ВЕЧЕРИНКА.
(Разсказъ).
I.
II.
III.
IV.
Вечеринка, Вербицкая Анастасия Алексеевна, Год: 1902
Время на прочтение: 60 минут(ы)
Петръ Николаевичъ всталъ съ лвой ноги, по выраженію Софьи Сергевны, и вышелъ къ утреннему чаю желтый и суровый. Прежде, этакъ лтъ десять назадъ, Софья Сергевна отъ одного взгляда на брюзжащую мину супруга пришла бы въ негодованіе, но теперь она хладнокровно спросила его, слегка цдя сквозь зубы, альтовымъ голосомъ:
— Мяса хочешь?
Прежде онъ обыкновенно отвчалъ: ‘не хочу’… Его катарральный желудокъ не переносилъ этихъ утреннихъ бутербродовъ, которые такъ любила его жена.
На этотъ разъ ротъ Петра Николаевича скривился въ ядовитую улыбку:
— Тринадцатый годъ изо дня въ день слышу этотъ неизмнный вопросъ… И неизмнно отвчаю ‘нтъ’… Сколько еще лтъ впереди вы намрены меня угощать холодной говядиной по утрамъ?
Софья Сергевна чуть-чуть покраснла. Но ссориться ей не хотлось. У нея были ‘планы’…
— Чудакъ!.. О немъ же заботятся, а онъ злится…
— Хороши заботы!.— фыркнулъ Петръ Николаевичъ.— За тринадцать лтъ почти не изучить моихъ привычекъ… Это равнодушіе, сударыня, полное игнорированіе моей личности, да-съ…
— Не свои слова говоришь…— процдила Софья Сергевна, хладнокровно прожевывая бутербродъ.
Онъ не слыхалъ, къ счастью… Съ засверкавшими глазами онъ продолжалъ:
— Не далеко примра искать… это что-съ?
Онъ щелкнулъ сухимъ длиннымъ пальцемъ по облзлой, залитой саломъ клеенк, которая замняла чайную скатерть.
— Это грязь, мерзость… трактиръ… Прошу изъ года въ годъ… не могу допроситься… Подумаешь, блья нтъ…
— А прачка?..— зычнымъ раскатомъ пронесся голосъ Софьи Сергевны.— Ты сосчитай, сколько на прачку идетъ… Разв напасешься блья съ этими поросятами?
Она кивнула на присмирвшихъ дтей, изъ которыхъ двое уже облили молокомъ клеенку.
— Э, да что говорить, разв съ тобой столкуешь… Вотъ вчера весь день отравила нафталиномъ… Голова болла весь день… Двнадцать лтъ твержу, что не выношу этого запаха проклятаго… Нтъ таки… Упряма, какъ чортъ… Задыхаешься каждую зиму…
— А чмъ отъ моли спасаться?.. Ты научилъ бы… Ч-мъ?..
— Все равно… моль все подъла… Съ такимъ неряшествомъ, какъ у насъ…
— Нтъ, ты просто рехнулся… Какая тебя муха укусила ныньче, Петръ Николаевичъ?
— Не муха, а семья, матушка… Вотъ вы гд у меня сидите…
Онъ хлопнулъ себя по затылку. У Софьи Сергевны задрожали губы, но она сдержалась. Онъ тоже поспшилъ спрятаться за газету. Глаза его прыгали по строкамъ, ничего не видя. Ему уже было стыдно передъ дтьми за этотъ взрывъ раздраженія… Но наученный долгимъ опытомъ, онъ подозрительно отнесся къ кротости супруги. Это грозило разговорами о деньгахъ.
Онъ не ошибся. Улучивъ минуту, когда жена пошла въ спальню, онъ наскоро надвалъ пропахшую нафталиномъ шубу, мечтая незамтно улизнуть. Но Софья Сергевна застала его въ тотъ моментъ, когда онъ влзъ въ ботики. Она всплеснула руками.
— Въ котелк!.. въ этакую вьюгу… Ты съ ума сошелъ, Петръ?.. Я теб зимнюю шапку нарочно достала…
— Сама носи ее, сдлай одолженіе… И такъ ужъ задушила нафталиномъ… Благодари Бога, что я въ драповомъ пальто не выхожу изъ-за твоего упрямства дурацкаго…
— Простудишься… насморкъ схатишь… вдь ужъ зима на двор…
— Вините себя, сударыня… никого, какъ себя…
Онъ уже выходилъ. Она поймала его за рукавъ старенькой енотки.
— Pierre…— ласковыми низкими нотами заговорила она, любовно глядя на него своими красивыми срыми глазами.— Pierre, мн нужны деньги…
Онъ безпомощно заморгалъ.
— Деньги… Какія деньги?.. Откуда?..
— Ахъ, Боже мой, ты забылъ, что у насъ въ четвергъ журъ-фиксъ?..
— Вотъ тоже… Есть у меня время о такомъ вздор думать…— вспылилъ Петръ Николаевичъ.— Твои зати… не мои… Я теб далъ деньги вс сполна двадцатаго… Какого еще рожна…
— То двадцатое, а нынче первое… Самъ знаешь… жалованье прислуг… туда-сюда по лавкамъ отдашь, пустяки остаются. Дай хоть пятьдесятъ рублей… Не могу же я твоихъ инженеровъ битками накормить…
Онъ вырвалъ свой рукавъ и сталъ спускаться по лстниц.
— Петръ, оглохъ ты или рехнулся?…— крикнула Софья Сергевна, подождавъ секунду.
Тяжелые ботики Иванова стучали по каменнымъ ступенькамъ. Фигура его уже исчезла изъ вида.
Она ждала. На щекахъ ея выступили розовыя пятна.
— Вотъ подожди… Украду изъ банка и принесу теб… Больше мн взять негд, чтобъ васъ содержать прилично…— донесся до нея снизу задыхавшійся отъ бшенства голосъ.
Дверь гулко хлопнула.
Софья Сергевна пожала пышными плечами и вошла въ квартиру. Что деньги будутъ, она не сомнвалась. Вопросъ въ томъ, сколько онъ ей дастъ на этотъ разъ? За послднее время (Господь его знаетъ отчего) Петръ Николаевичъ все чаще вставалъ съ лвой ноги и брюзжалъ, отравляя жизнь себ и жен. И какъ ни была флегматична Софья Сергевна, семейныя размолвки стали учащаться, обостряя отношенія супруговъ. Конечно, они мирились потомъ, но въ душ у обоихъ оставался осадокъ горечи.
