Веcенніе узоры.
Веcенніе узоры.
I.
I.
II.
II.
——
——
III.
III.
IV.
IV.
Веcенние узоры, Борецкая-Бергфельд Полина, Год: 1912
Время на прочтение: 20 минут(ы)
— Таня, вы здсь?— крикнулъ въ раскрытое окно студенческой читальни Ленинъ.— Я васъ жду!
Одиноко сидвшая двушка сорвалась съ табурета и, вскочивъ на низкій подоконникъ, мягко соскользнула въ садъ, на траву.
Она не смотрла на студента и съ бьющимся сердцемъ ждала его перваго слова.
Они, молча, прошли черезъ библіотечный садъ и очутились на тихой, швейцарской улиц.
— Ну-съ, я получилъ ваше письмо,— сказалъ студентъ съ легкой ироніей,— хвалю за откровенность. И раздлали же вы меня подъ орхъ, милая барышня! Живого мста не оставили. Оригинальнйшій, можно сказать, подарокъ ко дню рожденія… А все же — низко кланяюсь!
Таня робко подняла на него большіе, каріе съ золотыми искорками глаза.
Ничего! Никакой злости! То же, что. и всегда, умное, насмшливое, плнительное лицо.
— Вдь вы же сами просили,— проговорила она чуть слышно, безсильно опуская руки.
— Такъ я и не сержусь на васъ, Танечка,— замтилъ весело Ленинъ, взявъ ее подъ руку и близко наклоняясь къ ея плечу.— Не боюсь никакой правды, напротивъ, я — врный рабъ ея. Вотъ я весь тутъ, безъ утайки, какой есть! Не праведникъ я и никогда имъ не прикидывался.
Онъ на мгновеніе остановился у дерева и концомъ палки сбилъ втку съ блой акаціи.
— Ловите,— крикнулъ дурачливо студентъ, бросая въ нее блыми лепестками.— Это втвь мира.
Они шли къ озеру и, дойдя до набережной, услись на скамью.
Густой, развсистый каштанъ зеленой шапкой накрылъ уютное мсто. Въ этотъ часъ швейцарскій городокъ спалъ уже мирнымъ сномъ. При свт луны дремотно поблескивало озеро изъ-за нависшихъ деревьевъ и, какъ будто, шевелилось подъ своей серебряной чешуей.
Ленинъ снялъ шляпу и машинально провелъ рукой по вьющимся волосамъ.
— Да, Танечка, жестоко вы меня пробрали,— началъ, помолчавъ, студентъ.
И, властно притянувъ ее къ себ, заглянулъ ей близко въ лицо.— Но…
Онъ запнулся.
— Какіе у васъ глаза сегодня! Особенные, сіяющіе… Таня, не отворачивайтесь, взгляните еще разъ, еще… еще разъ… Милая двочка, Таня…
Онъ вдругъ замолчалъ и, положивъ свою кудрявую голову ей на колни, сталъ цловать ея руки, платье…
Было совсмъ тихо. Все спало кругомъ. И только волны, чуть слышно, плескались у берега.
Ленинъ, прикрывъ свои глаза ея маленькой блой, рукой и прижавъ другую къ губамъ, долго, неподвижно лежалъ на скамь, вытянувшись во весь свой стройный, ростъ.
Что-то влажное и теплое упало на его лобъ.
— Не плачьте, Таня,— сказалъ онъ тихо, снимая ея руку съ глазъ.— Жизнь дана не для этого. Берите ее вотъ такой, какъ сейчасъ…
— Вы отважились сегодня, посл долгихъ просьбъ, высказать мн горькую правду, но все это пустяки… Вы любите меня. Я знаю. Зачмъ же вы боретесь… боитесь? Вотъ вы написали, что мн нельзя врить, я непостояненъ, я люблю женщинъ, комфортъ, наслажденія… Умомъ вы осуждаете меня, а сердцемъ… безраздльно моя. Какая тутъ логика? Къ чему какія-то слова? Взгляните на меня, какъ прежде, Таня. Поцлуйте меня… Скажите что-нибудь, я люблю вашъ голосъ.
Слезы одна за другой падали на его блый, крутой, лобъ.
Ленинъ, блдный, съ черными тнями вокругъ глазъ, поднялся со скамьи и, обнявъ ея талію, страстно прижалъ къ себ.
