А. Гурштейн и его критические работы
А. Гурштейн и его критические работы
1
1
* * *
* * *
2
2
* * *
* * *
В. В. Жданов. А. Гурштейн и его критические работы, Гурштейн Арон Шефтелевич, Год: 1959
Время на прочтение: 13 минут(ы)
В. В. Жданов
Источник: А. Гурштейн. Избранные статьи. М.: Советский писатель, 1959. С. 215 — 247.
Сканирование: А. А. Гурштейн. Распознавание: В. Есаулов, май 2009 г.
В фигурных скобках {} указаны номера страниц.
Большинству современных читателей имя А. Гурштейна мало известно. Между тем в 30-х годах его статьи постоянно печатались в журналах и газетах, его работы выходили отдельными книжками. Это был критик и литературовед, не боявшийся самых сложных тем, поднимавший животрепещущие вопросы. Он писал о современной русской литературе, обращался, хотя и не часто, к ее прошлому. Его интересовала также история еврейской литературы и театра. Особенно много он занимался литературной теорией и эстетикой, вопросами социалистического реализма. Он настойчиво изучал наследие Ленина и разрабатывал ленинскую методологию в литературоведении.
Все написанное А. Гурштейном отличается вдумчивостью суждений, точностью анализа, а главное — проникнуто боевым духом, стремлением отстоять молодую советскую литературу от различных враждебных влияний. Это был принципиальный и честный, критик-марксист, занимавший определенное место в литературной борьбе, и именно потому работы его по праву входят в историю советской критики наряду с другими документами {3} той литературной эпохи. Разумеется, многое в них отмечено печатью времени, иной раз связано с такими вопросами, которые потеряли свою актуальность сегодня. Но даже и эти работы не лишены значения, поскольку они отражают те или иные этапы развития нашей литературной мысли и несут на себе черты индивидуальности автора — его живого, острого ума, его отношения к литературе, его стиля.
Арон Гурштейн родился в 1895 году в городке Кролевец, Черниговской губернии. Его отец, служащий транспортного общества, постоянно менял место жительства, и семья жила то в Никополе, то в Каховке, то в Елисаветграде, то в Гродно, то в Проскурове. В 1913 году А. Гурштейн окончил гимназию в Вильно, а в 1916 году поступил в Петроградский университет, на факультет восточных языков. Октябрьская революция застала его на Украине, в Никополе. События задержали его здесь, я ему пришлось поневоле отказаться от занятий в университете.
Как только советская власть утвердилась и в Никополе, А. Гурштейн с головой погрузился в культурно-политическую и организационную работу. Революция внесла ясность в его мировоззрение, в его отношение к действительности. Он выступает с лекциями и докладами, активно участвует в местных газетах, работает в органах народного образования. В мае 1920 года он вступает добровольцем в Красную Армию.
Освобожденный по причине сильной близорукости от строевой службы, он был направлен на работу в штаб бригады, а затем в штаб Шестой армии. В это время он сотрудничает в армейской печати, выпускает ‘Листки добровольца’. В одном из них он писал:
‘Мы, красноармейцы, рвем то, что связывает нас с прошлым, но мы рвем не все, мы любим по-прежнему нашу семью, наших сестер и невест, мы даже не забываем наши старые привычки и обычаи, но наша судьба меняется, мы становимся кузнецами великого и удивительного дела — счастья для всех.
Мы приобретаем счастье для себя и для других’. {4}
Демобилизовавшись в июне 1921 года, А. Гурштейн, продолжал образование в Москве, поступив на арабское отделение Института восточных языков. Одновременно он работал в Народном комиссариате по делам национальностей и тогда же стал сотрудничать в журналах ‘Печать и революция’, ‘Жизнь национальностей’, в ‘Крестьянской газете’ и других московских изданиях.
Печататься А. Гурштейн начал гораздо раньше. Еще будучи 16-летним гимназистом, он поместил в газете первое стихотворение, вслед за тем его рассказы и стихи стали изредка появляться в провинциальной печати. Но систематический и серьёзный характер его литературная работа приобрела лишь: в конце 1921 года, после переезда в Москву. В 1924 году он начал собирать материалы для задуманного труда по истории еврейской литературы и спустя год уже опубликовал статью о видном сатирике XIX века И. Линецком, вскоре в издании Института белорусской культуры (Минск) появилась его большая работа об И. Л. Переце.
Продолжая интенсивно работать для печати, отдавая много времени также педагогической деятельности (во Втором Московском государственном университете), А. Гурштейн завершает свое образование в аспирантуре Института языка- и литературы РАНИОНа (1926 — 1929). К этому времени относится начало его усиленных занятий проблемами марксистского литературоведения. Он выступает со статьями теоретического характера, в начале 30-х годов принимает активное участие в дискуссии по поводу переверзевской школы. В 1931 году выходит его книжка ‘Вопросы марксистского литературоведения’. Тогда же А. Гурштейн выступает в Государственной академии искусствознания с большим докладом, в котором дает характеристику литературно-критической деятельности В. В. Воровского. Он пишет ряд статей о литературных взглядах В. И. Ленина, определяя значение ленинских работ для советской литературной науки (‘Ленин и марксистское литературоведение’, ‘Ленин о Толстом’, ‘Ленин: о Чернышевском’ и др.). Он занимается изучением литературного наследия Г. В. Плеханова и публикует статьи о нем в Литературной энциклопедии и в Большой советской энциклопедии. Литературоведческие работы А. Гурштейна печатаются в историко-литературных и критических сборниках, в изданиях Белорусской и .Украинской академии наук. {5}
В 1935—1936 годах А. Гурштейн работал в отделе критики и библиографии газеты ‘Правда’: на ее страницах он напечатал ряд статей о современной литературе, о новых книгах советских .писателей, в том числе о ‘Похождениях факира’ Вс. Иванова, о повести ‘Белеет парус одинокий’ В. Катаева, о ‘Голубой книге’ М. Зощенко, о рассказах Вас. Гроссмана и .В. Авдеева, о поэзии В. Маяковского, о пьесах М. Горького.
Одновременно А. Гурштейн занимался изучением еврейской литературы и театра. Среди многих страниц, написанных им на эти темы, выделяются статьи о творчестве Д. Бергельсона, и Э. Фининберга, о стихах С. Галкина, об: актерском искусстве С. Михоэлса и В. Зускина, очерки по истории еврейского театра. Ему принадлежат также работы о классиках еврейской литературы — биографический очерк о Шолом Алейхеме, вышедший отдельным изданием, в 1939 году, статья о наследии Менделе Мойхер-Сфорима.
Многие из названных статей, рецензий и критических очерков включены в настоящий сборник. Вошли в него и две наиболее ценные главы из книжки А. Гурштейна ‘Проблемы социалистического реализма’, изданной в начале 1941 года. В этой работе высказаны интересные суждения о природе художественного метода, полемически направленные против рапповских теорий, сделаны существенные обобщения по таким вопросам, как соотношение между методом и мировоззрением, как характер отражения действительности в литературе, подробно рассматривается здесь вопрос о народности искусства, в которой автор видит один из важнейших признаков социалистического реализма.
В главе, названной ‘К проблеме народности в литературе’, А. Гурштейн развивает мысль о теснейшей связи между народностью и реализмом, предостерегает против упрощенного понимания этой проблемы. Привлекая широкий историко-культурный материал, опираясь на суждения революционно-демократической критики и на важнейшие высказывания Ленина, он излагает свое понимание народности в искусстве. ‘Иные критики, — пишет А. Гурштейн, — видят народность только в произведениях таких писателей, как Кольцов, Никитин и т. п., забывая, что народное самосознание находило свое замечательное и глубокое выражение в творчестве великих художников, порою {6} не имевших непосредственного соприкосновения с народом, но ‘извне’ (по слову Ленина) посвящавших ему свою творческую мысль. Тысячу раз прав был Горький, который говорил что именно народ является величайшим и неисчерпаемым источником всего творчества. Но, черпая из этого источника, великие художники всегда платили народу сторицей, возвращая ему же обогащенные высокой творческой мыслью, оплодотворенные богатейшей художественной культурой всего человечества создания своего гения. На основе средневековой народной легенды вырос гётевский ‘Фауст’. Но Гёте подверг старинную легенду гениальной, обработке и привнес в нее все богатство ищущей и мятущейся человеческой мысли. Разве поэтому мы должны почитать Гёте менее народным, нежели безымянного создателя средневековой легенды?’
Интенсивная и разносторонняя творческая деятельность советского критика была прервана в июне 1941 года, когда началась Великая Отечественная война. Вместе со многими другими писателями А. Гурштейн добровольно, не колеблясь, вступил в ряды народного ополчения. С этого дня, с 6 июля, для него началась нелегкая жизнь солдата, жизнь, к неожиданностям которой он был совершенно неприспособлен, — так во всяком случае казалось его друзьям.
Все, знавшие А. Гурштейна, хорошо помнят его чисто ‘кабинетную’, ‘штатскую’ наружность. Небольшого роста, в очках, застенчивый и тихий, он осторожно и —: по близорукости — не всегда уверенно ходил по московским улицам, испытывая особенные затруднения, когда движение становилось слишком сильным. В дни войны он решительно преобразился. Писатели-ополченцы, видевшие его в первые же часы новой жизни, вспоминают, что еще до выступления из Москвы он раньше других проявил себя солдатом. В школе, где жили писатели, перешедшие на казарменное положение, он точно исполнял все правила внутреннего распорядка, дневалил, подметал помещение, посещал беседы политрука и делал все это с такой простотой, словно в этом не было ничего непривычного. {7}
В ночь на 11 июля дивизия, включавшая в свой состав писателей-ополченцев, двинулась из Москвы на запад. Казалось, А. Гурштейн сразу привык к походной жизни. Вскоре он уже совершал длинные, тяжелые переходы, копал окопы, рубил деревья, строил завалы… Его выносливости и готовности ко всякому труду удивлялись окружающие. Иногда им казалось, что он хотел бы сделать всё за всех, готов был взвалить на свои плечи любую тяжесть, только бы помочь товарищам. Один из писателей-фронтовиков, рассказывая о той ‘внутренней силе’, которая поддерживала многих в трудные, дни первых походов, писал в письме домой: ‘Особенную, я бы сказал, красоту духа проявлял всегда Гурштейн. Всегда вдумчивый и спокойный, он действовал и на других успокаивающе и ободряюще’.
Другой ополченец, также принадлежавший к числу фронтовых товарищей А. Гурштейна, писал о нем. летом 1941 года: ‘Я не знаю лучшего примера мужественного будничного героизма, чем то, как он встречал непомерные для него трудности, — всегда бодрый, несмотря на страшную усталость, всегда приветливый, открытый к людям, готовый помочь любому. Я никогда не забуду, как в темные ночи он шел, все время осторожно шаря рукой в темноте, нащупывая товарищей… Рядом с ним шел человек большой физической силы, рабочий-татарин Хисматуллин. На трудных участках Гурштейн робко, застенчиво брал его за руку, но после нескольких бессонных ночей Хисматуллин стал засыпать на ходу. И теперь уже он держался за руку Гурштейна, потому что Гурштейна сон не брал, у него никогда не истощался запас лучистой внутренней энергии. Он признался как-то, что последний свой большой переход — 11 километров — он сделал в год окончания гимназии, с тех пор он не ходил на большие расстояния. Но когда его уговаривали сесть на повозку, он категорически отказывался. И после 60-километрового похода уже радовался, когда оказывалось, что предстоит переход в 13 километров. ‘Это пустяки, я уже знаю, что выдержу’,— говорил он…’
Мы привели эти слова потому, что без них был бы не полон рассказ о жизни советского литературоведа А. Гурштейна, рассказ очевидца поможет читателю, яснее представить, себе облик этого кристально чистого человека, мужественного патриота, погибшего в боях за Москву осенью 1941 года. {8}
Литературное наследие А. Гурштейна, неравноценно. Наряду с серьезными работами, имеющими несомненное научное значение, им написано немало статей и рецензий, носящих газетный характер и не рассчитанных на долгую жизнь, — ведь работа критика а газете нередко по необходимости сводится к краткой характеристике книги или простой рекомендации ее читателю. Тем не менее, даже рецензии и отклики этого рода не потеряли своего интереса, и потому некоторые из них включены в настоящий сборник. Эти небольшие статьи к тому же очень характерны для литературной манеры критика. Лаконизм изложения вообще составляет отличительную черту А. Гурштейна, особенность его стиля. Он обладал уменьем в нескольких скупых словах сказать самое главное, на 3—4 страничках дать содержательный разбор и точную оценку большого романа (такова, например, его рецензия на первую часть романа Ю. Тынянова ‘Пушкин’). Надо сказать, что и журнальные его рецензии порой трудно отличить от газетных — они также невелики, по объёму, также экономны в словах и точны в оценках.
Читая статьи, собранные в настоящей книге, нельзя не учитывать, что они создавались около двадцати, а некоторые и около тридцати лет назад, и это не могло не наложить на них своего отпечатка. Советская наука о литературе за эти годы ушла далеко вперед, и неудивительно, что с точки зрения сегодняшнего читателя иные мысли и положения в предлагаемых статьях окажутся ошибочными или просто устаревшими. Можно не сомневаться, что если бы их переиздавал сам автор, к тому же неизменно требовательный к себе, то многое он подверг бы пересмотру, многое исправил, а кое-что, быть может, и написал бы заново.
Особенности теоретических работ А. Гурштейна определяются тем, что они написаны в обстановке горячих литературных дискуссий, в процессе борьбы против формализма, вульгарной социологии, рапповщины. В этой борьбе критик занимал партийную позицию, неизменно отстаивая линию партии в литературе, опираясь на ленинские принципы в своих суждениях и оценках. Его статьи почти всегда полемичны, остры, они носят боевой, наступательный характер. Они принадлежат тому времени, когда старшему поколению, советских .критиков пришлось принять {9} на свои плечи нелегкий труд: дальнейшую разработку марксистско-ленинской теории и эстетики применительно к задачам советской литературы. Уже одно это обязывает современного читателя с уважением и вниманием отнестись к первым опытам в этом направлении, в частности к работам А. Гурштейна.
Некоторые из них, непосредственно связанные с злободневными вопросами определенного времени, представляют теперь главным образом исторический интерес. Такова, например, большая работа ‘Ленин и марксистское литературоведение’. Опубликованная в 1932 году, эта работа была направлена против чуждых влияний в литературоведении, против меньшевиствующего идеализма и антиленинского лозунга ‘за плехановскую ортодоксию’. Автор разоблачал ликвидаторские троцкистские взгляды на советскую культуру, критиковал рапповские теории, тормозившие развитие молодой: советской литературы, воевал с ложными пролеткультовскими представлениями о литературном процессе. Вся эта полемика, очень важная для своего времени, теперь уже утратила былую актуальность, стала достоянием истории. И хотя с позиций, завоеванных нашим литературоведением за последние десятилетия, поучительно порой оглянуться назад, однако вряд ли целесообразно было бы перепечатывать в настоящем сборнике статью, доказывающую истины, ныне ставшие очевидными.
Достаточно напомнить, что автору статьи, о которой идет речь, приходилось, например, доказывать лживость измышлений о том, что Ленин, критикуя Пролеткульт, восставал будто бы тем самым против пролетарской культуры, нет, утверждал критик, Ленин ‘боролся с извращенными, антимарксистскими взглядами Богданова и его последователей, с их концепцией ‘пролетарской культуры’. Ленин восставал против их выдумок, их нарочитого лжепролетарского искусства, но он никогда не выступал против подлинного искусства рабочего класса. А так как в деятельности Пролеткульта наметились ярко выраженные богдановские тенденции, то Ленин и выступил против них’.
Критикам 30-х годов приходилось подробно доказывать и аргументировать то, что теперь стало ясно каждому. Но в том, что эта ясность достигнута, есть доля усилий критики того времени, к неправильно было бы забывать об этом.
Приведем и еще один пример. В той же своей работе {10} А. Гурштейн, рассматривая суждения Ленина об идейных направлениях в русской общественной жизни, довольно подробно приводит ленинские характеристики и оценки отдельных писателей. В то время эти оценки были недостаточно изучены и сравнительно мало знакомы читателям. Теперь же высказывания Ленина о Л. Толстом, Герцене, Белинском, Чернышевском, Некрасове, Салтыкове-Щедрине, М. Горьком, Маяковском и других широко известны, собраны, осмыслены. По этой причине значительная часть статьи ‘Ленин и марксистское литературоведение’ также представляется теперь устаревшей. Примерно по тем же соображениям в настоящую книгу не включены две газетные статьи, посвященные взглядам Ленина на литературу: ‘Ленинизм и задачи критики’ и ‘Ленин о Чернышевском’. Из этого цикла в сборник вошла лишь статья ‘Ленин о Толстом’, содержащая четкий анализ основных положений ленинской концепции творчества великого писателя.
В первом разделе книги читатель найдет также статьи о Плеханове и Воровском. Обе они представляют несомненный интерес в плане изучения истории марксистской критической мысли. В статье ‘Критик-большевик’ (1931) сделана одна из первых попыток определить сущность и своеобразие литературно-критического наследия Воровского. Исходя из того, что в его работах ‘затронуты почти все основные проблемы марксистского литературоведения’, автор статьи дал анализ взглядов Воровского по таким вопросам, как природа и социальная функция искусства, соотношение формы и содержания, проблема художественности, связь между художником и социальной средой, связь между критикой и публицистикой и т. д. Несмотря на наличие некоторых устаревших положений (например, рассуждения о ‘классовости’ творчества), статья А. Гурштейна не утратила своего значения еще и потому, что в ней убедительно рассмотрены методологические основы критики Воровского, показано, как, исходя из принципов новой марксистской эстетики, критик-большевик находил верный путь к оценке творчества таких писателей, как М. Горький, А. Куприн, Л. Андреев, С Юшкевич, С. Найденов и т. д.
Существенно также и то, что А. Гурштейн в своей статье не обошел молчанием слабые стороны литературно-эстетических воззрений Воровского — его непоследовательность в вопросе о ‘законах художественного творчества’, противоречивые суждения {11} о тенденциозности и художественности, порой неумение отрешиться от привычных канонов старой эстетики. В этой связи критик указывает на отдельные ошибочные суждения о поэзии Кольцова, о творчестве Горького. Когда Горький перешел от поэзии к борьбе, пишет Воровский, против него будто бы поднялись ‘неумолимые законы художественного творчества’. Получается, говорит по этому поводу А. Гурштейн, что искусство, проникнутое общественной активностью, перестает быть искусством. Да, добавляет критик к этому, ‘оно перестает быть традиционным, ‘эстетским’ искусством, это верно, но оно, как мы говорили выше, приобретает новую качественность, и Воровский, во всей своей литературно-критической деятельности фактически боровшийся за такое ‘общественное’ искусство, не нашел нужной теоретической формулировки для осознания этой новой его качественности’.
К литературному наследию Плеханова А. Гурштейн не раз обращался в разных своих статьях. Кроме того, он посвятил ему две специальные работы. Одна из: них, написанная в-1933 году для Литературной энциклопедии, содержит сравнительный анализ литературно-эстетических позиций Ленина и Плеханова. Критик выясняет те принципиально новые моменты, которые внесены ленинизмом в методологию литературоведческой науки. В этом — достоинство работы А. Гурштейна, полемически направленной против вульгарного социологизма и меньшевистских концепций. Но серьезный недостаток работы состоит в том, что в ней осталось нераскрытым действительное значение, философско-эстетического и литературно-критического наследия Плеханова, исключительно много сделавшего для обоснования и утверждения марксистской теории эстетики. Как известно, Ленин высоко оценивал философские труды Плеханова, особенно созданные в 1883 — 1903 годах. В 1921 году Ленин утверждал, что философские сочинения Плеханова — ‘это лучшее во всей международной литературе марксизма’*. В статье же, о которой идет речь, на первом плане оказались недостатки Плеханова-теоретика, причем некоторые верные наблюдения в этой области высказаны в излишне категорической форме. {12}
* В. И. Ленин. Сочинения, т. 32, стр. 73.
О росте и развитии А. Гурштейна как критика свидетельствует гораздо более зрелая вторая его статья о Плеханове, опубликованная спустя несколько лет в Большой советской энциклопедии (1940) и теперь включенная в сборник его избранных работ. Здесь в предельно сжатой, ‘энциклопедической’ форме, изложена сущность литературных взглядов Плеханова, раскрыто их значение для советского литературоведения. Автор показывает, как в: эстетической программе выдающегося русского теоретика воздействие революционно-демократической критики 60-х годов обогатилось марксистским пониманием общественно-литературного развития. Освещая плехановскую трактовку проблем русской литературы, А. Гурштейн особо выделяет его суждения о великих критиках-демократах,. указывая, что Плеханов ‘в своих работах стремился определить роль Белинского и Чернышевского, как. теоретических предшественников тех новых воззрений, которые проповедовал марксизм в России’.
В то же время в статье с большой объективностью говорится о меньшевистских тенденциях последнего периода деятельности Плеханова, о том, что в некоторых конкретных оценках он оставался в плену у традиционных буржуазно-эстетических предубеждений, что ‘мешало Плеханову найти качественно новые моменты эстетического порядка в творчестве таких писателей, как Некрасов или Успенский’. Интересно проведено в статье сопоставление плехановской точки зрения на творчество Толстого с историческим анализом того же писателя у Ленина — сопоставление, наглядно показывающее силу и огромное преимущество ленинской методологии.
Несколько особняком среди работ. А. Гурштейна стоит его статья ‘Забытые страницы Огарева’, напечатанная в 1930 году в журнале ‘Литература и марксизм’. Основываясь на ‘Предисловии’ Огарева к известному сборнику ‘Русская потаенная литература XIX столетия’ (1861), он рисует картину развития философско-эстетических взглядов соратника Герцена. Привлекает внимание широта культурно-исторического кругозора критика, сделавшего едва ли не первую попытку изучить теоретическое наследие Огарева на фоне прогрессивных западноевропейских эстетических течений того времени, подчеркнув при этом активно-революционный характер огаревской мысли. За истекшие тридцать лет наша наука немало сделала для {13} изучения философского наследия Огарева, однако статья А. Гурштейна на эту тему до сих пор не утратила своей свежести и научной оригинальности.
Нам остается сказать несколько слов об остальных материалах, вошедших в настоящий сборник. Две статьи, включенные в первый раздел (‘К вопросу о национальной художественной форме’ и ‘Лирика и социализм’), представляют собой главы из упомянутой выше книги ‘Проблемы социалистического реализма’., Обе статьи поднимают важные вопросы, первая из них содержит размышления о национальном характере, о соотношении ‘национального’ и ‘европейского’ у Пушкина, об усвоении национально-культурных традиций: поэтами социалистической эпохи. Вторая статья рассматривает природу лирики, устанавливает параллели между лирикой прошлого и настоящего. При этом критик привлекает для своих выводов и обобщений, не только творчество Маяковского, и других русских поэтов, но гораздо более широкий материал — поэзию братских народов, творчество украинских, белорусских, еврейских поэтов-лириков.
В статьях о национальной художественной форме и о лирике социализма есть, конечно, спорные и устаревшие положения.: Но современный читатель, несомненно, легко различит в них то, что живо сейчас, что выдержало испытание временем, от того, что стало вчерашним днем.
За исключением двух статей, связанных с историей еврейской литературы, — обстоятельного биографического очерка, посвященного Шолом Алейхему, и небольшого этюда о наследии Менделе, — все: остальные материалы сборника так или иначе связаны с современностью: это главным образом отклики на текущие явления литературной, жизни. Перечитывая эти отклики, мы вспоминаем, что больше двадцати лет назад критик радостно встретил повесть В. Катаева ‘Белеет парус одинокий’, дал лаконичный, но содержательный: отзыв о первой: части романа Ю. Тынянова ‘Пушкин’. В небольшой статье о рассказе К. Федина ‘Рисунок с Ленина’ он показал, как проблема жизненной правды искусства, издавна волновавшая художников, нашла новое и оптимистическое разрешение в рассказе советского писателя. Разбирая сборник избранных, стихов Максима, Рыльского, {14} А. Гурштейн дает представление о творческом пути украинского поэта и делает тонкие замечания о переводах вообще и с украинского в частности.
Большое место среди выступлений А. Гурштейна на темы современной литературы занимают его работы, посвященные еврейским советским писателям. Его статьи о творчестве видного советского прозаика Д. Бергельсона, известных поэтов Э. Фининберга и С. Галкина представляют собой серьезные критические этюды, в которых превосходное знание материала соединяется с проницательным художественным анализом.
Рассматривая творческий путь писателя, критик неизменно, устанавливает связи с исторической действительностью, с той социальной средой, в условиях которой, сложилось его мировоззрение и творчество. Он тщательно выясняет жизненное содержание произведения, отражение в нем жизни народа, степень его реалистичности, прослеживает, как преломились в нем традиции классической литературы (он отмечает, например, некоторые черты в творчестве Д. Бергельсона, возникшие под влиянием Переца и Шолом Алейхема).
При этом критик отнюдь не замалчивает слабых сторон в творчестве того или иного художника слова, не скрывает присущих ему противоречий. В статье о Бергельсоне говорится о сложном и извилистом пути этого писателя к революции, о борьбе реалистического и импрессионистского начал в его творчестве, сложившемся еще в предреволюционные годы. В статье о романе советского писателя Нистора А. Гурштейн со всей прямотой указывает, что некоторые идейные недостатки ‘сужают исторические горизонты его большой и значительной книги’. Критик высказывает свою тревогу по этому поводу и напоминает писателю: чтобы создать правдивое историческое полотно, автор должен прежде всего ‘выяснить для себя и показать читателю движущие силы изображаемой эпохи’.
Статьи А. Гурштейна, посвященные советской еврейской литературе и ее крупнейшим представителям, интересны сами по себе, как яркие страницы, написанные талантливым критиком. Они будут тем более интересны для читателей, что многие книги, о которых говорится в этих статьях, многие романы и стихи теперь заново переводятся и переиздаются, становясь таким образом доступными читателям. Новой критической литературы об этих произведениях почти нет, а в статьях А. Гурштейна можно найти их точную и глубокую характеристику. {15}
В настоящем сборнике представлена только часть того, что написано А. Гурштейном. За пределами книги остались многочисленные рецензии, статьи на театральные темы, исследовательские работы по истории еврейской литературы и т. д. Но и те материалы, какие вошли в книгу, дают представление о творческом облике советского критика и литературоведа, его работы проникнуты любовью к советской литературе, заботой о ее судьбах, они овеяны духом борьбы за торжество ленинских идей в литературоведении. Написанные опытной рукой, отмеченные профессиональным мастерством, лучшие статьи А. Гурштейна имеют право на внимание со стороны современных читателей.