В тайге, Войтинский Владимир Савельевич, Год: 1916

В тайге. По Сибири
Время на прочтение: 75 минут(ы)
Скачать в PDF

В. Войтинскій

ВЪ ТАЙГ

ПО СИБИРИ

Издательство ‘КНИГА’.
ПЕТРОГРАДЪ.
Стремянная ул. д. 11. тел. 648-62.

МОСКВА.
Б. Садов., д. Пигитъ, тел. 5-60-22.

Въ тайг

I.

Урочище Нельканъ расположено на правомъ берегу быстрой, извилистой Маи, недалеко отъ Охотскаго моря. На географическихъ картахъ вы увидите кружокъ съ надписью ‘Нельканъ’ около того мста, гд Мая поворачиваетъ на западъ отъ горъ Станового хребта и, посл ряда новыхъ поворотовъ, образовавъ множество петель и излучинъ, устремляется на сверъ, къ Алдану, бгущему въ Лену.
Побывавъ въ Нелькан, я не могу понять, какъ до сихъ поръ не забыли наши картографы этого крошечнаго поселка.
Десятокъ бревенчатыхъ домиковъ, почернвшая отъ времени часовня съ крестомъ на остроконечной тесовой крыш, пара тунгусскихъ ‘урасъ’, два амбара,— вотъ и весь поселокъ. Кругомъ — ни луговъ, ни пашенъ. Кончается расчищенная полоска земли съ жилыми строеніями и съ лпящимися около нихъ огородами, и начинается тайга. Сплошной стной стоятъ темныя пихты и ели, убгаютъ вдаль, — туда, гд теряется серебристая, сверкающая на солнц рка, взбираются вверхъ по склонамъ холмовъ.
Кругомъ, на сотни и тысячи верстъ — глухая тайга. И только здсь, на берегу Маи, люди расчистили пространство въ версту или дв длиною и въ 100—200 саженъ шириною и поставили свои домики.
Нельканъ — не городъ и не село. А меньше всего похожъ онъ на ‘урочище’ бродячихъ инородцевъ. Скоре всего, это торговая ‘факторія’.
Живутъ здсь купцы, поддерживающіе сношенія Якутской области съ Охотскимъ побережьемъ.
Въ 200 вер. отъ Нелькана расположенъ на Охотскомъ мор поселокъ Аянъ съ прекрасною гаванью. Лтомъ сюда заходятъ суда съ чаемъ изъ Китая.
Нельканскіе жители промышляютъ доставкой чая изъ Аяна на Маю и отправкой его дальше на Лену.
Путь отъ моря до Нелькана не дальній. Но дорога лежитъ черезъ безлюдную тайгу, черезъ горныя рки и болота, черезъ дикій, труднопроходимый Джугджуръ. Собственно, и дороги здсь нтъ никакой. Лишь на части пути пробита проска, положены на болотистыхъ мстахъ жерди и бревна. А на всемъ остальномъ пути вьется между гольцами и болотами узкая тропа, по которой въ зимнее время тянутся гуськомъ навьюченные или впряженные въ легкія ‘нарты’ олени.
Чай доставляютъ съ моря на Маю бродячіе тунгусы — оленеводы, живущіе на верховьяхъ Маи и по Охотскому побережью. Нельканскіе купцы-подрядчики нанимаютъ этихъ тунгусовъ, расплачиваясь съ ними товарами: мануфактурой, масломъ, сахаромъ, охотничьими припасами. Т же купцы забираютъ у инородцевъ ихъ охотничью добычу — блку, лосиныя и медвжьи шкуры, а если попадется лисица или боле цнный зврь, такъ и ихъ.
Но нельканскіе купны ведутъ дла не столько отъ себя, сколько отъ крупныхъ ленскихъ фирмъ — Громовой, Кушнарева и др… Такимъ образомъ, Нельканъ не является самостоятельнымъ торговымъ центромъ, а, скоре, посреднической конторой, передовой ‘факторіей’ якутскихъ капиталистовъ.
Изъ Нелькана чай и шкуры отправляются на Лену отчасти самосплавомъ на паузкахъ по Ма и Алдану, отчасти на пароходахъ.
Пароходъ на Маю ходитъ два — три раза въ годъ.
Мы съ Михаиломъ пріхали въ Нельканъ съ первымъ весеннимъ рейсомъ. Въ Нелькан длъ у насъ не было. Просто, хотлось познакомиться съ краемъ.
Въ первый же день мы осмотрли поселокъ, побывали у мстныхъ купцовъ, постили школу, часовню, кладбище съ могилою извстнаго просвтителя тунгусовъ о. Василія Мальцева, постояли на берегу, глядя, какъ грузятъ чай въ лодки.
Затмъ приступили къ сборамъ въ дальнйшій путь. Начали разспрашивать о дорог въ Аянъ.
Выяснилось, что лтомъ сообщеніе съ морскимъ берегомъ не поддерживается, что обозы между Аяномъ и Нельканомъ ходятъ только зимою.
Быть въ 200 вер. отъ Великаго Океана и вернуться, не дойдя до него,— это невозможно! Мы ршили подыскать проводника и съ нимъ перерзать тайгу, перейти Джугджуръ и добраться до Аяна. Но вс мстные тунгусы были заняты на погрузк чая, а затмъ черезъ недлю предстояла косовица, никто не соглашался идти съ нами черезъ тайгу. Отказываясь сопровождать насъ, тунгусы увряли, что дорога ясно видна, что сбиться съ нея невозможно и что никакихъ проводниковъ, чтобы дойти до Аяна, не требуется. Мстные русскіе жители придерживались на этотъ счетъ иного взгляда и не совтовали намъ идти безъ проводника. Но отказаться отъ путешествія намъ не хотлось, и мы остановились на мысли идти въ Аянъ вдвоемъ, взявъ лошадь для клади.
Нельканцы, принимавшіе живое участіе въ нашихъ сборахъ, подробно разсказали намъ, на какой верст какой ручей намъ придется переходить, гд будетъ подъемъ въ гору, гд спускъ, гд болото. Я записалъ вс полученныя указанія и по нимъ дополнилъ и выправилъ бывшую у меня карту Нелькано-Аянскаго тракта и Джугджурскихъ переваловъ, составленную въ 1895 году Стефановичемъ.
Тунгусы увряли, что дойти до Аяна можно въ 5 дней. Русскіе разсчитывали на 8 дней. Изъ предосторожности мы взяли съ собой провизіи на 10 дней. Было у насъ съ собой и ружье — двухстволка съ разрывными пулями на медвдя и съ дробью на мелкую дичь. Брезентъ и оленья шкура для палатки, запасъ теплыхъ вещей и медикаментовъ, чайникъ, котелокъ, револьверъ, финскій ножъ и топоръ довершали наше дорожное снаряженіе.
Выйти изъ Нелькана мы хотли на разсвт. Но сборы задержали насъ. И солнце стояло высоко, когда мы спустились къ рк съ увязаннымъ въ два тюка багажемъ.
Лошадь, купленная наканун Михаиломъ, ждала насъ на лвомъ берегу Маи. Тунгусъ Иннокентій давно привелъ ее къ берегу, привязалъ къ дереву и все кричалъ намъ черезъ рку, чтобы мы поторапливались. Мы не понимали его сердитыхъ словъ, но молодой парень — якутъ, помогавшій намъ увязывать вещи, услужливо переводилъ:
— Ругается, чорта поминаетъ. Говоритъ, лошадь продавалъ, не въ пастухи нанимался.
— Скажите ему, что мы сейчасъ.
Парень подходилъ къ рк, кричалъ что-то Иннокентію по-якутски и, возвратясь, передавалъ отвтъ:
— Ругается.
Когда мы спустились къ рк, Иннокентій успокоился и привтливо раскланялся съ нами.
Черезъ рку переправлялъ насъ старикъ съ короткими и рдкими сдыми волосами, торчавшими, какъ щетина, на его коричневой голов. Лицо у него было бронзовое, глянцевитое, будто густо смазанное масломъ, глаза маленькіе, прищуренные, ласково улыбающіеся на весь Божій міръ.
Старикъ бережно спустилъ свою легонькую берестянку — ‘втку’ по мстному,— слъ на дно ея и, отогнавъ ее немного отъ берега, чтобы она не опустилась на острые камни при нагрузк, протянулъ руку за нашими тюками. Уложивъ тюки на носу, старикъ приказалъ намъ обоимъ:
— Садись!
— А выдержитъ лодка троихъ?
Старикъ повторилъ:
— Садись!
И онъ началъ быстро говорить что-то по-тунгусски. По тому, какъ онъ указывалъ пальцемъ на наши ноги и на лодочку, мы догадались, что старикъ предупреждаетъ насъ ступать осторожне, чтобы не поцарапать бересту, изъ которой сшита хрупкая ‘втка’. Мы сли въ лодочку такъ легко, какъ только могли, но старикъ все же поморщился. Лодочка погрузилась, борты ея пришлись на вершокъ надъ водой. При быстромъ теченіи, переправа на такомъ суденышк казалась небезопасной.
Но старикъ увренными ударами двойного весла гналъ ‘втку’ поперекъ теченію. Онъ зналъ рку и на глубин не боялся ея. Признаки тревоги началъ онъ обнаруживать лишь тогда, когда мы подъхали къ берегу. Насупивъ сдыя брови, онъ всматривался въ воду, отыскивая мсто безъ острыхъ камешковъ на дн.
Иннокентій помогалъ ему, давалъ совты, махалъ рукой. Наконецъ, установивъ берестянку шагахъ въ 5 отъ берега, старикъ предложилъ намъ вылзать. Длать нечего,— разъ здсь такъ принято! Вылзли изъ лодки прямо въ воду, вытащили съ собой и тюки. Перевозчикъ, получивъ мелочь за трудъ, повернулъ ‘втку’, взмахнулъ весломъ разъ — другой и ужъ скользилъ по рк обратно въ Нельканъ.
Иннокентій передалъ намъ лошадь, сказалъ, улыбаясь, какую-то длинную фразу — кажется, пожелалъ намъ добраго пути — и пошелъ по берегу къ своей уединенной ‘урас’.
Мы остались одни. Одли перчатки, опустили стки, чтобы защититься отъ комаровъ, и занялись навьючиваніемъ лошади.
Лошадка была смирная, немолодая. Но мы не сразу уравновсили вьюки и провозились довольно долго.
Когда все было готово, Михаилъ взглянулъ на часы и покачалъ головой:
— Скоро двнадцать. Въ самую жарищу безъ отдыха идти придется. И то больше 20 верстъ до вечера не сдлаемъ.
— Ничего, пока силы есть, можно идти и въ жару!
Мы прошли мимо легкой изгороди вдоль покосовъ тунгуса Иннокентія, перешли черезъ небольшое кочковатое болотце и вступили въ тайгу.

II.

Дорога шла падью, по топкому мсту. И, какъ всегда надъ топкими мстами въ тайг, воздухъ былъ наполненъ пронзительнымъ и тонкимъ комаринымъ пискомъ.
Комары тучами облпили насъ. Давить или отгонять ихъ, обмахиваться вткой или платкомъ было бы безполезно. Приходилось полагаться на кожаныя перчатки, тюлевую стку и собственное терпніе.
Михаилъ шагалъ впереди, ведя лошадь. Я шелъ за нимъ съ ружьемъ на плеч.
Такъ обогнули мы по подошв гору, оставшуюся по лвую руку отъ насъ. Въ просвты между деревьями видно было, что гора поднимается правильной конической сопкой и что вершина ея покрыта рдкимъ и крупнымъ соснякомъ. И снизу, съ дороги, казалось, что вверху, среди высокихъ и стройныхъ, какъ мачты, деревьевъ, должно быть хорошо и привольно. Оттуда и видъ долженъ быть чудесный — на Маю. на окрестныя горы. А здсь, внизу — сырость и комары…
Миновавъ гору, вышли на болото. Перешли черезъ него. Опять слва оказалась гора, а дорога вильнула вправо. Намъ предстояло и вторую гору обогнуть по подошв.
Комары становились невыносимы. Подъ ногами хлюпала вода. Я старался понять, почему дорога проложена по топкому мсту, когда достаточно было подняться на какой нибудь десятокъ саженъ влво,— и можно было бы избавиться и отъ грязи, и отъ комаровъ. Наконецъ, вспомнилъ, что мы идемъ по зимней дорог. Зимой, конечно, съ болотами не приходится считаться, а каждый подъемъ въ гору, наоборотъ, принимается во вниманіе. Вотъ и установился путь по долин, въ обходъ встрчныхъ горъ и холмовъ.
Мы отошли отъ Маи верстъ на 12, когда справа послышалось журчанье воды. Въ это время мы шли опушкой лса,— налво поднималась лсистымъ скатомъ гора, направо тянулся болотный кустарникъ.
Посмотрли на часы,— было около трехъ. По карт выходило, что болото, пересченное нами между двумя горами, было 1-мъ Доннахомъ, а теперь мы подходили ко 2-му Доннаху. Черезъ него на 13-й верст отъ Нелькана, долженъ быть полуразрушенный деревянный мостъ.
— Сдлаемъ здсь привалъ!
Развьючили лошадь, достали чайникъ, провизію, сухари. Пока Михаилъ разводилъ костеръ, я спустился къ ручью. Ручей оказался не глубокій, но вода въ немъ была студеная и чистая, какъ хрусталь,— будто струи ея бжали по мраморному ложу, а не среди болотныхъ кочекъ. Наполнивъ чайникъ, освживъ себ лицо и руки, напившись прямо изъ ручья, я вернулся къ Михаилу.
Костеръ у него разгорлся. Комары отхлынули отъ дыма. Прекратился ихъ противный, пронзительно-тонкій пискъ.
Вода въ чайник закипла. Мы засыпали кирпичнаго чаю и, лежа на мху у костра, ждали, чтобъ чай настоялся.
Вдали на дорог показался человкъ. Увидвъ насъ, онъ ускорилъ шагъ, почти побжалъ, легко перепрыгивая съ кочки на кочку. Видно было, что онъ спшитъ именно къ намъ.
Михаилъ первый узналъ его:
— Никакъ Петръ?..
— Сумасшедшій тунгусъ изъ Аяна?
— Ну, да, онъ! Теперь ясно видно.
Съ Петромъ мы познакомились на пароход. Тамъ узнали и его исторію.
Петръ Карамзинъ — небогатый тунгусъ съ Охотскаго побережья. Иметъ съ десятокъ оленей, промышляетъ возкой чая и охотой. Какъ вс тунгусы, склоненъ къ картамъ и водк. Но водку пьетъ рдко — достать трудно, зато каждый разъ, какъ дорвется до нея, напивается зврски. А въ пьяномъ вид начинаетъ скандалить, лзетъ въ драку, иногда берется за ружье, хватается за топоръ. Въ Аян къ его буйствамъ привыкли. И сосди, угощая Петра водкой, заране готовятъ веревку, чтобы связать его, когда онъ напьется и задуритъ. На Рождеств онъ оказался въ Нелькан, гд и запилъ по случаю праздниковъ. Дло кончилось обычнымъ буйствомъ. Урядникъ, присутствовавшій при попойк и самъ хлбнувшій сверхъ мры, заявилъ:
— Разъ человкъ этотъ въ род какъ бсноватый и съ нарушеніемъ общественнаго спокойствія, то его требуется представить по закону!
И Петра отправили въ Амгу.
Тамъ его освидтельствовалъ врачъ, нашелъ сифилисъ, трахому и еще нсколько болзней, но признаковъ умопомшательства не обнаружилъ. Поэтому Петру предложено было хать домой.
Петръ отказался. Въ Аям спиртъ бываетъ въ три мсяца разъ. А въ Амг водка вольная,— отдай 50 коп. за полбутылки и пей, сколько хочешь. И тунгусъ остался въ Амг. Тутъ онъ пропьянствовалъ до самой весны. Дрался съ амгинскими парнями, допился до блой горячки, и только весной его отправили за казенный счетъ на пароход въ Нельканъ.
На пароход Петръ дурилъ всю дорогу,— задиралъ пассажировъ, заводилъ ссоры, плъ псни, плакалъ…
Его такъ и прозвали ‘Сумасшедшій тунгусъ’.
Опаснымъ человкомъ онъ не казался. Но хотя мы знали, что ему нужно идти въ Аянъ, все же, ища себ въ Нелькан спутника, къ нему мы не обращались. И появленіе его не доставило намъ большого удовольствія.
Но Михаилъ встртилъ все же Петра привтливо,
— Капсэ, дагоръ! Капсэ! (Поговоримъ, пріятель! Поговоримъ),— окликнулъ онъ его, когда тунгусъ опустился на корточки у костра.
Петръ сразу сталъ разговорчивъ:
— Аянъ барда? Учугэй! (Аянъ идешь? Хорошо!) — повторилъ онъ: вмст барда — учугэй! Биръ барда (одному идти) дрянь — дло! Юсь барда (втроемъ идти) — учугэй!
Онъ мшалъ тунгусскія (или якутскія) слова съ русскими. Выходило какъ-то особенно выразительно. Отрывочная рчь его страннымъ образомъ гармонировала съ окружающей обстановкой,— съ лсомъ, ручьемъ и болотной дорогой, съ костромъ и тучами комаровъ, отступившихъ на время, но явно готовящихъ новое на насъ нападеніе.
У Петра были слезящіеся глаза съ красными вками и безъ рсницъ. Его широкое, плоское лицо было блдно и изрыто морщинами. Въ другой обстановк, на пароход, наружность его казалась отталкивающей и непріятной. Но здсь, въ лсу, это не ощущалось.
— Чай есть?— спросилъ тунгусъ, поглядывая на чайникъ.
— Есть. Сейчасъ пить будемъ.
— Учугэй! Бурдукъ есть?
И поднося руку ко рту, онъ показалъ, что спрашиваетъ о сухаряхъ. Михаилъ протянулъ къ нему мшокъ съ сухарями.
— Есть, все есть! А у тебя, дагоръ, чашка гд? Стаканъ взялъ съ собой? Какъ будешь чай пить?
— Цохъ! Чашка цохъ (чашки нтъ)!— протянулъ тунгусъ.
На нсколько секундъ онъ задумался, даже глаза закрылъ, соображая или припоминая что-то. Затмъ быстро поднялся и побжалъ по дорог, по направленію къ мосту.
— Куда это онъ?— удивлялись мы съ Михаиломъ.
Принялись за чай. Въ чайник плавали комары и кусочки коры. Но отъ этого чай казался еще ароматне и вкусне.
Услышали шлепанье шаговъ по дорог, — бгомъ возвращался къ намъ Петръ съ жестянкой изъ подъ консервовъ въ рук.
— Чашка, чашка есть!
Плюхнувшись на землю возл костра, онъ протянулъ жестянку.
— Лгалъ! (дай). Экспедицій…
И онъ принялся объяснять, что тутъ проходила нсколько лтъ тому назадъ экспедиція и что банки изъ подъ консервовъ оставлены ею на всхъ стоянкахъ.
Пора было трогаться въ путь. Я спросилъ Михаила:
— Неужто тащить его съ собою?
— Почему же нтъ? Втроемъ лучше… Онъ лсъ знаетъ.
Петръ понялъ, что рчь идетъ о немъ, и вмшался въ разговоръ:
— Пиликовъ сказалъ — барда, аянъ барда. Я — пошелъ. Три учугэй, одинъ — дрянь-дло. Пиликовъ сказалъ — вмст барда.
‘Пиликовъ’ — такъ называетъ онъ нельканскаго купца Филиппова — былъ высшимъ авторитетомъ въ глазахъ тунгуса. И ссылкой на него Петръ думалъ побдить вс наши сомннія.
— У насъ на троихъ и запаса не хватаетъ,— колебался я.
Но Михаилъ ршилъ взять ‘дагора’ подъ свое покровительство.
— Чего не хватаетъ, охотой добудемъ! Дагоръ стрлять умешь?
— Умй, умй. Малвдь (медвдя) убивай, рыба убивай, зврь убивай. Учугэй! Вмст барда?
— Ладно!
При помощи тунгуса быстро навьючили лошадь, Михаилъ шелъ съ ружьемъ.
Прошли съ полверсты и очутились передъ мостомъ. Мостъ саженъ въ пятьдесятъ длиною былъ перекинутъ черезъ глубокій оврагъ въ самомъ неудобномъ широкомъ мст ручья. Прямо отъ моста шла въ гору широкая, прямая проска, заросшая мелкимъ кустарникомъ. Повидимому, когда-то здсь пролегалъ ‘трактъ’. Въ начал проски чернли внцы развалившагося сруба. Тутъ была ‘станція’, упраздненная около сорока лтъ тому назадъ. Возможно, что мостъ остался съ тхъ же стародавнихъ временъ. Уцллъ-ли онъ?
Плахи, покрывавшія мостъ, прогнили насквозь. Во многихъ мстахъ зіяли черныя дыры. Мы остановились въ начал моста. Михаилъ прошелъ впередъ и вернулся съ непріятной встью:
— Пшкомъ пройти можно, а лошадь не проведешь… Петръ только этого и ждалъ.
— Лгалъ! (дай!) взялъ онъ за поводъ.
И, идя какъ-то бокомъ передъ лошадью, онъ повелъ ее по уцлвшей продольной балк, къ которой были прикрплены когда-то разсыпавшіяся отъ ветхости плахи пастила.
Лошадь спотыкалась, проваливалась то одной, то другой ногой. Но тунгусъ тянулъ ее за собой, покрикивая то и дло:
— Ать! Ать! Ну!
Въ одномъ только мст онъ остановился, чтобы заложить жердями дыру въ мосту.
Проведя лошадь на другой берегъ, передалъ Михаилу поводъ и спросилъ самодовольно:
— Учугэй!
Видъ у тунгуса былъ такой, будто онъ хотлъ сказать намъ:
— Попробовали бы вы безъ меня продлать такую штуку! Видите, я и вамъ пригодился…
Но вьюки во время перехода черезъ мостъ развалились, веревка ослабла. Пришлось перевьючивать.
Михаилъ съ Петромъ занялись этимъ дломъ, а я тмъ временемъ спустился въ оврагъ немного выше моста. И что же? Тамъ оказалась тропинка, по которой можно было безо всякой опасности обойти предательскій мостъ.
Я прошелъ до противоположнаго берега, посреди кустовъ съ душистыми блыми цвтами и клейкими листочками. Легко перепрыгнулъ и черезъ ручеекъ въ глубин оврага. Вернулся тмъ же путемъ и сердито сказалъ Петру:
— Ты, дагоръ, съ мостомъ напрасно дурака валялъ. Тамъ другая дорога есть!
— Толкуй цохъ (не говорю, не понимаю)!— крикнулъ въ отвтъ тунгусъ.
Но видно было, что онъ отлично понялъ меня.
Мы съ Михаиломъ переглянулись и ршили впредь не спрашивать совта у Петра, но самимъ разыскивать дорогу.