‘Утомляется… Тоже вдь не машина’, оправдывала мужа про себя Софья Сергевна. Она цнила, что мужъ не измняетъ ей, не кутитъ, не пьянствуетъ, какъ другіе.
‘Идеальный батракъ’…— язвила сестра Анна, сама много выстрадавшая отъ донъ-жуанства красиваго мужа.
Какъ бы то ни было, на лицо былъ фактъ, что самолюбіе Софьи Сергевны порядочно-таки притупилось за тринадцать лтъ супружества. Случись такая сценка въ первые годы, вскор посл того, какъ она — стройненькая, бленькая гувернанточка, уставъ мыкаться по чужимъ домамъ, радостно вышла за безумно влюбленнаго Петра Николаевича,— о, она показала бы ему!.. И не разъ она устраивила супругу великолпную истерику… Ей это даже нравилось… Она ничего не имла противъ этихъ встрясокъ, разнообразившихъ жизнь…
Бда была въ томъ, что страсть Петра Николаевича что-то ужъ очень скоро испарилась. Черезъ какихъ нибудь два года она исчезла безслдно… Ее смнила глубокая привязанность къ дтямъ. Жену онъ тоже сильно любилъ, но характеръ его портился. Явилась требовательность, раздражительность. Даже ласковость исчезла. Они рдко разговаривали по душ, а потомъ ужъ ни о чемъ интимномъ не говорили, ограничиваясь одними мелочами домашняго обихода… Дрова вышли… У Сережи животикъ болитъ, доктора надо… Пора Над на шубку новую дать… Мясо вздорожало безбожно. У Евтихьевыхъ опять скандалъ… она кухарку обсчитала… та мировому подаетъ…
Но ужъ тутъ Петръ Николаевичъ обрывалъ краснорчіе Софьи Сергевны… онъ не любилъ, чтобы ‘судачили’…
И когда разъ она, по старой памяти, вздумала впасть въ истерику, онъ живо отучилъ ее, сбжавъ къ брату на двое сутокъ. Въ этихъ случаяхъ — теперь, когда прошла его страсть,— онъ былъ непреклоненъ. Его не останавливали ни ночное время, ни вьюга, ни тридцатиградусный морозъ.
‘Характерецъ’,— сквозь зубы говорила Софья Сергевна.
А Петръ Николаевичъ отвчалъ ей,— эдакъ лтъ шесть посл свадьбы:
— Нтъ ужъ, сударыня,— я вамъ даю комфортъ, удобства всякія, сытую жизнь… Отъ васъ требую одного: покоя…
Софья Сергевна никогда не спрашивала себя, есть ли у мужа деньги, когда въ хозяйств оказывался изъянъ…
Она входила въ гостиную, гд онъ работалъ поздно вечеромъ за письменнымъ столомъ, и клала передъ нимъ счета изъ магазина полотенъ и блья.
— Это что еще?..— спрашивалъ онъ испуганно.
— У дтей простыни развалились… Надо наволочки и изъ столоваго кое-что… Завтра пришлютъ за деньгами…
— Восемьдесятъ рублей?.. Да что ты, мать? Откуда я ихъ возьму?..
— Вотъ чудакъ-то!— Она пожимала круглыми плечами.— Говорю: простыни развалились, полотенецъ нтъ… Опять чайныя…
— Да какъ же это такъ вдругъ сразу развалилось все?
— Ахъ… ну что ты понимаешь, Pierre? Не могу же я за каждой мелочью отдльно таскаться въ магазинъ… Лучше en gros… Скидку длаютъ…
— Чорта съ два ‘ангро’…— мгновенно раздражался Петръ Николаевичъ.— Хороша скидка! Ты бы еще на сто рублей счетъ представила… Что мн ихъ теб — родить, что ли, эти деньги? Откуда я ихъ возьму?..
— Безъ наволочекъ тоже нельзя,— упрямо твердила свое Софья Сергевна, отлично зная, что стоитъ на твердой почв, и что деньги будутъ.
— Слава Богу, развязались съ бльемъ,— говорилъ Ивановъ на другой день, отсчитывая деньги.— Прошу меня теперь лтъ пять, по крайности, не безпокоить…
‘Дуракъ,— думала, улыбаясь, Софья Сергевна,— Точно дти не растутъ? Пять лтъ,— шутка сказать’…
Проходилъ мсяцъ и опять новый счетъ.
— Это что такое?
— Пять паръ башмаковъ… Приказчикъ ждетъ изъ магазина. У дтей обуви нтъ…
Хуже всего было весной или осенью. Сразу требовалось пять или шесть паръ калошъ, затмъ ботиковъ.
— Да вдь позволь… кажется, недавно?…
— Въ сентябр,— подсказвалала Софья Сергевна,— а теперь мартъ… у дтей ноги растутъ, или нтъ? Какъ ты полагаешь?
Конечно, онъ соглашался, что растутъ. Что-жъ тутъ спорить? И такъ до безконечности.
Всего страшне счета были отъ Мюра, переходя за сотню. Тамъ фигурировали осеннія и весеннія пальто мальчикамъ, бурнусы двочкамъ, муфточки, капоры, фланелевые штанишки, гетры, рукавички…
…У Петра Николаевича въ глазахъ темнло.
— Ты меня безъ ножа ржешь, Софья Сергевна… Побойся Бога… Гд я теб такую сумму возьму?
— Я, Петръ, не виновата… Я ихъ пальто не мъ, ихъ башмаками не закусываю…— иронизировала она, вспоминая Щедрина.— Нечего, значитъ, меня и попрекать… Твои дти, не чужіе… Любишь кататься, люби и саночки возить,— флегматично изрекала она.
— Да вдь катались-то мы оба, а плачусь я одинъ,— озлобленно кричалъ Ивановъ.— Въ толкъ не возьму, какъ же у другихъ людей, побдне?.. Вс разв въ магазин готоваго платья одваются? Какъ же Ельниковы?.. Анна сама все длаетъ… Почему же ты?..
Софья Сергевна вставала и величественно присдала передъ мужемъ, склоняясь въ реверанс съ той же граціей, какъ и двадцать лтъ назадъ передъ попечителемъ института.
— Merci, Петръ Николаевичъ!.. У твоей Анны дти ходятъ, какъ нищіе… Ну, а я своихъ въ такихъ отрепьяхъ на бульваръ не выведу… Они у меня въ гости здятъ, на елку въ порядочные дома… Да самое лучшее, отошлемъ все назадъ, въ магазинъ… Пусть до лта сидятъ въ комнатахъ, безъ воздуха… За то будетъ экономія…
И она уплывала изъ комнаты, высоко неся голову и раздувая красивыя ноздри.
