‘В тени олив’, Боборыкин Петр Дмитриевич, Год: 1899

Проза
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Скачать в PDF

ПУШКИНСКЙ СБОРНИКЪ
(въ память столтія дня рожденія поэта)

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13
1899

П. Д. Боборыкинь.

‘ВЪ ТНИ ОЛИВЪ’.

‘Для береговъ отчизны дальней
Ты покидала край чужой!!.’
А. Пушкинъ.

I.

Прибой ласково лижетъ голыши прибрежья. Онъ изсражелтоватой полосой изгибается по выступамъ и впадинамъ Ривьеры. Жарко. Вдоль узкаго благо шоссе клубы пыли взбиваютъ двухколесные возы и дилижансы съ тюками на крыш и цвтными занавсками по бокамъ.
Идутъ всего больше на востокъ, къ большому торговому порту. Пригородное мстечко — въ эту пору дня — все печется на солнц. Рядъ домовъ тснится на набережной, повыше двухъ дорогъ: одной для обыкновенной зды, другой — для конки.
Мальчишки, босикомъ, въ курткахъ бураго сукна, простоволосые, и кое-кто въ красныхъ колпакахъ — бродятъ безъ дла у самой воды, подбираютъ раковины и маленькихъ краббовъ, поджидая позда, когда они кинутся подъ вагоны и станутъ кувыркаться, ходить на рукахъ и кричать взапуски, клянча ‘un soldo’.
По единственной улиц мстечка, гд одна стна высокихъ домовъ генуэзскаго стиля стояла въ густой тни — изрдка двигались вдоль тротуара прохожіе: англичанинъ съ вуалью на высокой шляп, въ форм шлема, старые рыбаки, торговки, солдаты въ парусинныхъ блузахъ, молоденькія прачки проносили корзины, покрытыя розовой кисеей.
Ни малйшаго втерка. Въ тни привольно дышится. Воздухъ — морской, полный соляныхъ испареній. Такъ тепло, какъ у насъ въ іюн, а весна только что началась. Пасху отпраздновали въ прошлое воскресенье.
Въ конц этой улицы, ведущей къ станціи желзной дорога, куда надо подниматься по крутой лстниц съ тротуара — зеленютъ эвкалиптусы и лавровыя деревья сада, принадлежащаго обширному отелю. По низкому каменному забору идетъ длинная вывска аршинными буквами: ‘Htel de la Mediterranne’.
Красивые ворота приглашаютъ войти во дворъ съ монументальнымъ фасадомъ. На площадк, передъ крытымъ подъздомъ — совсмъ тихо. На крыльц показался только мальчикъ, въ курточк егеря, съ мелкими пуговицами и малиновымъ воротникомъ, курчавый и женоподобный, и окликнулъ кого-то звонкимъ итальянскимъ возгласомъ, въ одинъ изъ павильоновъ, гд живетъ прислуга:
Оттуда вышелъ факкино, въ сюртук съ металлическими пуговицами и въ форменномъ картуз съ клеенчатымъ верхомъ.— La signora aspetta! крикнулъ ему мальчикъ и скрылся.
Факкино, не торопясь, вошелъ въ огромныя сни, гд разставлена была лтняя тростниковая мебель. Прямо, сквозь широкую стеклянную дверь, виднлась изумрудная полоса залива.
Въ правомъ углу стояло кресло на колесахъ.
