ВАСНЕЦОВСКИЕ БОГАТЫРИ
ВАСНЕЦОВСКИЕ БОГАТЫРИ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Васнецовские богатыри, Амфитеатров Александр Валентинович, Год: 1906
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Амфитеатров А.В. Собрание сочинений: В 10 т. Т. 5. Концы и начала. Хроника 1880-1910 годов. Восьмидесятники: Роман. Книга первая. Разрушенные воли. Русские были
М: НПК ‘Интелвак’, 2002.
Под славным городом, под Киевом,
На тех на степях на Цицарских,
Стояла застава богатырская:
На заставе атаман был Илья Муромец,
Податаманье был Добрыня Никитич млад,
Есаул — Алеша, поповский сын…
Богатырская застава стоит, как живая, изваянная могучею рукою Васнецова. Сказав ‘изваянная’, я не ошибся словом: гигантские фигуры ‘Богатырей’ производят на меня впечатление именно скульптурной группы,— они лезут с полотна, выпирают в зал… Так и ждешь — вот-вот загрохочут тяжелые конские копыта, забряцают кольчуги и загремит над толпою зычный, звонкий оклик:
Вор, собака, нахвальщина!
Зачем нашу заставу проезжаешь?
Атаману Илье Муромцу не бьешь челом?
Податаманью Добрыне Никитичу?
Есаулу Алеше в казну не кладешь
На всю нашу братью наборную?
Богатырь-мужик, богапырь-дворянин и богатырь-попович — вся сила земская — заслонили Русь от кочевников, напиравших на нее с юго-востока, через те самые степи Цицарские,— то есть кесарские, былые византийские,— где встречаем мы вас-нецовских богатырей. Мимо них к Киеву ‘лютый зверь не прорыскивал, быстра птица не пролетывала’. Стоят они службою честною и бескорыстною. Это удивительная черта былин русских — чистота побуждений, увлекающих витязя на подвиг, и строгая нравственная вьщержка их в течение самого подвига. Бой богатырский — честь, которую былины предоставляют лишь витязям, не способным увлечься ни алчностью, ни тщеславием, ни женщиною, имеющим характер прямолинейно долбить в одну точку, не глядя по сторонам, какие бы соблазнительные узоры ни были кругом них расписаны страстями плотскими. Кто идет на бой, не отрешась от соблазнов мира сего, не имеет удачи. Так и теперь, когда зазрили богатыри ‘в поле чернизину’, и оказалась чернизина эта — весьма грозною и опасною силою…
Еще что же то за богатырь ехал?
Из этой земли из Жидовские.
Проехал Жидовин, могуч богатырь
На эти степи Цицарские!
Под именем Жидовской земли былина подразумевает, конечно, не Палестину и евреев, но степное Козарское царство в низовьях Волги, с главным становищем — городом Итилем. О козарах армянские историки упоминают еще во II веке по Р.Х. Византийцы узнали козар в VII веке, под именем восточных турок. VIII и IX век — заря русской истории — эпоха могущества козар. Они вышли к Черному морю и, распространяясь на юг, подчинили себе большую часть Тавриды, а на севере обложили данью славянские племена. Картину славянской самостоятельности в эти века летописец изображает таким распределением: ‘Брали дань варяги из-за моря на чуди, славянах новгородских, мери, веси, на кривичах, а козары брали на полянах, северянах, радимичах и вятичах’. В конце IX века варяжская Русь начинает оттеснять козар, занятых борьбою с напором нового кочевого врага с востока — дикого тюркского племени печенегов. По летописи, Олег отнял у козар дани с северян и радимичей, приняв эти племена под свой протекторат. В 913 и 914 году козарский каган разрешил русским судам пройти Доном и Волгою для набега на Каспий, но на обратном пути руссы были вырезаны мусульманской и христианской партиями населения козарской столицы Итиля. Святослав отвоевал у козар вятичей и отомстил за недавние поражения руссов страшным набегом на Дон, Волгу, Кавказ, разграбив обе козарские столицы — Белую Вежу на Дону и Итиль на Волге, а также богатейший город Семендер, лежавший между Волгою и Дербентом, близ нынешнего Тарху. Описания этого города современниками свидетельствуют, что в козарском царстве пользовались равноправием все религии: христианская, иудейская, мусульманская