ВЕЛИКІЙ ЧЕЛОВКЪ.
ВЕЛИКІЙ ЧЕЛОВКЪ.
РОМАНЪ ВЪ ДВУХЪ ЧАСТЯХЪ
А. Валенберг.
А. Валенберг.
Перев. съ шведскаго В. Фирсова.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
Великий человек, Валенберг Анна, Год: 1894
Время на прочтение: 256 минут(ы)
Былъ ясный солнечный день въ начал сентября. Когда встали изъ за стола, было еще такъ свтло, что можно было перейти въ гостинную и выпить кофе при дневномъ свт.
Хозяйк дома предложилъ руку почетный гость, владлецъ огромной бумажной фабрики въ Лонгбакка, а двиц Гильдуръ, сестр хозяина, только недавно поселившейся въ его дом, долговязый брюнетъ, представитель одной нмецкой фирмы. За этими двумя парами шли хозяинъ дома и нсколько мужчинъ, пресытившихся изысканнымъ обдомъ.
Въ гостинной общество разбилось на маленькія группы. Хозяинъ, негоціантъ Скогъ, услся подл фабриканта, который долженъ былъ ухать съ вечернимъ поздомъ. Имъ нужно было переговорить кое о какихъ длахъ. Нсколько стариковъ столпились въ углу и хохотали, разсказывая другъ другу анекдоты. Молодые люди остались съ хорошенькой, веселой хозяйкой, довольно полной блондинкой. Она откинулась въ кресл, поставивъ ногу на скамейку, такъ что можно было свободно любоваться ея миніатюрной туфелькой изъ лакированной кожи и чернымъ шелковымъ чулкомъ, сквозь который просвчивала близна кожи.
Гильдуръ принадлежала къ послдней групп, она сла поодаль, у окна, которое раскрыла настежь, чтобы подышать свжимъ, но еще нехолоднымъ, осеннимъ воздухомъ. Она даже отвернулась довольно невжливо отъ гостей и смотрла въ окно, передъ которымъ зеленло старинное кладбище, превращенное теперь въ лучшій городской паркъ. Цлая толпа дтей играла въ пятнашки и рзвилась среди старинныхъ памятниковъ, а косые лучи садившагося уже солнца пробивались сквозь высокіе тополи и загорались, то на мдномъ крест, то на золоченой надписи памятниковъ, о которыхъ никто уже больше не заботился.
Нмецъ пробовалъ развлечь барышню бесдой. Онъ говорилъ о своихъ многочисленныхъ путешествіяхъ, старался заинтересовать ее воспоминаніями о виднныхъ ею мстахъ, но, такъ какъ она отвчала очень вяло, а взгляды ея попрежнему уносились куда-то вдаль, то онъ умолкъ и сталъ прислушиваться къ шутливому разговору, который, поддерживался молодой хозяйкой.
Маленькая хозяйка, госпожа Гертрудъ, умла смяться такъ звонко и заразительно весело, что невольно приходилось улыбаться, хотя бы и неизвстно было чему. Притомъ, она умла такъ оживить всякую бесду. Самое простое выраженіе, она искусно умла превратить въ шутку, придавая словамъ неожиданнйшій смыслъ и находя во всемъ шутливые намеки, если же собесдникъ начиналъ защищаться, она поднимала его на смхъ. Она ловко выманивала у собесдниковъ любезности, но затмъ жестоко осмивала сказавшаго комплиментъ. Наконецъ, она умла наводить разговоръ на такую скользкую почву, что увлеченный собесдникъ невольно говорилъ какую-нибудь двусмысленность, но тогда она взглядывала на него съ такимъ невиннымъ удивленіемъ, что тотъ совсмъ терялся, внутренно ужасаясь своей невоспитанности.
Впрочемъ, она умла говорить и серьезно. Она знала все населеніе Стокгольма и съ точностью могла сказать, кто чмъ живетъ, съ кмъ водится, какъ одвается. Именно теперь, допивая свой кофе, она разсказывала о брошк изъ фальшивыхъ брилліантовъ, которую госпожа Ладенбергъ вздумала надть на послдній балъ въ общественномъ собраніи.
Вдругъ, Гертрудъ замтила невеселое выраженіе на лиц своей молодой невстки. Ее всегда огорчало, когда кто-нибудь при ней скучалъ, и она обратилась къ двушк, протягивая свою красивую, блую руку и прикасаясь къ ея плечу.
— Не правда ли, Гильдуръ, — сказала она: — надо или имть брилліанты настоящіе, или не носить ихъ вовсе?
— Да-а, конечно,— разсянно протянула Гильдуръ.
Но Гертрудъ не удовольствовалась такимъ слабыми подтвержденіемъ высказанной ею истины.
— Нтъ, скажи серьезно! Разв ты не согласна со мной?— спросила она.
— Да, конечно,— повторила Гильдуръ.
— Однако, не станешь же ты носить поддльные брилліанты!— вскричала барынька уже съ негодованіемъ.
— Нтъ,— согласилась Гильдуръ.
На этотъ разъ она слегка улыбнулась, а когда трое или четверо изъ окружавшихъ хозяйку кавалеровъ горячо подтвердили истину, и разговоръ о поддльныхъ брилліантахъ сталъ общимъ, она улыбнулась вторично… Но потомъ она снова отвернулась къ окну и стала разсянно играть кистями гардинъ.
Кто-то высказалъ замчаніе, что она смотритъ какой-то усталой. Она согласилась, что немножко утомлена, сослалась на головную боль и, воспользовавшись удобнымъ моментамъ, когда въ зал началось движеніе по поводу приготовленій къ пнію, ускользнула, шепнувъ невстк, что идетъ отдохнуть.
Въ сосдней комнат она услышала за собой шорохъ платья, и, обернувшись, увидла догонявшую ее Гертрудъ.
— Теб не хочется оставаться съ нами?— спросила та.— Теб съ нами скучно?
— Это я сама скучна!— возразила Гильдуръ.
— Ты умешь быть веселой, когда захочешь. Стоитъ сдлать только маленькое усиліе.
Гильдуръ промолчала и съ такой же улыбкой, какъ и при обсужденіи вопроса о фальшивыхъ брилліантахъ, посмотрла на молодую женщину. Нельзя было отрицать, что Гертрудъ была добра и ласкова! Въ ея голубыхъ глазахъ было самое непритворное выраженіе сожалнія къ скучавшей двушк. Очевидно, ее мучило опасеніе, что Гильдуръ оскорбилась явнымъ предпочтеніемъ, которое кавалеры отдавали веселой хозяйк дома, оставляя серьезную барышню въ поко.
— Такъ ты не придешь?— жалобно спросила Гертрудъ.
— Нтъ. Спасибо за заботу обо мн… Но право же, у меня болитъ голова. Впрочемъ, я потомъ приду.
Гертрудъ взяла съ нея торжественное общаніе, что она сдержитъ слово, и вернулась къ гостямъ съ облегченной совстью.
Гильдуръ вошла въ свою комнату, выходившую окнами во дворъ, и опустилась на кушетку. Она была утомлена и довольно долго оставалась неподвижной, заложивъ руки подъ голову и вперивъ взглядъ въ узоры потолка.
Вдругъ улыбка опять заиграла на ея губахъ. Она вспомнила, какъ Гертрудъ видимо опасалась, что она завидуетъ ея успхамъ среди кавалеровъ!
