Въ устьяхъ и въ мор.
(Сверо-каспійскія очерки).
IV.
Землепроходы.
——
——
——
——
В устьях и на море, Бобылев Н. К., Год: 1880
Время на прочтение: 38 минут(ы)
Очертанія морей вообще и сверныхъ береговъ Каспійскаго моря въ особенности не представляютъ собою и подобія какой-нибудь ровной, волнистой линіи, а скоре ломанную. Воды каспійской котловины такъ долго, медленно и постоянно отступали передъ материкомъ, что не могло не остаться ясныхъ слдовъ этого отступленія, совершающагося и до сихъ поръ на глазахъ наблюдателя. Масса глухихъ степныхъ прорановъ, ериковъ, заливовъ, ильменей, цлыхъ внутреннихъ морей полу-прсныхъ, соленыхъ и соляныхъ озеръ {Объясненія въ конц.} изрзали берега моря, оставаясь неопровержимыми свидтелями этого отступленія. Но не самый фактъ уменьшенія водной поверхности моря важенъ здсь, а т безчисленныя водныя убжища, который остались слдомъ его, въ большинств случаевъ служа пріютомъ разнаго рода кочующей въ мор рыбы.
Большинство такихъ водныхъ угодій, имя сообщеніе съ моремъ, поросло такою густою массой камышей и сообщенія эти засто такъ сбивчивы и мелководны, что угодья эти остаются недоступными, повидимому, даже для судовъ небольшаго размра. Только одна бродячая мелкая рыба, временемъ, заходить туда ради удовлетворенія своихъ насущнйшихъ потребностей — метанія и оплодотворенія икры и питанія, ища безопасности, тишины и свободы.
Какъ ни труденъ доступъ къ нимъ, человку несвойственно миновать эти блага, приправленныя, въ довершеніе всего, еще и обиліемъ рыбы.
Вотъ, люди-то, открывающіе эти маленькія Эльдорадо по разнымъ тихимъ уголкамъ сверо-восточной части моря, и носятъ полное народной ироніи, но мткое прозвище ‘землепроходовъ’.
Вс такія водныя убжища можно раздлить на глухія — стоячія, и проточныя, хотя, собственно говоря, т и другія — порожденіе одного и того же моря и питаются горько-соленою морскою водой. Вся разница только въ томъ, что воды однихъ только катаются, поднимаясь и падая вмст съ морскимъ уровнемъ, воды же другихъ возобновляются, хотя тою же морской водою, постоянно проносимой туда или сюда, смотря по направленію втра. Глухіе протоки, исчезающіе въ степи, лежатъ обыкновенно перпендикулярно къ линіи берега, проточные жъ — параллельно, образуя проливы между берегами и островами, обнажаемыми отступающимъ моремъ, первые обыкновенно носятъ наименованіе ериковъ, вторые — прорановъ и по преимуществу изобилуютъ рыбою.
Такіе глухіе ерика, скудно освжаемые только колебаніемъ морскаго уровня и нердко уходящіе въ степь на протяженіи пятнадцати, двадцати верстъ, особенно во время долгихъ штилей, такъ застаиваются и насыщаются запахомъ ила и перегноя, что начинаютъ сильно отдавать срнистымъ водородомъ и отбиваютъ, конечно, и рыбу. Во всякомъ случа, такіе глухіе ерика кажутся недоступными только съ моря, въ самомъ же ерик, разъ попадешь въ него, или хоть судномъ: такъ они промыты водой, катающейся въ одномъ русл. Но и съ моря попасть въ такой ерикъ вовсе не такъ трудно, какъ это кажется съ перваго взгляда. Для этого нужно немного терпнія и ничего боле. Кром того, что, при внимательномъ осмотр, всегда найдется хотя едва замтная бороздинка, балокъ, которая проведетъ въ ерикъ. Стоитъ только подождать втра съ моря чтобы доступъ въ него сдлался возможнымъ съ прибывшей водою. Но зачмъ идти туда — вотъ вопросъ? Съ каждымъ шагомъ, вы входите въ глубь пологой ровной или покрытой, точно взволнованной буграми степи и сухими соляными озерами, выщелоченными изъ этихъ бугровъ. Живой души не встртится кругомъ — все откочевало на лто. Только стога накошеннаго еще зимою камыша, только кучи кизяку, наготовленнаго на топливо, да мста бывшихъ ауловъ и снятыхъ кибитокъ напоминаютъ о человке, даже водяной птицы, по безрыбью, мало встртишь въ такихъ ерикахъ.
Другое дло проточныя морскія воды. По берегамъ моря есть множество ильменей и прорановъ, которые или питаются водами ркъ, особенно въ половодье, или лежатъ, какъ говорено, вдоль береговъ, за островами и, принимая начало въ мор, впадаютъ въ него же. Такіе прораны, иногда представляя собою цлыя внутреннія морца, лежатъ вдоль всхъ береговъ сверо-восточной окраины моря, начиная съ устьевъ Терека и кончая заливомъ Сары-Ташь1). Есть гд разгуляться на этомъ пространств, есть гд попытать счастія или сгинуть и пропасть безъ всти.
Обыкновенному, солидному, рядовому рыбопромышленнику не придетъ и въ голову забраться въ такіе безлюдные, тихіе, дикіе уголки, часто кишащіе частиковою рыбою, но есть люди, которые шнырятъ, пытаютъ и кормятся тамъ.
Кому приходилось сотни верстъ колесить вдоль береговъ моря или реить вдоль ихъ, то утопая далеко за горизонтомъ моря, то упираясь въ густыя чаціи прибрежныхъ камышей, — все равно, вела ли его любознательность Колумба или корысть Кортеса, тотъ часто встрчалъ нсколько одинокихъ мачтъ именно тамъ, гд меньше всего ожидалъ ихъ видть. Сотни верстъ прошелъ онъ пустыннымъ берегомъ, позабылъ даже и думать о присутствіи человка — и вдругъ предательскій дымокъ вьется гд-нибудь въ камышахъ и нсколько разнокалиберныхъ мачтъ торчатъ въ голубой глубин неба.
— Что это, мачты?
— Землепроходы, лниво улыбается кормщикъ.
— Какъ, что такое?
— Землепроходы, молъ, — Краснояры.
Да, Краснояры, — за ними остается это прозвище.
Небольшой городокъ Красный Яръ, со своимъ высокимъ соборомъ и маленькими, чуть не деревенскими домиками, лежитъ на большомъ водномъ рукав Волги, Бузад, и походитъ боле на людное великороссійское село, нежели на уздный городъ.
Жители городка занимаются рыболовствомъ, отчасти садоводствомъ и, въ послднее время, торговлею со внутреннею киргизскою ордой. Во всякомъ случа, ловецкое населеніе со своими интересами преимуществуетъ и въ город, и въ узд.
Стоитъ теплое время передъ масляницею. Послдній снгъ, котораго было немного и зимою, сбгаетъ, мстами обнажая землю, и окрестность выглядитъ какою-то пгою и далеко нечистоплотною. Суглинистая поверхность земли оголилась почти вся и успла даже провянуть мстами. Кое-гд, въ тни блетъ еще грязноватый свгъ, но и по немъ видны бурые глинистые слды и грязныя тропки.
Ледъ стоитъ еще, но грязный, изнывающій, расписанный темными присаленными дорогами, тропинками и слдами. Пятна красныхъ яровъ и благо снга видны по рк. Вообще окрестность пгая и засаленная.