и языческие культы. Каган козарский исповедывал иудейскую религию, но гвардия его была мусульманская. Большинство населения держалось закона Моисеева. Отсюда и былинное — Жидовин, земля Жидовская. Известная легенда об испытании Владимиром трех религией для выбора новой веры — вариант совершенно такой же более ранней легенды о козарских каганах с тою разницею, конечно, что в последней победа остается за иудейскою религей, а в нашем варианте — за христианством. Под печенежским, а затем половецким напором козарское царство пало. По разрушении его козары еще долго существовали как отдельная, хотя уже несамостоятельная, народность и играли значительную роль в судьбах Тмутараканского княжества (на Азовском море) — обычного прибежища русских ‘изгоев’ в княжеских усобицах XI века. В 1023 году они помогли Мстиславу-богатырю разбить при Листвене Ярослава с союзными ему варягами. В 1079 году изменою убили своего союзника Романа Святославовича и выдали Византии брата его Олега. По образу жизни козары были народ полуоседлый: имели города, но большинство народонаселения жило в кибитках либо в глиняных мазанках, и только у кагана были высокие кирпичные хоромы. В летнее время козары вели кочевую жизнь нынешних степных башкир или киргизов. Так что тот ‘Жидовин, могуч богатырь’, о котором поет легенда, есть козарский богатырь, выехавший барантовать, искатель приключений, разбойник и рыцарь, абрек. Еще недавно закубанские степи кишели подобными наездниками, и казацкие станицы берегли от них новую Россию, как богатырские заставы берегли старую Русь. В сербском языке слово ‘жид’ означает ‘великан’, ‘богатырь’. Как унизительная кличка еврея оно в Сербии неведомо. Русский ‘жид’ — по-сербски ‘чифути’.
На заставе богатырской есть кому помериться с нахвальщиком трех старших богатырей: есть Васька Долгополый, есть Гришка Боярский сын, витязи от купечества и знати. Но ни того ни другого не пустил в погоню за нахвальщиком ‘большой богатырь Илья Муромец’:
Неладно, ребятушки, удумали,
Гришка рода боярского:
Боярские роды хвастливые,
На бою, драке призахвастается,
Погибнет Гришка понапрасному.
Сам Алеша Попович отстранен атаманом от поединка с пришельцем, потому что
Алеша — рода поповского,
Поповские руки загребущие,
Поповские глаза завидущие.
Увидит Алеша на нахвальщике
Много злата, серебра,
Злату Алеша позавидует,
Погибнет Алеша понапрасному.
И в конце концов — ‘положили на Добрыню Никитича’.
Алеша Попович так и вышел у Васнецова — с глазами завидущими, с руками загребущими. Это детище Левонтия, старого ростовского попа соборного, в былинах и сказках русской старины славится не столько силою и мужеством, сколько сметкою, увертливостью, ловкостью, умением раззудить противника до белого каления — до того, что какоенибудь простоватое Идолище Поганое или Тугарин Змеевич так вот и бросится на несносного шпыня, очертя голову, как бык на красный платок… ‘а в те поры Алеша увертлив был’ — Идолище с размаху и грянется оземь дурак-дураком, и погибнет от собственной своей силы. Алеша и надуть врага не прочь, и сзади на него напасть, притвориться глухим, подманить к себе неприятеля, а потом, не говоря худого слова, хвать его шелепугою по голове или саблею по шее. В открытый бой он ‘едва жив идет’, но напасть из-за угла либо спешить вершника издали стрелою — нет его удалее. Он и у Васнецова уже схватился за лук, и все его красивенькое, умное, притворно-скромное лицо трепещет нетерпением, точно он думает про себя: ‘Эх, право! И чего мешкают старшие братья? Заспорили тоже, кому идти на нахвальщика… Пустили бы меня, уж я бы ему, сукину сыну, подвел штуку… Да, вишь, не пускают, черти! Им бы — все по-старому, напролом валить… А я бы с Жидовином живо управился: либо стрелою его ссадил бы, либо прикинулся бы каликою перехожим, да, покуда Жидовин мне милостыньку творит, я бы и пырь его, чем ни попадя…’