— Ну, прощай наградныя!— съ отчаяніемъ думалъ Петръ
Николаевичъ, мечтавшій сшить себ новый сюртукъ, такъ какъ старый его весь лоснился и побллъ по швамъ.— Теперь и къ матери въ Псковъ създить не придется…
‘Что за обуза семья,— говорилъ онъ себ въ эти минуты.— Какой дьявол толкаетъ насъ въ эту западню?..’
Но если Петръ Николаевичъ отчитывалъ свою Софью Сергевну наедин, то никому, даже сестр Анн, которую он любилъ больше всей родни, онъ изъ самолюбія не позволилъ бы заикнуться о ней… Она его жена, и довольно… Его жена — святая женщина…
— Вс буржуи такъ разсуждаютъ,— возражала сестра Анна.— У нихъ всегда жены святыя… Почему не любить человка со всми его недрстатками?.. Зачмъ дюжинную женщину тащить за уши на пьедесталъ? Послушать васъ, мужей, мы только и окружены святыми женщинами и образцовыми воспитательницами… А жизнь доказываетъ другое… Нравственный и умственный уровень молодежи все понижается… Кто же виноватъ?.. Не одна школа… виновата и семья… Вотъ эти ваши святыя женщины… И — прости меня, Петръ…— Твоя Софья Сергевна — прудоновская женщина, не больше… Знаешь? есть такой сортъ женщинъ,— рыхлыхъ, блыхъ, сдобныхъ… Однимъ словомъ, перинное счастье… Кичиться тутъ, право, нечмъ…
Сама она была такая желтая, худенькая, измученная, состарившаяся преждевременно среди нужды и самотоверженныхъ заботъ, о семь,— была такая несчастная въ брак,— что у Петра Николаевича языкъ не поворачивался обругать ее за эту желчную выходку, или удрать, схвативъ въ охапку шапку, какъ, онъ это продлывалъ раньше со старухой матерью.
— И наплевать!..— гремлъ Петръ Николаевичъ, возбужденно бгая передъ сестрой.— Мн не нужно другой… А все-таки Софья хорошая баба… Здорова, весела, хозяйка… На наряды не тратится, поклонниковъ не заводитъ, дтьми не тяготится…
— Все это отрицательныя добродтели, Петръ… Ты назови что-нибудь положительное… Ну, напримръ, скажи, чмъ она интересуется?
— Ну такъ что жъ?.. Она тоже смолоду читала, стремилась, работала и все такое… На все время… Все лучше, чмъ жена, которая по курсамъ и урокамъ шляется… а дти горбатыя отъ недосмотра…
— Да вдь и ваши на нянькахъ… да еще русскихъ нянькахъ… Дло — случая…
— Пусть… Ея глазъ въ дом нуженъ… При хозяйк все иначе идетъ… Т же няньки — шелковыя…
— Словомъ, ты доволенъ?..— усмхалась Анна.
— А, конечно, доволенъ… Языкъ у нея длинный?.. Врно… Но у кого этого нтъ?.. И мужчины судачатъ не хуже бабъ… А что она сама не зарабатываетъ,— и незачмъ… И своего — семейнаго дла — по горло… Что это за семья… наконецъ, гд мужъ не кормилецъ и не глава?
— Это власть рубля,— только…— смялась Анна.— Не даромъ вы за нее держитесь…
Петръ Николаевичъ и смолоду относился скептически къ женскому вопросу, а когда съ годами кругомъ развелось столько дамъ — учительницъ, врачей, чиновниковъ, писательницъ и даже… драматурговъ… (Ты, Господи, видишь, чего только нтъ!) — и когда его Софья Сергевна неожиданно оказалась въ числ отсталыхъ,— Петръ Николаевичъ не только по своей консервативной натур, но уже прямо изъ самолюбія сталь ярымъ противникомъ женской независимости. Онъ желчно радовался всякой выходк графа Толстого противъ высшаго женскаго образованія и какъ бы прятался за его авторитетъ. Китти Левина — семьянинка и хозяйка — вотъ его идеалъ женщины.
И если случалось Петру Николаевичу такъ вдругъ ополчиться на жену и упрекнуть ее подъ горячую руку въ дармодств,— онъ скоро сознавалъ, что просто сорвалъ на ней сердце, и ему было совстно. Онъ старался помириться, заигрывалъ съ надувшейся Софьей Сергевной, съ видомъ побитой собаки, жалко и виновато виляющей хвостомъ передъ хмурымъ челомъ хозяина… Вотъ когда Софья Сергевна подымала голову и чувствовала свою силу…
Но выходило какъ-то такъ, что посл тринадцати лтъ, увряя сестру въ своемъ счастіи и благополучіи,— Петръ Николаевичъ въ глубин души все-таки оказывался ярымъ противникомъ брака… Было тутъ что-то, съ чмъ онъ не могъ помириться, чего не могъ простить кому-то… Хуже всего, что вдь и виноватаго-то не находилось, а обида была на лицо… Та вопіющая соціальная несправедливость, которую такъ оригинально освтилъ Глбъ Успенскій… Дйствительно: онъ, какъ корень, ушелъ подъ землю… Изъ цвтущаго человка сталъ какой-то жердью за десять лтъ брака, волосы и зубы стали падать, весь организмъ захирлъ и расшатался… Совсмъ какъ т старыя пьянино, что таскаютъ по дачамъ годами. Съ виду будто цлы, а педаль гудитъ, клавиши щелкаютъ, молоточки сломались, гд мыши изгрызли замшу, гд моль пола фланель… Музыкальные инвалиды…
Такъ и онъ… Вкуса къ жизни уже нтъ. Еще лтъ десять — и онъ будетъ клячей. Кто подыметъ дтей на ноги? У него наврядъ ли хватитъ силъ дотянуть эту лямку… Вотъ онъ бжитъ еще сейчасъ, подгоняемый бичомъ безпощадной жизни, подбодряя себя, напрягая вс силы,— но устаетъ и теперь… а старыя клячи не бгутъ, какъ бы ни свисталъ надъ ними кнутъ. Он только помахиваютъ хвостомъ да укоризненно трясутъ головою…
Лучшіе годы ушли на борьбу за право имть семью. Теперь одна мечта — дотянуть до пенсіи. А придетъ этотъ желанный день, и онъ будетъ уже руиной — безъ запросовъ и стремленій. И заграницу не потянетъ, при первыхъ лучахъ весны, когда гретъ солнце, такъ возбуждающе чирикаютъ воробьи, такъ звонко бгутъ ручьи кругомъ… Какой приливъ силъ и любви къ жизни чувствовалъ онъ всегда весною лтъ десять назадъ!.. И на Кавказъ уже не зачмъ будетъ хать, и міръ Божій перестанетъ манить къ себ его усталую, замученную чиновничью душу…
А жена цвтетъ, жиретъ, какъ пулярка…
— Не женитесь,— говорилъ онъ часто въ семейномъ кругу своимъ молодымъ братьямъ, которыхъ самъ поднялъ на ноги и которымъ замнялъ отца.— Если хотите сохранить въ себ здоровье, вкусъ къ жизни, человческое достоинство… порядочность, наконецъ… Семья все сожретъ и оставитъ отъ вашего нравственнаго ‘я’ одинъ остовъ…
‘Дуракъ’,— снисходительно бросала Софья Сергевна, если случалась тутъ.
