Васюта, Апрелева Елена Ивановна, Год: 1881 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 42 минут(ы)

ВАСЮТА

Родилась Васюта въ Крыму, въ маленькой степной деревушк, въ трехъ верстахъ отъ моря. Мамки, няньки за ней не ухаживали, хотя она была помщичья дочка. Съ малолтства ее предоставляли самой себ, не притсняли, не бранили, давали полную свободу во всемъ. Расшибется она — ни оханй, ни аханй она не услышитъ. Обмоютъ ее, переоднутъ, сунутъ въ руки леденецъ и — дло съ концомъ, посл того — реви хоть цлый день: никто не запрещалъ, но и вниманя особеннаго на это не обращалось. Васюта, впрочемъ, не была плаксой. Капризничать ей ни съ кмъ не приходилось. Приставили въ ней, правда, няньку-старуху, но приставили только для вида. Безпрерывно отрывали эту старуху отъ возложенныхъ на нее формальныхъ обязанностей разными побочными занятями: то варенье варить, то настойку какую-нибудь длать, то за другими ребятишками присмотрть, и Васюта оставалась большею частью одна. Не успла она научиться стоять и, переваливаясь съ боку на бокъ, передвигать слабенькими ноженками, какъ уже пошла лазить повсюду: то на стулъ вскарабкается, то на столъ, то на окн умостится… ‘Упадешь, Васюта!’ кричитъ ей изъ сосдней комнаты нянька, и часто не успетъ это вымолвить, какъ ужъ Васюта летитъ на полъ. ‘Вишь ты, вострая! ворчитъ старуха, прикладывая мдный пятакъ къ ушибленному мсту.— Ужо безъ головы останешься!’… Но тотчасъ-же вслдъ за этимъ предостереженемъ, подчасъ еще съ влажными отъ слезъ глазенками, Васюта опять карабкается на что-нибудь или кубаремъ скатывается съ крыльца. И все это ей съ рукъ сходило. Синяки и шишки свидтельствовали, правда, о совершаемыхъ ею подвигахъ, но члены оставались цлы, и росла она себ вольно, привольно, какъ молодое деревцо въ лсу. Солнце-ли припечетъ, дождь-ли польетъ — все нипочемъ. Когда-же она научилась бгать, то лишь только вскочитъ съ постели, не успетъ нянька умыть ее, не успетъ напоить чаемъ, какъ уже въ дом и слдъ ея простылъ. Даже зимой, въ ненастную погоду, лишь только небо немного прояснетъ, Васюра уже летитъ на улицу плескаться въ лужахъ съ татарчатами. Снявъ башмаки и чулки, поднявъ юбчонку выше колнъ, пробирается она босоножкой по грязи, и возвращается домой довольная, но мокрая, какъ щенокъ.

Отца эта полная неблаговоспитанность дочки подчасъ смущала.

— Милочка, говорилъ онъ мягко жен,— намъ-бы, право, взять кого-нибудь для Васюты. Она у насъ совсмъ одичаетъ.

— Пустяки! возражала беззаботно Людмила Павловна,— не одичаетъ! Я такая-же была въ ея годы, а чмъ-же я дурная?

Филиппа Антоновича возражене это совершенно успокоивало. Въ его глазахъ она не только была не дурная, но безспорно лучшая въ свт женщина.

— Вотъ, фрукты продадимъ, и можно будетъ взять гувернантку, прибавляла иногда Людмила Павловна.

Но фрукты продавались, деньги куда-то исчезали, а Васюта продолжала рости, какъ степной жеребенокъ, не зная, не вдая стсненй.

II.

Жизнь текла мирно въ дом Голубиныхъ. Съ зарей поднималась Людмила Павловна, а за ней вся семья. Дятельная, энергичная, Людмила Павловна весь день проводила въ движени. Всякое дло спорилось въ ея маленькихъ ловкихъ рукахъ. Всюду она поспвала — и въ поле на работу, и въ лсъ на рубку, и къ какой-нибудь татарв на родины, чтобы помшать варварскому обычаю качанья и встряхиванья. Не могла она только выносить сидячей жизни. Филиппъ Антоновичъ въ хозяйство не вмшивался. Выкуривъ дв, три трубки, онъ принимался за газету, что продолжалось до обда, а посл обда, соснувъ часъ, другой, садился либо на крыльц, либо, въ ненастную погоду, располагался поудобне на диван, и газету замняла какая-нибудь книга.

Филиппъ Антоновичъ имлъ особенное пристрасте къ сочиненямъ историческимъ, и преимущественно къ тмъ, въ которыхъ подробно излагалась исторя войнъ. Самъ по себ человкъ въ высшей степени мирный и незлобивый, онъ весь разгорался и приходилъ въ крайнее волнене, читая описавя военныхъ дйствй. Онъ любилъ потолковать о прочитанномъ и частенько передавалъ жен свои соображеня относительно неудачи того или другого плана сраженя, но Людмила Павловна не охотница была до книгъ вообще, а до сочиненй воинственнаго содержаня въ особенности. Къ чтеню Филиппа Антоновича она даже относилась съ нкоторымъ пренебреженемъ, хотя и не препятствовала ему выписывать книги. ‘Глотаетъ книги, какъ галушки, говорила она съ неудовольствемъ,— а впрочемъ, что ему и длать больше!’

Филиппа Антоновича такое равнодуше въ его умственнымъ интересамъ иногда огорчало, но онъ приписывалъ его прямо несовершенству женскаго ума вообще и утшался въ бесдахъ съ отцомъ Сергемъ, который глубокомысленно и всегда съ одинаковымъ вниманемъ выслушивалъ его критическе разборы походовъ и изложене новыхъ плановъ сраженй, приговаривая по временамъ: ‘Да, это точно! Такъ было-бы не въ примръ лучше! Удивительно, можно сказать, какъ велике умы впадаютъ въ такя ошибки! Если-бы повели кампаню такъ, какъ вы изволили изложить — дло было-бы выиграно несомннно!’ Въ доказательство своихъ соображенй Филиппъ Антоновичъ приводилъ иногда цлыя цитаты изъ книгъ и ссылался на карты военныхъ дйствй. И вечерне часы пролетали въ прятной бесд за стаканомъ чая на крылечк. Людмила Павловна иногда подсаживалась къ нимъ, но она рдко принимала участе въ разговор. Ея внимане отвлекалось то тми, то другими хозяйственными заботами. Она вставала, уходила, снова садилась, отдавала приказаня, длала свои замчаня, прерывая иногда на самой середин разсужденя Филиппа Антоновича. Онъ всегда съ одинаковой готовностью отвчалъ ей, не сердясь за перерывъ, и снова съ прежнею горячностью возвращался къ любимому предмету.

Посл сытнаго ужина отецъ Сергй садился на своего Ахмета — косматаго, приземистаго, короткоголоваго иноходчика и шажкомъ, качаясь на сдл, какъ въ люльк, отправлялся за три версты домой, увозя въ широкихъ карманахъ рясы какое-нибудь объемистое сочинене воинственнаго содержаня, съ твердымъ намренемъ прочесть его на досуг, а Филиппъ Антоновичъ, разгоряченный предыдущимъ разговоромъ, еще пытался иной разъ потолковать съ Людмилой Павловной, но она большею частью ршительно отклоняла эту попытку. Филиппъ Антоновичъ и тутъ не возмущался.

— И въ самомъ дл, говорилъ онъ,— спать пора! Ты, вдь, Милочка, съ пяти часовъ на ногахъ! Одиннадцатый часъ!.. Скажите, пожалуйста! А мы съ отцемъ Сергемъ и не замтили, какъ время пролетло. Очень прятный человкъ отецъ Сергй… понимающй человкъ!

Въ одиннадцать часовъ все уже спало въ дом Голубиныхъ. Одн мыши поднимали возню, выдерживая съ перемннымъ счастьемъ обычную ночную баталю съ кошками.

III.

— Отчего ты не поздравляешь меня, Лвка? спросила однажды Васюта, усаживаясь поудобне на толстомъ сучк абрикосоваго дерева.

Лвка, сынъ отца Сергя, девятнадцатилтнй юноша, осторожно придерживая корзину, на-половину уже наполненную золотистыми абрикосами, карабкался на небольшую лстницу, приставленную въ дереву. Добравшись до верхней ступени, онъ помстился на ней верхомъ, причемъ длинныя ноги его спустились почти до земли, поставилъ передъ собой корзину, и только тогда обратился къ Васют.

— Съ чмъ васъ проздравить прикажете, Василиса Премудрая? промолвилъ онъ сиповатымъ голосомъ,

— Какой сегодня день?

— Середа.

— А какое число?

Лвка поднялъ голову, покрытую густыми, коротко-остриженными блокурыми волосами и глубокомысленно выпятилъ впередъ крупныя губы.

— Въ воскресене было 27-е юля… понедльникъ, вторникъ… 30-е юля.

— Ну?

— Ну, ничего.

Васюта зацпила рукой длинную втвь и сильно встряхнула ее. Съ десятокъ сплыхъ абрикосовъ посыпались на землю. Два, три изъ нихъ не миновали лба Лвки.

— Къ чему это? Зачмъ? бормоталъ сердито Лвка, потирая рукой лобъ.

Васюта расхохоталась.

— Все-то ты дурачишься, ворчалъ Лвка.

— А зачмъ ты забываешь?

— Что забываешь?

Васюта выпрямилась на своемъ сучк.

— Сегодня, шестнадцать лтъ тому назадъ, начала она, отчеканивая каждое слово,— въ пять часовъ утра, Васса Филипповна Голубина изволила появиться на свтъ Божй.

— Великое событе! Росся возликовала!

Еще нсколько абрикосовъ посыпались на землю, но на этотъ разъ Лвка усплъ уклониться въ сторону.

— Есть съ чмъ поздравлять, равнодушно продолжалъ онъ, подхватывая на-лету сыпавшеся абрикосы и опуская ихъ въ корзину.

— Вишь ты какой сплый, даже треснулъ, замтилъ онъ, кусая большой краснобокй абрикосъ.— А сладкй какой! Погоди, не тряси! Дай състь.

Васюта перестала трясти дерево.

— Вотъ теперь, если-бы я захотла, я могла-бы выйти замужъ, безпечно заговорила она, по-дтски болтая ногами.

— Очень нужно.

— Конечно, нужно. Не теперь, а года черезъ три, четыре непремнно ввиду.

— И глупо сдлаешь, философски произнесъ Лвка, выплевывая косточку,

— Ничуть не глупо. Вс выходятъ.

— Значитъ, вс глупо длаютъ.

— Ну, ты опять за свое, промолвила съ досадой Васюта.— Снова на себя напускаешь.

Лвка презрительно шевельнулъ бровями и не возражалъ.

— Мама правду сказала вчера, продолжала она, надувая губы.

Лвка не полюбопытствовалъ узнать, что сказала мама, и Васюта, подождавъ немного, снова заговорила.

— Она сказала отцу Сергю: ‘Вашъ Лвка прхалъ изъ Москвы чудакъ-чудакомъ. Хмурится, дуется, слова путнаго отъ него не добьешься… только хмыкаетъ да мычитъ’.

— Очень ей нужно вмшиваться не въ свое дло, процдилъ сквозь зубы Лвка.— Изъ-за нее батька весь вечеръ пялилъ меня. Знала-бы свою молочную да кухню.

— И въ самомъ дл, ты какой-то чудной сталъ! Прежде былъ такой добрый, простой. Няня говоритъ, что тебя испортили.

— Все у тебя мама да няня на язык, а своего ума, врно, нтъ.

Васюта не на шутку разсердилась.

— Грубый, противный мальчишка, произнесла она сквозь слезы.— Уходи сейчасъ! Я одна соберу абрикосы.

Лвка хладнокровно перекинулъ ногу черезъ ступеньку лстницы, чтобы спуститься на землю, но, взглянувъ на Васюту, снова принялъ прежнее положене. Она на половину отвернула отъ него голову, губы ея вздрагивали, а по загорлой щек, изъ-подъ длинныхъ рсницъ, медленно катились слезы. Двочка, не оборачиваясь, съ досадой смахнула ихъ рукой.

— Зачмъ ты такой! заговорила она, задерживая всхлипыванья.— Я такъ радовалась… Думала, вотъ Лвка прдетъ, мы будемъ опять все вмст… и верхомъ кататься вмст… и гулять вмст… и на море здить… И я для тебя цвты сушила, и камни собирала, каке ты хотлъ… Отца Сергя все спрашивала — скоро-ли прдетъ Лвка… Вотъ и прхалъ! Ну и что-жъ… Только насмхаешься, да ругаешься…

Непослушныя слезки, какъ горошенки, покатились изъ глазъ. Васюта не смахивала ихъ больше. Обвивъ руками толстый сучокъ и прижавъ къ нему лобъ, она заплакала. Лвка повернулся на перекладин и чуть-было не потерялъ равновся, онъ перебралъ нсколько абрикосовъ, хотлъ-было одинъ състь, поднесъ его во рту, но, подумавъ, положилъ назадъ.