И невольно она сдлала въ своемъ воображеніи смотръ этимъ кавалерамъ. Все — дльцы, довольно воспитанные люди, привыкшіе болтать о чемъ попало, но такіе банальные, и ршительно безъ всякихъ идей, пока дло не касалось наживы! Въ торговыхъ длахъ они, можетъ быть, и умны, и талантливы, но во всемъ остальномъ это какія-то большія дти. Они и забавляются, и играютъ, и даже разсуждаютъ по дтски. Случалось, что и ей приходила охота поребячиться съ ними… Но нельзя-же вчно дурачиться съ дтьми — это надодаетъ и утомляетъ.
А вдь можно шутить и веселиться совсмъ иначе! Ей вспомнились дни, когда она бывала среди другихъ людей… Но вернуть этого времени нельзя, потому что съ тхъ поръ ихъ кружокъ распался, друзья разъхались, многое перемнилось…
У нея было независимое положеніе и очень хорошая пожизненная рента, доставшаяся ей по завщанію отъ тетки. Благодаря этому, она могла жить какъ хотла, и прежде жила въ интеллигентной сред съ подругами, которыхъ пріобрла въ университет. Но кружокъ распался, подруги вышли замужъ, и она ршилась поселиться у брата, чтобы не быть одинокой. Полгода уже жила она здсь, но новыхъ друзей, кром родственниковъ, пріобрсти еще не успла…
Да, Гертрудъ была права, предполагая, что она чувствуетъ себя одинокой! Дорого бы она дала, чтобы имть друга, съ которымъ можно было бы говорить по душ, о которомъ можно было бы думать и тревожиться и который, въ свою очередь, заботился бы и о ней… Но она не искала такого друга, и почему-то ей казалось даже страннымъ искать его среди знакомыхъ брата…
Ей стало душно въ комнат, и она встала съ кушетки, чтобы открыть окно. Она положила локти на подоконникъ и опустила голову на руки. Передъ нею былъ большой дворъ, вымощенный булыжникомъ, посредин украшенный маленькимъ палисадникомъ, съ молодыми липками, съ георгинами и резедой, запахъ которой доносился до нея.
Слва шли одноэтажныя службы, за которыми виднлась часть города. Безконечный лабиринтъ крышъ, печныхъ трубъ и унылыхъ стнъ! Только кое-гд однообразіе нарушалось верхушкой красиваго тополя или бельведеромъ какого-нибудь большого, богато разукрашеннаго орнаментами дома, а на горизонт высилась колокольня церкви.
Видъ былъ далеко не изъ такихъ, какіе приводятъ людей въ восторгъ. Но здсь былъ, по крайней мр, просторъ для блуждающихъ взглядовъ двушки, которая искала, сама не зная, чего…
Тамъ, за этимъ розоватымъ горизонтомъ, гд солнечный закатъ окрашивалъ все такимъ красивымъ свтомъ, не скрывалась ли хоть тамъ другая жизнь, прекрасне и шире той сренькой узкой дйствительности, въ которой приходилось только прозябать?..
Она пристально смотрла на оранжевый точно позолоченый по краямъ, небесный сводъ, и ей казалось, что это прекрасный занавсъ, скрывавшій отъ нея дйствительную жизнь. Но занавсъ не поднимался, и она невольно отвернулась… Въ противоположной сторон ряды оконъ, въ которыхъ отражались лучи зари, сверкали, точно за ними было цлое море пламени. Кровельный цинкъ тоже сверкалъ. На синев неба нжно вырисовывалась сть телефонныхъ проволокъ, соединявшихъ домъ съ домомъ, человка съ человкомъ.
Въ эту минуту городъ казался совсмъ не такимъ срымъ и соннымъ, какимъ онъ обыкновенно ей представлялся. Можетъ быть, и ея жизнь не такъ ужъ сра, какъ она воображаетъ? Можетъ быть, она сама слпа, и нечего стремиться за горизонтъ, чтобы найти свтъ, и яркія краски, и смыслъ жизни? Вдь бываетъ же хорошъ и ея мірокъ. Можетъ быть въ немъ есть даже и смыслъ? Но какъ добиться этого смысла? Какъ приблизиться къ нему?
Да, приблизиться! Вотъ вдь, не освщаютъ же солнечные лучи противоположной стны, которая все такая же печальная, срая! Не освщаютъ и не освтятъ! Вотъ такъ и съ нею, съ ея личной жизнью… нервная дрожь пробжала у нея по спин, она поднялась закрыть окно. Но въ ту минуту, какъ она потянулась за ручкой рамы, ея взглядъ привлекли окна праваго флигеля ихъ дома. ‘Изъ этихъ оконъ видъ на низкія части города долженъ быть еще шире, чмъ изъ моихъ! ‘ — подумала она.
Одно изъ этихъ оконъ, на одномъ уровн съ ея окномъ, тоже было открыто. За письменнымъ столомъ, у самаго окна сидлъ человкъ съ перомъ въ рукахъ. Онъ задумася и такъ же, какъ она за минуту, смотрлъ вдаль…
Она тотчасъ же узнала его и откинулась назадъ, чтобы не быть замченной.
Это былъ Сетъ Бурманъ, извстный писатель и политическій дятель. Онъ занималъ со своей дочерью небольшую квартирку въ томъ же дом, въ которомъ жили и господа Скогъ, у нихъ была даже общая площадка на парадной лстниц. Гильдуръ часто встрчала Бурмана на лстниц и хорошо знала его въ лицо, хотя не была съ нимъ знакома. Невольно запечатллись въ ея памяти его рослая, могучая фигура съ гордой, высоко посаженной на широкія плечи, головой…
Гильдуръ осталась за занавсью окна и не могла оторвать глазъ отъ выразительнаго лица писателя.
О чемъ онъ думалъ, любуясь заревомъ заката? Неужели я онъ тоже мечталъ о недостижимомъ?
Она кое что о немъ слышала. Она знала, что, нсколько лтъ тому назадъ, его жена покинула его для другого, что много горя испыталъ онъ въ своей дятельности, какъ политикъ и представитель новаго теченія въ литератур. Но, все-таки, его міръ: долженъ быть широкъ и прекрасенъ, ему доступно все, что есть въ жизни свтлаго, животрепещущаго, крупнаго! Наконецъ, человкъ, умющій читать въ сердцахъ, долженъ же умть и привлекать сердца, и не можетъ быть одинокъ.
Но вотъ онъ отвернулся отъ окна, и его голова склонилась надъ бумагой такъ, что густые и слегка растрепанные волосы, начинавшіе уже мстами серебриться, совсмъ скрыли его лицо. Минутъ пять его перо безостановочно скользило по бумаг. Вдругъ онъ обернулся и что-то сказалъ. Мелькнулъ свтъ, и показалась молодая двушка съ лампой въ рукахъ. Она была мила, но немножко тщедушна, въ ея фигур замчалась еще нкоторая угловатость, свойственная двочкамъ подросткамъ. Но она была граціозна, особенно бросалась въ глаза необыкновенная мягкость всхъ ея движеній и жестовъ.
Осторожно, почти боязливо, передвинула она на письменномъ стол отца нсколько книгъ и поставила лампу, затмъ заботливо повернула абажуръ такъ, чтобы свтъ не падалъ отцу въ глаза, поправила огонь и наклонилась, чтобы поднять съ полу упавшую бумагу.