А братья, глядя на высохшую, геморроидальную фигуру Петра Николаича, думали про себя, что онъ представляетъ не только нравственный, но и физическій остовъ.
Какъ и слдовало ожидать, Петръ Николаевичъ принесъ къ обду пятьдесятъ рублей, и посл тарелки щей, на этотъ разъ особенно вкусныхъ, благодаря личнымъ хлопотамъ хозяйки на кухн, и посл битковъ съ лукомъ, мастерски поджаренныхъ въ сметан (любимыя блюда Петра Николаевича) — онъ мягко сказалъ жен:
— Нельзя ли только поаккуратне, Соничка? Ей Богу, больше достать не откуда… хоть разорвись…
— Ну, конечно, Pierre… Спасибо… Само собой, что буду экономить…
На другой же день, проводивъ Петра Николаевича на службу, Софья Сергевна похала на Кузнецкій, мостъ и въ Охотный рядъ. Это былъ канунъ журъ-фикса, каждый часъ былъ дорогъ. Журъ-фиксъ былъ врод генеральнаго сраженія, исходъ котораго завислъ отъ случайностей и непредвиднныхъ мелочей, врод разрозненнаго сервиза, неудавшагося соуса, забытой деликатессы изъ царства закусокъ… Надо было все взвсить, предусмотрть, предугадать, наконецъ, и выступить передъ гостьями — врагами во всеоружіи съ девизомъ: иль на щит, иль со щитомъ… Мудрено ли, что даже хладнокровная Софья Сергевна нервничала съ утра, дала подзатыльника вертвшимся подъ рукой дтямъ, сорвала сердце на прислуг и схватилась за високъ… Лицо ея, молодое, румяное и красивое, казалось теперь, посл плохо проведенной ночи, изжелта блднымъ и слегка припухшимъ. Но уже свъ на извозчика, она ощутила подъемъ нервовъ, какъ всегда передъ покупками.
— На Кузнецкій,— сказала она мягкими альтовыми нотами и почувствовала опять, какъ хорошо жить на свт.
Минутъ черезъ пятнадцать зды по свже-выпавшему снгу, Софья Сергевна очутилась въ знакомой сторон: Кузнецкій, Неглинная, Петровка, пассажъ и Мюръ и Мерилизъ…
Родныя мста… Это было поистин бабье царство… Сколько денегъ оставлено за манящими витринами этихъ роскошныхъ магазиновъ! Сколько мечты, безпокойной и красивой женской мечты развяно тутъ, предъ плнительной выставкой этихъ переливчатыхъ, сверкающихъ матерій, кружевъ, лентъ, всхъ этихъ пустячковъ, наполняющихъ жизнь женщины такими свтлыми, невинными радостями!.. Софья Сергевна умиленно вздохнула, и ея большіе глаза стали влажными отъ воспоминаній. На этихъ улицахъ прошла вся ея жизнь, ея лучшія минуты… Она видла себя институткой, на лтнихъ вакаціяхъ, бгущей въ пассажъ поглядть на окна магазиновъ и постоять предъ ними полчаса въ сладкомъ забвеньи, въ духъ захватывающемъ желаньи… Она видла себя стройной и юной, уже гувернанткой, бгущей сюда же на послдніе трудовые гроши купить галстучекъ, или кружевное fichu, или газовый шарфъ, пустякъ, который давалъ тусклой жизни такую красоту… Она никогда не измняла своей привязанности къ роднымъ мстамъ… Живя то на Палих, то у Земляного Вала, гд-нибудь у чорта на рогахъ, какъ деликатно выражался Петръ Николаевичъ, въ далекіе и счастливые первые годы ихъ супружества,— Софья Сергевна чувствовала себя всегда чужой, всегда равнодушной къ окраин и стремилась душой на Петровку, каждый камень, каждый домъ которой былъ ей знакомъ и дорогъ…
Сани остановились у посуднаго магазина Кузнецова.
— Подожди,— кинула извозчику Софья Сергевна.
У нея была очень величественная осанка. ‘Королева’ говорили о ней мужчины.— ‘Королева’ шептали женщины.
Когда барыни съ такими осанками входятъ въ магазинъ, приказчики стремительно бросаются навстрчу. У Софьи Сергевны былъ къ тому же талантъ покупать на пятьдесятъ копекъ съ такимъ апломбомъ, какъ будто она забирала на десять рублей. Но въ этомъ магазин ее помнили, какъ хорошую покупательницу вообще, и потому удвоили вниманіе.
— Мн надо вазочку для варенья…— процдила она сквозь зубы.— Какую-нибудь изящную… понове фасономъ…
‘Ничего больше не возьму’,— твердо ршила она про себя, помня общаніе экономить.
Приказчикъ, молодой и женолюбивый, съ огромнымъ фальшивымъ изумрудомъ въ галстух, опрометью кинулся къ полк и выгрузилъ передъ красивой дамой, по крайней мр, дюжины дв вазочекъ.
Волоокая Софья Сергевна подняла взоръ кверху, и онъ заискрился. Боже мой, какъ она любила посуду!.. Если бъ не было стыдно, она готова была бы часами сидть тутъ и любоваться этими изящными рисунками по фарфору и фаянсу, этимъ хрусталемъ. Вдругъ она вспомнила, что у нихъ разрознены рюмки… Ольга разбила штуки три да прошломъ журъ-фикс… Стакановъ можетъ не хватить, если опять будутъ играть на три стола…
Приказчикъ читалъ въ ея душ и съ улыбкой подавалъ ей воздушные, хрупкіе, какъ двичья мечта, стаканы съ тонкимъ узорчатымъ ободкомъ…
— Заверните…— прошептала она съ такимъ выраженіемъ, какъ другая сказала бы: ‘поцлуйте’…
— Сколько-съ?..— въ тонъ прошепталъ и приказчикъ близко наклоняясь и заглядывая ей въ глаза, какъ заговорщикъ.
