ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНІЙ
ВСЕВОЛОДА СОЛОВЬЕВА
КНИГА 42-я
ВАСЬКА.
I.
II.
III.
IV.
V.
Васька, Соловьев Всеволод Сергеевич, Год: 1917
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Серьезную и опасную болзнь мн пришлось перенести въ моемъ дтств. Долго меня лечили всякими способами, но болзнь моя только усиливалась, и наконецъ, было ршено приступить къ операціи.
Доктора нашли, что хлороформъ на меня вредно подйствуетъ, а потому я, двнадцатилтній, познакомился со всми ужасами настоящей пытки…
Когда все было окончено, страшное напряженіе нервовъ смнилось полнымъ упадкомъ силъ, и я погрузился въ полусонъ, въ забытье, и уже не сознавалъ совсмъ окружающаго.
Придя, наконецъ, въ себя и открывъ глаза, я увидлъ, что дверь въ мою спальню заперта и недалеко отъ кровати, въ кресл, дремлетъ фельдшеръ. Я былъ такъ слабъ, что не могъ шевельнуться и лежалъ, припоминая вс перенесенныя мною муки, посл которыхъ боль, испытываемая мною теперь, казалась мн ничтожной.
Вдругъ, гд-то близко, близко отъ меня, я разслышалъ слабый пискъ. Еще не усплъ я подумать о томъ, что бы такое это могло быть, какъ на кровать ко мн прыгнулъ хорошенькій котенокъ. Поднявъ хвостъ и осторожно ступая бархатными лапками, онъ подобрался къ самому лицу моему, потерся мордочкой о мою щеку и замурлыкалъ. Потомъ онъ услся у меня на груди и сталъ глядть мн въ глаза своими большими круглыми глазами.
Съ большимъ усиліемъ я поднялъ руку и погладилъ его. Онъ замурлыкалъ еще громче, опять потянулся къ лицу моему и сталъ меня лизать горячимъ, маленькимъ и жесткимъ, какъ щеточка, языкомъ.
Я вспомнилъ, что этого котика принесли къ намъ утромъ, но тогда я не обратилъ на него никакого вниманія, весь полный ожиданій мучительной смерти,— я думалъ, что умру непремнно.
— Васька! Васька!..— шепталъ я, продолжая гладить котика. Голова моя очень устала, и врно потому я не могъ придумать ему какого-нибудь особеннаго прозвища и остановился на общекошачьемъ имени ‘Васька’.
— Вася! Васька! Васинька!— повторялъ я, чувствуя вдругъ приливъ необыкновенной нжности къ этому лижущему меня зврьку. Я охватилъ его мордочку, сталъ цловать ее и наконецъ, самъ не зная почему, громко заплакалъ.
Фельдшеръ очнулся отъ своей дремоты и съ безпокойствомъ подбжалъ ко мн…
Таково было начало моего знакомства и моей дружбы съ Васькой. Мн необходимо было лежать посл операціи очень долго — я теперь ужъ не помню, сколько именно времени, но кажется,— недли три, четыре. Въ первые дни мн запрещали даже шевелиться и почти морили меня голодомъ. Мученій было довольно, но я зналъ, что самое страшное прошло, зналъ, что теперь уже не умру — и выказывалъ большое терпніе.
Только, конечно, лежать и голодать, когда хотлось ходить и сть, было очень скучно. Но Васька развлекалъ меня сколько могъ. Онъ не разлучался все это время со мною, почти не отходилъ отъ моей кровати. Плъ мн свои псни, лизалъ меня своей ‘щеточкой’, показывалъ мн все свое необыкновенное танцевальное искусство, когда я привязывалъ бумажку къ шнурку и,начиналъ играть съ нимъ.
Наконецъ, мн разршено было встать, и мало-по-малу я вернулся къ обычной жизни — къ урокамъ и развлеченіямъ.