Въ одномъ изъ переулковъ, ведущихъ къ берегу, въ ряду другихъ, жмется небольшой деревянный домикъ въ три окна. Ворота отворены и въ нихъ слышна русская рчь, иногда съ сильнымъ татарскимъ акцентомъ и видны двое, сажающіе сть, растянутую поперегъ двора, отъ крыльца къ навсу. Сажаютъ одинъ русскій, другой татаринъ.
Русскій, молодой парень лтъ около двадцати, съ веселымъ, но не совсмъ открытымъ лицомъ и хитрыми смышлеными глазами, одтый въ стеганыхъ на ват шароварахъ и фуфайк изъ срой нанки, казалось, о чемъ-то спрашиваетъ работающаго напротивъ татарина. Густые, волнистые, красноватые волосы прихотливыми прядями выбиваются изъ-подъ его низкой мерлушковой шапки, надтой на передъ, любопытные глаза ждутъ отвта.
Между работавшими, поперегъ двора, аршина два надъ землею, были протянуты дв тонкія веревки сороковику, на которыя они сажали наслаби тонкій стной провязъ (полотно), одну сторону на одну веревку, другую — на другую, такъ что посаженный провязъ, въ вид мшка, вислъ между прикрпленными къ нему веревками. Все вмст составляло одну рыболовную сть. Около навса, съ лвой стороны двора, лежало нсколько большихъ клубковъ провязи и пучковъ сороковику.
Татаринъ, плотный, невысокій ростомъ и проворный, съ рзкими чертами лица и густыми черными бровями, судя по выговору и вншности былъ Кара-Агашь, какъ называютъ подъ Астраханью это выносливое, работящее и способное племя, которое цнится нанимателями вообще и ловцами въ особенности.
— Ну?
— Ходили, молъ, сказываю, повторилъ татаринъ.
— Ловили тамъ, што ли?
— Нту, какой ловилъ, — вода искалъ.
— Давно это было-то?
— Не больна давно. Два, три годъ, чай было. Весной было…. Въ маю, такъ, можетъ…. тепла…. ай-яй, тепла было!
— Што жъ вы обезводили што ли?
— Безводили мало, мало…. Лодка съ города больно долга жидалъ. Идемъ на Долгій 3) воду беремъ, сказалъ лоцманъ. Мы и пошла.
— Да ты у кого работалъ-то?
— Тшіишиковъ Семенъ, знаешь чай?
— Ну, вотъ теб! Рази Чипчиковы-то тамъ ловили?
— Зачмъ тамъ ловилъ? У Заворотъ 4) лежалъ, говорю, вода тащилъ.
— Что же на Долгомъ-то, иль колодцы есть?
— Кудукъ есть — вода-то не больно добрый. Ледъ же тамъ есть…. Ай, яй, яй — вотъ вода!
— Какъ ледъ, въ ма-то? засмялся молодой парень.
— Правду сказываю…. По островъ ходилъ, по кряжъ ходилъ же, бугра ракуша видалъ, большой бугра — вся ракуша…. Копалъ мало дло — ледъ есть. Бралъ ледъ — вода сдлалъ. Ай, яй, яй… ну, вода! Ц-ц-ц…. зацокалъ татаринъ въ знакъ наслажденія.
— Однако ты, Ахметва, хрновину-то не разводи, — гололобый! Въ ма ледъ нашелъ.
— Ты што, дуракъ штоль?! што знаешь?… Што лаешься, собака! вскрикнулъ удивленнымъ, но добродушнымъ голосомъ татаринъ. Когда слыхалъ вралъ я, тшортъ!
— Да ты чего говоришь-то? Въ ма….
— Маю, маю, ну! Ну, што! Сказывалъ, смекалъ себ такъ, въ маю было…. Што я знаю! Мулла я! горячился татаринъ.
— Ну, ну? Какъ же въ ракушу ледъ-то угодилъ?
— Человкъ тамъ былъ, онъ указалъ. Сказывалъ, весна будетъ — ледъ идетъ, втеръ же идетъ, вода претъ, — тащитъ его на берегъ, совсмъ тащитъ, ракушу тоже тащитъ — штормъ! Зароетъ совсмъ — хоронить будетъ. Втеръ кончаетъ — вода прочь пойдетъ, ледъ останется, ракуша тоже останется. Со степи втеръ пойдетъ, опять равуша тащитъ — совсмъ зарывать будетъ. Долго лежитъ. Роетъ мало, мало — ледъ тамъ. Самъ бралъ, врно говорю, зачмъ зря калякать стану, добрый человкъ!
— Што жъ, скоро нашли…. Долгій-то?
— Што тутъ! Скоро нашли…. Ловца указывалъ, сказалъ, посуда тамъ зимовала. Мы машта видалъ, на нее ходили.
— Ужли и въ ма посуда тамъ стояла? Гд же ловили-то? Рази подъ островомъ?… а сказывали мелко тамъ.
— Свойская стояла. Посуда въ мор стояла же. Тонкой стка близко лежалъ. Вотъ такой, указалъ татаринъ на сажаемую сть.
— Что жъ, хорошо ловили?
— Гд ловилъ? Шайтанъ какой тамъ былъ, а не лоцманъ. Татаринъ съ пренебреженіемъ махнулъ рукою. Лоцманъ! Спать туда ходилъ, добавилъ онъ съ раздраженіемъ и даже плюнулъ.
— Рыбы, можетъ, не было?
— Рыба была — человкъ не была, серьезно пояснилъ Ахметка. Киргизъ-то ордашный 5), смется вся — такой лоцманъ! Люди рыбу тащилъ — онъ на берегъ сидлъ, рыба ушелъ — онъ въ море ходилъ. Шайтанъ совсмъ.
— Какъ же знаешь, что рыба-то была?
— Своима глазама видалъ, человкъ же сказывалъ. Народъ былъ тамъ — котельный 6) стка ставилъ, смотрлъ я. Ай, яй, довольна рыбы видалъ, довольна хороша рыба. Севрюга же былъ, судакъ же былъ. Много рыбы живетъ, человкъ сказывалъ.
— Какой человкъ?
— Киргизъ…. нтъ, калмукъ онъ, слыхалъ я, съ Лагани туда бгалъ, слыхалъ.
— Зачмъ бгалъ?… Бжалъ што ли?
— Бжалъ, бжалъ. Зачмъ бжалъ, какъ бжалъ — што знаю? Убивалъ кого што ли, Богъ знаетъ. Исламъ принималъ, киргизска двка бралъ, балушка родилъ — совсмъ киргизъ, мохаметанъ сталъ. Онъ сказывалъ.
— Что же онъ, сидитъ тамъ што ли? Въ ма-то, небось, кочуютъ они?
— Которые кочуютъ, — много кочуютъ- которые не кочуютъ. Байгушь 7) есть, скота мало есть — зачмъ въ степь пойдетъ? У моря останется, рыбу мало, мало ловитъ.
— Что жъ они тутъ на Долгомъ и сидятъ?
— Который на Долгомъ сидитъ, который на кряжъ 8) сидитъ — везд сидитъ.
— Ну, что жъ теб калмыкъ-то сказывалъ?
— Вотъ, сказывалъ. Тащи неводъ. Одна полная рыбница рыбы беретъ — мшокъ мука даешь, еще одна полная рыбница берешь — еще мшокъ даешь — вотъ!