III.

Посл Доннаха верстъ восемь шли падью. Перескли два ручейка (1-ю Селенду и 2-ю Селенду).
Лсъ сдвинулся съ обихъ сторонъ, сдлался гуще, темне. Въ сумерки подошли къ 3-й Селенд.
— Тутъ заночуемъ?— предложилъ я.
— Мало отошли сегодня, — возражалъ Михаилъ, — сколько у насъ по карт выходитъ?
— Двадцать три версты.
— Ну, вотъ, видите… Мало! А до слдующей воды далеко?
— Дальше будетъ Тала. Тамъ болота. Нельзя ночевать. До Джукитли десять верстъ. А тутъ и ‘ураса’ должна быть за ркой!— доказывалъ я преимущества ночлега на Селенд.
Но ‘урасы’ на берегу не было видно. За ркой дорога пошла круто въ гору. Лсъ съ обихъ сторонъ былъ настолько густой, что негд было развести костеръ и разбить палатку для ночлега.
Наконецъ, налво показалась расчищенная полянка. На краю ея виднлась загородка для оленей. Спереди кучей лежали грубо обтесанныя топоромъ березовыя жерди, поломанныя нарты, разбитые ящики. Въ нсколькихъ мстахъ чернли остатки костровъ. Видно было, что тутъ не разъ останавливались чайные обозы.
А вотъ и ‘ураса’, о которой намъ говорили въ Нелькан. Это изба, построенная изъ бревенъ, воткнутыхъ подъ угломъ въ землю и свободными концами обращенныхъ вверхъ. Снизу ‘ураса’ представляетъ почти правильный кругъ, а вверху, гд сходятся бревна, стны ея сведены четыреугольникомъ. Крыши нтъ — ее замняютъ наклоненныя стны, а посредин оставлена дыра для свободнаго выхода дыма. Нтъ и оконъ, продлано только отверстіе для двери,— оно завшано блой оленьей шкурой.
Я залюбовался ‘урасой’. Но, заглянувъ внутрь, невольно поморщился. Было тамъ неуютно, сыро, темно. Воздухъ казался затхлымъ, испорченнымъ.
Ршили все-же заночевать въ ‘урас’. Я занялся костромъ. Набралъ хвороста, нарубилъ дровъ, но не сразу удалось раздуть пламя. То дерево оказывалось сырымъ, то костеръ разваливался. Мшали и комары, немилосердно жалившіе руки и лицо, — пользовались тмъ, что я поднялъ стку и снялъ рукавицы. Но когда разгорлся костеръ, и мы, заваливъ его мхомъ и хвоей, устроили ‘дымокуръ’, комары принуждены были обратиться въ бгство.
Мы разложили шкуру въ глубин ‘урасы’. Развсили на колышкахъ промокшее за день на болот платье и занялись приготовленіемъ ужина.
Теперь, освщенная изнутри костромъ, наша ‘ураса’ была великолпна. И удивительно пріятна были теплота отъ костра, совершенно непохожая на измучившую насъ дневную жару.
Я задремалъ, лежа на шкур и любуясь огнемъ. Когда я очнулся, у Михаила готовъ былъ рисъ въ котелк, а надъ костромъ бурлилъ чайникъ. Это было такъ неожиданно и такъ пріятно, что я умилился.
— Когда вы успли?
— Ну, слава Богу!— ворчалъ мой спутникъ въ отвтъ: Ужъ ночь на двор.
Сквозь сровато-синія струйки дыма вверху ‘урасы’ можно было разглядть клочекъ темнаго неба съ одинокой яркой звздой.
— Я долго спалъ?
— Порядочно. Сейчасъ ужинать будемъ.
— А гд Петръ?
— Рыщетъ гд-то по лсу. Позову его.
Михаилъ подошелъ къ двери и, откинувъ шкуру, закрывавшую входное отверстіе, сталъ кричать въ темноту лса:
— Петръ дагоръ!
Издали отвтило протяжное:
— Э-ю-э.
Мы принялись за рисъ. Не успли опорожнить котелокъ, какъ присоединился къ намъ Петръ. Дали мы рису и ему. Но тунгусу угощеніе не понравилось. Онъ лъ вяло, хмурился, морщился. Я спросилъ его:
— Хорошо? Учугэй?
Тунгусъ покачалъ головой и отвтилъ односложно:
— Цохъ.
За чаемъ тунгусъ обратился къ Михаилу и попросилъ его:
— Масла!
Масла у насъ было всего 3 фунта и мы разсчитывали употреблять его исключительно, какъ приправу при приготовленіи пищи. И потому Михаилъ твердо отвтилъ:
— Масла нтъ! Цохъ масло!
— Дрянь-дло! покачалъ головой тунгусъ.
Потомъ онъ обратился ко мн и началъ высчитывать свои обиды:
— Водка цохъ! Масло цохъ! Совсмъ дрянь-дло…
И онъ улегся спать огорченный.
Опорожнили чайникъ.
— Выпили бы еще? спросилъ я товарища.
— Хорошо бы было… Да лнь за водой идти.
— Я принесу.
— Не стоитъ. Далеко.
— Ничего, мн хочется пройтись по лсу.
Захвативъ чайникъ и флягу для воды, я выбрался изъ ‘урасы’.
Въ лсу было темно, совершенно темно. Луны не было видно. Звзды сверкали въ вышин, не проливая свта на землю. И небо между звздами казалось не синимъ, а чернымъ. Надъ ‘урасой’ вилось легкое облачко дыма, освщенное снизу красноватымъ отблескомъ костра. Это облачко жило — мнялось и въ форм, и въ цвт, казалось то розовымъ, то срымъ, то голубымъ. Но только оно жило. Кругомъ него все было мертво,— безгласно, бездвижно.
Я вышелъ на дорогу и направился къ рк. Въ темнот спускъ подъ гору казался необыкновенно крутымъ, будто дорога убгала внизъ, въ какое-то таинственное и мрачное подземелье. Это впечатлніе усиливалось тмъ, что втви деревьевъ сплелись вверху, и сквозь нихъ не видно было ни звздъ, ни неба.
Нащупывая ногою камни, я медленно спускался къ Оеленд, поминутно задвая рукой за деревья то слва, то справа отъ дороги.
Сырость чувствовалась кругомъ, какъ въ подземельи, куда не проникалъ никогда лучъ солнца.
Но всего больше поражала царившая въ тайг мертвая тишина.
Не слышно было ни птицъ, ни зврей.
Не слышно было ни стрекотанья кузнечиковъ въ трав, ни треска втвей въ чащ, ни шороха втра въ листв. Даже комары исчезли, и замолкъ ихъ пискъ.
Ни звука, ни шороха… Мертвая тишина…
Такой тишины не встрчалъ я въ Россіи ни въ пол, ни въ лсу, ни ночью, ни днемъ. Тамъ, даже надъ занесенными снгомъ лугами, нтъ-нтъ, да пронесется птица, зачирикаетъ воробьиная стая.
А здсь ничего…
Знаешь и чувствуешь, что кругомъ толпятся деревья, кусты, цвты, травы. Откуда же это молчаніе?
Откуда эта мертвая тишина?
И чудится враждебная настороженность въ молчаніи тайги.
Я шелъ ужъ довольно долго. А воды все нтъ. Остановился, вслушиваюсь, затаивъ дыханіе, не донесется ли отдаленное журчанье ручья. Но ничего не слышно…
Иду дальше. И вотъ издали доносится слабый, еле слышный плескъ воды, чистый и нжный звукъ, котораго нельзя передать ни голосомъ, ни музыкой. Такъ только вода, живая вода въ лсу говоритъ съ деревьями и травами, съ птицами и камешками на дн ручейка.
Спшу къ вод. Тутъ, надъ рчкой, деревья раздвинулись, видно вверху небо съ яркими звздами. Тутъ свтле, веселе, чмъ подъ сводомъ сцпившихся втвями деревьевъ.
Надъ водою не чувствуется сковывающая тайгу тишина. Говорятъ звзды, тихо шепчетъ о чемъ-то вода.
Я набралъ полный чайникъ воды, наполнилъ флягу, но не тороплюсь уходить. Слишкомъ хорошо здсь.
Задумался, самъ не зная о чемъ, надъ водой. И вдругъ мелькнула у меня мысль…
Мы, дти шумныхъ городовъ, только случайно, въ исключительной обстановк, можемъ подойти вплотную къ природ. И тогда, при такихъ встрчахъ съ нами, природа становится прежней,— такой, какой была тысячу лтъ тому назадъ, въ сдую старину, когда на земл жила сказка. И по старому, какъ тогда, оживаетъ природа, раскрывая передъ нами свою душу.
Вотъ и таежная рчка ожила передо мною и шепчетъ мн что-то такъ ласково, нжно.
Выглянула луна изъ-за лса. Небо изъ чернаго стало синимъ, и на немъ четко вырисовываются острыя вершины пихтъ и косматыя короны лиственницъ.
Я пошелъ обратно въ ‘урасу’, любуясь на тни деревьевъ.
Какое богатство формъ! Какая красота линій!
Вотъ, надъ тропинкою протянулась мохнатая лапа. Вонъ, взвилась надъ лсомъ, будто подхваченная втромъ, волнистая грива сказочнаго скакуна.
Но все это недвижно. Все спитъ таинственнымъ сномъ.
Хочется разбить эти чары, хочется пробудить лсъ, наполнить его шумомъ, движеніемъ.
— Ау! кричу я изо всхъ силъ.
Но крикъ вышелъ слабымъ, беззвучнымъ. Вырвался и замеръ безсильно. Ни эха, ни отзвука…
Больше я не пытаюсь тревожить лсъ.
Молча подымаюсь по тропинк. И вдругъ на поворот останавливаюсь въ изумленіи.
Что это?
Изъ лсу выползало на дорогу чудовище, сказочный Змй-Горынычъ. Одна лапа покоится на земл, другая поднята съ угрозой, какъ для удара,— отчетливо видны ея изогнутые, обращенные внизъ, острые когти. Огромное тло прижалось къ земл, будто страшилище готово къ прыжку. Широко раскрыта удлиненная пасть, а хвостъ клубится безпорядочными кольцами.
Такъ отчетливо увидлъ я все это — и лапы, и когти, и раскрытую пасть, и свернутый хвостъ,— что самъ удивился. Подошелъ поближе.
Ну, конечно! Сваленное втромъ дерево съ вывороченными изъ земли корнями… Вотъ толстые обломанные корни, которые я принялъ за раскрытую пасть. Вотъ сукъ, изображавшій поднятую лапу, вотъ и когти. Вотъ стволъ, вотъ помятыя при паденіи втви.
Какое это дерево? Повидимому, лиственница. Да, такъ и есть!.. рука нащупала мягкую хвою…
Мн хочется еще разъ взглянуть на Змя-Горыныча. Возвращаюсь на дорогу къ тому мсту, откуда я впервые замтилъ чудовище. И опять вижу его такъ же отчетливо, какъ въ первый разъ — и пасть, и огромное тло. Только теперь выраженіе у Змя новое: оказывается, онъ безобидный, добродушный старикъ, прилегшій у дороги. Правда, пасть и теперь широко открыта у него, но это онъ зваетъ по-стариковски, по-своему.
Такой славный Горынычъ, что мн жаль, что я не могу снять его при вспышк магнія.
А вотъ и ‘ураса’. Вьется надъ нею красноватый дымокъ, освщенный костромъ.
Михаилъ сидитъ у костра съ записной книжкой въ рукахъ. Встрчаетъ меня вопросомъ:
— Гд вы запропастились? Я хотлъ идти искать васъ.
— Напрасно не пошли, — отвчаю я. Хорошо въ тайг…

IV.