Отецъ не спускалъ съ нея глазъ. Сколько нжности было въ его взгляд!
Какъ онъ, должно быть, любитъ свою дочь! Но хорошо ли съ ея-то стороны, что она подсматриваетъ сердечные порывы чужихъ людей?
Двочка поднялась, и когда положила на столъ поднятую бумагу, отецъ взялъ ея головку, обими руками, погладилъ ея каштановые волосы, заплетенные въ длинную косу, и поцлуями закрылъ ей глаза.
Вдь она была его счастіе, единственная радость!
Гильдуръ была уврена, что онъ сказалъ именно это, хотя видла только одно движеніе его губъ, что-то произносившихъ, когда онъ ласкалъ дочь.
Эта дочь, однако, отвчала на ласки отца далеко не съ такою же нжностью. Ея большіе темные глаза смотрли на отца очень ласково, но безъ увлеченія. Въ ея движеніяхъ не было порывовъ горячей дтской привязанности. Она точно подчинялась необходимости, но не собственному влеченію…
Гильдуръ почувствовала что-то особенное къ этому человку, и кровь прилила къ ея сердцу. Какъ онъ нженъ и мягокъ! Подумать только, сколько горячаго чувства онъ уже излилъ въ своихъ сочиненіяхъ и сколько онъ изольетъ его еще, если у него остается такъ много для своихъ близкихъ!
Да, хорошо хранить въ душ такія богатства!
Между тмъ онъ выпустилъ дочь изъ объятій и началъ приводить въ порядокъ бумаги, кивнувъ головой въ сторону окна.
Двушка подошла къ окну, заперла его и спустила занавси.
И вотъ передъ Гильдуръ одно только темное окно, завшенное непроницаемой, темной матеріей, отъ которой она не могла оторвать взгляда. Точно передъ нею захлопнули дверь! И она почувствовала себя такой жалкой, несчастной, точно она просила милостыню, и ничего ей не подали…
Заря уже почти совсмъ погасла. Вечерній воздухъ похолодлъ. Городъ и все вокругъ нея окрасилось въ какой-то срый, непривтливый цвтъ.
Она вздрогнула, захлопнула окно и бросилась на кушетку съ тмъ же чувствомъ тоски и одиночества, съ какимъ незадолго передъ тмъ поднялась съ нея.
Нсколько дней спустя Гильдуръ сидла незадолго передъ обдомъ въ гостинной. Она была одна и наслаждалась тишиной и спокойствіемъ. Она любила эту большую, красиво убранную комнату, когда въ ней не бывало никого постороннихъ. Она такъ удобно расположилась въ одномъ изъ большихъ англійскихъ креселъ, заложивъ вышитую подушку за спину, поставивъ ноги на мягкую скамейку и вооружившись книгой.
Гертрудъ ухала съ визитами, дтей увели гулять, братъ былъ въ своей контор, прислуга тоже куда-то исчезла. Во всей квартир царила тишина, и никто не мшалъ чтенію. Гильдуръ прочла уже страницъ тридцать и такъ увлеклась книгой, что не сразу поняла, гд она, когда ее заставилъ вздрогнуть громко раздавшійся въ передней звонокъ. Она совсмъ забыла, что одна въ квартир, и, вспомнивъ это, пошла открывать дверь. Когда она подходила къ передней, раздался вторичный звонокъ, но на этотъ разъ еще нетерпливе и громче перваго.
Она поспшила отпереть дверь и была не мало удивлена, увидвъ передъ собой молоденькую дочь Бурмана, которая, видимо, выбжала изъ своей квартиры, какъ была, и теперь растерянно стояла въ открытыхъ дверяхъ, не притворяя ихъ за собой.
По ея перепуганному лицу сразу замтно было, что случилось какое-то несчастіе, и на тревожный вопросъ Гильдуръ, она въ нсколькихъ словахъ сообщила происшедшее:
Ихъ старая преданная служанка, ключница и единственная прислуга, лежала въ обморок, и вс попытки двушки привести ее въ чувство оказались тщетными… Являлось опасеніе… ужасное опасеніе, что она…
Двушка не ршилась произнести слова, хотя ожидала самаго худшаго и боялась, что это худшее, можетъ быть, уже случилось. Когда Гильдуръ поспшно направилась въ квартиру Бурмановъ, она осталась позади, дрожа всмъ тломъ и опасаясь услышать подтвержденіе пугавшей ея мысли.
Старуха упала совершенно неожиданно, стоя передъ кухоннымъ столомъ, за стряпней, и теперь лежала на полу рядомъ съ кухоннымъ ножомъ въ рукахъ и разсыпавшимися кореньями, которые начала было чистить. Ея сдая голова покоилась на диванной подушк, которую подложила ей ея молодая хозяйка, не имвшая силы перетащить старушку на кровать…
Гильдуръ опустилась на колни и стала растирать больной виски и ладони. Когда же оказалось, что это не помогаетъ, она побжала домой, чтобы вызвать по телефону врача.
Вернувшись въ кухню Бурмана, она увидла двушку на полу. Она прижимала голову старушки къ своей груди, ласкала ея морщинистыя щеки и жалобно повторяла:
— Милая Мая, милая Мая! Неужели ты не узнаешь, не слышишь меня?
Наконецъ, старуха начала подавать признаки жизни. Она раскрыла глаза…
— Она жива! Она жива!— съ такимъ восторгомъ вскричала двушка, что Гильдуръ была тронута до глубины души.
Вдвоемъ он перенесли больную въ ея комнату на диванъ, продолжая растирать ей виски, и влили ей въ ротъ нсколько капель вина. Однако, сознаніе не возвращалось, и раскрытые глаза старухи смотрли передъ собой все тмъ же тупымъ взглядомъ. Наконецъ, она стала оживать, глаза ея уже начали обращаться къ говорившимъ: видно было, что она силится овладть сознаніемъ, хотя все еще не можетъ вполн придти въ себя.
Черезъ четверть часа пріхалъ докторъ. Онъ осмотрлъ больную, выслушалъ Грудь и сказалъ:
— Совершенные пустяки! Оставьте ее въ поко, она скоро будетъ совсмъ здорова.
— Здорова?— переспросила Гильдуръ, которой такой благополучный исходъ показался неправдоподобнымъ.— Совсмъ здорова?
— Совершенно! Просто временное нарушеніе въ функціонированіи сердца… Это довольно часто случается со старыми людьми. Нуженъ только покой, и завтра она будетъ такъ же бодра, какъ до болзни. Однако, нельзя ее оставлять одну, пока разсудокъ у нея не прояснится.
Докторъ прописалъ какую-то подкрпляющую микстуру и ушелъ.
Едва онъ вышелъ за дверь, Гильдуръ поразило неожиданное зрлище. Въ присутствіи врача молоденькая двушка все время держалась въ сторон и выказывала крайнюю застнчивость. Успокоительныя слова доктора не произвели на нее, казалось, ни малйшаго впечатлнія,— такъ спокойно и сдержанно она ихъ выслушала. Но едва онъ удалился, она бросилась на колни у дивана и стала ласкать старуху съ такой страстностью, какой нельзя было и ожидать отъ такой тихой двочки. Она гладила сдые волосы, цловала сморщенное лицо, заглядывала въ устремленные въ пространство глаза и шептала своей старой нян, которая ничего не слышала, самыя нжныя слова…
Вспомнился Гильдуръ вечеръ, когда она видла изъ окна, съ какимъ равнодушіемъ та же двочка принимала ласки своего отца. Какъ это она не находила въ себ большей нжности къ отцу, когда могла быть такъ нжна къ старой нян?