— Ну?! Рыба-то какая?
— Судакъ берешь, сазанъ берешь, жерехъ берешь — вся одна.
— Врешь, чай?
— Зачмъ врать будетъ? Кому добра будетъ? Хлба, чай, ашать хочетъ, добрый человкъ!
— Што жъ онъ, мста што ли указать хотлъ?
— Самъ указать будетъ, такъ говорилъ…. Пряжа 9) садочная тащи-ко, пожалста, спохватился Ахметъ, видя, что иглицы дометываются. Иглицы, иглицы-то 10) бери-ка.
Парень подобралъ съ земли у навса цлый пукъ деревянныхъ чистыхъ иглицъ, на которыхъ наматывается тонкая пряжа для садки и метанія стей и исчезъ въ дверяхъ домика, выходившихъ на низкое крыльцо.
Наружно домикъ тмъ только отличался отъ обыкновенной крестьянской избы нашихъ среднихъ губерній, что былъ покрытъ тесомъ и къ нему была пристроена кухня изъ кирпича-сырца. Такимъ образомъ, домикъ длился снями, выходившими на крыльцо, на дв половины. На-право вела дверь въ лицевую, чистую половину, на-лво — въ кухню.
Парень отворилъ дверь въ кухню. Въ правомъ переднемъ углу кидалась въ глаза свже выбленная русская печь, отъ которой несло тепломъ и какимъ-то състнымъ запахомъ, въ лвомъ, увшанномъ иконами, помщался блый, гладко вымытый и выскобленный столъ, по стнамъ шли лавки, протянувшись подъ самыми окнами на дворъ. По задней стн, въ которой была единственная дверь, стояла широкая кровать, покрытая блой кошмой и висли разное носильное платье и шапки.
Женщина лтъ трицати пяти, съ миловидностью на увядающемъ лиц, и двочка лтъ 12 — портретъ матери, углубившись въ работу, едва вскидываютъ глаза на вошедшаго, но не покидая своего дла. Первая стоитъ лицомъ въ окнамъ и мечетъ (вяжетъ) легкій сткой провязъ, задтый за клепень, привязанный ко гвоздю, вбитому въ простнк. Провязъ такой же, что сажается на двор. Рука ея, вооруженная иглицей, бгаетъ, какъ мышь, вспархиваетъ, какъ птица, за которой трудно поспть глазу, захлестывая ячею за ячеей на ровной полк (линейк), такъ что вс он сохраняютъ одну мру.
— Што теб, Митя? обращается она къ вошедшему.
— Пряжи садочной! давайте.
Митрій бросаетъ иглицы на лавку.
— Маша, дай ему иглицы-то. Есть, чай, намотанныя? спросила она у мотавшей дочки.
— Много, мамонька…. Вотъ, бери, обратилась двочка къ Дмитрію, не переставая мотать.
Она сидитъ на кровати, мотовило, въ вид какого-то первобытнаго орудія каменнаго вка, тихо вращается передъ нею своей горизонтальной крестовиной на вертикальномъ грубомъ стояк, только желзный гвоздь, несомннно позднйшаго происхожденія, зачмъ-то попалъ въ самый центръ вращенія. Срая небленая бичева пряжи ползетъ съ мотка на ея иглицу.
— Ты не бери тонкой-то, — кричитъ двочка, видя, что Дмитрій беретъ пряжу безъ разбора.— Это мамонькина. Разуй глаза-то! Рази это садочная? Ха, ха, ха, ха, ха! хохочетъ ребенокъ на оторопвшаго парня. Дмитрій отбираетъ пряжу и касается иглицей носика двочки.
— Востроглазая!
— Митька!…
Парень исчезаетъ въ дверяхъ.
Проходитъ съ полчаса, мать и дочь продолжаютъ свое дло, тихо напвая. Въ дверь просовывается русая большая голова мужчины лтъ сорока, вроятно, хозяина дома.
— Аннушка, самоварчикъ бы — пріятели. На крылечк слышенъ топотъ сапогъ.
— Што тамъ еще? Ноги-то обтирайте, натопчете. Кто тамъ?
— Товарищи, по длу. Покалякать надо. Самоваръ-то пусть Митя, а ты…. закусочки бы.
— Знаю ужъ…. ступай, што однихъ-то бросилъ?
— Ноги вели обтирать — вишь на двор-то, — не намоешься.
Голова скрывается за дверью.
Часъ спустя, въ горниц, на стол, между окнами на улицу, замолкаетъ докипавшій и уже не разъ долитой самоваръ. Четверо мужчинъ, считая и хозяина, расположились вкругъ стола, на которомъ, кром чайнаго прибора, торчитъ графинъ съ водкою и дв налитыя рюмки, соленой огурецъ и свинина нарзаны на тарелк. Хозяйка моетъ и перетираетъ чашки. Митя стоитъ, привалившись съ притолок.
Чистая половина, гд собрались присутствовавшіе, состоитъ изъ трехъ небольшихъ комнатокъ, между которыми помстилась выбленая печь-голландка. Маленькая прихожая, зальца, гд сидятъ гости и спальная съ лежанкой. Вс комнаты проходныя съ чистыми сосновыми переборками и стнами и отличаются тою пестротою обстановки, которая характеризуетъ эстетику нашего простонародья, ушедшаго отъ курной избы крестьянина. Сюда усплъ уже проникнуть мщанскій городской элементъ, задавившій все сельское, только кое-гд, точно стыдливо выглядывавшее изъ-подъ разнокалиберной обстановки. На ловецкую среду, даже сельскую, вліяніе города такъ сильно, что вы видите его во всемъ склад ея жизни. Вс важнйшія перепетіи его существованія, вс экономическіе его интересы — въ город, разумется, въ Астрахани, а не въ Красномъ Яру. Кому же можетъ быть ближе этотъ единственный рынокъ рыбныхъ товаровъ, какъ не рыбопромышленнику? Тамъ его средства къ жизни и промыслу, тамъ трата этихъ средствъ, тамъ столкновеніе съ людьми всхъ состояній и положеній, начиная со своего брата ловца-горожанина, да какого-нибудь барина-коммерсанта, живущаго на дворянскую ногу. Онъ наглядлся на всякую жизнь, потому нтъ ничего удивительнаго, если среди лубочныхъ, бакано-кобальтовыхъ произведеній живописи батальнаго или апокалипсическаго содержанія, вамъ кинутся въ глаза часы въ палисандровомъ корпус, зеркало, неперекашивающее лица, и какой-нибудь старинный столикъ или угольникъ временъ имперіи, неизвстно откуда и какими путями забравшіеся сюда, въ эту двственную страну и юное общество. Между аляповато вызолоченныхъ чашекъ вдругъ видите вы изящной формы хрустальную вазочку съ латинскими буквами вензеля, давно утратившаго всякое значеніе, рядомъ съ водкой первобытнаго приготовленія появляется недорогая Бауеровская мадера или портвейнъ. Ничему не должно удивляться въ такомъ жиль. Ловъ — лоттерея, — выпалъ счастливый нумеръ — покупается даже и то, что не нужно.
