М. М. КОВАЛЕВСКИЙ
М. М. КОВАЛЕВСКИЙ
Василий Осипович Ключевский
Василий Осипович Ключевский
Комментарии
Комментарии
Василий Осипович Ключевский, Ковалевский Максим Максимович, Год: 1911
Время на прочтение: 9 минут(ы)
В. О. Ключевский: pro et contra, антология
СПб., НП ‘Апостольский город — Невская перспектива’, 2013.
Василия Осиповича Ключевского знает вся Россия. Мне не пришлось еще встретить человека, который бы высказал сомнение насчет важности утраты, понесенной в его лице русскою наукой. В Государственном совете, без различия партий и групп, все, знавшие Ключевского на правах его товарищей, учеников или почитателей, выразили одинаковую готовность подписать текст составленной мною телеграммы, под ней стоят имена и бывших министров народного просвещения, и одного архиепископа, и членов Московского университета, и прежнего московского предводителя дворянства, и представителей академии и университетов, и одного почетного академика, Анатолия Федоровича Кони1, товарища Ключевского по выпуску, сочинение Кони на золотую медаль ‘О необходимой обороне’ напечатано в ‘Университетском сборнике’ рядом с сочинением Василия Осиповича, также на золотую медаль, озаглавленным ‘Сказание иностранцев о России’. Оно вышло новым изданием много лет спустя и в значительной степени исчерпывает самый вопрос.
Почему вся Россия скорбит о смерти Ключевского и ни одна партия, ни одна группа людей не может сказать: ‘Он только наш, наши мысли были его мыслями, наши желания — его желаниями, мы победили с ним и в его лице. Да не посмеет никто отнять его у нас!’?
Я полагаю, что секрет лежит в необыкновенно строго проведенной индивидуальности покойного. Ни о ком из бывших моих товарищей по преподаванию в Москве я не мог бы в равной степени сказать: ‘Он сам по себе’. Самим по себе он был и в мнениях, высказываемых по текущим вопросам внутренней и внешней политики, и в тех взглядах, какие он проводил в своих исторических работах. Кто решится утверждать, что Ключевский был консерватором, либералом или социалистом? А между тем в нем лежали черты, позволявшие людям односторонним причислять его к любому из этих направлений. Консерватором он, несомненно, был в том смысле, что Россия начиналась для него не Петром и даже не временем возвеличения Москвы, а веками ранее, и что в ее поступательном ходе он не прочь был отметить культурную деятельность и Печерской лавры, и Сергиевского посада, и новгородской и псковской вольницы, и объединяющей политики московских князей, с их боярскою думой.
Как для историка и всякого вообще ученого, истина была для него высшей целью изысканий, у него не было исторических пристрастий, не было встречавшегося у его предшественников желания подчеркнуть и даже преувеличить значение тех или других факторов в поступательном развитии России. Ключевского нельзя считать приверженцем ни западников, ни славянофилов, сторонником косной самобытности или заимствований чужого. Не восхвалителя Петра, а критика его реформы находим мы в авторе неподражаемых лекций по истории России. И если бы его курсу после смерти удалось завершиться новым томом,— как мы надеемся, вполне подготовленным к печати2,— читающая Россия признала бы в Ключевском такого же критика Екатерининской реформы, как и реформ Александра I.
Редко кто умел слиться с предметом своих исследований так тесно, как покойный Василий Осипович. Он жил интересами русской истории и ничем больше, он обладал своим предметом, как никто, столько же писанным, сколько и печатным материалом. Кто имел счастье посещать его на дому не в одни только вечера, отведенные для приема гостей, тот заставал его нередко за чтением рукописей, доверенных ему близкими и отдаленными монастырями. Те или другие факты, в них сообщаемые, редко когда не наводили его на новые и неожиданные мысли. Он не всегда указывал все свои источники. Я не знаю исследователя более скромного в своих цитатах и которому в большей степени было бы чуждо нагромождение их, по немецкому образцу, в нижнем этаже страниц книги.
Если не говорить о Сергее Михайловиче Соловьеве, дорогом для Ключевского учителе, пожелавшем иметь в нем своего преемника, едва ли кто имел большую начитанность в источниках русской истории, чем незабвенный покойник. Нужно ли говорить о художественности его изложения, о необыкновенной яркости и определенности его характеристик, о счастливом выборе эпитетов, о блеске ума, проявлявшемся в неожиданных сопоставлениях и не всегда скрываемом юморе? С этими качествами его письма знакома вся Россия, но те тысячи и, может быть, десятки тысяч, которые, подобно мне, прослушали его лекции, вероятно еще в большей степени проникнуты убеждением, что в московском университете, а может быть, и во всех университетах России, не было лектора более увлекавшего свою аудиторию. Для этого ему не нужно было ни гоняться за фразой, ни приурочивать изложение фактов прошлого к злободневным вопросам, нужно было только подводить краткий итог многолетней работе, облекая свою мысль в простую, изящную и богатую речь,— богатую знанием многих характерных древнерусских слов и оборотов речи, знакомство с которыми может дать только глубокое проникновение в литературные памятники прошлого.
Профессорская карьера Ключевского была победоносным шествием, продолжавшимся целых сорок лет, с самого момента вступления его в Московский университет. Мы хорошо знали, кто входит в нашу среду, и приветствовали его появление дружными аплодисментами. Этими аплодисментами сопровождалось всякое публичное выступление его на кафедре,— читал ли он об отдаленных предках Евгения Онегина, или о ‘добрых людях’ старой Руси, или о Новикове и его времени3. Благодарное отношение к добрым семенам, посеянным в Киево-Новгородский и Московский периоды русской жизни, не заставляло Ключевского закрывать глаза на необходимость порвать с прошлым в интересах дальнейшего развития нашей государственности — ив этом отношении его грубо можно назвать в такой же степени либералом, в какой он был и консерватором. Но заурядного либерала, разумеется, не удовлетворит его справедливое суждение о том, что побудительные причины Петровской реформы были, прежде всего, фискального и военного характера. С другой стороны, и консерватор, и либерал могут одинаково косо отнестись к той глубокой критике исторического роста крестьянского закабаления, в которой сторонники Запада, начиная с Бориса Годунова и оканчивая Петром и Екатериною, по мнению Ключевского, только довершают дело московских радетелей о благополучии служилого сословия,— хотя бы и в ущерб народным массам, этим потомкам смердов и холопов удельной Руси.
Из всего написанного Ключевским сравнительного историка права и учреждений всего более заинтересует, по всей вероятности, мастерской очерк роста сословий в России и, в частности, крестьянства4. Ни статьи, ни книги Василия Осиповича не содержат в себе попыток осветить судьбы русских учреждение аналогиями с Западом, но Ключевский не был в числе тех односторонних исследователей, которые считали по меньшей мере бесполезным, а то, пожалуй, и вредным, всякое знакомство с параллельными явлениями в жизни Франции, Англии или Германии. Вернувшись однажды из-за границы, я передал ему только что вышедшее сочинение Fustel de Coulanges ‘О происхождении римского колоната’5. В нем проводится тот взгляд, что задолженность фермеров римских поместий во многом содействовала прикреплению их к земле и образованию колоната. Я не прочь думать, что эта теория — не менее взглядов Чичерина6 и многих позднейших исследователей на задолженность ‘серебряников’, как на один из источников крепостного права,— привела Василия Осиповича к заключению, что не в затерянном указе Бориса Годунова и вообще не в законодательном творчестве наших царей, а в экономических условиях, в каких одновременно очутились и служилые люди, и казна, и крестьяне-земледельцы, и лично несвободные холопы, надо искать действительные причины развития у нас крепостного права. Оно было немыслимо при том еще на половину бродячем земледелии, какое мы встречаем в удельный период и в первую эпоху возвышения Москвы, когда было много свободных к занятию земель и густота населения отличалась крайней слабостью. Но обстоятельства сильно изменились ко времени упразднения татарского ига и объединения русской державы под властью Иванов и Василия. К этой эпохе и относится ускоренный ход крепостной зависимости, завершающейся века спустя при первых переписях, произведенных Петром, и щедрых раздачах земель Екатериной бывшим казацким старшинам, причисленным ею к русскому дворянству.
Первые томы ‘Русской истории’ Ключевского, разумеется, менее занимательны, чем посвященные им Смутному времени, Петровской реформе и эпохе ближайших преемников Петра. Но для всех историков русского права и русских общественных и государственных учреждений они навсегда останутся руководящей книгой, в такой же степени, как и его ‘Боярская Дума’7, под скромным заглавием заключающая в себе пересмотр всего материала по удельному и Московскому периодам. Будущие повествователи начальных периодов нашей общественности оценят также массу труда, вложенного Ключевским в его магистерскую диссертацию: ‘О житиях святых как источнике русской истории’8. К этим сравнительно немногим томам и сводятся главные труды незабвенного бытописателя. Ключевский был учеником Соловьева и подвел итоги его исследованиям памятников прошлого в такой же степени, как и собственным неустанным работам над разным печатным и рукописным материалом. Получилась, в общем, стройная, выполненная в мельчайших подробностях, картина поступательного хода русской гражданственности, начиная от эпохи поселения среди финских и славянских племен иноземных воителей-купцов, варягов, и оканчивая тем временем, когда Россия завоевала благодарность Европы отстаиванием независимости ее народов и исторического права отдельных государств на самобытное существование. Ключевский оставляет не только более или менее законченную историю нашего прошлого, но и целую школу людей, изучающих в деталях отдельные стороны этого прошлого. Одни, подобно профессору Любавскому, пишут ученые монографии о русско-литовском государстве, другие, как Готье9, изучают хозяйственный и общественный быт Московии, третьи, как Богословский, углубляются в частности провинциальной реформы Петра, четвертые, как Кизеветтер, воссоздают прошлое русских городов в XVIII веке. Но влияние покойного ученого не ограничивается сферой одних русских историков. И кто занимается греческим Востоком, и те, которые изучают латинский Запад, одинаково чувствуют влечение к поднятию вопросов, связанных с судьбою общественных классов и политических учреждений. Это господствующее течение в значительной степени сложилось под влиянием наиболее выдающегося русского историографа за последнее сорокалетие. Ведь многие из тех, кто выступали или теперь выступают с разными учеными диссертациями, и об общественном быте Англии, и о судьбах французского крестьянства или рабочего люда, и о хозяйственном развитии Европы, и о росте демократии и о многом, многом другом, менее занимавшем корифеев исторической науки, какими в свое время были в Германии Ранке, Трейчке и Дройзен10, а в России — Сергей Михайлович Соловьев, испытали на себе в той или другой форме влияние Василия Осиповича Ключевского. Это пишет человек, который по возрасту не мог быть его учеником, но который всю свою жизнь считался с его работами, слушал его курсы и выносил из общения с ним нередко поучительные для себя мысли.
О Ключевском привыкли говорить, как о человеке, настолько погруженном в свои исторические исследования, что для оценки русской действительности у него не оставалось времени, а пожалуй, не было и желания. Я позволю себе не согласиться с этим, и вот по какой причине. При начальных стадиях русского освободительного движения Ключевский не только не повернулся к нему спиной, но отстаивал, как всем известно, многие ‘необходимые вольности’ в комиссиях, посвященных обсуждению проектов нашего обновления.
После моего возвращения из-за границы, а его — из Петербурга и Царского в Москву, я имел случай беседовать с ним долгое время с глазу на глаз и последствием этих разговоров было то, что я счел себя обязанным поставить мою кандидатуру на выборах в первую Государственную думу. С тех пор и при каждом новом моем посещении Москвы я постоянно виделся с Ключевским и могу уверить всех и каждого, что во время этих свиданий речь шла не о равноапостольном князе Владимире и не о ‘тишайшем’ царе Алексее Михайловиче, которого так любил покойный, даже не о Петре или Екатерине, а о Государственной думе и Государственном совете. По всем текущим вопросам Ключевский имел определенное мнение и, не отвлекаясь сам от научной работы для проведения в жизнь того, что считал правильным, он не прочь был поручить эту заботу людям, с которыми связывала его долгая совместная деятельность. Я полагаю, что сказанное подтвердят и все те, кто виделся с ним в эти последние годы, столь богатые событиями и столь тягостно протекшие для самого Василия Осиповича, особенно со времени кончины его жены, товарища и друга всей его жизни11. Я видел в последний раз Ключевского на похоронах Муромцева12, он только что выздоровел от тяжкой болезни, но казался бодрым и как всегда отзывчивым на все злобы дня, ничто не говорило о том, что это будет наше последнее свидание. Умственная свежесть покойного обещала еще долгие годы плодотворной работы.
Он избежал, таким образом, того ‘периода упадка’, который равно наступает и для отдельных лиц, как и для целых государств. С первых написанных им строк и до последних он остался во всеоружии не только обширнейших знаний, но и гибкого творческого ума, столько же призванного к тонкому анализу, сколько и к широким обобщениям.
Он не был патентованным философом истории, но едва ли кто выскажет сомнение в том, что оставленное им литературное наследие есть философия русской жизни13.
Печатается по: Вестник Европы. 1911. Кн. 6. С. 406-411.
Ковалевский Максим Максимович (1851-1916) — русский историк, правовед, социолог, профессор Московского (1877-1887) и Петербургского университетов (1905-1906), академик (1914), депутат Первой государственной думы (1906), член Государственного совета (1907).
1 Кони Анатолии Федорович (1844-1927) — русский юрист, государственный и общественный деятель, литератор. Профессор Петроградского университета (1918-1922), академик (1900), член Государственного совета (1907-1917).
2 В 1910 г. Ключевский начал работу над пятой частью ‘Курса русской истории’, но успел подготовить к печати только треть текста. В 1921 г. пятая часть ‘Курса’ на основе литографированного издания 1883-1884 гг. была издана Я. Л. Барсковым, а в 1937 г. на основе литографий 1880-1890-х гг. — С. К. Богоявленским. В 1958 г. на основе материалов, подготовленных Ключевским в 1910 г., а также литографированных курсов 1880-1890-х гг. и черновых материалов пятая часть была ‘Курса’ была опубликована А. А. Зиминым и В. А. Александровым.
3 M. M. Ковалевский имеет в виду следующие работы Ключевского: ‘Евгений Онегин и его предки’ (прочитана 1 февраля 1887 г. в заседании ‘Общества любителей российской словесности’ и напечатана в журнале ‘Русская мысль’, 1887. Кн. II), ‘Добрые люди Древней Руси’ (прочитана в пользу пострадавших от неурожая и напечатана в журнале ‘Богословский вестник’, 1892. No 1), ‘Воспоминания о Н.И. Новикове и его времени’ (прочитана в заседании ‘Общества любителей российской словесности’ 13 ноября 1894 г. и напечатана в журнале ‘Русская мысль’, 1895. Кн. I).
4 Осенью 1886 г. Ключевский прочитал специальный курс ‘История сословий в России’, который в 1887 г. был опубликован литографским способом, а в 1913 г. вышел в печатном варианте. Истории крестьянства были, в частности, посвящены его статьи ‘Происхождение крепостного права в России’ (Русская мысль. 1885. No 8, 10) и ‘Подушная подать и отмена холопства в России’ (Русская мысль. 1886. No 5, 7, 9, 10).
6 Фюстель де Куланж Нюма-Дени (1830-1889) — французский историк. Исследование Фюстеля де Куланжа о римском колонате вышло в Париже в 1885 г. Русский перевод этой книги под редакцией И.М. Гревса под заглавием ‘Римский колонат’ был опубликован в 1908 г.
6 Чичерин Борис Николаевич (1828-1904) — русский философ, историк права, экстраординарный профессор Московского университета (1861-1867).
7 Докторская диссертация Ключевского ‘Боярская дума древней Руси’ была опубликована в 1880 г., отдельной книгой — в 1882 г.
8 Магистерское исследование Ключевского ‘Жития святых как исторический источник’ было опубликовано в 1871 г. и защищено в 1872 г.
9 Готье Юрий Владимирович (1873-1943) — русский историк, ученик В. О. Ключевского, профессор Московского университета, академик (1939).
10 M. M. Ковалевский упоминает немецких историков Леопольда фон Ранке (1795-1886), Генриха фон Трейчке (1834-1896) и Иоганна Густава Дройзена (1803-884).
11 Анисья Михайловна Ключевская умерла в 1909 г.
12 Муромцев Сергей Андреевич (1850-1910) — русский юрист и политический деятель, профессор Московского университета, председатель Первой государственной думы (1906).
13 Дополнением к статье M. M. Ковалевского могут служить его воспоминания, в которых Ключевскому посвящен лишь один абзац.
‘Появление на кафедре Ключевского, с его яркой и образной речью с его меткими характеристиками и редким умением подбирать эпитеты, встречено было поэтому молодежью с большим энтузиазмом. Редкий профессор сумел сразу завоевать себе больше внимания, чем мало известный еще в то время московский историограф. Все ранее написанное Ключевским носило слишком специальный характер, чтобы обратить на него внимание широких кругов. Его магистерская диссертация о житиях святых как источнике русской истории и более ранний трактат, написанный для получения золотой медали и озаглавленный ‘Сказания иностранцев о России’, создали ему репутацию строго исследователя. Но лекции в Троицко-Сергеевской духовной академии и статьи, напечатанные им, часто без подписи, в ‘Критическом обозрении’, не замедлили установить на его счет представление как о блестящем преподавателе и бойком публицисте. В числе не подписанных им статей одна была посвящена разбору сочинений Юрия Самарина, настолько определенному и резкому, что многие, разгадавшие, кто действительные его автор, составили о Ключевском представление как о несомненном западнике и вероятном радикале. Василий Осипович дружил в это время с молодым и талантливым историком литературы Шаховым. Последнего шутя называли Сен-Жюстом, а многие прибавляли к этому, что при нем Ключевский играет роль Робеспьера. Этой репутации Василий Осипович своей дальнейшей карьерой нимало не оправдал’ (Ковалевский М.М. Моя жизнь: Воспоминания. М., 2005. С. 210.).