Но двушка вдругъ вспомнила, что она не одна и стала церемонно благодарить Гильдуръ за оказанную помощь. Вся ея обычная замкнутость вернулась къ ней, она не протянула даже руки Гильдуръ: казалось, ее тяготило уже присутствіе этой чужой.
Она извинилась за причиненное безпокойство, сказала, что не сметъ дольше злоупотреблять любезностью mademoiselle Скогъ и стала уврять, что теперь съуметъ справиться и одна, такъ какъ опасность вдь миновала.
— Но, разв вамъ не нужна помощь помимо ухода за больной?— освдомилась Гильдуръ.— Не прислать ли вамъ служанку, которая бы временно замнила вашу Маю по хозяйству?
Двушка поблагодарила, говоря, что ей ничего не нужно. Ея отецъ обдаетъ сегодня въ гостяхъ, а она отлично съуметъ позаботиться о себ и сама.
Гильдуръ не ршилась боле настаивать, опасаясь показаться навязчивой, и такъ какъ Мая, дйствительно, не нуждалась, повидимому, въ уход, удалилась въ себ.
Дома вернувшіеся тмъ временемъ родственники хватились ея и ломали себ голову, куда она исчезла. Тмъ большее впечатлніе произвело разсказанное ею происшествіе. Гертрудъ тотчасъ же заволновалась. Неужели оставить несчастнаго ребенка голоднымъ? Конечно, двочка не съуметъ приготовить себ обда, и будетъ голодать до самого вечера!
Гертрудъ не успокоилась, пока Гильдуръ не общала еще разъ сходить къ Бурманамъ, пригласить двочку пообдать и нихъ. Это было такъ естественно и согласно съ строжайшими требованіями приличій, тмъ боле, что господинъ Скогъ, имлъ когда-то дла съ докторомъ Бурманомъ, причемъ даже былъ у него на квартир и познакомился тогда съ его дочерью. Наконецъ, въ бд надо же и помогать другъ другу!
Гильдуръ отправилась. Когда она позвонила, лицо молодой двушки, открывшей ей дверь, такъ и просіяло отъ радости. Видно, ей было очень тяжело оставаться наедин съ больной старухой.
Старая Мая сидла уже на диван, съ величайшимъ удивленіемъ оглядываясь по сторонамъ, она ничего еще не могла сообразить и задавала вопросы, которые тотчасъ же забывала и безпрерывно повторяла снова. Такъ продолжалось уже съ часъ, и едва об двушки вошли, старуха возобновила свои разспросы, не обративъ ни малйшаго вниманія на Гильдуръ.
— Теперь утро?— спросила она.
— Нтъ, скоро четыре часа,— отвтила Лена Бурманъ.
— А когда я упала, было утро?
— Да.
— Теперь утро?
— Нтъ, милая Мая, теперь четыре часа.
— Какъ же я попала сюда на диванъ?
— Мы тебя перенесли, Мая
— Разв я не могла ходить?
— Нтъ.
— Какъ же я очутилась на диван?
— Мы перенесли тебя.
— Значитъ я разбила блюдо?
— Нтъ. Съ чего ты взяла?
— Разв я упала не съ блюдомъ?
— Но оно не разбилось.
— Я упала сегодня утромъ?
— Да.
— А теперь утро?
— Нтъ.
— Какъ я очутилась на этомъ диван? и т. д.
У нея было въ голов не боле трехъ, четырехъ мыслей, и эти мысли безпорядочно бродили въ ея мозгу, лишенномъ памяти. Не смотря на категорическое увреніе врача, что старуха будетъ завтра же здорова, молодая хозяйка начинала отчаяваться. Ей приходило въ голову, что, можетъ быть, Мая слегка помшалась, а докторъ просто не замтилъ этого. И она дрожала отъ ужаса. Ужасно было оставаться наедин съ такой больной и цлый часъ давать одни и т же отвты на одни и т же вопросы!
Гильдуръ передала ей поклонъ и приглашеніе къ обду отъ своей невстки, но Лена застнчиво стала отказываться, ссылаясь на то, что ей не на кого оставить бдную Маю. Однако она не упорствовала въ своемъ отказ и, когда Гильдуръ предложила прислать одну изъ ихъ горничныхъ, чтобы смнить ее возл больной, она согласилась придти. Гильдуръ пошла за горничной, но черезъ нсколько времени вернулась съ самой госпожой Скогъ. Оказалось, что въ дом распространился слухъ, будто старая Мая сошла съ ума, и ни одна изъ служанокъ не хотла сидть съ сумасшедшей, такъ что оставалось только самой Гильдуръ взять на себя обязанности сидлки.
Какъ и слдовало ожидать, застнчивая и деликатная двочка наотрзъ отказалась принять такое самопожертвованіе отъ Гильдуръ. Но вступилась Гертрудъ, а вскор явился поддержать жену и самъ господинъ Скогъ. Гильдуръ, весело смясь, утверждала, что не похудетъ, если пообдаетъ получасомъ позже, и въ конц концовъ Лена позволила увести себя, а Гильдуръ осталась одна съ больной.
Старушка была уже спокойне. Она опять улеглась на диван и перестала задавать вопросы. Но отъ времени до времени она открывала глаза и пытливо посматривала на Гильдуръ, стараясь сообразить, кто такая эта незнакомая барышня, и почему она сидитъ у ея изголовья.
— Спите, Мая! Вамъ это необходимо!— мягко уговаривала ее Гильдуръ.
Больная не отвчала, продолжая искоса разглядывать незнакомку. Постепенно, однако, взглядъ ея прояснялся, сознаніе видимо возвращалось въ ней, и вдругъ, протянувъ руку, она ласково погладила по плечу Гильдуръ. Она узнала въ ней сосдку, богатую барышню Скогъ, и хотла ей выразить свою признательность, но въ то же время ее охватила такая слабость, что она не могла говорить и черезъ минуту крпко уснула.
Пока больная спала, Гильдуръ стала осматриваться въ комнатк.
Обстановка была простая и бдная, но производила такое же впечатлніе порядочности, какъ и сама старая Мая. На окн были чистыя блыя занавски, на полу — домотканные половики, спинка дивана, который замнялъ ночью кровать, была украшена вязанными салфеточками, и такою же вязанной скатертью былъ покрытъ небольшой комодъ, на которомъ стояли зеркальце, разныя бездлушки, пара мдныхъ подсвчниковъ, какія-то банки и нсколько фотографическихъ карточекъ въ рамкахъ.
Отъ скуки Гильдуръ подошла въ комоду и стала разсматривать все, что на немъ было.
По обимъ сторонамъ зеркала стояли дв дешевыя стеклянныя вазы, расписанныя яркими красками, съ поблекшими искусственными цвтами. Въ ярко вычищенныхъ мдныхъ подсвчникахъ были вставлены свчи, украшенныя картинками, наведенными на стеаринъ помощью кальвоманіи. Были тутъ и потемнвшія отъ времени гипсовыя статуэтки, маленькія фарфоровыя корзиночки и разные другіе предметы, очевидно, подарки, недорогіе и некрасивые, но чтимые, какъ драгоцнности.
