Очерк ‘Великий вождь’ — о встречах с В. И. Лениным — был опубликован вместе с книгой А, Р. Вильямса ‘Ленин: Человек и его дело’ (1919). Настоящий перевод впервые опубликован в журнале ‘Дружба народов’ (1959, No 4), впоследствии перепечатан в книге: Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине в 5-ти т. Том 5: Воспоминания зарубежных современников. — М.: Политиздат, 1970. Воспроизводится по последнему изданию.
1
Что бы ни думали о Владимире Ильиче Ульянове-Ленине его враги, но даже и они не отрицают, что он — один из величайших людей своего времени. Стоит ли объяснять, почему я записал тот мой краткий разговор с ним, который, как мне кажется, позволяет судить о складе его ума.
Разговаривая со мной о том, что английскому рабочему движению не хватает теоретиков, он вспомнил, как на одном собрании слышал выступление Бернарда Шоу.
— Шоу,— сказал Ленин,— честный человек, попавший в компанию фабианцев. Он куда левее всех тех, кто его окружает.
Произведения печатаются с небольшими сокращениями.
Ленин ничего не знал о книге Шоу ‘Совершенный вагнерианец’ и очень заинтересовался ею, когда я рассказал ему содержание. Кто-то из присутствовавших вмешался в разговор и назвал Шоу клоуном. Ленин сердито отрезал:
— Он, может быть, и клоун для буржуазии в буржуазном государстве, но в революции его не сочли бы за клоуна.
Он спросил меня:
— Сознательно ли работает Сидней Вебб на капиталистов?
И когда я ответил, что это, по моему глубокому убеждению, не так, Ленин заметил:
— Тогда у него больше трудолюбия, чем ума. У него безусловно огромные знания.
…О Советах Ленин сказал:
— Вначале я думал, что они есть и останутся чисто русской формой, но теперь совершенно очевидно, что под разными названиями они должны стать орудием революции повсюду.
Он выразил мнение, что в Англии не допустят, чтобы я говорил правду о России, и в качестве примера рассказал, как в Америке заставили молчать полковника Робинса. О Робинсе он спросил:
— В самом ли деле он относился к Советскому правительству дружелюбно?
Я ответил:
— Да, но только как спортсмен, восхищавшийся его мужеством и смелостью в борьбе с трудностями.
Я привел слова Робинса, говорившего:
— Я не могу воевать с ребенком, у колыбели которого провел шесть месяцев. Но если бы большевистское движение началось в Америке, я взял бы в руки винтовку, чтобы в любой момент выступить против него.
Ленин заметил:
— Вот это человек честный и гораздо дальновиднее многих. Мне он всегда нравился.
Представив себе образ ребенка, Ленин весело рассмеялся:
— У колыбели этого ребенка сидят еще несколько миллионов человек.
… Говоря о клевете, которую распространяют о России, Ленин заметил, что это главным образом извращенные факты, а не голые выдумки, и в качестве примера рассказал о недавно опровергнутом им слухе.
— Вы знаете, откуда пошел этот слух? — спросил он. — Я, разговаривая по телефону с одним знакомым, пожелал ему счастливого Нового года и сказал: ‘Будем надеяться, что в новом году мы совершим меньше глупостей, чем в старом’. Кто-то услышал об этом и рассказал кому-то еще. Одна же из газет объявила: ‘Ленин говорит: мы совершаем глупости’. С этого все и началось.
Больше, чем когда-либо раньше, Ленин произвел на меня впечатление счастливого человека.
Возвращаясь из Кремля, я думал: видел ли я когда-нибудь человека его калибра, который обладал бы таким же жизнерадостным темпераментом? Мне никто не приходил на ум. Этот невысокий, лысоватый, с морщинками на лице человек, который, покачиваясь на стуле, смеется то по одному, то по другому поводу, в то же время всегда готов каждому дать обстоятельный совет, при этом совет настолько хорошо аргументирован, что делается для его сторонников убедительнее любого приказания. Его морщины — морщины смеха, а не горя. Я думаю, что это именно так, ибо он первый великий вождь, который полностью отрицает значение своей собственной личности. Ему совершенно несвойственно честолюбие. Более того, как марксист, он верит в народное движение, которое с ним или без него все равно будет поступательным… Поэтому он свободен, как не был свободен ни один выдающийся человек до него. Доверие к нему рождает не столько то, что он говорит, сколько эта ощущаемая в нем внутренняя свобода и это его бросающееся в глаза самоотречение. Исходя из своей философской концепции, он ни на минуту не допускает, чтобы ошибка одного человека могла испортить все дело. Сам он, по его мнению, только участник, а не причина событий, которые навеки будут связаны с его именем.
2
Я отправился к Ленину на следующий день после парада на Красной площади и праздника в честь III Интернационала *.
…..
Первым делом он сказал мне:
— Боюсь, джингоисты ** в Англии и во Франции используют вчерашние события в качестве предлога для новых выступлений против нас.
Он заговорил о последней чичеринской ноте и сказал, что в России возлагают на нее большие надежды. Бальфур где-то сказал: ‘Пускай огонь погаснет сам’. Так не выйдет. Но самый быстрый путь восстановить в России нормальные условия состоит, конечно, в заключении мира и соглашении с союзниками. ‘Я уверен, мы могли бы договориться, если бы они вообще хотели договориться. Англия и Америка, возможно, пошли бы на это, не будь их руки связаны Францией. А интервенция в широком смысле сейчас едва ли возможна. Они, должно быть, поняли, что с Россией никогда нельзя расправиться так, как расправляются с Индией, и что отправка сюда войск равноценна их отправке в коммунистический университет’.