— Перестань, крошка, — сказалъ онъ, переходя вдругъ на ‘ты’.— А то я самъ заплачу. Поцлуй меня… одинъ только разъ, умоляю тебя… Вотъ такъ… спасибо…
Онъ глубоко вздохнулъ и прислонился головой къ ея плечу.
Тихо было кругомъ. И только два сердца тяжело и неровно стучали.
— У васъ сть невста, Дмитрій. Вы любите Ольгу Стронскую и меня…— выговорила, наконецъ, огромнымъ усиліемъ воли подавляя свою дрожь, двушка съ золотистыми косами,— Какъ понять это?
Студентъ вскочилъ на ноги, и глаза его сразу потухли.
— Что же дурного въ этомъ?— спросилъ онъ сердито.— Почему я не воленъ любить и другихъ, разъ этого хочетъ сердце? Не вс ли мы твердимъ о томъ, что чувство свободно, и не должно быть ярма, тиранніи любви?! Это на словахъ, но чуть дошло до дла…
Онъ взглянулъ на низко склоненную двичью голову, и что-то врод смущенія мелькнуло вдругъ въ лиц.
— Въ невсту я не влюбленъ. Это мой товарищъ, другъ дтства, она предназначена мн чуть не съ пеленокъ. Это, такъ сказать, трафаретная, традиціонная, доморощенная невста. Стронская своей красотой будитъ иногда во мн звря… И только.
Какъ бы про себя, Ленинъ продолжалъ упрямымъ, почти враждебнымъ голосомъ.
Онъ всегда боялся, что встртитъ такое созданіе, которое отниметъ его волю, околдуетъ, сдлаетъ безсильнымъ рабомъ… Ему же дороже всего на свт — свобода.
— Если чувство свяжетъ меня, Таня, я — пропалъ. Ничего я въ жизни не сдлаю и не выстрою ни одного изъ тхъ прекрасныхъ, гордыхъ зданій, о которыхъ мечтаю…
Таня выпрямилась вдругъ и сказала рзко.
— Пустите!
Ленинъ вздрогнулъ, крпко обнялъ ее.
— Куда? Вдь мы же цлый годъ бгали другъ отъ друга, и это не спасло насъ, Таня, дикарочка моя…
Онъ опустился къ ея ногамъ, и слезы теперь сверкали въ его зоркихъ, ироническихъ глазахъ.
Всегда насмшливый, дкій, онъ съ полубезумной, влюбленной улыбкой называлъ ее сладкимъ хмлемъ любви, цвткомъ, мечтой, безсмертной волнующей тайной.
Она обвила руками его шею.
И, прижавшись щекой къ щек, они, какъ двое заброшенныхъ дтей, долго плакали въ весеннюю ночь, у озера, подъ старымъ, развсистымъ каштаномъ.
Толстый, красный таперъ, съ широко вырзаннымъ жилетомъ и крахмальной грудью усердно отбивалъ на піанино мазурки и вальсы.
Въ небольшомъ зал весело кружились пары. Въ одномъ углу разукрашенная вышитыми полотенцами ютилась жалкая лоттерея, въ другомъ устроенъ былъ буфетъ.
За столомъ, положивъ ногу на ногу, сидлъ Ленинъ и усердно подливалъ вино въ бокалъ своей сосдки, красивой, рослой двушки съ алымъ, какъ земляника, ртомъ.
Ему нравилось, когда щеки ея нжно алли, а глаза неровно вспыхивали и меркли.
— Еще, Оля…— просилъ онъ. не отрывая глазъ отъ ея лица.
Она ршительно покачала головой.
— Ни за что! Знайте разъ навсегда, милый юноша, я не изъ того тста… Изъ меня веревокъ вить нельзя, поняли?
Она громко разсмялась.
Ленинъ поморщился отъ непріятнаго звука ея голоса.
— Ой ли?— спросилъ онъ полунасмшливо.— Нужно только выбрать моментъ, и тогда вы — воскъ.
Ея лицо сердито вспыхнуло.
— Представьте, вотъ то же самое я думаю о васъ. Мн то не сумть, гд мн! Но есть другія, я знаю…— сказала двушка, сдвинувъ пышныя соболиныя брови.
И поднялась со стула.
Ея статная фигура, съ точеными плечами и красивымъ лицомъ очутилась совсмъ близко отъ него.
— Не ревнуйте и не сердитесь,— сказалъ онъ, невольно любуясь ею.— Самая красивая женщина дурнетъ отъ злости. Не забывайте этого.