Въ числ портретовъ Гильдуръ тотчасъ же узнала портретъ молодой хозяйки Маи, снятый еще въ школьномъ возраст, въ коротенькомъ платьиц, съ двумя косичками на затылк. Въ такой же рамк, какъ и этотъ портретъ, по другую сторону зеркала, заслоненная разными бездлушками стояла карточка молодой женщины съ красивыми чертами лица, очень нарядно одтой. Лицо этой дамы такъ сильно напоминало лицо Лены Бурманъ, что Гильдуръ тотчасъ же угадала въ ней мать двушки и глубоко задумалась надъ судьбой этой несчастной красавицы.
Она слышала отъ брата, что съ тхъ поръ, какъ госпожа Бурманъ покинула своего мужа, она нсколько разъ пыталась добиться отъ него развода. Но Сетъ Бурманъ отказывался дать ей разводъ, какъ утверждали, изъ мести. Онъ нехотлъ допустить, чтобы его жена могла выйти замужъ и избавиться отъ своего тяжелаго положенія…
Въ то время, какъ Гильдуръ была погружена въ размышленія объ этомъ, вдругъ въ передней послышался шумъ отпираемой двери. Гильдуръ удивилась, соображая, что прошло слишкомъ мало времени, чтобы Лена успла отобдать. Но, не сомнваясь, что это она, и заботясь только о томъ какъ бы поставить поскорй портреты на мсто, чтобы не обнаружить своего любопытства, она привела все на комод въ прежній порядокъ и вернулась на свое мсто у изголовья больной. Та спала такъ спокойно и крпко, что не оставалось уже никакого сомннія въ ея полномъ выздоровленіи, и Гильдуръ намревалась порадовать Лену извстіемъ о благопріятной перемн.
Но Лена не входила. Въ сосдней комнат раздались мужскіе шаги, потомъ дверь чуть-чуть пріоткрылась, и кто-то, не заглядывая въ комнату, проговорилъ:
— Мая, подай фракъ.
Не дожидаясь отвта, говорившій захлопнулъ дверь и удалился.
Гильдуръ поднялась со своего мста въ непріятномъ смущеніи. Какъ это никто не сообразилъ, что господинъ Бурманъ непремнно задетъ домой переодться?
Она боялась, что черезъ минуту увидитъ Бурмана въ одномъ жилет, и не знала, оставаться ли ей, или бжать. Ничего пріятнаго не было бы ни для нея, ни для него въ такой непредвидвной встрч! Но если она уйдетъ, онъ вдь найдетъ Маю одну и разбудитъ ее, притомъ, ничего не пойметъ въ ея болзни, хватится дочери, и будетъ страшно встревоженъ… Положимъ, еще не большая бда, если только онъ не растревожитъ больную, но…
Прежде, чмъ она ршилась на что-нибудь, дверь опять открылась, и Бурманъ вскричалъ:
— Что жъ, Мая, фракъ? Не слышишь, что ли?
На этотъ разъ онъ раскрылъ дверь настежь и, опять не получая отвта, вошелъ въ комнату.
Онъ оказался одтымъ..
Тмъ не мене, Гильдуръ была смущена необходимостью знакомиться при такихъ странныхъ обстоятельствахъ и, такъ какъ нужно было сразу дать довольно сложное объясненіе ея присутствія въ этой комнат, она растерялась, покраснла и проговорила что-то, ужъ совсмъ непонятное.
Сетъ Бурманъ сдлалъ нсколько шаговъ впередъ и поклонился, не спуская съ нея удивленнаго взгляда. Она напрасно надялась, что онъ узнаетъ въ ней сосдку, которую такъ часто встрчалъ на лстниц, и что она будетъ избавлена отъ необходимости представляться! Онъ не узнавалъ ея, и пришлось-таки назвать себя…
— А! Начинаю понимать!— сказалъ онъ, услышавъ фамилію Скогъ.— Мы, вдь, кажется, сосди, и вы были такъ добры…
Онъ окинулъ взглядомъ неподвижно лежавшую и продолжавшую спать Маю.
— Но гд же Лена? Гд моя дочь?— прибавилъ онъ съ замтной тревогой.
Гильдуръ уже настолько оправилась отъ смущенія, что могла наконецъ дать обстоятельное объясненіе.
— Она обдаетъ у насъ, а такъ какъ мы полагали, что вы не вернетесь раньше вечера, я осталась здсь за нее!— закончила она и, сообразивъ, что сказала почти глупость, покраснла больше прежняго.
Бурманъ уже улыбался. Онъ привыкъ къ почестямъ и любилъ производить на людей сильное впечатлніе, а какъ же ему было объяснить иначе смущеніе свтской барышни?
— Вотъ какъ!— сказалъ онъ, улыбаясь.— Иначе вы не рискнули бы войти?
— Вроятно, нтъ!— призналась она, пытаясь улыбнуться.
— Вы такъ робки? Вы легко пугаетесь?
Онъ смотрлъ на нее все съ тою же, почти снисходительной, улыбкой.
И вдругъ это возмутило ее. Если онъ видитъ въ ней какую-то жалкую школьницу, то очень ошибается! Положимъ, онъ занималъ ея воображеніе, особенно въ эти послдніе дни… Но не настолько же она подавлена его величіемъ, чтобы унижаться!..
— Нтъ, я не робка!— сказала она уже съ свтской усмшкой.— Я не хотла испугать васъ своимъ неожиданнымъ присутствіемъ здсь!
— Меня? Вы хотите сказать: ослпить,— поправилъ онъ, смясь.
Этотъ комплиментъ, сопровождаемый легкимъ поклономъ и взглядомъ, въ которомъ выражалось непритворное восхищеніе ея наружностью, разсялъ ея смущеніе, и она расхохоталась…
— Значитъ, я могу идти домой съ спокойной совстью?— сказала она.— Старушк лучше, и я больше не нужна…
Она поклонилась, и пошла къ дверямъ.
Бурманъ, увидвъ, что передъ нимъ не пугливая двочка, проводилъ ее въ переднюю и разсыпался въ благодарностяхъ за ея доброту какъ къ старой Ма, такъ и къ Лен.
— Кажется, мы уже гд-то встрчались?— сказалъ онъ прежде, чмъ отпереть дверь.
— На лстниц!— отвтила она, улыбаясь.— Тамъ я видла васъ, по крайней мр, разъ семь или восемь, но сколько разъ вы меня замчали, я, конечно, не знаю.
Лицо его приняло серьезное выраженіе.
— Вы пристыдили меня!— сказалъ онъ почтительно.— Но смю надяться, что не буду уже такъ слпъ въ другой разъ. Я бываю очень разсянъ, но, когда замчаю что-нибудь интересное, становлюсь обыкновенно довольно зоркимъ.