Лицо хитрое, но влекущее, глаза лицемерные, но заманчивые, плут страшный, но прелюбопытный малый. Он и щеголь великий — Алеша, и бабий прелестник, и у князя в чести, как лукавый советчик, а между товарищами-богатырями, хотя и душа человек, но они знают: пальца в рот ему не клади,— откусит!.. В домашнем богатырском обиходе, в терему Владимировом только и видишь: либо Алеша у Добрыни жену чуть не увел, либо Алеша смущает Володимера на чужую жену и учит, как извести ее мужа, либо Алеша исполняет какое-нибудь гнусное поручение княгини Апраксеевны. У калики перехожего Касьяна-богатыря,— этого русского Иосифа Прекрасного, который имел несчастье полюбиться княгине, особе по мужской части вообще довольно слабой, но не ответил ей взаимностью,— Алеше велят ‘прорезать суму рыта бархата, запихать бы чарочку серебряну’, чтобы потом обвинить упрямого красавца в покраже из княжеского терема. Алеша по внешности изящен, знает, как надо держать себя, даже не прочь поучить других манерам, но,— говорят былины,— ‘вежество в нем нерожденное’. Он любит, когда можно, забыться, повластвовать, повеличаться над низшими: грубая природа сквозит под напускным лоском. Князю и богатырям он льстит, а на калик перехожих орет, обличает их ворами-разбойниками, за что и калики не постеснялись с ним расправиться по-мужицки: ‘сдирали с Алеши штаны бархатны, напихали клюками… досиня’. В щеголеватом богатыре Васнецова чувствуется и его ‘нерожденное вежество’. Алеша молодец в своем наряде витязя, под доспехом, но снять с него доспех да одеть его в подрясник, так и дьяконок из него выйдет хоть куда — ядовитый дьяконок, из лесковских типов, что на своего попа каждую неделю архиерею доносы пишет и за то запрещаем бывает, но все не унимается, ибо язвительность его сильнее его самого, что, славя Христа по приходу, при дележе яиц, раз десять их перечтет, а уж о деньгах и говорить нечего: и дьячка разует, и к просвирне в карман слазит, не спустили ли туда какого пятака из общего дохода. Помню, когда я впервые читал ‘Бурсу’ Помяловского, мне пришло в голову, что его богатыри — плуты, вскормленники бурсы, юноши страшной силы и страшной безнравственности, Аксютка и Ipse, он же Сатана,— весьма и весьма древние люди, имеющие первородича еще в былинной старине. И рыжая лошадка Алеши — немножко поповская, она пожиже и битюка исполина, что под мужиком Ильею, и кровного белого степного конька, что дворянин Добрыня Никитич выездил под ‘седельце черкасское’, и покормил ее Алеша хуже: из трех лошадей она одна тянется к подножному корму,— так бы и сжевала молодую поросль промеж седого ковыля…
Многие находят, что Добрыня из трех богатырей удался Васнецову менее других. Дело в том, что богатырь, которого мы привыкли встречать в былинах с эпитетом ‘Добрыня Никитич млад’, у Васнецова — человек уже средних лет, почти готовый перейти в разряд пожилых. Былины дают нам довольно подробную биографию Добрыни: три года он при Владимире стольничал, три года приворотничал, девять лет чашничал, а потом влюбился в Маринку-еретницу, которая обернула его туром золотые рога и водила в таком нелепом образе тоже довольно значительное время, затем Владимир услал его — от молодой жены — ‘вырубить чудь белоглазую, перекрошить сорочину долгополую, а и тех черкесов пятигорских, и тех калмыков с татарами, чукчи бы все и алюторы’. Занимался этою международною резню Добрыня целых двенадцать лет. И затем уже встречаем мы его богатырем на степных заставах, во лугах Цицарских, либо на Сафат-реке — в момент васнецовский. При таких условиях слово ‘млад’ приложимо скорее к юному, кипучему, истинно рыцарскому сердцу Добрыни, чем к его годам, а следовательно, и к наружности. Из всего нашего богатырства, Добрыня — наиболее близок к западному рыцарству. Сближают его с последним и обильные романические его похождения. Добрыня — образец честной, мужской души, женолюбивой, страстной, привязчивой и доверчивой, а потому и вечно обманутой, вечно