Слва, по ковру блой мраморной лстницы, спустились дв женщины. Одна была горничная, въ бломъ чепчик и франтоватомъ фартук съ оборками — рослая, плотная швейцарка. Другая — молодая дама, брюнетка, худая, съ прозрачной кожей и съ двумя розовыми кругами на щекахъ. Носъ съ горбинкой и большіе темные глаза — да и весь обликъ — говорилъ, что она южанка. На ней, поверхъ шерстяного пеньюара, накинута была драповая мантилья въ клтку. Большая блая кисейная шляпа, въ форм капора, бросала тнь на черты красиваго, болзненнаго лица.
Горничная слегка поддерживала ее подъ локоть.
Факкино подвезъ колясочку къ входной двери. Даму усадили и повезли со двора — въ садъ, шедшій вправо и влво отъ отеля, на нсколько десятинъ.
— Синьора, спросилъ по-итальянски факкино:— прикажете, потомъ повезти васъ въ тотъ садъ?
И онъ показалъ рукой черезъ дорогу.
— Нтъ, отвтила она.— Мы подемъ туда передъ обдомъ.
Она произносила чисто по-итальянски, но опытный слухъ различилъ бы сейчасъ какую-то мягкость звуковъ и принялъ бы ее скоре за иностранку.
Съ полчаса возилъ ее факкино по аллеямъ сада, ища тни. Но она не боялась солнца и сидла, немного согнувшись, безъ зонтика.
На площадк, гд тсно скучилось нсколько оливковыхъ деревьевъ, она приказала остановиться, вышла изъ коляски и сказала служителю, что онъ свободенъ. Она чувствуетъ себя бодро, посидитъ здсь на воздух и придетъ пшкомъ къ завтраку.
Сла она на желзное садовое кресло подъ одно изъ старыхъ деревьевъ. Мелкая, сизо-серебристая листва бросала нжную тнь. По лужайк играла сть отраженій листвы остальныхъ оливъ и въ пятна свта попадали головки блыхъ маргаритокъ и какихъ-то желтыхъ цвтковъ.
‘Ого, кажется, куриная слпота?’ подумала по-русски молодая женщина, поглядвъ на одинъ изъ этихъ цвтковъ.
Она всегда думала по-русски. Родомъ она итальянка, родилась въ Москв, тамъ училась въ гимназіи, стала болзненна, услали ее за границу къ родственникамъ отца, имющаго въ Москв скульптурное заведеніе — и вотъ уже третій годъ она замужемъ за итальянцемъ-инженеромъ. Мужъ работаетъ на желзной дорог, а ее прислали на Ривьеру, въ окрестности Генуи.
И не можетъ она отршиться отъ нестерпимой тоски. Не одна болзнь ее страшитъ, не одна мысль о смерти надвигается мрачнымъ видніемъ, а гнететъ сухость ея душевной жизни. Скучно ей въ этой Италіи, на ‘родин’, не тшитъ ее ни природа, ни тепло, ни море, ни благоуханный воздухъ. Рвется она туда, домой, въ родную ей Москву, гд теперь еще ухабы и холодъ, и ужасные тротуары, и грязные ваньки.
Такъ бы и перелетла она къ Тверскимъ воротамъ и сла бы за столъ, гд шумитъ самоваръ и кругомъ сидятъ ея подруги и студенты, начнутся споры, потомъ пніе, потомъ танцы, потомъ опять безконечные разговоры, и катанье на ‘голубяхъ’ — парныхъ саняхъ — за заставу, въ Петровское.
Тамъ она жила, тамъ и полюбила.
Слеза скаталась по худой щек. Слишкомъ жутко стало ей одной.
Она пошла изъ саду. Скоро зазвонятъ къ завтраку. Опять тошный табльдотъ, и т же англичане, и та же заграничная тоска.

II.

Передъ завтракомъ, молодая женщина сошла изъ своего номера въ столовую.
Вдоль столовой тянулась широкая террасса подъ навсомъ.
Нсколько креселъ были уже заняты иностранками. Она знала ихъ всхъ въ лицо,— могла сказать, кто англичане, кто нмцы и нмки, но ни съ кмъ не разговаривала.
Съ тхъ поръ, какъ она живетъ въ отел этого приморскаго мстечка, около самой Генуи, на нее нашло совершенное отчужденіе отъ всего, что вокругъ нея видно и слышно. Форестьеры ей такъ же тошны, какъ и туземцы. Она даже довольна тмъ, что въ отел нтъ почти итальянцевъ въ числ квартирантовъ.
Когда она жила домомъ въ Милан, во Флоренціи, въ Рим, и должна была знакомиться съ обществомъ своего мужа — она страдала отъ всего, что составляетъ ихъ интересы, разговоры, вкусы, обычаи, предразсудки.
Она имъ ‘не ко двору’. То же находитъ и ея мужъ. Но онъ, разумется, за нихъ. Для него все итальянское превосходно. А все, что ей мило и дорого, онъ называетъ ‘московскимъ варварствомъ’ и считаетъ ее ‘ренегаткой’.
До завтрака оставалось еще десять минуть на террас было слишкомъ тепло. Она начала тяготиться этимъ вчнымъ солнцемъ, отъ котораго никуда не уйдешь.
Мальчикъ-егерь, тотъ, что звалъ утромъ факкино — подалъ ей на маленькомъ поднос визитную карточку.
Это ее удивило. Она никого не знаетъ и никого не ждала. И только что она бросила взглядъ на фамилію — вся вспыхнула и даже привстала.
— Этотъ господинъ здсь? спросила она.
— Онъ живетъ въ отел. Сегодня пріхалъ.
— Попросите!
Въ большомъ волненіи поднялась она. Она не врила своимъ глазамъ. На карточк русской вязью напечатано: Владиміръ Михайловичъ Теренинъ.
‘Володя Теренинъ! Боже!’
Она не докончила мысли и тотчасъ же почувствовала слабость и опустилась въ кресло. Передъ глазами пронеслась дымка.
‘Какая я слабая!’ по-русски выговорила она про себя.
— Вы, Теренинъ?!
— Марья Францовна!
Ей пожималъ об руки молодой блондинъ, красивый, средняго роста, съ русой бородой и голубыми глазами, въ свтлой пар, безъ шляпы.
— Вы здсь… Садитесь… Разскажите… Господи!
Она не могла докончить. И онъ глядлъ на нее радостнымъ и немного испытующимъ взглядомъ своихъ русскихъ добрыхъ глазъ.
— Вотъ, какъ видите… Нашелъ васъ.
— Откуда?
— Прямо изъ Москвы. Захотлъ прокатиться… на Ривьеру и дальше. Рима никогда не видалъ. Добылъ вашъ адресъ.
— Видли нашихъ?
— Какже. Они очень сокрушаются. А вы право — ничего! Только похудли.
— И-и,— обронила она московскимъ звукомъ и провела по воздуху рукой съ длинными прозрачными пальцами.
И они начали говорить взапуски, перебивая другъ друга. Она жадно разспрашивала его о своихъ, о Москв, о подругахъ, о лекціяхъ, концертахъ, о маломъ театр, о Ермоловой о Лешковской, о Южин, о профессорахъ и студентахъ, товарищахъ ея брата, теперь уже магистранта.
Давно уже прозвонили второй разъ и терраса опустла. Оберъ-кельнеръ изъ нмцевъ пришелъ звать ихъ. И за столомъ они помстились рядомъ, ничего почти не ли и все говорили, говорили.
Вс ушли, а они оставались въ столовой, только перешли за отдльный столикъ, куда прозжій приказалъ подать себ кофе.
— Такъ вамъ… на родин, — не особенно отрадно? выговорилъ онъ тихо, наклонившись къ ней черезъ столикъ.
— Тяжко.
Они вразъ и замедленно поглядли другъ на друга.
Неужели то, что было тамъ, въ стран снговъ, не сонъ, но никогда не вернется уже боле?
Опять они вмст и такъ влечетъ ихъ взаимно. Давно ли это было! Всего три года. Долго они избгали встрчи съ глазу на глазъ. Но вотъ… въ темную октябрьскую ночь… въ дождь, они засидлись въ квартир ея подруги. Ихъ повезла извозчичья пролетка. Такъ тсно было сидть и такъ трясло по ужасной московской мостовой.
Поцлуй загорлся на ея щек. Ее подхватила неземная радость. Они клялись въ ‘вчной’ любви. Но на другой день она испугалась. Чего? Неужели своей южной крови? Онъ писалъ ей, она не отвчала. И продолжала любить, но молча, хотла испытать его, врила въ то, что истинная любовь выйдетъ побдительницей изъ всякаго тяжелаго искуса.
Ничего этого она не вспомнила теперь, и онъ ни однимъ словомъ не разбередилъ прошлаго.
Словъ не нужно. Все они теперь чувствуютъ и понимаютъ. Видитъ и онъ — какъ она томится.
Не надо ему исповди. Да и зачмъ станетъ она унижать себя безплодными жалобами? Судьба ршила иначе. Онъ имлъ право считать ее пустой двчонкой, гордость не позволила ему добиваться новаго сближенія. А тутъ подоспла болзнь. Заграницей она страшно заскучала и очутилась женой другого, безъ любви, вышла замужъ ‘по-итальянски’, какъ здсь вс выходятъ: женихъ хорошій человкъ, дльный, сдлаетъ карьеру, собой какъ вс они, за ней онъ взялъ капиталецъ и безъ приданаго врядъ ли женился бы. И наврно жалетъ. Она — ему обуза, хворая, дтей нтъ, они — по цлымъ мсяцамъ — въ разныхъ мстахъ.
Зачмъ станетъ она все это разсказывать… Волод Теренину? Онъ и самъ пойметъ.
— Не вернуться мн никогда къ вамъ, въ Москву! вырвалось у ней, подъ конецъ ихъ разговора, и она чуть-чуть не разрыдалась.

III.

Тихо догорала розовая заря. Солнце только что юркнуло за утесистый выступъ морского прибрежья.
Кругомъ зеленлъ — и зимой, какъ лтомъ — роскошный садъ генуэзскихъ нобилей, занимающій цлыхъ полгоры, надъ мстечкомъ.
Пальмы и магноліи, пиніи, эвкалпитусы, лавры, кипарисы купами и цлыми рощицами разошлись по склонамъ и манили подъ свою тнь. Аллеи, густо обставленныя апельсинными и лимонными деревьями, хранили пріятную свжесть.
Въ одномъ мст,— вдали отъ водоемовъ, каскадовъ, озерка съ храмомъ и золоченой гондолой,— круглая лужайка заросла кругомъ оливами.
Тамъ, въ тни вковаго дерева, присли больная и ея землякъ-москвичъ.
Они не разставались цлыхъ три дня сряду, сидли въ саду отеля до заката солнца, спускались къ морю, а сегодня поднялись вотъ въ этотъ садъ, принадлежащій патриціямъ съ громкимъ историческимъ именемъ, куда пускаютъ въ извстные дни.
Они до многого договорились. Не трудно ему было довести ее до горькаго признанія: жизнь ея въ этомъ ‘благословенномъ’ кра тянется въ полномъ душевномъ одиночеств. Не можетъ она уйти въ то, чмъ довольствуются здсь вс жены, если он хотятъ жить честно. Всегда между ней и ея мужемъ будетъ стоять стна.
Въ эти три дня они заново нашли другъ друга. Точно будто они не разставались, все то же чувство — молодое и лучезарное — согрваетъ ихъ обоихъ и влечетъ, и радуетъ.
Никакихъ упрековъ она отъ него не услыхала. И сама не оправдывалась. Но сегодня вырвался у нея возгласъ:
— Владиміръ Михайловичъ! Молодость — ужасная вещь!
— Какъ?
— Гоняешься за счастьемъ и не умешь его схватить… А оно всегда разъ въ жизни дается.
— Да, всего разъ, тихо вымолвилъ онъ. смущенный, сидя около нея, на трав.
Онъ боялся взглянуть на нее.
— И оно никогда, никогда не придетъ.
Голосъ ея дрогнулъ.
— А почему нтъ? вдругъ воскликнулъ онъ и протянулъ ей руку.
Она дала свою. Онъ приложился къ ней долгимъ поцлуемъ.
Румянецъ ея прозрачныхъ щекъ разлился въ вид двухъ большихъ круговъ. Отъ волненія ей стало трудно дышать.
— Почему нтъ? повторилъ онъ, и теперь его глаза загорлись и въ голос она почуяла страстный порывъ и безъ словъ поняла, какъ она ему дорога въ эту минуту.
— Никогда не поздно взять счастье! говорилъ онъ, прильнувъ къ ея колнамъ.— Зачмъ итти на ложь, зачмъ заживо хоронить себя, если вы знаете, что въ своемъ брак вы ничего не найдете, кром суши и тяжкаго одиночества. Это безбожно! Дорогая моя! Вы — чудная русская женщина. Вы — наша. А для насъ всего ненавистне мертвечина здшняго довольства. Мы не побоимся разорвать цпь, когда мы знаемъ, что въ насъ говоритъ потребность дышать однимъ воздухомъ, сливаться…
— Знаю… остановила она его, движеніемъ руки.— Все знаю!
— И хотите оставаться рабой?
— Что же длать?
— Разорвать случайную связь. Тогда, нсколько лтъ назадъ, мы полюбили другъ друга. И останься вы тамъ… вы были бы моей женой.
— Быть можетъ…
— Непремнно! Отчего же я не искалъ другой привязанности? ни къ кому меня не влекло. А я не надялся встртить васъ. Потомъ я узналъ о вашемъ замужеств. Я не почувствовалъ рокового удара. Я думалъ, что охладлъ къ вашей памяти. Сюда я халъ безъ всякой мечты. Хотлось только повидать добрую знакомую… смущали всти о вашемъ здоровь. И стоило мн увидть васъ третьяго дня, заслышать голосъ, и все воскресло, все!
Стыдливымъ жестомъ, она отвела его руки, протянутыя къ ней, и прошептала:
— Не жить мн тамъ, съ вами, откуда меня угнала моя хворость.
— Но вы поправитесь!
— Гд? Въ Москв? Нтъ. Владиміръ Михайловичъ. Мое дло плохое. Я это чувствую съ каждымъ днемъ все сильне. Но я не побоялась бы нашего климата. Я бы сейчасъ полетла.
— Удемъ!
Молодая страсть обожгла ее въ этомъ зов.
— Милый мой! Вамъ я врю. Съ вами я бы пошла сейчасъ… и на всю жизнь. И не побоялась бы людского суда, если бы намъ нельзя было повнчаться. Но это безчестно!
— Передъ кмъ? Передъ мужемъ? Вы его не любите.
— Мужу я бы прямо сказала: обманывать тебя не стану, но такъ, сейчасъ, бжать отсюда, тайкомъ… На это я не пойду. Слишкомъ я русская, Владиміръ Михайловичъ!
— Зачмъ тайкомъ? Мы бы его не испугались.
— Не то… Не то!
— А что же, дорогая?
— Для меня хоть годъ, хоть мсяцъ счастья! Но это гадко, безчестно,— втягивать васъ… Я не жилица на этомъ свт.
— Что вы! Голубушка!
Онъ бросился цловать ея руки.
И только что онъ хотлъ привлечь ее къ себ, она внезапно — и въ первый разъ при немъ — такъ сильно закашлялась.
Что-то зловщее услыхалъ онъ въ звук этого кашля.
Она поднесла платокъ къ губамъ. На немъ показалось красное пятно.
— Не жилица! чуть слышно обронила она и смертельно поблднла.
Боборыкин Петр Дмитриевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Безвестная, Боборыкин Петр Дмитриевич, Год: 1886
  2. В отъезд, Боборыкин Петр Дмитриевич, Год: 1891
  3. По чужим людям, Боборыкин Петр Дмитриевич, Год: 1888
  4. Али, Боборыкин Петр Дмитриевич, Год: 1893
  5. Молодые, Боборыкин Петр Дмитриевич, Год: 1881
  6. За красненькую, Боборыкин Петр Дмитриевич, Год: 1888
  7. В капкане, Боборыкин Петр Дмитриевич, Год: 1896
  8. Голубой лиф, Боборыкин Петр Дмитриевич, Год: 1888
Электронная библиотека