Дружба моя съ Васькой оставалась неизмнной. Онъ сдлался членомъ нашего семейства, очень быстро росъ, толстлъ и скоро превратился въ большого, великолпнаго кота, съ хитрыми черными разводами на спин, съ блой грудью и блыми передними лапками. Такимъ образомъ онъ похожъ былъ на франта въ бломъ галстух и блыхъ перчаткахъ.
Онъ нсколько потерялъ грацію первой юности, но за то съ каждымъ днемъ пріобрталъ все больше и больше солидности и важности. Не только я, но и вс у насъ въ дом его любили, особенную къ нему слабость чувствовалъ отецъ мой. И Васька пользовался этой слабостью: мшать работ отца — и входить къ нему въ кабинетъ, безъ особенно важнаго дла, никто и никогда не ршался, но Васька пробирался туда отъ нечего длать, изъ празднаго любопытства, обнюхивалъ вс углы, знакомился со всми книгами, потомъ ршительно, безшумно, вспрыгивалъ на спинку кресла хозяина, оттуда къ нему на плечо и, тихонько мурлыча, слдилъ своими блестящими глазами за мрными движеніями неутомимаго пера. Только когда ужъ мурлыканіе становилось черезчуръ громкимъ, отецъ вставалъ, отпиралъ дверь и вжливо просилъ Ваську объ выход…
Посл обда мы обыкновенно проводили около часу въ большой, длинной гостиной. Отецъ полулежалъ на своей любимой кушетк, мы вс размщались кругомъ него и принимались за всякія лакомства, до которыхъ, особенно благодаря родительскому примру, были большими охотниками. Васька непремнно находился тутъ же. Если на него не обращали особеннаго вниманія, онъ легкимъ, неслышнымъ прыжкомъ вскакивалъ на столикъ или кому-нибудь на колни и всегда кончалъ тмъ, что длался центромъ всхъ, взглядовъ. Тогда онъ принимался за самыя уморительныя гримасы,— звалъ, дергалъ хвостомъ, поводилъ ушами и усами, умывался лапкой и вдругъ, изогнувшись въ дугу, отскакивалъ въ сторону и начиналъ, какъ сумасшедшій, метаться но комнатамъ.
Кто-нибудь изъ насъ кидался за нимъ. Онъ не давался, кувыркался, прятался, потомъ подкрадывался самымъ ехиднымъ образомъ, осторожно передвигая лапки, почти совсмъ ползкомъ… Потомъ вдругъ опять — спина дугою, прыжокъ въ залу, поскальзывается на паркет, перекувыркивается, и — исчезаетъ.
А черезъ минуту смотришь,— онъ уже совсмъ съ другой стороны снова тянется, крадется… глаза горятъ, какъ уголья… хвостъ отбиваетъ тактъ вправо и влво…
Васька отличался живымъ и веселымъ нравомъ, но у него задавались меланхолическіе часы. Нердко я замчалъ, какъ онъ вдругъ, ни съ того, ни съ сего, совсмъ утихалъ и начиналъ уныло бродить по комнатамъ, время отъ времени жалобно мяуча. Позовешь его,— онъ подойдетъ, взглянетъ безучастно, дернетъ хвостомъ,— и опять пошелъ бродить, и то тамъ, то здсь раздается его заунывное мяуканіе.
Подумаешь, что онъ голоденъ, дашь ему молока на блюдечк,— онъ понюхаетъ, лизнетъ — и отойдетъ въ сторону. А черезъ нсколько часовъ, смотришь,— онъ принимается ловить свой собственный хвостъ, уши на сторож, во всхъ движеніяхъ задоръ и веселье…
Нельзя сказать, чтобы у Васьки были только одн хорошія качества. Напротивъ, отъ природы онъ получилъ немало самыхъ предосудительныхъ инстинктовъ. Онъ не разъ попадался въ воровств. Я помню,— онъ какъ-то стянулъ въ кухн со стола на полъ цлую рыбу, приготовленную къ обду, и когда на это обратили вниманіе, то уже половины рыбы какъ не бывало.