— Дюжину…
— Мало-съ… Меньше двухъ нельзя…
Она съ блуждающей улыбкой кивнула головой.
Приказчикъ махнулъ мальчику и стаканы исчезли съ прилавка.
Къ стаканамъ были поданы такія же тонкія блюдца… Рюмки долго занимали воображеніе Софьи Сергевны. Все казалось ей недостаточно стильнымъ и оригинальнымъ…
‘Довольно… Довольно…’ кричалъ внутри голосъ благоразумія.
А приказчикъ, какъ бсъ-искуситель, уже выдвигалъ новую батарею рюмокъ, узенькихъ, стройныхъ, длинныхъ, какъ талія англійскихъ мирсъ.
— Отберите…— разнженнымъ звукомъ сорвалось у молодой женщины.— Дв дюжины…
— Три-съ,— ршительно молвилъ приказчикъ.
Ей было стыдно торговаться. Эта любезность обязывала.
Кажется все?.. Вдругъ она ахнула. Боже мой! Гд же ея голова? А блюдца-то къ варенью? У нея вдь ужасъ что за блюдца… Она была больна и поручила купить Анн Ельниковой… И та ее наградила… За то, говоритъ, прочны… Дйствительно… Ей вспомнились блюдца въ дом инженерши Анны Денисовны. Со стыда сгоримъ при ней за эдакія блюдца…
Вмигъ прилавокъ засверкалъ хрусталемъ.
Но угодить на Софью Сергевну было нелегко. Она перерыла весь магазинъ, пока, не нашла такихъ, какъ у Анны Денисовны… Точь въ точь… Ну что за прелесть!
Она благодарными, нжными глазами глядла на приказчика… А онъ уже предлагалъ масленку, такую оригинальную… И молочникъ необыкновенной красоты…
У нихъ давно уже подаютъ къ чаю такой безобразный кувшинъ, съ отбитой ручкой…
— Заверните…— благосклонно сказала она.
А на прилавк уже стояли тарелочки для закуски… совсмъ простенькія, блыя, съ вткой лиловой сирени… Одно изящество… Меньше двухъ дюжинъ купить нельзя… У нихъ давно разрозненъ сервизъ…
— Сударыня, взгляните… послдняя новость…
— Нтъ, нтъ… Я больше не могу!..— крикнула она, вдругъ опомнившись…— Я ничего не возьму.
— Вы только взгляните-съ… Потому что у васъ есть вкусъ… Вы умете цнить такія вещи… Сервизъ чайный… Послдняя новинка…
И свирпо скосивъ глаза на зеленаго и худого зазвавшагося мальчика, приказчикъ прорычалъ ему:
— Въ лвомъ углу, вторая полка… No 58… Живо…
Софья Сергевна твердо ршила только взглянуть… Но когда передъ ней появились тонкія, блыя, какъ снгъ, чашечки, напоминавшія тюльпанъ, съ широкимъ блднозеленымъ ободкомъ, она почувствовала, какъ таетъ ея благоразуміе.
Боже мой! Какая красота!.. И только двнадцать рублей?.. Это прямо задаромъ… А у нихъ-то сервизъ… Когда покупали?.. Дай Богъ памяти. Да лтъ пять никакъ?.. Надменное лицо Анны Денисовны всплыло передъ ней…
— Заверните…
Подали счетъ въ тридцать рублей…
— На домъ прикажете прислать?..— бархатными нотами спрашивалъ приказчикъ раскраснвшуюся, смущенную Софью Сергевну.
— Нтъ, благодарю васъ… Я заду сама…
‘Конечно, это было не совсмъ осторожно’, думала Софья Сергевна, направляясь въ Охотный рядъ.— Мужъ просилъ поэкономить… Ужъ очень они зарвались этотъ годъ съ журъ-фиксами, поддерживая связи… Да и прошлый годъ вдвоемъ съ мужемъ проиграли около пятисотъ рублей въ винтъ… По всмъ лавкамъ задолжали… Но вдь что будешь длать?.. Безъ хрусталя тоже нельзя… особенно когда къ себ зовешь людей… А безъ связей разв найдешь мсто? Разв сдлаешь карьеру? Лишь бы вотъ завтра не проиграться Пьеру, тогда какъ-нибудь, авось, дотянутъ до жалованья… У няньки призанять можно десяточку… Эти инженеры меньше какъ по двадцатой играть не станутъ… мелькали мысли вразбродъ. Но у знакомой лавки вс сомннія улетучились.
Дастъ Богъ, обойдется… ршила Софья Сергевна, вылзая изъ саней.
Она вернулась къ обду съ тремя кульками и ящикомъ посуды, уставшая и слегка раздраженная, заплативъ цлый рубль продрогшему извозчику. Но тотъ былъ недоволенъ и просилъ накинуть хоть гривенникъ.
— Ты съ ума сошелъ?..— грозно спросила его Софья Сергевна и сверкнула красивыми глазами.
— Никакъ нтъ, сударыня… Въ шесть мстовъ зазжали… Нешто вы рядились?
— За восемь гривенъ рядилась, даю рубль… Вотъ народъ!..
— Замерзъ весь… Хоть скотинку пожалйте, сударыня… Не жрамши сидимъ… сами знаете, время какое?..
— Ахъ, отстань пожалуйста… Это просто безсовстно! Ольга, берите кульки! Да осторожне вотъ этотъ ящикъ… здсь посуда…
Какъ на грхъ подосплъ Петръ Николаевичъ.
— Что тутъ такое?..— спросилъ онъ, переводя глаза съ красиваго, молодого лица жены на рябую, завтренную физіономію извозчика.
А тотъ ужъ тащилъ какъ-то сзади напередъ свою шапку и начиналъ сызнова свою канитель.
— Почитай два часа здили… Рядились въ Охотный, а потомъ на Кузнецкомъ часъ дожидался… Пожалйте, баринъ, скотинку…
Петръ Николаевичъ весь сморщился, словно уксусу хлебнулъ, пошарилъ въ портмоне и, запахнувъ шубу, разввавшуюся на втру, сунулъ извозчику серебряную монету.