Я сказал что-то про общую обстановку враждебности, с какой встречают пропаганду большевиков в зарубежных странах.
Ленин заметил:
— Скажите им, пусть построят вокруг каждой из своих стран китайскую стену. У них же есть таможенники, границы и береговая охрана. Они же могут убрать любых большевиков, каких только захотят. Революция не зависит от пропаганды. Если нет условий для революции, никакая пропаганда не сможет ни ускорить, ни задержать ее. Война создала эти условия во всех странах, и я убежден, что, поглоти сегодня Россию море или же исчезни она совсем с лица земли, революция в остальной Европе будет развиваться своим чередом. Спрячьте Россию на двадцать лет под воду, но и этим вы ни на шиллинг, ни на час в неделю не удовлетворите требований цеховых старост Англии.
Я заявил ему, как неоднократно заявлял большинству людей в России, что не верю в возможность революции в Англии.
Ленин ответил:
— У нас говорят, что человек может ходить и не знать, что болен тифом. Лет двадцать, а может быть, и тридцать тому назад у меня был тиф, а я об этом и не подозревал, пока он не свалил меня. Так вот, и Англия, и Франция, и Италия уже заразились. Англия, возможно, кажется вам незатронутой, но микроб уже проник в нее.
Я рассказал ему о том, что забастовки у нас носят неопределенный и разобщенный характер и что либеральный, в противовес социалистическому, характер этого движения, если только оно вообще носило политическую окраску, напоминает мне картину России 1905 года, а вовсе не России 1917 года, и что я уверен, что все утихнет.
— Да, очень возможно,— сказал Ленин.—Это, может быть, период воспитательный, во время которого английские рабочие все же осознают свои политические потребности и повернут от либерализма к социализму. Конечно, социализм в Англии слаб. Ваши социалистические движения… ваши социалистические партии… Когда я был в Англии, я старался побывать всюду, где только мог, и для страны с таким большим индустриальным пролетариатом они ничтожны… горсточка на углу улицы… собрание в гостиной… в школьном классе… все это ничтожно. Но вы должны не забывать об одном значительном различии между Россией тысяча девятьсот пятого года и сегодняшней Англией. Наш первый Совет был создан во время революции, ваши комитеты цеховых старост существуют уже давно. У них нет программы, нет направления, но та оппозиция, с которой они столкнутся, заставит их выработать программу.
Говоря об ожидавшемся приезде бернской делегации, он спросил меня, знаю ли я Макдональда, чье имя фигурировало вместо имени Гендерсона в последующих телеграммах, в которых сообщалось об их приезде.
Ленин сказал:
— Я очень рад, что вместо Гендерсона едет Макдональд. Конечно, Макдональд в любом смысле слова не марксист, но он по крайней мере интересуется теорией, а поэтому можно полагать, что он постарается понять, что здесь происходит. Большего мы не просим,
Затем мы немного поговорили о вопросе, который очень меня интересует, а именно о том, как незаметно, совершенно независимо от войны, претерпевает изменение коммунистическая теория в трудном процессе ее претворения в жизнь. Мы говорили об изменениях в ‘Рабочем контроле’, который теперь совсем не похож на те стихийные комитеты, которые поначалу затрудняли работу. Затем мы разговорились об антипатии крестьянства к военному коммунизму и о том, как развивалась дальше эта идея. Я спросил, как будут выглядеть отношения между коммунистами городов и проникнутыми духом собственничества крестьянами и нет ли опасности того, что между ними возникнет антипатия, я сказал при этом, что мне жаль так скоро уезжать, потому что не смогу увидеть, как выдержит эластичность коммунистической теории неизбежный нажим крестьянства.
Ленин заметил, что в России наблюдается довольно резкое различие между богатыми и бедными крестьянами.
‘Единственная оппозиция,— сказал он,— с которой мы сталкиваемся в России, прямо или косвенно связана с богатым крестьянством. Беднота, как только она освобождается от политического господства богатеев, становится на нашу сторону, она сейчас составляет огромное большинство’.
Он спросил меня, не собираюсь ли я вернуться, сказав, что я смог бы поехать в Киев понаблюдать революцию так, как я наблюдал ее в Москве. Я сказал, что мне очень не хотелось бы думать, что я в последний раз приехал в страну, которую люблю почти так же, как свою собственную. Он рассмеялся и ответил мне комплиментом, заметив, что хотя я и ‘англичанин’, но более или менее сумел разобраться в том, чего добиваются большевики, и что он был бы очень рад видеть меня еще раз.
1919
Примечания
* Торжественное заседание ВЦИК, Московского Совета, МК РКП (б), ВЦСПС, профессиональных союзов и фабрично-заводских комитетов Москвы в ознаменование создания III, Коммунистического Интернационала, в котором принимали участие и делегаты I конгресса Коминтерна, состоялось в Большом театре 6 марта 1919 года.
Парад на Красной площади в Москве в честь создания III Интернационала состоялся 7 марта 1919 года. А. Рэнсом был аринят В. И. Лениным в тот же день.
** Джингоисты — кличка английских воинствующих шовинистов