Въ дальнйшій путь мы двинулись съ разсвтомъ. Легко и пріятно было идти среди кустовъ, хранящихъ на каждомъ листк крупныя, сверкающія капли ночной росы. Капли росы сбгали на насъ и съ нависшихъ надъ тропинкой втвей.
Съ версту шли въ гору тайгой. Затмъ показался соснякъ,— мы приближались къ перевалу.
Добрались до вершины и остановились.
Гора была не высокая, но съ нея можно было окинуть взглядомъ весь пройденный путь. Мы были на выдвинутомъ къ западу уступ длинной гряды холмовъ, тянущихся отъ самой Маи съ свера на югъ слва отъ тропинки Съ этихъ холмовъ сбгали на западъ, въ долину Ингинкана, встрченные нами наканун ручьи — три Селенды и два Доннаха.
Долина еще не пробудилась отъ сна. Легкой дымкой окутывалъ ее утренній туманъ. Полосы свта медленно, постепенно сползали къ Ингинкану съ противоположнаго склона долины.
Спереди, къ юго-востоку отъ насъ, открывался горный пейзажъ, — гряды холмовъ тянулись одна за другою, образуя изрзанную падями, похожую на лабиринтъ, горную страну.
Внимательно вглядвшись, можно было замтить, что вс пади принадлежатъ къ систем Ингинкана. Извиваясь, уклоняясь то влво, то вправо, убгала долина вдаль къ виднвшимся на горизонт гольцамъ. А къ долин спускались съ обихъ сторонъ пологія пади, отдляющія одну отъ другой высокія сопки.
До дальнихъ гольцевъ намъ предстояло идти по восточному склону долины, переская пади, ручьи и болота.
Спустившись съ горы, мы вышли на болото. Черезъ него протекалъ ручеекъ. Это была первая Тала. О ‘Тальской грязи’ намъ много говорили въ Нелькан, и мы ожидали, что переходъ черезъ эту падь будетъ трудный. Но время стояло сухое, знойное, дождей уже не было больше двухъ недль, и мы легко перешли черезъ болото.
Еще безобидне оказалась вторая Тала, и только третья Улыханъ-Тала задержала насъ. Пришлось перебраться черезъ изумрудно-зеленое поле, поросшее мелкимъ кустарникомъ и высокой колючей травой. Рка перескала его десяткомъ рукавовъ, отдленныхъ другъ отъ друга зыбкими зелеными островками.
Пшкомъ можно было безъ труда перейти черезъ болото, нащупывая палкой дорогу и перепрыгивая съ кочки на кочку. Но лошадь вязла по брюхо въ грязи, выбивалась изъ силъ, пытаясь выбраться на твердую почву. Вьюки то и дло сползали на сторону, и намъ нсколько разъ приходилось останавливаться, чтобы заново увязывать ихъ.
Петръ ушелъ далеко впередъ. Онъ перебрался налегк черезъ болото и, оставивъ насъ возиться съ лошадью, скрылся въ лсу. Усталые, вымокшіе, выбрались мы изъ болота и рады были, когда тропинка пошла въ гору по сухому мсту.
Но подъемъ становится круче. Сильне даетъ чувствовать себя дневная жара.
Пихта и кедровникъ смнились соснякомъ. Повидимому, скоро долженъ быть перевалъ.
Но, нтъ. Кончился угрюмый соснякъ, и мы вступаемъ въ аллею изъ березокъ, ольхи и осины.
Вс деревья родныя, россійскія. Ни одного незнакомаго кустика, ни одного чужого листочка. Какъ попали сюда, на отроги Джугджура, эти кусты малинника, эти блые цвты земляники?
Идемъ мы между осинами и березами, и съ трудомъ врится, что эта тропинка проложена не россійскими мужиками и бабами, а тунгусами, перевозящими чай съ Охотскаго моря на Маю. И только тишина, царящая въ лсу, напоминаетъ, что мы далеко-далеко отъ Россіи, гд лсъ полонъ звуковъ и неумолчно, тысячами голосовъ, гудитъ днемъ и ночью.
Незамтно прошли черезъ вершину холма Снова мелькнулъ передъ нами горный пейзажъ.
Опять спускъ — сперва соснякомъ, потомъ смшаннымъ лсомъ,— и мы выходимъ къ веселому, звенящему ключику.
Это Джукитли.
Здсь остановились для обденнаго отдыха.
Пообдавъ консервами и размоченными въ вод сухарями, прилегли соснуть въ тни старой березы. Стреножили лошадь и пустили ее щипать траву.
Такъ сладко спать въ лсу посл тяжелаго перехода, что мы проспали бы до вечера, если бы Петръ не разбудилъ насъ.
— Барда надо!— кричалъ онъ, тормоша Михаила, Аянъ барда надо!
Ему не нравилось, что мы медленно подвигаемся впередъ, часто длаемъ привалы и подолгу спимъ. Вообще тунгусъ былъ недоволенъ нами.
— Дрянь-дло!— говорилъ онъ про наши сухари и консервы.
И пояснилъ:
— Масло цохъ, водка цохъ,— дрянь.
На возвышенномъ перевал между Джукитли и Альдонканомъ мы наткнулись на медвжьи слды.
Замтилъ слды Петръ.
Мы шли въ это время густымъ смшаннымъ лсомъ, довольно высоко надъ долиной. Но почва была влажная отъ подземныхъ ключей, мстами проступали на дорог лужи. Тунгусъ шелъ шаговъ на десять впереди насъ. Вдругъ онъ остановился, нагнулся къ земл и крикнулъ:
— Малвдь!
На влажной земл ясно былъ виденъ слдъ широкой ступни, съ четырьмя короткими пальцами. Слдъ былъ свжій,— повидимому, медвдь шелъ этой тропинкой недавно,— можетъ быть, сегодня утромъ, можетъ быть, въ то время, какъ мы спали на берегу Джукитли.
— Шибко барда!— смялся Петръ, разглядывая слдъ медвжьей лапы.
И, опустившись на колни, онъ уморительно представлялъ, какъ бжалъ медвдь по дорог.
Теперь Мишка долженъ былъ находиться далеко отъ насъ. Но все же, на всякій случай, мы заложили въ оба дула ружья медвжьи патроны.
Выполнивъ эту предосторожность, продолжали путь. Петръ по-прежнему шелъ впереди. Онъ шелъ прыгающей, упругой походкой привычнаго охотника и почти не смотрлъ на землю. Его вниманіе привлекали теперь деревья по сторонамъ отъ дороги.
У старой лиственницы онъ остановился.
— Улиханъ малвдь (большой медвдь)!
Онъ указалъ царапины на кор дерева. Царапины сдланныя чмъ-то острымъ, шли параллельно одна другой. Тунгусъ жестами показалъ намъ, что здсь медвдь старался достать сладкую лиственичную смолу. Вотъ, гд всталъ онъ на заднія лапы. Здсь обошелъ дерево кругомъ. Здсь сдиралъ лапой кору. Здсь рвалъ дерево зубами.
— Улиханъ малвдь!— самодовольно смялся Петръ, какъ бы гордясь родной тайгой, въ которой водятся такіе хорошіе, такіе крупные медвди.
Но намъ сосдство съ медвдемъ не доставляло удовольствія.
Не понравились намъ и медвжьи слды на берегу Альдонкана. Здсь Михаилъ Потапычъ останавливался для водопоя. Видно было, что онъ долго топтался у ручья, а затмъ побрелъ дальше.
Начало смеркаться.
Петръ взялъ топоръ и шелъ, постукивая обухомъ по стволамъ деревьевъ. Время-отъ-времени онъ кричалъ пронзительно, рзко.
— Э — у — э!
Стукомъ и крикомъ онъ пугалъ медвдя. А слды широкой лапы съ короткими пальцами все такъ же ясно видны были на дорог,— исчезали слды на камняхъ и трав и вновь появлялись на глинистыхъ и влажныхъ мстахъ.
Такъ, на медвжьемъ слд, мы и заночевали надъ вторымъ Альдонканомъ.
За Альдонканомъ начался подъемъ въ гору.
Мы приближались къ водораздлу между Ингинканомъ и Челасиномъ, бгущимъ съ Джугджурскихъ горъ въ Уй — богатую рыбой рчку, которая впадаетъ въ Маю верстъ на сто выше Ингинкана.
Теперь мы перескли спускающіяся къ Ингинкану рчки вблизи отъ ихъ истоковъ.
Болота исчезли. Подъ ногой была каменистая почва. Кругомъ виднлись угрюмыя сосны.
Такъ пошли мы черезъ Палаткинды и Варнаки. Путь былъ легкій, только между вторымъ и третьимъ Варнакомъ насъ задержало пожарище. Обгорвшія деревья лежали поперекъ дороги и вдоль нея, образуя естественныя баррикады. Во многихъ мстахъ приходилось расчищать путь топоромъ. Попробовали мы свернуть съ загроможденной дороги въ лсъ. Но тамъ продвигаться впередъ было еще трудне.
Пожарище тянулось версты три. Затмъ пошла опять чистая и сухая дорога.
На гребень водораздла мы поднялись сравнительно легко. Вверху открылся чудный видъ. Вдали блли снга Джугджура. Ближе тснились проросшіе лсомъ холмы. И высоко надъ ними выдлялась двойная вершина каменистаго Киваги.
Теперь намъ предстояло преодолть самое значительное препятствіе пути — знаменитыя Маильскія болота.
Посл дождей эти болота становятся непроходимыми. Въ нихъ вязнутъ лошади и пшеходы. Люди по поясъ проваливаются въ засасывающую грязь. Лошади ломаютъ себ ноги и хребты, барахтаясь между кочекъ.
Черезъ болото былъ проложенъ когда-то помостъ изъ лиственичныхъ плахъ, прибитыхъ къ продольнымъ бревнамъ. Но этотъ помостъ прогнилъ, развалился, и ходить по нему опасне, чмъ по чистому мсту…
Мы проходили болото въ благопріятное время, — посл продолжительной засухи. Но и намъ не удалось провести лошадь съ тюками черезъ трясину.
Съ первыхъ же шаговъ лошадь увязла въ болот. Чмъ больше билась она, тмъ глубже уходили ноги ея въ жидкую грязь.
Пришлось развьючить лошадь, снять сдло и поклажу. Налегк, при нашей помощи, она выдернула изъ трясины увязшія ноги.
Но на твердой кочк лошадь стояла, дрожа всмъ тломъ, тяжело водя забрызганными грязью боками. О томъ, чтобы вновь навьючить ее, нечего было и думать.
Сложивъ вещи въ кустахъ на болот, мы сосредоточили все вниманіе на томъ, чтобы перевести черезъ Маиль лошадь. Выведя ее на берегъ, вернулись за вещами и въ два пріема перетащили ихъ на себ.
Думали, что на этомъ наши испытанія кончились. Но за узенькимъ перелскомъ опять пошло болото, такое же топкое, какъ и первый Маиль. Пришлось снова вести лошадь налегк, а затмъ возвращаться за вещами.
Все это мы продлывали подъ палящими солнечными лучами, подъ яростными атаками комаровъ.
Наконецъ, мы одолли Маильскія болота. Лица и руки у насъ въ крови. Все, что было на насъ, промокло насквозь. Сапоги хлюпаютъ при каждомъ шаг. Устали мы смертельно, но останавливаться на отдыхъ невозможно: ночевать надъ болотомъ опасно, а до слдующей воды, до ручья Аимчикана, еще добрыхъ девять верстъ. Нужно спшить, чтобы поспть къ ночлегу засвтло — и, не отдохнувъ посл маильской переправы, мы пошли дальше.
На этотъ разъ даже Петръ похвалилъ нашу выносливость. Онъ потрогалъ мои высокіе сапоги и, улыбаясь, долго говорилъ что-то. Изъ его рчи я понялъ три слова…
— Нуча… барда… учугэй… (русскій… идетъ… хорошо).
Дорога опять шла косогоромъ. Но теперь горы подымались вправо отъ насъ, а по лвую сторону тянулась долина Челасина съ бгущими въ него Маилями, Аимчанами, Юкатаномъ. Въ двухъ или трехъ мстахъ, въ просвтахъ между деревьями показывался двуглавый Киваги, господствующій надъ долиной.
Какъ ни торопились мы, но ночь все же застала насъ въ пути. Послднія дв версты мы шли въ темнот.
И только въ одиннадцатомъ часу добрались до перваго Аимчана.
Въ эту ночь нашъ костеръ быстро потухъ отъ недостатка дровъ. Мы спали, какъ убитые, подъ раскинутой на скорую руку палаткой. Намъ было не до костра. Если-бы медвдь забрался къ намъ въ палатку, то и тогда мы не проснулись бы сразу…

V.

Между первой и второй Аимчой тянется густой смшанный лсъ. Въ Нелькан намъ говорили, что здсь, по близости отъ Челасина, водится много дичи. Въ надежд подстрлить краснаго звря, я взялъ ружье и пошелъ впередъ, обогнавъ Михаила съ лошадью настолько, что до меня не долеталъ ни шумъ шаговъ, ни звонъ колокольчика.
Но охота не удалась. Можетъ быть, въ кустахъ было много дичи, но я не замчалъ ея. Въ одномъ мст пробжала черезъ дорогу лисица. Она пробжала такъ близко отъ меня, что я легко добросилъ бы до нея камнемъ. Но прежде чмъ я усплъ вскинуть ружье, лисицы и слдъ простылъ,— юркнула куда-то подъ кустъ и пропала изъ глазъ.
Къ Аимч дорога сбгаетъ широкой зеленой лужайкой. Яркимъ пятномъ выдляется эта лужайка на фон строгихъ пихтъ, обступившихъ рку.
Аимча не похожа на т ручьи, черезъ которые мы проходили до сихъ поръ. Течетъ она въ каменистомъ лож, между крутыми, мстами даже обрывистыми, берегами. И насколько глазъ хватаетъ не видно на ней ни острововъ, ни излучинъ.
Я попытался перейти ее въ бродъ такъ, какъ переходили мы до сихъ поръ лсные ручьи да болота. Но вода у самаго берега оказалась выше пояса.
Дло плохо… Я сунулъ ружье на берегъ и пошелъ дальше, — думалъ нащупать бродъ къ тому времени, какъ доберется до рки Михаилъ съ лошадью. Но сдлавъ еще два шага, я почувствовалъ, что проваливаюсь,— вода покрыла меня съ головой. Вынырнувъ изъ курьи, я вплавь направился къ берегу. Плыть было нелегко, такъ какъ теченіе относило на середину рки.
Наконецъ, удалось ухватиться за свсившуюся надъ водой ветлу. Вылзъ я на берегъ, вернулся къ тому мсту, гд оставилъ ружье, и не могъ сразу сообразить, какъ попалъ я на глубокое мсто.
Вдь я такъ ясно видлъ дно рки, когда спускался въ воду! Откуда же взялась здсь курья?
Дло разъяснилось очень просто.
Вода въ Аимч необыкновенно прозрачна, почти такъ прозрачна, какъ воздухъ. Это, въ связи съ быстрымъ теченіемъ, скрадываетъ глубину рки. Смотришь на рку,— кажется, что зеленоватые камешки, на дн ея мелькаютъ такъ близко, подъ тонкимъ воднымъ покрываломъ. А между тмъ, здсь глубина въ полторы-дв сажени.
Невольное купанье въ Аимч освжило меня. Потянуло окунуться еще разъ въ быстрыя, звонкія струи.
— Выкупаюсь по настоящему! А платье пока высохнетъ на берегу…
Раздлся, разложилъ платье и блье на трав и снова бултыхнулся въ воду.
Пока я съ наслажденіемъ плескался въ рк, на дорог показались Михаилъ и Петръ съ лошадью.
— Здсь бродъ?— кричалъ Михаилъ съ берега.
— Нтъ здсь глубоко… съ головой покрываетъ…
— А бродъ гд?
— Выше!
Я вспомнилъ теперь, что говорили мн въ Нелькан объ Аимчанской переправ: тропинка выходитъ къ Аимч противъ глубокаго мста, а переходить рку нужно выше, спускаясь къ вод по проск, направо отъ дороги.
Михаилъ укоризненно смотрлъ на меня:
— Купаться вздумали?
— Да. И вы ползайте!
— А идти кто будетъ?
— Мы и пойдемъ! Освжимся,— потомъ зашагаемъ…
Михаилъ посмивается въ бороду:
— Освжиться въ рчк хорошо, если посл можно спать завалиться или на балкон чай распивать. А въ дорог нужно силы беречь.
— Да вы попробуйте только, какая вода!
Михаилъ колеблется. Голосъ благоразумія подсказываетъ ему не слушаться моего совта. Но соблазнъ великъ…
Передавъ поводъ Петру, Михаилъ спускается къ рк. Ложится на грудь подл самой воды и, держась рукой за прибрежную ветлу, погружаетъ голову въ воду.
Повторивъ нсколько разъ эту операцію, поднимается на ноги:
— Брр… славно! А все же въ дорог это не полагается. Вамъ особенно не совтую. Силешекъ у васъ и такъ мало.
Михаилъ опытне меня. Онъ выросъ на рк, знакомъ съ лсомъ, уметъ и костеръ разводить, и взнуздывать лошадь. А я ничего этого, какъ слдуетъ, не умю. Естественно, что я признаю его авторитетъ и прислушиваюсь къ его совтамъ.
И теперь я не пытаюсь оспаривать утвержденіе Михаила, будто въ дорог не слдуетъ купаться. Но въ глубин души я не врю ему.
Бродъ черезъ Аимчу оказался легкій. Вода въ мст переправы не доходила до колнъ. Но струя была сильная, и приходилось смотрть въ оба, чтобы не быть опрокинутымъ теченіемъ.
Посл дождей Аимча подымается, выходитъ изъ береговъ, и тогда переправа черезъ нее становится опасна. Вода валитъ и сноситъ не только пшеходовъ, но даже лошадей. Путникамъ приходится задерживаться на берегу этой капризной рки въ ожиданіи, когда спадетъ вода.
Но теперь, при глубин въ шесть — восемь вершковъ въ мст переправы, Аимча казалась безобидной рчкой. И трудно было поврить, что она можетъ на недлю задержать караванъ.
Между Аимчой и Юктеканомъ — перевалъ черезъ гору. Подъемъ не очень крутой.
Идти было легко. По тлу, посл утренняго купанья, разлито было чувство пріятной, бодрящей свжести.
Но но мр того, какъ выше подымалось солнце, и подъ лучами его нагрвался воздухъ и накалялись камни дороги, чувство свжести исчезало. Платье, блье и сапоги быстро просохли на солнц, просохли настолько, что казалось, будто они скоро потрескаются отъ жары.
Взглянулъ я на карту. Между Аимчой и Юктеканомъ девять верстъ… Устраивать отдыхъ раньше ручья, въ безводной мстности, нтъ смысла: все равно, черезъ нсколько верстъ придется останавливаться для обда и чая. Значитъ, придется идти до Юктекана безъ передышки.
— Духота какая!..— жалуюсь я.
— Да, душно сегодня, — соглашается Михаилъ.— Вроятно, гроза будетъ.
Воздухъ, дйствительно, такой, какъ бываетъ передъ грозой. Но на неб ни облачка. Горизонтъ, насколько можно видть въ просвты между деревьями, совершенно чистъ. Кругомъ тишина. Не шелохнется ни листокъ, ни травка. Только комары наполняютъ лсъ своимъ пронзительнымъ пискомъ.
Я иду рядомъ съ лошадью, держась за стремя. Но, хотя кляченка наша подвигается впередъ своимъ обычнымъ неторопливымъ шагомъ, мн трудно идти вровень съ нею. Михаилъ пытается вести лошадь медленне, но изъ этого ничего не выходитъ,— кляченка останавливается совсмъ.
— Ну, пошла!
Лошадка дергаетъ головой и идетъ привычнымъ шагомъ. Я едва-едва поспваю за ней.
Все сильне мучитъ жажда. Губы запеклись, пересохло въ горл, во рту такое ощущеніе, будто небо и языкъ трескаются отъ жары. Останавливаюсь и достаю флягу съ водой.
Фляга нагрлась отъ солнца. Вода въ ней теплая, съ затхлымъ запахомъ, съ вкусомъ ржавчины. Особенно противна эта вода посл алмазныхъ живыхъ струй ручья. Но хуже всего, что вода изъ фляги не утоляетъ жажды. Я чувствую, какъ обтекаетъ она губы, какъ льется къ горлу. Но ненужной тяжестью падаетъ она въ желудокъ, а жажда остается все та же. Все такъ же горячи спекшіяся губы, все такъ же саднитъ въ пересохшемъ горл, по-прежнему не хватаетъ воздуха груди.
Сколько градусовъ сегодня? Можетъ быть 50о, можетъ быть и больше…
Пока я возился съ фляжкой, Михаилъ ушелъ впередъ съ лошадью и скрылся за поворотомъ тропинки. Нужно догнать его.
— Ау!— кричу я.
Изъ лсу долетаетъ отвтный крикъ.
— Недалеко! Сейчасъ догоню…
Опираясь на палку, стараясь длать большіе шаги и держаться тневой стороны дороги, бреду я впередъ.
Но солнце бьетъ прямо въ лицо. Больно глазамъ.
Идти все трудне. Ноги будто налиты свинцомъ. Въ ушахъ звенитъ. Ршаюсь приссть отдохнуть.
Опускаюсь на мохъ въ сторон отъ дороги. Мохъ высокій и мягкій. Лежишь на немъ, какъ на пуховой постели. Посл невыносимаго солнцепека въ тни деревьевъ почти прохладно. Меня охватываетъ чувство сладкой истомы, сами собой смыкаются вки…
Не знаю, долго ли я пролежалъ такъ. Не знаю, заснулъ ли я, или только дремалъ… Но отдыхъ немного возстановилъ мои силы.
Когда я поднялся и снова двинулся въ путь, идти стало легче.
Но Михаилъ и Петръ съ лошадью ушли далеко впередъ. На дорог кое-гд видны слды подковъ. Въ одномъ мст попались остатки еще не совсмъ потухшаго костра. Обгорлый мохъ показывалъ, что здсь былъ устроенъ ‘дымокуръ’. Видно, въ этомъ мст Михаилъ останавливался и поджидалъ меня…
Въ воздух пахнуло втеркомъ. Но втеръ знойный, тяжелый. Отъ него еще трудне дышать.
Появились тучки на неб. Временами он закрываютъ солнце. Но и отъ этого не легче. Земля раскалена, и отъ нея ветъ въ лицо жаромъ, какъ изъ открытой печи. И этотъ жаръ мучительне, чмъ палящіе лучи солнца…
Я иду, какъ въ полусн, ничего не соображая, ни о чемъ не думая.
Вотъ кончился лсъ. Показалось широкое поле, поросшее мелкимъ кустарникомъ. За полемъ начинается подъемъ въ гору…
Значитъ здсь падь. Здсь долженъ быть ручеекъ Юктеканъ. Что же не видно его? И гд Михаилъ?
Собравъ вс силы, я кричу:
— Ми-ха-илъ!
— Ау! Здсь!
Голосъ отзывается гд-то совсмъ близко.
Но гд же Михаилъ?
Я замтилъ его лишь тогда, когда онъ вплотную подошелъ ко мн и взялъ меня за руку.
— Совсмъ изъ силъ выбились? Ну, отдохните! У насъ все готово…
Въ палатк, на мягкихъ вткахъ, разложена оленья шкура. Надъ костромъ висятъ чайникъ и котелокъ.
— Гд вода?— говорю я черезъ силу.
— Тутъ, рядомъ.
Михаилъ ведетъ меня къ ручейку, помогаетъ напиться, освжить лицо и голову. Онъ заботливо предупреждаетъ меня:
— Много не пейте! Лучше голову подольше подержите въ вод.
Вернувшись въ палатку, подкрпившись глоткомъ коньяку, я начинаю понемногу приходить въ себя.
Михаилъ объясняетъ, почему онъ не могъ дождаться меня на дорог, слпни одолли лошадь, она начала кататься по земл, пришлось вести ее дальше.
— Тяжелый день! Духота какая!
— Ну, да теперь скоро полегчаетъ.
Смотримъ на небо. Солнце скрылось за тучами, которыя свинцовыми, темными громадами со всхъ сторонъ наползаютъ на насъ…
Все темне становится въ пол.
Вотъ, забарабанили по брезенту крупныя капли дождя. Блеснула молнія, и въ ту же минуту прокатился первый раскатъ грома надъ полемъ.
— Гроза!
Мы лежимъ въ палатк на шкур и прислушиваемся къ шуму дождевыхъ капель, къ порывамъ втра, къ рокотанію грома.
Какая это музыка!
Дождь, усиливаясь съ минуты на минуту, превратился въ ливень. Отъ яростныхъ порывовъ втра гудитъ тайга. За сткой дождевыхъ капель не видно неба. Нависло надъ землей что-то тяжелое, темное. Тучи? или сдой туманъ? или небо, опустившееся до земли? И сквозь мглу, обступившую насъ, какъ огненные мечи, сверкаютъ молніи.
Блестятъ мечи, разская темныя тучи, грохочутъ удары, стонетъ земля. Бьются гиганты. То ближе, то дальше шумъ битвы. То яростне, то слабе удары борцовъ.
Да, это подлинная битва!
Мечи гигантовъ такъ явственно скрещиваются передъ глазами. Такъ ясно слышны удары.
Какъ зачарованные, любуемся мы открывшейся передъ нами картиной, прислушиваемся къ симфоніи бури.
И когда буря начинаетъ стихать, проясняется небо, уносятся вдаль гремящія тучи, сыплющія на землю огненныя стрлы, думаешь невольно:
— Зачмъ такъ скоро кончилась гроза?

VI.

Гроза очистила воздухъ.
Опять сіяетъ солнце, сверкаетъ лазурное небо, блеститъ влажная трава, на хво сумрачныхъ пихтъ горятъ алмазы дождевыхъ капель.
Тайга иметъ теперь необычайный, праздничный видъ. Жаль терять оставшееся до вечера время, и мы ршаемъ, несмотря на поздній часъ, продолжать путь.
Отъ Юктекана дорога идетъ въ гору. Мы подымаемся по склону поросшаго сосновымъ боромъ холма. Все чаще попадаются остатки костровъ, слды останавливающихся здсь обозовъ.
Вонъ, видны между деревьевъ сложенныя для остова палатки, связанныя вверху жерди.
Вонъ, валяется на мху пустая бутылка. А вонъ, блетъ кусочекъ бумаги,— игральная карта.
Я поднялъ съ дороги бубновую восьмерку и съ любопытствомъ разглядываю ее. Тунгусы-возчики не разстаются съ картами въ дорог. На остановкахъ, даже въ жестокіе морозы, нердко часами дуются они въ штоссъ или въ стуколку. Здсь такъ и считаютъ: карты — дло тунгусовъ да якутовъ. Русскіе, если берутся за карты, то только съ тмъ, чтобы обыграть инородцевъ. А инородцы играютъ съ увлеченіемъ, со страстью, забывая за игрой все на свт…
Мелькнула за стволами крыша амбара.
Это — Сегынахъ. Зимой здсь останавливаются для перегрузки чайные обозы, идущіе изъ Аяна въ Нельканъ.
Черезъ Джугджуръ чай везутъ вьюками на оленяхъ. А здсь, въ Сегынах, тюки перекладываютъ на легкія нарты и такъ отправляютъ ихъ дальше, въ Нельканъ. частью на лошадяхъ, частью на оленяхъ. Попытки установить между Нельканомъ и Сегынахомъ исключительно конную возку пока не увнчались успхомъ. Опытъ показалъ, что лошадь можетъ замнить пять или шесть оленей. Но не нашлось въ район достаточнаго количества сна для лошадей.
Болотная трава на сно не годится. Лсныя лужайки слишкомъ разбросаны, слишкомъ удалены одна отъ другой. Запасать сно въ Аян или Нелькан дорого. Везти сно съ Алдана — еще дороже.
Благодаря всему этому, тунгусскій олень сохранилъ господствующую роль въ сообщеніяхъ между Маей и Охотскимъ моремъ.
Дальше за Сегынахомъ, олень и подавно не можетъ быть вытсненъ лошадью. Тамъ, за долиной Челасина, начинаются Джугджурскія горы. Зимой они непроходимы для лошади. Только олень можетъ подняться на гольцы по обледенлымъ уступамъ.
Горъ еще не видно. Мы должны спуститься съ Сегынахскаго холма, пересчь болото, перейти Челасинъ — и лишь тогда, какъ стна, станутъ передъ нами громады Джугджура.
Черезъ хребетъ существуетъ много переваловъ. Ихъ знаютъ отлично и тунгусы, и мстные промышленники. Въ лабиринт долинъ и гольцовъ они разбираются такъ же легко, какъ мы въ сти улицъ родного города. Тунгусу все равно, по какой долин подниматься на хребетъ, по какой рчк спускаться къ морю. На мои разспросы о томъ, какой путь легче и удобне, въ Нелькан мн отвчали неизмнно одно:
— Вс перевалы хороши.
Но любопытная черта: ни одинъ путь черезъ Джугджуръ до сихъ поръ не могъ утвердиться окончательно навсегда!
Обыкновенно, между двумя пунктами устанавливается, въ конц концовъ, какой-нибудь одинъ путь. Съ каждымъ годомъ, съ каждымъ десятилтіемъ онъ становится все боле приспособленнымъ. Къ нему привыкаютъ. На немъ появляются расчищенныя площадки для стоянокъ. Съ него исчезаютъ препятствія, затрудняющія путниковъ. Каждому выгодне идти именно этимъ путемъ. И на одномъ пути сосредоточивается, подъ конецъ, все движеніе.
Но Джугджуръ оказался исключеніемъ. Трактъ, идущій черезъ этотъ хребетъ, мняетъ свое направленіе каждыя 10—15 лтъ.
Долгое время изъ Нелькана здили въ Аянъ почти прямымъ путемъ. Отъ Челасина дорога подымалась въ горы по долин впадающаго въ Челасинъ Кынгачанга. А посл перевала тропинка спускалась къ юго-востоку по Альдом, впадающей въ Охотское море сверне Аяна.
Затмъ, лтъ двадцать пять тому назадъ, этотъ путь забросили. Удобне показалась другая дорога. При новой дорог не нужно перескать Челасинъ. Отъ Сегынаха тропинка поворачиваетъ вправо къ югу и идетъ челасинской долиной. Черезъ хребетъ, при этой дорог, переваливаютъ въ истокахъ Челасина, а къ Альдом спускаются по Одору.
Въ настоящее время и этотъ путь оставленъ. Теперь отъ Сегынаха сворачиваютъ влво, на востокъ. Подымаются по правому притоку Челасина, Мухот, а къ Альдом спускаются по Танчуру, значительно сверне Аяна.
Если нанести на карту вс направленія Нелькано-Аянскаго тракта за сто лтъ, то окажется, что только крайнія части пути (80—90 верстъ у Нелькана и верстъ 40 у Аяна) почти неподвижны, а средняя часть пути (80—100 верстъ, включающихъ и двадцати-верстый перевалъ черезъ хребетъ), перемщается каждыя 10—15 лтъ, то къ сверо-востоку, то къ юго-западу.
Экспедиціи, посщавшія этотъ край и производившія изысканія для постройки телжнаго пути черезъ горы, не замтили этого явленія. Они вычисляли углы и уклоны, измряли высоту переваловъ, собирали свднія о климатическихъ условіяхъ, о втрахъ, о количеств осадковъ.
Но ни одна изъ экспедицій, насколько я знаю, не полюбопытствовала узнать,— почему за сто слишкомъ лтъ не установился черезъ Джугджурскій хребетъ какой либо постоянный путь?
Джугджурскій ‘блуждающій’ трактъ еще въ Якутск заинтересовалъ меня. Въ Нелькан я узналъ, что причины этого явленія кроются не въ особенностяхъ рельефа мстности, а въ условіяхъ возки чаевъ.
Тунгусы объяснили мн, что олени больше 10—15 лтъ не могутъ ходить по одному пути. За 10—15 лтъ они вытаптываютъ и подаютъ весь мохъ по краямъ дороги. А отрастаетъ мохъ вновь черезъ 30—40 лтъ.
Въ пути олени питаются исключительно подножнымъ кормомъ. Поэтому, посл 10—15 лтъ пользованія опредленнымъ трактомъ, возчики — тунгусы принуждены бываютъ бросить этотъ путь и вести обозы по другимъ долинамъ, гд имется свжій мохъ для оленей. А пока — старый трактъ отдыхаетъ, мохъ подрастаетъ на немъ. Пройдетъ нсколько десятилтій,— и трактъ опять оживится, опять потянутся по нему чайные караваны.
Отъ Сегынаха начинается развтвленіе путей на Джугджуръ.
Мелькнули направо обнесенные новенькой загородкой, свже-покрашенные кресты. Объ этихъ ‘могилкахъ’ намъ говорили въ Нелькан, мимо нихъ проходитъ дорога на Мухоту.
Четыре креста — одинъ большой, другіе три меньше. Никакихъ надписей,— ни именъ, ни чиселъ, ни буквъ.
Кто похороненъ здсь? Какъ появились эти кресты въ тайг?
Петръ объясняетъ намъ:
— Олень… Русскій олень.
Мы не можемъ сразу разобрать, что хочетъ онъ сказать. Тунгусъ приставляетъ растопыренные пальцы ко лбу, дергаетъ головой, наклоняется къ земл. Онъ даетъ намъ понять, что здсь закопаны трупы павшихъ въ дорог оленей.
— Оленье кладбище, съ крестами надъ могилами?..
Странно немного.
Впрочемъ, можетъ быть, Петръ и правъ. Я вспоминаю, что и въ Нелькан слыхалъ про ‘оленьи могилки’ въ тайг…
Сумерки уже спустились въ лсу.
Мы ускоряемъ шаги, чтобы засвтло дойти до воды.
Вотъ, тускло блеснула передъ нами рка. Теченіе быстрое, стремительное,— гораздо быстре, чмъ въ Анмч. Но видъ береговъ мене суровый. Тутъ и лужайки, и бирюзовые острова, и покрытыя пестрой галькой отмели.
Мы вышли къ рк противъ глубокаго мста. Бродъ на версту или полверсты выше,— тамъ, гд теченіе разбито островомъ на два рукава.
Отыскавъ бродъ, мы переходимъ черезъ рку. Теченіе оказывается настолько сильно, что трудно выдержать напоръ воды. Но съ палками въ рукахъ переправа не представляетъ большой опасности.
На правомъ берегу Челасина мы не сразу могли отыскать мсто для ночевки. Искали такого мста, гд было бы достаточно травы для нашей лошадки.
Наконецъ, нашли. Покрытая сочной травой, небольшая лужайка. Зимою, повидимому, здсь стояли олени. До сихъ поръ уцлла вокругъ лужайки сооруженная тунгусами изгородь изъ елокъ.
Уцллъ и остовъ палатки (‘урасы’) между загородкой и ркой. Тутъ и остатки костра, и обуглившаяся колода, къ которой такъ удобно приладить чайникъ и котелокъ.
О лучшемъ мст для стоянки нечего мечтать!
Развьючиваемъ лошадь. Михаилъ отводитъ ее на лужайку и спутываетъ ей ноги. Я устраиваю палатку, Петръ возится съ костромъ. Черезъ десять минутъ — все готово.
Лошадка, тихо позвякивая колокольчикомъ, щиплетъ траву. А мы лежимъ на шкур подл костра и ждемъ, когда закипитъ вода въ котелк.
Устали мы вс трое отчаянно. Но Михаилъ и Петръ еще держатся, а я окончательно ослаблъ. Мн трудно сидть у костра, трудно подняться, чтобы достать чашку изъ мшка, лнь даже разуться, хотя сапоги полны воды.
Быстро темнетъ надъ ркой. Вода изъ серебряной стала стальной. Ветъ отъ нея холодомъ.
Зажигаются звзды въ вышин. Погасла заря надъ лсомъ. Ярче загорается костеръ.
Такъ эффектны эти перемны освщенія, такъ спокойно лежать на мягкой шкур посл томительнаго грозового дня, что все окружающее кажется сномъ.
Вотъ, пышный кедровникъ за костромъ распустилъ свои втки. Онъ весь отливаетъ краснымъ золотомъ, и втви его, похожія на драгоцнныя свчи, движутся и тянутся къ небу.
Какъ мы попали сюда, къ этому странному свтильнику? Какъ попали мы на Челасинъ, о которомъ мы раньше ничего не знали, о которомъ мы никогда не думали?
Колокольчикъ лошади… Трескъ костра… Глухой говоръ лса… Плескъ воды…
Я лежу неподвижно съ открытыми глазами. Смотрю на костеръ и звздное небо надъ линіей лса. Слушаю…
И медленно плывутъ въ голов мысли,— легкія, неясныя, какъ дымъ надъ костромъ, и такія же неуловимыя, какъ этотъ дымъ…

VII.

На разсвт Михаилъ разбудилъ меня:
— Вставайте! У насъ бда,— лошадь убжала…
— Какъ убжала? Куда?
— Въ Нельканъ. Догнать придется.
— Тьфу ты, чортъ! Вотъ неудача!
Отпечатки подковъ были ясно видны на песк. Слдъ шелъ внизъ по теченію Челасина, въ ту сторону, откуда мы пришли наканун.
— Хорошо хоть, что путъ не скинула, замтилъ Михаилъ, всмотрвшись въ слдъ на песк: обими ногами разомъ скачетъ. Далеко не могла убжать.
— Вроятно, гд-нибудь здсь, на берегу пасется.
Но колокольчика вблизи не было слышно. Прошли мы по берегу съ версту. Все время слды на песк были видны отчетливо, ясно. Но вдругъ слдъ пропалъ въ изгиб рки. Можетъ быть, наша бглянка углубилась отсюда въ лсъ,— тмъ боле, что деревья здсь рдкія, а земля покрыта травой. А можетъ быть, она продолжала идти вдоль воды.
— Я ркой пойду! предлагаетъ Михаилъ,— а вы осмотрите лсокъ.
Мы раздлились.
Въ лсу, между ветлами и тоненькими березками, слдовъ я не нашелъ. Сперва, на рдкой трав, вообще ничего нельзя разглядть. Но затмъ встртилась рощица, заросшая густой, сочной травой. За мной оставался ясно видный слдъ смятой травы, а кругомъ обрызганная росой трава стояла нетронутой.
Ясно было, что черезъ рощицу этимъ утромъ никто не проходилъ — ни человкъ, ни лошадь. Я ршилъ идти вдоль рощи.
Вдругъ издали донесся до меня револьверный выстрлъ.
— Михаилъ стрляетъ… Вроятно, нашелъ лошадь…
Я бросилъ поиски и, не спша, двинулся въ обратный путь къ мсту ночной стоянки.
Снова выстрлъ и почти непосредственно вслдъ за нимъ другой.
— Что-то случилось.
Бгу на звукъ выстрловъ. Не выбирая дороги, пробираюсь сквозь чащу, спотыкаюсь, падаю и, поднявшись, продолжаю бжать.
Вотъ и рка. Я выбрался на берегъ шагахъ въ 50 отъ нашей палатки.
У догорающаго костра сидитъ Петръ. Спокойно мурлыча что-то подъ носъ, онъ чинитъ свои ‘обутки’ изъ срой коровьей шкуры.
— Что случилось?
Тунгусъ смотритъ на меня и трясетъ головой:
— Дрянь-дло! Лошадь — Нельканъ барда.
— Гд Михаилъ?
Тунгусъ отвчаетъ все также невозмутимо:
— Нельканъ барда. Лошадь нашелъ.
— Нашелъ? радостно переспрашиваю я.
— Нашелъ, нашелъ… Нельканъ… Дрянь-дло.
Значитъ, выстрлами Михаилъ, извщалъ меня, что онъ поймалъ лошадь. Но почему онъ стрлялъ три раза? Вроятно, подумалъ, что на первый выстрлъ я не обратилъ вниманія.
Успокоенный, я опускаюсь на землю. Раздулъ тлющіе подъ золой угли, подсыпалъ хвороста въ костеръ и жду Михаила.
Но Михаилъ не идетъ.
— Дагоръ, говорю я тунгусу: ты Михаила видлъ?
— Видлъ. Лошадь нашелъ.
Остается терпливо ждать.
Наконецъ, Михаилъ показался вдали. Изъ-за деревьевъ вышелъ онъ на берегъ и, медленно, тяжело ступая, идетъ къ палатк. По его виду я понялъ, что случилось съ нимъ что-то неладное. Въ лиц у него ни кровинки, руки висятъ, спина согнулась.
Я бросился на-встрчу къ нему.
— Что съ вами?
— Сейчасъ разскажу.
Михаилъ съ трудомъ ворочаетъ языкомъ, зубы его стучатъ, губы посипли, весь онъ промокъ… и его бьетъ ознобъ…
Выпивъ глотокъ коньяка, Михаилъ разсказалъ мн, что съ нимъ случилось.
За изгибомъ рки онъ нашелъ слдъ подковъ и съ полверсты шелъ по слду. Ниже острова, раздляющаго рку на два рукава, слдъ оборвался,— видно было, что въ этомъ мст лошадь сошла въ воду. Оглядвшись Михаилъ замтилъ, что сажень на сто ниже по теченію рки что-то блетъ на отмели. Всмотрлся,— и разобралъ, что это трупъ лошади. Тогда онъ побжалъ къ мели,— думалъ, что лошадь еще не захлебнулась, что ее удастся привести въ чувство. Сперва бжалъ берегомъ, затмъ пошелъ вбродъ черезъ рку. Второпяхъ даже палки не взялъ съ собою. На средин рки почувствовалъ, что теченіе слишкомъ сильно. Но возвращаться было поздно, лучше было какъ-нибудь, хоть вплавь, пробиваться къ желтющей посредин рки мели. Такъ Михаилъ и сдлалъ. Но напрасно надялся онъ на свои силы,— теченіе сбило его съ ногъ и понесло… А тутъ еще вода захлестнула мягкую шляпу съ сткой, шляпа налзла на глаза, стка запуталась вокругъ шеи, и Михаилъ не видлъ, куда несетъ его. Старался только держать голову поверхъ воды. Когда Михаилу удалось освободиться отъ стки, онъ въ двухъ саженяхъ отъ себя увидлъ огромную корчагу. Вырванная съ корнемъ старая лиственница застряла на быстрин. Михаила несло прямо на нее.
Почти безсознательно онъ поднялъ вверхъ руки, чтобы защитить голову. И въ тотъ же мигъ его съ силой ударило о корчагу. Ухватившись руками за корни, Михаилъ повисъ на нихъ. Но теченіе подтянуло подъ дерево его ноги…
Опереться ногами о корни не удалось. Теченіе подтягивало подъ стволъ и туловище.
Тогда Михаилъ вспомнилъ о револьвер. Освободивъ правую руку, онъ досталъ револьверъ изъ кармана и выстрлилъ въ воздухъ. Надялся, что я услышу и прибгу на выручку. Спустя нсколько минутъ снова выстрлилъ два раза.
Не дождавшись помощи, ршилъ, что я далеко и что разсчитывать приходится лишь на собственныя силы. Сунувъ револьверъ за пазуху, онъ пытался выбраться изъ воды, подымаясь на рукахъ. Чтобы дать отдыхъ мускуламъ, сперва онъ спустился въ воду по горло, такъ что лежалъ на спин, прижатый силой теченія къ стволу дерева. Затмъ, когда руки отдохнули немного, онъ началъ карабкаться, вытягивая вершокъ за вершкомъ тло изъ подъ корчаги.
Тутъ пригодились Михаилу его необыкновенная выносливость и сила. Ему удалось подняться на рукахъ настолько, что подъ колномъ оказалась надежная опора. А посл этого нетрудно было вылзти на торчащіе поверхъ воды корни.
Отдышавшись, Михаилъ по мелкому мсту перебрался на лвый берегъ рки. Прошелъ по берегу вверхъ до брода и вернулся къ мсту стоянки тмъ путемъ, какимъ мы шли наканун.
Приключеніе съ корчагой, едва не стоившее жизни Михаилу, заставило насъ на время забыть о томъ, въ какое положеніе попали мы, лишившись лошади. Но отдохнувъ, Михаилъ вернулся къ дловымъ заботамъ.
— Что же мы длать будемъ теперь?
Этимъ вопросомъ онъ открылъ нашъ военный совтъ. Мн казалось, что положеніе не окончательно плохо.
— Мы въ ста верстахъ отъ Нелькана,— принялся высчитывать я: этотъ путь мы прошли въ четыре дня. Обратная дорога у насъ возьметъ столько же. Пожалуй, даже меньше. Значитъ, можемъ взять съ собой провизіи на три-четыре дня и идти себ спокойнйшимъ образомъ обратно въ Нельканъ. Вотъ и все!
Михаилъ хмурился:
— Вы больно просто считаете. А багажъ какъ? Здсь бросить?
— Что же вы другое придумаете?
— Самъ не знаю. Въ Аянъ идти — нечего и думать теперь. А если ворочаться?.. Въ Сегынах, что-ли вещи оставить? Не годится! Вотъ, что, пожалуй… Взгляните-ка, куда Челасинъ впадаетъ. Можетъ, по рк вернемся…
Я развернулъ карту. На ней значилось, что рка отъ того мста, гд мы находились, течетъ прямо на сверъ, затмъ, посл впаденія Маиля, сворачиваетъ къ сверовостоку и впадаетъ въ Уй, а Уй течетъ въ сверо-западномъ направленіи и вливается въ Маю на нсколько десятковъ верстъ выше Нелькана.
Я ухватился за мысль Михаила:
— Смотрите, какъ хорошо! По Челасину спустимся до Уя, по Ую до Маи, а тамъ до Нелькана рукой подать.
— А чмъ плотъ вязать будемъ?— колебался Михаилъ.
— Веревками свяжемъ! Снимемъ путы съ лошади.
— Плотъ-то связать въ самомъ дл не долго. А какъ поплывемъ? Помните, что намъ про Челасинъ говорили въ Нелькан?
— Да ничего особеннаго не говорили! Говорили, что въ полную воду тутъ опасно. А теперь засуха, мелководье. Теперь рка спокойна.
— Хороша — спокойна! Глядите!
Неожиданно вмшался въ разговоръ Петръ.
Сердито глядя на насъ, онъ заговорилъ.
— Барда надо! Аянъ барда надо…
— Дагоръ,— обратился къ нему Михаилъ: ты рку знаешь? Хорошая рка? Плыть можно?
— Цохъ. Дрянь-дло. Аянъ надо!..
Петру не нравилось, что мы не хотимъ идти дальше въ Аянъ. Но считаться съ его неудовольствіемъ мы не могли.
— По рк плыть можно?— настойчиво повторилъ свой вопросъ Михаилъ.
Петръ отвтилъ цлой рчью. Ясно было, что онъ кого-то ругаетъ — не то насъ, не то лошадь, не то рку. Изъ его рчи мы поняли лишь два послднія слова:
— Умирай можно.
— Почему?— переспросилъ я.
И вспомнивъ, что по-якутски вода будетъ ‘атта’, прибавилъ увренно:
— Атта учугэй!
Петръ возразилъ:
— Челасинъ дрянь-дло. Много русскій мальчикъ умирай. Аянъ барда надо!
Михаилъ угрюмо потупился.
— Нельзя плыть!— ршилъ онъ.
— Это вы изъ словъ Датора вывели?— возразилъ я: Такъ вдь онъ заинтересованъ въ томъ, чтобы мы не оставили его одного. Хитритъ! Послушать его, такъ онъ еще не такихъ ужасовъ разскажетъ. А рка превосходная!
— Попробовать разв?
Мы встали оба и пошли вдоль берега къ тому мсту, гд утромъ случилось несчастье съ Михаиломъ.
Ниже острова вода бурлила, какъ въ котл. Здсь сливались два потока. Съ шумомъ клубилась пна, и оторвавшіеся брызги ея уносились вдаль теченіемъ рки.
Было близко къ полудню. Солнце стояло высоко. Лсъ изнывалъ отъ жары. Но надъ ркой было свжо, дышалось легко.
Безмолвно стояли деревья. И въ этомъ безмолвіи особенно отчетливо слышался говоръ рки.
Мы смотрли вдаль.
Тамъ, за стройными пихтами, похожими на крымскіе кипарисы, надъ водой колыхалась полупрозрачная завса. Это не былъ туманъ, это не были водяные брызги. Таинственная прелесть голубой дымки надъ ркой смялась, манила насъ туда, въ невдомую тайгу.
Являлось желаніе идти, идти безъ конца.
Мы стояли надъ водой, смотрли вдаль, рка шептала намъ, чтобы мы доврились ей, рка сулила показать намъ вс тайны тайги, въ которой не, ступала еще нога человка.
На отмели бллъ трупъ нашей лошадки. Ниже, надъ быстриной, торчали корни лиственницы, около которой утромъ бился Михаилъ. Но мы не смотрли на эти предостереженія.
— Попробуемъ!— сказалъ Михаилъ. На берегу лежали стволы деревьевъ съ ободранной корой. Весной вода свалила ихъ гд-то въ Джугджурскихъ горахъ, рка подхватила ихъ, пронесла черезъ тайгу и выбросила здсь на берегъ.
Михаилъ внимательно осмотрлъ, ощупалъ одинъ изъ стволовъ и остался доволенъ:
— Для плота лучше и не надо! Крпкое дерево и сухое.
— Значитъ, принимаемся за работу! Вы умете плотъ вязать?
— Видлъ, какъ вяжутъ на Волг. Вспомнимъ. Пойдемте пока за топоромъ.
— А не лучше ли сперва пообдать? Закусимъ, а затмъ перетащимъ все сюда, устроимъ верфь…
— Можно! Только, не знаю, какъ съ обдомъ быть… Провизіи-то у насъ маловато…
— Кстати, и запасы подсчитаемъ.
Такимъ заманчивымъ казалось предстоящее путешествіе по Челасину, что мы не жалли уже о томъ, что намъ не удастся дойти до Аяна и взглянуть на Охотское море.