страдающей от бабьего легкомыслия и коварства. То у Добрыни любовница повяжется с змеем Горынычем, а его самого оденет в тура золотые рога, то жена Добрыни вдет от живого мужа замуж за Алешу Поповича. Всюду является он женским защитником от налетного зла. То и дело приходится ему колотить многоголовых змеев и отнимать у них прекрасных пленниц. Даже мать свою случилось Добрыне выручить из подобной же беды. Но женщины честному Добрыне благодарностью не платили, а поступали с ним весьма подло: Добрыня — первый российский страдатель из-за женщины. А между тем был он молодец хоть куца: и богач, и красавец, и рода высокого, молился по-ученому, поклоны клал по-писаному, ходил в посольство к королю литовскому и царю Батыю, не имел равного ни в борьбе, ни в стрельбе и даже так прекрасно играл в шашки, ‘в тавлеи вальящеты’, что совсем осрамил и ‘запер’ царя Батыя…
Первую тавлеюшку царь ступил,
Другую тавлеюшку Добрыня Никитич млад,
Третью тавлеюшку царь ступил
Четвертую Добрыня Никитич млад,
Больше царю ступить некуда,
Та игра была проиграна!
(Былина о Василии Казимировиче)
Но — явление обычное: при всех достоинствах, ему не везло — именно, может быть, потому, что было слишком много достоинств, а Маринкам-еретницам и княгиням Апраксеевнам нужны были мужчины попроще, более грубой мысли и чувственного уклада, и потому-то обставлял и опережал Добрыню Алеша Попович — как впоследствии Молчалин обставил и опередил Чацкого у Софьи Павловны Фамусовой.
На васнецовской картине Добрыня уже оставил позади все эти личные вспышки и страдания. Суховатое, длиннобородое лицо его — лицо дружинника, воина при исполнении долга. В нем есть что-то северное, норманское. Он похож на рыжебородого Тора, с которым, к слову сказать, сближают его иные мифологи. На чудной, белой лошадке своей он сидит как наездник, которого никакая сила не сбросит с седла, ему удобно на коне как дома, да уж и лошадка же под ним! Маленькая, сравнительно с соседом-исполином, конем Ильи, нервная, нетерпеливая, она ловит степной ветер раздутыми ноздрями, насторожила уши, глаза весело играют, копыта топотят по розоватым бессмертникам и зеленым елочкам,— так бы вот и ринулся в степной простор, скача через ручьи и балки, взлетая на холмы и курганы… Ей и скакать, впрочем, сейчас: не кому другому, а Добрыне Никитичу — ехать на нахвальщика, он уже, не глядя,— именно домашним,— движением привычного рубаки, вынимает из ножен широкий тяжелый меч, а сам, как степной орел, воззрился в пространство на далекую ‘чернизину’, и только копье атамана, опущенное перед самою мордою Добрыниной лошади,— оттого она и вздернула голову с такою нервною дрожью,— задерживает удалой скок богатыря.
Атаман не торопится. Сиднем просидев в молодости тридцать лет, он обучился терпению и хладнокровию.
‘Погоди… погоди… дай-ка-сь поглядеть, какой-такой там еще нахвальщик!’,— говорит он, всматриваясь из-под руки в зеленый развал степи,— между тем как Добрыня полон сосредоточенным негодованием и потребностью мщения:
Мы что на заставушке устояли?
Что на заставушке углядели?
Мимо нашу заставу богатырь уехал!
Страшную силу придал Васнецов огромному, дородному Илье: так и гнет сверхчеловеческий груз широкую спину битюка, конь-великан вместе со всадником-великаном как бы вросли в землю — инда копыта в нее погрузли. Илья — старый казак, стар-матер человек, страшные мускулы его жиром подернуло, кольчуга облепила его торс и стальными перегибами лоснится на складках. Этот гигант — действительно ‘большой богатырь’, ‘старший’ всего своего атаманства, он родился на границе мира человеческого и стихийных таинств, когда только устроилась крещеная земля. Не диво ему никакой нахвальщик: он знавал и Святогора-богатыря, которого ‘мать-земля не держала’, и от него, из гроба, принял дух богатырский, глушил и Соловья-разбойника, избивал целые рати татаровей, ухватив татарина за ноги…
А и крепок татарин — не ломится!