Теперь онъ смотрлъ на нее уже совсмъ не такимъ взглядомъ, какъ прежде…
Этотъ взглядъ преслдовалъ ее даже потомъ, когда она уже вышла изъ квартиры Бурмана,— даже дома, когда она разсказывала своимъ и Лен о своей встрч съ писателемъ. Она была спокойна, шутила, даже напугала Лену предположеніемъ, что теперь ея отецъ переворачиваетъ въ шкафахъ все вверхъ дномъ, разыскивая свой фракъ. Но ей все казалось, что Сетъ Бурманъ смотритъ на нее,— и даже поздно вечеромъ, когда она осталась одна, передъ нею все стояли эти большіе, срые глаза писателя, устремлявшіе на нее серьезный, проницательный взглядъ.
Была какая-то шутливая угроза въ его предупрежденіи, что онъ довольно зорокъ, когда обратитъ на что-нибудь свое вниманіе, и она задавала себ вопросъ, что именно хотлъ онъ этимъ сказать, и узнаетъ ли онъ ее въ слдующій разъ, когда они встртятся на лстниц? Заговоритъ ли онъ съ нею, и разглядлъ ли онъ, что она далеко не глупая двчонка, растерявшаяся отъ застнчивости?
Она сама находила, что смшно придавать столько значенія встрч съ Бурманомъ. Но, сама не зная почему, все думала только о немъ, и съ ужасомъ соображала, что непремнно покраснетъ, когда встртится съ нимъ гд бы то ни было.
Однако, если Гильдуръ воображала, что Сетъ Бурманъ хоть сколько-нибудь думаетъ о ней, то жестоко ошибалась.
Онъ былъ слишкомъ занятъ своими личными длами, чтобы останавливаться на впечатлніи, хотя и очень пріятномъ, но мимолетномъ.
Его занимали предстоявшіе выборы въ палату депутатовъ, и вс его помыслы были теперь сосредоточены на событіяхъ политическихъ. Дло въ томъ, что онъ выступалъ кандидатомъ, но партія свободомыслящихъ сильно колебалась, поддерживать ли его кандидатуру. На прошлыхъ выборахъ онъ уже выступалъ кандидатомъ, но тогда общественное мнніе было еще настолько противъ него, что даже и онъ самъ нисколько не удивился, когда его забаллотировали на предварительной баллотировк. Теперь обстоятельства были благопріятне, но, однако ненастолько, чтобы можно было предсказать успхъ.
Писателю вредили его романы. Его считали геніальнымъ мечтателемъ, но, вмст съ тмъ, полагали, что въ немъ нтъ качествъ серьезнаго государственнаго человка, и даже находили, что онъ заходитъ слишкомъ далеко въ своемъ стремленіи къ обновленію всего строя ныншней общественной и соціальной жизни. Онъ подходилъ ближе всего къ либераламъ, но во многихъ отношеніяхъ и соціалисты могли его считать однимъ изъ своихъ… Притомъ, онъ считался преданнымъ сторонникомъ норвежцевъ, почему и одобрялъ такіе ихъ поступки, которые возмущали всхъ шведовъ. Многое прощалось ему, какъ талантливому писателю, но, когда рчь заходила о допущеніи его въ парламентъ, гд онъ могъ приложить на практик свои крайнія стремленія, большинство оказывалось противъ него.
Впрочемъ, въ послднее время, замчали, что онъ сталъ умренне, притомъ, его взгляды успли привиться къ возмужавшей молодежи, и въ нкоторыхъ литературныхъ кружкахъ даже шла рчь объ основаніи спеціальной газеты для распространенія его взглядовъ и проведенія его самого въ палату.
Ему предстояло много разъ появляться передъ избирателями, чтобы высказать свой образъ мыслей, и онъ былъ занятъ съ утра до вечера, то приготовленіемъ рчей, то посщеніями вліятельнйшихъ избирателей, съ которыми необходимо было сталкиваться.
Одинъ изъ наиболе выдающихся членовъ партіи свободомыслящихъ былъ Антонъ Валеріу съ, директоръ большой Бальдерской типографіи, старый другъ Сета Бурмана. Хотя Валеріу съ и былъ нсколькими годами моложе Бурмана, но между ними установились вполн товарищескія отношенія, возникшія еще нсколько лтъ назадъ, когда они оба сотрудничали въ одной и той же газет, и удержавшіяся не смотря на различные жизненые пути обоихъ. Въ ихъ характерахъ и образ мыслей было мало общаго, что подавало поводъ къ постояннымъ спорамъ между ними, но взаимное уваженіе и привычка скрпляли старую дружбу. Притомъ, въ послднее время, съ тхъ поръ, какъ Валеріусъ былъ избранъ компаніонами директоромъ типографіи, между пріятелями возникли и дловыя отношенія, такъ какъ Бурманъ сталъ печатать свои книги въ Бальдерской типографіи. Передъ выборами они стали видаться почти ежедневно.
Однажды, посл обда, у Бурмана оказалось спшное дло къ Валеріусу, но послдняго не оказалось ни дома, ни въ типографіи, ни въ ресторанахъ, которые онъ имлъ обыкновеніе посщать. Даромъ потративъ время на поиски товарища — раздосадованный Бурманъ уже пошелъ домой, какъ вдругъ, неподалеку отъ своего крыльца, увидлъ Валеріуса съ господиномъ Скогомъ.
У негоціанта были дла съ типографіей, и сегодня, пообдавъ съ Валеріусомъ въ ресторан, онъ пригласилъ его къ себ, чтобы познакомить со своимъ семействомъ. Они шли къ дому Скога. Услышавъ, что Бурману необходимо переговорить съ своимъ другомъ, вжливый Скогъ поспшилъ пригласить къ себ и его. Тотъ принялъ приглашеніе тмъ охотне, что былъ не въ дух, и хотлъ разсяться.
Они продолжали путь втроемъ, и черезъ нсколько минутъ были въ квартир Скога, гд лампы оказались уже зажжены, а дамы — въ полномъ туалет, такъ какъ Скогъ усплъ предупредить жену изъ ресторана по телефону.
Гертрудъ встртили гостей очень радушно, но Валеріусъ, съ его буржуазной наружностью, свтлоголубыми глазами, свтлой бородкой и съ скромной привтливостью добродушнаго толстяка — не произвелъ на нее никакого впечатлнія. Зато Бурманъ заинтересовалъ ее сразу, и, насколько позволяли приличія, она обращалась почти исключительно къ нему, усадила его рядомъ съ собой и завладла имъ на весь вечеръ.
Съ первыхъ же словъ она разсказала ему, съ какимъ восхищеніемъ читала его сочиненія, и какъ счастлива, что можетъ, наконецъ, познакомиться съ нимъ лично.
— Можете смяться, сколько хотите,— сказала она,— но я просто сердилась на васъ! Не жестоко ли заинтересовать людей своими книгами, жить съ ними бокъ-о-бокъ и предоставлять имъ угадывать васъ только по вашимъ сочиненіямъ!
Какъ и слдовало ожидать, Сетъ Бурманъ былъ польщенъ Онъ принялъ ея похвалы съ самодовольной улыбкой, но въ тоже время съумлъ отвтить любезностями, видимо, находя ее очень милой.
— Не знаю, хорошо ли, что такъ откровенно говорю съ вами,— продолжала она съ притворной застнчивостью, разглядывая носовъ своей ботинки,— но, право, я не разъ придумывала самые сложные планы, чтобы заманить васъ къ намъ…
— Почему же вы не привели эти планы въ исполненіе?