— Что это, Петръ… Ты никакъ рехнулся?
— Дай теб Богъ здоровья…
Извозчикъ выхватилъ кнутъ, ударилъ заморенную лошаденку, съ запавшими потными боками, и санки скрылись изъ переулка.
— Охота разговаривать изъ-за пятиалтыннаго,— брезгливо замтилъ Петръ Николаевичъ, подымаясь но лстниц казенной, квартиры.
— Нтъ, это просто возмутительно… Ты только развращаешь ихъ такими подачками… И потомъ — это никакихъ денегъ не хватитъ. Я дала двадцать копекъ сверхъ уговора… а онъ еще… Хорошъ хозяинъ…— твердила она, раздваясь въ передней.
— Ну да ладно… Будетъ… Авось не обднемъ..
— Ты всегда, всегда на смхъ…
Въ ея голос слышалась дрожь.
— Да будетъ теб, Софья Сергевна!— прикрикнулъ Ивановъ.— Испорть еще весь вечеръ мн изъ-за пятиалтыннаго… Вотъ бабы-то!.. Считай, что нищему подала… для спасенія души… Не тотъ же онъ нищій?.. Тьфу… кончится тмъ, что сбгу на весь вечеръ…
— Я нищимъ такихъ денегъ не раздаю…— язвительно возразила она.— У насъ пять человкъ дтей…
— Ольга!.. Шубу!..— загремлъ Петръ Николаевичъ, бросаясь въ переднюю.
Вышелъ маленькій скандальчикъ, но кончилось все-таки миромъ. Софья Сергевна во-время повисла на рукав у мужа и не дала ему уйти.
Тмъ не мене воспоминаніе о пятиалтынномъ сосало ее до вечера, придавая колоритъ раздражительности ея обыкновенно флегматичному тону.
Но вечеромъ, наканун торжественнаго дня, Софья Сергевна пріобрла опять душевное равновсіе.
Передъ отходомъ ко сну, сидя на двухспальной кровати въ теплой вязаной юбк и широчайшей блоснжной кофт она совщалась съ кухаркой, подъ какимъ соусомъ подавать севрюжину, но Софь Сергевн очень хотлось вовлечь въ этотъ интересный, важный разговоръ и мужа.
Петръ Николаичъ, схватившись за щеку, терзаемый зубной болью, нервно шагалъ по амфилад комнатъ и съ нетерпньемъ ждалъ, когда, наконецъ, ему дадутъ лечь въ постель. Ему почему-то казалось, что стоитъ ему лечь (и непремнно среди тишины),— стоитъ согрть дергавшую щеку, какъ мгновенно прекратится эта мучительная боль.
— Я думаю, что слдуетъ сдлать соусъ провансаль… Pierre… А?.. Какъ ты полагаешь?
— М-м…— доносилось изъ кухни неопредленное мычанье.
— И знаешь почему?.. Анна Денисовна… вдь она себя за образцовую хозяйку выдаетъ… Такъ она спорила со мной на той недл, что дома ни за какія деньги настоящаго провансаля не получишь…
— Какъ, матушка барыня, не получить?.. Коли ежели хорошая кухарка, да все въ плипорціи…
— Нтъ… Она стоитъ, на своемъ, что никакая кухарка,— хоть будь она разблая,— не сдлаетъ провансаля… А по книжк и подавно… Вотъ я и ршила ей завтра носъ утереть,— вдругъ повысила Софья Сергевна свое жирное контральто.— То-то сконфузится… то-то озлится… Слышишь Пьеръ?..
— Мм…
— Значитъ такъ, Агафьюшка… Индйку съ яблоками, севрюжину съ провансалемъ… Съ утра намочишь селедки и все приготовь для гарнира… Я сама уберу… И соусъ завтра сама буду длать…
— Съ шкаперцемъ?— меланхолически спросила Агафья, стоя въ дверяхъ, съ сложенными на живот руками и склоненной на лвый бокъ головой.
— Да, съ капорцами и оливками… Я ужъ ихъ купила… Помнишь, Пьеръ, какой соусъ я длала къ твоимъ именинамъ?.. Пальчики вс гости облизали… Еще тогда тетушка твоя…
Вдругъ на порог гостиной вытянулась длинная, сухая фигура Петра Николаевича. Округлившіеся глаза его прыгали отъ злобы.
— Да провалитесь вы… со всми вашими тетушками и провансалями!..— яростно закричалъ онъ и судорожно затрясъ сжатыми кулаками.— Дайте хоть на минуту покоя!.. Я повситься готовъ…
Изліянія замерли на устахъ Софьи Сергевны. Она сдлала кухарк таинственный знакъ, и та исчезла беззвучно, захвативъ мимоходомъ шерстяную юбку хозяйки и бариновы штиблеты.
Петръ Николаевичъ моментально раздлся, сбросилъ войлочныя туфли ‘шептуны’ и юркнулъ подъ одяло. Наложивъ на ухо ‘думку’ жены, онъ старался забыться. Но дрожь пронимала его все сильне.
Софья Сергевна не спша раздлась и съ наслажденіемъ растянулась своимъ холенымъ большимъ тломъ на чистомъ бль, пахнувшемъ фіалкой. Спать на одной кровати можно было только на боку, а потому Софья Сергевна повернулась къ мужу спиной.
Нервный окрикъ супруга нисколько не раздражилъ ее. Она была слишкомъ благодушно настроена предстоящими хозяйственными хлопотами и будущимъ посрамленіемъ Анны Денисовны.
Софья Сергевна тоже имла слабость считать себя образцовой хозяйкой. Она не только высоко ставила свои обязанности по кулинарной части,— она длала изъ нихъ нчто врод культа. Въ дни супружескихъ размолвокъ Петръ Николаевичъ всегда упрекалъ ее за мотовство и неумнье экономить. Софья Сергевна считала это высшимъ для себя оскорбленіемъ.
— Гд ты видалъ лучшую хозяйку, Петръ?.. Гд?..— спрашивала она.
— Это всякая суметъ… двсти почти рублей на столъ тратитъ,— иронизировалъ Ивановъ.— Нтъ, ты вотъ умудрись на сто прокормить семью, да чтобы вкусно было… а то ишь ты… Одному мяснику по книжк всякій разъ сотенную отсчитывай… Ростбифы чуть-ли не каждый день уплетаютъ… Хорошо умнье!.. Это всякая суметъ…— такъ говорилъ Петръ Николаевичъ въ дни ссоръ.
Въ дни перемирія у той же Софьи Сергевны оказывались на лицо вс таланты. Петръ Николаевичъ умлъ не только внушить всмъ роднымъ и знакомымъ, и самой жен, что она образцовая хозяйка, идеальная жена и мать, словомъ — совершенство домашняго обихода,— но (что всего удивительне) самъ искренно начиналъ въ это врить.
Жалобный, полусдавленный стонъ прервалъ на минуту радужныя мечты Софьи Сергевны.
— Бдняга… Какъ простудился… Мудрено-ли? Въ такую отвратительную погоду котелокъ надть вмсто шапки… Говорила — сухой горчицы въ носки и принять хины… Нтъ таки… Упрямъ, какъ оселъ, этотъ Петръ… Самъ виноватъ.. А теперь не спи…
Когда Софья Сергевна была въ хорошемъ настроеніи, она называла мужа Pierre’омъ. Проигравъ въ клуб рублей пятнадцать (она была страстная винтерка), она подходила къ мужу, ударяла его ласково веромъ по плечу и нжными контральтовыми нотами говорила:
— Pierre… уплати…
Стоило супружескому барометру опуститься, какъ Pierre обращался мгновенно въ Петра. Когда же Софья Сергевна говорила мужу ‘Петръ Николаевичъ’,— вс въ дом, начиная съ дтей и кончая поднянькой,— четырнадцатилтней Фроськой,— знали, что барометръ показываетъ бурю…
Въ день журъ-фикса Софья Сергевна, съ засученными рукавами, въ щегольскомъ фартучк изъ парусины, кокетливо обнимавшемъ ея роскошный бюстъ, съ пылающими щеками и вющими прядями, которыя выбились изъ ея пышной темно-каштановой косы,— летала, не смотря на свою тучность,— изъ кухни въ кладовую, оттуда въ столовую. А за нею по пятамъ, неотступно — какъ тни,— носились пятеро здоровыхъ ребятъ. Оно застревали въ дверяхъ, давили другъ другу ноги, озлобленно сверкая глазами, молча показывали другъ другу кулаки и прыскали со смху, обмнивались таинственными знаками и условными словечками, урывали тамъ морковку, тутъ яблочко, выпрашивали у матери и у кухарки разныя подачки…
Дти были посвящены въ тайну сюрприза, который мама готовила еще лтомъ нарочно для гостей. Этотъ сюрпризъ заключался въ необыкновенномъ, диковиномъ вареньи, банка котораго красовалась на нижней полк буфета. Вечеромъ ее должны были распечатать впервые. И для него-то именно покупалась вазочка ‘новость’…
Обдали наскоро и рано, кое-какъ и кое-чмъ. Въ третьемъ часу знаменитый провансаль былъ уже готовъ, оба новые сервиза — чайный и столовый — перемыты, блье и ножи новые вынуты, варенье наложено въ вазочки (кром того, которое Софья Сергевна ршила выложить въ послднюю минуту)… Столы вычищены, свчи вставлены, сухарница полна воздушными стружками, отъ которыхъ ребята приходили въ восторгъ… Было дло… Его хватило на всхъ,— и на няньку, и на подняньку, и на кухарку, и на горничную. Та въ четвертомъ часу еще вытирала послдніе подоконники и собиралась въ спальной почистить отдушникъ. Вс сбились съ ногъ, за то квартира Ивановыхъ блестла и сіяла такъ, какъ у другихъ людей блеститъ подъ Рождество, да подъ Пасху. Съ Анной Денисовной надо было ухо держать востро. Она наднетъ пенснэ, да вс карнизы оглядитъ, нтъ ли гд паутины… Да цвты на окнакъ перетрогаетъ… И бда если пыль увидитъ!.. Такъ и брякнетъ сейчасъ при всхъ, чтобы показать какая у нея самой въ дом чистота!..
Дйствительно у нея домъ свой, какъ игрушка, комнаты словно бонбоньерки… Еще бы!.. Богачка, дтей нтъ… Цлый день бродитъ по дому и носовымъ платкомъ съ бездлушекъ китайскихъ на этажеркахъ пыль стряхиваетъ…
‘Всю жизнь наполнила пылью’, смется надъ ней сестра Анна.
— Кажется, все?..— съ тревогой спрашивала вслухъ Софья Сергевна, обходя квартиру въ пятомъ часу и зорко щурясь на вс углы.— Право, кажется, все?..
Въ гостиной она сняла съ фикуса желтвшій листъ и пронзительно оглядла его блестящіе, твердые, словно лакомъ покрытые, листы. Чисто… Буквально не къ чему придраться!.. Она шумно передохнула и стала отстегивать кокетливый фартучекъ, весь пропахшій запахомъ плиты.
Отяжелвшей поступью усталаго человка направилась она въ спальню. Но въ столовой у буфета остановилась невольно, чтобы полюбоваться новымъ хрусталемъ… Ну, что за красота!..
Въ пять часовъ измученная Софья Сергевна прилегла на кушетку, чтобы дать отдыхъ ноющимъ ногамъ и поясниц. Вдругъ раздался оглушительнный звонокъ.
Тамъ звонить могъ только хозяинъ.
— Ахъ, Боже мой!.. Ольга!.. Агафья!.. Да что же приборъ?..— опомнилась Софья Сергевна.
За этой сутолкой она совсмъ забыла о Пьер.
Измученный (онъ умудрялся служить въ трехъ учрежденіяхъ), съ портфелемъ работы на домъ, иззябшій, съ распухшей щекой. Петръ Николаевичъ сумрачно оглядлъ пустой столъ и сконфуженную фигуру жены. Оказалось, что Агафья забыла поставить въ печь остатки супа и вчерашняго жаркаго.
Софья Сергевна налила мужу водки…
— Сейчасъ таганъ разводитъ,— доложила горничная, подавъ на закуску сморщенный, какъ кожа старухи, невкусный соленый огурецъ.
Петръ Николаевичъ выпилъ рюмку и схватился за щеку.
— Раньше-то не могли о муж вспомнить?…— язвительно кинулъ онъ жен и забгалъ по комнат, кривясь отъ боли…— Кажется, не безызвстно вамъ, что я голоденъ, какъ… собака?.. Завтраками вдь нигд не кормятъ…
— Ахъ, пожалуста, не ворчи!.. Я сама съ ногъ сбилась съ гостями…
— Гости!.. Гости!..— вдругъ закричалъ Петръ Николаевичъ, останавливаясь на мст разомъ и какъ-то дрыгнувъ ногами.— На какого они мн чорта, ваши гости?.. Кто ихъ звалъ?.. Дв ночи не сплю… Работа на домъ спшная… Опять выспаться не дадутъ… Удовольствіе имть семейку… эту прорву… Ухлопываешь въ нее здоровье, силы, весь заработокъ… А о теб даже заботы нтъ ни у кого…
Его голосъ задрожалъ.
