати лтъ отъ роду онъ вышелъ изъ Пажескаго корпуса, она предрекала ему блестящую будущность, ея Алексй долженъ былъ, безъ сомннія, сдлать и выгодную партію. Увы! Не прошло и двухъ лтъ, какъ Алексй ея былъ уже ‘обрученъ съ могилой’ — могилой подъ кровомъ крымскихъ снговъ.

Война имла дурное вліяніе и на денежныя ея средства, какъ на средства почти всхъ русскихъ дворянъ, и ей пришлось въ продолженіи нкотораго времени претерпвать и горе и лишенія, между тмъ какъ все вокругъ нея было погружено въ печаль, по случаю общаго траура, неурожая во всей стран и смерти царя. Она жила то въ Москв, то въ сосдств какого-нибудь большаго монастыря, и лишь только стала оправляться немного посл всхъ превратностей судьбы, какъ ей пришлось, противъ своей воли, сознать и утрату своей красоты.

Тутъ поднялась борьба въ душ графини Прасковьи, она не знала на что ршиться: возвратиться ли ей снова въ общество и тамъ пріобрсть себ можетъ-быть, посредствомъ новаго брака, лучшее положеніе, или же отказаться вовсе отъ свта, обращавшаго на нее мало вниманія въ послднее время, и ограничиться жизнью полною набожности и мелкихъ женскихъ интересовъ

Она долго колебалась между этими двумя ршеніями, пока привычка, заговорившая въ ней сильне убжденія, не взяла перевсъ. Въ комнатахъ ея, куда никогда не доходило дуновеніе свжаго воздуха, стоялъ постоянный запахъ ладана, вслдствіе отслуженной въ нихъ наканун всенощной, ибо графиня любила заказывать службу у себя на дому, а посл нея угощать чаемъ священниковъ и гостившихъ у нея монахинь.

При подобныхъ случаяхъ, ей казалось что она перестала жалть о мір суетъ, къ которому нкогда принадлежала. Но когда до нея дошло приглашеніе князя Михаила, ей стоило не особенно большаго усилія оторваться отъ заведеннаго ею порядка жизни, среди котораго она пеклась нкоторое время о своемъ душевномъ и тлесномъ благ.

Пребываніе въ Ницц было, какъ она слыхала, весьма полезно для застарлыхъ вывиховъ, и она надялась, говорила она близкимъ друзьямъ своимъ, что это окажется справедливо, потому что нога ея была все еще очень слаба. Она успокоила свою совсть тмъ что такъ какъ тамъ будетъ жить дворъ, то не окажется недостатка и въ духовныхъ утшеніяхъ, сердцу же своему она сказала что ей было не малою отрадой видть довріе къ ней Михаила Васильевича, поручавшаго ей весь свой домъ и единственную дочь свою.

Итакъ, съ полною готовностью быть всмъ и всми довольною, ття Паша поселилась въ Ницц, въ прелестной вилл около Promenade des Anglais.

Комнаты ихъ находились au premier и были чрезвычайно роскошны, садовый заборъ и восемь великолпныхъ кипарисовъ отдляли домъ отъ дороги, и днемъ въ немъ чувствовалось мене жару, пыли и шума, нежели можно было ожидать, лишь ночью слышался тамъ неумолчный говоръ волнъ и плескъ ихъ о кремнистый берегъ, а далеко на запад свтились огоньки Antibes. Вра смотрла на нихъ и спрашивала себя какъ проведетъ она зиму въ Nice sur Mer.

ГЛАВА XIX.
У всякаго свой вкусъ.

Какъ проведетъ она зиму въ обществ графини Зотовой:— этого вопроса княжна Вра еще пока не задавала себ, будучи отъ природы кроткаго и не прихотливаго характера, но вскор вопросъ этотъ непрошенный поднялся въ душ ея, и наконецъ ей пришлось сознаться что полгода такого порядка какой нравился тт Паш окажется не малымъ испытаніемъ ея терпнію и наклонностямъ.

Она начала усердно бранить себя за эту мысль: ‘Какъ я должно-быть перемнилась! говорила она себ.— Какая я стала несносная и себялюбивая если такъ часто теряю терпніе съ бдною ттей Пашей! Вдь не только она сама расположена ко мн, но и я когда-то очень любила ее. Правда, тогда я длала это отчасти ради Алекся, но и она была такъ добра ко мн. А теперь, я сама не знаю почему, все въ ней раздражаетъ меня, она не любитъ ничего того что любила мамаша.’

Графиня Зотова дйствительно не раздляла вкусовъ послдней, и неудивительно что она надодала дочери Анны едоровны, потому что между этою мужественною, умною и безпристрастною женщиной, сердце и домъ которой были всегда открыты для всего что лишь было въ Европ лучшаго и развитаго, и между тупою узкостью предразсудковъ тти Паши, разница была такая же какъ между прекрасною, свтлою, теплою и благоуханною комнатой и душнымъ каменнымъ погребомъ.

Графиня была женщина весьма упрямая, и тщеславіе ея нуждалось въ постоянной пищ, для того чтобы не сдлаться невыносимымъ. О порученной ей двушк она вскор почти вовсе перестала заботиться, считая себя въ прав требовать внимательности отъ Михаила Васильевича и вовсе не обязанною хлопотать объ его дочери. Она была лнива отъ природы и терпть не могла никакихъ ни душевныхъ, ни физическихъ усилій, хотя лность ея не всегда мшала ей быть прихотливою и требовательною. Странно что не сдлавъ въ своей жизни ни одной важной ошибки, не будучи уличенною никогда ни въ жестокости, ни въ легкости поведенія, ни въ какомъ другомъ важномъ порок, женщина эта отличалась въ то же время отсутствіемъ всякаго положительно хорошаго свойства, что не только длало ее противоположностью Вриной матери, но и придавало характеру ея оттнокъ всхъ пороковъ поочереди. Иногда слушая ее вы бы сказали что нравственныя убжденія ея слабы, въ другой разъ, что она одержима жадностью къ деньгамъ и правдивость ея сомнительна, чтобы не сказать боле, такъ порочная слабость казалась иногда слабою порочностью, но особенно тяжелы были для жившихъ съ нею сухость ея души, непреклонное властолюбіе и мелкое злопамятство на ничтожныя обиды, длавшее ее женщиной мене достойною нежели многія изъ отверженныхъ обществомъ существъ. Она была набожна изъ чувства самосохраненія и пеклась о душ своей какъ и о тл для того только чтобы не случилось съ ней чего-либо, а не изъ преданности къ Божественному Существу, для познанія Котораго создана самая душа человческая. Она увряла всхъ что не любитъ общества, но несмотря на это въ первый же мсяцъ пребыванія своего въ Ницц начала съ горечью сознавать свое незначительное положеніе въ немъ. Вра была окружена общимъ вниманіемъ, это лишь раздражало старуху и, какъ она говорила, портило двушку, и наконецъ она ршилась удалиться отъ свта, въ которомъ и не показывалась боле посл перваго мсяца. Свтъ, съ своей стороны, не бгалъ за ней, и потому духовныя упражненія ея не претерпвали боле никакой помхи, и единственными развлеченіями ея были собаченка ея, посщенія нкоего доктора Проша, лчившаго ея ногу и безконечныя партіи въ карты съ княземъ Михаиломъ, никогда не раскрывавшимъ книги и ощущавшимъ съ лтами сильную скуку по вечерамъ.

Вра, лишенная, благодаря наклонностямъ графини Зотовой, многихъ домашнихъ развлеченій и общества къ которому она привыкла при жизни матери, вызжала каждый вечеръ, она была рада что отецъ ея счастливъ за карточнымъ столомъ и слишкомъ молода и неопытна для того чтобы предвидть послдствія постоянныхъ tte tte составлявшихся безъ нея въ вилл Боллони. Она нашла себ спутницу на вс вечера въ лиц старинной пріятельницы своей матери, княгини Курбской, которая, бывъ когда-то однимъ изъ членовъ ихъ кружка во время зимы проведенной ими въ Рим, была очень дорога Вр.

Катишь Курбская, какъ ее называли друзья ея, была умная, твердая душой женщина, замчательно некрасивая собой, но несмотря на то умвшая нравиться, очень живая, одаренная тмъ острымъ и гибкимъ умомъ которымъ большею частію отличаются ея соотечественницы. Она была вполн свтская женщина, во всемъ практичная, всегда ровная въ обращеніи и проницательная, глубоко презирая какъ ханжество, такъ и причуды княгини Зотовой и вслдствіе этого глубоко жаля Вру, она скоро открыла причины тайной печали молодой двушки. Она тяготилась своею домашнею жизнію, по всему вроятію, какъ полагала княгиня Курбская, ей предстояло пріобрсти мачиху въ лиц графини Прасковьи, и къ довершенію всего она питала, повидимому, безнадежную привязанность къ Англичанину съ которымъ ей врядъ ли придется когда-нибудь свидться.

Вра открыла однажды подруг свое сердце, объяснивъ ей настоящую причину отказа своего Сержу Донскому, сватавшемуся за нее въ третій разъ съ неутомимою настойчивостію.

— Что я слышу! воскликнула пріятельница.— Однорукій полковникъ Сенъ-Джонъ? Я его очень хорошо помню въ Рим. Но вдь стало-быть вы играете въ прятки другъ съ другомъ, потому что въ Рим онъ казался очень влюбленнымъ въ васъ.

— Онъ былъ расположенъ ко всмъ намъ, я уврена что и теперь это чувство въ немъ сохранилось, но неужели вы полагаете что онъ думалъ обо мн тогда?

— Ахъ, вы маленькая дурочка! Такъ къ чему же онъ спрашивалъ васъ ршились ли бы вы жить среди чужеземцевъ или переселиться въ Англію, или что-то въ этомъ род, что вы тогда передавали мн.

— Разв я вамъ передавала это? Я очень хорошо помню какъ онъ говорилъ это, но я не такъ поняла тогда его слова, мн и во сн не снилось чтобъ я могла выдти за кого-нибудь замужъ и въ голову не приходило что кто-нибудь желаетъ на мн жениться. Я знала что Сержъ дурачится, но кажется то же длала и я сама тогда.

— Кажется что такъ. Съ тхъ поръ онъ не длалъ вамъ боле предложенія?

— Никогда, онъ никогда даже и не намекалъ, кажется, на что-либо подобное. Я не знаю ни его семьи, ни близкихъ его. У него есть сестра, то-есть сводная сестра — моихъ лтъ, а брата своего онъ потерялъ при Инкерман, вотъ и все что я знаю о немъ, хотя, собственно говоря, я его очень хорошо знаю, лучше нежели кого-либо, и — и не смйтесь надо мной, но онъ такъ странно обращался со мной, говорилъ мн что я должна длать и смотрлъ за мной, и говорилъ: ‘Вамъ слдуетъ вотъ какъ поступить’ или ‘надньте-ка вашъ плащъ’, такъ что будь мы обвнчаны,— то-есть будь онъ пять лтъ моимъ мужемъ,— я не думаю чтобъ онъ сталъ иначе обращаться со мной. Онъ постоянно былъ со мной, но никогда не мшалъ мн, и хотя онъ часто смялся надъ другими, меня онъ никогда не пугалъ и никогда не дразнилъ. Ахъ! что бы то ни было, у меня никогда не было лучшаго друга, но мн не слдовло бы этого говорить, потому что онъ никогда за мной не ухаживалъ, и я говорю объ это.мъ вамъ потому только что мн больше не съ кмъ поговорить. Сержъ для меня сущее наказаніе. Я не могу и не хочу выдти за человка котораго не уважаю, я общала моей матери на смертномъ одр не выходить за такого. Я лучше проживу одна всю жизнь свою, но отчего тт Паш такъ хочется выдать меня за него, этого я понять не могу.

— А я догадываюсь почему, сухо засмявшись, возразила княгиня Курбская.

Вра просила ее объясниться.

— Нтъ, нтъ, догадайтесь сами. Но не выходите за него, не то я больше съ вами не знакома, предупреждаю васъ заране.

Вра не ошибалась говоря что ття Паша желала бы отдать руку ея нашему старому знакомому, расточительному скрипачу, который исключая разв въ музыкальномъ отношеніи, вообще вовсе не выигралъ со времени первой встрчи нашей съ нимъ въ Рим.— Но отсутствіе семейныхъ добродтелей въ молодомъ Москвич не вредило ему въ глазахъ графини Зотовой. Она говорила лишь что князь Сергй красивъ и знатенъ, что семья его одна изъ самыхъ древнихъ въ его губерніи и что его покойница мать была ея старинною пріятельницей. Если у него и нтъ гроша за душой, за то Вра богата, а главное ей такъ хотлось сбыть ее съ рукъ, что всякій искатель руки княжны нравился ей. А этотъ къ тому же былъ Русскій, да и имя его было записано въ бархатной родословной книг, такъ чего же еще нужно Вр?

Читатель окажется, безъ сомннія, проницательне дочери князя Михаила и догадается, подобно княгин Курбской, что между тмъ какъ карты слдовали за шашками, шашки за cart, cart за пикетомъ, на игорномъ стол въ вилл Беллони, ухаживаніе по всмъ правиламъ послдовало за стариковскимъ любезничаньемъ, которымъ началась зима для тти Паши и для Михаила Васильевича. Теперь было уже окончательно ршено между ними что замужство Вры будетъ служить предисловіемъ къ браку чуть-было не совершившемуся двадцать девять лтъ тому назадъ, и долженствующему упрочить теперь счастіе преклонныхъ лтъ ихъ. Вра, заинтересованная въ этомъ план боле всхъ, послдняя догадалась и послдняя услыхала о немъ. Никто не ршался сказать ей, пока разъ графиня Зотова, съ цлью еще боле упрочить свое положеніе, не намекнула на это въ присутствіи отца ея такъ ясно, что дочь его, получивъ весьма предательскій поцлуй отъ будущей своей мачихи и поцловавъ въ отвтъ ея руку, съ изумленіемъ взглянула ему прямо въ лицо. Старикъ произнесъ ‘гмъ’, откашлялся, погладилъ свои усы и пробормоталъ, со слабымъ поползновеніемъ на шутку, что обязанность Вры подать имъ всмъ хорошій примръ.

— Да, да, мы надемся скоро поздравить тебя, душа моя, повторила графиня, и Вра вышла изъ комнаты стараясь совладать по мр силъ съ своимъ первымъ настоящимъ припадкомъ гнва и первымъ разочарованіемъ.

Ее ужасалъ предстоявшій ей выборъ: либо выдти замужъ за Сержа Донскаго, либо быть вчно связанною съ ттей Пашей, уже не какъ съ гостьей, временно лишь непріятною, а какъ съ мачихой, какъ со второю матерью. Но что могло заставить отца ея забыть такъ скоро ея мать? женщину любящій, полный геройскаго самоотверженія духъ которой озарялъ благороднымъ свтомъ каждый часъ ихъ существованія и украшалъ домъ ихъ, пока она была жива, и которой, казалось, все еще незримо виталъ вокругъ Вры.

— Матушка! Святая моя, дорогая! рыдала Вра, бросаясь на колни у своей кровати,— не довольно разв того что ты умерла, покинула меня, оставила меня одну здсь непригртою никмъ? За что они еще оскорбляютъ тебя? Неужели тебя никто боле не любитъ, кром меня? Мама, мама! рыдала она, выплакивая свое негодующее горе, горячими, неумолчно льющимися слезами.

Поднявшись съ колнъ, она чувствовала себя нсколько спокойне, но во весь день избгала отца и не могла ршиться произнести слова намека. Вс окружающіе уважали ея молчаніе, видя что она продолжала вызжать на балы и вечера, хотя и была вся поглощена и разбита новымъ и нежданнымъ горемъ. Княгиня Курбская отгадала, разумется, по лицу ея, что дочь Анны едоровны знаетъ самую горькую для нея истину, какую можетъ лишь когда-либо узнать, и догадывалась о направленіи которое, по всему вроятію, должны были принять ея мысли.

Но были дни когда Вра съ трудомъ могла себ представить что все это правда и что мать ея уже забыта. Она вспоминала объ очарованіи вносимомъ ею въ каждый день и въ каждый часъ ихъ жизни, объ ея ум, объ изяществ которымъ все дышало въ ней, и спрашивала себя, возможно ли чтобы человкъ обладавшій въ продолженіи слишкомъ двадцати лтъ такою подругой сталъ желать соединенія съ самою пустою и пропитанною ханжествомъ женщиной, какую они только знало? Горько было ей упрекать отца своего и составлять догадки о томъ каково было жить съ нимъ ея матери: эта жизнь была не только постоянная борьба, какъ уже знала Вра, но и безконечное самоуничиженіе въ стараніи низойти къ низшему уровню понятій мужа, угодить человку натура котораго была гораздо ни же ея, и скрыть вс его недостатки, и со всмъ этимъ она была такъ благородна и такъ кротка, что никогда съ языка ея не срывалось ни единаго намека изъ котораго Вра могла бы заключить что мать ея претерпваетъ какое-либо горе, лишеніе или недовольство.

Живя смиренно среди людей и въ возвышенномъ и невдомомъ никому общеніи съ Божествомъ, обожая дитя свое, но никогда не раздражая утонченную чувствительность этого дитяти — вотъ какова была жена князя Михаила, а теперь графиня Прасковья съ своею собаченкой, съ своимъ шарлатаномъ-докторомъ и со своею полною причудъ и предразсудковъ душой, казалась ему настолько же, если еще не боле, подходящею подругой жизни!

Каждая свтская и опытная женщина объяснила бы это Вр просто тмъ что Анна едоровна никогда не льстила своему мужу, а Прасковья Борисовна была весьма способна на это. Но Вра, бдное дитя, была все еще идеалистка и лишь начинала убждаться опытомъ что людей подходящихъ къ ея идеальному мрилу мало на свт, что они вс разрознены между собой, живутъ изгнанниками въ своей сред, и что безъ нихъ легко обходятся т которые не въ силахъ понять ихъ стремленій, ихъ языка и ихъ надеждъ. Они могутъ принести много блага міру, но сами трудно уживаются въ немъ. И княгиня Анна трудно уживалась на мст назначенномъ ей судьбой, и будь она въ состояніи предвидть этотъ второй бракъ, она бы въ мудромъ смиреніи своемъ не особенно удивилась тому что ей предпочли другую.

Прошли цлыя недли прежде нежели удалось Вр снова возстановить спокойствіе души. Она съ ужасомъ и съ негодованіемъ ощущала перемну послдовавшую въ ней самой вслдъ за перемной открытою ею въ другихъ, она была вся потрясена и разбита душой, и лишь чувство собственнаго достоинства не давало ей жаловаться, между тмъ какъ чудный солнечный свтъ разлитый по морю и по берегу издвался, казалось, надъ ея раздраженною одинокою душой.

Это-то тяжелое душевное состояніе ея служило источникомъ надеждъ для Сержа Донскаго, мечтавшаго принудить городъ сдаться посредствомъ голода. У него было настолько ума, чтобы видть ясно положеніе дла, и онъ такъ искусно повелъ осаду что Вра, наконецъ, склонилась къ переговорамъ. Она сама презирала себя за свою слабость, но не предвидла ни откуда никакихъ подкрпленій. Сержъ былъ ласковъ и добръ, онъ, быть-можетъ, былъ человкъ не особенно достойный, но привлекательный, пока онъ говорилъ съ ней о былыхъ временахъ, прожитыхъ ими въ Москв и въ Рим, она смягчалась до такой степени, что не только много танцовала съ нимъ, но и приглашала его часто къ себ играть съ ней дуэты. Дюссекъ и Моцартъ не только успокоивади ея нервы, но и заглушали часто неизбжный акомпаниментъ трескучихъ замчаній и похвалъ тти Паши.

Еще какихъ-нибудь дня три, и городъ сдался бы, и Сергй Мартыновичъ взошелъ бы въ него побдителемъ.

ГЛАВА XX.
Явился какъ левъ, а отступилъ какъ агнецъ.

Joy, that for ever coming, comes not quite Rhoades.

Говорятъ, что не слдуетъ хвалить день прежде вечера, и больнымъ на юг Франціи не мшало бы помнить эту пословицу, ибо хотя праздникъ Рождества и сіялъ солнечнымъ свтомъ и розами, разцвтавшими на всхъ изгородяхъ, изъ этого еще не слдовало что 1го марта вс холмы не покроются снгомъ и bise не будетъ потрясать слабыя стороны нашего организма. Случилось такъ что весна 1865 года была необыкновенно сурова, и въ март не только вершины горъ за Mar и за Paillon покрылись снгомъ, но и самъ Mont Chauve, пригорокъ составляющій какъ бы заднюю стну Ниццы и защищающій ее съ свера, надлъ блый плащъ на свою голову и на свои обнаженные бока.

Случилось также что мистрисъ Сенъ-Джонъ избрала именно это непривтное время для цлаго ряда общественныхъ увеселеній и послдовавшихъ за ними неосторожностей, и что слдствіемъ послднихъ празднествъ карнавала былъ постигшій ее очень сильный приступъ bronchitis. Въ конц десятаго дня она была въ такой опасности, что лорду Кендалю дали знать телеграммой въ Лондонъ и вызвали его, какъ полагали Ньюбольды, лишь для того чтобы присутствовать при ея кончин.

Графъ ршилъ прошлымъ лтомъ, какъ мы уже слышали, и даже открыто выразилъ ршеніе свое избгать Ниццы, какъ мста гд онъ можетъ встртить снова свою ‘жестокосердую’ княжну, и желалъ убдить всякаго, не исключая и самого себя, что онъ не изъ тхъ людей которые способны кружиться подобно мотыльку вкругъ огня. Но человческая природа такъ слаба и такъ склонна къ соблазну, что не хорошо было бы съ нашей стороны допытываться насколько лордъ Кендаль былъ недоволенъ вызовомъ, особенно подъ такимъ благовиднымъ предлогомъ. Скажемъ только что онъ не очень сердился на bronchitis своей мачихи, и когда, по прізд своемъ, нашелъ мистрисъ Сенъ-Джонъ уже замтно поправляющеюся, то остался вполн доволенъ ею.

На слдующій день, рано утромъ, онъ отправился гулять по городу, съ чувствомъ самаго живаго любопытства. Ему не мшало, думалъ онъ, взглянуть на Liste des Etrangers. Узнавъ гд живутъ Замятины, онъ могъ еще на свобод размыслить слдуетъ ли ему побывать у нихъ, можетъ-быть было бы неучтиво съ его стороны не навстить ихъ, разумется лишь въ такомъ случа если онъ останется здсь, что было еще не ршено. Но жаль было бы прохать столько миль напрасно, и воротиться снова къ лондонскимъ туманамъ, имя возможность наслаждаться видомъ подобнаго моря и неба.

Утро было чудесное. Гряды пунцовыхъ salvias и пурпуровыхъ вероникъ стояли вс въ цвту подъ окнами его сестры, когда онъ пустился въ путь, ясмины и геліотропы благоухали въ саду ея, а апельсинныя деревья и японскія лиственницы окаймляли дорогу. Когда онъ подошелъ къ берегу, большія блыя волны катились ему навстрчу, а солнце блистало на пн ихъ, лодка съ рыбаками въ красныхъ колпакахъ скользила мимо, и дти предлагали букеты пунцовыхъ тюльпановъ. Съ окрпшими нервами и высоко поднятою головой шелъ онъ впередъ. На берегу было уже довольно много гуляющихъ, подобныхъ ему раннихъ поклонниковъ живительнаго солнца, но ему пришлось пройти съ полъ-мили среди представителей разныхъ націй прежде нежели онъ наткнулся на знакомое ему лицо.

Его остановила русская дама, съ которою онъ уже не встрчался лтъ пять, и которая, вставъ съ одной изъ скамеекъ, улыбаясь протянула ему руку.

— Откуда вы явились, полковникъ Сенъ-Джонъ? спросила она:— какъ я рада опять увидать васъ.

— Я пріхалъ вчера, и сегодня длаю первую прогулку свою по Ницц, княгиня.

— Да?…. Гд же вы живете?

— Я весьма доволенъ что вижу солнце, и что живу у моего зятя, если не ошибаюсь, вилла полковника Ньюбольда прозывается Maison Таите.

— Вы погостите здсь, надюсь, у васъ здсь врно пропасть знакомыхъ, городъ биткомъ набитъ теперь.

— Я надюсь что т знакомые которыхъ я встрчу здсь сдлаютъ мн такую же честь какъ и вы, княгиня, и вспомнятъ меня.

— Ну, такъ доставьте мн случай доказать вамъ это на дл завтра вечеромъ, у меня въ дом будутъ живыя картины, хотите, я пришлю вамъ билетъ? Вы по крайней мр увидите при этомъ случа многихъ изъ здшнихъ жителей.

— Я буду вамъ чрезвычайно благодаренъ. Они дошли вдвоемъ до угла Jardin Publique, гд и разстались. Княгиня Курбская возвратилась домой къ завтраку въ отличнйшемъ расположеніи духа. ‘Какое счастіе, право!’ сказала она про себя, теперь-то я доберусь до сути этого дла и до причины всхъ скрытыхъ горестей моей бдной Вры, но какъ чудны и благи пути Провиднія! Еще дня три, и было бы уже поздно.

— Что такое съ вами сегодня?— сказала Вра въ этотъ же день своей пріятельниц, замтивъ оживленное настроеніе княгини Курбской.

— У меня все картины мои на ум, милое дитя, и я не могу сегодня отпустить васъ, вы должны дать мн слово провести у меня и весь завтрашній день, потому что вы единственная особа умющая ладить съ Monsieur Гуагаемъ, а разъ онъ не въ дух, онъ способенъ потушить свчи въ послднюю минуту и испортить намъ все.

Такимъ-то образомъ лукавая хозяйка постаралась продержать Вру, такъ-сказать, взаперти, до самаго вечера въ который устраивались живыя картины. Въ послдней изъ нихъ, Вра должна была явиться въ вид Руи. Картина эта была изобртеніемъ Monsieur Гуагая, художника слдившаго за всмъ устройствомъ и ожидавшаго большихъ похвалъ и многочисленныхъ заказовъ въ случа успха этой картины. Княжна должна была облечься въ суровую синюю и красную ткань, подобную той изъ которой составлена одежда римскихъ и умбрійскихъ крестьянъ, и оттнокъ придаваемый массой ярко-красныхъ складокъ этой одежды длиннымъ блокурымъ волосамъ, обнаженнымъ рукамъ и широкимъ блымъ рукавамъ ея, былъ дйствительно чрезвычайно живописенъ.

Изъ опасенія за успхъ своихъ картинъ, княгиня Курбская ршилась ничего не говорить нашей героин о прізд въ Ниццу лорда Кендаля, это лишь развлекло бы ея вниманіе, пусть они лучше встртятся потомъ, за ужиномъ, говорила она себ, кром того, ей не хотлось вмшиваться въ это дло и хотлось предоставить ему самому говорить за себя, такимъ образомъ, она надялась добиться настоящаго пониманія существовавшихъ между ними отношеній.

Во время ихъ утренней прогулки, лордъ Кендаль ни разу не упомянулъ о Вр, и она была рада что ей можно не сообщать этого факта молодой двушк, потому она и ршила, сообразивъ хорошенько все, не говорить ничего о приглашеніи посланномъ ей однорукому Англичанину.

Единственною помхой ея планамъ могло быть то что въ качеств музыканта и артиста, князь Сергй сумлъ выпросить или просто присвоить себ право входа за кулисы, и она боялась что ей не удастся удалить его тамъ отъ Вры. Она возлагала, впрочемъ, большія надежды на Monsieur Гуагая, долженствовавшаго не давать покоя двушк своими наставленіями, и ожидала всего лучшаго.

Когда лордъ Кендаль явился къ ней въ домъ, въ четвергъ вечеромъ, онъ нашелъ тамъ, какъ ему и говорила заране хозяйка, много знакомыхъ лицъ изъ числа приблизительно сотни людей собравшихся у нея, и уже размстившихся по рядамъ креселъ, въ ожиданіи поднятія занавса.

Но во всхъ рядахъ этихъ онъ не могъ отыскать княжны Вры.

Онъ взглянулъ на программу и на ней прочелъ ея имя, какъ участвующей въ самой послдней изъ картинъ, вслдствіе этого, онъ смотрлъ съ нкоторымъ нетерпніемъ на рядъ оживленныхъ извстныхъ произведеній искусства, служившихъ прекраснымъ доказательствомъ дарованія Monsieur Гуагая касательно драпировки, освщенія и постановки лицъ.

Наконецъ, занавсъ взвился въ послдній разъ, и живой маленькій Французъ, составлявшій планъ картины, могъ остаться вполн доволенъ ея успхомъ. Она возбудила общій шопотъ одобренія.

Она была вся облита яркимъ свтомъ, но онъ лежалъ на ней низко, какъ бы исходя отъ солнечнаго заката, и жница держала руку надъ глазами, какъ бы желая защититъ ихъ отъ яркихъ лучей.

На голов ея лежалъ пучокъ пшеничныхъ колосьевъ, а другую такую же связку держала она на рук, упиравшейся въ станъ. Об руки, обнаженныя до плечъ, были округлены и чисты какъ мраморъ, лишь у кончиковъ пальцевъ лежали нжные розовые оттнки, выше локтей ея обвивались странные, плоскіе, металлическіе ободки, а съ приподнятой руки ниспадалъ блый льняной рукавъ. Общій голосъ провозгласилъ картину Mr. Гуагая образцомъ искуснаго размщенія цвтовъ. Княгиня Курбская все смотрла на лицо Вры, въ ту минуту какъ занавсъ взвился вверхъ, устремленные прямо, задумчивые глаза, казалось, смотрли тоскливо въ даль, какъ бы моля объ опор и защит, которыхъ искала и нашла Моавитянка на поляхъ Вооза. Было что-то беззавтно-преданное и въ то же время жалобное въ выраженіи этихъ глазъ, тронувшее сердца всхъ. Но вдругъ выраженіе это словно измнилось, и когда занавсъ опустился, художникъ подлетлъ къ Вр.

— Ахъ, princesse, вы не только художница, но и актриса: вы составили мое счастіе. Ахъ! какъ хорошо сумли вы олицетворить высокія чувства этой героини, ршившейся слдовать за другимъ существомъ въ чужую страну и готовой даже умереть тамъ! Какая грація! Какая прелесть! Сержъ тоже очутился сейчасъ же около нея.

— Какъ вы были очаровательны! Но вы врно очень устали? Чмъ могу я услужить вамъ? Вы что-то блдны.

— Избавьте меня только пожалуста отъ этого, возразила Вра, снимая съ головы своей пучокъ колосьевъ и машинально бросая его на полъ. Онъ упалъ къ ногамъ Сержа. Молодая двушка была слишкомъ далека мыслями, слишкомъ поглощена изумительною, блаженною неожиданностью, поразившею ее при вид лорда Кендаля, для того чтобъ обратить на это вниманіе. Ее словно поднимали отъ земли какія-то невидимыя крылья, но въ то же время, по ней пробгала дрожь при мысли что она чуть-было не потеряла всякое чувство самоуваженія, и подавая надежды князю Сергю, чуть-было не лишила себя всякой возможности счастія. Теперь, видъ Сержа былъ для нея полонъ упрека, она въ преступной слабости своей дозволила себ привлечь человка не имвшаго для нея никакого значенія, кром разв того какое истекало изъ раздраженія причиняемаго ей планами графини Прасковьи. Пристыженная въ душ и въ то же время полная радости, утомленная и вмст ободренная, она быстро ушла чтобы перемнить свой костюмъ и чтобъ избгнуть всякихъ поздравленій и вопросовъ. При этомъ случа, она пропустила мимо ушей замчаніе сдланное, при послднемъ ея движеніи, одною остроумною соотечественницей, бывшею свидтельницей его: ‘Voil la belle glaneuse qui donne manger son ne.’ Сержъ, если даже и не слыхалъ этихъ словъ, чувствовалъ тмъ не мене равнодушіе высказавшееся во всемъ существ ея и полагалъ что почему-то избранница его сердца не въ дух, а онъ у ней въ немилости. Можетъ-быть онъ бы еще забылъ впечатлніе этой выходки, еслибы за ужиномъ ему не стало все ясно. Однорукій Англичанинъ, старый соперникъ его, сидлъ около Вры. Рсницы ея были опущены, но ревнивый взглядъ могъ легко прочесть выраженіе ея глазъ, и съ этого вечера молодой Русскій пересталъ посщать виллу Беллони. Посл этого дня въ нравственности и въ поведеніи бднаго кпязя Сергя произошла замтная перемна къ худшему, а иногда, когда ему приходилось воспринять значительное количество шампанскаго, замчанія его насчетъ женскаго непостоянства становились весьма, колки.

Для Вры и для лорда Кендаля настало время полное великаго и все-таки не совершенно беззавтнаго блаженства, они все еще не вполн понимали другъ друга и не вполн довряли другъ другу. Каждый изъ нихъ боялся выдать всю глубину и всю силу чувствъ своихъ, и то показывалъ, то одерживалъ ихъ, такъ что заботливый другъ, подобный княгин Курбской, могъ иногда подумать, что они поссорились между собой. Вра была, по ея словамъ, еще причудливй его, и это было правда, ибо чмъ могуче становилась привязанность ея, тмъ боле опасалась она выдать всю силу ея и пыталась скрытъ ее отъ взоровъ всхъ — отъ взоровъ любимаго человка и отъ бдительности пріятельницы, дававшей вечера, устраивавшей поздки и доставлявшей имъ безпрестанные случаи видться, въ надежд довести вскор дло до какого-нибудь исхода. Между тмъ какъ она составляла свои планы, какъ лордъ Кендаль пытался проникнуть покровъ сдержанности которымъ была постоянно облечена Вра, а ття Паша оплакивала внезапное прекращеніе посщеній князя Сержа, исходъ былъ ускоренъ неожиданно подкравшимся общественнымъ событіемъ.

ГЛАВА XXI.
Апрльскіе дни.

Death knows no sympathy,
He tramples on all tenderness:
He whets his scythe with trophies scuh as these.
Sir. I. Bowring’s Russian poets.

Когда занялось надъ Nice-sur-Mer утро дня заслужившаго вполн набожное Провансальское названіе ‘прекраснаго Божьяго дня’ (Ion bel jour de Dieu), дня 18ro апрля, утро это было такъ прозрачно ясно и такъ благодатно, какъ можетъ лишь быть пробужденіе зари въ этой любимой моремъ и солнцемъ стран. День былъ одинъ изъ тхъ что оправдываютъ вполн псню совтующую жителямъ Свера покинуть его для Юга, промнять воды на землю, горы на долины, и оставивъ за собой вс другія страны, спшить въ Провансъ. Втеръ вялъ въ это утро съ юго-востока, ‘втеръ солнца’, какъ говорили лодочники, сирокко, какъ называли его больные, но въ садахъ виллы Бермонъ воздухъ былъ легокъ и душистъ, и если большія деревья Іуды и сыпали цлыя облака цвтовъ своихъ на берегъ, то одинокая финиковая пальма, росшая надъ нимъ, едва шевелила своимъ широколиственнымъ внцомъ при дуновеніи морскаго втерка, и когда Наслдникъ Русскаго престола вышелъ въ садъ въ семь часовъ утра, то солнечное сіяніе и ликованіе весны вокругъ него не только какъ бы предсказывали ему выздоровленіе и жизнь, но и отгоняли отъ него всякую печаль.

Но часъ спустя отчаяніе овладло виллой Бермонъ: съ Цесаревичемъ случился въ саду припадокъ — онъ былъ боленъ, онъ умиралъ, Императрица утопала въ слезахъ, весь дворъ пришелъ въ смущеніе, нкоторые даже говорили что онъ уже умеръ. Во вс концы были разосланы послы: сначала въ префектуру, чтобы позвать въ Императорскую пріемную губернатора провинціи, затмъ въ церковь на Пыльныхъ поляхъ, между Longchamps и Carabael, чтобы заказать тамъ молебствіе за Николая Александровича, потомъ въ рейдъ, гд стояли громадные фрегаты, съ верхушками мачтъ высоко поднимавшимися надъ оливковыми деревьями, и миніатюрнымъ фортомъ Виллафранки, отдано было приказаніе Витязю развести пары и готовиться всякую минуту въ путь въ Ливорно за Великою Княжной Маріей. Пущены были телеграммы въ разные концы Европы: въ Петербургъ — вызывая оттуда Отца, въ Копенгагенъ — вызывая оттуда Невсту.

Въ пріемной виллы все было полно смущенія, тревоги и отчаянія, врачи подавали мало надежды, въ два часа больной долженъ былъ пріобщиться Св. Тайнъ, находясь еще пока въ сознаніи, а Мать все время не покидала его изголовья. Вс готовились къ самому худшему.

По городу печальныя всти разнеслись весьма скоро. Русскіе офицеры распространили это извстіе, возвратясь съ дежурства. Префектъ, возвратясь къ завтраку съ печальнаго визита, подтвердилъ его, нкоторые замчали какъ неожиданно случилось это, другіе — что этого давно можно было ожидать, иные увряли что онъ простудился на парадномъ смотру, данномъ въ честь его въ суровый, холодный мартовскій день, когда дождь шелъ ливнемъ, однимъ словомъ, толковъ было много, но разумется они были не въ силахъ измнить хода дла, и мрачное, тоскливое настроеніе смнило ясное, полное свтлыхъ общаній впечатлніе утра.

Собраніе назначенное въ этотъ вечеръ въ префектур было отложено, но частныя сборища не разстроились, и въ этотъ же день, въ конц долгой прогулки, начавшейся въ долин Sainte Madelaine и кончившейся въ садахъ виллы Gastaud, княжна Вра Замятина и лордъ Кендаль очутились вмст въ обществ человкъ восьми Англичанъ и Русскихъ. Когда Замятина не было между ними, приличіе заставляло его оставаться въ ожиданіи какихъ-либо приказаній изъ виллы Бермонъ, но княгиня Курбская была съ ними, и еще одна молодая русская двушка, знакомая Замятиныхъ. Вра устала, и между тмъ какъ все общество разсыпалось по саду, она присла отдохнуть. Вечернее солнце сіяло такъ же великолпно, какъ и утромъ. Въ высокихъ ршеткахъ надъ головой ея, обвитыхъ вистеріями въ роскошномъ цвту, порхали и ворковали горлицы, а по ту сторону сада тянулась аллея деревьевъ Іуды, цвтущій рядъ которыхъ замыкался лишь видомъ моря, подернутаго то зеленою, то пурпурною пной, по мр того какъ южный втерокъ пробгалъ по струямъ. Терраса въ конц аллеи была выстроена на подобіе бастіона, и съ расположенныхъ на ней скамеекъ Вра и спутникъ ея могли видть вдали дымчатую опушку оливъ, закрывавшую линію желзной дороги, церковь и красныя кровли Св. Елены, безчисленныя цвтущія алое на берегу, прибой волнъ и всю окрестность (отъ маяка Виллафранки до устья Вара) залива Ниццы, которому любовь жителей дала названіе Baio dis Anges.

Разговоръ вертлся вокругъ бала въ префектур, и нкоторые изъ младшихъ членовъ общества сожалли что онъ не удался.

— Очень жалю объ этой неудач, но еще боле о причин ея, сказалъ лордъ Кендаль Вр, сердившейся повидимому на болтовню и на ворчаніе сидвшей около нея молодой двушки.

— Это ужасно грустно. Отецъ мой говоритъ что отчаяніе царствующее въ вилл Бермонъ выше всякаго описанія.

— И еще неизвстно доживетъ ли бдный Цесаревичъ до свиданія съ Огцемъ своимъ и съ Принцессой Дагмарой.

— Ахъ, бдная двушка! Какъ хорошо что она детъ сюда. Не правда ли? Я такъ ей сочувствую, бдной Дагмар! Знаете вы что означаетъ ея имя?

— Нтъ.

— Утренняя заря, рожденіе дня. Оно звучитъ какъ бы насмшкой надъ ея надеждами, увядшими такъ рано, ея день омрачился прежде еще нежели занялась заря его. И при этихъ словахъ глаза Вры быстро наполнились слезами сочувствія.

Лордъ Кендаль думалъ, смотря не нее, что никогда еще не казалась она ему такъ мила и въ то же время такъ далека отъ него, словомъ, она была существомъ ему навки недоступнымъ. Нчто подобное досад поднялось въ сердц его противъ той непобдимой, нжной двушки.

— Дйствительно, это очень грустно, сказалъ онъ, — но я все-таки удивляюсь что это могло до такой степени растроить васъ. Женщину живущую, какъ мн кажется, гораздо бое головой нежели сердцемъ.

Эта внезапная выходка поразила Вру. Сначала она как бы не совсмъ поняла ея смыслъ, но глаза лорда Кендаля говорили, что въ ней заключается упрекъ, и видя что не послдовало извиненія, она не удостоила графа ни словомъ отвта и подобравъ свое платье, встала и ушла. Вспышка гнва придала живую краску ея подобной блой роз красот и зажгла глаза ея внезапнымъ мощнымъ огнемъ негодованія, поразившимъ ея собесдника. Казалось что кровь цлаго поколнія бояръ, не высказывавшаяся до сихъ поръ въ такомъ крпкомъ и изящномъ существ, тмъ не мене способна заговорить въ ней, она-то не дала ей возразить ни слова лорду Кендалю и заставила ее уйти домой оскорбленною, безмолвною и возмущенною.

Большую часть вечера была она предоставлена своимъ собственнымъ размышленіямъ, графиня Зотова и слуги ушли къ всенощной, и лишь слдующее утро дало мыслямъ ея другой оборотъ: ей пришлось присутствовать вмст съ отцемъ своимъ на похоронахъ князя N. И ей и отцу церемонія эта, происходившая подъ впечатлніемъ мрака тяготвшимъ надъ дворомъ и окруженная лишь тою пышностью которую могъ доставить небольшой французскій городъ, казалась не особенно величественнымъ торжествомъ, едва ли достойнымъ знаменитаго сановника. Но для западныхъ глазъ, не привыкшихъ къ русскимъ обрядамъ, зрлище это представляло не мало любопытнаго и занимательнаго.

Просили позволить иностраннымъ полкамъ пройти по городу въ полномъ вооруженіи, и обязательныя мстныя власти дали на то полное согласіе, большой отрядъ съ русскихъ фрегатовъ сопровождалъ тло, держа ружья на погребеніе подъ звуки задушевно-печальной мелодіи, похожей скоре на пснь любви, нежели на похоронный маршъ. Сынъ покойнаго шелъ пшкомъ за гробомъ, затмъ слдовала делегація мстныхъ властей и такое множество каретъ, заполненныхъ дамами, что процессія обратила на себя общее вниманіе, извиваясь по мосту, и вс улицы и окна были полны зрителей. На высокой, открытой и разукрашенной колесниц стоялъ гробъ, а на немъ лежали шляпа, шпага и многочисленные знаки отличія покойнаго, свершившаго такимъ образомъ свой путь отъ величія міра сего къ еще малйшему и невдомому величію тайнаго царства смерти.

У всякаго свое горе, и во время всхъ этихъ печальныхъ и торжественныхъ событій, постигшихъ великихъ міра сего, размолвки съ любимою женщиной было достаточно для того чтобы сдлать лорда Кендаля несчастнымъ на цлое утро.

ГЛАВА XXII.
Зенитъ.

I spent an afternoon within
The city of the clouds.
G. W. Thornbury.

Выраженіе нмаго упрека, прочитанное имъ въ послднее свиданіе на лиц Вры, и прекрасный образъ ея, ярко отдлявшійся отъ линіи моря и неба, рисовавшійся въ конц ряда осыпанныхъ пурпуровыми цвтами деревьевъ и окруженный порхающими надъ головой ея горлицами, повсюду преслдовали лорда Кендаля. Это побудило его, наконецъ, сдлать нчто, на что онъ ршался весьма рдко, а именно утренній визитъ, и навстивъ княжну, постараться, если-можно, примирить ее съ собой.

До сихъ поръ, всегда случалось такъ что онъ не заставалъ ее дома и ни разу не видалъ ее вмст съ графиней Зотовой, но сегодня онъ нарочно выбралъ для посщенія своего такой часъ который, будучи приличенъ для визита, долженъ былъ удержать жителей виллы, по случаю жара, за опущенными сторами ея. Дамы были дома, и его ввели въ комнату въ которой графиня полулежала на диван, обмахиваясь веромъ, съ дремавшею около нея въ корзинк собачкой, а Вра сидла за роялемъ и пла, пла она вроятно mezza voce, потому что гость дошелъ уже до двери гостиной, прежде нежели голосъ ея достигъ до его слуха. Она встала, слегка покраснла, и улыбаясь протянула ему руку, но свиданіе ихъ вышло нсколько неловкимъ, частію вслдствіе того что лордъ Кендаль принесъ съ собой какое-то сознаніе вины, частію и оттого что робкое смущеніе Вры усилилось посл чрезвычайно натянутаго поклона которымъ графиня сочла нужнымъ отвтить на привтствіе Англичанина. Такъ какъ хворая дама эта никогда не вызжала по вечерамъ, то они никогда не встрчались другъ съ другомъ, и если въ обществ Вры лордъ Кендаль постоянно забывалъ что иметъ дло съ иностранкой, то увидалъ съ перваго взгляда что въ отношеніи къ графин Зотовой забыть это было бы невозможно: такъ страненъ показался ему видъ графини Прасковьи. Подобно Вр, она была высока ростомъ, но желтое лицо, большіе темные глаза, узкія руки и чрезвычайно гибкій станъ, все это поразило его, какъ выраженіе какого-то особеннаго типа, и она навсегда удержала въ ум его названіе ‘скиской женщины’, съ того самаго мгновенія какъ онъ прошелъ съ ней, насколько могъ свободно, черезъ обряды перваго знакомства, спрашивая себя какимъ общимъ разговоромъ можетъ онъ занять эту хозяйку дома.

Такъ какъ она была женщина больная, то онъ выразилъ надежду что зимнее пребываніе въ Ницц имло благодтельное вліяніе на ея здоровье.— ‘Не очень-то’, нсколько коротко отвтила она ему: казалось что даже разговоръ объ ея собственныхъ недугахъ, вызывавшій обыкновенно довольно сильный потокъ краснорчія съ ея стороны, былъ на этотъ разъ не въ силахъ расположить ттю Пашу къ Крымскому герою, какъ она уже окрестила его въ душ. Она терпть не могла Англичанъ, въ особенности англійскихъ военныхъ, а тутъ вдругъ, въ собственной ея гостиной, въ качеств близкаго знакомаго Вры, возсдалъ Англичанинъ, однорукій воинъ, Крымскій герой, убившій, она была убждена въ этомъ, неизвстно сколько соотечественниковъ ея. И какъ человкъ этотъ глазлъ на Вру, просто пожирая ее глазами! Онъ врно не мало воображалъ объ себ, и очень нужно было Вр вспыхнуть при вход его непривычнымъ ей румянцемъ. Графиня была сердита на нихъ обоихъ, и лордъ Кендаль нашелъ ее въ конецъ неприступною, посл того какъ, оправившись отъ перваго отпора ея, онъ выразилъ мнніе что въ теченіи зимы, собравшей въ Ницц столькихъ Русскихъ, она врно нашла себ пріятное общество.

Нтъ, она имъ вовсе не пользовалась. Общество здсь, чтобы не сказать боле, чрезвычайно смшанное. Здоровье ея не позволяло ей вызжать по вечерамъ, и погода была все такая дурная, безпрестанно сирокко, да и положеніе дома ихъ самое непріятное.

— Онъ можетъ-быть стоитъ слишкомъ на солнц, замтилъ лордъ Кендаль, смотря на закрытые ставни, за которыми, палящіе яркіе лучи ударяли прямо въ стны, отражая на нихъ весь зной Promenade и весь блескъ моря.

— Да, слишкомъ на солнц, да я и не люблю быть такъ близко къ морю, такъ страшно слушать всю ночь шумъ волнъ, въ этомъ шум такое ужасное однообразіе.

Кром того графиня жаловалась и на то что они занимаютъ не весь домъ. Надъ ними живетъ семейство изъ Піемонта, дававшее недавно балъ, и не надясь на прочность потолка, она не спала всю ночь, и общество у этихъ людей было совершенно гарибальдійское, вовсе не въ ея вкус, хотя Вр и непремнно нужно было отправиться танцовать съ ними. Въ нижнемъ же этаж живутъ какіе-то Англичане, и мальчишки ихъ вчно катаютъ обручъ и кричатъ у ней подъ окнами.

— Они премиленькіе мальчики, вступилась Вра, настолько довольная посщеніемъ лорда Кендаля что готова была выразить благопріятное мнніе и о пар молодыхъ обезьянъ, будь он въ эту минуту представлены ей, и видвшая съ досадой что дуэнья ея не намревается выказать себя сегодня ихъ гостю съ выгодной стороны.

— Ахъ, какіе ужасные ребятишки! Я вообще не охотница до иностранцевъ, какъ теб извстно, Вра, а ты тутъ еще восхищаешься этими gamins.

— Вы разговариваете съ ними по-англійски? спросилъ лордъ Кендаль.

— Да, и они такъ безжалостно смются надъ ошибками моими что я наврное сдлаю успхи. Вы не находите еще что я усовершенствовалась?

— Въ послдній разъ когда мы видлись съ вами, княжна, не вы, а я заслужилъ замчаніе за ошибку, и Вра выразила ему своею улыбкой такое чарующее отпущеніе грховъ что счастіе было для нея что ття Паша не видала этого, занятая въ эту минуту укладываніемъ Маркиза въ корзинк. Любезное животное это не желало, однако, улечься на покой и бросало такіе свирпые взоры на гостя что мобно было ожидать ежечаснаго нападенія на ноги лорда.

— Я боюсь что сегодняшнія извстія изъ виллы Бермонъ наведутъ тревогу на всхъ.

— Pelas! воскликнула старшая изъ дамъ, а Вра подняла къ нему снова свои нжные, полные состраданія глаза, такъ что лордъ Кендаль увидалъ что можетъ заговорить съ ней объ этомъ предмет. Они потолковали о бюллетен и о похоронахъ князя О. и затмъ гость собрался уходить.

— Вы, кажется, пли, когда я вошелъ, и мн не слдуетъ боле мшать вамъ.

— Я только старалась расположить тетушку къ сіест, жаръ сегодня такъ томителенъ, несмотря на грозу.

— Я никогда не сплю среди дня, возразила графиня Прасковья, имвшая, несмотря на это возраженіе, обыкновеніе спать, среднимъ числомъ, четырнадцать часовъ въ сутки.

— Что это вы пли? это было похоже на Шуберта.

— Вы правы, это очень напоминаетъ Шуберта, но это романсъ Варламова. Знаете вы его? И подойдя къ роялю, Вра наклонилась и проиграла, стоя, нсколько тактовъ.

— А, теперь вижу, слова русскія?

— Да, но я перевела ихъ на нмецкій языкъ.

— Что вышло ужасно, наврное, вступилась ття Паша, — вотъ чего я еще терпть не могу, такъ нмецкаго языка. Лермонтовъ былъ Русскій, а главное, онъ былъ поэтъ. Твои слова нмецкая проза.

— Нмецкая поэзія безъ рифмъ, извините, ття Паша.

— Это все равно, на нмецкомъ язык все выходитъ похоже на прозу.

— Стихотвореніе Лермонтова, продолжала Вра,— составило бы хорошій предметъ для художника, онъ разказываетъ какъ душа, услыхавъ еще до рожденія своего пснь своего ангела-хранителя, несшаго ее на землю, не могла уже найти радости ни въ какихъ земныхъ псняхъ.

— Этому я врю, но я не долженъ надодать вамъ еще доле. Увидимся мы сегодня, на концерт у леди П…? Надюсь что да.

— Да, отвчала, чрезвычайно обрадованная, Вра.

— Я такъ радъ что засталъ васъ дома, и что видлъ васъ сегодня. Вра снова коснулась руки изувченнаго человка, чего она не длала никогда безъ чувства состраданія, а затмъ лордъ Кендаль удалился. Обращеніе ея доказало ему что безмолвное извиненіе его было такъ же безмолвно принято ею, и онъ вышелъ изъ дому съ радостнымъ сердцемъ.

— Милая Вра, какая ты безчувственная, право, начала графиня Зотова, какъ скоро дверь затворилась за ихъ гостемъ.

— Странно что точно нарочно, въ самый дурной день мой ты вздумала представлять мн, въ собственной моей гостиной, какого-то своего пріятеля, иностранца, да еще изъ такихъ видъ которыхъ ужасенъ моему сердцу, и что всего хуже, человкъ этотъ ухаживаетъ за тобой.

— Вамъ въ самомъ дл это кажется? спросила Вра, стараясь придать своему голосу боле твердости.

— Кажется ли мн это? Вра Михайловна, каждый не вчера лишь только появившійся на свтъ замтилъ бы это. А то зачмъ бы ему являться сюда?— да еще въ такое время, когда жара держитъ всхъ дома, кром разв бшеныхъ собакъ, Англичанъ, да ящерицъ. Подай мн немножко венгерской воды, дитя! А гд потерялъ руку этотъ человкъ?

— При Инкерман, кажется, у него есть также крестъ Викторіи, данный ему за храбрость его при Альм.

— Я была уврена въ этомъ, онъ и похожъ на людода. Человкъ этотъ напугалъ меня, Вра.

— Въ самомъ дл? Мн онъ кажется всегда такимъ грустнымъ.

— Bah! Вс Англичане такіе — они вс пренесносные — и повришь мн, у него на душ есть какое-нибудь преступленіе. Это врно какой-нибудь Eugene Aram. Эти Англичане вс такіе изверги. Все время пока онъ сидлъ здсь, я говорила себ: ‘Какъ знать, не тотъ ли это человкъ что убилъ моего сына.’

— О, милая ття! Какая ужасная мысль. Пожалуста, не говорите никогда такихъ вещей.

— Очень можетъ-быть что это онъ. Alexis былъ убитъ не штыкомъ и не изъ ружья, въ него попала пуля изъ пистолета. Только одни офицеры носили съ собой револьверы, значитъ, его убилъ офицеръ — почему же и не этотъ самый? Онъ, поврь мн, и похожъ на палача. Какой у него мрачный огонь въ глазахъ.

— Онъ очень страдаетъ отъ своей раны, по крайней мр, бывало, онъ не рдко жаловался на это, въ Рим, я помню, мама часто лчила его отъ невралгіи.

— Ахъ! эта невралгія, злйшему врагу своему не пожелаю большаго наказанія. А какъ его зовутъ?

— Графъ Кендаль.

— Знаю, знаю, но какъ его имя данное ему при крещеніи?

— Колингвудъ, Генри Сенъ-Джонъ.

— Колингвудъ! Quest ce que c’est que cela! Да разв это христіанское имя? въ честь какого это святаго назвали его Колингвудомъ, скажи пожалуста?

— Вроятно, имя его Генри, а Колингвудъ фамилія англійскаго семейства, должно-быть его матери, которой онъ былъ единственнымъ ребенкомъ.

— Ужасно! подумайте, и настоящаго имени-то у него нтъ. Ну а что еслибъ его убили на войн, какъ бы стала за него молиться его мать.

— Мать его умерла, когда ему было семь лтъ, да кром того Англичане никогда не молятся за своихъ покойниковъ, это большое заблужденіе съ ихъ стороны.

— Не молятся за покойниковъ? Да на что же это похоже. Такъ и онъ не молится за покойницу мать свою, такъ же какъ и она не стала бы молиться за него? Что стала бы я длать, Вра Михайловна, еслибы за вс эти годы не могла молиться за упокой души моего сына, призывая заступничество ангела его, Алекся Божьяго Человка? А вашъ пріятель думаетъ что какой-нибудь Колингвудъ заступится за него въ царств небесномъ. Неудивительно что у него такой ужасный видъ. Я уврена что онъ чувствовалъ себя виноватымъ предо мной, замтила ты, какъ мало entrain было у него въ разговор?

— Да, спокойно отвчала Вра, вспомнивъ о томъ какъ chaperone ея сама озадачила лорда Кендаля и думая про себя что если и было съ его стороны сознаніе вины, то скоре въ отношеніи къ ней самой.

Во всякомъ случа она была рада что разговоръ кончился и ушла въ свою комнату, чтобы тамъ хорошенько опомниться отъ волновавшей ее радости и обдумать на свобод зародившееся въ ней сегодня убжденіе въ сильномъ расположеніи къ ней лорда Кендаля.

Она была оскорблена въ душ его вчерашними словами, ибо что можетъ быть тяжеле какъ видть что мы не поняты дорогими намъ людьми, съ ихъ стороны непониманіе это кажется намъ всегда произвольнымъ и безсердечнымъ, но если ття Паша говорила правду, и онъ былъ дйствительно расположенъ къ ней, то не ему ли слдовало скоре жаловаться на частое непониманіе съ ея стороны? Какъ часто она объясняла себ иначе чувства его и смыслъ его словъ! Какъ часто должна она была казаться неблагодарной за всю его постоянную нжную доброту къ ней! Его задушевныя, искреннія заботы объ ея довольств и счастіи, вопросъ сдланный имъ въ Рим, сочувствіе высказанное ей въ Лондон, когда она встртилась съ нимъ посл смерти ея матери, его попеченія о ней тамъ и всегда, если все это были доказательства его любви къ ней, то какою непреклонною долженъ былъ онъ считать ее, какою глупою и гордою, настолько гордою что расположенія ея надо было вымаливать на колняхъ. Нтъ, она не такова.

Если онъ въ самомъ дл любитъ ее, если онъ избралъ ее изъ всхъ женщинъ въ мір чтобы дать ей свое имя, то пусть онъ скажетъ ей это, и она отвтитъ ему искренно и честно. Но какъ выскажетъ онъ ей любовь свою? Поговоритъ ли онъ сперва съ отцомъ ея, или же, по англійскому обычаю, прямо отнесется къ ней? А если такъ, то когда? Сегодня они встртятся съ нимъ на концерт у леди П., можетъ-быть встрча эта будетъ послдняя, извстія изъ виллы Бермонъ были очень неутшительны. Что если ей придется надть трауръ и не удастся боле встртиться съ нимъ, какъ тогда въ Лондон, на возвратномъ пути изъ Ричмонда, когда сердце ея впервые забилось любовью къ нему и къ родной его стран? Что если имъ никогда не суждено понять другъ друга, суждено разойтись по разнымъ дорогамъ, что если они затмъ сошлись на жизненномъ пути чтобы вскор разойтись на вкъ, какъ т пастухи степей про которыхъ поется въ народныхъ псняхъ, которые сходятся другъ съ другомъ, разказываютъ другъ другу повсть свою въ заунывныхъ, жалобныхъ напвахъ, не имющихъ окончанія, и затмъ расходятся, чтобы никогда боле не встртиться въ жизни и отголосокъ унылой псни ихъ замираетъ въ широкой степи? Есть человческія жизни такъ же глухо замирающія безъ опредленнаго конца, неужели и ея жизни суждено походить на пснь стопнаго пастуха? Она надялась что нтъ, она такъ нуждалась въ пріют, въ друг, въ любви, въ тепломъ привт, ей нуженъ былъ кто-нибудь кто бы хранилъ и лелялъ ее.

Разсуждая такимъ образомъ, Вра стояла у открытаго окна и обрывала большой букетъ розъ, пропуская сквозь пальцы лепестки ихъ, и не гадая по цвтамъ, подобно Фаустовой Маргарит, а какъ бы разсыпая вмст съ ними вс сокровища своего сердца на чью-то возлюбленную главу. Обрывая цвты она улыбалась.

— Другъ милый, безцнный! шептала она про себя, тихонько вздыхая между каждымъ вжнымъ словомъ, и наконецъ прошептала еще другое названіе, самое завтное и дорогое: ‘мужъ мой’.

Она тихо прошептала его по-англійски, какъ дитя затверживающее сбой урокъ, и затмъ покачала головой. ‘Какой мужъ? спросила она себя, ‘у меня его вроятно никогда не будетъ’, и она опять вздохнула, опустила голову на широкій подоконникъ и тутъ, полагаю, недоврчиво засмялась, какъ нкогда Сара, жена Авраама.

Она просидла весь остальной день въ своей комнат, погруженная въ глубокія и безконечныя думы, но она не все только думала, она и молилась. Эта чистая и благородная двушка возносила хвалы Тому Кто, внимая крику голодныхъ вороновъ, готовъ также утолить и голодъ человческаго сердца и готовъ даровать ему, подобно прекрасной земл, весну и новыя богатства, и новую жизнь. О, благодатная, сладкая надежда! О, благодатный, свтлый Божій день, въ который занялась такая заря счастія надъ ея одиночествомъ! О, радость озарившая всю ея душу при мысли обрсть любовь благороднаго сердца и преданность цлой, чистой и честной жизни! Неужели подобное счастіе дйствительно низошло къ ней, къ той которая, живя среди этого шумнаго міра интригъ, любовныхъ продлокъ и безумныхъ пороковъ, игры, скуки и безчестія, была поставлена въ необходимость отыскивать себ мужа? Она старалась всегда исполнять долгъ свой въ отношеніи къ своему отцу, но онъ, собственно говоря, не нуждался въ ней, и лишь Тотъ Кто сотворилъ ея сердце зналъ насколько оно чувствовало себя одинокимъ. А теперь вдругъ такая радость постила ее,— ее, маленькую Вру, въ то самое время какъ царственныя сердца надрывались отъ скорби и паровозы несли Отца и Невсту къ смертному одру Цесаревича, наслдіе котораго составляло восьмую часть земнаго шара. Къ смертному одру! Да, Николай Александровичъ умиралъ. Ни молитвы милліоновъ, ни слезы царей, ни искусство врачей, ни громадные фрегаты на рейд, ни вся храбрая гвардія Франціи, ничто не было въ силахъ удалить смерть изъ сада его. Тамъ, среди фіалокъ и померанцевыхъ цвтовъ, подъ тнью финиковой пальмы и цвтущихъ деревьевъ. каждый годъ краснющихъ за измну Іуды и за униженіе Спасителя, играла притаясь смерть, и воскликнувъ при появленіи его: вотъ онъ, наслдникъ! запечатлла поцлуемъ своимъ Николая, сына Царева, въ третій часъ дня.

‘Ему смерть, мн жизнь, продолжала Вра,— и внецъ жизни — любовь!’ а при этихъ словахъ все лицо ея занялось нжнымъ румянцемъ, она закрыла его руками, и подъ покровомъ ихъ, безъ внятныхъ словъ, сердце ея высказало всю тихую исповдь свою и отдалось навки. Съ этой минуты она знала что оно было его достояніемъ теперь и навсегда, когда лишь ему угодно будетъ предъявить на него права свои. Сегодня вечеромъ они увидятся.

— Жюли, сказала она своей горничной,— княгиня Курбская задетъ за мной въ десять часовъ, приготовьте мн къ вечеру блое платье.

— Которое, Princesse, блое съ азаліями или toilette съ ласточками?

— Съ ласточками, отвчала госпожа ея, благословляя въ душ Англичанъ, Пасха которыхъ наступала раньше чмъ у Русскихъ.

Князь Михаилъ привезъ печальныя всти изъ виллы Бермонъ и отказался хать къ леди П. Вра одвалась одна, погруженная въ торжественныя и тревожныя думы. Вечеръ этотъ долженъ былъ ршить ея участь, ей вроятно не придется боле вызжать въ общество, а если Цесаревичъ умретъ, то вся русская колонія въ Ницц сейчасъ же разлетится въ разныя стороны. Тогда ей придется воротиться въ Петербургъ, и посл пышнаго и печальнаго погребальнаго торжества, тамъ снова начать свою обычную, тоскливую жизнь въ столиц. Похороны эти были бы въ то же время погребеніемъ ея собственной молодости, и ужь лучше ей тогда удалиться съ дороги отца, дать ему жениться на графин Прасковь, а самой пойти въ Новодвичій монастырь. Если жизни ея предстояла вчная неудача, то чмъ скоре она погрузится въ этотъ непробудный сонъ, тмъ лучше: весна безъ зелени и лто безъ цвтовъ дадутъ лишь осень безъ плодовъ, итакъ лучше ей ужь вступить прямо, разъ навсегда, въ зиму жизни.

Такія-то думы перегоняли одна другую въ голов княжны Вры, между тмъ какъ горничная наряжала ее и перевивала ловкими руками вокругъ головы ея пряди золотистыхъ волосъ.

— Взгляните же на себя, Princesse, сказала она наконецъ, потому что молодая госпожа ея совершенно машинально прошла чрезъ весь процессъ одванья.

Вра встала и взглянула на себя, двушка сейчасъ только обрекавшая себя на преждевременную зиму жизни стояла предъ зеркаломъ живымъ олицетвореніемъ весны. Блое платье ея было все усяно ласточками, сдланными изъ черныхъ брюссельскихъ кружевъ, ласточки были вышиты на широкомъ бломъ кушак и на бантахъ ея лифа, и среди волосъ ея красовалась ласточка, качавшаяся на небольшой втк миндальныхъ цвтовъ.

— Княжна хорошо сдлала, начала Жюли,— что выбрала это платье на сегодня, его теперь въ послдній разъ можно надть, такъ какъ у насъ уже конецъ апрля, въ ма ласточки были бы ужасно некстати и rococo, но этотъ туалетъ очень идетъ къ княжн. Съ этими словами она накинула плащъ на плечи княжны Вры и проводила ее до кареты. Графиня Прасковья поздно возвратилась изъ церкви, пообдала безъ шпинату, который любила кушать по постнымъ днямъ, чувствовала себя слабою и нсколько голодною, пришла въ дурное расположеніе духа и рано улеглась спать.

ГЛАВА XXIII.
Надиръ.

Schweigt, ihr Wogen und Mwen
Vorber ist Alles: Glck und Hoffnung,
Hoffnung und Liebe: ich liege am Boden,
Ein der, schiffbrchiger Mann:
Und drcke mein glhendes Antlitz,
In den feuohten Sand.
H. Heine.

Когда Вра вошла съ княгиней Курбской въ домъ леди П., то въ первой комнат застали он общество мущинъ засдавшихъ за двумя карточными столами. Тутъ собрались старшіе гости мужскаго пола, удачно убжавшіе отъ музыки. Избранный кружокъ младшихъ представителей мужскаго пола довольно шумно пилъ чай въ cabinet jaune, но въ большой, средней зал царствовало глубокое молчаніе, ибо тамъ плась или, лучше сказать, разыгрывалась французская комическая псенка двумя очень толстыми молодыми людьми, близнецами. Одинъ изъ нихъ барабанилъ по небольшимъ, прямымъ и очень жесткимъ фортепіано, дико взирая на клавиши, которые онъ колотилъ своими нсколько грязными, толстыми пальцами. Другой же, опираясь также грязными, толстыми пальцами, на спинку его стула, коверкалъ свое блдное, пухлое лицо въ дйствительно очень смшную гримасу, ухмыляясь изъ-подъ тонкихъ, закрученныхъ усиковъ, торчавшихъ какъ у кота. Въ ту самую минуту какъ прекрасный, стройный образъ русской двушки появился въ дверяхъ и глаза ея упали на этихъ исполнителей, піанистъ еще сильнйшимъ, угасающимъ стукомъ ударилъ о клавиши, а поющій близнецъ торжественнно затянулъ припвъ псни:

Hah! c’est un bien plaisant animal, }

Qu’un mari un bal! } bis.

— Не правда ли какъ это хорошо! воскликнули дв очень молоденькія двицы, сидвшія на диван близь дверей, но такъ какъ нарядъ ихъ носилъ на себ несомннный отпечатокъ лондонскаго магазина, то можно было надяться что познанія ихъ во французскомъ язык были не настолько велики чтобы дать имъ возможность понять какъ слдуетъ смсь легкой болтовни, argot и пошлости, составлявшую содержаніе французской комической псенки. Къ утшенію тхъ которые понимали ее, близнецовъ смнилъ Полякъ, съ волосами въ восхитительномъ безпорядк, исполнившій одну изъ самыхъ причудливыхъ мелодій Шопена. Она напоминала собой вальсъ, если можно только представить себ вальсъ подъ который танцуютъ люди находящіеся подъ какимъ-то зловщимъ зарокомъ или очарованіемъ. Затмъ была пропта хорошенькая псенка Алари А vingt ans, псенка вся звучащая весной и утреннимъ пніемъ птицъ, за ней слдовалъ квартетъ (классической музыки), а за нимъ опять комическое представленіе, ибо концерты всегда составляются такъ чтобъ угодить вкусу мистера Титмоуза, который на вопросъ какую музыку онъ желаетъ слышать, серіозную или веселую, попросилъ въ отвтъ ‘той и другой понемножку’. Когда свирпые близнецы кончили свое дло, хоръ изъ Фауста заключилъ программу, и Вра, и лордъ Кендаль, пробираясь къ ужину въ столовую, были въ восторг что музыкальное наслажденіе пришло къ концу. Оба они, чувствуя и сознавая что имъ представлялся сегодня въ послдній разъ случай поговорить на свобод, а пожалуй и вообще видться другъ съ другомъ, досадовали на часы посвященнные ‘адскимъ близнецамъ’, какъ называлъ ихъ лордъ Кендаль, но теперь когда имъ представилась возможность говорить, они больше молчали нежели разговаривали, Вра прихлебывала шоколадъ изъ своей чашки, между тмъ какъ глаза ея — должно признаться — высказывали многія изъ мыслей занимавшихъ ее посл того какъ они разстались сегодня въ пять часовъ. Имя графини Зотовой случайно было упомянуто между ними, и лордъ Кендаль сказалъ что какъ ему кажется онъ сдлалъ ей сегодня весьма несвоевременный визитъ. Вра отвчала что вовсе нтъ, но что такъ какъ графиня женщина нервная и больная, то погода имла всегда сильное вліяніе на расположеніе ея духа.

— Какъ видите она не вызжаетъ со мной, и сколько я знаю, не особенно любитъ общество, можетъ-быть она и отвыкла онъ него во время своихъ двухъ долгихъ періодовъ траура, да къ тому же здсь нтъ никого изъ старыхъ друзей ея и habitus, умвшихъ развлекать ее въ Москв. Кром того, прибавила Вра съ улыбкой какъ бы выражавшею извиненіе,— мн слдовало бы предупредить васъ что она большая сторонница всего своего роднаго во всхъ мысляхъ и чувствахъ своихъ, и я уврена,— и тутъ улыбка исчезла съ лица Вры и она подняла къ нему умоляющіе глаза,— я уврена что вы извинили бы ее за недостатокъ привтливости къ иностранцу, въ особенности къ Англичанину, еслибы знали что она, что мы вынесли во время Крымской войны.

— Отчего вы какъ бы не ршались сказать это мн?

— О, потому что и вы такъ дорого поплатились тогда, и она робко взглянула на пустой рукавъ его.

Онъ улыбнулся ей и продолжалъ:

— Да, это печальная глава въ исторіи многихъ семействъ, а наша страна такъ мала, что сдланные въ ней проблы чувствуются еще сильне, нежели у васъ въ Россіи.

— Но за то наши потери многочисленне. Ахъ, надо было жить въ Россіи, во время этихъ трехъ лтъ, для того чтобы понять что такое была для насъ эта война. Cousin мой Алексй былъ одинъ изъ числа многихъ друзей оставившихъ насъ съ тмъ чтобы боле не возвращаться, онъ былъ единственный сынъ, что длало ударъ этотъ еще ужасне для матери, бывшей тогда уже вдовой.

— Я вполн ей сочувствую, при Инкерман я лишился кром молодаго своднаго брата моего, который былъ такъ молодъ что я считалъ его какъ бы своимъ сыномъ, еще двадцати товарищей, офицеровъ нашей гвардіи. Молодой человкъ этотъ былъ вашъ двоюродный братъ?

— Мы называли другъ друга cousin и cousine, потому что я всегда звала графиню Прасковью ттей, она урожденная Оболенская и состоитъ въ родств съ моимъ отцомъ, но собственно говоря онъ не былъ мн двоюроднымъ братомъ, а то бы не стали толковать о нашей свадьб, въ Россіи, какъ вы знаете, двоюродные братья не женятся на двоюродныхъ сестрахъ

— А свадьба была уже ршена?

— Объ этомъ поговаривали, и вроятно, это и исполнилось бы, будь мы постарше. Алексю было всего девятнадцать лтъ. Онъ всмъ нравился, потому что былъ такой славный. Онъ былъ такъ храбръ, такъ веселъ и полонъ жизни, и отправившись по собственной охот на войну въ 1854 году, только что выступивъ изъ Пажескаго корпуса, длалъ просто чудеса. Онъ набралъ сотню рекрутовъ изъ своихъ помстій и мужественно сталъ самъ во глав ихъ, они вс обожали его, такой онъ былъ храбрый и въ то же время добрый ко всмъ.

— Вы говорите что онъ отправился на Востокъ волонтеромъ?

— Да, онъ пошелъ съ Московскимъ ополченіемъ въ Крымъ. Они выступили изъ Одессы въ Севастополь, предъ самою Инкерманскою битвой. Послднія письма его были такъ полны энергіи и жизни. Ахъ, бдный Алексй! Не удивительно что мы никакъ не можемъ перестать жалть о немъ, и что матери это такъ трудно простить смерть его.

— Его убили, говорите вы.

— Да и такимъ ужаснымъ образомъ! Онъ не былъ раненъ изъ ружья или штыкомъ, а, вроятно, застрленъ изъ пистолета. Его нашли умершимъ отъ холода и отъ потери крови. Пуля прошла ему сквозь правое легкое. Мать его все думаетъ что его замтили, какъ офицера, и застрлили съ намреніемъ. Можетъ-быть оно такъ и было, потому что онъ былъ высокъ ростомъ (выше меня, въ послдній разъ какъ мы мрились) и очень хорошъ собой и потому его легко можно было отличить отъ другихъ, хотя въ ополченіи офицеры и солдаты носили одинаковую одежду — нашу національную, высокіе сапоги и красный кушакъ: у нихъ были также и одинаковыя casquettes — какъ это называютъ по-англійски,— caps кажется. Очень можетъ-быть что это такъ и было, но я желала бы чтобы мать его не думала этого, смерть его кажется ей оттого еще ужасне, и каждый разъ какъ она видитъ англійскаго офицера, она все думаетъ что этотъ-то именно и есть виновникъ того роковаго выстрла. И потомъ, вы знаете строгія религіозныя понятія тетушки, для нея смерть безъ отходныхъ молитвъ и безъ исповди кажется такою страшною. Мы не знаемъ и послднихъ словъ его. Никого изъ друзей его не было при его кончин, его нашли лежащимъ рядомъ съ нкоторыми изъ солдатъ его. Намъ никто не могъ передать предсмертныхъ порученій его и ничего не досталось даже на память отъ него! Потому что, страшно сказать, тло его было обкрадено, вроятно, съ него былъ снятъ крестикъ данный ему при крещеніи, который вс наши носятъ на груди, также какъ и ополченскій знакъ его — небольшой золотой крестъ съ надписью ‘за вру и царя’, прикрпленный къ шапк. И посл всего этого, удивительно ли что всякій разъ какъ что-нибудь напоминаетъ тетушк о той роковой битв, нервы ея страдаютъ. Я уврена что вы, потерявши тамъ тоже брата, простите ей это.

Вра, ожидавшая посл своеію объясненія, добраго и сочувственнаго отвта, взглянула на лорда Кендаля, поднявшагося въ эту минуту съ мста своего на диван, рядомъ съ ней. Но онъ ничего не отвтилъ ей и только тяжело оперся единственною рукой своею на ручку дивана. Онъ нагнулся, и лицо его, вдругъ подернувшееся сроватою, судорожно пробжавшею по чертамъ его тнью, склонилось надъ головой ея. Онъ не произнесъ въ отвтъ ни слова: лишь взглянулъ ей въ глаза, пожирающимъ, упорнымъ, всепоглощающимъ взглядомъ человка въ послдній разъ смотрящаго на то въ чемъ заключается весь міръ его.

— Прощайте, произнесъ онъ наконецъ, коротко и глухо.— Прощай, Вра. Но послднія слова замерли на губахъ его и такъ и не достигли никогда до ея слуха.

Она сидла безмолвная съ опущенною головой, словно статуя. Она видла какъ онъ поклонился ей, видла какъ онъ оставилъ комнату.

Онъ оставилъ эту комнату, домъ тотъ, улицу, самый городъ. Быстро стремясь все впередъ, подобно человку бгущему отъ преслдованія, лордъ Кендаль шелъ все дальше и дальше. Было уже за полночь, улицы были пусты, небеса чисты, и онъ шелъ все прямо, пока дойдя до потока Maignan, не поворотилъ круто направо, и поднявшись все тмъ же быстрымъ шагомъ, къ долин Св. Магдалины, не погрузился въ лса. Тутъ начинались виноградники, но онъ прошелъ мимо нихъ, устремивъ прямо предъ собой глаза, пока не добрался до вершины холма и тамъ, опустившись на землю, задыхающійся и весь разбитый, взглянулъ на долину и на далекое, озаренное луннымъ свтомъ, море.

Онъ заглянулъ также и въ свою душу.

Во все время пока онъ шелъ, кровь бушевала и кипла въ голов его, такъ что онъ могъ ясно сознавать лишь часть истины. Но теперь онъ видлъ, чувствовалъ и слышалъ ее всю вполн, въ теченіе трехъ часовъ непрерывной тишины и глухаго молчанія, онъ уже не могъ ничего видть, чувствовать и слышать, исключая ея одной. Съ какою изумительною насмшкой жизнь такъ часто сводила эти два существа никогда не могшія соединиться. Всякая надежда на личное счастіе была утрачена для него вмст съ Врой, и если онъ и былъ, можетъ-быть, слишкомъ развитымъ и хорошимъ человкомъ для того чтобы полагать что лишь въ этомъ заключается для него вся сущность жизни, если онъ и жилъ уже слишкомъ долго на свт, чтобы считать себя единственнымъ изъ людей испытавшимъ подобный ударъ, тмъ не мене, горе его было жестоко, и теперь, когда Вра была потеряна для него, онъ чувствовалъ неизъяснимую горькую тоску.

Онъ оглянулся вокругъ на безмолвныя рощи оливъ, съ сроватою тихо шепчущею листвой и съ снью напоминающею древнее классическое преданіе о цар обреченномъ богами на страшныя преступленія и на еще страшнйшія бдствія. Не уготовлена ли и ему подобная участь? Повидимому, да, ибо разъ за разомъ сводила его судьба съ этою русскою двушкой и заставляла ее касаться руки отнявшей жизнь у ея жениха. Это былъ очевидно приговоръ судьбы. Ничто не могло измнить его, а Рокъ нельзя уже умилостивить въ нашемъ вк троекратными возліяніями воды и меда и отпрысками масличныхъ втвей, трижды возложенными ‘со смиренными словами молитвы’. Это было неотразимое, непоправимое горе, незамнимая утрата.

Ему предстояла еще тяжкая обязанность обвинить себя въ глазахъ любимой имъ женщины, разказать ей не только тотъ возмутительный фактъ что онъ случайно нанесъ смертельную рану молодому другу ея Алексю, но и постараться объяснить Вр почему онъ не исполнилъ до сихъ поръ завщанія умирающаго юноши.

Но какъ описать ей вс послдствія горячки, семнадцати недль морскаго пути, бреда, страданій и безпомощнаго безсилія? Какъ сдлать это, не говоря много о себ и не распространяясь предъ ней о человк пролившемъ кровь молодаго жениха ея?

Тутъ-то, въ то время какъ лордъ Кендаль сидлъ на вершин холма, вся та картина предстала предъ глазами его, такъ ясно, какъ еще ни разу, за вс эти годы. Склонъ кургана, холодный мглистый дождь, ревъ битвы, свтлыя кудри юноши, его странная, національная одежда, голубые глаза его, продолговатыя, блыя руки, откалывающія крестъ отъ шапки, его открытая, добрая улыбка, маленькій кусочекъ чернаго хлба, предложенный имъ ему, его милый англійскій выговоръ, его твердость при близости смерти, въ то время какъ кровь непрерывно струилась изъ устъ его, заглушая послднія полувнятныя слова. Лордъ Кендаль какъ бы снова видлъ предъ собой все это, и покатая долина у ногъ его, усянная безчисленными персиковыми, нектариновыми и миндальными деревьями, преобразилась въ глазахъ его въ крымскіе рвы, и память, пробудившаяся наконецъ отъ долгой дремоты своей, повторила ему слово въ слово завщаніе графа Алекся и имена Прасковьи Борисовны Зотовой и Вры Михайловны Замятиной.

Оба злополучные креста хранились у него въ ящик, въ Maison Jaume, теперь ему оставалось лишь отослать ихъ княжн и объяснить ей какъ можно проще какъ они попали въ его руки, и почему они не дошли до нея десять лтъ тому назадъ.

Дло это должно было исполнить, чмъ скоре, тмъ лучше, и чмъ скоре онъ оставитъ Ниццу, тмъ лучше будетъ для него, онъ не долженъ боле видть Вру.— ‘Вра моя!’ проговорилъ онъ про себя, и вся нжность его къ ней, все горе его утраты и какое-то дикое возмущеніе противъ участи, охватило сердце его отчаянною болью и потрясло всю душу человка котораго не въ силахъ былъ смутить весь адскій грохотъ битвы и вс ужасы госпиталя. Ея лицо казалось ему миле всхъ лицъ на свт и все существо ея такъ же полно очарованія — она была дитя и женщина въ то же время, онъ никогда не слыхалъ изъ устъ ея ни одного рзкаго или недобраго слова, нетронутый еще солнцемъ горній снгъ не былъ отъ природы такъ непороченъ, чистъ и двственно прекрасенъ какъ она, и въ этотъ самый вечеръ ему показалось что она любитъ его, что онъ прочелъ это въ ея ласковой улыбк, что онъ разгадалъ наконецъ ‘голубую загадку’ глазъ ея. О, какой же онъ былъ страшный безумецъ! Въ эту минуту, въ то время какъ онъ смотрлъ на себя какъ на человка запятнаннаго въ глазахъ Вры кровью ея юнаго жениха, и къ тому же какъ на старика, могшаго быть ей отцомъ, въ немъ проснулась ревность къ умершему Алексю, къ Вриной молодости, къ любимой ей родин, къ врованіямъ ея, ко всему ея прошлому. И онъ называлъ себя злополучнымъ, неисправимымъ безумцемъ!

Между тмъ, пробило четыре часа, скоро долженъ былъ подняться на ноги домъ его сестры, и его могли хватиться тамъ. Ему надо было возвратиться домой и писать къ ней. Дйствительно, пора было ему идти домой: долина, вся темная и окутанная тнями, въ то время какъ онъ вступилъ въ нее въ полночь, начинала озаряться свтомъ, и цвты ея сіяли вс розовые, подъ цвтъ облакамъ перегонявшимъ другъ друга на восток.

Вмст съ тихимъ шепчущимъ втеркомъ, заставившимъ впервые встрепенуться листья тополей, порхнувшимъ среди смолистыхъ елей и замершимъ со вздохомъ на вершин холма, проснулось и утро. День занимался и наконецъ, какъ бы по чьему-то торжественному призыву, надъ холмомъ замка носящаго имя (побда) встало побдное солнце, птицы пробудились, бабочки закружились вокругъ цвтущихъ бобовъ, безчисленныя пчелы полетли на работу среди цистуса, лавенды и всхъ цвтущихъ деревьевъ. Затмъ и въ домахъ начала пробуждаться жизнь, и тамъ и сямъ тонкая голубая струйка дыма понеслась по воздуху. Зазвенли колокольчики муловъ, и крестьяне стали показываться, спша на работу, на тропинкахъ, извивающихся по террассамъ, въ тростникахъ около масляной мельницы, запли какія-то дти, и когда лордъ Кендаль спустился съ холма къ дорог, колокола церкви Св. Магдалины зазвонили къ ранней обдн.

Онъ весь изнемогъ отъ внутренняго холода и отъ усталости, все въ немъ какъ бы застыло, онъ былъ разбитъ тломъ и душой, медленными шагами шелъ онъ впередъ, составляя и пересоставляя въ ум письмо которое онъ долженъ былъ написать Вр, можетъ-быть въ сердц его шевельнулось безсознательное желаніе отдалить злополучный часъ и роковой шагъ: пока письмо не было еще написано и прочтено ею, все не было еще кончено, разъ это совершилось и простая истина была высказана, ему оставалось лишь покинуть это мсто.

Дойдя до ровной площадки около церкви, онъ остановился, и слдуя какому-то безотчетному движенію потребности молитвы, любопытства, нершимости или усталости, взошелъ въ церковь и сталъ подъ сводами ея. Въ церкви было около дюжины крестьянъ.

Старикъ священникъ и оборванный маленькій мальчикъ съ оливковаго цвта лицомъ, прислуживавшій ему, стояли у алтаря, обратясь спиной къ молящимся.

Вдругъ старый священникъ сложилъ руки повернулся на ступеняхъ алтаря и громкимъ, яснымъ голосомъ произнесъ: ‘Oramus’ — ‘помолимся!’

Это было кстати сказано, когда любовь и надежда покинули насъ, и остались намъ лишь честь, жизнь и долгъ нашъ, тогда, братья, ‘помолимся!’

ГЛАВА XXIV.
Всть сообщена.

Ophelia. I was the more deceived.

Несмотря на свое раздумье, продолжавшееся цлую ночь, ему не легко было написать это письмо, тмъ боле что встртивъ за завтракомъ всю семью свою, и затмъ оставшись одинъ, лордъ Кендаль готовъ былъ вообразить себ что весь ужасъ этой ночи былъ лишь сномъ, бредомъ горячки, или созданіемъ его воображенія, всмъ чмъ угодно былъ онъ, только не тмъ чмъ на самомъ дл, непоправимо ужаснымъ приговоромъ судьбы.

Онъ не хотлъ отвести душу съ сестрой, хотлъ подождать пока драма разыграется до конца, вдь оставалось лишь послднее дйствіе, но онъ сообщилъ ей о своемъ намреніи ухать на конецъ недли въ San Remo и въ Ментоне, подъ предлогомъ что мистрисъ Сенъ-Джонъ желала постить эти мста, и что вс развлеченія въ Ницц прекратились по случаю безнадежной болзни Цесаревича. Итакъ, они удутъ сегодня же въ Ментоне, но сперва надо было написать письмо. Что жь, онъ напишетъ его, въ немъ онъ попроситъ княжну Вру не отвчать ему и тоже ухать отсюда, и всмъ смертельнымъ терзаніямъ этимъ будетъ положенъ по крайней мр быстрый конецъ,— онъ былъ не въ силахъ видть ее еще разъ, и хотлъ избавить себя отъ тоски ожиданія отвта.

Онъ написалъ ей и, къ сожалнію, ревность продиктовала ему это письмо. Можетъ-быть, на свт еще никогда не писалось боле страннаго посланія, оно было такъ безстрастно, такъ простъ былъ разказъ его, описывавшій лишь одни факты, что можно было подумать что все это писаю какое-нибудь третье лицо, а не человкъ для котораго это приключеніе при Инкерман и его послдствія имли такое роковое значеніе. Онъ прибавилъ ко всему этому краткій и очень простой отчетъ о своей горячк, о недляхъ проведенныхъ имъ на корабл и въ госпитал, во время которыхъ всякое воспоминаніе объ именахъ упомянутыхъ его жертвой изгладилось изъ его памяти. Онъ говорилъ какъ ему было тяжело это, и что среди всхъ наградъ дарованныхъ ему государыней его, видъ русскихъ крестовъ преслдовалъ его живымъ и немолчнымъ упрекомъ. Теперь онъ возвращалъ ихъ въ т руки которымъ они были предназначены, и могъ лишь надяться, не имя права разчитывать на это, что причины помшавшія ему, въ теченіи столькихъ лтъ, исполнить послднее желаніе умирающаго, будутъ поняты и прощены.

‘Письмо это, продолжалъ онъ, не требуетъ отвта, вамъ, княжна, будетъ тяжело получить его и даже, я боюсь, трудно будетъ его разобрать. Но въ извиненіе за неразборчивыя страницы эти, я могу лишь напомнить вамъ что въ той самой битв которая имла такой роковой исходъ для вашего родственника и для моего брата, я имлъ пссчастіе лишиться руки.— Имю честь остаться врнымъ слугой вашимъ.

‘Кендаль.’

Княжна Вра, проведя безсонную ночь, полную новой для нея мучительной тревоги, встала и сидла, часовъ около одиннадцати, въ своей комнат, закутанная въ свой пеньюаръ, съ распущенными по плечамъ волосами, слишкомъ взволнованная, чтобы заняться чмъ бы то ни было и не имя силъ докончить свой туалетъ и идти гулять, что она всегда длала предъ завтракомъ. Она слышала звонъ колокольчика у входа, и минуты дв спустя, Жюли явилась къ ней держа въ рук небольшой пакетъ, который, бросивъ предварительно проницательный взглядъ на взволнованное лицо своей госпожи, горничная передала ей и вышла изъ комнаты.

Сердце сейчасъ же сказало Вр что содержалъ въ себ пакетъ этотъ, лишь только она взяла его въ руки, и подтвердило самыя худшія и ужасныя опасенія ужасной для нея ночи. Она раскрыла его, стоя у стола, и при вид этихъ вещей давно умершаго человка, ею овладло какое-то чувство замирающей тоски. Но въ сердц ея была еще жизнь. Судьба жестока, но это лишь случайность. О! безъ сомннія, лишь случайность принудила ея Генри совершить эту кажущуюся жестокость. Но что говоритъ онъ ей? И она сла читать письмо, со слабымъ подобіемъ улыбки на губахъ, держа въ рукахъ листокъ бумаги только-что вышедшій изъ руки любимаго ею человка.

Она все читала и читала, пока кровь не начала гудть у ней въ ушахъ. Она повернула третью страницу — горячка, госпиталь, сожалнія, она прочла обо всемъ этомъ, и сердце въ ней стучало все чаще и сильне. Она дошла до послдней страницы, и когда дочитала ее до конца, то сердце вдругъ словно замерло въ ней, и затмъ въ голов у ней раздался одуряющій, страшный гулъ, а предъ глазами разостлалась черная пелена, и когда Жюли, услыхавъ шумъ, вбжала въ комнату, то нашла молодую барышню свою лежащую на полу между столомъ и кроватью, блдную какъ снгъ и недвижимую.

— Благодарю васъ, добрые друзья мои, сказала княжна, когда, опомнясь отъ обморока, увидала себя на постели и около себя Жюли и Василису.— Благодарю васъ, все это не стоить такихъ хлопотъ. Оставьте меня одну на четверть часа, я должна остаться одна, а потомъ, Julie, попросите князя, моего отца, зайти ко мн сюда.

Изумительно бываетъ спокойствіе возвышенныхъ сердецъ въ первые часы великой скорби. Глубокая душа, способная къ жестокимъ страданіямъ, есть тмъ не мене неприступная крпость. Въ ней хранятся неистощимыя силы, приступайте къ ней съ какой стороны хотите, длайте какіе угодно проломы въ стнахъ ея, она суметъ мужественно отстоять себя. Такова была высокая и нжная душа нашей княжны.

Когда князь Михаилъ вошелъ туда куда входилъ можетъ-быть всего раза три въ жизни — въ комнату своей дочери, то нашелъ Вру все еще лежащую на постел, въ своемъ пеньюар, съ накинутою на ноги блою, вязаною шалью, смертельно блдную, но тихую какъ ангелъ.

— Боже милосердый! Дитя, какъ ты похожа сегодня на свою покойницу мать, ты разв больна, что позвала меня?

— Нтъ, не больна, пала, но только немного потрясена. Это очень тяжелое обстоятельство — и она подала ему оба креста и все еще раскрытое письмо.

Дйствительно не совсмъ четкій почеркъ однорукаго Англичанина заставилъ князя Михаила съ трудомъ разбирать страницы, а во все это время, Вра, неподвижно ле а на постел, перебирала пальцами четки. Бдное дитя пыталось подкрпить себя молитвой, какъ бывало всегда длывала на глазахъ ея мать, ибо. въ самые тяжкіе часы физическихъ мукъ, Анна едоровна прибгала къ этому средству, говоря — ‘Господь, дитя мое, любитъ внимать выраженіямъ любви нашей, а не ропоту нашему’. Но Вра вскор почувствовала что мысли измняютъ ей, замирающая тоска снова сжала ея душу, и не въ силахъ доле произносить слова молитвы, она лишь лепетала ‘Слава Теб Господи!’ Подобно древнимъ мученикамъ, она возносила хвалы Тому Кто въ неисповдимой мудрости Своей посылаетъ временныя страданія дтямъ Своимъ. Но скоро природа взяла свое, и она могла лишь простонать, ‘О Господи!’ и затмъ залилась горькими слезами.

— Что ты сейчасъ сказала, дитя мое?

— Ничего, отвчала она, и спрятавъ лицо въ подушкахъ, продолжала плакать.

Князь Михаилъ читалъ письмо съ нахмуренными бровями, и прочитавъ его до конца, прошелся нсколько разъ по комнат. Хотя онъ и былъ мущина, но видлъ откуда ветъ втеръ и вполн одобрялъ выборъ Вры, можетъ-быть частью и оттого что желалъ выдать ее замужъ прежде чмъ ввести въ домъ свой вторую жену.

Но теперь все разлетлось въ пухъ и прахъ. И тутъ же, за дв комнаты отъ нихъ, сидла, толкуя о своихъ недугахъ съ докторомъ Прошомъ, графиня Прасковья, готовая придти въ бшеный гнвъ изъ-за своего сына, но точно также и готовая — князь хорошо зналъ это — принять руку которую онъ чуть было не предложилъ ей двадцать девять лтъ тому назадъ. Но еслибы даже, оставивъ въ сторон чувства графини, предположить что Вра согласится забыть это несчастное приключеніе, посл котораго прошло десять лтъ, и ршится выдти замужъ за Англичанина, то письмо его не походило на письмо влюбленнаго — ни единое слово во всхъ четырехъ страницахъ не намекало на личныя чувства лорда Кендаля къ Вр, если они и существовали въ душ его. Онъ, казалось, считалъ дломъ не подлежащимъ сомннію что всякія отношенія между нимъ и семействомъ Замятиныхъ должны прекратиться съ этого дня, и въ этой увренности не прибавилъ ни одного лишняго слова. ‘Думалъ ли онъ когда-нибудь о Вр?’ спрашивалъ себя отецъ ея, ‘или это было лишь заблужденіе съ ихъ стороны — препровожденіе времени, привычка, простая учтивость, или cour de salon, а не серіозная привязанность?’ Вра по крайней мр считала ее, повидимому, серіозною, потому что плакала такъ, какъ будто все сердце надрывалось въ ней, и князь Михаилъ, не выносившій вида слезъ, все придумывалъ чмъ бы успокоить ее.

— Скажите пожалуста тт Паш, слабо проговорила Вра, и князь Михаилъ, не отличавшійся особенною изобртательностію ума, ршилъ что этимъ ему удастся лучше всего успокоить дочь, и захвативъ кресты и письмо, отправился въ комнату графини съ цлью сообщить ей тяжелыя всти.

Нечего описывать не совсмъ понятную, хотя и полную сочувствія рчь, которою онъ пытался достичь этой цли. Въ рчи этой не оказалось вскор надобности, ибо едва усплъ онъ намекнуть графин Прасковь на сущность дла, какъ она уже угадала всю истину и вскочивъ на ноги закричала въ порыв гнва и отчаянія:

— Алексй мой! Золотое дитя мое! О, этотъ извергъ! Убійца! И онъ сидлъ здсь въ нашемъ дом, и нтъ никого кто бы убилъ его за меня! Пожилой обожатель ея, надо признаться, не проявлялъ въ эту минуту въ себ никакихъ признаковъ кровожадности.— Алешенька, ахъ Алешенька мой! Ахъ ты душа моя! Ахъ Алешенька! Графиней Прасковьей овладлъ сильный истерическій припадокъ и ее сдали на руки ея двухъ прислужницъ.

Можно себ представить съ какимъ аппетитомъ хозяинъ дома слъ за свой завтракъ. Въ одной комнат разливалась слезами Вра, въ другой взвизгивала графиня Зотова, а въ третьей, надо прибавить, бранились горничныя, потому что не успла Маруся, съ одной стороны, а Жюли съ другой узнать объ этой печальной исторіи, какъ долго сдержанныя непріязненныя отношенія между ними вспыхнули живымъ огнемъ. Маруся, ханжа изъ ханжей, охотно бы сожгла на костр не только бусурмана Англичанина, но и самую княжну, дерзавшую любить иноврца, человка убившаго ея Алекся Дмитріевича. Будь она его кормилица или родная мать его, она не могла бы любить его больше, ‘голубчика, красное солнышко наше, красавчика нашего! И его-то убили злоди Англичане! О, кровопійцы, нехристи, жиды, изувры нечестивые! И въ ночь подъ самые Сорокъ Мучениковъ видла она его во сн, Алекся Дмитріевича своего, сынка своего барина, покойника, царство ему небесное! И не даромъ посланъ былъ ей сонъ этотъ, это значило что убійца былъ между ними. Этотъ разбойникъ посмлъ влюбиться въ нареченную невсту покойника. Не въ добрый часъ принесло это чудовище въ ихъ домъ, не въ добрый часъ принесло и ихъ самихъ въ это мсто!’

— Taises vous! щебетала звонкою трелью Жюли.— Вы тутъ ничего не понимаете. Человкъ этотъ былъ другомъ матушки княжны много лтъ тому назадъ, онъ благородный господинъ. Онъ человкъ достойный и храбрый, онъ англійскій лордъ и будетъ женихомъ получше вашихъ русскихъ дворянчиковъ. Paff! Я знаю что говорю. Мн тридцать шесть лтъ отъ роду, sans compter les mois de nourrice, я не вчера родилась и не третьяго дня. Я два раза была въ Англіи, и у меня есть другъ въ Англіи, поваръ при посольств, другъ мой, Гасконецъ, прекрасный молодой человкъ, я знаю каковы Англичане у себя дома, и скажу вамъ, на свт нтъ господъ подобныхъ Англичанамъ. Они ужь не станутъ разводить у себя дома таракановъ, водиться съ актрисами и проигрывать вс свои денежки въ Баденъ-Баден и въ Монако, какъ ваши Русскіе. А гд теперь вашъ князь Сергй Донской? Ah, le mauvais sujet! Я скажу вамъ что гораздо охотне выдала бы барышню свою за милорда, нежели за какого бы то ни было Русскаго.

— Послушайте-ка эту бусурманку! Да вы что хотите выдать княжну за этого разбойника, вы разв забыли что тетушка ихъ, сударыня наша, жива еще слава Богу!

— Жива? Я знаю что графиня ваша жива и останется еще долго жива, несмотря на всхъ своихъ докторовъ и на вс свои земные поклоны и на чаепитіе свое. И мы еще услышимъ кое что и о ней, если она не попадетъ мсяцевъ черезъ шесть въ мачихи бдной моей барышн, то не зовись я Julie Lagrange и пусть бросятъ собакамъ языкъ мой!

— И по дломъ ему будетъ, языку-то вашему, Жюли Лагранжъ, если онъ будетъ взводить такія небылицы. А ты, Василиса, ты что стоишь и молчишь какъ рыба? Или ты тоже хочешь идти противъ госпожи твоей, да заступаться за убійцу Алекся Дмитріевича, упокой его Господи со всми святыми угодниками!

Василиса, мягкосердечная молодая двица и вмст съ тмъ особа практичная, взвсивъ хорошенько вс обстоятельства, приняла въ душ сторону Вры. Ршивъ въ ум своемъ что живой женихъ стоитъ умершаго героя, который къ тому же долженъ быть вполн вознагражденъ теперь за все земное, въ отвтъ на краснорчивое обращеніе къ ней Маруси, она лишь отерла фартукомъ слезу пролитую неизвстно въ честь какой изъ двухъ сторонъ, и догладивъ юбку, удалилась, предоставивъ разгнваннымъ противницамъ ршить между собою споръ свой, на что он были вполн способны, обладая большимъ запасомъ ругательныхъ словъ — каждая на своемъ язык.

Очень молчалива и очень несчастна была во весь этотъ день и во вс послдующіе дни княжна Вра. Убжденіе что лордъ Кендаль не любитъ ея и что онъ никогда не любилъ ея вкоренилось въ ея душ съ полученія его письма и, подобно Офеліи, она чувствовала что была ‘тмъ боле обманута’.

Отецъ ея, поглощенный хлопотами въ вилл Бермон, нашелъ однако время отвтить лорду Кендалю, то-есть, написалъ своимъ прямымъ, жесткимъ почеркомъ, почти посреди четвероугольнаго листа бумаги (что придавало посланію его необыкновенное сходство съ lettre pour faire part) слдующія слова:

‘Княжна Вра Михайловна Замятина благодаритъ лорда Кендаля за пакетъ полученный ею сегодня, 26го апрля, 1865 года.’

Больше ничего. Лордъ Кендаль нашелъ посланіе это у себя въ слдующій понедльникъ, когда мистрисъ Сенъ-Джонъ, пресытившись сельскою жизнью въ Ментоне, снова привезла его, противъ его воли, въ Ниццу. Ему очень не хотлось возвращаться туда, но разъ онъ очутился тамъ, имъ овладло пожирающее, безумное, тоскливое желанье увидать еще разъ Вру. Для исполненія его представился лишь одинъ случай. Тло бднаго Цесаревича, скончавшагося въ воскресенье, должно было быть выставлено въ церкви на этой недл. Въ этотъ день вс будутъ приходить туда къ нему на поклоненіе и тамъ-то надялся онъ, еслибы даже для этого пришлось ему ждать цлый день, увидать еще разъ княжну.

О намреніи этомъ, и о присутствіи его въ Ницц, Вра ничего не знала. Для нея все было кончено. Да, когда псня пастуховъ затихаетъ въ широкой степи, отъ нея не остается даже и отголоска. Она уже думала разъ объ этомъ, теперь оно такъ и случилось. Подобно звукамъ, исчезли вс ея надежды, и втеръ разсявшій ихъ далеко унесъ ихъ съ собой, въ бездну всхъ безумныхъ и тщетныхъ мечтаній.

ГЛАВА XXV.
Послднее цлованіе.

Take the last kiss: the last for ever,
Let render thanks amid the gloom,
He, severed from his home and kindred,
Is passing onward to the tomb —
For earthly labours, earthly pleasures,
And carnal joys he cares no more:
Where are his kinsfolk and acquaintance?
They stand upon another shore —
Let us say around him pressed,
‘Grant him, Lord, eternal rest.’
Sticker а of the Last Kiss. Dr. Neale’s Translation.

Лордъ Кендаль, къ успокоенію своему, узналъ въ среду вечеромъ что никто не намревался сопровождать его на слдующее утро въ русскую церковь. Мистрисъ Сенъ-Джонъ видла всю процессію наканун, когда тло перенесли изъ виллы Бермонъ, и опасалась духоты въ переполненной церкви. Ньюбольды ршили отправиться туда, въ сопровожденіи одного изъ друзей своихъ, попозже, посл полудня, итакъ, онъ могъ идти одинъ, и пустился въ путь съ весьма тяжелымъ сердцемъ. Но было немного такого на свт на что онъ бы не ршился, лишь бы только не лишить себя послдней и единственной возможности увидать Вру. Онъ отъ природы не легко предавался надеждамъ, и ничего не ждалъ отъ этого свиданія, его влекла туда лишь жажда ея присутствія, ея голоса, ея дорогой близости: его мучило желаніе узнать здорова ли она, страдаетъ ли она или нтъ? Это было то стремленіе испить чашу до дна, какъ бы горька она ни была, которое можетъ придать нкоторую отраду самому скорбному мгновенію, самымъ тяжелымъ обрядамъ. Испивъ чашу до дна, мы какъ бы выиграли нчто. Какое-то утшеніе заключается въ сознаніи что мы все испытали, это достояніе остается за нами навсегда.

Лордъ Кендаль испытывалъ въ то же время и нкоторый упрекъ совсти. Онъ признался наконецъ, самъ себ, что если бы не безумная ревность его къ умершему Алексю, письмо его вышло бы, не говорю учтиве, потому что англійскій джентльменъ не могъ писать неучтиво, но задушевне. Онъ могъ бы сохранить въ немъ тонъ стараго друга, хотя и виновнаго, но еще ne потерявшаго права сочувствовать, во имя прежней дружбы, права выразить свое глубокое сожалніе и участіе. Теперь, когда было уже поздно, или почти поздно исправить эту ошибку въ семъ мір, онъ упрекалъ себя за свою ревность и гордость. Подобно многимъ изъ своихъ ближнихъ, онъ проклялъ то ложное самоуниженіе, которое подъ предлогомъ что мы смиренно унижаемъ сами себя, заставляетъ насъ наносить раны другимъ, которое отказываетъ сердцу, какъ бы оно ни было уязвлено и полно скорби, во всякомъ добромъ человческомъ и разумномъ выраженіи истиннаго чувства, въ самообольщеніи своемъ придерживается лишь буквы закона справедливости, и не исполняя великаго и святаго духа его, остается навки виновнымъ въ себялюбіи и безчеловчности.

Въ такомъ-то настроеніи находился сегодня волнуемый упреками лордъ Кендаль, идя съ нспокойною совстью въ церковь Longschamps.

Нужно быть очень себялюбивымъ человкомъ, чтобы не почувствовать при вид горя цлой націи и скорби отца что личное горе наше, какъ бы оно ни было велико, словно теряетъ свою громадность, если даже и не стихаетъ вовсе на минуту. Лордъ Кендаль, по крайней мр, почувствовалъ это, присоединившись къ толп стремившейся въ ранніе часы дня въ русскую церковь, въ которой стояло тло Цесаревича.

Самый видъ церкви изумилъ его нсколько: блистая въ сіяніи миріадовъ свчей, наполнявшихъ эту ‘chapelle ardente‘, возвышался иконостасъ, съ котораго взирали на толпу изображенія святыхъ, строгіе византійскіе лики ихъ казались еще боле неземными и безстрастными, отъ большихъ, тяжелыхъ золотыхъ ризъ, царскія врата были закрыты и алтарь задернутъ красною шелковою завсой — представлявшею сегодня врное изображеніе не только таинственности священнодйствій, которыя она скрывала отъ глазъ народа — но и той завсы человческой природы что вчно покрываетъ истинную святую святыхъ и скрываетъ отъ смертныхъ взоровъ тайны и невыразимыя сокровища царства славы, долженствующаго открыться намъ. Для отошедшихъ отъ міра нашего приподнимается эта завса, имъ открывается великая мать-земля, неприкосновенная Изида, со своею тройною тайной жизни, смерти и воскресенія. Но между ей и живущими виситъ вчно покрывало.

Вокругъ купола церкви изображены древнимъ письмомъ великія слова: ‘Пріидите ко мн вс труждающіеся и обремененные и Я упокою васъ!’ Лордъ Кендаль понялъ прочтя ихъ что хотя обряды вры и различны въ разныхъ странахъ, но человческое горе везд одно и то же, и повсюду живетъ одна и та же надежда людской семьи на Великаго и Незримаго Утшителя.

Т которые пришли сегодня сюда вслдъ за первенцемъ своимъ, искать обтованнаго утшенія, принадлежали къ величайшимъ властелинамъ земли, къ повелителямъ могучаго Свера. Въ прошлую ночь, при свт факеловъ, семья Цесаревича проводила его сюда пшкомъ: Отецъ, Мать, Братья, Сестра, ‘родные и ближніе’, вс они пришли исполнить надъ нимъ трогательный обрядъ ‘послдняго цлованія’, и прикоснувшись въ послдній разъ къ его челу, сказать ему невыразимо скорбное прости, и затмъ, повдавъ царственными устами своими что предъ Предвчнымъ Судіей вс люди равны, возвратились, сопровождаемые факелами, въ опустлые покои.

Сегодня собрались вокругъ катафалка представители знатнйшихъ родовъ въ Россіи: бояре, въ жилахъ которыхъ текла варяжская кровь Рюрика, воины съ Кавказа и предводители войскъ сражавшихся въ Крыму. Тутъ были также вс власти и вся знать города, духовенство, главнокомандующій округа и штабъ его, экипажъ русскихъ фрегатовъ: моряки въ некрасивыхъ мундирахъ своихъ и матросы со свтлыми волосами и выдающимися скулами, съ плоскими, желтыми лицами, загорвшими подъ лучами солнца Виллафранки и Petite Afrique. Были тутъ также и французскіе матросы, съ длинными, отложными синими воротниками и клеенчатыми шляпами, Англичане и жители Ниццы, крестьяне изъ окрестностей и съ сосднихъ холмовъ, и русскіе слуги въ національной одежд, служанки, няни и кормилицы въ красныхъ сарафанахъ, янтарныхъ ожерельяхъ и высокихъ блестящихъ кокошникахъ. Вс он лежали припавъ лицомъ къ земл, и жалобные вздохи: ‘Ахъ Ты, Господи!’ вырывались порой изъ груди ихъ, между тмъ какъ дти, робко крестясь отъ времени до времени, съ невиннымъ любопытствомъ смотрли на всю эту пышную обстановку смерти. Наконецъ стояла тутъ и толпа русскихъ дамъ, представлявшихъ въ блой одежд Пасхальной недли какъ бы млечный потокъ среди темной толпы военныхъ, моряковъ и офиціальныхъ лицъ, блиставшихъ крестами и звздами всевозможныхъ орденовъ.

Усопшій Цесаревичъ былъ тоже въ полномъ мундир., его руки были сложены на груди, въ томъ невозмутимомъ поко вчнаго отдыха который даруетъ лишь одна смерть.

Катафалкъ представлялъ собою массу цвтовъ: обильная цвтами Ницца казалось излила вс сокровища свои надъ изголовьемъ усопшаго, и по мр того какъ чайныя розы, магноліи, большіе блые ирисы и вьющіяся пурпуровыя кеннедіи, блекли въ жар свчей или увядали отъ натиска толпы, ихъ немедленно замняли другіе цвты. Безпрестанно являлись свжія корзины, и каждое свжее облако цвтовъ, сыпавшееся на гробъ, было, казалось, еще прекрасне, благоуханне и роскошне предшествовавшаго.

‘Поэтъ-садовникъ’ Ниццы превзошелъ самъ себя, говорили вс, и эти цвты были еще превосходне тхъ что онъ недавно доставилъ сюда же, когда во время Страстной недли Императрица приходила поклониться Гробу Христову, разсыпая на Плащаницу розы, подобныя расплавленному золоту.

Умершій среди розъ лежалъ теперь тутъ мертвый Наслдникъ русскаго престола, а въ ногахъ его стояли чтецы, читавшіе поперемнно въ теченіи дня и ночи.

Духота въ церкви, запахъ ладона и цвтовъ, и давка пестрой толпы, все это стало оказывать очень томительное дйствіе на лорда Кендаля посл получасоваго пребыванія, а однообразные звуки голосовъ читальщиковъ причиняли ему почти физически мучительное ощущеніе, усиливая ноющую боль въ остатк лвой руки его, томившую его сегодня, какъ и во все это время, съ тхъ поръ какъ вялъ сирокко, нетерпніе его все возрастало по мр того какъ исчезала въ немъ надежда увидать княжну Вру. Почти невозможно было предположить что она успла придти въ церковь и уйти оттуда до его появленія, а теперь приближался полдень и полуденный зной, и едва ли можно было ожидать что она придетъ сюда въ продолженіи слдующихъ четырехъ часовъ. Съ другой стороны, немыслимо было простоять еще четыре часа среди этой торжественно-мрачной обстановки, и даже еслибъ онъ ршился ждать четыре часа въ этой удушливой атмосфер, пропитанной запахомъ цвтовъ, ладана и дыма отъ свчей (не говоря уже о масс людей), то его не допустили бы до этого. Въ видахъ удобства публики, будетъ врно отданъ приказъ удаляться поочередно изъ церкви, если только толпа не уменьшится сама собой во время часовъ сіесты. Но до сихъ поръ ничего подобнаго не было еще замтно, хотя полуденные колокола Ниццы уже раздавались въ воздух, заглушая собою голосъ чтецовъ и глася своими металлическими языками о скоротечности времени надъ главой того для котораго время уже истекло. Толпа все попрежнему валила въ церковь, то приступая, то отступая, тснясь на ступеняхъ ведущихъ на паперть.

Лордъ Кендаль все ждалъ и ждалъ, и наконецъ уже отказался отъ всякой надежды, потому что солнце начало дйствительно удалять богомольцевъ отъ цвтущей гробницы, прошло уже минутъ десять съ тхъ поръ какъ въ церкви перестали появляться новые пришельцы, и онъ только-что хотлъ самъ уйти, какъ вдругъ увидалъ надъ группой головъ у дверей хорошо знакомые ему блые усы князя Михаила Замятина, а за нимъ и княжну Вру. Но что это была за Вра! Вся въ бломъ съ ногъ до головы, съ внкомъ изъ блыхъ clematis muntana, висвшимъ на рук ея, она не только казалась сама еще блдне своей одежды, но и лицо ея измнилось такъ что стало почти неузнаваемымъ. Дйствительно, оно было неузнаваемо для каждаго видвшаго его въ послдній разъ полнымъ трепета волненія, надежды и жизни. Оно казалось еще мертвенне отъ близны ея креповой шляпки и отъ массы золотистыхъ волосъ, лежавшихъ у ней на лбу, на которомъ рзко обрисовывались синія жилки. Глаза ея были тяжелы и такъ впали что казались чрезмрно большими, а подъ ними лежали широкіе темные круги, губы ея запеклись и были полуоткрыты, и все это, вмст со страннымъ выраженіемъ ея взгляда, придавало ей видъ женщины пораженной, вслдствіе тяжелаго горя, умственнымъ разстройствомъ. Съ блуждающимъ, безучастнымъ взглядомъ и дрожащими, нетвердыми стопами, прелестная двушка эта словно преобразилась въ Офелію.

Машинально пробиралась она вслдъ за отцомъ чрезъ толпу, пока не добралась до подножія гроба, тамъ она положила на землю внокъ свой и преклонилась предъ усопшимъ Наслдникомъ, такъ что чело ея почти коснулось пола. Затмъ она встала и съ тми же безжизненными, широко раскрытыми глазами поднялась ступени на дв, осняя себя крестомъ.

Лордъ Кендаль съ трудомъ могъ удержаться отъ стона и на мгновеніе какъ бы потерялъ сознаніе, частью вслдствіе удушливаго воздуха, частью и отъ сердечной боли, охватившей его при внезапномъ появленіи любимой женщины, явившейся предъ нимъ, уже не прекрасною и свтлою какъ бывало, но въ вид пораженнаго, какъ бы окаменлаго созданія, прошедшаго повидимому съ той поры какъ онъ не видалъ ее чрезъ нчто худшее, нежели тнь смерти. И все это случилось по его вин, или скоре по его несчастію! Все это было слдствіемъ скорби ея по умершемъ Алекс, по прекрасномъ юномъ геро, друг ея дтства, убитомъ десять лтъ тому назадъ при Инкерман, и какъ бы унесшемъ съ собой въ свою раннюю могилу всю молодую любовь ея къ юнош, смерть котораго, какъ выражалась она, говоря о принцесс Дагмар, затмила день, прежде нежели занялась заря. Вра, самая нжная и врная изъ женщинъ Свера, все еще оплакивала, какъ полагалъ онъ, своего Алекся, и взирая на печальное торжество этого дня, сквозь собственное старое горе, была готова, какъ думалъ лордъ Кендаль, оплакивать собственную старую утрату, стоя надъ холоднымъ тломъ Цесаревича.

Какія-то воспоминанія дйствительно повидимому волновали двушку. Лордъ Кендаль могъ видть ее въ ту минуту какъ она приблизилась къ краю гроба, и опершись на него лвою рукой, на минуту остановилась, пристально глядя на покойника. Вслдствіе ли воспоминаній этихъ, или чистаго сердечнаго сочувствія, на нее нашелъ, казалось, порывъ умиленія, и упавъ съ глухимъ рыданіемъ на колни, она наклонилась надъ тломъ прежде нежели приложилась къ нему, и смотрла, сложивъ руки, на человка бывшаго лишь недлю тому назадъ ея будущимъ государемъ и не разъ предлагавшаго ей еще не много мсяцевъ тому назадъ на балу царственную руку свою. Блаженство вчнаго покоя, разлитое по благородному челу потомка Романовыхъ и чарующая красота яркихъ цвтовъ, разсыпанныхъ по его изголовью, то и другое казалось приковало взоры ея. Она все смотрла и смотрла, какъ бы желая дознаться что такое смерть и измрить глубину послдняго сна, потомъ она прикоснулась къ нему губами, и слезы медленно заструились по щекамъ ея, подернувшимся въ это время боле живою краской. Но хотя волненіе и пробудило ее отъ полубезсознательнаго состоянія, въ которомъ она вошла сюда, лицо ея, все полное трепета и орошенное слезами, показалось тому кто такъ побилъ ее еще боле жалкимъ. Оно выражало, знай это только лордъ Кендаль, живое горе превышающее величественную скорбь утраты причиненной смертью.

Онъ не отгадалъ выраженія лица ея, но видннаго было довольно съ него, довольно съ избыткомъ, и онъ вышелъ изъ церкви, пока княжна все еще молилась, обратясь лицомъ къ царскимъ вратамъ и шепча устами какую-то невдомую мольбу. Когда онъ вышелъ на воздухъ, солнце ударяло въ него словно острый мечъ, и поля Longschamps блистали зеленью. Среди нихъ тростникъ подымалъ вверхъ свои острые, сильные стеблию Обогнувъ одну изъ дорогъ, онъ скоро добрался до тни и до защиты улицъ, и пробираясь среди муловъ, пыли и торговой суеты Rue de la France, добрелъ до дому сестры своей.

Княжна Вра тоже возвратилась домой. Она не видала въ церкви лорда Кендаля, не то полные чувства глаза его открыли бы ей можетъ-быть истину которую ей такъ необходимо было знать, но она не узнала ея, и бросившись дома на постель свою, пролежала безмолвно и безъ сна шесть безотрадныхъ часовъ. Она все поворачивала въ смертельной ран своей, ибо она была ранена почти что на смерть, стрлу пронзившую ее, ‘онъ меня не любитъ’, повторяла она, ‘онъ меня не любитъ, онъ и никогда не любилъ меня, а я думала что да! О какое это было безуміе! Какое безуміе и какое горе!’

ГЛАВА XXVI.
Pont des Pas Perdus.

I was too proud the truth to show,
You were too blind the truth to know,
And so we parted long ago.
Claribel.

Каждый день этой печальной недли въ Ницц, приносившей съ собою столько тоски и горя Вр Замятиной, приносилъ съ собой въ то же время какой-нибудь обрядъ или какую-нибудь церемонію, что и продолжалось до тхъ поръ пока не были возданы послднія почести усопшему Цесаревичу и онъ и вс окружавшіе его не исчезли изъ страны, подобно сновиднію, исчезающему при пробужденіи спящаго.

Всю пятницу, вплоть до заката солнца, тло стояло въ церкви, а около солнечнаго захода собралась безчисленная процессія, Царь, Сыновья его, вс офиціальныя лица города и департамента, епископъ и духовенство всхъ церквей, дворъ и вс приближенные къ нему, войска и такое громадное стеченіе зрителей что ими запружены и покрыты были вс дороги, скалы, стны, мосты, окна и каждый уголокъ съ котораго видна была пристань Виллафранки.

Если общее печальное настроеніе и выражалось черными одеждами, опущенными снастями фрегатовъ, наклоненными флагами, раскатами пушечныхъ выстрловъ, будившихъ тысячи отголосковъ въ скалахъ, за то все въ неодушевленной природ было полно не только радости, но и свтлаго ликованія. У подножія красныхъ скалъ плескали самыя свтлыя волны, надъ глазами ихъ улыбались самыя безоблачныя небеса, по сторонамъ ихъ красовались мглисто-сроватыя рощи оливъ, сады лимонныхъ и апельсинныхъ деревьевъ наполняли воздухъ благоуханіями, а земля была покрыта словно ковромъ, сотканнымъ изъ самыхъ яркихъ красокъ, ибо полевыя травы тхъ блаженныхъ странъ такъ же роскошны какъ наши садовые цвты, поля были испещрены красными лиліями, опоясаны розами и увшаны гирляндами повилики, а по окраинамъ всхъ дорогъ цвли гряды голубыхъ колокольчиковъ, между которыми сіяли какъ звзды вилеемскіе цвты (ornithogalum) и возвышались лиліи Св. Бруно, стебли которыхъ блистали какъ серебряные гкезлы. Тамъ и сямъ стройный, гордо парящій къ небу кипарисъ подымалъ свою главу надъ стручковыми деревьями и морскими елями, а далеко на востокъ, за мысомъ St.-Jean, гд лежали рыбачьи лодки и сіяло прелестное море Эзы, рисовались смлые очерки холмовъ и пурпуровый берегъ Бордигіеры. Но тутъ вблизи, подъ стнами Darse или внутренней верфи, тснилась толпа людей и стояли черныя барки, ожидавшія драгоцннаго груза. Опять загремли пушки, и вс колокола городка, только-что отпвшіе свою вечернюю псню, загудли торжественнымъ звономъ, между тмъ какъ съ увшаннаго флагами корабля раздались по вод унылые звуки музыки, полные самой сладкозвучной скорби. Барки отчалили отъ берега. Въ первой изъ нихъ, покрытой золотымъ балдахиномъ, стоялъ царственный гробъ, а предъ нимъ и за нимъ стояли священники, сопровождавшіе его съ пніемъ и молитвами на фрегатъ. Громадное судно Александръ Невскій, черные бока его, девяносто пушекъ и безконечныя верхушки мачтъ, всмъ знакомые, подобно его фрегату-товарищу Витязю, въ продолженіи многихъ мсяцевъ, въ послдній разъ отразилось въ этихъ водахъ и скоро, съ разввающеюся за нимъ, подобно траурному флагу, густою струей чернаго дыма, остановилось между скалами, тамъ, гд въ свт короткихъ сумерокъ сливались вмст линіи моря и неба, и полетло въ даль. Блдный, унылый заливъ Кронштадта ожидалъ его въ конц пути, и гавань южнаго моря уже не видала его боле.

Два часа спустя, Вра все еще могла видть изъ окна своего очерки судовъ на западномъ небосклон, мсяцъ уже свтилъ на плескавшейся имъ вслдъ стру, а въ парусахъ ихъ игралъ легкій, но попутный втерокъ.

Въ субботу, Дворъ отплылъ въ Штутгартъ, и во всхъ русскихъ домахъ поднялось всеобщее sauve qui peut, вс, какъ знатныя такъ и должностныя лица, спшили одинъ предъ другимъ оставилъ городъ и хать въ Петербургъ, чтобы присутствовать тамъ при погребеніи умершаго Наслдника.

Замятины тоже не хотли отстать отъ другихъ, и день ихъ отъзда былъ уже назначенъ, какъ вдругъ представилась нежданная помха, по случаю опасной болзни Маруси, старой русской горничной графини.

Князь Михаилъ любезно предложилъ подождать еще дня три, чтобы графин не пришлось хать одной, и можно себ представить что предложеніе это было охотно принято и сочтено за благопріятный признакъ.

Вра почувствовала въ нкоторомъ род облегченіе, когда Жюли ворвалась къ ней въ комнату съ извстіемъ, основаннымъ на показаніи курьера — что отъздъ ихъ отложенъ на три дня. Хотя она и потеряла уже всякую надежду, но все-таки она страшилась часа долженствовавшаго оторвать ее отъ Юга — отъ страны любимой ея матерью, отъ мста гд она познала столько радости. Потому что, какъ ни шатко оказывается часто испытанное нами счастіе, оно все-таки остается нашимъ на вки, никто не можетъ отнять его у насъ — это одно достояніе сохраняемъ мы изъ всхъ развалинъ прошлаго. Тутъ, по крайней мр, ‘природа была Божьимъ встникомъ’. Но тамъ, вдали, лежалъ Сверъ, съ отуманенными небесами своими и съ дикимъ, заунывнымъ воемъ втра, подобнымъ стону тоскующей души, тамъ должна была снова наступить для нея обыденная жизнь, та мертвая жизнь которой она такъ страшилась. Каждая верста лежавшая между ней и Сверомъ имла для нея теперь свое значеніе — она отдаляла бракосочетаніе отца ея и предполагаемое удаленіе ея самой въ Новодвичій монастырь.

Итакъ, она очень спокойно помирилась съ нежданною отсрочкой ихъ путешествія, но не то было съ ея горничной. Mademoiselle Julie сильно приняла къ сердцу этотъ случай и вс хлопоты посвященныя больной.

— Она больна? Врю этому и не удивляюсь. Все что она продлывала надъ собой въ послднія три недли разстроило бы и здоровье людода, d’un anthrophage. Жить всю Страстную лишь просфорами, горстью гречихи и бутылкой масла, этого одного достаточно уже чтобы захворать. Я говорила ей это. ‘Посмотрите на меня — говорила я ей — я всякій день мъ хорошій супъ, и со мной оттого ничего и не длается.’ Но тутъ, старая притворщица эта начинала мн пищать въ носъ о душ моей. Betise! Моя душа, Dieu merci, не хуже другихъ, насколько это возможно въ нашемъ гршномъ мір. Никто не можетъ упрекнуть меня что я не молюсь по четкамъ, когда слдуетъ, и не подаю милостыню. Правда, я не отдаю свои gros sous въ новую іезуитскую церковь, какъ мн очень учтиво предлагаетъ священникъ, но берегу gros sous свои для себя и для бдныхъ, и, скажите-ка, не лучше ли это, чмъ поститься до тхъ поръ пока заболешь, да еще къ тому же издерживать цлые ящики ночныхъ свчекъ? Да, увряю васъ, что она тамъ ни говори, а у меня два ящика пропали подъ Вербное Воскресенье, и я знаю что она утащила ихъ и сожгла предъ образами, да! Это на нее похоже. И вотъ, посл этой-то недли, да ея выходокъ изъ-за сына графини, котораго убили, да ея вытья надъ Hritier (да упокоитъ Господь его добрую душу), эта болзнь и нашла на насъ. И какая возня изъ-за нея! ‘Каково ей?’ слышится цлый день. А спрашиваетъ ли кто-нибудь, каково мн? Мн, которая должна теперь все укладывать за двухъ, въ эту убійственную жару, или каково моей барышн? Она здорова, что ли, на видъ? Bien loin, вовсе нтъ.

Жюли могла бы прибавить что и графиня была не особенно здорова на видъ. Она была не на шутку раздосадована болзнью своей горничной — желчною лихорадкой, вызванною несомннно причинами такъ краснорчиво описанными Mademoiselle Julie, но тмъ не мене надлавшею имъ не мало хлопотъ. Къ тому же надо было заплатить счетъ доктора Проша за медицинскую помощь и совты его, въ теченіи зимы, и несмотря на вс блестящія предсказанія и цвтистыя рчи этой достойной личности, небольшой счетецъ поданный имъ при прощаніи произвелъ порядочное опустошеніе въ карман вдовы. Однимъ словомъ, терпніе бдной графини подвергалось не малымъ испытаніямъ, но тяжеле всего лежало у ней на душ то обстоятельство что ей приходилось везти Вру домой, все еще не помолвленную и очевидно упавшую духомъ.

Ничего въ мір, говорила она, не могло быть несчастне пришедшей ей въ голову причуды, влюбиться въ этого Англичанина. Сержъ Донской былъ окончательно изгнанъ, а другаго жениха на примт не было, а графиня Прасковья была настолько убждена въ томъ что князь Михаилъ не введетъ въ домъ мачиху, пока дочь сама не выйдетъ замужъ, что дней черезъ десять, надо признаться, графиня ршила что ей легче было бы простить лорду Кендалю случайную смерть своего сына, нежели отказаться отъ надежды женить его на княжн Вр.

Молодая двушка, какъ можно себ представить, покоилась далеко не на розахъ, и лишь желаніе графини остаться въ ладу съ отцомъ ея избавляло ее отъ вспышекъ, подобныхъ той которая встртила ее, когда она пробралась въ тотъ первый день въ комнату тти Паши. Желая помириться съ ней посл роковаго открытія, и движимая состраданіемъ къ бездтной женщин, она тихонько подошла къ ея постели. Но тутъ Прасковья Борисовна вскочила, сжала кулаки и съ пылающими какъ уголь глазами закричала:

— Какъ смешь ты — какъ осмлилась ты ввести этого человка въ нашъ домъ? Ты змя! Ты осмлилась влюбиться въ убійцу моего сына, на глазахъ его несчастной родной матери!

— Я не знала этого, рыдала Вра,— я не могла знать этого. Какъ могла я знать! Богъ видитъ что я много бы дала чтобы знать это прежде. И закрывъ лицо руками, она упала въ кресло.

Посл этого между ними не было прямаго намека на это обстоятельство.

Наконецъ Марус стало лучше, и на другой день они должны были выхать изъ Ниццы, изъ пыльной, опустлой Ниццы, о которой никто не сожаллъ кром Вры. Въ послдній вечеръ ихъ пребыванія тамъ она сидла одна у окна, какъ вдругъ къ ней вошла графиня Прасковья, со сломаннымъ зонтикомъ въ рук.

— Можно какъ-нибудь упросить Жюли сходить въ магазинъ на углу Pont Neuf и купить тамъ новый зонтикъ? Василиса помогаетъ встать бдной Марус. Теперь половина восьмаго, магазинъ скоро запрутъ. Завтра некогда ужъ будетъ идти за зонтикомъ, а солнце просто убьетъ меня безъ него, довольно съ меня и одного сирокко.

Вра встала чтобы позвать свою горничную, но почти сейчасъ же воротилась съ своею маленькою матросскою шляпой въ рукахъ.

— Жюли нтъ дома, сказала она,— но если желаете, ття Паша, я сама пойду и куплю вамъ зонтикъ. Теперь уже не жарко и вс сидятъ за обдомъ или уже совсмъ выхали изъ города, такъ что я могу идти одна.

— Сходи хоть ты, ради Бога.

И Вра сейчасъ же надла шляпку, накинула на плечи кусокъ чернаго газу и отправилась за покупкой.

Минутъ черезъ восемь ходьбы она была уже у магазина, вечерній воздухъ былъ полонъ отрадной свжести и прохлады, даже и на раскаленной набережной.

Заплативъ за свою покупку, Вра приготовилась, по ницскому обычаю, сама нести ее домой и стала подниматься съ зонтикомъ въ рукахъ по ступенямъ ведущимъ на мостъ. Она начала уже переходить его, какъ вдругъ сердце въ ней дрогнуло. Въ нсколькихъ шагахъ отъ нея, по той же сторон какъ и она, хотя и въ противоположномъ направленіи, шелъ лордъ Кендаль. Она не могла сдлать видъ что не узнаетъ его, ибо во всей Ницц былъ лишь одинъ человкъ съ одною рукой, она не могла также и предположить что онъ не узнаетъ ее, потому что, знала она это или нтъ, но въ город не было другой такой блокурой красавицы, она не могла и избжать встрчи съ нимъ, потому что вокругъ не было толпы въ которой она могла бы скрыться. Было уже поздно, боле половины восьмаго, и единственными живыми существами находившимися на дорог были три мула, изъ которыхъ два тащили длинныя, плоскія кадушки съ масломъ, привязанныя къ ихъ сдламъ, и большія пестрыя вязаныя стки на ушахъ, на третьемъ же мул лежалъ мшокъ, на немъ сидла старуха, а на голов старухи красовалась широкая capeline. Все это Вра окинула быстрымъ взглядомъ и убдилась что ей негд искать убжища. За ней шли два солдата съ жестяными кружками въ рукахъ, они скоро перегнали ее и вокругъ нея осталось лишь нсколько прачекъ съ покрытыми кисеей бльевыми корзинами, да съ полдюжины bourgeois и bonnes, да и т вс находились на другой сторон. Между тмъ бывшій другъ ея приблизился къ ней.

Увидавъ что имъ придется встртиться, лордъ Кендаль занялъ свою позицію съ большимъ стратегическимъ искусствомъ. Онъ отодвинулся въ сторону, какъ бы для того чтобы дать ей дорогу, и остановившись у водосточной трубы, приподнялъ шляпу. Онъ стоялъ спиной къ свту, но не такъ стояла бдная Вра. Правда что ей оставалась балюстрада моста, и она могла опереться на нее рукой, но лучи заходящаго солнца прямо падали на нее, обливая свтомъ своимъ ея черное платье, шею, обвивавшій ее жемчугъ, золотистые волосы и обнаруживая вс измненія лица ея, перешедшаго отъ ярко-румянаго цвта къ смертельной блдности. Она была какъ бы ослплена яркими лучами и дрожала всми членами, но въ то же время была вполн сдержана, вполн кротка и тиха. Если она и представлялась въ эту минуту ангеломъ-обвинителемъ, то ангелъ этотъ былъ безмолвенъ. Лордъ Кендаль пробормоталъ что считалъ ихъ ухавшими изъ Ниццы. Она отвчала ему по-французски что ихъ задержала болзнь служанки. Въ этотъ жаръ тяжело путешествовать, но они все-таки думаютъ хать завтра. Въ отвтъ онъ произнесъ не совсмъ внятно что имъ покажется прохладне по мр того какъ они станутъ приближаться къ сверу, и тутъ Вра такъ поблднла, какъ будто увидала нечаянно предъ собой глыбу льда. Лордъ Кендаль еще разъ приподнялъ свою шляпу, а она вдругъ пошевелила губами, словно желая сказать что-то. Онъ остановился и она неожиданно протянула ему руку и сказала самымъ милымъ и задушевнымъ голосомъ, но все еще по-французски: ‘Croyez moi, je vous ai beaucoup plaint. Adieu.’ Она повернулась и уже совсмъ исчезла изъ глазъ его, прежде нежели онъ нашелъ сказать ей что-нибудь въ отвтъ кром: ‘благодарю васъ’. Онъ все стоялъ какъ бы прикованный къ мсту, устремивъ глаза на балюстраду, на блый пнистый потокъ подъ ней и на багрянецъ вечерней зари пылавшей надъ Mont Boron. ‘Да благословитъ тебя Богъ’, воскликнулъ онъ наконецъ. ‘Да благословитъ тебя Богъ! моя Вра, мое сокровище, княжна моя: моя милая’, продолжалъ онъ, припоминая ея дорогое, задумчивое лицо, ея прелестные честные глаза, золотой блескъ ея распущенныхъ волосъ, стройный, изящный образъ ея, глубокій звукъ ея голоса и сердечныя добрыя слова ея, полныя заботливости о другихъ, а не о себ. Какъ мудра сердцемъ была эта двушка что угадала что онъ долженъ былъ выстрадать, причинивъ невольно горе ей и ея близкимъ, и какъ она была смла, ршившись высказать свои мысли, между тмъ какъ онъ на половину трусъ, а на половину идіотъ, стоялъ предъ ней, бормоча что-то и весь растерянный. И сухое ‘благодарю васъ’ было все что получила она отъ него въ отвтъ.

Какъ полна была вся исторія ихъ отношеній, съ начала до конца, самыхъ несчастныхъ случайностей и недоразумній! Идя домой лордъ Кендаль все раздумывалъ объ этой исторіи, начиная съ первой встрчи ихъ на палуб ливорнскаго корабля и кончая послднею минутой свиданія, полною страданія и все-таки не лишенною какой-то горькой отрады, потому что какимъ бы онъ ни былъ злосчастнымъ человкомъ, постоянно поступавшимъ такъ какъ ему не слдовало поступать и успвшимъ потерять то что ему было всего дороже на свт, она оставалась все на той же неприкосновенной высот, непорочнымъ и кроткимъ созданіемъ, полнымъ терпнія и неизмнной преданности добру, справедливо она была названа Врой, ибо она оставалась всегда врна себ.

Вра пробиралась между тмъ домой. Спокойствіе измнило ей, и нервы ея, разъ какъ бы вырвавшись изъ долго одерживавшей ихъ власти, не хотли боле повиноваться ей. Колни ея дрожали, она едва сознавала гд идетъ, и ее чуть не сбили съ ногъ на набережной, придя домой она вся дрожала какъ бы отъ лихорадки. Она опустилась на стулъ и слабымъ голосомъ попросила чаю.

— Что такое съ тобой? спросила ее графиня Прасковья.

— Это можетъ-быть солнце ударило мн въ голову, мн дурно, и такъ холодно.

— Холодно, дитя, при этомъ убійственномъ сирокко! желала бы я чтобъ и мн пришлось пожаловаться на холодъ. Докторъ Прошъ увряетъ что если такая погода долго продлится, то путешествіе можетъ оказать на меня самое дурное вліяніе. Но гд добыть теб чаю въ это время? Позови Василису, ее можетъ-быть ты еще отыщешь гд-нибудь, Жюли никогда нельзя дозваться.

Къ счастію Василиса нашлась неподалеку и скоро принесла Вр чаю, который та проглотила съ усиліемъ, надясь что онъ прекратитъ дрожь пробгавшую по всему ея тлу.

— Я ужасно боюсь дороги, начала снова старшая изъ дамъ,— и все-таки рада выбраться изъ Ниццы. Я не думала право, жалобно продолжала она,— что зима эта кончится подобнымъ образомъ.

— И вы обманулись въ своихъ. ожиданіяхъ?

— Еще бы, посмотри на мое здоровье, дитя. Правда что докторъ Прошъ надлалъ просто чудесъ, но все-таки посмотри на мое здоровье, прошу тебя. И изъ свадьбы твоей съ Сержемъ Донскимъ (тутъ Вра поморщилась) ничего не вышло и Цесаревичъ умеръ. Не знаю уже, къ чему только и онъ и мы прізжали сюда?

— Я тоже не знаю къ чему.

— А ты все не выходишь замужъ. Милое дитя мое, останешься ты въ старыхъ двкахъ, если и теперь уже не записалась въ ‘Христовы невсты’. Я право боюсь что ты никогда не выйдешь замужъ. Monsieur Белаони вчера еще говорилъ мн что ты, какъ слышно, слишкомъ difficile, и Максимъ Петровичъ то же говоритъ. Вс жалуются, говоритъ онъ мн, что la blonde princesse никого слушать не хочетъ, а еслибъ она только захотла, ей было бы кого послушать.

— Monsieur Гурьевъ, значитъ, оказался разъ въ жизни забавнымъ, жаль что я его не слыхала. Но я подозрваю что онъ и тутъ повторилъ чьи-нибудь чужія слова. Онъ не отличается изобртательностію.

— Ну да, такъ и есть! Вы слишкомъ насмшливы, Вра Михайловна.

— Я, Прасковья Борисовна?

— Да ты: тебя вс считаютъ за насмшницу.

— Я этого и не подозрвала.

— Да и кром того, не имй я доврія къ самой себ, я бы разъ десять на дню могла подумать что и я служу вамъ забавой.

— Право нтъ, увряю васъ, ття Паша, возразила княжна, печально качая головой.

— Насмшки и гордость вредятъ двушк, и твое поведеніе должно огорчать твоего отца, ужь одно то что онъ видитъ тебя не замужемъ и безъ жениха, въ двадцать семь лтъ, должно тяжело дйствовать на родительское сердце. Мужъ мой, покойникъ Дмитрій Григорьевичъ, часто бывало говорилъ мн: ‘глядть на женщинъ надо вблизи, а говорить объ нихъ издали, Vachette.’ А я ему бывало скажу: ‘Дмитрій, ты что-то слишкомъ уменъ, какъ же это устроить по-твоему?’ — ‘Каждая женщина, Пашетъ, которой стукнуло за двадцать, должна или выходить замужъ или идти въ монастырь.’ Тутъ взошла Василиса и на мгновеніе прервала потокъ краснорчія графини. Но вслдъ затмъ та снова начала:

— Мн такъ хотлось бы пристроить тебя, и я такъ мало привыкла думать о себ что скоре нежели везти тебя въ Россію не помолвленною, я бы согласилась на бракъ твой съ иностранцемъ.

Вра въ изумленіи широко открыла глаза.

— Я хочу сказать что такъ какъ онъ повидимому нравился теб, то я бы позволила теб выйти за этого англійскаго лорда.

— Что! вскричала Вра.

— Лордъ Кендаль былъ человкъ теб подходящій и по рожденію своему и по состоянію. Ты бы, разумется, могла опять ободрить его. Собственно говоря, не было никакой надобности ссориться съ этимъ человкомъ. Ссоры самая неблагородная вещь на свт, душа моя, теперь никто не ссорится между собой, кром прислуги. И по тому какъ благовоспитанные люди относятся къ непріятнымъ обстоятельствамъ и къ mauvais quarts-d’heure, можно отличить салонное обращеніе отъ кухоннаго: я всегда это говорила. Теперь вотъ лордъ Кендаль….

— Графиня, прервала ее Вра, вставая:— лордъ Кендаль никогда не просилъ меня выйти за него замужъ, и въ письм своемъ, которое вы знаете, не далъ мн никакого повода, а вамъ никакого права, соединять его имя съ моимъ. Онъ иностранецъ, знакомый нашъ, старинный другъ моей матери и человкъ претерпвшій большое горе. Горе это относится частію и къ родственнику моему покойному Алексю Дмитріевичу, и я прошу васъ, какъ о великой милости, не давать мн боле случая слышать имя лорда Кендаля. Онъ самъ не напоминаетъ мн о себ, и я васъ попрошу сдлать то же, а теперь, продолжала она съ улыбкой, называемою графиней Зотовой насмшливою,— если вы считаете меня двушкой неспособною длать побды, то считайте меня кстати и такою которой предстоитъ сегодня вечеромъ укладывать вс свои вещи. Желаю вамъ добраго вечера, и Вра ушла.

— Вотъ всегда такъ. Я никакъ не могу сладить съ этой двченкой. Въ жизни своей не видала боле хитраго созданія, на видъ такая тихоня, а въ душ такая причудница что я уврена, она останется вкъ свой на рукахъ у отца. Бдный Михаилъ Васильевичъ! Я помню его веселымъ sabreur вовсе не похожимъ на няньку подобной блднолицей двчонки. Какъ онъ былъ хорошъ! И въ дом отца моего никогда не бывало такъ весело, какъ когда онъ прізжалъ къ намъ, и даже къ прислуг онъ былъ такъ щедръ что вс плакали когда онъ узжалъ отъ насъ. Правда, у него всегда было денегъ вдоволь. И нужно же ему было жениться на этой скучной Анн едоровн! Что онъ нашелъ въ ней, одинъ Богъ знаетъ. Питомицей гжи Свчиной назвала она себя. Да что такое была и сама-то Madame Свчина?— женщина больная водянкой, наполовину піетистка, наполовину француженка, просто самая дюжинная женщина, по моему мннію. Нтъ, нужно ему было жениться на этой духовной дочери Mme Свчиной, и въ пользу же послужило ему это и при двор, нечего сказать. А тутъ и я вышла замужъ за Дмитрія (царство ему небесное), но это еще не причина почему я не могу попытать счастія со старымъ другомъ, особенно теперь, когда бднаго дорогаго Алешенки моего нтъ боле на свт, и обо мн некому больше позаботиться. Только вотъ эта дочка Анны едоровны, эта такъ-сказать, духовная внучка Mme Свчиной — пренесносное существо, и Михаилъ Васильевичъ ни за что не женится пока она у него въ дом.

Графиня Прасковья сидла кусая себ ногти. Она видла себя обманутою въ замыслахъ, заставившихъ ее покинуть святую Русь и матушку-Москву, и въ душ объявила княжну Вру чудовищнымъ примромъ неблагодарности. Она все еще была красивая женщина, но не могла ожидать что осеннія прелести ея будутъ неувядаемы. Закатъ ея красоты былъ одинъ изъ тхъ ясныхъ закатовъ которые если и не общаютъ новой свтлой зари, то имютъ свое очарованіе пока сіяютъ еще на неб, и къ этому-то очарованію вовсе не былъ нечувствителенъ князь Михаилъ, увлекшись имъ до такой степени что ужь очень старая страсть снова вспыхнула въ немъ. Она работала всю зиму надъ человкомъ въ дом котораго жила, медленно, терпливо и незамтно опутывая его своими стями, повидимому погруженная лишь въ заботы о своемъ здоровь, она не оставалась въ то же время праздною и все подогрвала желзо на разведенномъ ею пламени, полагая что разъ оно раскалится до красна, въ ея власти будетъ гнуть его какъ ей угодно, она все заводила часы и наблюдала за ходомъ стрлокъ, ибо дойдя до надлежащаго часа что же оставалось имъ какъ не пробить его?

Но княжна Вра была всему помхой, и еще неизвстно было чувствуетъ ли она это какъ должно.

ГЛАВА XXVII.
Путь на сверъ.

Acampestrido е secarouso
L’immenso Crau, la Crau peirouso….
La Crau antico….
La mudo Crau, la Crau deserto….
Ni d’aubre, ni d’oumbro, ni d’amo.
Mireo. Canto VIII.

(Невспаханный и безлюдный,
Громадный Крау, каменистый Крау,
Древній Крау,
Нмой, пустынный Крау,
Безъ дерева и безъ тни, и безъ живой души.)

Вра, пробужденная порывомъ негодованія изъ состоянія нервнаго изнеможенія, овладвшаго ею посл встрчи съ лордомъ Кендалемъ, ходила взадъ и впередъ по своей комнат.

‘Что придется еще перенести? спрашивала она себя. Илъ чего созданы вс эти люди? Отецъ готовъ пожертвовать памятью матери, а графиня Прасковья рада пожертвовать и памятью сына своего, чтобы только достичь своей цли. Да и Генри, говорила она себ, и тотъ покидаетъ меня безъ единаго слова. Я не въ силахъ, я не въ силахъ выносить все это!’ И она упала на полъ у окна. Она открыла окно, чтобъ освжить на воздух бьющіеся виски свои. Ей въ глаза смотрлъ нмой, прекрасный ликъ природы, единственное, повидимому, что оставалось въ мір неизмннымъ, онъ казался какъ бы томительно тихъ и безучастно свтелъ въ крас мерцающихъ сумерекъ, но будь она достаточно спокойна чтобы прочесть его значеніе, она увидала бы что онъ былъ полонъ величія, словно нмой образъ Господа, и гласилъ объ Его неизмнной мудрости.

Она протянула руки какъ бы въ мольб и нмой жалоб. Беззащитная и одинокая, она оглянулась вокругъ себя. Все было уложено, исключая иконы и книги всегда лежавшей около ея постели. Икона эта та самая которою благословляли къ внцу ея мать, составляла одно изъ драгоцннйшихъ ея сокровищъ, и изъ тяжелаго, позолоченаго кіота кроткій ликъ Христа взиралъ съ любовью и какъ бы съ упрекомъ на ея безутшное отчаяніе. Книга эта, Подражаніе Христу, тоже обладала словами способными успокоить душу. Вра раздлась, легла, и взявъ книгу, открыла ее наудачу, ‘случай’ заставилъ ее прочесть слдующія слова:

‘О, праведный Отче, да воздастся слава Теб, насталъ часъ испытанія рабу Твоему…. Но если ты прибгнешь къ источнику предвчной и всесущей правды, то ни измна, ни смерть друга не удручатъ тебя…. Безъ Меня дружба не иметъ ни силы, ни опоры…. Ибо Я судія и истолкователь всхъ тайнъ…. Я знаю какъ произошло все, знаю кто нанесъ оскорбленіе и кто претерплъ его. Отъ Меня изошло слово то, по Моей вол случилось все…. Жди Меня, жди, и Я приду и буду охранять тебя…. Имй вру ко Мн и возложи надежды свои на Мое милосердіе….’

Да! Весь міръ ея любви и вры могъ распасться вокругъ нея, но это должно было остаться непоколебимымъ, и этими-то словами пыталась она усмирить біеніе своего сердца и склонить себя если не ко сну, то по крайней мр къ успокоенію.

Путешествіе, предпринятое ими на слдующій день, оказалось бы не малымъ испытаніемъ и для вполн здоровыхъ и спокойныхъ людей, настолько томителенъ былъ Ааръ, и единственною отрадною минутой выпавшею на долю путниковъ была та когда, оставивъ за собою Cannes съ его берегомъ и виллами, они погрузились въ ущелья Esterelles. Но какъ ни жарко было утро, оно ничего не значило въ сравненіи со зноемъ наступившимъ посл полудня, подъ блыми утесами Тулона. Вра чувствовала себя глубоко несчастною. Все восторженное настроеніе и волненіе вчерашняго дня словно спало съ нея, и вслдъ за нимъ наступила вся безнадежность тоски, вся тоска безнадежности, вслдствіе которой ей какъ бы ‘опостыллъ’ и самый свтъ солнца. Въ душ ея сталъ шевелиться горькій упрекъ лорду Кендалю. Она видла что онъ игралъ ею и чувствовала не столько гнвъ на него, сколько установившееся въ сердц ея безмовное осужденіе его поведенія. Лучше мучиться любовью, сожалніемъ, тоской, надеждами и опасеніями, нежели дойти до этого страшнаго ощущенія, вмст съ которымъ васъ терзаетъ скорбное сознаніе что ощущеніе это должно остаться въ васъ навки, ибо оно основано на горькой, нелреложной истин того что другъ вашъ, его слова, его увренія, его цли и поступки, все это не стоитъ доврія. О, это Мани, екелъ, Фаресъ привязанностей нашихъ! Все на свт, только не это, кричимъ мы, чувствуя всю боль сознанія, какъ рана чувствуетъ ножъ хирурга, долженствующій исцлить ее.

Въ этомъ-то темномъ и тяжеломъ настроеніи души оставалась весь день бдная Вра, пока, къ тому времени какъ солнце перестало палить лучами своими ихъ поздъ, голова ея не стала такъ же тяжела какъ и сердце, когда они вышли въ Марсели изъ вагона, она была такъ слаба и разстроена что чуть не упала.

Она была не въ силахъ ни сидть, ни сть, и ее уложили въ постель, въ которой она нашла весьма мало или почти вовсе не нашла сна, къ утру у ней оказалось такое лихорадочное состояніе что пришлось послать за докторомъ, и путешествіе князя Михаила на сверъ было снова отложено.

Ея собственный врачъ, выписанный изъ Ниццы, призадумался, сказалъ что съ ней происходитъ сильный нервный кризисъ и предписалъ ей полное спокойствіе. Ттю Пашу онъ постарался удалить изъ комнаты больной, и дама эта, страшно жалуясь на сирокко, разъзжала по вечерамъ къ Notre-Dame de la Garde и къ другимъ извстнымъ въ окрестности мстамъ, въ сопровожденіи своего пожилаго поклонника.

Въ конц седьмаго дня княжн стало лучше, и ей хотли позволить продолжать путешествіе.

Докторъ ея пришелъ къ ней на другой день рано утромъ и сказалъ что, по его мннію, имъ слдуетъ отправиться съ вечернимъ поздомъ и дохать съ нимъ до Авиньйона.

— Путешествуйте только тогда когда солнце теряетъ уже свою силу, сказалъ онъ.— Мн кажется, вамъ хорошо бы оставить Парижъ въ сторон, а когда вы додете до Берна, горный воздухъ оживитъ васъ.

Вра пролепетала что-то въ отвтъ и отвернулась, чтобы скрыть слезы слабости, струившіяся по лицу ея.

— Figlia тіа, быстро проговорилъ добрый докторъ, придвигая къ ней стулъ свой и прикасаясь рукой къ ея похудвшей рук.— Надюсь что вы не собираетесь умирать, потому что вовсе не умираете и нисколько не близки къ смерти. Ваши нервы претерпли лишь сильное потрясеніе. Да, да, poverina, вамъ тяжело таки пришлось. Итакъ, говорю я, нервы ваши потрясены, ro вы молоды и жизнь сильна въ васъ. И могу заране сказать вамъ что случится, если вы дадите себ волю. Вы утратите употребленіе вашихъ членовъ и всю красоту вашу, доживете такъ до старости, и тогда лишь, изнуренная лкарствами и слезами, умрете (о чемъ врядъ ли кто пожалетъ тогда) отъ angine или какой-нибудь другой, обыкновенной болзни. А теперь послушайте меня. Соберитесь съ духомъ и живите какъ слдуетъ — какъ вы должны жить и какъ и будете жить, а сегодня вечеромъ, когда я приду проводить васъ, подарите, улыбкой вашей старика-доктора, а не то онъ подумаетъ что вы возненавидли его за то что онъ вздумалъ разыгрывать изъ себя не только врача, но и проповдника.

Князь Михаилъ взялъ цлое купе, и въ 6 часовъ 30 минута пополудни, княжна Вра сла въ него, съ кроткою улыбкой на изнеможенномъ лиц. Вагонъ ихъ прицпили къ позду прибывшему изъ Тулона, и скоро, миновавъ предмстья Марсели, путники наши помчались наконецъ, дйствительно, на сверъ. Вечерній воздухъ, вющій съ соленыхъ каналовъ и озеръ, скоро ободрилъ княжну, и она, пользуясь послдними лучами дня, начала, для развлеченія, перелистывать страницы Mireio. Это провансальская книга, полная разказовъ о Провансальской стран, о соленыхъ озерахъ, объ осненныхъ деревьями мызахъ, о еляхъ, скалахъ, цвтахъ и о пустыняхъ и о полет фламинго надъ равниной Крау, въ которую вступили путники наши какъ скоро взошла луна.

Вечеромъ, широкая и каменистая степь эта показалась Вр такою же неподвижною какъ и ея родныя снжныя равнины и такою же безграничною и необозримою. Вра закрыла книгу на томъ мст гд Миреіо въ отчаянномъ бгств своемъ по Крау, умираетъ, пораженная солнечнымъ ударомъ, въ объятіяхъ Винцента.

— Блаженная Миреіо! думала она, блаженная смерть! Да что бы ни говорилъ докторъ, блаженны т что умираютъ молодыми, любимыми — ихъ смерть сладка. Лучше, лучше всего, покинуть міръ и успокоиться и поселиться въ небесныхъ равнинахъ, среди хора ангеловъ и ‘трехъ сіяющихъ Марій’, явившихся Миреіо въ бреду ея. Какъ сладко видть подъ собой исчезающую землю, а надъ собой разверзающіяся небеса и объятія родимой матери, готовыя встртить ее. Тамъ найдетъ она и близнеца своего Симеона, ставшаго большимъ и прекраснымъ, и Алекся, сіяющаго неземною красой, и своего Генри, тоже безупречнаго среди безупречнйшихъ. ‘О Господи! Какъ чудны чертоги Твои!’ и Вра повторила пснопніе церкви своей и затмъ прилегла, погрузившись подъ стукъ позда, съ полузакрытыми глазами, въ тихія грезы, пока ей не почудилось что небеса приблизились къ ней, вс впечатлнія стали смутны, физическая слабость не ощущалась боле, и въ мягкомъ сіяніи лтней луны, она впала въ безсознательный покой.

Книга упала съ колнъ ея, и Вра заснула.

ГЛАВА XXVIII.
Наконецъ.

The seeker finds now, the parched lips are led
To sweeet full streams, the hungry heart is fed,
And song springs up from moan of sorrow dead.
Draw nigh, draw nigh, and tell me all thy tale.
W. Morris.

Ее разбудилъ трескъ, громкіе возгласы и сильный толчокъ, вагонъ сперва дрогнулъ, наклонился набокъ и затмъ съ шумомъ и съ повторнымъ трескомъ свалился на землю.

Вра слышала первый возгласъ и пронзительный визгъ графини Зотовой, потомъ лишилась сознанія и боле ничего уже не и я дала и не слыхала

Порядокъ сталъ водворяться лишь весьма медленно, посл страшной суматохи происшедшей во время несчастнаго приключенія. Князю Михаилу сказали что въ паровой машин что-то лопнуло и сломалось: поздъ остановился со страшнымъ толчкомъ, локомотивъ вонзился въ землю, тендеръ и одинъ изъ вагоновъ упали на него, что-то загорлось, повалилъ дымъ, и послдній вагонъ, въ которомъ сидли Замятины, отцпившись вслдствіе толчка отъ позда, опрокинулся и скатился внизъ съ насыпи. Насыпь была на этомъ мст не выше двухъ, трехъ футовъ, но такъ какъ вагонъ былъ опрокинутъ, то князю Михаилу было не легко вытащить изъ него свою лишенную сознанія дочь и сохранившую полное сознаніе, но немилосердно визжавшую графиню Прасковью. Первая изъ дамъ, хотя и была безъ чувствъ, но повидимому, не претерпла никакого поврежденія, старшая же, повредила себ лвую кисть руки. Вроятно, была переломлена какая-нибудь маленькая косточка и она жалобно кричала, стоя надъ насыпью желзной дороги, у которой Вра лежала на земл, безъ признака жизни.

Князь Михаилъ, растерявшійся отъ шума и страха, старался съ помощью носоваго платка и костянаго ножичка, перевязать больную руку, кидая отчаянные взгляды то на дочь свою, то на окружавшую ихъ толпу.

Но вс окружающіе были настолько же заняты, настолько же перепуганы и растеряны какъ и Замятины.

Машинистъ былъ сброшенъ на землю, ошеломленъ паденіемъ, кочегаръ сильно ушибся, съ полдюжины пассажировъ изъ перваго вагона были тяжело помяты или обожжены. Раненыхъ относили въ сторону отъ позда, кругомъ громко требовали воды и требовали напрасно, между тмъ какъ огонь поспшно разведенный изъ травы и изъ чего попало, бросалъ свтъ свой на всю это тревожную сцену. Мсяцъ высоко плылъ по небу, ибо было уже около половины девятаго, и озарялъ сіяніемъ своимъ громадную, пустынную равнину, среди которой человкъ около восьмидесяти перепуганныхъ и безпомощныхъ людей старались распознать свою бду и найти возможность помощи. Кондукторъ, тоже сильно потерпвшій, говорилъ что они находятся теперь въ трехъ съ половиной миляхъ отъ послдней станціи предъ Крау.

Князь Михаилъ пришелъ въ отчаяніе узнавъ это. Его пострадавшая, испускающая вопли спутница вполн понимала положеніе и была напугана не мене нежели ушибена, на помощь обихъ русскихъ горничныхъ, взывавшихъ ко всмъ святымъ, нечего было разчитывать, а Жюли и Monsieur Анелли были заняты громогласнымъ споромъ о своемъ имуществ, рисковавшемъ, чего справедливо опасался Monsieur Анелли, пойти, по общему соглашенію, на поддержку огня, разведеннаго у сломанной машины и въ сосдств наиболе пострадавшихъ пассажировъ. Но въ ту минуту какъ отчаяніе князя Михаила достигло высшей степени, знакомый голосъ вдругъ произнесъ: ‘Не могу ли я помочь вамъ?’ и знакомое лицо, лицо однорукаго графа Кендаля, явилось предъ нимъ.

— Я былъ бы весьма благодаренъ тому кто бы удалилъ отсюда мою дочь, каждый разъ какъ она приходитъ въ себя и раскрываетъ глаза, видъ пылающаго позда и крики раненыхъ заставляютъ ее снова терять сознаніе.

Неизвстно, посредствомъ какихъ убдительныхъ доводовъ краснорчія или кошелька удалось лорду Кендалю найти минуты черезъ дв человка согласившагося поднять несчастную двушку и отнести ее на нкоторое разстояніе отъ позда, туда, гд среди голой и песчаной степи лежало нсколько довольно большихъ камней и подъ ихъ защитой росло нсколько кустиковъ терновника. Подъ ихъ скуднымъ покровомъ положили Вру, избавивъ ее, по крайней мр, отъ вида раненыхъ, и лордъ Кендаль вздохнулъ свободно лишь оставшись съ ней вдвоемъ, такъ горько завидовалъ онъ двурукому пассажиру имвшему возможность донести ее до этого пристанища.

Луна свтила такъ ясно что онъ могъ видть смертельную блдность ея лица, ея исхудалыя руки и безцвтныя губы. ‘Она наврное была больна’, говорилъ онъ себ, и вроятно болзнь задержала ее въ Марсели, между тмъ какъ онъ, возвращаясь сегодня изъ Тулона, предполагалъ ихъ уже на полъ-дорог отъ Петербурга.

Онъ наклонился надъ нею и прислушивался къ ея дыханію, притаивъ свое собственное. Увы! Дыханія не было слышно. Онъ приложилъ голову къ ея груди, но біеніе ея сердца не раздавалось у его уха, лишь его собственное сердце безумно стучало въ его груди въ то мгновеніе, какъ онъ впервые коснулся этого чуднаго стана, и рука его дрожала, стараясь развязать ленточку и разстегнуть воротничокъ у ея шеи. Подъ ними лежало крупное жемчужное ожерелье, на бездыханной повидимому груди.

‘Вра!’ задыхаясь воскликнулъ онъ ‘Вра!’ и въ безпредльномъ отчаяніи своемъ онъ цловалъ край ея одежды, ея волосы, ея лобъ, ея холодныя руки. ‘Вра!’ но она не отвчала ему ни звукомъ ни движеніемъ.

Приподнявъ тихонько рукой ея голову, онъ старался положить подъ нее свою шляпу, сердясь на неловкость своей единственной руки, ему удалось лишь распустить еще боле ея волосы и повернуть немного лицо ея, такъ что оно, все тихое и блое, лежало въ сіяніи лунныхъ лучей, неподвижно, какъ лицо мертвеца. Или она въ самомъ дл умерла? Или ему, свидтелю смерти Алекся, суждено было видть и Вру мертвою у ногъ своихъ?

— Вра! Ради Бога, дитя мое, сокровище мое! Очнись. Вра, милая моя, очнись! Или, о, Творецъ! Дай мн умереть вмст съ нею! Вра! Но и на этотъ призывъ не было отвта, лишь вдали у позда слышался смутный шумъ, вблизи раздавался звонъ колокольчиковъ пасущихся овецъ, да легкое облако, застлавшее луну, бросало тнь свою на равнину.

‘Воды!’ кричалъ онъ, ‘воды!’ ‘Все на свт за стаканъ воды!… Вода должна была оживить ее. Но гд взять воды въ Кроу? Разв только въ миражахъ ея? Нечего было надяться на воду. Наконецъ онъ осмлился прикоснуться губами къ ея губамъ и вдохнуть ей въ ноздри воздуху, прижимая ее къ своему сердцу. Наконецъ — о, радость! Онъ услыхалъ нчто подобное вздоху и увидалъ что вки ея дрогнули. Тутъ онъ всталъ. Глаза ея не должны были, раскрывшись, остановиться на немъ, въ ея мнніи онъ былъ преступникомъ и, кто знаетъ, явись онъ теперь внезапно предъ нею, не воротится ли она снова къ тому безчувственному сну, изъ котораго лишь сейчасъ пробудило ее его дыханіе.

Онъ отступилъ назадъ и спрятался за окружавшими ее дикими травами, росшими ему почти по колно, оттуда онъ могъ невидимо слдить за ней.

Протянувъ руки и раскрывъ глаза, Вра очнулась настолько что могла немного приподняться, облокотясь на руку. Она оглянулась вокругъ и глубоко вздохнула. Съ мгновеніе она полулежала молча, но вскор, преслдуя вроятно нить мыслей занимавшихъ ее при усыпленіи, она въ изумленіи окинула себя глазами. Обвиваясь вокругъ членовъ ея, лежалъ на ней, прикрпленный къ ея плечамъ, длинный блый дорожный плащъ ея, а изъ-подъ него виднлось черное платье, покрывавшее ея ноги. Она вообразила себ что плащъ этотъ саванъ, что она умерла, такъ смутно было еще въ ней сознаніе, и что въ какой-то вевдомой чуждой загробной стран, она проснулась преждевременно и одна одинехонька. ‘Опять я одна!’ проговорила она, ‘проживъ всю жизнь одиноко, испустивъ одиноко послдній вздохъ, какъ можно быть и тутъ снова одинокою!’ Приподнявшись окончательно, она оглянулась вокругъ, и то что она увидала еще боле подтвердило въ ней галлюцинацію. Эта безпредльная, плоская равнина безъ живой души, безъ дерева и безъ всякаго жилья, принадлежала, очевидно, другому міру, блдный бловатый свтъ, разлитый по ней, былъ зарей великаго небеснаго утра, а рдкіе обнаженные камни покрывавшіе кое-гд, вмст со скудными кустарниками, все это песчаное пространство, казались ей могилами усопшихъ, пока еще запечатлнными и безмолвными, бросавшими предъ собою лишь тнь свою, но скоро долженствующими разверзться и разоблачиться. По какому злополучному случаю проснулась она одна, опередивъ съ жестокою поспшностью воскресеніе блаженныхъ? Гд были ея родные усопшіе? ‘Maman‘, жалобно звала она, протягивая съ мольбой руки. ‘Приходи же ко мн Симеонъ! Алексй, не оставляй меня одну. Henri! Наконецъ и ты придешь ко мн, потому что я любила тебя такъ много и такъ крпко! Henri!’

Слыша воззваніе къ своему духу, живой Генри Сенъ-Джонъ приблизился къ ней и назвалъ ее по имени, между тмъ какъ луна бросала предъ нею тнь его. Тутъ внезапно, какъ человкъ дйствительно вызвавшій духа, она закинула руки надъ головой и съ громкимъ пронзительнымъ крикомъ вскочила на ноги. Вся дрожа, она сначала упала, рыдая, къ нему на плечо, а потомъ опустилась на землю и закрыла лицо руками.

— Что случилось? пролепетала она, въ первый разъ придя къ полному сознанію дйствительности.

— Приключеніе на дорог, но вы въ безопасности, вы со мной, и ты любишь меня, ты звала меня, сокровище сердца моего, родная моя!

— И ты любишь меня, Генри? Любишь меня?

— Я полюбилъ тебя съ первой минуты, какъ увидалъ тебя. Вра, тебя одну люблю я, кром тебя я никого не могъ и не могу любить.

— Повтори это еще разъ, прошептала она.

Онъ повторилъ еще и еще разъ, прижимая губы къ волослмъ ея, между тмъ какъ голова ея покоилась на его сердц.

Она рыдала.

— О чемъ ты плачешь, дитя мое?

— Потому что я такъ счастлива,— тутъ она въ первый разъ взглянула ему въ лицо, и онъ осушилъ вс ея слезы.

— Ты не боишься, спросилъ онъ ее посл безмолвной минуты, не требовавшей никакихъ словъ,— ты не боишься выдти за человка двадцатью годами старше тебя — жить въ Англіи, суровой стран, далеко отъ родины и родныхъ?

Въ отвтъ, на это Вра лишь улыбнулась улыбкой озарившею и переполнившею уста ея, какъ вода источника переполняетъ его порой до самыхъ краевъ.

— И ты ршаешься быть женой изувченнаго человка, неспособнаго ни защитить тебя въ опасности, ни ходить за тобой въ болзни?

Лордъ Кендаль, повидимому, все еще думалъ о томъ что не могъ донести ее самъ, и ждалъ ея отвта. Отвта не было.

‘Что же это’, думалъ онъ, ‘разъ я былъ отвергнутъ за то что я бденъ и чужестранецъ, другой разъ за то что я старъ, неужели теперь я буду снова отвергнутъ за мое увчье?’

Вдругъ маленькая ручка высвободилась изъ-подъ плаща и легла на пустой рукавъ его.

— Не могу разв я замнить теб ее? спросила она, и онъ прижалъ ее къ сердцу.

Затмъ онъ произнесъ тихимъ шопотомъ:

— Можешь ты быть женой человка убившаго Алекся? И онъ страшился что она поблднетъ и вздрогнетъ, прежде нежели отвтитъ ему.

Она откинула назадъ пряди волосъ своихъ и стала предъ нимъ блдная, но спокойная, положивъ свою руку въ его руку.

— Генри, сказала она,— мы знаемъ что это была случайность — и мы простили ее, какъ и Алексй простилъ теб, какъ и Господь отпустилъ теб грхъ тотъ. Постарайся понять меня, какъ и я старалась понять сама себя. Онъ былъ мой родственникъ, мы играли вмст дтьми и были нжно привязаны другъ къ другу. Можетъ-быть онъ и любилъ меня. Я знаю, онъ думалъ что любитъ меня. Онъ былъ добръ, мужественъ и мягкосердеченъ, ты самъ это знаешь, останься онъ живъ и воротись онъ къ намъ, мы бы врно сдлались мужемъ и женой, и я бы очень полюбила его. Но тогда я была еще ребенокъ — мн было всего шестнадцать лтъ, я была влюблена и въ войну, и въ знамена, и въ родину, во все, но сколько я могу судить, вспоминая о томъ времени, я не была влюблена въ него. Если же и была, то сама того не знала, во всякомъ случа это было….

— Что же это было, Вра?

— Это было не то что теперь.

КОНЕЦЪ.

‘Русскій Встникъ’, NoNo 2—3, 1872

ВРА.

АВТОРА РОМАНА ‘ГОСТИНИЦА СЕНЪ-ЖАНЪ’.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.КОЛЕСО ПУЩЕНО ВЪ ХОДЪ.

ГЛАВА I.Начнемъ съ начала.

ГЛАВА II.О семейныхъ длахъ.

ГЛАВА III.Отъздъ.

ГЛАВА IV.О матушк Москв и о тамошнихъ семейныхъ длахъ.

ГЛАВА V.‘Гряди навстрчу славы’.

ГЛАВА VI.Инкерманъ.

ГЛАВА VII.Пятое ноября.

ГЛАВА VIII.Между мертвыми и умирающими.

ГЛАВА IX.Скутари.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.КОЛЕСО ПРОДОЛЖАЕТЪ ВЕРТТЬСЯ.

ГЛАВА X.Реакція.

ГЛАВА XI.Римъ.

ГЛАВА XII.Вилла.

ГЛАВА XIII,въ которой повторяется старая псня.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.КОЛЕСО ВСЕ ЕЩЕ ВЕРТИТСЯ.

ГЛАВА XIV.Лондонскій сезонъ.

ГЛАВА XV.День посл ярмарки.

ГЛАВА XVI.Старый и новый графъ Кендаль.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.КОЛЕСО ОПИСЫВАЕТЪ ПОЛНЫЙ КРУГЪ

ГЛАВА XVII.Совты сестры.

ГЛАВА XVIII.Графиня Прасковья дома и за границей.

ГЛАВА XIX.У всякаго свой вкусъ.

ГЛАВА XX.Явился какъ левъ, а отступилъ какъ агнецъ.

ГЛАВА XXI.Апрльскіе дни.

ГЛАВА XXII.Зенитъ.

ГЛАВА XXIII.Надиръ.

ГЛАВА XXIV.Всть сообщена.

ГЛАВА XXV.Послднее цлованіе.

ГЛАВА XXVI.Pont des Pas Perdus.

ГЛАВА XXVII.Путь на сверъ.

ГЛАВА XXVIII.Наконецъ.

Читайте также: