H. А. Лейкинъ
Въ вагон третьяго класса.
(Сцены).
В вагоне третьего класса, Лейкин Николай Александрович, Год: 1874
Время на прочтение: 5 минут(ы)
H. А. Лейкинъ. Веселые разсказы. Санктпетербургъ. Изданіе книгопродавцевъ Колесова и Михина. 1874.
OCR Бычков М. Н.
Поздъ, состоящій изъ полутора десятка вагоновъ, ожидаетъ третьяго звонка, чтобы отправиться изъ Петербурга въ Москву. Кондукторы сортируютъ по вагонамъ все еще прибывающую публику. По платформ бгаетъ какой-то купецъ съ краснымъ потнымъ лицемъ, заглядываетъ въ окна и отыскиваетъ себ ‘мстечка поспокойне’. Въ правой рук у него объемистая подушка въ розовой ситцевой наволочк, въ лвой — корзина, изъ которой выглядываютъ: горлышко полуштофа, куриный задъ и пеклеванникъ. Въ окнахъ вагоновъ третьяго класса виднются бороды, окутанные платками головы женщинъ. Все это спшитъ перекинуться прощальными словами съ провожающими, стоящими у ршетки противъ вагоновъ. Нкоторые изъ провожающихъ лзутъ за ршетку, но служители и полицейскіе ‘просятъ честью’ удалиться. Въ толп слышатся фразы: ‘скажи Мавр, что ежели у ней хлба не хватитъ, то пусть Митрофанычу поклонится, а чтобы корову со двора сводить ни — ни…’ или ‘отпиши: что Ваську изъ острога выпустили, аль нтъ?’ и т. п.
Въ одномъ изъ оконъ виднется бородатая голова монаха въ клобук. Голова медленно кланяется перевсившейся черезъ перила женщин, покрытой ковровымъ платкомъ, и говоритъ:
— Передайте поклонъ боголюбивому Петру Захарычу, благочестивой Марь Дементьевн и чадамъ ихъ. Платону Семенычу скажите, что ему за его вкладъ на томъ свт будетъ мзда великая, а въ здшней жизни воздастся сторицею.
— Передамъ, батюшка, передамъ… слезливо отвчаетъ женщина.
— Какъ прідешь къ Троиц-Сергію, то сейчасъ вынь части о здравіи всхъ знакомыхъ, говоритъ рыжебородый купецъ своей жен, вышедшей къ нему изъ вагона и стоящей на платформ. Селиверсту Петровичу привези большую просвирку — человкъ нужный.
— Перезабудешь всхъ такъ-то… Ей-Богу… отвчаетъ жена. Вчера бы записать надо… За здравье Лудова-то вынимать, что-ли?
— Ну его!.. Второй годъ пятьдесятъ рублей долженъ и не отдаетъ!..
Слышенъ третій звонокъ. Жена наскоро чмокаетъ мужа въ бороду и спшитъ садиться. Кондукторы со стукомъ запираютъ двери вагоновъ, раздаются дребезжающій свистокъ оберъ-кондуктора и отвтный свистокъ локомотива — и поздъ трогается.
Въ вагон третьяго класса пахнетъ потомъ, хлбомъ и овчинами. Три четверти вагона набито мужиками, бабами, солдатами. Чистая публика держится отдльно. Въ ней особенно обращаютъ на себя вниманіе: рослая усатая барыня, расположившаяся со своими подушками и одеялами на двухъ скамейкахъ, армейскій офицеръ и блднолицый молодой человкъ съ козлиной бородкой, одтый въ высокіе лакированные сапоги, шелковую канаусовую рубаху и какую-то фантастическую, по его мннію, русскую поддевку.
Тронувшійся поздъ ускоряетъ ходъ. У мужиковъ слышенъ гулъ отъ говора. Какой-то пьяненькій наигрываетъ на гармоніи, другой пьяненькій въ замасленной фуражк съ надорваннымъ козырькомъ и въ рваномъ полушубк, подтягиваетъ голосомъ:
Захотлось намъ узнать да извощика жену…
Все это коробитъ усатую барыню.
— Ей вы, мужики! — кричитъ она, — коли съ благородными людьми въ вагон дете, такъ псенъ не пть и простаго табаку не курить!
— А какой-же курить прикажешь? Французскій что-ль? спрашиваетъ пвшій псню.
— Ты мн не груби, дуракъ, а то тебя на первой станціи высадятъ. Какъ ты смешь мн ‘ты’ говорить?
— Вишь, какая прыткая!
— Ахть ты мерзавецъ? Господинъ офицеръ, заступитесь! обращается барыня къ офицеру.
— Перестань-же, или иди и садись въ другое мсто, замчаетъ офицеръ.
— Зачмъ, ваше благородіе, намъ въ другое мсто? Намъ и здсь хорошо, упирается мужикъ. А ежели вамъ, ваше благородіе, эта псня не нравится, такъ мы другую можемъ…
Что ты спишь мужичокъ,
Вдь весна на двор?
— Весною-то и спится, отвчаетъ, поднимая голову, до сихъ поръ дремавшій старикъ въ худомъ армячишк и лаптяхъ.
— Эхъ ты, сдая вшивица! Нешто это къ теб относится? Это такъ въ псн поется, подбоченивается ломаный козырекъ, оставляя пть.— Деревня!
Блдный молодой человкъ въ фантастической поддвк внимательно прислушивается къ разговору.
— А знаешь ли чья это псня? спрашиваетъ онъ.
— А то не знаемъ, что ль? Извстно чья, — Молчановская. Молчановъ ее на Крестовскомъ плъ…
— Анъ и не знаешь чья. Псню эту написалъ такой-же мужичекъ, какъ и ты. Фамилія его — Кольцовъ.
— Написалъ можетъ и Кольцовъ, а поетъ Молчановъ. Это намъ доподлинно извстно. Ты, баринъ, объ насъ что думаешь? Мы тоже питерскіе — по этимъ самымъ гуляньямъ-то тоже балты били, били!…
— Не называй меня, пожалуйста, бариномъ. Я такой же мужикъ, какъ и ты, говоритъ молодой человкъ бъ фантастической поддевк.
— Нтъ, баринъ, зачмъ же? Мы тоже народъ полированный, знаемъ какъ съ кмъ обойтись.
— Нтъ, пожалуйста не называй… Ты видишь, я въ такой же русской одежд, какъ и ты… Пора вамъ забыть слово баринъ.
— Нешто это русская на васъ одежа?
— Конечно, русская, только франтоватая. Ну что, на побывку въ деревню дешь?
— Жену учить демъ, такъ какъ намъ отписано, что она, шкура, барабанная, съ солдатомъ связавшись.
— И не стыдно теб это? Не жаль ее?
— А зачмъ она Бога забыла?
— Ты какой губерніи?
— Мы, ваше благородіе, ярославскіе. Дозвольте, ваше благородіе, папироску.
— Изволь, изволь…
Рваный козырекъ закуриваетъ папиросу и продолжаетъ:
— Въ нашей губерніи, ваше благородіе, народъ самый политичный, потому что, почитай, совсмъ дома не живетъ, а все либо въ Петербург, либо въ Москв. Кто въ буфетчикахъ, кто въ артельщикахъ, кто по лавкамъ въ прикащикахъ. Теперича вс самые что ни на есть именитые купцы — вс ярославцы. И везд наши… Нтъ такого города, значитъ, чтобы ярославцевъ не было. Одинъ нашъ ярославецъ даже въ арапской земл Бразиліи былъ.
— Врешь? какъ-же онъ туда попалъ?
— Хмльной попалъ. Былъ онъ, значитъ, въ Петербург на бирж при нагрузк, зашелъ на корабль этотъ самнй, да и заснулъ въ уголк, потому сонъ сморилъ, — хвативши былъ крпко, шнапсъ тринкенъ, значитъ. Только просыпается — глядь, анъ ужъ окіанъ море и береговъ не видать. Заревлъ онъ и ну проситься у капитана обратно, а капитанъ ему: нтъ, говоритъ, другъ любезный, коли, говоритъ, ты на корабль попалъ, такъ и позжай съ нами, такъ какъ мы теперь въ Бразилію демъ и семь тысячъ верстъ отъхали. Ну и привезли въ Бразилію. Хотлъ онъ хать обратно — тыщу рублевъ требуютъ, потому тридцать три тысячи верстъ. Гд мужику такія деньги взять? Туда-сюда, и остался тамъ на прожитіи, Христа ради побираясь. Женатый былъ, въ деревн жена и двое ребятъ остались. Ну, извстно, человкъ къ баб привычный, крпко загрустилъ безъ бабы. А тамъ въ Бразиліи этой бабы хоть и есть, только черныя такія и серьгу въ ноздр носятъ. Думалъ, думалъ онъ да и ршилъ: что жь, хоть и черная баба, а все Божій даръ. Взялъ да и женился, потому такое положеніе есть, кто тридцать тысячъ верстъ отъдетъ отъ своего мста, то закону препона полагается и при живой жен жениться можно, женился на черной баб, и пошли у нихъ дти полублыя. Только съ бабой онъ, значитъ, живетъ, а самъ все помышляетъ, какъ-бы въ Россею… Кажиный день выходитъ на берегъ моря и какъ завидитъ корабликъ, — сейчасъ кричитъ: братцы мои, нтъ ли межъ васъ земляковъ ярославцевъ, повезите въ Россею за дарма. Кричалъ, кричалъ, и что жь ты думаешь, ваше благородіе, нашлись ярославцы — довезли. Хотлъ въ т-поры и жену свою черную съ ребятишками взять и на корабль ихъ привезъ, да т, какъ увидали на корабл икону, такъ и шарахнулись отъ страха въ море и перетонули. И какъ только онъ, ваше благородіе, пріхалъ въ Питеръ, — сейчасъ его за своевольную отлучку въ Сибирь.
— Да ты не сочинилъ эту исторію?
— Зачмъ сочинять, ваше благородіе, отъ сродственниковъ этого мужика слышалъ.
— Еще разъ тебя прошу: не называй меня ни бариномъ, ни благородіемъ, и въ доказательство теб, что я не баринъ, а мужикъ, мы съ тобой на станціи выпьемъ по стакану водки.
— Станція Колпино! возглашаетъ черезъ нсколько времени кондукторъ.
Поздъ остановился.
— Такъ выходи на платформу, тамъ выпьемъ водки! Пригласи, кстати, и твоего товарища, что на гармоніи игралъ, говоритъ молодой человкъ въ фантастической поддевк и выходитъ изъ вагона.
— Эй, гармонія! кричитъ надорваный козырекъ. Пойдемъ со мной! Тиролецъ этотъ, что со мной сидлъ, водку пить зоветъ!