— Чего плакать! Не о чемъ плакать, смущенно проговорилъ онъ.

Васюта не унималась. Она крпче прижалась къ узловатому сучку, не обращая вниканя, что онъ впивался въ ея нжную кожу. Маленькя ноги въ толстыхъ кожаныхъ сапожкахъ нервно шевелились, а худенькя, несложившяся еще плечи вздрагивали отъ судорожныхъ дтскихъ рыданй.

Левка почесалъ за ухомъ. Корзина съ абрикосами стсняла его. Онъ обхватилъ ее лвой рукой, подвинулся осторожно впередъ, а правой дернулъ Васюту за юбку. Васюта сдлала слабое движене ногой, чтобы оттолкнуть его.

— Не плачь. Перестань! Какая ты, право, говорилъ Лвка, продолжая дергать ее за юбку.— И что это теб вздумалось. Я такой-же, какъ прежде.

— Да, такой-же! повторила Васюта, всхлипывая.

— Не могу-же я бситься, какъ прежде. Вы тутъ живете какъ устрицы. Спите да дите, вамъ и дла нтъ ни до чего на свт, а для иныхъ блаженство устрицъ не завидно.

Васюта подняла голову, отбросила за уши вспутавшеся черные волосы и съ негодованемъ обернулась въ Левк.

— Живемъ какъ устрицы! Это еще что такое?!

— Ну да, какъ устрицы. Извстно, какъ живутъ устрицы. А вотъ, если другого смущаютъ вопросы, сомннья, и онъ не увлекается соленьями да вареньями, ему прохода не даютъ: и проповди ему читаютъ, и нытьемъ угощаютъ.

Васюта отерла послдня слезинки и, отвернувшись, перебирала рукой листья.

— Вотъ умница! одобрительно сказалъ Лвка.— Стоитъ-ли, въ самомъ дл, изъ-за пустяковъ плакать. Примемся-ка лучше снова за работу.

— Будетъ уже, возразила она вяло.

— Какъ-такъ! Наполнимъ по-крайней-мр эту корзину. Людмила Павловна похвалитъ насъ.

Васюта отрицательно покачала головой.

— Аль взаправду разгнваться изволили? Эхъ, Васюта!

Васюта, не глядя на него, ловко какъ котенокъ, спустилась на нижнй сукъ и оттуда спрыгнула на землю. Левка, стсняемый корзиной и длинными ногами, неловко слзалъ съ лстницы.

— Придержи немного корзину, замтилъ онъ, вставъ, наконецъ, на нижнюю ступеньку. Не получивъ отвта, онъ оглянулся. Васюта исчезла.

‘Разобидлась! подумалъ Лвка.— Какая она стала недотрога!’

IV.

Жаркй юльскй день заканчивался тихимъ, яснымъ вечеромъ. Послдне лучи заходящаго солнца разметались пурпурными снопами по безоблачному небу, заливая его на далекомъ пространств алымъ заревомъ, степь — широкая, волнистая, выжженная полдневнымъ зноемъ, горла какъ въ огн. Въ густомъ, дымчато-золотистомъ облак пыли возвращалось домой стадо. Покрикиванье чабановъ, блеянье овецъ и лай овчаровъ сливались съ гнусливымъ пнемъ муэцзина, призывавшаго съ минарета правоврныхъ къ вечерней молитв.

Филиппъ Антоновичъ сидлъ, по обыкновеню, въ ожидани ужина, на крылечк и съ одобрительной улыбкой слушалъ стоявшаго около него молодого человка въ срой полотняной блуз. Молодой человкъ былъ прхавшй изъ-за-границы художникъ, сосдъ Голубиныхъ по имню, задумавшй вперине постить ихъ. Ловка сидлъ тутъ-же, но въ разговоръ не вмшивался.

— Да, надоло-таки таскаться на чужбин, говорилъ молодой человкъ.— Хочу пожить на родин. Къ стыду своему долженъ признаться, я и не подозрвалъ, что эта часть Крыма такъ хороша! У меня осталось самое смутное воспоминане о здшнихъ мстахъ. Столько лтъ болтался за-границей, когда подъ рукой нетронутая почва!

— Именно нетронутая, согласился Голубинъ.— Все заимствуемъ у иностранцевъ, а отечественное забываемъ. Вотъ, въ примру, даже въ военномъ отношени… нельзя не отдать справедливости нашимъ полководцамъ: великй генй выказывали они. Конечно, не обходилось безъ ошибокъ, но даже ошибки проявляли изумительное дароване.

Онъ готовъ былъ развивать эту тему, но гость слушалъ разсянно, весь поглощенный красотой разстилавшейся передъ нимъ степи въ ея вечернемъ освщени, и Филиппъ Антоновичъ, ршивъ мысленно, что серьезныя матери не должны занимать художниковъ, замолчать. Звонкая псня и стукъ колесъ заставили ихъ всхъ повернуться въ одну сторону.

— Это наши двочки возвращаются съ купанья, промолвить Филиппъ Антоновичъ.— Ахъ, съумашедшя! Смотрите, какъ летятъ!

Въ крыльцу катила телга. Васюта на передк правила. Подавшись немного впередъ, она высоко, по-ямщицки, держала возжи и, покрикивая, передергивала ими, тогда какъ сзади, перегнувшись черезъ ея плечо, молодая татарочка нахлестывала нагайкой бедра скачущей во весь духъ лохматой лошаденки. Лиза и Рая, меньшя дочки Голубиныхъ, взвизгивая отъ радости, прыгали въ телг какъ козлята, а сопровождавшя ихъ горничныя заливались разудалой псней. У всхъ на головахъ были накинуты — у кого полотенце, у кого простыня, разввающяся складки которыхъ окрашивались вечернимъ закатомъ въ золотисто-розовый цвтъ. Съ гиканьемъ, гамомъ и грохотомъ подкатила телга въ крыльцу.

— Что папка, хорошо я правлю? вскрикнула Васюта, поворачивая къ отцу раскраснвшееся, смющееся лицо. Она кинула возжи подошедшему кучеру и вскочила на ноги. При сдланномъ ею движени, простыня соскользнула съ головы и мокрыя волосы тяжелыми прядями упали на плечи. Ея простой нарядъ, состоящй изъ темносиней юбки и татарской рубашки изъ желтовато-блой шелковой турецкой матери съ широкими открытыми рукавами, перетянутой кавказскимъ поясомъ, выгодно обрисовывалъ ея тоненькую, гибкую, какъ тростникъ, фигурку. Три нитки коралловъ на смуглой ше служили единственнымъ ея украшенемъ.

Молодой художникъ заглядлся на эту фигурку, рельефно выдлившуюся среди живописной волнующейся маленькой группы. Горничныя спшили высадить двочекъ, но т растеряли свои ракушки и упрямились. Васюта продолжала стоять, вопросительно посматривая на отца и на гостя. Ея взглядъ при этомъ мелькомъ скользнулъ на Левку. Она сжала губы и тотчасъ-же отвела глаза. Лвка сдлалъ неопредленную гримасу и, закинувъ лвую ногу на правую, продолжалъ съ лниво-равнодушнымъ видомъ попыхивать папиросу.

— Позвольте, я вамъ помогу сойти, весело произнесъ художникъ, подходя въ телг.

— О, нтъ, я сама! И съ этими словами Васюта очутилась на земл.

— Вотъ познакомьтесь, промолвилъ Филиппъ Антоновичъ, освобождаясь отъ меньшихъ своихъ, наперерывъ разсказывавшихъ ему о какой-то находк.— Васюта,— Владимръ Федоровичъ Булатовъ.

Васюта протянула руку.

— Какимъ-же вы молодцомъ правите! замтилъ Булатовъ.

Васюта разрумянилась отъ удовольствя и съ торжествующимъ видомъ взглянула на отца, онъ, посмиваясь, погладилъ ее по голов.

— Только пожалуйста, если теб вздумается въ другой разъ летть сломя голову, то не бери съ собой дтей, проговорила Людмила Павловна, выходя изъ комнаты.

— Что-жъ такое, мама! Вдь ничего не случилось.

— Нтъ, ужъ сдлай милость, ихъ не вози съ собой. Я видла съ гумна, какъ вы летли, точно съ цпи сорвались.

Людмила Павловна присла на крылечко.

— Устала, милочка? спросилъ Филиппъ Антоновичъ.

— Нтъ, ничего. Поди сюда, я теб волосы заплету, обратилась она къ Васют.

Васюта сла у ногъ матери.

— Давно вамъ слдовало прхать въ имнье. Арендаторъ совсмъ-было раззорилъ его, говорила Голубина гостю, высушивая полотенцемъ густые, мягке волосы дочки.

— Мн писали, что онъ дйствительно распоряжался не совсмъ удачно. Впрочемъ, я самъ въ этомъ дл ничего не понимаю… Зачмъ вы заплетаете! съ живостью заговорилъ Булатовъ, внимательно слдившй за уборкой волосъ Васюты.— Оставьте ихъ распущенными. Такъ она еще больше похожа на Миньону.

— На кого? переспросила Васюта, поднимая на него больше черные глаза.

— На Миньону. Разв вы не читали Гте, Василиса Филипповна?

Васюта покраснла.

— Нтъ, не читала. Меня не Василисой зовутъ, а Вассой, прибавила она вполголоса.

— Васса!.. Въ первый разъ слышу это имя.

— Мы назвали ее такъ въ честь моей матери, пояснилъ Филиппъ Антоновичъ.

— На долго вы къ намъ прхали! спросила Людмила Павловна, продолжая, несмотря на замчане гостя, заплетать въ дв косы волосы Васюты.

— На все лто. Думаю до осени остаться.

— Вы у васъ соскучитесь, замтила Васюта, искоса поглядывая на Лвку.

— Отчего вы такъ думаете! Я полагаю, напротивъ, ил даже будетъ очень весело.

— Что за веселье! Говорятъ, мы тутъ живемъ какъ устрица.

— Кто это говоритъ! съ неудовольствемъ спросила Людмила Павловна, выпуская изъ рукъ заплетенныя ксы.

— Да ужъ кто-бы тамъ ни былъ, а говорятъ, задорно сказала Васюта, сбгая съ лстницы.

— Какъ устрицы! повторилъ Филиппъ Антоновичъ.— Эхъ, Васюта, что значитъ языкъ безъ костей!

— Не я говорю — друге… умные люди говорятъ, возразила Васюта, и при этомъ не утерпла, чтобы мелькомъ не взглянуть на Лвку. Онъ продолжалъ неподвижно сидть на скамейк, но брови его были сердито сдвинута.

— Ага! Злится! подумала Васюта — тмъ лучше!… Хотите я вамъ садъ покажу, предложила она Булатову. Тотъ охотно послдовалъ за ней.

— А ты отчего съ ними не идешь! спросилъ Лвку Филиппъ Антоновичъ.

— Чего я такъ не видалъ! процдилъ сквозь зубы Лвка.

Однако, немного погодя, онъ бросилъ недокуренную папиросу и, лниво переставляя ноги, побрелъ въ садъ… Людмила Павловна неодобрительно покачала вслдъ ему головой.

— Филиппъ Антоновичъ спрашивалъ вчера, куда ты пропалъ! Съ недлю ужь тебя такъ не видали, говорилъ отецъ Сергй своему первенцу, лежавшему съ книгой въ рукахъ на окн въ тни оршника.

Лвка молча перевернулъ страницу. Отецъ Сергй, въ свтломъ лтнемъ подрясник, съ туго заплетенной лоснящейся косичкой на затылк, ставилъ подпорки подъ отягощенныя плодами втви яблонь.

— Бгаешь людей, словно заразы какой, продолжалъ онъ немного погодя, не безъ усиля подпирая тяжелую втвь.

Лвка и на это промолчалъ.

— Нелюдинство твое до добра не доведетъ. Въ одиночеств чрезмрно высокое мнне о себ получишь. Почитай-за, что объ этомъ философы толкуютъ. Это будетъ полезне водородовъ и кислородовъ.

Отецъ Сергй дла ударене на второмъ слог и имлъ вообще о хими довольно смутное поняте, философи отдавалъ препочтене передъ всми науками.

— Они тамъ соскучились по мн, что-ли? спросилъ Левка съ усмшкой.

Отецъ Сергй выбиралъ лежавшя на трав подпорки и не тотчасъ отвчалъ.

— Кому о теб скучать? Веселья съ тобой мало, сказалъ онъ, поднимая наиболе длинную палку и примривая ее къ дереву.

— Съ какой стати тогда они вчно распрашиваютъ обо мн?

— Кто о теб вчно спрашиваетъ? Такъ, къ слову пришлось, и спросили.

— А если только въ слову, то значитъ я имъ такъ мало нуженъ, какъ и они мн.

Отецъ Сергй съ прискорбемъ покачалъ головой.

— Какъ я посмотрю на тебя Лвъ, диво мн! И откуда у тебя такое самомнне берется, что кажешься ты себ превыше людей! Читай философовъ, говорю теб. Вотъ хоть-бы древнихъ: ‘познай себя’, сказалъ мудрецъ.