VIII.

Когда мы подсчитали запасы, положеніе наше оказалось хуже, чмъ мы предполагали.
У насъ оставалось четыре банки консервовъ, фунтовъ 10 сухарей, фунтовъ пять сахару. Соль подмокла и разсыпалась.
А всего хуже было то, что подмокли спички, и отъ сырости разбухли бумажныя гильзы патроновъ.
Остаться въ тайг безъ провизіи, безъ огня, безъ оружія намъ не улыбалось. Нужно было спшить съ постройкой плота.
Пока Михаилъ выбиралъ бревна, я разложилъ на гальк наши испорченные водой припасы — подмокшіе сухари, сахаръ, соль, спички, патроны. Петръ сталъ просить, чтобы я отдалъ ему часть провизіи. Говорилъ, мшая русскія и тунгусскія слова, прикладывая руки то ко рту, то къ животу.
Я сказалъ ему:
— Помогай намъ работать, плотъ вязать! Тогда всего дамъ теб. А не будешь работать,— ничего не получишь. Понялъ?
Петръ отвтилъ:
— Работай надо!
И онъ показалъ мн длинный гвоздь, который вытащилъ на дорог изъ разбитыхъ нартъ.
Я разсмялся и крикнулъ Михаилу:
— Смотрите, Петръ предлагаетъ плотъ гвоздями сколачивать!
Тунгусъ разсердился на мой смхъ, отошелъ въ сторону, отыскалъ на берегу круглый камень и, свъ на песокъ, принялся отбивать гвоздь, заостряя конецъ его.
Съ помощью палки я перешелъ рку и добрался до трупа лошади на мели. Хотлъ снять веревку и поводъ. Но веревка разбухла отъ воды. Я напрасно напрягалъ вс силы, чтобы стянуть путы съ закостенвшихъ ногъ лошади. Пальцы коченли въ ледяной вод, изъ подъ сломанныхъ ногтей сочилась кровь. А тутъ еще вода стала подмывать, сбивать съ мели трупъ. Я испугался, какъ бы теченіе но снесло лошадь и веревки. Кликнулъ на помощь Петра, который все еще возился на берегу съ гвоздемъ.
Тунгусъ взялъ со дна два плоскихъ камешка и при помощи ихъ быстро сбилъ узлы. Веревка распуталась сама собой.
Посл этого Петръ счелъ свою роль въ постройк плота исполненной и ушелъ отъ насъ вверхъ по рк.
Мы съ Михаиломъ продолжали работать. Работа кипла. Къ вечеру у нашей палатки лежало 6 бревенъ, каждое въ дв съ половиной сажени длиной и не меньше 5 вершковъ въ поперечник. Бревна были сухія. Каждое выдерживало на вод тяжесть одного человка.
Но связать бревна намъ долго не удавалось. Сперва мы попытались вязать ихъ на берегу. Потомъ вспомнили, что плотъ нужно вязать на вод. Но оказалось, что на быстромъ теченіи выполнить эту задачу невозможно. Тогда мы построили около берега на мелкомъ мст небольшую плотину изъ камней. Получился бассейнъ, врод заводи. Спустили сюда бревна и принялись скрплять ихъ. Дло пошло только тогда, когда Михаилъ догадался приладить къ концамъ плота два поперечныхъ бруска. Бревна, притянутыя веревками къ этимъ брускамъ, держались на вод недурно. Но плотъ былъ ненадеженъ: мы попробовали расшатать его, ударяя то тмъ, то другимъ концомъ о камни,— и бревна ползли врозь.
Михаилъ предложилъ притесать бревна одно къ другому, вырубить въ нихъ глубокій пазъ для поперечниковъ и сдлать зарубки для веревокъ. Сняли веревку съ бревенъ, развсили ее для просушки и снова принялись за топоръ.
Работать теперь приходилось по колно въ вод, пригоняя одно бревно къ другому въ томъ положеніи, какъ держалась она на рк.
Руки и лица у насъ распухли отъ комариныхъ укусовъ. Но не было времени думать ни о сткахъ, ни о перчаткахъ.
Наконецъ, вс бревна готовы. Остается связать ихъ, и можно отчаливать.
Но уже спустилась ночь. Мы оба выбились изъ силъ. Нужно отдохнуть, подкрпиться.
Откладываемъ окончаніе работы на утро. Разводимъ костеръ и садимся отдыхать. Михаилъ предупреждаетъ мой вопросъ объ ужин:
— Сваримъ какао!— предлагаетъ онъ:— съ сухариками и вкусно будетъ, и сытно.
— А консервовъ не дадите?— полушутя спрашиваю я. Михаилъ отвчаетъ серьезно и внушительно, почти мрачно:
— Нтъ, консервовъ не дамъ! Консервы беречь надо. Я не спорю.
Вспомнили о Петр:
— Куда онъ двался? Съ самаго обда пропалъ…
Я съ утра злился на тунгуса. И отъ усталости, и отъ голода мое неудовольствіе противъ него усиливалось съ часу на часъ.
— Большая, все же, свинья нашъ Дагоръ,— говорю я Михаилу.— Почему онъ не помогалъ намъ сегодня строить плотъ?
— Да онъ не уметъ.
— Отлично уметъ! Только не хочетъ. Вообще онъ — себ на ум, хитрая шельма. Когда нужно,— все видитъ, все понимаетъ. Когда нужно,— дурачкомъ прикидывается.
Изъ лсу донесся протяжный рзкій крикъ.
— Э — у — э…
— Вотъ и Петръ!— замчаетъ Михаилъ: — легокъ на помин…
Дйствительно, къ костру приближается нашъ спутникъ-тунгусъ. Въ рукахъ у него, на кольц изъ тонкаго березоваго прутика, три большихъ рыбы.
Онъ торжественно протягиваетъ мн добычу, садится у костра и смется, довольный произведеннымъ впечатлніемъ.
Мы осматриваемъ, ощупываемъ рыбъ. Дв похожи на щуку,— у нихъ серебристая чешуя и остроконечныя головы. Третья рыба сровато-зеленая, очень толстая, съ огромной головой, съ вывернутой верхней губой и нависшими надъ пастью усами, сообщающими ей странное выраженіе, свирпое и вмст съ тмъ смшное.
— Вотъ это кстати!— ликуетъ Михаилъ, поочередно взвшивая на рук то одну рыбу, то другую.— Въ нихъ фунтовъ 6 будетъ, а въ этой, усатой, и вс 8. Сейчасъ уху соорудимъ.
Михаилъ возится съ рыбой, потрошитъ, чиститъ ее. Я подбрасываю сучья въ костеръ и разспрашиваю Петра, какъ умудрился онъ наловить рыбу безъ удочки и безъ сти. Тунгусъ показываетъ свою рыболовную снасть. Это длинная палка, къ концу которой на коротенькой веревк прившенъ изогнутый, остро отточенный гвоздь. Къ гвоздю привязана еще другая веревка, подлинне. Рыболовъ держитъ палку надъ ркой, такъ что крючокъ оказывается погруженнымъ въ воду. Дергая за веревку, онъ заставляетъ крючекъ длать быстрые скачки въ любую сторону. Искусство заключается въ томъ, чтобы подкараулить рыбу и подцпить ее на крючекъ, прежде чмъ она почуетъ опасность.
— Молодецъ дагоръ!— хвалю я Петра.
Онъ такъ и сіяетъ отъ удовольствія. Затмъ, вспомнивъ, что я предлагалъ ему работать, онъ начинаетъ высчитывать:
— Малвдь убивай — умй! Рыба убивай — умй! Больше не умй — дуракъ.
Надъ костромъ ужъ виситъ котелокъ.
На вечернюю уху мы пустили самую большую рыбу. Дв другія мы оставили на завтра,— выпотрошивъ и очистивъ, спустили ихъ въ воду и тщательно обложили кругомъ камнями, чтобы ихъ не унесло теченіемъ.
— Эхъ, соли мало!— вздыхаетъ Михаилъ, шевеля прутикомъ рыбу въ котелк.
Но и недосоленая уха превосходна. Сочные, жирные куски рыбы, нжная икра, густой, вкусный отваръ.
Намъ едва хватило полнаго котелка на троихъ. Заснули съ пріятнымъ ощущеніемъ сытости и спокойствія.
Утромъ Михаилъ разбудилъ меня и съ первыхъ словъ заговорилъ объ ух.
— Давайте, съ утра сваримъ уху! Пока варится, свяжемъ плотъ, потомъ — позавтракаемъ, и — въ путь. А въ обденное время разогремъ остатки ухи.
— Зачмъ такое торжественное расписаніе?— смялся я.
Но Михаилъ серьезенъ:
— А вы не забывайте, какой намъ день предстоитъ по какой рк плыть, это не по дорог идти. На дорог — споткнулся, упалъ, поднялся,— и пошелъ дальше. А здсь… Вы на плоту плавали?
— Никогда.
— То-то и есть! Тутъ придется слдить. Ослабетъ рука или глазъ измнитъ,— и пиши пропало…
Михаилъ, быть можетъ, нарочно преувеличиваетъ опасность, чтобы заставить меня серьезне относиться къ длу. Но меня опьяняетъ утренній воздухъ и предстоящая дорога. Мн хочется шутить, смяться, дурачиться.
Съ помощью Петра связали мы плотъ. Теперь бревна пришлись плотно другъ къ другу. Пробуемъ расшатать ихъ, но плотъ выдерживаетъ вс толчки.
— На такомъ плоту можно съ Ніагары спуститься!— ликую я.
Но Петръ предупреждаетъ насъ:
— Дрянь-дло. Умирай надо… Много мальчикъ умирай…
И онъ начинаетъ просить насъ, чтобы мы дали ему иголку, нитокъ, спичекъ. Показываетъ жестами, что ему нужно, и все повторяетъ:
— Умирай надо…
Смыслъ его рчи таковъ:
— Вы, братцы, все равно себ шею свернете. Такъ зачмъ вещамъ съ вами пропадать? Лучше мн отдайте!
Мы даемъ Петру и сухарей, и нитокъ, и спичекъ, и пару иголокъ. Я прибавляю еще нсколько кусковъ сахару, такъ какъ чувствую къ нашему спутнику положительную нжность за добытую имъ рыбу.
Пристроили посередин плота ‘подтоварникъ’ для вещей, покрыли корму и носъ еловыми втками, поверхъ нихъ разостлали на корм шкуру, приладили правила, вырубили длинные шесты. Теперь все въ порядк.
Уха поспла надъ костромъ. Посплъ и чай. Садимся завтракать.
Петръ встаетъ первымъ съ земли и начинаетъ собираться въ путь. Мы больше не интересуемъ его, и онъ не желаетъ даже присутствовать при томъ, какъ мы отчалимъ отъ берега.
Увязавъ въ мшокъ свои пожитки, тунгусъ бросилъ намъ прощальную фразу и быстрыми, легкими шагами пошелъ отъ нашей стоянки. Вотъ скрылась за деревьями его рубаха. Мы остались одни.
И странное дло,— въ дорог тунгусъ былъ намъ въ тягость. А теперь, когда онъ ушелъ, мы сразу почувствовали, что безъ него намъ чего-то не хватаетъ.
Будто исчезла живая связь, которая была между нами и тайгой. Петръ былъ близокъ тайг и близокъ намъ. Онъ понималъ тайгу, мы понимали его…
Но некогда философствовать. Солнце давно показалось надъ лсомъ. Пора отчаливать.
Мы увязали вещи и уложили ихъ на плоту. Особенно тщательно установили котелокъ съ остатками ухи.
Затмъ вывели плотъ изъ нашей искусственной заводи. Михаилъ сталъ на носъ, а я на корму. У обоихъ шесты въ рукахъ. Михаилъ предупреждаетъ меня.
— Я буду править, а вы только выравнивайте вашъ конецъ.
Налегли на шесты, оттолкнулись отъ берега,— и разомъ струя подхватила и понесла насъ.

IX.