А и жиловат собака — не изорвется!
Оторвалась башка татарская,—
Убила татаровей счету нет…
За ним — огромное прошлое подвигов, ничуть не убавивших его грозной силы. Он и сейчас бы, как при первом посвящении его в богатыри каликами перехожими,— ‘кабы столб от неба до земли, так всю бы землю повернул!’ Сила эта — разумная, себя сознающая, а потому и не спешная, и не хвастливая. Вон он — васнецовский Илья: держит руку у глаза и даже не замечает, что на локте у него повисла на свободном отвесе ‘палица боевая’ — ‘она весом та палица девяносто пуд’. Добрыня-дворянин поскачет сражаться первым, как дружинник княжеский, как представитель военного сословия. А Илья, напутствовав его в дорогу, останется спокойно на заставе богатырской, как сила земская, до которой последняя очередь доходит,— когда не в мочь людям служилым управиться с одолением вражеским.
Не под силу окажется нахвальщик Добрыне,— тогда скажет Илья:
Больше некем заменитися:
Видно, ехать атаману самому!—
и, с тем же страшным спокойствием свыше дарованной силы, двинется, как туча, на своем вороне-коне погоню за обидчиком. И, куда бы нахвальщик ни уехал, Илья догонит, потому что в минуты опасности общественной его конь-тяжеловес,— выпряженный под богатырское седло из-под той мужицкой сошки, которою пахал землю Микула Селянинович, носитель тяги земной, мирный крестьянин — победитель странствующего рыцаря-завоевателя, могучего норманна Вольги Святославича,— ‘его ворон-конь осержается… от земли отделяется… делает выходы на десять верст, делает выскоки на сто верст’. Ни к чьему богатырству русская былина не относится с такою благоговейною любовью, как к Илье Муромцу: его сила — нездешняя, ею напоили его Христос с двумя апостолами, о ней ‘написано у святых-отцов, удумано у апостолов’. Илья — представитель мира на земле, обусловленного страшною силою, которая никого без толку не трогает, но которую и самое не дай Бог никому тронуть!— представитель земского духа и единства. Первое впечатление, как взглянешь на васнецовского Илью близорукими глазами,— ой какой суровый! Но чем больше и долее вглядываешься, тем яснее выступает из-под строгости наружной природная доброта и сердечность богатыря, тем мягче и теплее смотрят его иссера-голубые глаза. На вас, из-под шишака, смотрит мужик Марей Достоевского, тот ‘народ’, великий терпением и силою любви, что стряс с плеч нашествие татарское, нашествие польское, нашествие дванадесяти язык. Ни Шуйский — Алеша Попович, ни Ляпунов и Скопин — Добрыни не в силах были спасти Русь от гибели в пору Смутного времени, когда от наезда иноземной нахвальщины —
Сыра мать земля всколебалася,
Из озер вода выливалася,
Под Добрыней конь на коленца пал.
Народ — Илья, поднятый Мининым, сам спас свою самостоятельность. Не легко дался ему подвиг и в эту пору, и в позднейшие лихолетия наши. И Русь падала в бою, и ее нахвальщики сиживали на груди у нее, с ‘чинжалищем булатным’, как сидел на груди у Ильи богатырь земли Жидовской, и над нею издевались:
Старый ты старик, старый матерый!
Зачем ты ездишь во чисто поле?
Даже сам павший народ порою терялся, сомневаясь в своих силах и в своем жребии,— как опрокинутый нахвальщиком Илья размышлял в свой смертный час:
Да, неладно у Святых Отцов написано,
Неладно у Апостолов удумано:
Написано было у Святых Отцов
Удумано было у Апостолов:
Не бывать Илье в чистом поле убитому,
А теперь Илья под богатырем!
Но — ‘лежучи, у Ильи втрое силы прибыло’, и справился он с нахвальщиком и по плеча отсек буйну голову… Это — нижегородское ополчение после тушинского стана, Полтава после Нарвы, Отечественная война — после Аустерлица, освобождение крестьян — после Севастополя и освободительная народная буря после трагедии Японской войны…
1898—1906
Печ. по изд.: Амфитеатров А.В. Собр. соч. Т. 23. Русские были. СПб.: Просвещение, <1914>.
С. 593. Богатырская застава…— Картина ‘Богатыри’ (1881-1898) В.М. Васнецова.
С. 594. Козары — Хазары — тюркоязычный народ, кочевники, пришли в Восточную Европу после гуннского нашествия (VI в.), образовали Хазарский каганат (сер. VII — конец X вв.).
Олег (?-912) — князь, правивший с 879 г. в Новгороде и с 882 г. в Киеве. В 907 г. совершил успешный поход на Византию.
С. 594. Святослав I (?-972) — великий князь киевский, разгромивший в 96Ф-96 гг. Хазарский каганат.
С. 595. Закон Моисеев — первые пять библейских книг (Пятикнижие) Ветхого завета: Бытие, Исход, Левит, Числа, Второзаконие.
Владимир I Святой (?-1015) — князь новгородский, великий князь киевский, введший в 988-989 гг. христианство в качестве государственной религии.
Мстислав-богатырь — Мстислав Владимирович (?-1036) — князь тмутараканский с 988 г. и черниговский с 1026 г. Покоритель косогов, победивший в поединке их князя Редедю.
Ярослав Мудрый (ок. 978-1054) — великий князь киевский с 1019 г.
Роман Святославович — князь, сын Святослава Ярославича (1027-1076), великого князя киевского.
…выехавший барантоватъ…— Баранта ‘у азиатских пограничных народов, а более у кочевых, самоуправная месть, по меж-дуусобиям, набег, грабеж, отгон скота, разор аулов, захват людей. Баранта тем отличается от военных набегов, что нападающие, из опасения кровомести, идут без огнестрельного и даже без острого оружия, и берут ожоги, вместо копий, обух и нагайки’ (В.И. Даль).
С. 597. Иосиф Прекрасный — одиннадцатый сын библейского патриарха Иакова и первенец Рахили, их любимец, герой библейской эпопеи, достигший вершин власти.
Шпынь (шпинь, шпень) — шип, гвоздь без шляпки. В перен. смысле: ‘…строптивый человек, всем поперек, впомеху, придирчивый, досадный, трунила, злой насмешник’ (В.И. Даль).
Шелепуга (шелеп) — плеть, кнут.
Калики перехожие — страннники, нищие, которые поют духовные стихи. Возможно, связано по происхождению с названием обуви ‘калика’ (от лат. Caliga) — сапог.
С. 598. Просвирня — ‘женщина в каждом приходе, приставленная для печения просвир’ (В.И. Даль). Просфора (просфира) — небольшой хлебец, испеченный без яиц и маслаго кислого теста, в виде двух круглых лепешек. На верхней имеет крест или монограмму Иисуса Христа. Употребляется при литургии.
‘Бурса’ — общежитие при духовных училищах и семинариях, их тягостный быт изобразил в ‘Очерках бурсы’ (1862-1863) Н.Г. Помяловский.
С. 599. Алюторы — малочисленная народность на северном побережье Камчатки.
С. 600. Батый (1208-1255) — хан, внук Чингисхана, разоривший в 1237-1238 гг. княжества Северо-Восточной Руси.
Тавлея — шашечница, игра в шашки. Зд.: партия в шашки.
С. 603. Мужик Марей — герой одноименного рассказа Ф.М. Достоевского из его ‘Дневника писателя’.
Шуйский Василий IV (1552-1612) — царь в 1606-1610 гг., возглавлявший тайную оппозицию Борису Годунову и поддержавший Лже-дмитрия I. Низложен.
Ляпуновы — братья: Захарий (? — после 1612) и Прокопий (?-1611) Петровичи — участники свержения в 1610 г. царя Василия Шуйского.
Скопин — Скопин-Шуйский Михаил Васильевич (1586-1610), князь, боярин, полководец.
Минин Кузьма Минич (?-1616) — организатор борьбы против польско-литовских интервентов, один из руководителей 2-го земского ополчения.