Отецъ Сергй прервалъ свою работу, чтобы отеревъ платкомъ потъ съ лица. Лвка притворно звнулъ.

— Кто у нихъ былъ вчера? спросилъ онъ какъ-бы нехотя.

— Булатовъ былъ.

— Онъ у нихъ, кажется, съ утра до ночи живетъ, не безъ ирони замтилъ Лвка.

— Худого въ этомъ нтъ. Что ему одному длать на хутор. Къ хозяйству онъ не пристрастенъ.

— Конечно, утшительне свое бездлье раздлять съ другими.

— А ты, врно, теперь дло длаешь, лежа на спин, промолвилъ съ неудовольствемъ отецъ Сергй, опуская засученные рукава подрясника и собираясь уходить.

Лвка не отвчалъ и снова взялся за положенную во время разговора книгу.

— Идите обдать! крикнула имъ мать-попадья, пухленькая женщина въ темной ситцевой блуз, съ румяными какъ маковъ цвтъ щеками.

За обденнымъ столомъ, за которымъ помщалась многочисленная семья отца Сергя, всегда было и тсно, и шумно. Надо было удивляться, съ какой быстротой мать-попадья одляла пшенчиными пирогами и кусками жареной баранины своихъ голодныхъ птенцовъ. Ихъ далеко не птичй аппетитъ составлялъ не малую часть заботъ отца Сергя, достатковъ котораго едва хватало на прокормлене столькихъ желудковъ. Посл обда домъ священника превращался въ сонное царство. Кто ложился на сновал, кто въ комнат, кто въ саду. Лвка одинъ не слдовалъ общему примру. Такъ и теперь, когда, вставъ изъ-за стола, вс разбрелись по своимъ угламъ, Лвка снялъ съ гвоздя шляпу и заглянулъ въ полуотворенную дверь гостинной, гд отецъ Сергй привыкъ отдыхать посл обда и откуда онъ въ настоящую минуту съ озабоченнымъ видомъ выгонялъ мухъ.

— Я возьму Ахметку, сказалъ Лвка.

— Ты куда? спросилъ отецъ Сергй, не прерывая своего занятя.

— Такъ, прокатиться.

— Что еще выдумалъ! Въ такой жаръ! Къ Голубинымъ не подешь?

— Нтъ.

Однако, выхавъ изъ воротъ, онъ безъ колебанй повернулъ лошадь на дорогу къ знакомому хутору.

VI.

Было около трехъ часовъ пополудни, когда Лвка подъхалъ къ дому Голубиныхъ. Солнце, казалось, прожигало насквозь засохшую, треснувшую во многихъ мстахъ землю. На жгучей синев неба не виднлось ни одного облачка. Сухой, горячй втеръ привольно разгуливалъ по степи, поднимая цлые столбы мелкой пыли. Ни малйшаго шороха не слышалось вокругъ дома, ставни, двери — все было на-глухо заперто, даже куры на двор — и т попрятались. Одни воробьи, попрыгивая на крыльц, подбирали неразнесенныя втромъ крошки. Весь мокрый, съ взъерошенной шерстью, Ахметка уныло помахивалъ хвостомъ, сгоняя неотвязчивыхъ слпней. Лвка привязалъ его на двор подъ акацей, а самъ, обойдя домъ и никого не встртивъ, пошелъ въ садъ. И тамъ царствовала такая-же тишина какъ и въ дом. Неторопливо шелъ онъ по узкой тропинк вдоль привольно разросшихся фундуковъ, направляясь къ рчк, гд, онъ зналъ, Васюта проводила послобденные, самые жарке часы дня. Онъ уже находился въ нсколькихъ шагахъ отъ кущи ивъ, между которыми пробиралась рчка, когда ему послышались голоса.

— Этотъ Булатовъ опять здсь, подумалъ онъ съ досадой.

Онъ свернулъ въ сторону, но вмст съ тмъ, почти противъ воли, сдлалъ это такъ, чтобы видть разговаривающихъ.

На объемистомъ пн сидлъ Булатовъ, развернутый альбомъ лежалъ у него на колнахъ, онъ рисовалъ. Васюта, съ причудливою гирляндой изъ водяныхъ травъ и лилй на распущенныхъ волосахъ, стояла въ полу-оборотъ къ нему, склонившись надъ водой. Висячя втви плакучей ивы служили ей удачною рамкой.

— Еще немножко… только нсколько штриховъ, упрашивалъ Булатовъ.

— Устала. Не могу больше стоять, нетерпливо промолвила Васюта.

— Ахъ, какая вы, право! Еще-бы минутъ пять, и этюдъ — готовъ.

Васюта отрицательно тряхнула головой, сла на траву и обхватила колни руками. Булатовъ съ сожалнемъ закрылъ альбомъ.

— Отчего вы такая скучная? спросилъ онъ посл нкотораго молчаня.

— Оттого, что скучно.

— Благодарю за комплиментъ.

— Не съ вами скучно, а такъ… вообще…

Булатовъ молчалъ.

— Вы начали читать Гте? спросилъ онъ.

— Нтъ.

— Какую-же вы книгу читали сегодня и вчера такъ усердно, что васъ даже нельзя было вытащить изъ комнаты.

Васюта покраснла.

— Врно что-нибудь запрещенное? допрашивалъ смясь Булатовъ.

— Мн никто ничего не запрещаетъ, строптиво возразила Васюта.

— Такъ что-же это такое?

— Прудонъ ‘Объ искусств’, промолвила не безъ запинки Васюта, красня еще больше.

Булатовъ выразилъ на лиц своемъ крайнее изумлене.

— Прудонъ! повторилъ онъ: — Ну и понравился онъ вамъ?

— Не очень, неохотно отвтила она.

— Онъ показался вамъ скучнымъ?

— Да, немножко, нершительно согласилась съ нимъ Васюта.

— Еще-бы. Это вамъ его предложилъ?

— Лвка… Лва, поправилась Васюта.

— Этотъ угрюмый юноша пользуется большимъ авторитетомъ въ вашихъ глазахъ, не безъ досады замтилъ Булатовъ.

— Онъ очень умный, съ увренностью сказала Васюта.— Если-бы вы знали, сколько онъ перечиталъ! Столько мн никогда не перечитать, никогда! повторила она съ отчаянемъ.

— Придетъ время, и вы все перечитаете, если ужъ вамъ этого непремнно такъ хочется.

— Нтъ, никогда этого не будетъ, уныло произнесла Васюта.

— Отчего-же не будетъ?

— Оттого, что я терпть не могу читать.

Булатовъ разсмялся. Васюта даже не улыбнулась.

— Какая вы чудная! Кто вамъ велитъ корпть надъ книжкой?

— Я не хочу быть глупой… не хочу, чтобы меня называли глупой! съ сердцемъ проговорила Васюта.

— Кто васъ такъ называетъ?

Васюта не отвчала. Ея обыкновенно свтлое, полное жизни, дтское лицо осунулось и словно постарло. Булатовъ повторилъ свой вопросъ, но и на этотъ разъ не послдовало отвта. Тогда онъ всталъ, опустился передъ нею на колни и осторожно разжалъ ей руки.

— Васюта, посмотрите на меня, промолвилъ онъ, наклоняясь къ ней.

Васюта изъ-подлобья взглянула на него и улибнулась.

— Такъ-то лучше, весело произнесъ онъ.— Теперь скажите мн, кто внушилъ вамъ такя мысли? продолжалъ онъ, помщаясь на трав около нея.

Васюта, съ легкимъ восклицанемъ, подалась впередъ.

— Что съ вами? спросилъ онъ.

— Лвка! проговорила она поспшно.— Смотрите, это онъ?.. Вдь онъ?..

Булатовъ отвчалъ утвердительно. Трудно было сомнваться. Высокая, нсколько сутуловатая фигура Лвки отчетливо выдлялась на темномъ фон фундуковъ. Онъ, медленно, тяжело ступая, переходилъ рчку шагахъ въ тридцати отъ нихъ.

— Онъ насъ не видлъ, сказала съ безпокойствомъ Васюта.— Я его позову. Лва! крикнула она звонкимъ голосомъ.

Лвка продолжалъ идти своей дорогой, не оборачиваясь. Васюта вскочила на ноги и вторично крикнула: ‘Лева!’ Но и на этотъ разъ онъ не обернулся и, перейдя рчку, пошелъ въ противоположную отъ нихъ сторону.

— Не можетх быть, чтобы онъ не слышалъ, началъ-было Булатовъ, но Васюта уже скакнула съ берега на ближайшй канень, торчавшй изъ воды, и, перепрыгивая съ камня на камень, мигомъ очутилась на другой сторон, а тамъ, нырнувъ какъ птица въ кусты, кинулась въ погоню за Лвкой.

VII.

Лвка шелъ себ впередъ, не оглядываясь. Онъ слышалъ ея призывъ, слышалъ ея ускоренные шаги за собой и продолжалъ идти все той-же врной, тяжелой походкой.

— Лвка! произнесла Васюта запыхавшйся голосовъ, хватая его за полы сюртука.

Онъ остановился, равнодушно посмотрлъ на ея раскраснвшееся лицо и растрепавшеся волосы, въ густыхъ прядяхъ которыхъ еще цплялись кое-гд листья упавшей по дорог гирлянды, и равнодушно произнесъ:

— А, это ты! Здравствуй.

Онъ снова двинулся впередъ, но Васюта удержала его, она положила руку ему на рукавъ и смотрла на него тревожными глазами.

— Ты не слыхалъ, какъ я звала тебя? спросила она.

Лвка, не отвчая, пошевельнулъ локтемъ, чтобы отстранить ее.

— Что я теб сдлала? сказала Васюта умоляющимъ голосомъ.

— Ты мн ничего не сдлала, промолвилъ онъ сухо и опять попытался освободить свой локоть, на этотъ разъ успшно. Васюта отняла руку. Лвка двинулся впередъ. Когда онъ отошелъ и нсколько шаговъ отъ нея, она вернулась и тихо пошла обратно по прежней дорог.

Булатова подъ ивами уже не было. Стрекозы, сверкая прозрачными какъ стекло крылышками, весело порхали надъ водой, деревья, сплетаясь зелеными вершинами, не пропускали палящихъ лучей солнца, и такъ уютно, такъ прохладно было въ этомъ мирномъ тнистомъ уголк, что тревоги и грусти, казалось, не могло быть и мста. Но сердце Васюты не знало покоя, въ немъ закипала обида и въ глазамъ подступали слезы.

— Ты одна? произнесъ вдругъ Лвка сзади нея.

Васюта вздрогнула при его неожиданномъ появлени, но не обернулась. Лвка прислъ на пень.

— Ну, ты довольна? заговорилъ онъ.— Твое желане скоро сбудется.

— Какое желане? отрывисто спросила Васюта, не глядя на него.

— У тебя, кажется, только одно желане — выйти замужъ.

Васюта быстро обернулась къ нему, такъ быстро, что длинная прядь волосъ ударила ей въ лицо.

— Зачмъ ты выдумываешь! вскрикнула она, нетерпливо откидывая назадъ волосы.

— Какже! Намедни еще говорила, что хочешь выйти замужъ, а тутъ какъ-разъ и женихъ нашелся.

— Я этого не говорила, и никакого жениха у меня нтъ, ршительно сказала Васюта.

— А Булатовъ? Онъ и ручки жметъ, и на правахъ жениха обнимаетъ.

— Что-жъ такое! Онъ добрый, ласковый…

— Разумется! Какъ не похвалить жениха.

— У меня нтъ жениха, нтъ и не было! съ ожесточенемъ повторила Васюта.

Лвка съ угрюмой усмшкой глядлъ на нее.

— Не было, такъ будетъ. За этимъ добромъ дло не станетъ. Чмъ ты не невста. Выйдешь замужъ… хоть-бы за этого самого Булатова… и пойдетъ у васъ жизнь, какъ по маслу. Растолстешь, раздобрешь…

— А теб что за дло? Выйду, такъ выйду, твоего позволеня не спрошу! гнвно перебила его Васюта, вскакивая и становясь передъ нимъ.

— Зачмъ спрашивать. Я только порадуюсь.

— Не нужно мн твоей радости, а если… если…

Голосъ Васюты задрожалъ, она проглотила слезы и продолжала, задыхаясь:

— Если ты такой гадкй, злой, если такъ не любишь, такъ ненавидишь меня, насъ всхъ, то зачмъ ты приходишь къ намъ, зачмъ, зачмъ?.. Ну, мы никуда не годимся… ну, живемъ какъ устрицы… ну, и оставь насъ, продолжала она, задерживая рыданя.

Лвка съ смущенемъ отвернулся отъ нея.

— Нтъ, отчего ты сталъ такой? жалобно проговорила она, поднимая на него полные слезъ глаза.

Лвка, кусая губы, глядлъ на воду. Васюта приблизилась къ нему и обвила его шею руками.

— Лва, прошептала она,— милый Лва!