На середин рки теченіе оказалось быстре, чмъ мы ожидали. Такъ быстро скрылись вдали высокія жерди палатки на берегу, и зеленый островъ, прорзавшій рку, и блвшій на отмели трупъ лошади! Такъ быстро приблизились пихты, за которыми виднлась съ мста нашей стоянки манящая пелена!
Въ лицо била струя свжаго, бодрящаго втерка. Деревья и кусты на берегу мелькали передъ глазами. Каждая минута открывала новыя картины.
И казалось страннымъ, при такой быстрот, что плотъ летитъ впередъ плавно, ровно, будто не движется совсмъ, а покоится среди камышей въ тихомъ озер. Рядомъ съ плотомъ, не отставая отъ него, плыли на поверхности воды осколки коры, соскользнувшія съ плота зеленыя втки, брызги водяной пны. И шесты, которые мы держали наготов опущенными въ воду, не возмущали рчной глади, но тихо лежали въ стремительномъ поток, какъ посреди спящаго озера.
Опираться шестами въ дно рки было невозможно,— шесты гнулись, вырывались изъ рукъ. Управлять плотомъ можно было лишь при помощи короткихъ боковыхъ ударовъ.
Мы не сразу освоились съ ркой, не сразу научились поворачивать плотъ и направлять его по теченію. Но когда мы овладли этимъ не хитрымъ искусствомъ, плаванье перестало казаться намъ рискованнымъ и опаснымъ.
Широко разставивъ ноги, опираясь носками въ крайнія, толстыя бревна, стояли мы на плоту и неслись въ даль мимо фантастически прекрасныхъ береговъ.
Рка становилась боле извилистой. Тсне сдвигались берега ея. Но мстами прибрежные холмы раздвигались, къ рк сбгали изумрудныя лужайки, вдоль воды показывалась полоса желтаго песку или гальки.
Въ одномъ мст теченіе рки оказалось перегорожено лиственницей, обрушившейся съ лваго крутого берега.
Огромное дерево легло поперекъ рки. Вершина покоилась на отмели праваго берега, стволъ опирался въ лвый берегъ на высот полуаршина отъ поверхности воды.
Вовремя замтивъ опасность, мы успли причалить къ берегу. Вытащили плотъ на отмель и пошли осматривать лиственницу. О томъ, чтобы своротить ее въ сторону при помощи рычаговъ, нечего было и думать. Невозможно было ни провести плотъ подъ стволомъ на глубин, ни протащить его поверхъ втвей у правого берега. Оставалось рубить дерево.
Михаилъ выбралъ мсто и, усвшись верхомъ на дерев, принялся за работу. Пока онъ тюкалъ топорикомъ, иступившимся при постройк плота, я развелъ на берегу костеръ, разогрлъ остатки утренней ухи, сварилъ чай, укрпилъ клиньями ослабвшія веревки на плоту и заложилъ втками образовавшіяся между бревнами щели.
Здсь задержались мы часа два.
Наконецъ, удалось расчистить путь. Можно хать.
Провели осторожно плотъ черезъ лиственницу и весело плывемъ дальше.
Слва отъ насъ мелькнула надъ деревьями двойная вершина каменистой горы,— мелькнула и скрылась. Я узналъ голецъ, на который мы обратили вниманіе, переская тайгу.
— Киваги! говорю я Михаилу, указывая на гору. Много отъхали мы съ утра? Какъ думаете?
— Верстъ 60 отъхали.
— Значитъ, скоро и Уй?
— Не такъ-то скоро. Все время петлями идемъ.
— А хорошая все же рка! Глядите благодать какая.
Но Михаилъ не раздляетъ моего восторга. Стоя на носу, онъ пристально всматривается въ даль. Брови его насуплены. Руки нервно сжимаютъ шестъ. Онъ серьезенъ, озабоченъ. А мн весело.
— И комаровъ нтъ, продолжаю я расхваливать рку: и прохладно! А главное — дешь себ бариномъ, какъ въ автомобил… Одно удовольствіе!
Теперь у насъ по лвую руку крутой, заросшій лсомъ берегъ, а справа галька, легкій кустарникъ да нжныя ветлы среди болотныхъ кочекъ. А вдали, за низменной полосой, тянется гряда обрывистыхъ каменистыхъ гольцевъ. Вершины ихъ образуютъ неровный, изорванный гребень. Солнце играетъ на этомъ гребн, и кажется будто каменные гиганты бгутъ откуда-то съ самаго горизонта къ рк, наперерзъ нашему плоту.
Издали доносится глухой шумъ воды.
— Къ берегу! кричитъ Михаилъ: Направо!
Теченіе настолько стремительно въ этомъ мст, что трудно выбить плотъ съ главной струи. Къ тому же струя бьетъ объ крутой лвый берегъ, а мы хотимъ пристать къ противоположному берегу, покрытому галькой.
Шесты гнутся и трещатъ. Но, наконецъ, намъ удалось повернуть плотъ носомъ направо. Теперь теченіе само выталкиваетъ насъ на мелкое мсто.
— Къ берегу! повторяетъ Михаилъ: Тутъ съ ркой что-то неладное.
Дйствительно, впереди не видно продолженія рки. Лсистый берегъ подъ прямымъ угломъ заворачивается направо и зеленой стной стоитъ передъ нами. А съ другой стороны рки, вплоть до этой стны тянется галька. За нею, совсмъ близко, громоздятся каменистые уступы холмовъ, гряда которыхъ тянется до горизонта… Это добжали до рки каменные гиганты, спшившіе наперерзъ намъ.
Вытащивъ плотъ на песокъ, мы отправляемся внизъ по рк изслдовать мстность.
Оказывается, галька не доходитъ до лваго лсистаго берега. Песчаная коса обрывается каменистымъ мыскомъ. Навстрчу ему выступаетъ такой же мысокъ отъ лваго берега.
Рка, ударившись о берегъ и отраженная зеленой стной, образуетъ водоворотъ и устремляется въ узкій проходъ между обоими каменистыми выступами. Въ это каменное окно, настолько узкое, что не трудно перепрыгнуть черезъ него, низвергается вся масса воды. За водопадомъ рка образуетъ крутую петлю, изгибается въ форм французскаго s, ударяется въ правый берегъ, поворачиваетъ вторично и дальше течетъ спокойно, имя справа обрывистыя горы, а слва пологій, поросшій лсомъ склонъ, мстами прерываемый болотами и лугами.
Какъ тутъ быть?
Первой нашей мыслью было развязать плотъ, перетащить его, бревно за бревномъ, черезъ песчаную косу выше водопада и связать снова за водопадомъ, на изгиб рки. Но оказалось, что тамъ глубина начинается у самого берега. На быстрин, гд попадающая въ окошко вода ударяется въ противоположный правый берегъ, вязать плотъ нельзя. А въ тихой заводи выше этого мста глубоко,— вода покрываетъ здсь съ головой, да и берегъ крутой,— работать негд.
Убдившись въ этомъ, мы ухватились за другую мысль: спустить плотъ порожнякомъ черезъ опасное мсто.
Но и это оказалось неосуществимо. Слишкомъ стремительно было паденіе воды въ окошк между камнями. А дальше теченіе било мимо заводи, на значительномъ разстояніи отъ берега.
Пустить, что-ли, плотъ на волю теченія, а ниже, на удобномъ мст, перехватить его?
И это представлялось дломъ рискованнымъ.
Стоя надъ водопадомъ, я пытался палкой вымрить глубину теченія на порог. Вода вырвала палку у меня изъ рукъ. Едва удержавшись на ногахъ отъ толчка, я глядлъ вслдъ палк, уносимой теченіемъ. Она ударилась о берегъ, отскочила отъ него на середину рки и уже скрывалась вдали.
Обломавъ втку я бросилъ ее въ воду. Втка ударилась въ томъ же мст о берегъ и такъ же поплыла дальше. Мы стали бросать въ рку куски коры, сучья деревьевъ, столкнули въ воду пенекъ, валявшійся на песк. Вс предметы плыли одинаково, въ одномъ и томъ же мст ударялись о берегъ и одинаково отскакивали на середину рки.
— Спуститься разв на плоту? предложилъ Михаилъ.
Онъ прошелъ берегомъ къ тому мсту, о которое била водяная струя. Ощупалъ шестомъ берегъ,— въ этомъ мст оказался скрпленный корнями плотный и упругій дернъ.
— Тутъ настоящій буферъ получается!— радостно сообщилъ Михаилъ, возвратившись ко мн съ развдки: какъ есть, подушка. Мы даже не почувствуемъ толчка при удар.
Ршили спуститься черезъ порогъ, стоя на плоту. Это ршеніе оказалось удачнымъ.
Къ порогу мы подвели плотъ съ множествомъ предосторожностей. Михаилъ, стоя на носу, шестомъ сдерживалъ плотъ, прижимая его къ мели. Я шелъ въ вод сзади, удерживая корму на ремн.
Когда носъ плотно пришелся противъ порога, я началъ постепенно отпускать корму, въ то время какъ Михаилъ поворачивалъ носъ между камнями. Вотъ струя подхватила плотъ, съ силой рванула его…
— Садитесь!
Я едва усплъ ухватиться за заднюю перекладину и вскочить на плоть. Насъ кинуло впередъ и внизъ. Летимъ, какъ будто на гигантскихъ качеляхъ. Духъ захватываетъ. Но движеніе ровное, плавное. И прежде чмъ плотъ ударился о берегъ, мы успли выставить шесты съ праваго борта. Разомъ ударились въ дернъ оба шеста, затмъ мягко плюхнулся о берегъ и плотъ.
Насъ отбросило на середину рки, и плотъ продолжалъ плыть, какъ ни въ чемъ не бывало.
— Всего-то и есть?— смялся я: Да такъ мы хоть десять пороговъ пройдемъ.
Смется и Михаилъ:
— На этотъ разъ хорошо прохали,— соглашается онъ.
Теперь рка отъ лвой гряды холмовъ перекинулась къ обрывистымъ горамъ на правомъ берегу. Слва зеленетъ лсъ и трудно разобрать, подымается ли онъ отъ рки по отлогому скату, или покрываетъ низменную равнину.
Опять доносится издали глухой гулъ. Теперь теченіе прямое, открытое, рка видна на нсколько верстъ впередъ, не замтно ни пороговъ, ни крутыхъ поворотовъ. Но все же приходится быть насторож.
Рка мняетъ свой видъ. Русло ея суживается. Посредин рки появляются камни, увнчанные блой пной. Огромные валуны торчатъ надъ водой, другіе подымаются со дна до поверхности воды, и рка съ ревомъ перекатывается черезъ нихъ.
Тутъ плыть опасно. Того и гляди,— плотъ наскочитъ на камень, лопнутъ веревки и разъдутся бревна. А теченіе все быстре, — все стремительне несется впередъ Челасинъ. Крпко упираясь ногами въ борта плота, стоимъ мы съ Михаиломъ, онъ на носу, я на корм, и отбиваемся шестами отъ камней. Работать приходится изо всхъ силъ. Ни на минуту нельзя опустить онмвшую руку. Невозможно пристать къ берегу, чтобы передохнуть.
Такъ плыли мы съ часъ, а можетъ быть съ полчаса. Плыть пришлось прямо противъ солнца, спускавшагося къ горизонту. И солнце, слпившее глаза и игравшее въ рк, еще боле затрудняло плаванье.
Мы вздохнули свободне, когда берега рки раздвинулись, теченіе стало медленне, исчезли валуны и подводные камни.
Сложивъ шесты, присли мы тогда на наши тюки, увязанные на середин плота.
— Сколько мы прохали сегодня?— снова спрашиваю я.
— Не меньше полутораста верстъ. Пожалуй, по рк и вс двсти,— соображаетъ Михаилъ. А сколько будетъ по прямой линіи, самъ чортъ не разберетъ.
Все шире становится рка, все медленне теченіе. Берега отошли далеко, и кажется, будто плотъ остановился посреди пруда.
Всматриваемся въ камешки на дн,— дйствительно, теченіе почти прекратилось.
Въ заводь попали.
Уже поздно. Сгущаются сумерки. Вс члены скованы усталостью.
Все равно, пора на ночь устраиваться. Пусть прибьетъ къ берегу!
Не двигаясь, тихо сидимъ мы на плоту надъ засыпающей ркой, любуемся вечерней зарей, горящей въ неб и въ вод. Нга, разлитая въ воздух, окутала насъ.
Весь день мы были на ногахъ. Работали изо всхъ силъ. Боролись съ ркой, побждали встававшія на нашемъ пути препятствія. И было особое упоеніе въ этомъ напряженіи силъ, и въ стремительномъ бг плота, и въ опасности и въ жуткомъ сознаніи, что кругомъ, на сотни верстъ, нтъ ни души, что мы здсь одни, что вся наша надежда на собственныя руки.
А теперь такъ сладко, въ полудремот, скользить надъ горящей золотомъ и пурпуромъ ркой, отдаваясь во власть надвигающейся ночи.
Вотъ, пристанемъ къ берегу, разведемъ костеръ… Плотъ вытащимъ на песокъ, обсушимся у огонька, напьемся чаю и заснемъ до утра… Завтра двинемся дальше… Хорошо бы наловить рыбы или подстрлить утку… Утка, пожалуй, даже лучше рыбы… хотя и уха хороша… Жалко, что мало осталось съ утра.
По мр того, какъ сильне даетъ себя чувствовать голодъ, все больше думаемъ мы объ ужин…
Плотъ остановился у груды торчащихъ изъ воды ободранныхъ водою деревьевъ. Видно, весенняя полая вода принесла ихъ сюда съ высотъ Джугджура.
Стной лежатъ огромныя бревна. Иныя изъ нихъ поросли сверху зеленымъ мохомъ. Иныя отливаютъ серебромъ. Иныя потемнли отъ воды и готовы развалиться отъ ветхости.
Я сошелъ съ плота на бревна. Опираясь на шестъ, сдлалъ нсколько шаговъ, поднялся повыше.
Передо мной лежала рка. Широкая въ томъ мст, гд остановился нашъ плотъ, она дальше, тамъ, откуда приплыли мы, казалась узенькой лентой. Ясно видны были берега. Налво темнли пихты, направо тснились высокіе тополя со стройными свтлыми стволами и кудрявыми макушками, поднятыми высоко-высоко надъ землей.
Плотина тянулась во всю ширину рки, отъ берега до берега. И слышно было, какъ вода бжитъ внизу между стволами загородившихъ теченье деревьевъ.
Взобрался на плотину и Михаилъ.
— Это ‘пробка’, — объяснилъ онъ: На горныхъ ркахъ это бываетъ. Завтра разберемъ ее, а на сегодня будетъ…
Мы провели плотъ вдоль плотины къ лвому берегу рки и расположились на ночь среди тополей.

X.