Онъ схватилъ ея руку и крпко сжалъ своей, волнуясь отъ близости красивой женщины.
— Я не сержусь и потомъ… Какое вамъ дло? Пустите руку!
Студентъ еще крпче сжалъ мягкій комочекъ и, не спуская разгорвшихся глазъ, тихо, раздльно, настойчиво спросилъ:
— Когда вы прійдете ко мн?
— Мн больно… Пустите же, Дмитрій.
— Отвтьте на вопросъ.
— На насъ смотрятъ. Какъ вамъ не стыдно! Это грубо — длать больно.
— Отвтьте — и я отпущу васъ.
Стронская стала вырывать руку.
Лицо ея сильно покраснло, брови сдвинулись совсмъ близко, на глазахъ отъ боли и обиды стояли слезы.
— Злой чертенокъ, знаете, на кого вы сейчасъ похожи?
— Я васъ ненавижу,— сказала она, задыхаясь и вырывая руку.
— Неправда, вы часто твердите мн другое.
На нихъ не обращали никакого вниманія, да если бы и видли эту сцену, ей не придали бы значенія въ кругу, гд царили простыя, товарищескія отношенія.
— Жаль вашей ручки, барышня, вы свободны!
Онъ выпустилъ ея руку и крикнулъ ей насмшливо вслдъ.
— Завтра сами придете!
Она шла слегка покачиваясь, красиво и легко ступая.
— Роскошная женщина!— подумалъ Ленинъ, невольно заглядвшись.
— Ты что это шепчешь, чудакъ? Молишься на Стронскую, что-ли?— спросилъ у него лниво высокій, смуглый студентъ, по прозванію Жукъ, присаживаясь.
— Дай-ка папиросу.
Онъ жадно затянулся.
— Скучная вечеринка, чортъ ихъ дери! Тошно отъ этихъ разговоровъ, флиртовъ, накладныхъ шиньоновъ и растрепанныхъ причесокъ, бррр…
— Выпей чего-нибудь,— замтилъ разсянно Ленинъ.
— Да пилъ уже, не помогаетъ,— отвтилъ съ досадой Чонголи, поглядывая на входныя двери.
— Какъ изволитъ здравствовать Татьяна Александровна?— спросилъ Дмитрій и звнулъ.
Студентъ промолчалъ.
— Что же ты не отвчаешь, когда тебя спрашиваютъ?
Чонголи долго не отзывался.
— Не люблю я, Дмитрій, твоего ломанія,— выговорилъ онъ наконецъ,— Къ чему это? У меня и такъ, нервы, болятъ…
Ленинъ разсмялся.
— Теб бы, братъ, махнуть въ Грецію, въ родныя Палестины. Тамъ какая-нибудь черноокая гречанка вылечитъ тебя…
— И то,— сказалъ Чонголи. Его смуглое лицо распустилось въ широкую улыбку.— Я и самъ думалъ… Не о гречанк, то-есть…
Онъ досадливо отмахнулся.
— А о поздк домой. На блыхъ камушкахъ тамъ посидть, погрться на солнц. Хорошо! Сердце пошаливаетъ, того и гляди прихлопнетъ гд-нибудь…
— Ну, вотъ. А все-таки не отвчать на вопросы — невжливо, мой добрый рыцарь. Я преисполненъ вниманія и почтенія, смотри!
Онъ серьезно и выжидательно посмотрлъ на товарища, хотя въ голос звучала иронія.
— Сегодня сдаетъ послдній экзаменъ, — сказалъ неохотно Чонголи.— Общала забжать сюда за мной. Мы гулять пойдемъ.
Дмитрій порывисто двинулъ стуломъ.
— У меня къ теб просьба!
— —?
— Уйди сейчасъ отсюда
— Какъ это?
— Какъ люди уходятъ. Мн нужно съ ней поговорить.
— Не могу я…
— Ну, окажи мн товарищескую услугу, я вдь никогда ни о чемъ тебя не просилъ…
— Скажи, для чего.
— Сказалъ же я. Нужно поговорить. Я провожу ее потомъ домой.
Чонголи взглянулъ на часы, поднялся и, молча, пошелъ къ двери.
Ленинъ догналъ его и, крпко сжавъ его руку, сказалъ.
— Спасибо, братъ, большое! Я…
Студентъ, не слушая, съ хмурой улыбкой, выдернулъ руку и исчезъ въ дверяхъ.
— Вы бы хоть пригласили меня на туръ вальса,— крикнула Стронская съ вызывающей улыбкой Ленину.
— У, противный зврь!— прибавила она, подходя къ нему и со смхомъ заглядывая въ его лицо.
Студентъ, молча, обнялъ ея талію и понесся съ ней по залу.
Вс смотрли на красивую, стройную пару, длавшую безконечные туры.
— Не довольно ли?— спросилъ вдругъ Ленинъ, безпокойно поглядывая на дверь.
Онъ вздрогнулъ и на мгновеніе невольно остановился.
Тамъ у входа промелькнуло знакомое лицо. Или ему показалось?
Дмитрій поспшно провелъ Стронскую на мсто и бросился къ выходу.
Таня, стоя на порог, искала глазами Чонголи.
Мимо нея близко пронеслась красивая, тсно обнявшаяся пара.
Лицо Стронской, съ полузакрытыми глазами и томной улыбкой, дышало нгой.
Лицо Ленина… Неужели это его лицо?
Она быстро повернулась и, содрогаясь отъ отвращенія, пошла прочь отъ двери.
Вышла на улицу, съ минуту постояла въ нершительности, потомъ присла на скамью.
Она знала, что можетъ встртить Дмитрія на балу. Ну, что-же! Вдь уже не разъ съ того вечера они встрчались на улиц, въ театр и обмнивались малозначущими фразами.
Но сегодня…
Таня тяжело дышала, поднялась со скамьи и пошла внизъ, къ берегу…
Кто-то поспшно догонялъ ее.
— Чонголи, вы?— спросила она тихо.
— Это я,— отвтилъ Дмитрій, запыхавшись отъ быстрой ходьбы.— Позвольте мн сегодня… мн нужно поговорить…
Двушка молчала.
Онъ пошелъ съ ней рядомъ.
— За что вы презираете меня?— спросилъ онъ вдругъ.
— Я васъ не презираю,— сказала она, посл долго протянувшагося молчанія.
— Вы не позволяете мн бывать у васъ, избгаете везд и съ того вечера… вотъ уже три мсяца не сказали со мной ни слова… Лгалъ я когда-нибудь, притворялся, ли лучшимъ, чмъ есть на самомъ дл? Я сказалъ вамъ тогда правду, и вы…
Онъ не договорилъ и умоляюще заглянулъ въ ея лицо.
Она шла, потупивъ глаза, низко наклонивъ блокурую голову.
При свт фонарей Ленинъ жадно вглядывался въ ея черты.
— Похудла, блдна… Эти рсницы, лобъ, ротъ… Милая, Боже мой, какъ я…
— Таня, скажите, за что? Вдь я же…
Онъ схватилъ конецъ ея шарфа и притянулъ его къ себ.
Она подняла наконецъ глаза, и Ленинъ содрогнулся отъ ихъ далекаго, усталаго взгляда.
— Я ни въ чемъ не виню васъ,— сказала она съ усиліемъ.— Ни въ чемъ. Вы честны… по своему.
— А по вашему?
— Оставимъ это. Вдь мы уже говорили тогда.
— Мы плакали вмст… вы…
— То былъ порывъ.
Студентъ остановился, какъ вкопанный.
— Порывъ? Вы, значитъ, не любили меня?
Она наклонила голову и сказала тихо.
— Нтъ.
Молча дошли они до знакомой скамьи подъ каштаномъ. Но не сли.
Таня подошла близко къ вод и оперлась плечомъ о стволъ плакучей ивы.
Ленинъ не спускалъ съ нея глазъ.
— Ну, хорошо, допустимъ, что это правда,— началъ онъ, вздрагивая отъ ночной сырости и какой-то слабости во всемъ тл.— Я потерялъ васъ… потому что… однимъ словомъ, я по вашему не честенъ, что-ли. Но… можно-ли мн бывать у васъ, какъ раньше, видть васъ, слышать вашъ голосъ? Нтъ, нельзя? Неужели я хуже, глупе другихъ, Таня? Мн сейчасъ не до самолюбія, я, какъ нищій, прошу…
Онъ, волнуясь, безотчетно злясь на себя, досталъ папиросу изъ портсигара и зажегъ спичку.
— Что нужно мн сдлать для того, чтобы…— спросилъ онъ неврнымъ, обрывающимся голосомъ, бросая зажженную и нераскуренную папиросу.
По щек Тани медленно скатилась слеза.
— Я люблю только васъ, врьте мн,— сказалъ онъ шопотомъ.
Она отрицательно покачала головой.
— Да скажите же что-нибудь, не терзайте меня!— вскричалъ онъ гнвно.
— Вы любите… любовь,— выговорила Таня горестно.— Вы, какъ мотылекъ. Быть одной изъ многихъ — я не соглашусь никогда. Запомните это.
Студентъ смотрлъ на нее долгимъ, упорнымъ взглядомъ.
Потомъ, спотыкаясь, какъ пьяный, машинально сдлалъ шагъ къ озеру.
Таня съ силой потянула его къ себ.
— Не ребячьтесь!— крикнула она строго.— Проводите меня домой.
Она взяла его подъ руку, и они медленно пошли назадъ.
Тихо, темно и пустынно было кругомъ, какъ будто все вымерло.
Осенніе листья сердито шуршали, а озеро невнятно лепетало о чемъ-то нагнувшимся ивамъ.
Шли молча.
Дмитрій сжималъ маленькую, теплую руку.
Ему казалось, что оба они присутствуютъ на собственныхъ похоронахъ.
Таня шла, потупивъ опять глаза, такая юная И безконечно далекая…
У двери ея квартиры остановились.
Онъ долго цловалъ ея руки, дрожа, не сдерживая слезъ въ голос, говорилъ безсвязныя слова.
— Поцлуй меня,— попросилъ онъ робко, когда она стала прощаться.
Она слегка прикоснулась къ его волосамъ и, вырвавъ руки, бросилась въ подъздъ.
Шумно, весело было у Стронской. Она праздновала свое рожденіе.
За чайнымъ столомъ сидла среднихъ лтъ женщина, родственница Ольги, и разливала чай.
Своими хохлацкими прибаутками, веселымъ, безобиднымъ нравомъ и гостепріимствомъ, она создала себ широкую популярность въ студенческой колоніи.
Къ ‘тет Фрос’ приходили даже въ отсутствіе красивой Ольги, чтобы поболтать, отвести душу, а иногда въ трудную минуту и занять денегъ.
— Что вы, Жукъ, такъ молчаливы?— спросила она у смуглаго Чонголи, когда вс вдругъ притихли.
— Разршите, тетушка, нашъ споръ,— отвтилъ онъ флегматично.— Нравственно ли любить сразу нсколькихъ женщинъ?
Сидвшіе за столомъ удивленно переглянулись и разсмялись.
— Здсь объ этомъ никто не говорилъ сегодня,— замтила Инбергъ, смуглая, хорошенькая, вся въ кудрявыхъ завитушкахъ двушка.
— Что это вамъ взбрело въ голову?
— Вопросъ интересный,— пробасилъ молоденькій, усый студентъ, которому было пока даже страшно глядть на прекрасный полъ.
Чонголи откинулся на спинку стула.
— Ну, не здсь, такъ въ другомъ мст говорили, не все ли равно? Такъ какъ же, тетушка, а?
— Что я вамъ за оракулъ такой, Жучекъ!— отвтила съ улыбкой тетушка.— Ршайте сами. Я, знаете, больше этими вопросами не интересуюсь. Мн и года то вышли.
— Вы всмъ интересуетесь, не скромничайте, а то мы васъ любить перестанемъ, ну?
— Вотъ привязался, черный Жукъ. Отвтьте ему что-нибудь, тетечка, скоре!— щебетала живая, какъ ртуть, Инбергъ, нетерпливо ерзая на стул.
— Ладно! Я скажу…
— Ну?
— Что ничего не понимаю, ничевошеньки, дти мои…
Вс разсмялись.
— Я тоже думала,— сказала вдругъ Инбергъ, и вся зардлась.— Почему, напримръ, на восток многоженство — это нравственно, а у насъ — развратъ… Какая то обязанность. Непремнно долженъ нравиться одинъ или одна. Я не понимаю…
— Въ восемнадцать лтъ многое непонятно,— замтилъ покровительственно ея сосдъ за столомъ, черноволосой, долгогривый студентъ.
Инбергъ покраснла такъ, что даже слезинки засверкали на ея черныхъ глазахъ.
— Дло то въ томъ, милая барышня, что у рабынь, какъ вамъ извстно, мннія не спрашиваютъ, а на восток нтъ другихъ женщинъ. Вотъ теперь только он…
— Завелъ!— пробормоталъ недовольно Чонголи.