— Я не ршалась…
Между тмъ, хозяинъ дома сидлъ съ Валеріусомъ у стола и приготовлялъ тодди. На его неоднократныя приглашенія присоединиться къ нимъ, Бурманъ отвчалъ ‘сейчасъ’, но не трогался съ мста. Его стаканъ простылъ, онъ забылъ даже о своемъ спшномъ дл къ Валеріусу. Ему было весело въ обществ молодой женщины, а когда ему бывало весело, онъ вполн отдавался такому порыву.
Любезность хорошенькой барыни льстила ему. Ея живость и ухватки шаловливаго котенка его забавляли. Онъ съ такимъ интересомъ выслушивалъ ея шутки, такъ внимательно слдилъ за ея подвижной мимикой, что можно было подумать, что онъ изучаетъ въ ней характерныя черты для какой-нибудь роли въ будущей комедіи.
Вдругъ дверь раскрылась, и въ гостиную вошла Гильдуръ. Бурманъ, сидвшій неподалеку отъ дверей, поднялся съ мста и раскланялся очень вжливо, онъ даже еще разъ поблагодарилъ ее за недавнія хлопоты, но поклонъ его былъ только учтивъ, а благодарность звучала какъ-то неискренне.
Это подйствовало на Гильдуръ, какъ холодный душъ. Появившаяся было краска на щекахъ исчезла, свтское самообладаніе взяло верхъ… Она спокойно отвтила на поклонъ и прошла къ столу, гд и былъ ей представленъ директоръ Валеріусъ.
Черезъ минуту, оглянувшись на Бурмана, она увидла, что онъ уже опять сидитъ возл хозяйки дома, внимательно слушая ея болтовню и поигрывая кистью отъ диванной подушки, на которую она опиралась.
Гильдуръ прикусила губу. Ей было досадно, что она оказалась такой романтической дурочкой — какъ могла она предположить, что этотъ надменный человкъ обратилъ на нее какое-то особенное вниманіе! Вмст съ тмъ въ ней поднималось и нкоторое разочарованіе въ томъ, что ‘важный человкъ’ ухаживалъ за веселой хозяйкой дома точь-въ-точь, какъ обыкновенные гости изъ коммерческой среды… И она услась подл брата и Валеріуса, твердо ршившись не думать больше о писател.
Валеріусъ оказался занимательнымъ собесдникомъ. Онъ умлъ разсказывать и обладалъ юморомъ. Съ нимъ было какъ-то легко, и Гильдуръ безъ принужденія смялась его остротамъ. Но ей никакъ не удавалось забыться, и сознаніе испытаннаго униженія безпрестанно возвращалось къ ней.
Итакъ, эта неожиданная встрча съ ‘нимъ’ у изголовья больной старухи, это приключеніе, нарушившее утомительное однообразіе ея жизни — былъ пустякъ! Можетъ быть, она даже сказала тогда что-нибудь лишнее, давшее поводъ считать ее дурочкой? Она пробовала припомнить все, что говорила тогда, и нкоторыя выраженія показались ей теперь до такой степени безсмысленными, что становилось вполн понятнымъ, почему онъ пренебрегаетъ ею. Нельзя же въ самомъ дл ставить ему въ вину, что онъ предпочелъ веселую и находчивую Гертрудъ двушк, которая уметъ только теряться и болтать безсмыслицу!
По временамъ поглядывала она въ его сторону, и чувство самоуничиженія смнялось прежнимъ порывомъ оскорбленнаго самолюбія.
‘Не ожидала я, что и его одурачитъ эта маленькая кокетка!’ — думала она въ такія минуты.
Но вотъ Гертрудъ встала. Ей пришло въ голову, что, можетъ быть, Лена ожидаетъ дома отца… Въ порыв сочувствія одинокой двушк, она вышла изъ гостиной и послала спросить, не угодно ли ей придти сюда поужинать съ отцомъ и ея хорошимъ знакомымъ — директоромъ Валеріусомъ.
Двушка не заставила себя упрашивать и явилась очень скоро. Ее встртили радушно. Отецъ улыбнулся ей и смотрлъ на дочь, видимо гордясь ею, Гертрудъ усадила ее подл себя на диван, предложивъ Бурману кресло рядомъ. Бесда возобновилась.
Теперь Бурманъ говорилъ почти исключительно о дочери. Ему, видимо, доставляло удовольствіе разсказывать маленькіе эпизоды изъ ея дтства, какъ онъ терзался, когда она бывала больна, какъ много она значитъ въ его жизни, какъ она поумнла, развилась, какъ онъ можетъ разсуждать съ нею о самыхъ серьезныхъ вещахъ, какъ хорошо ведетъ она хозяйство, какъ нжно ухаживаетъ за отцомъ. Наконецъ, онъ склонился къ госпож Скогъ и сказалъ, улыбаясь:
— Это послдній цвточекъ моей весны!
Между тмъ ‘цвточекъ’ улыбался, только изъ вжливости, молча, устремляя большіе, красивые глаза куда-то въ пространство, стараясь не встрчаться взлядомъ съ тми, которые ее разсматривали. Къ похваламъ отца она относилась спокойно, какъ къ чему-то привычному, когда же онъ требовалъ отъ нея подтвержденія своихъ словъ, она смялась короткимъ смхомъ и говорила только: ‘О!’ или ‘О, нтъ’.
Дверь въ столовую распахнулась, и прислуга доложила, что ужинъ поданъ.
Въ столовой, у закусочнаго стола, пока хозяинъ дома наливалъ водку, а дамы были на нкоторомъ разстояніи, очутившійся возл Валеріуса, Бурманъ, прошепталъ:
— Восхитительная дамочка!
— Да-а… Пожалуй!— согласился тотъ.
— Ты, однако, очень разборчивъ!
— Не мене тебя. Я тоже остался очень доволенъ.
— Здсь?
— Конечно!
Бурманъ взглянулъ по направленію взгляда Валеріуса и замтилъ Гильдуръ, которая разставляла приборы на большомъ стол. Ярко освщенная лампой, ея красивая головка, склоненная надъ столомъ и увнчанная густыми, темными волосами, эффектно выдлялась на блой скатерти.
— Н…да, она тоже недурна!— замтилъ Бурманъ равнодушно.
За столомъ Валеріусу, какъ спеціально приглашенному гостю, пришлось сидть возл хозяйки дома, а Лену, разумется, посадили подл хозяина. Такимъ образомъ, Бурманъ очутился рядомъ съ Гильдуръ. Однако, это ни къ чему не привело, такъ какъ, по малочисленности ужинающихъ, разговоръ велся общій, и Бурману почти не приходилось говорить со своей дамой отдльно.
Тмъ не мене, она все боле и боле приковывала въ себ его вниманіе. Въ ней не было той живости и находчивости въ шутливой бесд, которой отличалась Гертрудъ, но зато во всемъ, что она ни говорила, были глубина и оригинальность, а когда она молчала, за нее говорили глаза и выразительное лицо. Притомъ, въ ней была какая-то особенная, привлекательная задушевность.
Посл ужина господинъ Скогъ попросилъ сестру сыграть что-нибудь на роял.
— Не знаю, доставитъ ли это удовольствіе другимъ?— замтила она нершительно, но гости поддержали просьбу хозяина, и она сла за рояль.
Она сыграла одинъ изъ вальсовъ Шопена. Какъ жемчугъ, полились изъ подъ пальцевъ звуки, нжные, и въ то же время чистые, какъ хрусталь. Она играла съ душой и съ такимъ искусствомъ, что сразу видно было, что это не простая любительница музыки.