Лвка притянулъ ее къ себ, поднялъ ей голову, и крпко, почти грубо поцловалъ ее въ губы, но тотчасъ-же, словно устыдившись своей слабости, отстранилъ ее отъ себя и поспшно ушелъ.

VIII.

Дня три спустя, Лвка объявилъ отцу Сергю, что намренъ вернуться въ Москву.

— Вотъ теб на! съ изумленемъ вскричалъ отецъ Сергй.— Ты имешь право остаться еще цлый мсяцъ.

— Надо приготовиться. Здсь я совсмъ разлнился, отрывисто промолвилъ Лвка.

— Это, братъ, все выдумки! Гд я теб сейчасъ денегъ достану на дорогу?

— Нельзя-ли какъ-нибудь? Можетъ у Голубиныхъ… Получите за фрукты, отдадите.

— У нихъ! Эхъ, Лвъ, какой ты неразумный, какъ я погляжу! Когда-же у Голубиныхъ была какая ни-на-есть завалящаяся копйка.

Лвка на это ничего не возразилъ.

— Ахметку можно взять? спросилъ онъ, пожолчавъ.

— Ни, ни, и не думай! живо заговорилъ отецъ Сергй.— Ты намедни совсмъ загналъ его…

— Такъ я Ваську возьму.

— Пожалуй, Ваську бери, согласился отецъ Сергй. Онъ вообще не любилъ отказывать.

Васька былъ старый мулъ, исполнявшй вс тяжелыя домашня работы, тогда-какъ Ахжетка служилъ отцу Сергю только для короткихъ поздовъ.

Запряженный въ телгу, Васька, съ присущею ему медленностью, повезъ Лвку къ Булатову.

Просторныя сни раздляли небольшой домикъ Булатова на дв половины, на одной поселился хозяинъ, а на другой жилъ приказчикъ съ женой и дтьми.

Маленькая двочка, въ разодранной на плечахъ рубашонк, укачивала на порог спеленатаго въ головной платокъ котенка. На вопросъ: дома-ли баринъ? она пальцемъ указала въ сни. Лвка недоумвалъ: въ которую дверь войти. Двочка занялась котенкомъ, выразившимъ желане освободиться отъ навязанныхъ ему пеленокъ, и не отвчала на вторичный вопросъ: гд Юрй Николаевичъ? Но самъ Юрй Николаевичъ, въ одномъ бль — такъ-какъ было еще очень жарко — осторожно протворилъ свою дверь.

— А, Левъ Сергичъ! Какими судьбами? Милости просимъ, промолвилъ онъ и ввелъ гостя въ большую прохладную комнату съ закрытыми ставнями.

Длинные турецке диваны тянулись вдоль стнъ комнаты. Одинъ изъ нихъ служилъ постелью хозяину. У окна стоялъ мольбертъ съ начатой картиной, на полу, на стульяхъ валялись краски, кисти въ перемшку съ галстуками, сорочками и сапогами. Воздухъ былъ пропитанъ запахомъ масляныхъ красокъ и табачнымъ дымомъ.

— Садитесь, предложилъ Булатовъ, самъ усаживаясь на свою постель.— Вы сейчасъ попривыкнете къ темнот. Хотите курить?

Лвка закурилъ предложенную папиросу. Хозяинъ тоже закурилъ.

— Я къ вамъ по длу, началъ Лвка.

— Чмъ могу служить?

— Не можете-ли вы дать мн немного денегъ взаймы? рзко произнесъ онъ.

Полумракъ скрылъ горячую краску, разлившуюся по лицу его до самыхъ корней волосъ. Булатовъ пошевельнулся на постели.

— Сколько вамъ надо? спросилъ онъ нершительно.

— Рублей тридцать.

Булатовъ протворилъ ставень, нашелъ среди хаоса жилетъ, а въ немъ бумажникъ. Бумажникъ былъ набитъ не туго, однако три красненькихъ въ немъ нашлись. Онъ вынулъ ихъ и передалъ Лвк.

— Отецъ дастъ росписку, проговорилъ Лвка, не поднимая на него глазъ и комкая бумажки въ рук.

Булатовъ заперъ ставень и слъ на прежнее мсто.

— Это совершенно лишнее, замтилъ онъ небрежно.— Когда-нибудь сочтемся.

— Онъ черезъ мсяцъ непремнно вернетъ.

— Стоитъ-ли объ этомъ толковать! Не хотите-ли чего-нибудь выпить: кофе или холодной воды съ розовымъ вареньемъ?

Лвка отказался.

— Снимите сюртукъ, жарко, сказалъ Булатовъ.

— Нтъ, ничего, мн не жарко, возразилъ Лвка, и дйствительно, его скорй знобило.

— А вамъ, я думаю, прятно было вырваться сюда на волю. Вы на которомъ курс?

— На второмъ.

— Много работы?

— Порядочно.

Они помолчали.

— Я ду посл-завтра въ Москву, объявилъ вдругъ Лвка.

Булатовъ приподнялся на постели.

— Въ сакомъ дл? Какъ вы скоро собрались!

Лвка промолчалъ.

— Съ Голубиными вы врно уже простились? неувренно спросилъ Булатовъ.

— Нтъ еще.

Булатовъ помялся.

— Рано-же вы узжаете, заговорилъ онъ снова.— Въ Алсу безъ васъ будутъ скучать. Васъ тамъ любятъ.

Со стороны гостя и на это не послдовало никакого возраженя.

— Если я не ошибаюсь, вы еще съ дтства знакомы съ Вассой Филипповной?

— Да, мы росли вмст. Между нами всего три года разницы.

Считая вроятно, что этими словами онъ въ должной мр закруглилъ свое посщене, Лвка всталъ и протянулъ на прощанье руку хозяину.

— Вы уже дете? Добрый путь, промолвилъ Булатовъ, радушно пожиная ему руку и провожая его на крыльцо.

IX.

Васька самымъ медленныхъ своимъ шагомъ плелся знакомой дорогой. Порой онъ косился назадъ, какъ-бы удивляясь, что его никто не понукаетъ, но, убдившись въ отсутстви поощренй, заблагоразсудилъ пощипать травку. Недолго думая, онъ свернулъ съ дороги. Толчокъ въхавшей на косогоръ телги вывелъ Лвку изъ задумчивости. Онъ потянулъ возжи и не особенно ласково погладилъ кнутомъ спину Васьки. Васька съ негодованемъ встряхнулъ длинными ушами, но шагу не прибавилъ. Такъ они мирно тащились себ по дорог. Лвка разршалъ мысленно вопросъ: вернуться-ли ему теперь домой, или нтъ, и все еще не ршилъ его, когда, поднявъ случайно голову, увидалъ впереди себя человка въ длиннополомъ сюртук съ узелкомъ подъ мышкой. То былъ дьячокъ. Васька опять почувствовалъ непрятное прикосновене кнута къ жирнымъ бокамъ и, подъ впечатлнемъ неожиданности, затрусилъ безтолковой рысцой. Услыхавъ стукъ колесъ, дьячокъ остановился.

— Садитесь, Кузьмичъ, я васъ подвезу, сказалъ Лвка.

— Вотъ за это спасибо, Левъ Сергичъ. Я ужъ не чаялъ какъ домой добраться, заговорилъ Кузьмичъ, взбираясь на телгу.— Совсмъ, кажется, того, низко, а печетъ, прибавилъ онъ, указывая пальцемъ на солнце.

— Откуда? спросилъ разсянно Левка.

— На хуторъ, къ кум ходилъ. Ссудилъ ей деньжонокъ еще прошлою весной. На образъ клялась, какъ брала, что къ Рождеству вернетъ. А вотъ, теперь ужь второе Рождество на носу, а все — сегодня да завтра, сегодня да завтра.

Кузьмичъ съ сердцемъ засморкался въ бумажный клтчатый платокъ и, свернувъ его комочкомъ, обтеръ потъ, обильно струившйся съ морщинистаго коричневаго, какъ пряникъ, лица.

Замчане Кузьмича напомнило Лвк деньги, взятыя у Булатова. Онъ ощупалъ ихъ въ карман и насупилъ брови. Васька свернулъ-было направо, но Лвка вдругъ остановилъ его, переложилъ возжи въ руки Кузьмича, а самъ выскочилъ изъ телги.

— Позжайте домой, сказалъ онъ.— Я пойду въ Алсу.

— Я васъ подвезу… началъ-было Кузьмичъ.

— Не стоитъ, тутъ не далеко.

— Версты полторы слишкомъ…

Но Лвка уже шелъ полемъ, не слушая Кузьмича.

— Вольному воля, пробормоталъ Кузьмичъ, очень довольный, что ему не пришлось идти пшкомъ.

Васька тоже былъ доволенъ перемвой правленя. Кузьмичъ только почмокивалъ въ знакъ поощреня, но кнута въ дло не пускалъ, можетъ оттого, что, проживъ съ Васькой десять лтъ, онъ къ его нраву примнялся.

— Останься ночевать, предложила Людмила Павловна Лвк.

Лвка, подумавъ немного, согласился. Онъ весь вечеръ просидлъ на крыльц въ обществ Филиппа Антоновича. Васюту онъ тщательно избгалъ и о своемъ отъзд никому не сообщилъ.

— Приходи на Бобкину могилу, шепнулъ онъ Васют, посл ужина.

Могилка эта была вырыта имя обоимидля любимой собаки Васюты, Боба, погибшаго въ борьб съ волками. Они собственноручно, при помощи кучера, положили обглоданные остатки бднаго Боба въ яму, закопали его, обложили дерномъ и, поверхъ всего, съ немалымъ трудомъ навалили каменную плиту, на которой нацарапали имя Боба, день его рожденя и кончины. Могилка эта заросла, камень глубоко врзался въ землю и время стерло нацарапанныя на немъ буквы, но самъ пригорокъ сохранилъ назване Бобкиной могилки.

Когда въ дом все стихло, Лвка вышелъ Изъ дому и направился въ пригорку. Васюта уже ждала его. Она сидла на плитк Бобиной могилки и молча подвинулась, чтобы дать ему мсто около себя. Ночь была теплая, свтлая, мсяцъ высоко стоялъ на чистомъ, ясномъ неб. Синевато-блая степь лежала передъ ними величавая, спокойная. Вдали, въ лощинк, виднлись, затненныя деревьями, неясныя очертаня татарскихъ хатокъ. Лунные лучи, скользя по нимъ, захватывали то край черепичной крыши, то загорались лазоревымъ свтомъ въ темныхъ маленькихъ оконцахъ, то играли на полумсяц минарета. Деревня спала, одн собаки бодрствовали, но и т по временамъ умолкали, и тогда одно стрекотанье кузнечика наполняло ночной, увлаженный свжими степными испаренями воздухъ.

— Я ду завтра, промолвилъ Лвка.

— Куда?.. Зачмъ? вскрикнула Ваеюта, озадаченная такимъ вступленемъ.

— Въ Москву.

Ваеюта съ испуганнымъ недоумнемъ глядла на него.

— Я виноватъ передъ тобой, заговорилъ онъ, избгая смотрть на нее.— На дняхъ въ саду я поступилъ какъ пошлякъ, да… какъ пошлякъ! подтвердилъ онъ, не безъ удовольствя казня себя.— Тутъ воздухъ какой-то растлвающй. Волей-неволей втягиваешься.

Васюта отодвинулась отъ него.

— Чего добраго, пожалуй, превратишься въ такой-же паточный леденецъ, какъ… какъ…

Онъ хотлъ сказать ‘какъ Булатовъ’, но воспоминане о занятыхъ деньгахъ заставило его проглотить имя, вертвшееся у него на язык. Васюта ничего не понимала. Она чувствовала только, что онъ злится, какъ она выражалась, и въ ея сердц, настроенномъ за минуту передъ тмъ такъ мягко и дружелюбно, шевельнулась досада. Лвка дйствительно злился, но только на себя. Онъ совсмъ не такъ продолжалъ задуманный разговоръ, какъ предполагалъ, перешелъ на личность, и вышло совсмъ не то, что надо.

— Вотъ тоже… что я сказалъ о женихахъ, это тоже… тоже чепуха! произнесъ онъ.— Ты не сердись.

Онъ искоса взглянулъ на нее и протянулъ руку. Васюта неохотно положила въ нее свою.

— Не поминай меня лихомъ, сказалъ онъ.— Кто знаетъ, можетъ больше и не увидимся.

Васюта встрепенулась, минутная досада разлетлась какъ дымъ.

— Отчего? Разв ты больше къ намъ не прдешь? спросила она.

— Мало-ли что можетъ съ кмъ случиться.

Васюта нершительно положила ему руку на плечо. Онъ не отстранилъ ее. Ободренная, она придвинулась къ нему.

— Я бы, пожалуй, теб сказалъ, продолжалъ онъ,— только…

— Что только? заговорила поспшно Васюта.— Ты это напрасно, Лва. Мн все можно сказать. Я не разболтаю.

— Разболтать ты не разболтаешь, но ты еще молода.

— Только на три года моложе тебя.

— Не годами молода, а разсудкомъ.

Строптивое возражене готово уже было сорваться съ языка Васюты, но она задержала его и кротко произнесла:

— Говори, Лва.

— Не знаю, какъ теб это объяснить… Приходило-ли теб въ голову, что нашъ народъ — несчастный, т. е. мужикъ, простой мужикъ — несчастный, что онъ голодаетъ, бдствуетъ?..

— Въ Алсу такихъ нтъ, возразила не безъ робости Васюта.

— То татары, татары не нуждаются. Нтъ, а нашъ русскй мужикъ?

Васюта отрицательно покачала головой.

— То-то и есть. Разв я не правъ, говоря, что ты мало думаешь, мало всматриваешься въ жизнь. Знаешь-ли, какъ зовутъ такихъ людей? Трутнями. Я былъ такой-же, какъ вы вс тутъ, пока мн не открыли глаза. Еще два года тому назадъ я былъ такой-же… И ты могла-бы измнить свою жизнь, если-бы захотла.

— Я хочу, Лва, умоляющимъ голосомъ произнесла Васюта.

Лвка ласково взглянулъ на нее и взялъ ее за руку.

— Ты вправду хочешь? Во вдь для этого теб надо себя совершенно передлать. Учиться, читать, и читать не одн только побаснки.

— Читать Прудона, безнадежно промолвила Васюта.

— Не одного Прудона… Видишь-ли, Васюта, я иного о теб думалъ эти дни, очень много. Ты мыслишь еще по-ребячески: жизнь твоя пустая, но у тебя сердца много, и есть у тебя огонекъ, а съ этими задатками ты можешь выйти на другую дорогу. Я помогу теб, и не только я, но друге, т, съ которыми я-бы хотлъ тебя сблизить.

Лвка остановился.

— Слыхала-ли ты, продолжалъ онъ, понижая голосъ и съ напряженемъ вглядываясь въ синевато-мглистую даль,— слыхала-ли ты о тхъ, которые всю жизнь свою посвятили на служене народу?.. Да, ты слыхала… При мн на дняхъ у васъ говорили о нихъ, и называли съумашедшими. Они не подозрвали, что на однимъ столомъ съ ними сидитъ одинъ изъ такихъ съумашедшихъ.

— Лва, ты?! со страхомъ прошептала Васюта.

— Да, я. Теб я скажу… Ты должна это знать, и ты должна знать, что я это съумашестве не промняю на ихъ тупое самодовольство. Нтъ, не промняю. И ты это поймешь, когда… когда соединишься съ нами.

Васюта, блдная, холодная, съ жаднымъ нетерпнемъ ловила каждое слово. Его голосъ, пониженный до полушопота, производилъ на нее неотразимое дйстве и заставлялъ всю кровь ея приливать въ сердцу.

Волнене не дало ему продолжать. Рука его до боли сжимала похолодвшую руку Васюты, но Васюта не чувствовала боли. Она не вполн понимала смыслъ его тревожныхъ, несвязныхъ словъ, но въ его сдавленномъ дрожащемъ голос, въ его блдномъ взволнованномъ лиц было что-то такое, что проникало ее и страхомъ, и благоговнемъ, и какимъ-то сладостно-тревожнымъ предчувствемъ намченной имъ многострадальной жизни.

Лвка хотлъ продолжать, но голосъ не повиновался ему. Онъ притянулъ ее въ себ и обнялъ ее. Никогда еще въ душ его не было столько мягкости и нжности въ ней, какъ въ эту минуту. Васюта поняла это безъ словъ и, доврчиво прижавшись къ нему, положила голову ему на плечо.

Степь по-прежнему въ ненарушимомъ поко разстилалась передъ ними, и луна озаряла ихъ ровнымъ, тихимъ сянемъ. Было нчто торжественное въ этой теплой, ясной южной ночи, и въ нихъ самихъ что-то росло, поднималось, расширялось, что-то такое, что не выливалось въ словахъ, но заставляло слезы подступать въ горлу и наполняло ихъ обоихъ еще неиспытаннымъ досел счастьемъ

— Теперь я не въ состояни входить въ подробности, промолвилъ Лвка, когда они возвращались домой.— Я буду писать теб.

Трепетно-радостное настроене не покинуло Васюту и тогда, когда она осталась одна въ своей комнат. Слабый свтъ занимающагося дня проникалъ сквозь открытое окно и свжй утреннй втерокъ колыхалъ блую занавску. Васюта, отдернувъ ее, сла на подоконникъ. Звзды померкли, небо подернулось блдно-розоватыми полосами. Садъ просыпался. Чирикая, выпархивали ласточки изъ своихъ гнздъ, ящерицы зашелестли въ трав, вьющяся чайныя розы протягивали въ окно блдныя, благоуханныя головки, орошенныя крупной росой. Васюта потянула одну изъ нихъ въ себ и, не срывая, прижала къ горячимъ губамъ и глазамъ. Прохлада цвтка освжила ее. Невольный вздохъ, вздохъ облегченя, вырвался изъ ея стсненной груди, она выпрямилась и съ счастливой улыбкой на юномъ, поблднвшемъ отъ волненя лиц простерла руки впередъ, точно ей хотлось обнять все окружающее.

XI.

Приближене зимнихъ мсяцевъ и неизбжно связанной съ ними непогоды словно изгнало изъ дома Голубиныхъ столь присуще ему миръ и согласе. Все, повидимому, шло какъ и прежде. Людмила Павловна хозяйничала, Филиппъ Антоновичъ почитывалъ свои книжки и бесдовалъ о прочитанномъ съ отцемъ Сергемъ, все, казалось, шло по старому, тмъ не мене посторонняя нотка ворвалась въ свтлую гармоню семейнаго счастья, и нотка эта все усиливалась и звучала все рзче и рзче. Васюта съ каждымъ днемъ становилась тише, спокойне, съ каждымъ днемъ она все больше уединялась, рже и рже находили на нее минуты веселья, когда, вдругъ вырвавшись изъ какихъ-то наложенныхъ ею на себя оковъ, она поднимала весь домъ вверхъ дномъ и рзвилась, какъ выпущенный на волю жеребенокъ. Посл каждой подобной вспышки немедленно наступала реакця. Еще друге продолжаютъ начатую ею возню, а она уже относится въ ней безучастно. Вмсто смха, на лиц появляется озабоченное выражене и она спшить уйти отъ другихъ. Уединене стало для нея такою-же потребностью, какъ въ прежнее, еще недавнее время — общество.

— Васюта наша начинаетъ къ чтеню пристращаться, съ довольнымъ видомъ сообщилъ разъ Филиппъ Антоновичъ отцу Сергю.

— Доброе дло, замтилъ сочувственно отецъ Сергй.

— Богъ знаетъ, доброе-ли это дло, вмшалась въ разговоръ Людмила Павловна,— не всегда отъ книжекъ толкъ бываетъ.

— Что ты, Милочка, какъ можно, чтобы отъ книжекъ толку не было, съ мягкимъ укоромъ возразилъ Филиппъ Антоновичъ.

Людмила Павловна не нашла нужнымъ продолжать разговоръ на эту тему. Она раньше другихъ увидала перемну въ дочк, и развивающееся пристрасте Васюты въ книжкамъ въ значительной степени ее безпокоило. Это безпокойство еще усилилось, когда Васюта заявила желане ухать изъ Алсу въ Москву, доканчивать свое образоване. Сначала Людмила Павловна отвтила смхомъ на это довольно нершительно высказанное желане, но когда Васюта повторила его, и повторяла не безъ упорства, она разсердилась.

— Это все Лвкины выдумки! вскрикнула она съ негодованемъ.— Сдлай одолжене, выкинь дурь изъ головы. Я еще, слава Богу, съума не сошла, чтобы потакать всякимъ глупостямъ.

Васюта не унималась, и стояла на своемъ тмъ боле твердо, что въ отц она нашла врнаго и даже горячаго союзника. Впервые, посл семнадцатилтней совмстной жизни, онъ не раздлялъ мння Людмилы Павловны, и хотя, возражая ей, онъ избгалъ рзкостей, но въ бесдахъ съ отцемъ Сергемъ или Булатовымъ онъ ршительно возставалъ противъ отсталыхъ, какъ онъ говорилъ, понятй жены. Со дня объясненя Васюты съ матерью и зазвучала та посторонняя нотка, которая нарушила прежнюю семейную безмятежность.

Въ послднихъ числахъ ноября Булатовъ тоже, наконецъ, собрался ухать. Незадолго передъ отъздомъ, онъ завернулъ какъ-то днемъ передъ обдомъ въ Голубиномъ. Филиппъ Антоновичъ, заключенной въ кабинет ненастною погодой, въ халат и съ погасшею трубкой въ рук дремалъ надъ ‘Русскимъ Архивомъ’, Васюта заперлась въ своей комнат, Лиза и Рая исчезли, несмотря на дождь, изъ дома, и Булатову оставалось или скучать одному въ пустой столовой, или отправиться разыскивать Людмилу Павловну. Направляясь по корридору въ кухню, онъ заглянулъ мимоходомъ въ полурастворенную дверь свтлой, просторной кладовой, гд хранились равные домашне припасы — варенья и фрукты. Въ углу, на пустой опрокинутой кадк сидла Людмила Павловна безъ всякаго дла и погруженная въ такую глубокую задумчивость, что она не слыхала его шаговъ. Только когда онъ окликнулъ ее, она подняла на него глаза, и ихъ враждебный, злой взглядъ заставилъ его опустить руку, протянутую было имъ для обычнаго дружескаго пожатя.

— Что случилось? спросилъ онъ, боле встревоженный, чмъ обиженный ея непривтливой встрчей.

— Ничего не случилось, возразила она сухо, и тотчасъ-же прибавила:— вы уже видли ученаго дурня?

Въ послднее время она часто, не стсняясь присутствемъ постороннихъ, называла такъ мужа, и въ глаза, и за глаза.

— Филиппъ Антоновичъ, кажется, спитъ, сдержанно отвтилъ Булатовъ.

— Ничего ему лучшаго не выдумать, проворчала она сквозь зубы.

Булатовъ, всегда пасуя передъ женской раздражительностью, занялся разсматриванемъ крупной, желтющей на полкахъ, айвы.

— И Васюту не видли? спросила она черезъ минуту.

— Нтъ, не видалъ.

— Такъ вы не знаете, что она детъ? Отецъ везетъ ее самъ въ Москву. Радъ дурень, что дочка пошла въ него и увеличить число никому не нужныхъ людей.

Людмила Павловна отвела злобные глаза отъ непритворно изумленнаго лица Булатова.

— Видите, уломали-таки меня, продолжала она, стараясь говорить сухо, но голосъ ея дрогнулъ.— Не уступи я, она-бы ушла тайкомъ, и онъ помогъ-бы ей. Вдь онъ изъ-за своихъ дурацкихъ книжекъ дальше носа своего не видитъ. Ужь лучше добровольно!

Она махнула рукой и отвернулась. Булатовъ въ смущени стоялъ около нея.

— Вы-то, вы-то что думали! проговорила она съ усиленною рзкостью, внезапно поворачиваясь къ нему.

— Я васъ не понимаю, Людмила Павловна.

— Чего не понимаете! Точно я не знаю, что Васюта вамъ нравится.

Булатовъ окончательно растерялся.

— Я васъ положительно не понимаю, пробормоталъ онъ.

— Не понимаете, такъ я вамъ объясню. Не будь вы такая мямля, Васюта не забрала-бы себ въ голову такого вздора.

— Вы ошибаетесь, тихо промолвилъ Булатовъ, чуя подъ этой вншней грубостью иное глубокое, жгучее чувство, заставлявшее звучать ея голосъ, какъ надтреснутое стекло,— между мной и вашей дочерью ничего не могло произойти.

— Потому-что вы не умли хотть.

— Нтъ, потому-что съ самаго начала нашего знакомства стояло между нами, и теперь стоитъ, третье лицо.

— Глупости.

Булатовъ молчалъ.

— Не воображаете-ли вы, что она влюблена въ этого блобрысаго мальчишку?

— Есть-ли между ними любовь — не знаю. Только она ни въ кого такъ не вритъ, и ни вы, ни я, ни кто-бы то ни было, не иметъ на нее такого вляня.

Людмила Павловна, въ свою очередь, ничего не возражала. Частый, крупный дождь однообразно стучалъ по желзному подоконнику, въ кладовой было и душно, и тускло. Запахъ зрющихъ плодовъ, варенья и разныхъ пряностей усиливалъ духоту. Булатовъ отошелъ отъ полки, къ которой прислонялся, и, лавируя между кадочками, ящиками и боченками, прошелся съ одного конца кладовой на другой.

— Лучше мн было-бы ее живую въ гробъ положить, прошептала Людмила Павловна.

— Не узнаю я васъ, Людмила Павловна, замтилъ Булатовъ, стараясь говорить безпечно.— Вы, такая всегда бодрая, стойкая, и вдругъ, ни съ того, ни съ сего, впадаете въ уныне. Что ужаснаго въ желани молодой двушки учиться? Это, напротивъ, даже очень похвально.