Взошла луна надъ ркой. Ночь выдалась свтлая, чуткая. Было что-то волнующее въ ея прозрачномъ голубомъ полумрак.
Красноватые отблески костра сплетались съ полосами луннаго свта, тянувшимися съ рки и исчезавшими въ глубин лса между громадами тополей.
Деревья вокругъ казались колоннами величественнаго храма. Насколько хваталъ глазъ, выступали изъ мрака высокіе, стройные стволы, — вс одинаково прямые, круглые, цвта стараго матоваго серебра. Не видно было ни втвей, ни листьевъ,— кроны начинались такъ высоко, что до нихъ не доходили отблески костра, и такъ густа была листва, что сквозь нее не видно было ни звздъ, ни луны. Казалось, стоятъ безчисленныя серебристыя колонны, а на нихъ покоится невидимый сводъ.
Воздухъ былъ насыщенъ густымъ, одуряющимъ ароматомъ. И этотъ смолистый ароматъ, непохожій на ароматы цвтовъ, напоминалъ запахъ ладана и довершалъ сходство тополеваго лса съ храмомъ…
Утромъ, при свт солнца, таинственная прелесть лса исчезла. Стволы стали свтло-срые, а не серебряные. Между великанами — тополями оказались заросли мелкаго кустарника. Здсь и тамъ виднлись на земл громады свалившихся отъ старости деревьевъ.
Мы проснулись съ ощущеніемъ голода. Хотли раскупорить для завтрака одну изъ оставшихся четырехъ банокъ консервовъ, но ршили отложить эту роскошь до обда. А пока напились какао съ ржаными сухарями. Впрочемъ, и на сухаряхъ пришлось экономить.
Нужно было серьезно подумать о пополненіи пищевыхъ запасовъ…
Невдалек отъ нашей стоянки, въ томъ мст, гд примыкалъ къ берегу буреломъ, вглубь лса убгала протока съ медленнымъ теченіемъ, съ множествомъ поросшихъ камышами заливовъ. Казалось, тутъ должно быть много рыбы.
— Вотъ Петра съ нами нтъ,— вздыхалъ Михаилъ:— онъ бы тутъ наловилъ рыбы!
Безъ большой надежды на успхъ, онъ принялся устанавливать удочки и переметы въ проток. А я пошелъ вглубь лса изслдовать протоку,— хотлъ посмотрть, соединяется ли она съ ркой.
Подъ тополями идти было легко. Но дальше, за версту отъ рки, тополя стали мшаться съ ольхой, еще дальше пошла ветла и болотный кустарникъ. Нога проваливалась въ топкую грязь, прикрытую зеленой травой. Одолвали тучи комаровъ и мелкой, какъ дорожная пыль, мошкары.
Протока затерялась въ болот. Я вернулся на рку.
Михаилъ уже покончилъ съ установкой удочекъ, и мы пошли вмст съ нимъ на плотину.
Теперь, при солнечномъ свт, мы могли осмотрть мстность.
Рка имла здсь въ ширину саженъ восемьдесятъ. Все это пространство было забито лсомъ. Бревна лежали одно на другомъ, торчали кверху, сплетались, какъ внцы разрушенныхъ башенъ. И насколько хваталъ глазъ внизъ по теченію рки, все сплошь было заполнено корягами, бревнами, цлыми деревьями. Казалось, передъ нами лежатъ развалины огромнаго города.
Тяжелые лиственничные стволы, по которымъ мы шли, не поддавались подъ ногой. Въ этомъ отношеніи плотина была надежна. Но бревна торчали на значительной высот надъ водой, трудно было удержать равновсіе, проходя по нимъ. А перебираться съ бревна на бревно приходилось или ползкомъ, цпляясь руками за гладкіе стволы, или прыгая, съ рискомъ свернуть себ шею.
Намъ сразу стало ясно, что плотъ придется бросить. Предстояло дойти до конца плотины, до чистаго теченія рки, срубить здсь новый плотъ и на немъ продолжать путь по Челасину.
Добрались до песчанаго островка, спустились на него.
За островкомъ опять начинался буреломъ. Все такъ же громоздились бревна, ободранныя деревья, коряги.
Мы шли надъ серединой рки. Внизу журчала вода. По бокамъ, слва и справа, стояли лса, а спереди и сзади не видно было ничего, кром бурелома.
Много разъ мы срывались съ бревенъ, разбивали себ руки и ноги.
— Вотъ что!— сказалъ я, наконецъ Михаилу:— лучше намъ берегомъ идти. Тутъ мы рискуемъ пропустить боковыя протоки. А чистое теченіе мы и съ берега замтимъ.
— Можно и такъ. Вы ступайте правымъ берегомъ, а я пойду лвымъ.
На правомъ берегу оказалась тайга — пихты и ели, кедровникъ, лиственница. На опушк лса, надъ самой ркой, зеленли кусты смородины, жимолости и якутской ‘охты’ или ‘алданскаго винограда’. Я обрадовался этой находк. Смородина еще не поспла, но удлиненныя ягоды жимолости уже отливали синевой. Попробовалъ,— кислятина порядочная, но сть можно. Съдобны и даже пріятны на вкусъ оказались и зеленыя ягоды ‘охты’.
Я торжествовалъ, — теперь намъ бояться нечего! Выйдетъ вся провизія, такъ будемъ питаться ягодами. Хорошо все устраивается: рка потопила нашу лошадку,— зато несетъ нашъ плотъ, тайга задержала насъ въ пути,— зато отнын будетъ насъ кормить.
Съ этими мыслями пробирался я вдоль рки. Замтилъ направо просвтъ, бросился туда и вышелъ на рку.
Рка не широкая. Но теченіе быстрое, ровное. Плыть по ней можно. Нужно только найти мсто для постройки плота.
Иду по берегу рчки и соображаю, — откуда взялась она? Притокъ-ли это Челасина? Или боковая протока, свободная отъ лса?
Прошелъ по берегу шаговъ сто,— и уперся въ старую плотину. Лсная рчка съ звонкимъ журчаніемъ убгаетъ подъ бревна, будто смется надо мною. Налво все также тянется буреломъ, а впереди, за рчкой, зеленетъ тайга.
Перебрался по бревнамъ черезъ обманчивую рчку, и иду дальше.
Опять просвтъ между деревьями,— на этотъ разъ прямо предо мною. Я вышелъ къ довольно широкой и прямой рк. Теченіе у нея медленное, берега топкіе. И течетъ она не въ Челасинъ, а изъ Челасина.
Вроятно, она теряется гд-нибудь въ болот, за чащею лса, какъ та протока, которую я изслдовалъ утромъ… Нужно идти дальше.
Черезъ протоку я перешелъ вбродъ и при этомъ, какъ на Аноч, угодилъ на глубокое мсто. Особенно глубоко было у противоположнаго берега, гд вода подмыла и обнажила корни старой лиственницы.
На берегу попались густыя заросли шиповника, усянныя еще не облетвшими яркими цвтами. Кусты распространяли надъ ркой чудный пьянящій запахъ. Но шипы царапали руки, рвали платье. Идти впередъ становилось съ каждымъ шагомъ трудне. Все сильне припекало солнце.
Было часа два пополудни. Не меньше трехъ часовъ шелъ я, не останавливаясь, а все по лвую руку отъ меня громоздились бревна, коряги, обломки деревьевъ.
На сколько верстъ тянется эта проклятая плотина? Скоро-ли конецъ ея?
Я никогда не слыхалъ и не читалъ до сихъ поръ о подобныхъ заторахъ, на десятки верстъ скрывающихъ теченіе рки. Смущало меня и то, что рка становилась, чмъ дальше, тмъ шире. Въ одномъ мст между берегомъ, по которому я шелъ, и зеленымъ лсомъ на противоположномъ берегу было не меньше версты. И все это пространство было забито буреломомъ.
Наконецъ, на правомъ берегу лсъ смнился рдкимъ кустарникомъ. Я вышелъ на песчаную косу. Слва остался буреломъ, справа сверкала на солнц вода.
Рка неслась изъ глубины лса и текла параллельно Челасину, отдленная отъ него узкой косой. Я дошелъ до конца косы,— тамъ лсная рка длала поворотъ влво и скрывалась подъ буреломомъ. Но и буреломъ ниже впаденія лсной рки сворачивалъ влво. Челасинъ длалъ здсь крутой изгибъ къ юго-западу.
Я перешелъ по бревнамъ на лвый берегъ, разсчитывая встртить здсь Михаила.
Но нигд на песк не видно было слдовъ. Ршивъ, что Михаилъ еще не дошелъ сюда, я пошелъ вверхъ по теченію навстрчу ему. И только пройдя версты три, сообразилъ, что Михаилъ могъ идти по бурелому или тайгой, параллельно рк,— потому и нтъ его слдовъ на песк, а прошелъ онъ, наврное, дальше, чмъ я. Но не было смысла останавливаться, и я продолжалъ идти вверхъ по теченію къ нашей стоянк.
Препятствій на лвомъ берегу оказалось больше, чмъ на правомъ. То и дло изъ-подъ бурелома уходятъ вглубь лса протоки. Въ нсколькихъ мстахъ изъ лсу выбгаютъ ручьи и впадаютъ въ Челасинъ, скрываясь подъ загромоздившими рку бревнами.
Переходя то по бурелому, то вбродъ ручьи и протоки, я все смотрлъ, откуда течетъ вода, — изъ Челасина или въ Челасинъ. И страннымъ, непонятнымъ казалось мн, что ручьи чередуются съ протоками, что вода течетъ то вправо, то влво. Сперва я думалъ, что это обманъ зрнія, вызванный усталостью. Но началъ бросать куски коры и втки въ встрчные ручьи,— и сомннія разсялись. Вода, дйствительно, въ однихъ ручьяхъ бжала изъ лсу подъ буреломомъ, въ другихъ — изъ-подъ бурелома въ тайгу.
И лсъ на берегу былъ странный. Преобладалъ тополь, по мстами тополевая роща прерывалась, на протяженіи полуверсты шли жидкія, топкія ветлы, а затмъ снова появились деревья-гиганты съ прямыми серебристо-срыми стволами. А кое-гд попадались и полосы таежнаго лса пихты и лиственницы вперемежку съ березками, осинами и ольхой. Нигд тайга не мшалась тополями, тополя не смшивались съ ветлами. Характеръ лса не мнялся отъ ручья до ручья. Но почти каждый ручеекъ оказывался границей между растительностью одного и другого вида.
Замтивъ, что рка описываетъ дугу, я ршилъ возвратиться къ палатк напрямикъ — тайгой. Таежныхъ ручьевъ я не боялся, а на случай встрчи со звремъ достаточной защитой считалъ револьверъ.
Въ тайг, въ сторон отъ рки, было совершенно тихо и немного жутко. Но шелъ я увренно, какъ будто много разъ ходилъ этой дорогой и зналъ, что она должна привести меня къ нашей стоянк. Когда попадались ягоды, останавливался полакомиться. Попробовалъ красныя шишки шиповника,— у нихъ оказался мучнистый, немного приторный вкусъ, я ршилъ, что он должны быть сытне и питательне, чмъ жимолость.
Къ началу сумерекъ передо мной показалось между стволами тополей обширное водяное пространство. Это было неожиданностью, такъ какъ я разсчитывалъ выйти на буреломъ.
Но когда я подошелъ къ вод, выяснилось, что буреломъ недалеко,— я вышелъ къ рк на полверсты выше мста нашей стоянки.
Потому, насколько обратный путь оказался короче утренняго пути по правому берегу Челасина, я окончательно убдился, что подъ буреломомъ рка образуетъ петлю: въ начал Челасинъ бжитъ здсь на сверо-западъ, затмъ сворачиваетъ влво, къ западу, позже изгибается къ югу и бжитъ почти параллельно своему прежнему теченію, но въ противоположномъ направленіи. Въ томъ мст, гд я перескъ тайгою петлю, между двумя рукавами рки было не больше пяти верстъ. Но что представляетъ собою дальнйшее теченіе Челасина?
Я этого не узналъ. И я ждалъ возвращенія Михаила, въ надежд, что онъ принесетъ отвтъ на этотъ вопросъ.
Въ ожиданіи, развелъ костеръ, вскипятилъ воду. Но не принимался за чай, не хотлось пить одному.
А усталость, между тмъ, брала свое. Я задремалъ и проснулся тогда, когда Михаилъ тронулъ меня за плечо:
— Ну, какъ дла?— спрашивалъ онъ:— дошли до чистаго мста?
— Нтъ. А вы?
— И я нтъ…
— Что-же мы будемъ длать?
— А вотъ посл ужина подумаемъ.
Михаилъ раскупорилъ жестянку консервовъ со свининой въ горох.
— Всего три осталось,— хмуро промолвилъ онъ, высыпая содержимое жестянки въ котелокъ.
— А удочки?— вспомнилъ я.— Вы ихъ осматривали?
— Осматривалъ, нтъ тамъ ни чорта.
— Это скверно.
— Даже очень. Завтра мы должны выдти на чистую протоку. Иначе — бда… Ягодами не проживешь… Я по рк верстъ пятнадцать прошелъ. Все буреломъ, и конца ему не видно.
— Завтра найдемъ конецъ!— уврялъ я.
И я разсказалъ, какъ срзалъ, возвращаясь, петлю, образованную теченіемъ Челасина.
— Завтра, — предложилъ я, — пойдемъ прямо вглубь лса. Выйдемъ на рку верстъ на двнадцать отъ начала бурелома, а дальше пойдемъ вдоль воды.
Михаилъ согласился. И мы заснули въ увренности, что въ слдующій день пройдемъ до конца пробку, выйдемъ къ открытой рк и сможемъ приняться за постройку новаго плота.

XI.

Черезъ тополевой лсъ мы шли легко, весело. Мшали только лежавшія на земл деревья. Но я сбился съ пути и повелъ Михаила не такъ, какъ шелъ наканун.
Въ двухъ верстахъ отъ стоянки мы вышли на берегъ довольно быстрой лсной рчки. Я помнилъ отлично, что наканун не перескалъ ея. Ршивъ, что мы забрались слишкомъ влво, къ юго-западу, мы, не переходя рки, пошли направо берегомъ ея.
Мы шли внизъ по теченію, и я былъ увренъ, что рчка приведетъ насъ къ Челасину ниже того мста, откуда наканун я углубился въ тайгу, срзая петлю.
Шли мы вдоль самой воды. Только въ одномъ мст врзавшійся въ рку мысокъ оказался покрытъ настолько густымъ кустарникомъ, что пришлось обогнуть его.
Вдругъ я замтилъ, что рка течетъ намъ навстрчу. Это меня поразило.
— Михаилъ!— окликнулъ я товарища — вы замтили, куда течетъ эта рчка?
— Замтилъ. Къ Челасину течетъ. А что?
— Теченіе повернулось…
— Этого быть не можетъ.
Но бросивъ взглядъ на воду, Михаилъ изумился не меньше, чмъ я.
— Что за навожденіе? дйствительно, повернулось!
Вернулись къ мыску, противъ котораго мнялось направленіе рки. Сюда вода бжала и слва, и справа. Вглядвшись въ противоположный берегъ, мы увидли прямо противъ мыска замаскированное деревьями русло рки. Встртившіеся ручьи въ этомъ мст сливались въ одинъ потокъ и смшавшіяся воды обоихъ текли отъ мыска въ сторону, подъ прямымъ угломъ къ прежнему ихъ направленію.
Ршили итти дальше по теченію рки. Съ направленія, принятаго нами утромъ, мы сбились давно, и не могли бы теперь указать, справа или слва отъ насъ осталось мсто нашей стоянки. Слдить за направленіемъ пути по солнцу было невозможно: солнце слишкомъ быстро перемщалось въ неб, а кром того, во многихъ мстахъ солнце сквозь густую листву деревьевъ нельзя было разглядть. Попробовалъ я слдить за направленіемъ по деревьямъ. Но только кое-гд въ открытыхъ мстахъ можно было различить по кор югъ и сверъ. А въ глухой чащ кора деревьевъ была кругомъ, со всхъ сторонъ, одинаковая.
Оставалось итти по теченію воды, длая безконечныя петли по лсу. Такъ мы и шли. И, въ конц концовъ, ручей привелъ насъ къ Челасину.
Не знаю, былъ ли это боковой рукавъ рки, или главное русло ея, но передъ нами открылась полоса быстро бгущей, чистой воды. Направленіе теченія было то самое, которое ожидали мы увидть у вырвавшагося изъ подъ плотины Челасина.
Прошли версты дв берегомъ. Не видно было въ рк ни корягъ, ни бревенъ. Мы нашли то, что искали. Оставалось вернуться за вещами, перетащить ихъ сюда, и здсь приняться за постройку новаго плота.
До стоянки мы добрались очень быстро, страннымъ образомъ миновавъ тотъ ручей, по которому шли утромъ. Отдохнувъ немного и подкрпившись сухарями и какао, раздлили багажъ на дв части и, забравъ половину вещей, двинулись лсомъ къ найденной чистой проток.
Но до протоки дойти намъ не удалось. Сумерки застали насъ въ чащ. Въ темнот мы сбились съ дороги, забрели въ болото, съ трудомъ выбрались изъ него и, выбившись изъ силъ, заночевали въ лсу. На счастье, въ захваченныхъ вещахъ оказались спички и топоръ,— можно было развести костеръ. Ночь выдалась холодная, и безъ костра намъ пришлось бы плохо.
Впрочемъ, и съ костромъ эта ночь не принесла намъ отдыха. Мы встали поутру голодные, усталые. Взвалили на плечи багажъ и побрели дальше…
Намъ казалось, что мы идемъ къ проток. Но пройдя нсколько верстъ, мы вступили въ знакомую тополевую рощу и, перерзавъ ее, вышли къ Челасину выше плотины и нашей старой стоянки.
Снова углубились въ тайгу. Теперь мы соблюдали вс предосторожности, чтобы итти по прямой линіи, не сворачивая ни вправо, ни влво. Чтобы легче было возвращаться за оставленными на берегу вещами, длали затесы топоромъ на деревьяхъ.
На этотъ разъ мы вышли къ Челасину выше конца бурелома. Перебрались по бревнамъ на противоположный берегъ и стали соображать, какъ итти дальше.
По солнцу опредлили, что Челасинъ бжитъ въ томъ мст, гд мы стояли, на югъ. Между тмъ, общее направленіе его теченія — съ юга на сверъ. Значитъ, ниже теченіе должно образовать вторую петлю. Боясь, какъ бы на изгиб ея не оказалось новаго затора, мы ршили срзать вторую петлю и опять пошли отъ рки вглубь лса.
Весь день мы проблуждали по тайг, не останавливаясь для отдыха, не разводя огня, питаясь только ягодами. Наконецъ, дошли до рки.
Но это не было то нижнее теченіе Челасина, къ которому мы стремились. Тамъ, за петлей, Челасинъ долженъ былъ течь на сверъ. А мы шли съ востока на западъ, такъ что должны были очутиться на правомъ берегу рки. Рка же, на которую мы вышли, бжала справа налво, мы стояли на лвомъ берегу ея.
Но три дня скитаній настолько измучили насъ, что мы ужъ ничего не соображали. Голова шла кругомъ отъ безчисленныхъ ручьевъ, бгущихъ въ противоположныя стороны, отъ безконечныхъ переходовъ черезъ рчки то вбродъ, то по сваленнымъ деревьямъ.
И не задумываясь надъ тмъ, почему рка течетъ влво, а не вправо, мы ршили остановиться на ней.
Выбрали мсто для палатки и для постройки плота. Здсь теченіе длало изгибъ. Глубоко врзался въ рку песчаный мысъ. Ниже его — тихая заводь, въ ней удобно будетъ вязать плотъ… Здсь мы заночевали, устроивъ временную стоянку на песк.
Утромъ пошли за оставленными вещами. Старались итти по вчерашнимъ затесамъ. Дошли до бурелома, перешли черезъ него, перескли лсъ и вышли къ старому мсту. Весь этотъ путь взялъ у насъ около 3 часовъ. Значитъ, новая стоянка отстояла отъ начала затора на Челасин, но прямой линіи, верстъ на десять.
Теперь я отчетливо представлялъ себ тотъ клочекъ земли, на которомъ мы вертлись вс эти дни.
Здсь Челасинъ описываетъ двойную петлю въ вид удлиненнаго французскаго S. Когда то, вроятно, нсколько сотъ лтъ тому назадъ, въ этой петл образовался заторъ изъ деревьевъ, принесенныхъ водою съ верховьевъ рки. Зацпилась кореньями за песокъ тяжелая лиственница. Около нея застряло другое дерево, за нимъ третье. Получилась плотина, которая росла и крпла съ каждымъ годомъ. Каждую всну рка приносила съ отроговъ Джугджура вырванныя съ кореньями деревья. Теченіе съ силой бросало ихъ на плотину и, какъ молотомъ, скрпляло этими ударами образовавшійся заторъ.
Плотина росла въ ширину и въ вышину. Нижнія звенья ея все глубже уходили въ песчаное дно, края ея все дальше углублялись въ прибрежные лса. Рка, стсненная въ своемъ теченіи, искала выхода, выбивалась изъ своего ложа, размывала берега.
И вотъ подъ заторомъ Челасинъ разбился на сотни рукавовъ. Побжали протоки во вс стороны, стью каналовъ прорзали тайгу, разбили ее на множество острововъ, усяли болотами. Вода подмывала, валила деревья, бросала новыя груды стволовъ на плотину. Потоки мняли свое направленіе. Возникли песчаные острова, поросшіе ветлой, въ раіон весеннихъ разливовъ рки. Образовались прорзающіе лсъ глубокіе овраги.
Сотни лтъ продолжалась эта работа воды вдали отъ глазъ человка. Людямъ нечего было длать здсь, въ этой глуши. Тунгусы, посщающіе Уй для рыбной ловли, знали устье Челасина, но не поднимались до средняго теченія его. Русскіе только въ верхнемъ теченіи, у Сегынаха, перескли рку. О существованіи ‘пробки’ на Челасин не знали ни т, ни другіе.
Эта ‘пробка’ представляла значительный интересъ. Но мы задержались на ней слишкомъ долго. Усталость и голодъ мучили насъ. А впереди предстояло еще много трудовъ. И мн не удалось даже зарисовать планъ мстности.
Распустивъ плотъ, снявъ веревки, мы пошли къ мсту новой стоянки. Благодаря затесамъ, шли увренно, не сбиваясь съ дороги.
Но за буреломомъ мы потеряли затесы. Нкоторое время шли наугадъ. Затмъ остановились. Лсъ казался знакомымъ,— какъ будто утромъ мы были здсь.
— Останьтесь здсь съ вещами, сказалъ я Михаилу, а я налегк пройду до воды, осмотрю дорогу.
Я пошелъ на западъ, противъ опускавшагося къ горизонту солнца. Итти пришлось не долго. Показалась рка — быстрая, но узкая, сжатая высокими берегами, съ нависшими надъ водой темными пихтами. Это была та самая рка, на которой мы провели послднюю ночь. Только я вышелъ къ ней немного ниже песчанаго мыса, на которомъ мы ночевали.
Дойдя по берегу до этого мста, я крикнулъ Михаилу: — Ура! Нашелъ!
Михаилъ отвтилъ. Очевидно, я былъ недалеко отъ него. Продолжая перекликаться, я пошелъ на его голосъ.
А вотъ онъ и самъ показался изъ за деревьевъ. Видъ у него встревоженный.
— Что случилось? Вы звали на помощь?
— Ничего подобнаго. Нашелъ и протоку, и вещи,— все въ сохранности. А гд вашъ багажъ?
— Кажется, потерялъ…
— Вы шутите?
— Какія тутъ шутки. Вы крикнули, я побжалъ на голосъ,— думалъ, что вы на помощь зовете. Потомъ вернулся — нтъ вещей… Тогда снова пошелъ навстрчу.
Михаилъ разстроенъ до послдней степени. Съ вещами осталось ружье, тамъ и топоръ, и веревка, и послднія дв жестянки консервовъ.
Принимаемся за поиски. Мы помнимъ, что вещи были сложены у толстой, обросшей мхомъ колоды. Но такія колоды видны со всхъ сторонъ и вс он такъ похожи одна на другую.
Солнце садится. Косыя длинныя тни на земл сплетаются въ густую стку и все обволакиваютъ, все покрываютъ въ лсу. Подъ деревьями темно. Сильне чувствуется вечерняя сырость.
Мы уже готовы были отказаться отъ поисковъ, да вдругъ Михаилъ натолкнулся на колоду, у которой лежали наши мшки и ружье. Обрадовались:
— Теперь все въ порядк! Идемте!
Выйдя на рку, занялись постройкой палатки.
Поднимался втеръ. На горизонт сгущались тучи, и черныя полосы, какъ клубы дыма, прорзали зарево заката. Можно было ожидать дождя, бури, грозы. Поэтому палатку пришлось строить основательную.
Крпко забили въ песокъ длинные колья, крпко привязали къ нимъ брезентъ, а нижній край брезента завалили пескомъ и камнями. Палатку поставили такъ, что выходное отверстіе ея было обращено на югъ, по теченію рки, а съ свера, откуда дулъ втеръ, она была защищена лсомъ. Передъ палаткой развели костеръ, заготовили пару тяжелыхъ корягъ, чтобы защитить огонь отъ дождя.
Заря ужъ догорала въ неб, когда мы покончили со всми этими приготовленіями и расположились на отдыхъ.

XII.