Ваську отодрали за уши, но это ничему не помогло: черезъ нсколько дней онъ незамтно забрался на чайный столъ и вылакалъ весь молочникъ со сливками, а завидя входящаго лакея, мигомъ слетлъ со стола, прошмыгнулъ мимо него и потомъ цлый день гд-то скрывался.
Охотничьи или, врне, хищническія наклонности въ немъ тоже были чрезвычайно развиты. Мышей въ дом у насъ вообще не водилось, но все же, я помню, одинъ разъ онъ почуялъ въ углу моей комнаты своего натуральнаго врага и жертву. Цлыхъ два дня, почти безотлучно, провелъ онъ въ этомъ углу, забывая даже объ д, а когда я хотлъ силой оттащить его, то онъ зло на меня косился и шиплъ по-зминому, чего обыкновенно за нимъ не водилось. Онъ сидлъ, весь сбившись въ комокъ, не мигая глядлъ въ одну точку и только время отъ времени чутко поводилъ ушами, нервно вздрагивая, и какъ-то весь поджимался.
Кончилось тмъ, что къ концу второго дня мышь все же оказалась у него въ когтяхъ. Онъ наигрался ею, натшился ея терзаніями, затмъ совсмъ придушилъ ее, но не сълъ, а принесъ и положилъ ее передо мною.
Лтомъ, въ саду, онъ также по цлыми часамъ, съ невроятнымъ терпніемъ, выслживалъ какую-нибудь птичку. Хитро и ехидно, не задвая ни за одинъ листочекъ, онъ взбирался на дерево или кустъ, переползалъ съ втки на втку. Но птички порхали по такимъ тоненькимъ вточкамъ, которыя ужъ никакъ не могли его выдержать. Вотъ она, напорхавшись, устала и сидитъ, качаясь и не подозрвая присутствія врага…
Васька совсмъ притаилъ дыханіе, совсмъ замеръ, даже уши не шевелятся. Онъ ршается на безумный поступокъ,— мигъ,— и онъ отчаяннымъ прыжкомъ около птички. Но она вспорхнула, а онъ летитъ кубаремъ внизъ, шлепаясь какъ мшокъ на землю и долго сидитъ неподвижно, совсмъ сконфуженный, растерянный.
Однако, хитрость и терпніе его были такъ велики, что несмотря на непреоборимыя, невидимому, трудности, онъ все-таки иногда оказывался побдителемъ и лакомился своей кровавой добычей.
Упрямство Васьки доходило до глупости. Зимою, проводя нсколько часовъ въ саду, онъ каждый разъ взбирался по желобу, всегда на одно и тоже окно гостиной, и просился въ комнату. Онъ отчаянно царапался въ стекло, мяукалъ, принимался, наконецъ, даже кричать и визжать и, вообще, доходилъ до полнаго отчаянія и бшенства. Но въ этомъ окн но было форточки, тогда какъ рядомъ въ другомъ окн форточка была, и онъ туда точно также легко могъ взобраться. За Васькой посылали въ садъ, и только посл долгихъ настояній и убдительныхъ просьбъ удавалось заставить его сойти внизъ. Тогда его торжественно приносили въ комнаты, и я всячески старался объяснить ему всю глупость его поведенія. Но онъ, нсколько прозябшій и проголодавшійся, думалъ только о състномъ и на мои доказательства не обращалъ вниманія. Онъ вырывался у меня изъ рукъ, бжалъ по корридору и царапался въ дверь, ведущую въ кухню.
Глухое окно, безъ форточки, не перестало привлекать Ваську. Его нарочно стали выпускать изъ гостиной въ форточку, показывая такимъ образомъ наглядно возможность обратнаго пути, но онъ упорно продолжалъ взбираться на избранное имъ окно, и каждый разъ приходилось посылать за нимъ человка.
Однако, у Васьки были необыкновенныя достоинства. Отецъ ухалъ на долгое время изъ дому, намъ было грустно, и особенно тосковала мама. Послобденныя засданія въ гостиной прекратились, но Васька, очевидно, не забылъ о нихъ. Онъ сталъ вдругъ выражать матери необыкновенную нжность, ходилъ за нею, какъ собачка, жалобно мяукалъ, осторожно бралъ ее зубами за платье, подводилъ къ любимой отцовской кушетк, вспрыгивалъ на нее и нсколько минутъ сидлъ, не переставая мяукать. Такія же прогулки совершалъ онъ съ матерью и въ кабинетъ отца — и это продолжалось, на удивленіе всмъ домашнимъ, немалое время.
Храбрость Васьки не подлежала никакому сомннію. Онъ доказалъ ее многими битвами съ сосдними котами, посл которыхъ возвращался израненный, ощипанный, но всегда торжествующій. Онъ и погибъ жертвою своей храбрости.
Ему было уже года четыре — самый лучшій кошачій возрастъ.
Онъ усплъ уже узнать жизнь и сдлалъ немало какъ практическихъ наблюденій, такъ и теоретическихъ выводовъ. Мало-по-малу игра съ мячикомъ или собственнымъ хвостомъ перестала занимать его.
Онъ любилъ иногда по долгу сидть неподвижно на одномъ и томъ же мст, наблюдая окружающую дйствительность. Въ звздные вечера я часто заставалъ его за созерцаніемъ безпредльности вселенной. Не мигая, глядлъ онъ на звзды и очевидно предавался глубокимъ размышленіямъ.
Но все же онъ еще не удовлетворился исключительно созерцательною жизнью, не потерялъ быстроты и энергіи движеній, попрежнему чувствовалъ въ себ хищническія наклонности.
Какъ-то разъ въ ясное лтнее утро пробирался онъ по садовой дорожк, зорко слдя за беззаботнымъ прыганьемъ легкомысленнаго воробья. Вдругъ страшное рычаніе заставило его вздрогнуть и мгновенно остановиться.
Онъ бросилъ вокругъ себя быстрый взглядъ и шагахъ въ двухъ-трехъ увидлъ злую сосдскую собаку…
Нсколько мгновеній происходила нмая сцена, оба звря оставались неподвижными и пристально глядли другъ на друга. Затмъ Васька быстро изогнулся въ дугу, весь ощетинился, распушилъ свой хвостъ и зашиплъ. Собака отвтила зловщимъ рычаніемъ.
Васька снова оглянулся: первое движеніе его было — дать тягу, онъ уже быстро взобрался на столбъ въ конц аллеи, но затмъ въ немъ вдругъ заговорили иныя чувства: глаза его метнули искры, онъ ощетинился еще больше, соскочилъ — и далъ врагу ловкую пощечину.
Собака, очевидно, неожидавшая такой смлости, совсмъ растерялась. Но вотъ еще пощечина, еще и еще…
Тогда собака накинулась на Ваську, который совсмъ превратился въ демона, потерялъ всякое кошачье обличье, визжалъ, шиплъ и, не помня себя, впивался когтями и зубами въ сильнаго врага.
Собака, въ свою очередь, вышла изъ всякаго терпнія, рванула разъ, другой, подмяла подъ себя Ваську, стиснула его и прокусила ему горло. Бдный Васька испустилъ отчаянный стонъ, дрыгнулъ лапками и, весь въ крови, повалился на землю.
Собака, искусанная, исцарапанная, завыла и убжала.
Не стало нашего Васьки. Много слезъ было пролито надъ его кровавой могилой. Но онъ погибъ геройской смертью, успвъ вкусить отъ всхъ сладостей и горестей жизни, оставивъ посл себя во всхъ знавшихъ его — добрую память. А вдь это не часто удается не только коту, но и человку…