— Да, во сто разъ лучше было-бы видть ее въ гробу, повторила она, не слушая его.— Кто изъ нихъ вернулся счастливымъ, довольнымъ, неисковерканнымъ въ свою семью? Мало-ли ихъ погибло такъ… ни за грошъ!.. И какъ подумаю, что она, моя маленькая, беззаботная двочка, добровольно кидается въ этотъ омутъ…

Людмила Павловна прикрыла глаза рукой, губы ея начали вздрагивать, и слезы, одна за другой, покатились по щекамъ. Въ это время дверь заскрипла, и Васюта, радостная, сяющая, вбжала въ кладовую.

— А я васъ везд ищу! вскрикнула она, обращаясь въ Булатову.— Мн сказали, что вы прхали. Знаете-ли новость? Мама согласна… Я ду.

Она взглянула на мать и замолкла.

— Мама, что-же это такое? съ испугомъ промолвила она.

Людмила Павловна повернула голову къ стн. Васюта кинулась къ ней и, опустившись передъ ней на колни, пыталась отвести руку, которою мать закрывала глаза.

— Мама, голубушка, что-же это? Вдь такъ нельзя, твердила она, осыпая ея руки и лицо поцлуями.

Людмила Павловна, припавъ губами въ ея голов, тихо плакала. Булатовъ вышелъ, не слышно притворивъ за собой дверь.

XII.

Наканун Новаго Года, въ Маринскомъ театр шелъ сборный спектакль, состоящй изъ отдльныхъ актовъ ‘Руслана’ и ‘Жизни за Царя’. Пла любимая пвица. Театръ былъ полонъ. По окончани спектакля, Булатовъ, выходя изъ театра, остановился въ сняхъ. Онъ пропускалъ впередъ тснившуюся въ дверяхъ толпу и, прижатый въ стн, разсянно оглядывалъ волнующуюся вокругъ него публику. Среди гула шаговъ, говора и смха, до него донесся знакомый женскй голосъ, онъ обернулся. Въ двухъ шагахъ отъ него, спиной къ нему, стояла среди небольшой оживленной группы молодая женщина въ коротенькой шубк, отороченной срой мерлушкой и въ такой-же шапочк, дв толстая черная коси спускались на шубку. Живо размахивая маленькой рукой, она горячо о чемъ-то спорила. Булатовъ подался немного впередъ, желая заглянуть ей въ лицо, но въ это время она сама, сторонясь отъ толпы, обернулась къ нему. Съ минуту они нершительно глядли другъ на друга, наконецъ, Булатовъ съ радостной улыбкой протснился къ ней и схватилъ протянутую ему руку.

— Васюта!.. Васса Филипповна, вы здсь!.. Вотъ не ожидалъ!

Васюта, смясь, смотрла ему въ глаза.

— А вы не сразу узнали меня, замтила она.

— По голосу узналъ, но вы такъ измнились, такъ выросли.. Я васъ оставилъ почти ребенкомъ, а теперь… Правда, какъ не измниться въ три года! Но какъ я радъ!… Я былъ раза два въ Москв, но все проздомъ. Я не зналъ вашего адреса… Въ послднй разъ, именно въ прошломъ году, я искалъ васъ, и не нашелъ…

— Гд вы встрчаете новый годъ? перебила она его, и, не дожидаясь отвта, съ прежней дтской порывистостью вскрикнула:— Подемъ къ намъ! Маша, обратилась она въ одной изъ своихъ спутницъ, высокой полной блондинк,— это Булатовъ, мой старый знакомый. Я его зову къ теб. Марья Петровна Жадова.

Жадова холодно пожала руку Булатову.

— Я навщу васъ завтра, Васса Филипповна, началъ-было Булатовъ, но Васюта, схвативъ его подъ-руку, потащила въ двери.

На улиц Жадова отвела ее въ сторону.

— Къ чему ты его пригласила, прошептала она,— у насъ только свои будутъ.

— Что за бда, возразила Васюта,— онъ хорошй!

— Другимъ это не понравится. Онъ наврное будетъ недоволенъ.

— Пускай. Впрочемъ, они знакомы еще съ Крыма. Наконецъ, мн просто хочется. Какая ты, право, Маша! Неужто мн хоть разъ нельзя доставить себ удовольстве.

— Какъ знаешь. Съ этими словами Жадова прошла впередъ вслдъ за другими.— Не опоздайте! крикнула она, опережая Васюту и Булатова.

Булатовъ хотлъ-было снова отказаться отъ приглашеня, но Васюта, прыгнувъ въ извощичьи санки, настояла, чтобы онъ съ ней халъ.

— Къ Аларчину мосту, отвтила она извозчику на его вопросъ — куда хать.— А вы съ тхъ поръ не были въ Алсу? живо заговорила она.— Представьте себ, и я уже два года не видала своихъ! Прошлую зиму я почти всю провела въ Петербург, теперь я прхала только на время, на праздники. Мн такъ тутъ нравится, что, пожалуй, я совсмъ останусь здсь. Москва мн надола. Вы любите ‘Руслана?’ Я ужасно люблю. Какъ она пла, не правда-ли? Намъ вчера чуть не съ боя достали билета. Поручили одному знакомому, и онъ съ пяти часовъ утра ждалъ у кассы.

Такъ она непрерывно лихорадочно болтала до самаго дома.

— Жадовы очень хороше люди, промолвила она, взбгая на четвертый этажъ лстницы.— Онъ докторъ, а она тоже слушаетъ медицинске курсы. Я пока у нихъ живу.

Они вошли въ небольшую переднюю, заваленную шубами и платками.

— Тутъ цлый раутъ, не безъ тревоги замтилъ Булатовъ.

— Все свои, возразила Ваеюта, скидывая шубку и шапочку и оправляя черный галстучекъ, обвязанный вокругъ стоячаго полотнянаго воротничка. Синее суконное платье ловко обхватывала ея худощавый станъ.

Булатовъ впервые видлъ ее одтой по мод. Онъ не узнавалъ въ ней той двочки, которая всегда рисовалась въ его воображеня съ коралловымъ ожерельемъ на смуглой ше и въ шелковой татарской рубашк, опоясанной кавказскимъ поясомъ. Лицо утратило дтскую округлость, щеки впали и поблднли, взглядъ былъ непокойный, нервный.

— Какъ вы на меня смотрите! проговорила она съ короткимъ смхомъ.— Я готова, войдемъ.

При ихъ появлени, въ ярко освщенной просторной комнат, гд собралось около тридцати человкъ гостей, гулъ голосовъ замолкъ. Маленькй щедушный господинъ, въ форменномъ сюртук военнаго доктора, подошелъ въ Булатову и, протянувъ ему руку, лаконически произнесъ: Жадовъ. Булатовъ назвалъ себя. Марья Петровна уже хлопотала въ сосдней комнат за большимъ атомомъ, уставленнымъ бутылками и закусками.

— Господа, черезъ пять минутъ старый годъ канетъ въ вчность, промолвилъ кто то изъ гостей.

— Маша, дай я теб помогу, сказала Васюта, подбгая къ Жадовой.

Она взяла бутылку съ цимлянскимъ и начала разливать его по стаканамъ.

— Ну-съ, господа, подходите, обратилась Жадова къ гостямъ.

Вс затснились у стола.

— Юрй Николаичъ, я васъ не забыла, промолвила Васюта, и протянула Булатову стаканъ съ цимлянскимъ черезъ плечо длинноволосаго, бородатаго молодого человка. Тотъ съ неудовольствемъ взглянулъ на Булатова и посторонился.

Булатовъ чувствовалъ себя неловко въ этомъ чуждомъ ему обществ, состоящемъ большею частью изъ учащейся молодежи, которую онъ, очевидно, стснялъ своимъ нежданнымъ, негаданнымъ появленемъ.

Пробило двнадцать часовъ. Вс, чокаясь, задвигались вокругъ стола. Стаканы зазвенли.

— Господа, я прошу слова! крикнула Васюта, поднимая свой стаканъ надъ головой.

— Слушайте! Слушайте! раздалось со всхъ концовъ стола.

Васюта подождала когда вс затихли.

— Прошлый годъ ничего хорошаго намъ не принесъ, начала она звенящимъ отъ волненя голосомъ:— добромъ помянуть его мы не можемъ!

— Конечно, не можемъ! Нтъ, не можемъ! послышалось съ разныхъ сторонъ.

— Пожелаемъ, чтобы этотъ годъ принесъ намъ больше…

Васюта запнулась и опустила стаканъ на столъ.

— Продолжайте! Что-же вы? Такъ нельзя, заговорило нсколько человкъ.

Васюта, вся вспыхнувъ, взглянула на дверь. Булатовъ поймалъ ея взглядъ и обернулся назадъ. Въ дверяхъ, позади всхъ, стоялъ Лвка. Онъ мало измнился въ эти три года, только подбородокъ обросъ жиденькой блокурой бородкой, которую онъ недленно перебиралъ длинными худыми пальцами. Когда Булатовъ обернулся къ нему, онъ, не выразивъ на лиц своемъ ни изумленя, ни недоумня, точно находилъ его присутстве у Жадовыхъ вполн естественнымъ, издали ему поклонился.

— Начали, такъ продолжайте, приставали, между тмъ, къ Васют.

Она снова подняла стаканъ.

— Пожелаемъ, начала она нетвердымъ голосомъ,— чтобы этотъ годъ внесъ больше взаимной терпимости въ нашъ кружокъ…

Неодобрительный шопотъ пронесся вокругъ стола.

— Это смахиваетъ на прописную мораль, замтилъ кто-то.

Многе засмялись.

— Слушайте! Слушайте! закричали друге.

Васюта кинула неувренный взглядъ на дверь и крпче сжала стаканъ.

— Кто боится прописной морали? Я ее не боюсь! задорно крикнула она, откидывая голову назадъ. Я пью за свободу товарищескихъ отношенй, пью за то, чтобы никому не мшали жить какъ ему хочется!

Одобрительные возгласы съ одной стороны, неодобрительные — съ другой слились въ одинъ невнятный гулъ. Небольшая столовая точно превратилась въ огромный пчелиный улей.

— Я прошу слова!.. Нтъ я!.. Нтъ я!.. закричало нсколько голосовъ.

Маленькй Жадовъ вскарабкался на стулъ и поднялъ об руки надъ головой.

— Господа! прокричалъ онъ слабымъ голоскомъ.— Соловья баснями не кормятъ. Предлагаю тосты отложить до конца ужина.

Громкя рукоплесканья заглушили вс возраженя.

— Это я для васъ, сказала Васюта Булатову, положивъ на тарелку кусокъ холоднаго жаркого.— Мы съ вами поужинаемъ въ гостинной за отдльнымъ столомъ. Погодите, я что-нибудь и для себя захвачу.

Она передала ему тарелку и вернулась къ столу.

— Ты давно прхалъ? спросила она всколзь, на ходу, Лвку.

— Какъ-разъ во время, чтобы вкусить твою поучительную рчь, возразилъ онъ

Васюта остановилась около него, но онъ отвернулся отъ нея и обратился къ Булатову.

— Надюсь, мы съ вами въ разсчет? промолвилъ онъ вжливо.

— То-есть какъ? съ удивленемъ спросилъ Булатовъ.

— Три года тому назадъ я у васъ занялъ…

Булатовъ сконфузился.

— Помилуйте, пробормоталъ онъ,— что объ этомъ вспоминать! Отецъ Сергй тогда-же за васъ разсчитался.

— Очень прятно, сказалъ онъ съ усмшкой и, кивнувъ головой Жадовой, которая жестомъ приглашала его занять свободное мсто около нея, прошелъ въ столовую.

XIII.

Въ гостинной вс столы тоже были уже заняты, поэтому Васюта провела Булатова черезъ переднюю и узкй темный корридоръ въ кабинетъ Жадова. Кабинетъ этотъ находился въ сторон отъ другихъ комнатъ, тмъ не мене говоръ и смхъ доносились до него. Васюта придвинула въ кожаному дивану круглый столикъ, сбросивъ предварительно съ него на окно книги и газеты.

— Здсь мы можемъ поужинать и потолковать, проговорила она.— Ахъ, Боже мой, я забыла захватить пива или вина! Чего вы хотите? Я сейчасъ принесу, предложила она, вскакивая съ дивана. Булатовъ удержалъ ее за платье.

— Я ничего не хочу, возразилъ онъ.— Оставьте. Я и ужинать не хочу.

— Не хотите? Ну вотъ! А я и себ взяла только для компани.

— Въ такомъ случа, все это мы оставимъ, сказалъ Булатовъ, отодвигая столикъ обратно къ окну.

Васюта не препятствовала, она сла глубже въ уголъ дивана и прислонилась головой къ спинк. Булатовъ помстился въ противоположномъ углу. За минуту передъ тмъ оживленное, разгоряченное лицо Васюты поблднло, углы губъ опустились, глаза потускнли.

— Что вы ничего про себя не разсказываете? произнесла она усталымъ голосомъ.

— А что вамъ про меня разсказывать? Живу помаленьку. Немножко работаю, много отдыхаю, и жизнь идетъ себ да идетъ.

— И вы довольны собой?

— Кто можетъ, положа руку на сердце, сказать, что онъ доволенъ собой! Одни переносятъ свое недовольство терпливо, друге — нетерпливо, вотъ и вся разница. Я принадлежу къ первому разряду, а вы къ послднему.

Васюта приподняла голову, глаза ея нсколько оживились.

— Почему вы думаете, что я недовольна собой?

— Потому что иначе вы были бы веселе, вы были-бы такая, какою я васъ увидлъ въ первый разъ.

Онъ нагнулся къ ней. Слабая улыбка промелькнула у нея на губахъ.

— Знаете-ли, что ваши глаза мн напомнили? Тотъ день, когда мы сидли съ вами у рки, и я вамъ жаловалась, что нахожу Прудона скучнымъ. Вы такъ-же ласково смотрли на меня.

— А теперь вы боле не находите его скучнымъ? шутливо спросилъ Булатовъ.

— Нахожу. Я по-прежнему ненавижу то, что ненавидла. Васъ это удивляетъ?

Она нервно разсмялась.

— И вы по-прежнему принуждаете себя интересоваться тмъ, что вамъ антипатично по самому существу вашей натуры. Бдный ребенокъ!

Васюта вспыхнула.

— Что за страсть у людей жалть! Отчего бдный? У меня есть все… есть друзья, товарищи, дло…

— Бдный ребенокъ потому, что вы наложили на себя чуждыя вамъ цпи.

— Никакихъ цпей я на себя не налагала. Я дйствую всегда добровольно. Если-бы мн предложили вернуть прошлое, перенести меня въ Алсу и стереть эти три года навсегда изъ моей памяти, я-бы ни за что, ни за что на это не согласилась! страстно проговорила она.

Булатовъ замолчалъ. Говоръ и смхъ въ другихъ комнатахъ не прерывался. Кто-то сталъ наигрывать на роял отрывки изъ Руслана. Перебирая мотивы, играющй остановился на хор ‘Ложится въ пол мракъ ночной’. Нсколько голосовъ начали подтягивать.

— Какъ они тамъ шумятъ, проговорила Васюта.

Она встала, чтобы припереть неплотно закрытую дверь, но въ то-же самое время дверь потянули съ другой стороны. Вошелъ Лвка.

— Тебя тамъ вс спрашиваютъ, сказалъ онъ.

— На что я имъ? рзко возразила она.— И безъ меня ихъ много.

— Ты общала имъ пть. Впрочемъ, какъ хочешь. Это твое дло.

Васюта отошла къ письменному столу. Булатовъ остался на диван.

— Я узжаю завтра съ раннимъ поздомъ въ Москву, заговорилъ снова Лвка.— Ты дешь со мной?

— Можетъ быть.

— Мн не безъинтересно это знать наврное.

— Наврное я сама не знаю. До того еще нсколько часовъ. Успю подумать.

Лвка закусилъ губы.

— Ты, можетъ, вообще раздумала возвращаться туда? спросилъ онъ сдержанно.

— Можетъ быть.

— Ты это серьезно говоришь или шутишь?

— Мн не до шутокъ.

Лвка поблднлъ.

— Хорошо. Въ такомъ случа прощай, но такъ-какъ, вроятно, мы никогда боле не увидимся, то на прощанье я теб выскажу все, промолвилъ онъ, съ трудомъ переводя дыхане.— Я никогда себ не прощу, что тогда, въ ту ночь, три года тому назадъ, я доврился теб, что я возмечталъ, будто изъ тебя выйдетъ человкъ дла. Я долженъ былъ знать, что въ теб нтъ ничего, кром безсильныхъ, безплодныхъ стремленй стать выше твоей среды, что въ теб нтъ достаточно пониманя дла, къ которому тебя призывали, ни любви къ нему, чтобы отказаться отъ своей собственной личности… Твоя сегодняшняя застольная рчь доказала мн, что ты хочешь разрыва, хочешь вернуться къ прошлому… Еще не поздно исправить ошибку. Прощай. Желаю теб всхъ благъ земныхъ.

Лвка повернулся и вышелъ. Васюта стояла словно окаменлая у стола. Встревоженный ея неподвижностью, Булатовъ поднялся съ дивана. Васюта обернулась къ нему.

— Вы здсь еще? промолвила она.— Вы слышали, что онъ сказалъ? Вотъ, вы говорили про цпи… Знаете, какя самыя тяжелыя цпи въ жизни? Это т, которыя близке вамъ люди налагаютъ на васъ своимъ недовремъ. Вы не знаете, какъ ужасно быть вчно подъ гнетомъ недовря. Но вдь онъ правъ… Изъ меня ничего путнаго не выйдетъ! Онъ говорилъ не разъ: разв можетъ выйти что-нибудь путное изъ семейства Голубиныхъ! Ну, вотъ видите, онъ правъ. И говорить больше нечего. Пойдемте. Они просили меня пть… Вы послушайте… Я спою татарскя псни… Алсу вспомните…

Она кинулась въ двери. Булатовъ отъискалъ въ передней свое пальто и калоши и, никмъ не замченный, ушелъ.

Пока онъ спускался ощупью по темной лстниц, до него донесся свжй молодой голосъ Васюты. Она пла ‘Ложится въ пол мракъ ночной’, хоръ дружно вторилъ ей, но ея высокй мелодичный, полный безотчетнаго желаня и страсти голосъ явственно преобладалъ надъ другими.

‘Бдный ребенокъ! подумалъ Булатовъ съ неподдльною болью въ сердц’.

XIV.

Дня черезъ два Булатовъ снова отправился къ Васют. День былъ ясный, морозный, солнце свтило не по петербургскому, оживленная толпа гуляющихъ наполняла улицы. Булатовъ шелъ бодро, вдыхая всей грудью холодный воздухъ и беззаботно оглядывая окна магазиновъ.

Самъ Жадовъ отворилъ ему.

— Госпожа Голубина дома? спросилъ Булатовъ съ любопытствомъ вглядываясь въ озабоченное, изжелта-блдное лицо Жадова.

— Дома, неувренно отвтилъ онъ.

— Можно ее видть?

— Не знаю, спрошу жену. Войдите.

Онъ оставилъ его одного въ гостинной. Минутъ десять прошло — никто не являлся. Ожидане становилось томительнымъ. Кашлемъ и громкими шагами старался онъ напомнить о себ, но долго вс эти попытки ни къ чему не вели. Наконецъ, въ передней послышался шелестъ женскаго платья. Вошла Марья Петровна. И она тоже казалась встревоженной, глаза ея были заплаканы.

— Голубина спитъ, промолвила она въ полголоса.— Садитесь. Хорошо, что вы зашли. Мн надо сообщить вамъ нчто непрятное.

— Она больна? спросилъ Булатовъ, не на шутку встревоженный.

— Да… она нездорова… Ей хотлось видть васъ… Вроятно, она думала объяснить вамъ… но, мн кажется, лучше мн самой вамъ разсказать… Жадовъ боится, что такой разговоръ будетъ ее слишкомъ волновать.

Марья Петровна дышала тяжело, слова, видимо, стоили ей усиля. Безпокойство Булатова росло.

— Третьяго дня, заговорила она прерывистымъ голосомъ,— устроился пикникъ. Насъ собралось много — троекъ шесть-семь. Васюта была съ нами… Я никогда прежде не видала ее такой веселой. Мы вернулись во-второмъ часу ночи… Легли. Не успла я соснуть, какъ слышу крикъ. Я вскочила, разбудила Жадова… Мы кинулись въ комнату Голубиной…

Голосъ Жадовой прервался.

— Ну, и что-жъ? нетерпливо спросилъ Булатовъ, не въ силахъ доле выносить попытку ожиданя.

— Она лежала на полу у кровати въ крови… За ужиномъ одинъ знакомый показывалъ мужу маленькй карманный револьверъ… Онъ всегда носитъ его заряженнымъ… Вроятно, она его спрятала, и вотъ!.. Намъ никому и въ голову не приходило, что она можетъ ршиться на это. Къ счастью, выстрлъ пришелся вкось, пуля прошла подъ кожей.

— Значитъ, нтъ опасности? радостно вскрикнулъ Булатовъ.

— Ничего еще не извстно. Нервное потрясене таково, что Жадовъ опасается за исходъ. Скажите пожалуйста, продолжала она съ замшательствомъ,— при васъ произошло ея объяснене съ Грыжовымъ?

— Съ кмъ?

— Съ Грыжовымъ…. Лвъ Сергичъ Грыжовъ..

— Ахъ, извините. Я не зналъ его фамили. Его вс называли просто Лвой.

— Вы не можете мн сказать, что между ними произошло въ тотъ вечеръ, наканун новаго года? Грыжовъ на другой день ухалъ, ни съ кмъ не простившись.

Булатовъ въ нсколькихъ словахъ передалъ все, что онъ слышалъ.

— Это надо было ожидать, замтила Жадова.— Она никогда не могла идти съ нимъ по одной дорог.

— Вы ее за это порицаете? спросилъ Булатовъ.

— Нтъ, просто возразила она.— Мы съ Жадовымъ очень ее любимъ, и Грыжова мы любимъ и высоко цнимъ. Но онъ сдлалъ большую ошибку. Ему не слдовало вырывать ее изъ ея среды. Его кругозоръ, его требоване самоотреченя отъ ея свтлой, жаждущей личнаго счастья натуры только заставляли ее напрасно страдать… Но я не думала, что разладъ такъ силенъ въ ней… Нтъ, не думала. Она, правда, находилась въ очень возбужденномъ состояни, но если-бы можно было предвидть такой результатъ…

Жадова поднесла платокъ въ глазамъ.

— Мн кажется, мы вс виноваты передъ ней, прошептала она едва внятно.

Жадовъ просунулъ голову въ дверь.

— Проснулась? спросила она мужа.

Онъ кивнулъ ей утвердительно головой и скрылся. Марья Петровна поспшно вышла.

— Она ждетъ васъ, промолвила она, возвращаясь нсколько минутъ спустя въ гостинную.

Булатовъ послдовалъ за ней.

— Мы перенесли ее въ кабинетъ Жадова, сказала Марья Петровна, отворяя дверь.

Въ той самой комнат, гд они сидли за два дня передъ тмъ, лежала Васюта на кровати, поставленной на мсто дивана. Глаза ея съ тревожной пытливостью остановились на Булатов, когда онъ приблизился въ ней.

— Видите, что я надлала, проговорила она нетвердымъ голосомъ. Горячй румянецъ разлился по блднымъ щекамъ.

— Мн хотлось васъ видть, продолжала она.— Маша вамъ сказала? Бдная Маша! Сколько безпокойства я причинила!

Она съ застнчивой улыбкой украдкой взглянула на Жадову.

— Не забывай, что теб вредно много говорить, ласково остановила ее Марья Петровна.

— Я не буду много говорить. Садитесь, отчего вы стоите? сказала она Булатову.— Знаете, я скоро уду въ Крымъ. Мам уже телеграфировали. Вы прдете лтомъ въ Алсу? Прзжайте. Я ихъ всхъ зову туда. Съ той минуты, какъ это случилось, я все думаю о Крым. Такъ-бы вотъ сейчасъ туда улетла!.. Я тамъ скоро, скоро поправлюсь… Жадовъ говоритъ, что опасности нтъ… Мн-бы не хотлось умереть. Нтъ, нтъ! Смерть ужасна… Я считала себя одинокой, покинутой… и вотъ почему въ минуту безумя… Но вдь я еще молода… Я такъ мало жила… Я жить хочу…

— Довольно, довольно, съ испугомъ перебила ее Марья Петровна.— Уходите, пожалуйста. Такое волнене и вс эти разговоры могутъ только повредить.

Булатовъ ушелъ. Недли дв-три его совсмъ къ ней не пускали. Васюта поправлялась медленно, и только мсяца два спустя Людмил Павловн удалось привезти ее, наконецъ, въ Алсу.

XV.

Прошло нсколько лтъ. Въ одинъ апрльскй вечеръ, въ тотъ часъ, когда солнце, заливая малиновымъ свтомъ блая стны Голубинскаго хутора, клонилось къ закату, Филиппъ Антоновичъ, освженный продолжительнымъ послобденнымъ сномъ, расположился на крылечк, поставивъ предварительно около себя съ одной стороны стаканъ чая, а съ другой — трубку. Время мало измнило его, только сдина замтне пробилась въ темной, густой бород, да морщинки мелкой, частой сткой окружили добродушнне глаза. Положивъ руки на колни, онъ безмятежно поглядывалъ по сторонамъ. Степь, еще не выжженная солнцемъ, зеленая, сочная, цвтущая, насыщала прозрачный воздухъ запахомъ полыни, мяты и тмина.

— Еще не видать его? спросила молодая женщина, съ груднымъ ребенкомъ на рукахъ, выходя изъ дома на крыльцо.

— Нтъ, я все смотрю, возразилъ онъ, заслоняя глаза рукой и всматриваясь въ даль, гд желтой лентой вилась почтовая дорога.