Горница, которая передъ глазами, изъ подобныхъ. Замтно, что хозяева ея не изъ зажиточныхъ, но что счастіе и въ нимъ когда-то оборачивалось лицомъ. Уголъ, заставленный иконами суздальской школы, пестрыми гравюрами адскаго содержанія и потемнвшая лампадка съ фарфоровымъ яйцомъ, засиженнымъ мухами старый пузатый шкафъ со стеклами и ящиками внизу, набитый разнымъ фарфоровымъ и стекляннымъ хламомъ и безобразными дтскими игрушками, въ другомъ углу, нсколько паръ стульевъ и столъ съ чайнымъ приборомъ, зеркало въ простнк и сундукъ у печи составляютъ незатйливую обстановку комнаты.
Гости, окружающіе столъ, видимо, явились за-просто, съ работы, — какъ были. Вс они одты въ засаленныхъ стеганкахъ и высокихъ тяжелыхъ сапогахъ, руки ихъ черны отъ дубленія снасти, платье испачкано смолой.
— Ну такъ, какъ же? обращается къ окружающимъ невысокій рябоватый мужчина, съ бойкими, внимательно бгающими глазами и атлетическимъ тлосложеніемъ.— Поршили, значитъ?
— Да, да, какъ говорено….
— Чего говорено-то? Пятеро насъ пайщиковъ-то, што ли?
— Гд пятеро-то?… Четверо, чай? Макарычъ нейдетъ — не обернется, слышь, — замтилъ высокій блокурый ловецъ-съ открытымъ симпатичнымъ лицомъ и большими срыми теплыми глазами. Онъ былъ одтъ почище прочихъ и казался лтъ тридцати пяти.
— Нтъ, ужъ вы меня тово…. если за жалованье, значитъ. Безъ задатка не обернусь. Жена, робятишки тожъ. Ихъ къ празднику-то не безъ хлба оставить. Васютку, опять, говорили, возьмете…. заговорилъ старшій изъ присутствовавшихъ, невзрачный мужиченко лтъ подъ шестьдесятъ, съ кроткими и умными. слезящимися глазами.
— Мм…. задатокъ, промычалъ рябоватый, а гд мы его теб возьмемъ? Чудной человкъ! Деньги-то самимъ до зарзу нужны — справа. Дома-то тоже не пустые оставишь…. Задатокъ!… Сами-то отъ богачества рази намсто рабочихъ идемъ!
— Вдь рабочихъ-то наймать будете же, четверымъ чего около невода длать. Имъ чай тоже задатки нужны?
— То-то, вотъ и хотлось бы еще пайщика али двухъ подыскать, — дло-то, оно бы и полегше обошлось.
— Одного-то, авось, найдемъ, а ддушку бы взять надо — мста онъ знаетъ хорошо, Степанъ Александрычъ, обратился къ рябоватому ловцу хозяинъ. Взять бы. Опять, дло, братъ, у него изъ рукъ не вывалится.
— Зачмъ вывалится, вставилъ старикъ.
— Што жъ, мста знаетъ?… мы и сами…. ходили, чай — не въ первой. Я о деньгахъ больше. Великъ ли жъ задатокъ-то теб? обратился онъ къ Макарычу.
— Да мн што…. До Петрова значитъ?
— Какъ до Петрова? А тамъ?…
— Въ городъ штобы преставить.
— Вотъ видишь! Какъ же это такъ? До Петрова, а тутъ рыба, можетъ, толкнется либо што, а тебя въ городъ вези! Это какое дло будетъ? Опять, про краснаго гуся говорили.
— Што жъ. Вс вы до Петрова поршили вмст ловить. Сами договорились.
— Оно, пущай, врно ддушка говоритъ, до Петрова сговорились. Точно. Чего тутъ. Не переговаривать, заговорили вс собесдники.
— До Петрова-то, до Петрова, только говорено было, если рыба хорошо будетъ, чтобы дла не разстраивать, а тутъ одинъ въ городъ соберется, другой — и скачи съ ими, дло-то брось. Опять, про гуся….
— Зачмъ дло разстраивать?… Рыба будетъ — будетъ тянуть, не бросимъ…. Только, штобы съ Петрова, если пожелаю въ пайщики, въ пайщики принять…. А про гуся, если за Петровъ протянемъ да рыба отшатнется, точно говорили…. Што жъ, можно и гуся, тожъ пайщикомъ…. Васю-то возьмете? спохватился Макарычъ.
— Это опять задатокъ?
— Василья-то возьмите. Что ужъ — вмст ихъ! вмшался Митя, молчавшій до сихъ поръ.
— Возьмите, возьмите, да взять-то гд? ухмыльнулся рябоватый.
— А вы, вотъ што, чмъ по пусту-то толковать, говорите, берете штоли его, только и всего. А то гуся, гуся…. гд еще онъ, гусь-отъ, не берете вы, я его въ работу беру и пай мн на его часть пойдетъ — вотъ што. А можетъ, покалякаемъ, и сына его возьму. Рабочихъ надо же брать, въ самомъ дл. А Макарыча я знаю, полезный онъ намъ человкъ будетъ, вотъ што.
— Ну ну, мы што же, если берешь — што толковать, мы рады, заговорили вс.
— Вотъ только пая-то не много ли будетъ, старъ онъ, вставилъ рябой.
— Старъ, старъ… самъ состаришься, другъ любезный, протестовалъ Макарычъ.
— Ну, а теперь выпьемъ. Ну-ка, прошу покорно.
Прошло недли дв, артель окончательно составилась и торопилась исправить все необходимое къ выходу въ море. Maкарычъ хлопоталъ на берегу, приготовляя къ спуску посуду и лодки. Онъ возился около послднихъ, накладывая и прибивая скобами свже наструганные блые лосты на темную поверхность одной, лежавшей килемъ къ верху. Парень Митя, котораго мы видли съ татариномъ за стями, подсоблялъ старику. Онъ сидлъ около, на бревн, и щепалъ лосты отъ сухой ровной доски, отдирая дрань за дранью. Макарычъ постукивалъ молоткомъ, навладывая лостъ за лостомъ на свжую конопатку, торчащую изъ пазовъ, и пришивая ихъ ко дну лодки скобами, такъ что она выходила полосатая. Блыя канты лоста тянулись по всмъ пазамъ темной лодки.
— Митя, давай лоста-то, обернулся старикъ къ парню.
Тотъ собралъ пукъ блыхъ тонкихъ лучинокъ и положилъ ихъ на опрокинутое дно лодки около Макарыча.
— Эхъ-ма! скоба-то велика малость, соображалъ старикъ, разглядывая небольшую желзную скобку немного пошире четверти вершка.— Не для будары она. Онъ осдлалъ ножками скобы блую дрань лоста и вогналъ ихъ молоткомъ во дно лодки. Скоба впилась въ мягкую деревянную массу и придавила пухлую паклю конопатки и блую дрань лоста.
— Вотъ такъ-то.
На берегу кипла работа — движеніе, стукъ и говоръ. Было ясное, теплое вешнее утро. Еще день, два, три — и ледъ тронется. Ждали. Снгу не было и въ помин, ледъ совсмъ мокрый, рыхлый и желтый. Солнышко грло съ утра, скворцы насвистывали, скрипли, трещали и болтали безъ отдыха, вороны жадно купались въ проталинахъ на льду, кое-гд важно прогуливались шелковистые темно-синіе грачи. Вс спшили, ледъ могъ тронуться каждую минуту, а за тмъ два-три дня времени и спускъ посудъ на воду. Черные одубленные пучки снасти и длинныя полотна сушившихся стей видны были по дворамъ, пучки золотистаго чакана 11) лежали точно дрова.
— Ддушка, за гусемъ-то 12) пойдемъ што ли? обратился Митя къ Макарычу.
— А кто е знаетъ. Тамъ видно будетъ! Далеко еще до гуся-то — што рыба скажетъ!
— А далеко идти-то?
— Откель пойдешь? Отселе ежели, встимо далеко. Это, гд ловить доведется. На Прорв 13) — рукой подать.
— На Прорв-то я бывалъ, ддушка — бда!
— Нашто бда?
— Комара! — дохнуть не дастъ, анафемская тварь. Пость некогда!… Въ работ еще, особенно, если рыбы много — весело, забываешь о немъ, ну а на стану — бда! Ты рыбу раздлывать, а онъ теб такъ руки и обсядетъ, хошь караулъ кричи. Или гд-нибудь на ухо, или на носъ сядетъ да и пьетъ — знаетъ ровно, что руки заняты и въ крови вс. Въ втеръ все легше, въ сильный особенно, — попрячется, проклятая тварь — въ камыш сидитъ. Опять, костеръ разведешь, курево положишь съ втра то, — не нравится! А въ тихо — пропадай пропадомъ!
— Да, ужъ эта пичужка! ухмыльнулся Макарычъ.— Да вы, аль палатей 14) не длали? На верху-то вс легше.
— Какъ не длать, да набирается, подлый. И зачмъ эта тварь на свтъ произошла! Не придумаешь…. А, вотъ, сказываютъ, ддушка: Стенька Разинъ, атаманъ такой жилъ, заговаривать могъ комара-те?… Врутъ, чай? Пёсъ его заговоритъ!
Старикъ осклабился, показавъ ротъ, полный еще зубовъ, и тихо засмялся.
— Да, болтаютъ люди. Сказываютъ, брался заговорить, да просилъ, вишь, больно дорого, скептически произнесъ Макарычъ. Мало ли што болтаютъ.
— Какъ же это гуся-то ловятъ, ддушка, чмъ?
— Чмъ?… Да руками и ловимъ. Ты видалъ гуся-то?
— Когда не видать, ты што?… Чай, и теперь еще живутъ у дохтура и у посредственника были, помнишь?…
— Да, да. Ну, вотъ, вишь онъ каковъ, ну а все жъ таки птица, извстно. Придетъ время, линять надо — тутъ ужъ летать-то, братикъ, мое почтеніе!… Куда ему?… На берегу-то зврь обиждаетъ…. волкъ, лисица, хорь, горностай, ласка, — да мало ли. Вотъ онъ, братецъ ты мой, дикія, покрытыя водою, отбойныя съ морю мста и ищетъ. Ножищи-то, вишь, у его по аршину — больше, ну ему, значитъ, бгать по меляуамъ-то и сподручно. Поспй за имъ! А человкъ, хоть нашъ братъ, къ примру, отожми-ка его въ море-то, сбей съ мляка-то — ну и шабашъ! Онъ дальше, а ты за нимъ, онъ еще дальше, а ты за имъ, — лапы-то у него, значитъ, хвать, хвать! — дна-то и не хватаютъ…. туда, сюда, а плавать-то онъ, братъ, не мастеръ — ну и пропалъ, особенно еще если къ тому лодка, другая — руками и бери. Нехитрое дло-то!
— Да вдь онъ улетитъ, ддушка?
— Чмъ улетитъ-то? Перья-то гд?
— А выростутъ?
— Выростутъ — улетитъ, встимо, али тебя спрашиваться станетъ. Чай, крылья-то ему связать можно, али подрзать — умная голова!
— Чмъ же его кормятъ-то? Ужели рыбой?
— Мы просомъ кормимъ, — пшеномъ такимъ, русскимъ. Кстати, напомни ужо Григорью, пшена-то побол бы бралъ. Рази, посл возьметъ?
— Куда жъ его двать, ддушка, гуся-то? Хлипкій, вишь, онъ, не живетъ долго-то.
— Ха, ха, ха, ха! Да ты его што жъ, водить рази охотишься. Не ради этого мы.
— Нтъ, я про то, переживетъ ли — не переколлъ бы. Куда его, екую араву?
— Куда! Господа раскупаютъ. И въ город, и тои, кой на пароходахъ вверхъ идутъ. Цну даютъ! А довези въ ярманку — на расхватъ! Отбою нтъ и выручишь вдвое аль побол. Не успешь прибжать, узнаютъ — въ два-три дня посуду ослобонятъ — вотъ што!
Оба помолчали.
— Довольно лоста-то, куда его? обратился Макарычъ къ Мит. Таперь смолить бы хорошо — вишь солнце-то!
Парень бросилъ щепать и подошелъ къ дду.
— А что его дятъ? спросилъ онъ, вроятно, все еще интересуясь гусемъ.
— Чего это, гуся-то? Для ча не сть, все одно — птица.
— Не показано, можетъ?
— Не указано?… Моряку какой указъ, знаешь ты. Нечего не сть.
— Ты далъ?
— Много разъ, да груба она. Въ похлебк еще туда сюда, ну а такъ, чтобы тамъ мясо, — груба.
Опять настало молчаніе.
— Ддушка, вотъ ты надысь стку-то большущую строилъ, погоняемъ ее што ли называли….
— Ну?
— Какъ же ей, то есть, обращаться-то? Ставятъ што ли ее какъ, или плавомъ? Подъ сазана, сказывали.
— А, да. Это, вишь ты, я для особаго дла изготовилъ. Ладно временемъ ловитъ эта штука-то. Ну мста опять, — по мстамъ все же глядя.
— Какъ это, по мстамъ?
— По мстамъ-то…. А вотъ, ловили мы, лтъ, пожалуй, десятокъ, побол будетъ, на Прорв и ни годъ, ни два ловили. Чудное мсто евта Прорва — иное стоишь, стоишь мсяца полтора, два, нтъ теб ни пера 15) еле на котелъ убиваешься, а другой разъ, хватитъ теб втерокъ, заснешь — безрыбье, а проснешься, рыба кишмя кишитъ теб кругомъ. Про сазана я. И лавливали мы тамъ, здорово лавливали времемъ. Вотъ, помню, одно лто — въ конц мая было, ничего допрежь рыбы не было, а тутъ ровно изъ земли взялась. Видимъ сазанъ наруже ходитъ, такъ перомъ и чертитъ по вод…. ахъ ты, оказія! Ну, половили въ вечеру-то, а втеръ съ моря. Сильнй, да сильнй, къ ночи совсмъ штормъ. И былъ-то какіе-нибудь два-три часа, полоса была, прогремла и баста, а сильна дула. Прорву-то знаешь — свиститъ по прорану вода, противъ и на праход не выгребешь, а не то што. Вотъ его, видно, и проперло…. Однако къ обду стихать, стихать и совсмъ стихло. Мы сейчасъ въ лодки, неводъ набрали — чего дремать-то. Куда бжать? По всмъ правамъ, по втру надо. Пошли, парусомъ еще, — живо таково. Втеръ чуть хилитъ, а вода все претъ еще. Вышли въ морцо, въ черни-то, знаешь, чай? идемъ дальше — ничмъ ничего! И куда онъ провалился, диво только. Островокъ тутъ, да ты знаешь, къ абамъ-то 16), смотримъ, что за красная это полоса, молъ — не млякъ ли? Не надо быть, ровно. А праве, къ островку-то встанъ видна. ‘А, вдь, это, братцы, сазанъ? Постой, мы те жигнемъ, молъ, погоди’. Посадили мы, да на шестахъ, да на шестахъ, тихо…. А онъ такъ и встаетъ, такъ и счетъ — дрожь тебя беретъ — такъ бы въ воду и кинулся! Идемъ, я тоже шестомъ легонько упираюсь, ‘мотри, молъ, ребята, не млякъ ли это?’ на полос-то это я, значитъ говорю, а самъ суюсъ, да суюсь. Вотъ только на рубецъ-то на самый попали, какъ онъ изъ-подъ шеста-то у меня хлыснетъ — и пошелъ, и пошелъ. Задлъ-то я одного, да онъ и другихъ врно, потревожилъ — зашевелились тоже. Постой, молъ, ребята, тише! Сазана-то, гляди, кожь ровно дорбга. Вотъ мы персшли его, да къ островку-то и давай метать, и давай метать. Вотъ, какъ обгородили мы его, пріятеля — вс въ воду, тянуть, тянуть, тянуть, а неводъ-то подайся малость, да и не съ мста — што его тутъ было, Господь вдаетъ. Сходили, матню растащили — пошелъ по-малу, пошелъ, неводъ-то, только онъ, не будь плохъ, осмотрлъ видно, видитъ некуда, да какъ шаркнетъ въ правое крыло, неводъ-то и вынесъ — ядро-то. А намъ и не въ домекъ съ первоначалу-то, што, молъ, это легко пошло — въ мотню видно повалилъ. Посл ужъ увидали, что ворота-то сломаны — настежъ стоятъ. Такъ руками и вскинули! Такъ што? Мы въ приводахъ-то, да въ мотн штукъ близь тыщи взяли. И сазанъ былъ — заломъ 17)! Ну, куда тутъ бжать, самъ знаешь, впору рыбу-то до мста дотащить — на веслахъ-то не скоро дохромаешь. Пока выкидали, пока раздлали, посолили, пока што, анъ и вечеръ на двор…. А жаль упустить было.
— Ддушка, да мы про погоняй говорили, ты сказывалъ, по мстамъ онъ. У чего жъ здсь мста-то?
— А вотъ, пожди, къ тому веду — некуда торопиться-то намъ. На утро, только еще свтать на неб-то стало, поднялись мы. Глядимъ, тишь мертвая — комара за сто сажень услышишь. Роса, ровно дождикъ, пала, а его, комара-то — пыль, да и все тутъ. Въ глаза, въ ротъ, въ носъ идетъ, собака, въ уши пищитъ — и роса его не беретъ. Вспомнишь тутъ Разина, заговорилъ бы — не было бы этой муки-мучинской, — разсмялся Макарычъ.— Однако, не до комара ужъ тутъ. Напились мы поскоре чаю калмыцкаго. Похватали съ собою хлба, воды, котелокъ да и маршъ. Пошли опять въ морцо, на веслахъ ужъ — похропали тоже.
— И стало, братецъ ты мой, это, солнышко показываться, низко таково. Какъ полыхнетъ по камышамъ — ровно цвтъ алый на махалкахъ-то разцвлъ — розовымъ полымемъ сквозь свтитъ. Тнь, это, дли-и-инная отъ камышей по вод лежитъ, не шевельнется даже какой ни на есть листикъ махонькій — вода то — гладь Божья. Мушкара какая тронетъ на лету, сейчасъ видать. Отошли, это, далеко въ море-то — ни души, тихо на тихо. Кому шумть-то, окромя втра, знаешь, что кругомъ море на сто верстъ человка нтъ — просторъ!… Хорошо!
Въ такую погоду, сказываютъ, мушкара какая не укроется, а не то, што сазанъ. Гд, гд, може за версту шевельнется по вод-то — и то видать. Вотъ и запримтили мы далеко, къ чернямъ почесть, есть што-то. Рябитъ, ровно вода, въ одномъ мст, а што такое — далеко, не разберешь хорошо-то. Чему быть, думаемъ про себя, кром рыбы, — давай-ка туда. Подходимъ — рыба!! Только круги по вод разбгаются — такъ и встаетъ, такъ и встаетъ, гибель! Вотъ праздникъ, молъ. Чего это онъ? Ну, думаемъ, давнемъ мы его теперь. Одначе, пожди, трава въ вод-то ростетъ, да. Мы ближе, а она гуще, мы ближе, а она гуще. Кругомъ рыба, а взять нельзя. Неводомъ што здсь подлаешь?
— Солдатъ-трава, што ли?
— Да солдатъ-трава — она самая. Вотъ они, мста-то! Вотъ онъ по трав-то по эвтой и гуляетъ, ровно въ рощ. Поди, возьми его — и невода-то не выручишь…. Долго мы его караулили, не выйдетъ ли, молъ, на чистое мсто. Да не та рыбка — только-что не говоритъ, а умнй человка-то много. Тамъ и ходитъ, а мелко — малость поглуб аршина, чай, да и вода-то на утре уже изъ черней покатилася…. Однако, ждали, ждали, стояли, стояли — съ тмъ и пошли.
— Такъ и прокараулили попусту?
— Такъ по пустому и прокараулили. Да и не однова этакъ-ту бывало. Вотъ для такого случая ловушка-то, что я изготовилъ и надобна…. да и на чистомъ мст хорошо служитъ, особенно если рыба не густая, косячками…. поди, возись тутъ съ неводомъ-то. Хлопотъ много, а проку мало, а тутъ, вещь легкая, разъ, два и готово.
— Какъ же тутъ, ддушка, ловушкой-то твоей орудовать? Тутъ ничмъ не возьмешь — порвешь и погоняй-то твой.
— А на-то, братикъ, и поговорка сложена: ‘дло мастера боится’. Тварь-то кажная, какъ и не умна, и не горазда — все не человкъ. Ты пойми ее, попытай ея хитрости, ну, разъ она тебя обманетъ, два обманетъ, три обманетъ, а ты все смекаешь, да смекаешь. Она такъ, а ты этакъ, она сякъ, а ты этакъ…. Какъ поймешь, значитъ, вс ея ходы-то — ну и шабашъ! Некуда ей. Такъ-то и здсь. Ты, вотъ, говоришь, сть порвешь. Зачмъ такъ? Съ живою тварью ужели сможешь совладать, а съ травою не управишься? Чай, кто ловушку-то мастерилъ, видалъ траву-то? Подумамши эвто дло длается, а не какъ-нибудь. Такъ-то!
— Что же въ трав-то ей подлаешь, ддушка? Если ставить, такъ и рыба-то пойдетъ ли еще, да и не неводъ опять — тыщь не поймаешь, може попадетъ десятокъ, два и спутаетъ все. Онъ ровно жеребенокъ — сазанъ-то. Учнетъ возиться — все клубомъ на себя навьетъ.
— А ты вдаешь это? Ну, такую ловушку, значитъ, и обдумывай. Вотъ самъ сказываешь, жеребенокъ, молъ, — точно, сторожкая рыба, пугливая, сильная — ты и знай это. Дадено все это ей, вдь, въ пользу, кажись, а человкъ знаетъ это, подумаетъ, подумаетъ, да въ свою и поворотитъ — такъ-то!
— Што жъ тутъ длать-то надо?
— То-то вотъ. Погоняй-то видалъ, чай?
— Надысь видалъ. Теб же пособлялъ строить-то его.
— Ну, вотъ. Рчная ловушка была, а мы ее въ ильмени поворотили, да еще какъ ладно-то. Съ сазаномъ-то, года этакъ съ два, опять та же штука повторилась, да нтъ, пріятель, шалишь — погоняй съ нами былъ, такъ мы ему и въ трав спуску-то не дали. Бывало имъ и обнесемъ, ровно заборомъ, сады-те эти. Ячею-то видалъ ты — какъ разъ по сазану — рдкая, а на подол свинецъ, — вотъ она между травою-то до дна и садится. Обнесешь ею этакъ-то, въ огородъ-отъ выйдешь, да чмъ ни попадя, весломъ или лопатой плашмя, доской хочь, на вод-то и ахнешь что есть силы, а то такъ и изъ ружья стрлишь иной по вод-то. Такъ онъ какъ шальной изъ травы прыснетъ куда ни попадя. Ничего не видитъ со страху. А куда тутъ? — Сть-то стережетъ, милости, молъ, просимъ. Такъ его въ нее ровно грязи навязнетъ. И прошибить-то ее нельзя — рдкая да легкая. Онъ впередъ и она впередъ, онъ назадъ и она съ имъ — ровно муха въ паутин и вязнетъ, сердешный.
— Ну?
— Ну, чего теб еще? Идешь по сти-то, да и выбираешь его въ лодку. Временемъ хорошо бываетъ, больно хорошо. А сазанище-то какой — отборный! Головка самая. Сть мелкіе-то сквозь пущаетъ, а крупный погодитъ!
— Ловко! Чего же это у насъ не видно, чтобы этой самой сткой ловили?
— Не велятъ, вишь.
— Какъ не велятъ?
— Чудной ты. Не велятъ — и конецъ! Вредная штука, молъ, а почему вредная — поди спроси. Арендателю, стало, вредная — сазанъ, что ты пымаешь, въ неводъ ему не угодитъ, вотъ што! У насъ кто ловомъ-то завдуетъ? Чиновники, вдь. Ну, имъ лучше знать, — ухмыльнулся Макарычъ, накладывая послдній лостъ на лодку.— А покажи ты ему, чиновнику-то эвтому, эту самую сть, продолжалъ онъ помолчавъ, да спроси: што, молъ, это за штука, ваше благородіе? Такъ онъ не токма не видывалъ ее и не слыхивалъ объ ей, не то што какъ ловятъ ею и што ловятъ. Какъ же, молъ, ты, баринъ, запретъ-то на ее кладешь, а? Вотъ оно. Мужикъ-то промышленникъ, сколько, може, надъ ею голову ломалъ, прилаживалъ — достигъ таки, а баринъ говоритъ, не ловить и шабашъ! На то онъ и баринъ — за то ему жалованье царское идетъ. Ему што? Ты хочь съ голода подохни. Ему бумага была бы — она, извстно — все терпитъ, что хошь туда пиши. Гд тамъ разбирать? не то съ горечью, не то со смхомъ выговорилъ Макарычъ.
— Такъ и не ловятъ ею?
— Какъ не ловить — ловятъ, да вдь тайно это. Мошенству народъ-то учатъ…. Если бъ все это по бумажному-то справлять, такъ ловцу, може, давно бы и на свт не жить. Да!… Отчего мы вотъ теперь въ тихія мста собрались? Отъ эвтаго отъ самаго. А то кто бы меня погналъ отъ дому-то. Никто тамъ надъ тобою не куражится, никто теб ни указъ, ни помха. А кто указываетъ-то, погляди. Съ имъ не то што — говорить-то срамота одна! Вотъ Алеха, къ примру, — указалъ Макарычъ на мальчика лтъ одиннадцати, подбжавшаго къ нему, — этому все втолковать можно: онъ тебя пойметъ, а тому, барину-то, што ты ему скажешь? Вдь его снова родить надо, чтобъ онъ наше ловецкое дло понимать могъ.
— Какой же вредъ-то въ ей нашли?
— А песъ ихъ знаетъ, какой — съ нами не совтывались. Сти не знаютъ, лова не знаютъ, мстъ не знаютъ — ничего не знаютъ, — што жъ мы съ ими говорить будемъ — зря рчи терять. Не велно и шабашъ!… Ильмень, вишь, а самъ не видывалъ гд его и ловятъ-то. Въ ильмени, вишь, рыба икру метать идетъ…. Што, когда, какая рыба, чмъ ловятъ — ему што? Онъ и рыбы-то одной отъ другой не отличитъ, а строчитъ — вотъ это какой народъ. Поговори съ имъ! Старикъ сердился. А арендателю можно, откупщику значитъ. Тотъ неводами въ самомъ проход въ ильмень-то хлыщетъ — по закону, значитъ. Ты своей сткой десятокъ-другой рыбы поймалъ — штрафъ! Дери! А того не видитъ, что у твоей сти ячея-то въ четверо побол, чмъ въ неводныхъ приводахъ у арендателя — ему што?… Ты одну крупную матерую рыбу берешь, заломъ, а арендатель цлыми рыбницами всякую шваль, мелюзгу губитъ, а ему што, рази онъ думаетъ когда? Получилъ жалованье — и все тутъ…. Да еще што? И деньги-то на жалованье ему, вишь, съ насъ собираютъ. Смхота! Ты много ли бы такому барину далъ, паренекъ? обращается онъ съ улыбкою къ мальчику.
Ледъ прошелъ. Устья очистились. На Бузан кипитъ лихорадочная дятельность. Множество судовъ разной вмстимости уже спущены на воду, нкоторыя запоздавшія спускаются по каткамъ и полозьямъ, многія такъ и зимовали во льду. Завезенные якорья, туго, какъ струна, натянутые канатки люди, работающіе у шпилей, крикъ, говоръ, брань, лодки, снующія вокругъ, рыболовные припасы, соль, хлбъ, дерево, орудія разнаго рода, деревянная посуда — лари, ванны, шайки, перески, квашни, жернова, скамейки и сотни вещей, необходимыхъ для лова и пребыванія въ мор, возится, носится и исчезаетъ въ трюмахъ судовъ или примащивается на палубахъ. Народъ копошится повсюду, перенося необходимое къ погрузк и убирая его на судахъ, накладывая такелажъ, каталажъ, какъ окрестилъ его промысловой людъ, и пригоняя паруса. Общее зрлище напоминаетъ собою только-что разрытый муравейникъ, только шумъ и гамъ, свойственный человку, портитъ впечатлніе. Въ море, въ море!
Человку, незаинтересованному въ дл, не ловцу, трудно понять силу этой лихорадочной дятельности, торопливости и ревниваго чувства къ собрату, успвшему опередить тебя. Кому приходилось испытать охотничью лихорадку и нетерпніе, отчасти пойметъ это. Правда, ранній весенній ловъ въ мор считается обильнйшимъ, но ловцы очень хорошо знаютъ, что посл исчезновенія льда въ черняхъ, они встртятъ еще его въ мор, и гд, можетъ быть, придется ждать его относа побольше недли, но что за дло, стоитъ только кому-нибудь поднять парусъ и тронуться въ путь, чтобы возбудить въ остальныхъ неудержимое желаніе поскорй сдлать то же. Это вліяніе той же весны, пробужденной природы, влекущей и скотину въ поле, и земледльца на ниву, и перелетную птицу на сверъ, и ловца въ море. Это жажда свта, тепла, воздуха, простора, свободы. Конецъ всему, что темно, холодно, душно, тсно, связано. Силы души и тла точно просыпаются съ вешней природой и никто не ощущаетъ этого сильне людей, стоящихъ близко къ ней. Простора, работы, жизни….
И вотъ суда — эти морскія птицы, одно за другимъ расправляютъ блыя кррлья и летятъ вереницею къ морю, скрываясь въ извилинахъ протоковъ. Весело трепещутъ свободныя крылья. Поднялись и землепроходы. Старики, жены, дти, заботы — все остается назади. Манитъ вольная-волюшка! Якорья на борту паруса поставлены, вода журчитъ подъ водорзомъ и, блою пной крутясь, вскипаетъ за рулемъ. Товарищи снимаютъ шапки и крестятся на соборъ.
— Съ отваломъ! слышенъ веселый голосъ Макарыча.
— Съ отваломъ, съ отваломъ!
По зюйдинъ-зюйдъ-весту движутся нсколько судовъ, межъ которыми можно разобрать большую рыбницу и два неводника. Небольшая свойская лодка далеко опередила ихъ, но идетъ по тому же курсу. Въ Ост, при внимательномъ вглядываніи, видны вихры камыша, рынки {Рынокъ — берегъ, выдающійся въ море.}, култуки и протоки, изрзавшіе черни. Суда идутъ вдоль этихъ черней.
На свойской, прислонясь спиною къ рубк, стоитъ нсколько уже знакомый намъ Звягинъ и смотритъ, не отводя глазъ, по направленію къ берегу, въ большой морской бинокль.
— Вотъ еще дв мачты!
— Вмст што ль? спрашиваетъ кормщикъ, стройный парень лтъ тридцати, или поболе. Блокурые волосы, такая же небольшая борода, срые большіе глаза и открытое, смлое лицо — располагаютъ къ себ.
— Вмст. Аистовы 18) будутъ?
— Аистовы, — недалеко таперь.
— Надостъ еще.
— Экъ ихъ накидало, посудъ-то?
— Къ Прорв-то побольше будетъ.
— Ну и штормъ былъ. Старики не запомнятъ.
— Ты въ мор былъ въ это время?
— Мы-то? Мы, пускай, спокойно отстоялись. Въ пути насъ захватило — съ грани въ городъ шли, какъ подуло, близь астраханскихъ черней были, не доходя Блинскаго, проти Сухихъ 19) почти. Чай, помните — и втеръ, и дождь къ вечеру-то, поднялись, ну, и посадили — куда пойдешь? Не видать ни рожна, еще на мель угодишь. Мста, сами знаете, какія.
— Чай, выгнало воду-то?
— Да вотъ какъ, побол сажени воды было, какъ посадили, а на утро встали — ровно языкомъ кто вылизалъ. Другую ночь переночевали — самовара поставить не изъ чего было. Воду-то угнало, едва видно. Спасибо своя въ боченк оставалась, а то куда пойдешь? Втеръ весь день такой дулъ, что на палуб устоять трудно было — такъ и валитъ. Порядки ловецкія кругомъ — вс на сухомъ остались. А васъ гд застало?
— Я изъ Астрахани шелъ: повыше Образцовой {Образцова — ватага бр. Сапожниковыхъ.} въ проток стали-то, бда — два раза на берегъ выпирало. Спасибо Сапожниковскимъ неводнымъ — ссунули. Трое сутокъ стояли, ужъ на четвертыя на взморье выбрались. Сказывали Образцовскіе, что съ Четырехъ Бугровъ, до девяти футъ почти, на арбахъ здили порядки смотрть. Столтніе старики, вишь, такого шторма не запомнятъ.
— Чай, што въ здшнемъ-то мст было! махнулъ рукой кормщикъ по направленію къ чернямъ. Недаромъ посудъ-то набросало. Втеръ-отъ суда дулъ — самый припоръ!
— Увидишь, вотъ. У меня тянули здсь, — свойская еще и теперь на берегу сидитъ, а рыбницу большую съ припасами угнало чуть не въ Кайдакъ 20). Верстъ двсти гнало, да въ степь и бросило. Люди-то на двнадцатый день на жилую вышли. А здсь которые оставались, думали конецъ. Сажени съ три въ поперечник земли-то подъ ними оставалось. Море кругомъ все задавило. Немного бы еще. А на саженномъ яру станъ былъ.
— Киргизы были?
— И киргизы, и русскіе, и неводчикъ калмыкъ былъ. Да, вотъ, Доржайко, спроси — разскажетъ.
— Много хрестьянскаго люда позорило 21), чай, въ т поры.
— И насъ не помиловало. Многое въ степи осталось.
— Какъ?
— Да такъ. Люди-то ушли — все на рыбниц сложили. Невода-то не тащить съ собою четыреста верстъ, да и припасы тоже — впору было хлбъ нести. Еще какъ съ голоду не перемерли въ пустой степи. Откочевываютъ на лто-то.
— Припасы съ рыбницы, стало быть, такъ и пропали?
— Разворовали все. Съ кочевки подходить стали и рыбницу-то ободрали всю на топливо. Мста безлсныя. Ни камыша, ни травы, ни куста, хоть шаромъ покати.
— Какъ же это? Съ нихъ рази взыска нту?
— Съ кого искать-то? Однихъ адаевцевъ мимо тысячи прокочуютъ. Я, положимъ, розыскалъ и воровъ-то знаю, да поди уличи. Только хлопоты одни. Да и не одному мн эта участь пала — многихъ пограбили.
— И сильно же теченіе по этой Прорв, сказываютъ. Откуда только вода берется?
— Вдоль черней теченіе-то. Съ моря отъ веста-зюйдъ веста-хоть и заметало ее почти, а она все-таки родъ своего банка иметъ. Бороздиной ловцы зовутъ.
— Не случалось бывать въ этихъ мстахъ. Далеко еще до Прорвы-то, сварить поспемъ?
— Варите, варите, что вы! Пожалуй, еще до вечера пройдешь. Только, вотъ что: увидишь мачту у берега — скажи. Подите и мн самоваръ поставьте, наказалъ Звягинъ, складывая бинокль и спускаясь въ каюту.
Киргизъ принялся колоть дрова на палуб.
Люди давнымъ давно поли и Звягинъ напился чаю. Солнце уже опускалось на запад, когда кормщикъ запримтилъ мачту въ черняхъ. Онъ нагнулся въ каюту и позвалъ Звягина. Оказалось, что тотъ спалъ.
— Николай Васильичъ, Николай Васильичъ!… хозяинъ!… Николай Васильичъ!
— А? Что такое? Что тамъ?! послышался торопливый вопросъ.
— Машту видать!
— А…. сейчасъ, сейчасъ. Держи вдоль черней-то, ближе только!
— Мелко и такъ.
— Ничего. Такъ и иди.
Минуты черезъ три Звягинъ показался на палуб и сталъ всматриваться въ очертанія береговъ. Лодка шла тихо, едва не прихватывая дна.
— Николай Васильичъ!
— Ну?
— Гляньте-ка, што эта за оказія, — все рыбу несетъ снулую.
— Гд?