Но это было ужъ слишкомъ.
— Да ты спроси… и… ла ли я сама съ утра хоть что-нибудь?— заголосила Софья Сергевна, вставая и выпрямляя свой пышный станъ.— Весь день на ногахъ мыкаюсь… какъ оглашенная… Гости-то вдь твои… Твои инженеры… Они тебя за уши тянутъ… Подумаешь, я только для своего удовольствія эти ‘фиксы’ завела… Да провались они совсмъ!.. Да разв я жаловалась когда-нибудь на усталость?.. На эту собачью жизнь?..
— Твоя жизнь собачья?..
Петръ Николаевичъ остановился посреди комнаты и всей своей тощей и высокой фигурой изобразилъ какъ-будто восклицательный знакъ.
— А ты скажешь,— сладкая?…
Софья Сергевна сла опять, и лицо ея отразило твердое намреніе защищаться до послдней капли крови… Надоли ей ужъ эти сцены и упреки въ дармодств за послдніе четыре года!.. Будетъ!.. Нельзя же все объяснять неврастеніей, переутомленьемъ и т. д. Петръ распустился… больше ничего!.. И она, наконецъ, требуетъ къ себ уваженія и деликатности.
— Ты бы въ мою шкуру влзла…— говорилъ Петръ Николаевичъ.— Съ девяти до пяти… а когда и до восьми на служб… на голодное брюхо… да и во всякую погодку… да непріятности съ начальствомъ… да оскорбленія всякія и придирки глотай… Изъ-за васъ, все изъ-за васъ, сударыня!.. Былъ бы одинокъ, плюнулъ и ушелъ… одна голова не бдна… А теперь батракъ вашъ до могилы… А вы еще смете жаловаться, сидя въ тепл, да и въ хол?.. съ кофіями, да сластями… Вы вотъ спать завалитесь, а я до двухъ-трехъ сиди за работой, а въ девять пожалуйте на службу… Опять… Колесо проклятое… завертло… не вырваться!..
Его желчное, еще красивое, но совсмъ больное лицо все дрожало отъ возбужденія. Губы тряслись.
Почва вдругъ заколебалась подъ ногами Софьи Сергевны. Ей стало жаль мужа.
— Петръ… да какъ же другія жены?..— начала она неувренно.
— А наплеваать мн на другихъ!..— загремлъ Петръ Николаевичъ.— Я на васъ, сударыня, женился… вамъ закрпостился… Такъ вы бы… хотя бъ изъ деликатности не лзли въ споръ… слово за слово… Вдь вы что безъ меня?.. Нуль… Во всхъ смыслахъ нуль… Безъ единицы нуль…— злорадно выкрикивалъ онъ, радуясь пришедшему на умъ сравненью…— Помру я завтра, вы на улиц… съ ребятами… вы отбросъ — обуза обществу… Вамъ бы помнить объ этомъ ежедневно… да беречь содержателя своего… батрака законнаго… А гд ваша забота?.. Съли вы меня!.. живьемъ… Вотъ ужъ именно коровы египетскія… Тучныя коровы… пришли и сожрали мужей…
Этой несправедливости Софья Сергевна не могла перенести молча… Господи!.. Всему есть мра… Губы ея задрожали отъ обиды…
— Да позволь,— начала она сдержанно.— Не волнуйся. Тебя послушать со стороны, я только и барствую… Да кмъ же домъ держится, скажи, пожалуйста?.. Чья тутъ забота о всхъ васъ?..— спрашивала она, разводя большими, блыми и выхоленными руками.
Но Петръ Николаевичъ желчно смялся, стоя посреди столовой и раскачиваясь на каблукахъ.
— Дйствительно, большая забота!.. Четыре прислуги… Домашняя портниха… Самой дочери платьице сшить некогда… Для Сергя репетиторъ, для Нади приходящая гувернантка… Подумаешь, сама въ институт не кончила?.. Чортъ васъ знаетъ, чему васъ тамъ учатъ!.. И за все плати, на всхъ разрывайся… А за это даже пообдать не дадутъ!..— кричалъ онъ, трагически потрясая худой рукой.— Одну только и знаю порядочную женщину — сестру Анну… Вамъ всмъ — бабью — живой укоръ.
Софья Сергевна вскочила и глаза ея засверкали. Он съ золовкой терпть не могли другъ друга. Одного имени ея было довольно, чтобъ поднять цлую бурю въ незлобливой душ Софьи Сергевны.
— Такъ вамъ хотлось бы, чтобъ и я, какъ Анна Николаевна, одна съ ребятами,— и за кормилицу, и за няньку, и за гувернантку, и за репетитора?.. Благодарю покорно!.. Это не жизнь, хомутъ какой-то!.. Ужъ она въ гробъ глядитъ… А мн и недолго свалиться… съ моими нервами… и почками… Вамъ, конечно, отъ меня отдлаться пріятно,— съ дрожью въ голос неожиданно заключила Софья Сергевна,— и ей стало жаль себя, какъ всегда, когда она вспоминала о своихъ почкахъ…
— Если-бъ вы вс такъ помогали мужьямъ,— не слушая, кричалъ Петръ Николаевичъ,— да зарабатывали, какъ Анна,— мы бы не умирали въ цвт лтъ отъ истощенья…
— Позволь… Да что же она зарабатываетъ?
— А вотъ ты, матушка, сосчитай,— чего мн стоитъ содержать домашній штатъ?.. Вотъ и узнаешь, что зарабатываетъ Анна.
Софья Сергевна, отворивъ дверцу буфета, безцльно переставляла новыя рюмки. Руки ея чуть дрожали — и хрусталь звенлъ, сталкиваясь со стаканами, такъ слабо и пріятно.
— Ужъ святая!.. Что говорить!— соглашалась она, зловще раздувая ноздри.— Отъ хорошей жизни, да отъ добродтели моща стала!.. Жаль только, что отъ такихъ мощей мужья бгаютъ на сторону… да развлекаются съ кухарками.
Петръ Николаевичъ бшено стукнулъ кулакомъ но столу.
— Помолчи, Софья Сергевна!..