— Какъ долго его нтъ, съ досадой промолвила она, поворачивая голову въ ту сторону, въ которую онъ смотрлъ.

Только по голосу и по нетерпливымъ порывистымъ движенямъ можно было узнать въ этой статной, полной здоровья и силы женщин прежнюю Васюту. Она выросла, пополнла, свжй румянецъ игралъ на щекахъ и губахъ, волосы, заплетенные по-старому въ дв косы, казались и гуще, и длинне.

— Врно теперь скоро будетъ, успокоительно замтилъ Голубинъ.

— Ему давно пора быть здсь. Пожалуй, что-нибудь случилось!

— Ну, ну! Ужь и случилось! Не бойсь! Прдетъ! А покажи-ка мн этого пузанчика.

Крошечное, худенькое существо, завернутое въ блое пикейное одяльце, ни въ какомъ случа не заслуживало подобнаго названя. Васюта подсла къ отцу и раскрыла розовое личико.

— А знаешь, мамочка, онъ очень на тебя похожъ, промолвилъ Филиппъ Антоновичъ, любовно кивая младенцу, который безсмысленно таращилъ круглые глазенки.

— Вовсе нтъ. Онъ вылитый портретъ отца, т-же глаза, губы, ршительно объявила Васюта, подправляя подъ чепецъ торчаще вверхъ волоса ребенка.— Мама! крикнула она выходившей изъ сада Людмил Павловн.— Поди сюда, пожалуйста. На, подержи Колю. Папка уронитъ его. Я пойду на Бобкину могилку. Оттуда вся дорога видна.

Она передала мальчика матери и сбжала съ крыльца. Людмила Павловна заняла ея мсто.

— Безпокоится, замтилъ Филиппъ Антоновичъ.

— Напрасно. Онъ писалъ, что въ ночи будетъ. Чего тутъ безпокоиться.

— Можно-ли было думать, Нилочка, что она къ нему такъ привяжется. Сколько времени она и слышать о немъ не хотла.

— Гд вамъ, ученымъ людямъ, видть то, что для простыхъ смертныхъ ясно, какъ Божй день, отвтила она съ торжествующимъ смхомъ.

И Людмилу Павловну время пощадило, годы не только не состарили ее, но, напротивъ, она будто даже помолодла и посвжла.

— Такъ, такъ, Милочка, смиренно произнесъ Филиппъ Антоновичъ,— каюсь! Я тогда оплошалъ. Если-бы все такъ благополучно не кончилось, вкъ я-бы себ не простилъ, что вздумалъ теб перечить.

— Кто старое помянетъ, тону глазъ вонъ, весело возразила она.— Не пищи! прикрикнула она на захныкавшаго-было младенца, бережно качая его.— Ты у меня смотри, плаксой не рости.

Она пригрозила ему пальцемъ, подобе слабой улибки промелькнуло на пухленькихъ губкахъ ребенка.

— Отецъ Сергй детъ, обрадованнымъ голосомъ объявилъ Филиппъ Антоновичъ.— Смотри, Милочка, онъ, кажется, не одинъ.

— Нтъ, ихъ двое.

— Кто-бы это могъ быть? Не зять-ли его?

— Можетъ и зять.

Филиппъ Антоновичъ терялся въ догадкахъ.

Небольшая бричка остановилась у крыльца, и отецъ Сергй, сильно посдвшй и постарвшй, вышелъ изъ нее. За нимъ спустился на землю его спутникъ.

— Лвка! въ одинъ почти голосъ вскрикнули Голубины.

— Да, онъ! Какъ снгъ на голову, промолвилъ отецъ Сергй.— Не писалъ, не писалъ, и вдругъ, точно съ неба упалъ.

— Какъ я радъ! Какъ я радъ! говорилъ Филиппъ Антоновичъ, обнимая Лвку.— Дай-ка, дай-ка на тебя посмотрть, продолжалъ онъ, отступая отъ него и оглядывая его сухощавую, высокую фигуру, на которой срое суконное пальто болталось какъ на вшалк.

— Чего смотрть! съ неудовольствемъ замтилъ отецъ Сергй.— Высохъ, какъ щепка.

— Да, похудлъ, съ сожалнемъ согласился Филиппъ Антоновичъ.

— детъ на Кавказъ лечиться, продолжалъ отецъ Сергй,— къ намъ по пути на денекъ завернулъ.

— Всего на одинъ день? спросила Людмила Павловна.

— И за то спасибо, что хоть мимоздомъ вспомнилъ, промолвилъ отецъ Сергй.

Лвка съ спокойной улыбкой слушалъ привтственные возгласы Филиппа Антоновича и ворчливыя замчаня отца Сергя.

— Садитесь, садитесь, хлопотливо говорилъ Филиппъ Антоновичъ,— И мы сегодня ожидаемъ нашего путешественника. Съ часу на часъ ждемъ.

— А онъ не зналъ, что Васюта замужъ вышла, замтилъ отецъ Сергй, указывая на сына.— Письмо, въ которомъ я сообщилъ ему эту новость, не дошло.

— Неужто не зналъ? Вышла, братецъ ты мой, вышла. И какъ еще хорошо вышла. Такой славный человкъ.

— Знаю я его. Я ей давно ужъ предсказывалъ, что быть ей за Булатовымъ, сказалъ Лвка шутливо.

— А вотъ, рекомендую — сынишка ихъ, прибавилъ Филиппъ Антоновичъ.

Лвка равнодушно, мелькомъ взглянулъ на младенца. Людмила Павловна съ тайнымъ недружелюбемъ слдила за нимъ.

— Такой-же чудакъ какъ и былъ, подумала она.

— Лиза и Рая въ институт премудрости обучаются? обратился онъ съ вопросомъ въ Филиппу Антоновичу.

— Да, да, въ институт. Совсмъ большя барышни стали. Ждемъ ихъ тоже на лто къ себ.

— Юрй пишетъ, сказала Людмила Павловна отцу Сергю,— что картину свою онъ продалъ.

— Это хорошо-съ. Въ газетахъ прочиталъ очень даже лестный отзывъ.

— Да, ему повезло. А ты что подлываешь? спросила она Лвку.

— Болю.

— Это плохо, сочувственно замтилъ Филиппъ Антоновичъ.

— Хорошаго мало, согласился Лвка.

— Ты, братецъ, серьезно лечись. При твоихъ занятяхъ вдвойн нужно здоровье.

— Вотъ, думаю полечиться. Гд-же, Васюта? Въ саду?

— Нтъ, пошла на Бобкину могилку, оттуда дорога лучше видна. Ждетъ не дождется мужа, смясь пояснилъ Филиппъ Антоновичъ.

— Пойти разв къ ней. Мы съ отцемъ не можемъ долго остаться.

— Да-съ, подтвердилъ отецъ Сергй,— дома будутъ къ ужину ждать.

Людмила Павловна долго провожала глазами Лвку.

— Очень онъ исхудалъ, промолвила она.

— Мы даже его не узнали, когда вчера онъ неожиданно вошелъ въ домъ, заговорилъ отецъ Сергй.— Разспрашивали его — что и какъ. Вы знаете какой онъ! Ни съ кмъ не подлится. Учительствуетъ, школа идетъ хорошо. Что за бда что глушь! И тамъ, говоритъ, люди живутъ. Я, говоритъ доволенъ, и денегъ на все хватаетъ. Только зимой воспалене нажилъ, вотъ и свернулся.

Лвка, между тмъ, подходилъ къ знакомому пригорку. Васюта стояла къ нему спиной и смотрла на почтовую дорогу, гд цлой вереницей тянулисъ мажары, запряженныя волами. Заслышавъ ворохъ въ трав, она обернулась. Лвка поднимался на пригорокъ. Васюта не двинулась къ нему на встрчу. Румянецъ отхлынулъ отъ ея щекъ, и сердце перестало биться, со страхомъ смотрла она на него, точно передъ нею предсталъ выходецъ съ того свта. Лвка взялъ ее за руку.

— Теб непрятно меня видть, сказалъ онъ безъ всякаго упрека, голосъ его звучалъ мягко.— А я радъ, что намъ пришлось встртиться, Я только здсь узналъ, что судьба исправила вс т бды, которыя я своимъ легкомыслемъ и юношескимъ недомыслемъ чуть-было не навлекъ на тебя. Я слышалъ, ты счастлива.

Васюта высвободила свою руку изъ его руки.

— Я немного здсь присяду, усталъ, сказалъ онъ, опускаясь на траву.— Пусть старики потолкуютъ между собой о моихъ несовершенствахъ, а мы съ тобой здсь побесдуемъ, прибавилъ онъ улыбаясь.

Въ улыбк этой не было и тни той насмшки, которая такъ больно, бывало, задвала Васюту.

— Не дурно, право, здсь у васъ, заговорилъ онъ снова.— Что значитъ привычка! Вдь ее недостаетъ мн тамъ на свер!

Онъ указалъ на степь.

— И такъ тоже равнина, да все не то. Главное, воздухъ не тотъ, солнце холодное. А здсь — одно слово благодать.

— Какъ ты измнился! промолвила, наконецъ, Васюта.

— Постарлъ?

Васюта не отвчала.

— Болзнь не свой братъ, хоть кого сломитъ. Внутренно, впрочемъ, я все тотъ-же, только… онъ опять улыбнулся,— огрызаться усталъ, не къ чему, да и зубы притупились.

— А своимъ цлямъ ты не измнилъ? робко спросила Васта.

Тнь промелькнула на спокойномъ лиц Лвки.

— Разв можно измнить тому, что срослось со всмъ организмомъ? Измна была-бы равносильна смерти… Вотъ отчего съ годами я и понялъ, что поступалъ жестоко, ставя теб въ вину невозможность отказаться отъ того, что теб дорого, чтобы увровать въ то, во что я врю. Повторяю, я радъ, что жизнь исправила мою ошибку.

Кровь то приливала въ лицу Васюты, то отливала. Его мягкость будто оскорбляла ее.

— Это очень гуманно, произнесла она съ горечью.— Но въ этой гуманности много самомння и презрня. Ты снисходителенъ, потому-что считаешь себя сильнымъ, а другихъ слабыми, малодушными.

Лвка съ удивленемъ глядлъ на нее.

— Я тебя не презираю. Ты пошла по своей дорог, за чтоже мн тебя презирать. И слово это какое-то, Богъ съ нимъ, ужъ очень громкое.

Онъ засмялся. Чмъ спокойне, чмъ мягче онъ говорилъ, тмъ боле росло раздражене Васюты.

— Я тебя знаю, проговорила она запальчиво,— въ прежнее время ты такимъ-же самымъ образомъ говорилъ о тхъ, которыхъ ты считалъ не выше устрицъ или улитокъ.

Лвка отвелъ глаза отъ ея взволнованнаго лица.

— Оставимъ прежнее время, сказалъ онъ серьезно.— Оно прошло. Намъ теперь длить нечего.

Васюта замолкла. Этими словами онъ провелъ рзкую черту между прошлымъ и настоящимъ. Имъ дйствительно длить было ничего, но не только длить, имъ и говорить было не о чемъ. Однако, они оставались еще нкоторое время на пригорк, гд, нсколько лтъ передъ тмъ, они мысленно, безъ словъ и заклинанй, дали другъ другу слово идти рука объ руку, и гд теперь, посл конечнаго объясненя, они обмнивались пустыми, односложными замчанями.

— Отецъ врно уже ждетъ меня, промолвилъ Лвка, вставая.— Прощай.

Онъ пожалъ ей руку и спустился съ пригорка.

Давно неиспытанное сознане своего безсиля и ничтожества овладло ею, когда Васюта осталась одна. Все то, что терзало ее въ дтств, что такъ тсно было связано съ образомъ Лвки, нахлынуло на нее. Она сла на траву, обхватила колни руками, какъ длала это когда-то, и, съ чувствомъ близкимъ къ отчаяню, глядла на цвтущую степь.

Отдаленный звонъ колокольчика вывелъ ее изъ забытья. Она поднялась съ травы. По почтовой дорог, обгоняя татарскя мажары, несся запряженный четверкой тарантасъ. Васюта безучастно посмотрла на него и неторопливо пошла домой.

— детъ, детъ! крикнулъ ей Филиппъ Антоновичъ.

Онъ и Людмила Павловна стояли на крыльц. Ни отца Сергя, ни Левки не было уже съ ними. Васюта не ускорила шаги, она не чувствовала ни радости, ни нетерпня, но когда она взяла съ рукъ матери ребенка и, прижавъ его въ груди, склонилась надъ нимъ, охватившее ее жгучее сожалне о прошломъ и опасене новой непоправимой ошибки исчезли.

— Въ немъ мое настоящее и будущее, подумала она, покрывая маленькое личико поцлуями.

— Онъ увидалъ насъ, машетъ платкомъ! сказала Людмила Павловна.

Васюта подняла голову, въ глазахъ ея еще не высохли слезы, но она съ улыбкой на губахъ смотрла на приближающйся экипажъ.

Ардовъ.

‘Дло’, No 4, 1881

ВАСЮТА

Читайте также: