Венок и швабра, или Сюрприз драматургу, Буренин Виктор Петрович, Год: 1892

МЕЛО-ТРАГЕДИЯ С НЕДОРАЗУМЕНИЯМИ В ЧЕТЫРЕХ КАРТИНАХ,

с фантастическим прологом, небывалым эпилогом, хором и танцами петербургской Зги и разрушением театра.

Читана в литературно-театральном комитете* по 5 рублей с картины. За пролог и эпилог взята членами комитета особая приплата по рублю. Одобрена безусловно для первых представлений.

Действие пролога близ Москвы, четырех картин — в Петербурге, эпилога — в бане.

Ночь. Дикое место близ Москвы. На заднем плане видна Вшивая горка*. Посредине сцены котел на огне.

Мордарий Драмоделов, Владимир Александров, Владимир Немирович-Данченко, Владимир Карпов и множество других московских мастеровых драматургического цеха образуют круг около котла, у всех в руках огромные перья наподобие метел.

Вливают в котел ланинского шампанского и бросают всякую дрянь, как-то: замоскворецкое остроумие, гостинодворские каламбуры, цыганско-стрельнинские романсы и куплеты, московского трагика под хреном, обрывки феерий и мелодрам времен Радиславскаго и Тарновскаго, кочерыжки от драматической капусты Шпажинскаго, огрызки ‘сценичности’ из пьес Дьяченки и т. п. Все усердно перемешивают перьями, кружась около котла.

Разлетаются. Остается один Мордарий Драмоделов, до самого рассвета переливающий драматическое варево из котла в четыре лоханки, по числу действий в его пьесе.

Цветочная лавка на Невском проспекте, открытая отставным Калхасом, после того как ‘Прекрасная Елена’ сошла с казенной сцены* и водворилась в ‘Аркадии’* и других увеселительных заведениях низшего разряда, где даются спектакли не только распивочно, но и на вынос.

Внезапно раскрывается дверь лавки. Сначала в нее ничего не видно, кроме петербургской погоды. Влетает несколько комков грязи от резиновых шин. Потом на фоне петербургской погоды выделяется силуэт таинственного незнакомца в плаще и маске. Из кармана плаща торчит московский калач и откупоренная бутылка ланинской воды, которая шипит во все остальное время действия первой картины.

Карпов приносит венок.

(Уходит и исчезает в петербургской погоде, оставив на прилавке три двугривенных.)

(Кряхтя взваливает венок на плечи и уходит.)

Сцена представляет петербургскую погоду. При открытии занавеси невидно ни зги, только хлещет дождь, смешанный с снегом, сперва хлещет справа налево, потом — слева направо, потом — прямо снизу вверх, потом прямо сверху вниз, наконец, ожесточенно принимается хлестать разом и так и сяк, и эдак. Со всех сторон слетаются и кружатся по сцене Зги.

(Мгновенно исчезают.)

По сцене медленно едет извозчик с обдерганной полостью, прицепленной измочаленными веревочками к спинке саней. На извозчике сидит Mордарий Драмоделов. На этот раз. он без плаща и без маски, в своем виде: на лице его необыкновенно московско-самодовольно-лукавое выражение.

На думской каланче* бьет четверть восьмого.

(Драмоделов вздрагивает, очнувшись от мечтаний.)

Проезжают.

Подъезд Александрийского театра, сквозной ветер.

(Уходит в одну из дверей театрального подъезда.)

Зал и сцена Александрийского театра. Избранная публика первых представлений. В ложах бельэтажа мною почетного, но сильно пьяного купечества, некоторые из купечества во время представления внезапно вскрикивают спросонья ‘караул’, другие зевают, расширяя рот столь широко, как будто хотят проглотить театральную люстру, и приговаривая при этих зевках про себя, но так, однако же, что слышно на Невском: ‘Господи, огради уста мои’. Присяжные александрийские театралы: один, по рассеянности, в огромных галошах, у другого вместо галстуха повязан шерстяной носок. Два присяжных балетомана, забредшие по ошибке вместо Мариинского театра в Александрийский и тотчас же занявшие пустые кресла даром, громко и нахально переговариваются из кресел в литерную ложу с какой-то отставной кокоткой, которая кивает им головой, причем у ней с носа в изобилии сыплется пудра прямо на лысины балетоманов. Присяжные театральные рецензенты, у одного флюс. Два присяжных александрийских драматурга, сидят в креслах: один около бенуара с левой стороны, другой — с правой, несмотря, однако же, на расстояние между драматургами во всю ширину театрального зала, взаимная ненависть их столь горяча, что они прожигают ею друг друга, в антрактах не выходят из кресел в коридор из опасения как-нибудь встретиться лицом к лицу: оба знают, что при этом непременно раздерутся насмерть. Три облезлых действительных тайных аркадийских папильона одеты в куцые смокинги, но с орденами на шее, каждый держит под ручку девицу резвого поведения и блаженно улыбается.

При поднятии занавеса на театральной сцене оканчивается третье действие новой пьесы Мордария Драмоделова: ‘Ах, Москва, Москва, Москва, золотая голова’. Декорация изображает московский увеселительный трактир ‘Разлюли-малина’. Направо соединенный малороссийский хор, налево соединенный цыганский хор, посредине соединенный хор русских песенников, балалаечников и национальных артистов на сопелках. У самой суфлерской будки двенадцать актеров, наряженных кучерами, отжаривают с дикой энергией трепака.

Двенадцать актеров, наряженных кучерами, неистово откалывают известное самое эффектное на трепака, почти касаясь сиденьями театрального пола и вскидывая разом обе ноги выше головы, с ног шести актеров от страшной выразительности национальных на слетают двенадцать вымазанных дегтем сапогов, перелетают через весь театральный вал под потолком и обрушиваются в раек. Занавес падает, но еще четыре сапога, слетевшие с пляшущих актеров уже после спуска занавеса, пробивают его насквозь и упадают в партер. Запах национального дегтя. В театре буря рукоплесканий.

Поднимается занавес. Выходит Мордарий Драмоделов, выводимый шестью кучерами за правую руку и другими шестью — за левую. Он раскланивается с блаженной улыбкой, оскаливая крупные фальшивые зубы. Дирижер оркестра делает Мордарию знак приблизиться к рампе для ‘поднесения’ от публики подарка. Мордарий подлетает к самой суфлерской будке, улыбаясь еще блаженнее и выставляя фальшивые зубы почти до пюпитра дирижера.

Полное остолбенение в театре.

Момент общего изумления и безмолвия. Затем весь театр обрушивается и превращается в груду развалин, над которыми в виде флага торчит швабра.

Театр представляет баню. Несколько голых моются на скамьях и на полке. Входит Мордарий Драмоделов, также голый, останавливается у рампы и внимательно прислушивается к разговорам голых.

Разом умолкают и только мылят и трут себя мочалками.

(Уезжает в Москву в голом виде.)

Мело-трагедия с недоразумениями в четырех картинах