— Ты скажи мн,— крикнулъ онъ громко, чтобы перекричать запвшихъ въ другомъ конц комнаты гостей,— скажи вотъ что. Какъ мн поступить, мн, Чонголи, не ловеласу, не Донъ-Жуану и не подлецу, если я люблю красоту одной, душу другой и улыбку третьей? И никмъ изъ нихъ пожертвовать не могу.
— И люби на здоровье!
— Великолпно! Ну, а если эта моя насущная потребность создаетъ страданія для женщины, оскорбляетъ ее, тогда какъ? Тетушка, отвчайте.
— Голубчикъ, откуда же я знаю? Я и чувствъ такихъ не видывала… Уйти отъ нихъ отъ всхъ, по моему, отъ грха подальше… Какъ же иначе?
— Здравствуйте, Митюша, сколько лтъ, сколько зимъ!
Ленинъ почтительно поцловалъ ея протянутую, пухлую руку и поискалъ глазами Ольгу.
Она сидла въ углу на диван, у ногъ ея, на подушк примостился студентъ, которому она со смхомъ примряла внокъ изъ живыхъ розъ. Вокругъ нихъ шумла большая компанія молодежи.
— Сколько цвтовъ здсь!— сказалъ Ленинъ, съ улыбкой проталкиваясь къ Ольг.— И сами вы…
Стронская, улыбаясь, сознавая красоту свою, ждала комплимента.
— Почему вы такъ долго не приходили?— спросила она, видя, что онъ молчитъ.
— Я хандрилъ. А вы почему нарядились сегодня по маскарадному?
На Ольг были красные, сафьянные башмачки, цвтная, яркая юбка съ черной бархатной безрукавкой, вышитая рубашка, кораллы на ше и алый шелковый платочекъ на голов.
Она выглядла меньше, тоньше, казалась необыкновенно миловидной въ украинскомъ наряд.
Въ печальныхъ глазахъ Ленина вспыхнуло восхищеніе. Онъ вдругъ почувствовалъ, какъ что то дрогнуло въ его сердц, даже духъ захватило.
— Ата!— подумала съ торжествующей улыбкой Стронская, поймавъ его взглядъ.— Я теб нравлюсь, не могу не нравиться, еще бы! Теперь ты попрыгаешь у меня, голубчикъ… посл того, какъ забылъ меня…
— Она одлась такъ для меня, я просилъ…— сказалъ самодовольно студентъ въ внк.
— Я не знала, Жучекъ, что у васъ такая демоническая натура!— замтила Фрося, лукаво поглядывая на студента.— Вы такая тихоня, а поди-ка вонъ…
— Да не во мн вовсе дло, милйшая! Меня это просто интересуетъ…
— А въ комъ же, Жучекъ? Секретъ? Ну, не надо, не надо, Богъ съ вами. Въ мое время такими вопросами не занимались. Некогда было, знаете, умничать и баловать себя.
Чонголи, о чемъ-то закручинившись, молчалъ.
— Таня прійдетъ сегодня?
Она нездорова.
Фрося всполошилась.
— Какъ нездорова? Лежитъ?
— Да, простудилась.
— Можно мн къ ней слетать, Жучекъ, какъ вы думаете?
— Сейчасъ?
— Ну да. Не завтра же, разъ больна она.
— Пожалуй,— процдилъ лниво Чонголи.
Гости о чемъ-то упрашивали Ольгу.
— Не кокетничайте же такъ безбожно, а то вы всхъ съ панталыку собьете,— говорилъ, манерничая, студентъ въ внк.— Пляшите, ну, пляшите же!
Принялись передвигать мебель. Инбергъ сла за піанино. Гости устроили кругъ. Въ середину его впорхнула Стронская.
Стали пть, хлопая въ ладоши.
Когда за послднимъ гостемъ захлопнулась дверь. Ольга накинула на плечи блый шелковый платокъ и вышла въ садъ.
Въ бесдк, обвитой глициніями, ждалъ ее Ленинъ.
— Кайся, неврный!— весело крикнула Стронская, садясь къ нему на колни.— Я было ршила сегодня мститъ теб, но это ужъ слишкомъ скучно.
Ленинъ, вмсто отвта, сталъ цловать ее.
— Какъ хорошо, что ты не ноешь, не упрекаешь, не требуешь ничего и не злишься, какъ тогда на балу,— сказалъ онъ, наконецъ, уставъ отъ поцлуевъ.— Умница моя красивая!
— Выйдемъ отсюда, пройдемся по саду,— предложила Ольга.