Окончивъ пьесу, она оглянулась на Сета Бурмана. Онъ сидлъ неподвижно, откинувшись на спинку кресла, скрестивъ руки на груди и съ какимъ-то растроганнымъ выраженіемъ въ лиц.
По просьб остальныхъ слушателей, Гильдуръ сыграла еще дв, три пьесы, затмъ встала и отошла отъ рояля. Бурманъ попрежнему сидлъ на своемъ мст, точно въ забытьи. Но вотъ, не слыша боле музыки, онъ очнулся, всталъ съ кресла и, оглянувшись, подошелъ къ Гильдуръ.
— Что вы играли?— спросилъ онъ, садясь возл нея.
Она назвала довольно извстныя пьесы и посмотрла на него съ нкоторымъ недоумніемъ.
— Да, да!— сказалъ онъ, улыбаясь.— Я большой невжда въ музык, но я ее люблю. Звуки окрыляютъ мысль. Ихъ легкость и гармонія передаются мышленію, и человкъ уносится такъ высоко… Хорошо бываетъ иногда оторваться отъ этой земли.
— Да, кому хочется помечтать, тому нужна музыка,— согласилась Гильдуръ.
— Къ счастью, не нужно быть музыкантомъ, чтобы наслаждаться музыкой и мечтать подъ ея звуки!— продолжалъ онъ, улыбаясь.— У Лены тоже есть способности къ музык. Она давно уже не беретъ уроковъ, но еще не забыла играть и нкоторыя вещи играетъ недурно. Посл обда я имю обыкновеніе выкуривать на своемъ диван сигару и всегда прошу ее сыграть мн что-нибудь. Это мой отдыхъ!
И онъ подозвалъ дочь.
Двушка закрыла альбомъ, который разсматривала и подошла къ отцу.
— Лена,— сказалъ онъ,— сыграй ‘Alpenlieder’ (альпійскія псни), которыя ты знаешь наизусть. Я хочу похвастаться тобой.
— Нтъ, нтъ, милый папа! Какъ можно!— вскричала она съ непритворнымъ испугомъ.
Выраженіе его лица сразу измнилось.
— Ты знаешь, я не люблю кривлянья!— сказалъ онъ почти жестко.
Лена оглянулась, точно моля о помощи, и опять жалобно посмотрла на отца. Лицо его оставалось серьезнымъ и непреклоннымъ. Тогда она медленно подошла къ роялю, дрожащей рукой поправила волосы и опустилась на табуретъ.
Гильдуръ почувствовала состраданіе къ. смущенной двушк. Она даже хотла было вступиться за нее, но во-время сообразила, что такое вмшательство можетъ только оскорбить отца и врядъ ли поможетъ дочери.
Лена заиграла. Въ ея пальчикахъ не было ни силы, ни бглости, а теперь эти пальцы еще дрожали. Изъ подъ клавишъ вылетали неровные, нечистые аккорды. Умнья не было никакого. Но все-таки замтенъ былъ талантъ, а мстами, гд не было техническихъ трудностей, она играла съ неподдльнымъ чувствомъ.
Но она не заблуждалась насчетъ своей игры, и, когда, по окончаніи пьесы, вс собрались вокругъ поблагодарить и ободрить ее, у нея былъ очень жалкій видъ. Бдняжка хорошо сознавала, что ее хвалятъ только изъ состраданія, и что ея игра не стоитъ никакого вниманія.
Зато, когда подошла Гильдуръ и ласково взяла ее подъ руку, сказавъ просто: ‘Вы играете съ большимъ чувствомъ’, Лена взглянула на нее съ благодарностью и вся просіяла, потому что эта похвала показалась ей искреннею.
Отецъ Лены былъ непритворно доволенъ и польщенъ успхомъ дочери. Онъ съ гордостью поглядывалъ на нее, выразилъ ей свое благоволеніе и пустился въ серьезное обсужденіе съ Гильдуръ о томъ, что надо сдлать для усовершенствованія таланта Лены. По его мннію, она была еще недостаточно подготовлена, чтобы брать уроки у настоящаго артиста, съ другой стороны, плохіе уроки могли принести больше вреда, чмъ пользы…
Гильдуръ общалась поискать хорошую преподавательницу музыки и стала соображать, къ кому бы обратиться, какъ вдругъ ей пришло въ голову, что вдь сама она не знаетъ иногда, куда двать свободное время. Почему бы ей самой, пока не позаняться музыкальнымъ образованіемъ Лены, которая заинтересовала ее, и съ которой она была не прочь познакомиться покороче?
— А пока мн не удастся пріискать подходящей учительницы,— сказала она Бурману,— я могла бы предложить вамъ… т.-е. я сдлала бы это, если бы не опасалась…
Она сопровождала слова улыбкой, по которой Бурманъ сразу угадалъ, кого она хочетъ предложить…
— Предложить кого?— спросилъ онъ.— Разв у васъ есть уже кто-нибудь на примт?
— Предложить себя, если мои услуги чего-нибудь стоятъ.
— Вы говорите это серьезно?
— Конечно. Я думаю, Гертрудъ не будетъ ничего имть противъ того, чтобы мы играли здсь съ вашей дочерью по утрамъ…
Гертрудъ стала уврять, что не только ничего противъ этого не иметъ, но, наоборотъ, ей даже доставитъ истинное удовольствіе услужить сосдямъ. Добродушной барыньк въ самомъ дл всегда бывало пріятно кому-нибудь угодить.
— Такъ что же, согласны?— спросила Гильдуръ, обращаясь къ Лен и ласково беря ее за руку.— Заходите по утрамъ, и я помогу вамъ играть, насколько умю.
Лена нершительно поглядывала то на нее, то на отца. Докторъ Бурманъ какъ то тоже смшался и вертлъ въ рукахъ книгу, которую взялъ со стола.
— Ото слишкомъ любезно съ вашей стороны!— проговорилъ онъ. поднимая на Гильдуръ странный, серьезный, взглядъ.— Мы не можемъ до такой степени злоупотреблять вашей добротой..
Сказавъ это, онъ улыбнулся и шутливо покачалъ головой, но въ то же время во взгляд у него появилось выраженіе такого чувства собственнаго достоинства, что Гильдуръ не ршилась настаивать.
— Это не составитъ для меня ни малйшаго труда,— сказала она.— Но, впрочемъ, я завтра же постараюсь найти учительницу.
Гертрудъ съ мужемъ попытались было уговорить Бурмана, но онъ отдлывался общими фразами, а Гильдуръ нисколько не поддерживала своего предложенія, и пришлось перевести разговоръ на что-нибудь другое.
Однако, черезъ нсколько времени Бурманъ подошелъ къ Гильдуръ, складывавшей въ эту минуту ноты у рояля, и сказалъ, улыбаясь:
— Что вы подумаете о моей стойкости, если я признаюсь, что уже передумалъ? Я принимаю ваше предложеніе, m-lle Скогъ, и длаю это съ благодарностью, съ величайшей благодарностью…
— Вотъ это пріятно слышать!— вскричала Гильдуръ.
— И знаете, почему я это длаю?
— Нтъ.
— Поврьте, не изъ разсчета доставить Лен, хорошіе уроки…