— Знаете что?— предложилъ я: — поужинаемъ по-настоящему! Консервами!
— Можно,— согласился Михаилъ.
— А посл консервовъ — какао — съ двойной порціей сухарей и сахара?
Михаилъ согласился и на это.
Поужинавъ, мы лежимъ неподвижно въ палатк на оленьей шкур. Вс члены ноютъ такъ, что больно пошевельнуться. Но у насъ такое самочувствіе, будто посл ды усталость какъ рукой сняло.
Костеръ ярче разгорается подъ порывами втра. Огненными брызгами разсыпаются искры. И весело глядть, какъ летятъ свтлыя точки въ тьму ночи, какъ рвутся он къ рк и гаснутъ въ воздух.
Пляшутъ надъ костромъ красные брызги огня. А сверху глядятъ тихія звзды.
Втеръ крпчаетъ. Гудитъ тайга. Громче плещетъ вода о берегъ. Но безоблачно очистившееся отъ тучъ небо, и четко вырисовывается серпъ луны надъ ломанной линіей лса.
Вспоминается первая ночь, проведенная нами въ тайг на берегу Селенды.
Тогда лсъ былъ безмолвенъ, и въ молчаніи его чудилась глухая, враждебная настороженность. А теперь проснулись, ожили несмтныя рати деревьевъ, обступили насъ со всхъ сторонъ. Идутъ на насъ безчисленные враги, земля стонетъ подъ ихъ тяжелыми шагами. Намъ не удастся прорвать ихъ ряды. Сколько дней бились мы,— и прошли за это время такъ мало! Можетъ быть, поможетъ намъ рка? Можетъ быть, она выведетъ насъ изъ лса? Такъ настойчиво плещетъ она о берегъ, такъ упорно зоветъ насъ…
Но можно-ли врить вод? Вдь она завлекла насъ сюда! Можно-ли врить ея звонкимъ, смющимся струямъ?
Прислушиваюсь, лежа въ палатк, къ гулу тайги, и хочется мн въ гудньи ея различить отдльные голоса, отдльные звуки. Чувствую, что каждое дерево, каждый листокъ говоритъ по-своему. Хочется понять то, о чемъ говорятъ они. И досадно, что не знаешь ихъ языка.
Михаилъ чиститъ ружье.
— Жаль, что дичи не попадается,— горюетъ онъ: — если бъ охота,— совсмъ было бы хорошо. Могли бы отдохнуть, собраться съ силами. А на ягодахъ не продержишься…
Покончивъ съ ружьемъ, Михаилъ опускается на шкуру рядомъ со мной. Глядитъ на меня и качаетъ головой:
— Здорово устали сегодня?
— Нтъ, ничего,— бодрюсь я.— Пока шелъ, думалъ, будто усталъ до смерти. А теперь отдохнулъ. Теперь усталости не чувствую. А вы?
— Ни отдохнулъ. Съ утра за топоръ возьмусь. Буду плотъ мастерить.
— А руки какъ?
Михаилъ при свт костра разглядываетъ свои руки, покрытыя ссадинами, царапинами и кровавыми мозолями.
— Руки немного того… Глупость мы сдлали, что по рк плыли. Нужно было черезъ Сегынахъ ворочаться. Да теперь жалть поздно. Хотите, еще какао сваримъ?
— Давайте!
Зачерпнули воды, повсили чайникъ надъ огнемъ и опять лежимъ неподвижно, глядя на костеръ.
— Нтъ, это вы напрасно сказали,— продолжаю я разговоръ.— По рк хорошо плыть. Рка славная! Вотъ только пробка насъ задержала, а дальше опять пойдетъ гладко.
— Гладко? Не врю я этой рк. Тутъ въ любой мигъ можетъ разнести въ щепки. Костей потомъ не соберешь.
— Не разнесетъ! Вдь мы цлый день плыли,— и ничего. Прекрасная рка!— Защищаю я Челасинъ.
Но Михаилъ стоитъ на своемъ:
— Мы въ первый день случайно уцлли… Да и силы у насъ тогда были свжія. А теперь много-ли осталось? Съ топоромъ-то я управлюсь. Бревна какъ-нибудь свяжемъ… А вотъ, на шестахъ какъ работа пойдетъ? Боюсь я за васъ, да и въ себ не увренъ…
Закипло какао надъ огнемъ. Снимаемъ чайникъ и съ наслажденіемъ пьемъ горячую, душистую жидкость.
Втеръ сильне рветъ пологъ нашей палатки, бросаетъ на крышу ея еловыя шишки, листья и втки, будто гонитъ насъ дальше отъ лса, будто толкаетъ насъ въ рку.
Я вышелъ изъ палатки. Подошелъ къ вод,— и залюбовался.
Лсъ за ркою чернлъ сплошной громадой, и зубчатыя верхушки деревьевъ отчетливо, рзко выдлялись на звздномъ неб. Но въ причудливыхъ изломахъ подымавшихся къ небу линій нельзя было узнать лса,— не было тутъ ни строгихъ пихтъ, ни ласковыхъ лиственницъ, ни задумчивыхъ кедровъ. Передо мной, за ркою, высились стны грознаго замка…
Вотъ длинной, прямой вереницей бгутъ зубцы крпостной стны. Вотъ выдвинулся надъ ними широкій бастіонъ. Вотъ возвышается башня, увнчанная гордымъ куполомъ, видны линіи опоясавшей ее стройной балюстрады. Вотъ силуэтъ крпостныхъ воротъ съ полуопущеннымъ мостомъ, повисшимъ надъ ркой. Стремительно, съ плескомъ несется рка подъ балками моста, и въ плеск ея слышится, что она, вмст съ зубчатыми стнами лса, охраняетъ покой и тайну далекаго замка…
Мсяцъ стоитъ надъ башней, какъ сіяющій золотой флюгеръ…
И все — лсъ, рка и небо — слилось въ фантастически грозную картину.
Молча стою я передъ замкомъ, такъ внезапно выросшимъ подъ пологомъ ночи. Я вижу его, этотъ замокъ, чувствую близость его, и гулъ тайги по-новому звучитъ въ моихъ ушахъ.
То не рать невидимыхъ враговъ идетъ на насъ. Нтъ! Тайга неподвижна, она не нападаетъ. Она защищается, она охраняетъ свои ндра отъ вторженія человка.
Вотъ замокъ. За стны его еще не ступалъ человкъ. И тайга никого не пуститъ туда. И деревья, и рка, и втеръ кричатъ намъ:
— Назадъ!
— Но назадъ нтъ дороги. Пробиться черезъ тайгу обратно до Сегынаха не хватитъ нашихъ силъ. Остается плыть дальше, впередъ.
Пропуститъ-ли насъ тайга?
Вся надежда на рку. Но какова рка тамъ, ниже, за изгибомъ, гд кончается зубчатая стна лсного замка?
— Назадъ!— гудитъ лсъ.
— Назадъ!— воетъ втеръ.
И не знаешь, чему врить,— этимъ ли голосамъ, или зову рки, которая манила насъ вдаль, завлекла сюда и все время сулила вывести насъ изъ тайги.
Не знаешь, чему врить…
А звзды надъ лсомъ блестятъ спокойныя, ласковыя. Я поднялъ глаза къ нимъ, и забылъ и втеръ, и лсъ, и рку.
Много разъ,— и въ Россіи, и въ Сибири,— наблюдалъ я это: если долго и пристально смотрть на звзды, он оживаютъ, приходятъ въ движеніе. Мняется блескъ ихъ, он то спускаются къ земл, то подымаются ввысь, то сближаются, бгутъ навстрчу одна другой, то разбгаются въ противоположныя стороны неба.
И сегодня играютъ звзды въ вышин.
Но сегодня блескъ ихъ какой-то особенный. Спокойный и ласковый, какъ всегда, но боле близкій, боле понятный.
Звзды смотрятъ на насъ. Насъ двое здсь, посреди тайги. Кром насъ, на сотни верстъ ни души. И здсь, въ этой глуши, мы первые люди. Можетъ быть, пройдутъ многіе годы, прежде чмъ случай вновь занесетъ сюда человка. Вотъ звзды и смотрятъ на насъ.
За изгибомъ рки, совсмъ близко отъ земли, надъ линіей лса блеснули дв звзды. Рядомъ съ черной громадой замка, он кажутся особенно яркими, ясными,— другихъ такихъ звздъ не найти на всемъ неб. Будто сверкнули изъ подъ темныхъ длинныхъ рсницъ два глаза — безконечно чистые, нжные и ясные глаза, полные радости расцвтающей жизни. И манитъ къ себ ихъ ласковый свтъ! И съ каждымъ мгновеніемъ все ярче, все ближе становятся он. Лучи ихъ пронизали покровъ ночи, и даль рки тамъ, за изгибомъ, озарена ихъ сіяньемъ.
Дв маленькія звздочки! Но вотъ блеснули он мн,— и все кругомъ становится неожиданно новымъ, получаетъ новый смыслъ, новое значеніе. И я ужъ не тотъ, какимъ былъ нсколько минутъ тому назадъ.
Плещетъ рка о берегъ. Это мчится она навстрчу звздамъ, сіяющимъ надъ лсомъ. И въ плеск ея теперь нтъ ни враждебной угрозы, ни обмана.
Рка пробила свой путь черезъ тайгу и мчится туда, куда зовутъ ее звзды, куда пробьемся и мы.
А замокъ?… Все такъ же стоитъ онъ за быстрой ркой. Но стны и башни его окутаны задумчивымъ сномъ. Замеръ надъ ркой наполовину опущенный мостъ, замеръ золотой флюгеръ надъ башней. Все спитъ. И только втеръ воетъ и гудитъ надъ деревьями.
Мы не будемъ тревожить волшебный сонъ лса. Мы подошли къ стнамъ замка, провели ночь подъ ними, — и довольно.
Завтра поплывемъ дальше,— въ ту сторону, гд звзды горятъ такъ близко къ земл надъ линіей лса.
Свжо надъ ркой. Втеръ рветъ рубаху, забирается за воротъ. Холодно босымъ ногамъ на гальк, остывшей подъ брызгами воды. Но я все стою на берегу.
Михаилъ тоже вышелъ изъ палатки. Но онъ не можетъ отдаться обаянію ночи такъ полно, какъ я. Онъ поглощенъ мыслью о завтрашнемъ дн.
Милый товарищъ! Онъ сильне меня, и считаетъ себя отвтственнымъ за исходъ нашего путешествія. Все время онъ обдумываетъ положеніе, соображаетъ, прикидываетъ въ ум разные планы. Въ дорог онъ тащитъ на себ три четверти клади, и, кажется, еслибы я выбился изъ силъ, Михаилъ и меня взалилъ бы на плечи и вынесъ бы изъ тайги. Онъ обидлся и огорчился чуть не до слезъ, когда я дня три тому назадъ сказалъ ему:
— У васъ больше силъ. Если я не смогу итти дальше, я прямо такъ и скажу. Одинъ вы скоре выберетесь изъ лса.
Теперь Михаилъ стоитъ рядомъ со мною и смотритъ на рку. Долго стояли мы такъ. Наконецъ, Михаилъ сказалъ:
— Спать намъ пора!
— Почему?— удивился я.
— Завтра работы много. Плотъ будемъ строить.
— Ахъ, да!
Забрались въ палатку. Мн не хочется спать. Сижу у костра, обхвативъ руками колни, и отдаюсь во власть мыслей и чувствъ, навянныхъ ночью.
Михаилъ вытянулся на шкур, но и ему не спится. Глаза у него раскрыты, руки закинуты за голову.
Я окликнулъ его:
— Михаилъ! Неужели вы думаете, что мы не выберемся отсюда?
— Должны бы выбраться. Да силъ мало осталось!.. Завтра выяснится все?
— Нтъ, завтра будемъ плотъ строить. Посл-завтра…
— А пока все хорошо!
— Не очень-то хорошо. Хвастать нечмъ. Провизія на исход… Да и съ сапогами не ладно…
Михаилъ и теперь думаетъ о существенномъ, о топор, о веревк, о сбившемся на сторону каблук. Мн хочется измнить направленіе его мыслей.
— Я смотрлъ на звзды, — тихо говорю я: Знаете старое повріе, — у каждаго своя звзда на неб? Вотъ я искалъ свою звзду…
— И нашли?— улыбается Михаилъ въ темнот.
— Да, нашелъ!
И я думалъ… Въ город, на людяхъ, не бываетъ такихъ мыслей. А въ тайг хорошо думать. Мысли ярче, красиве…
— Это врно. За это и люблю я тайгу.
Тихо, полушепотомъ, говоримъ мы. А кругомъ гудитъ тайга. Говоримъ полушепотомъ, чтобы не спугнуть обаянія такихъ звздъ…
Незадолго до утра затихла наша бесда. Но и во сн блестли передо мной дв звзды, зовущія изъ лсу къ жизни, къ простору, сулящія побду и радость.

XIII.

Когда поутру мы принялись за постройку плота, оказалось, что работать я не въ силахъ. Топоръ валился изъ моихъ израненныхъ рукъ. Мн не удавалось сдлать даже зарубку на бревн — лезвіе топора плашмя падало на дерево и не прорубало, а только мяло его.
Работать топоромъ пришлось Михаилу одному. Работалъ онъ черезъ силу, и работа плохо спорилась у него. Сухого лса не было по близости. Пришлось рубить деревья въ лсу… Михаилъ рубилъ, я таскалъ бревна къ вод. Но деревья попадались неладныя,— то стволъ искривленъ то сердцевина гнилая.
Все было противъ насъ въ этотъ день. Топоръ соскакивалъ съ топорища, бревна выходили неравной длины, зарубки для веревокъ приходились не тамъ, гд нужно.
День выдался хмурый. Съ полудня прошелъ дождь. Серва моросило, какъ сквозь мелкое сито, потомъ хлынулъ ливень.
Мы продолжали работать. Пока Михаилъ тюкалъ топоромъ, я натаскалъ дровъ для костра, подъ крышей палатки развелъ огонь, перенесъ его подъ колоды, приготовленныя наканун, завалилъ жердями и хворостомъ, и соорудилъ костеръ, который долженъ былъ выдержать и втеръ, и дождь.
Михаилъ углубился въ лсъ, высматривая дерево для плота. Вернулся, запыхавшись:
— Давайте ружье!
Я протянулъ ему двустволку.
— Что тамъ такое?
— Куропатка!— Заряжены оба ствола?
— Въ лвомъ пуля, въ правомъ дробь…
Волненіе Михаила передалось мн, я не могъ усидть на мст. Вышелъ изъ палатки и, стоя подъ дождемъ на опушк лса, слдилъ за движеніями Михаила.
Вотъ онъ замедлилъ шаги… Крадется на цыпочкахъ… Остановился, ищетъ чего-то глазами, держа ружье наготов… Выстрлъ… и почти сразу за выстрломъ радостный крикъ:
— Есть!
Бгу къ Михаилу. У него въ рукахъ подстрленная птица.
Срокоричневыя перышки, мохнатыя лапки, надъ полураскрытымъ клювомъ нжный пушокъ. Крылья еще вздрагиваютъ, трепещутъ. Глаза не закрылись. Михаилу жаль убитой птицы. Стараясь не глядть на нее, онъ встряхиваетъ ее разъ-другой, держа за головку.
Теперь она мертва. Мы осматриваемъ, ощупываемъ ее.
— Въ ней фунта три будетъ?— спрашиваю я.
— Меньше!— ршаетъ Михаилъ. Но фактъ тотъ, что дичь здсь имется. Теперь каждый день будемъ охотиться.
— А какъ вы нашли ее?
— Высматривалъ дерево попряме, вдругъ вижу у самаго ствола птицу,— отъ дождя укрылась подъ втками. Ну, я сейчасъ за ружьемъ.
— Сегодня пообдаемъ на славу,— сладко мечтаю я.
— Да, надо только сообразить, что съ ней длать? сварить или сжарить?
— Сжарить! Жаркого у насъ давно не было.
— Если жарить, такъ много выбрасывать придется.
— Тогда сваримъ!
Мы забыли о томъ, что стоимъ подъ проливнымъ дождемъ. Думаемъ только о нашей куропатк и о предстоящемъ пиршеств.
Михаилъ вспомнилъ, наконецъ, о ружь.
— Испортится подъ дождемъ. Нужно вытереть, вычистить, смазать. Займитесь этимъ, а я буду плотъ кончать.
— Хорошо! Заодно я и куропатку вычищу.
Снова тюкаетъ Михаилъ топорикомъ подъ дождемъ. Но теперь удары его звучатъ веселе, увренне, чмъ утромъ. Птица, которую я старательно ощипываю въ палатк, вдохнула въ него новыя силы. Да и у меня, лишь взялъ я куропатку въ руки, сразу прошло головокруженіе, мучившее меня послдніе дни, прошла и боль въ спин и въ плечахъ. Только голодъ сталъ чувствительне, чмъ раньше.
А птица хорошая! Немного мала для двоихъ, но мягкая такая, нжная.
Вроятно, вкусна окажется она необыкновенно!
Вотъ я ощипалъ ее.
— Что дальше съ ней длать? Подхожу къ Михаилу.
— Теперь выпотрошите.
— Это какъ-же? я не умю.
Михаилъ, смясь, вытаскиваетъ свой ножъ и разрзаетъ птицу.
— Вотъ такъ! прополощите въ рк, вымойте, а потомъ разржьте на куски, положите въ котелокъ, налейте воды и ставьте на огонь! Дло нехитрое. Когда кончите, приходите сюда помогать: будемъ вмст вязать плотъ, бревна готовы.
Дождь проходитъ. Небо обложено тучами, но втеръ стихъ.
Это намъ на руку: теперь самая отвтственная часть работы, нужно стянуть веревками бревна.
Стоя по колно въ вод, мы вяжемъ плотъ. Веревка раскисла подъ дождемъ и скользитъ въ рукахъ, узлы не затягиваются, соскакиваютъ, кривыя бревна, какъ живыя, вырываются изъ рукъ, выскользаютъ изъ веревочной петли, накинутой на нихъ.
Изо всхъ силъ мы тянемъ веревку, но, видно, силъ у насъ недостаточно.
Затянемъ узелъ, — оказывается, бревно свободно болтается въ петл. Распускаемъ узелъ, затягиваемъ петлю потуже,— веревка ослабваетъ съ другого конца.
Долго мучались мы такимъ образомъ. Наконецъ, Михаилъ предложилъ:
— Подимъ сперва! можетъ, посл ды силъ прибавится.
Но наша дичь еще не сварилась.
Мы сидимъ въ палатк, смотримъ на котелокъ. Раздлись, чтобы выжать воду изъ платья и просушить блье. Сидимъ серьезно — сосредоточенные, молчаливые и ждемъ, скоро-ли поспетъ обдъ. Время отъ времени то я, то Михаилъ заглядываемъ въ котелокъ. Помшаемъ въ вод прутикомъ и, убдившись, что мясо еще не сварилось, садимся на мсто.
А вода ужъ давно закипла въ котелк. Мы засыпали туда остатки соли, смшанной съ хлбными крошками и съ мусоромъ, засыпали послднюю горсть риса, оставшуюся на дн мшка. Супъ долженъ выдти на славу.
Наконецъ, Михаилъ вытащилъ на прутик кусокъ мяса изъ котелка и, попробовавъ его, заявляетъ:
— Готово!
Принимаемся за ду. Въ жизни своей не далъ я подобнаго супа! Никогда и не думалъ, что супъ, сваренный столь первобытнымъ способомъ, можетъ быть такъ вкусенъ, питателенъ, ароматенъ!
И Михаилъ стъ съ аппетитомъ. На лиц его разлита блаженная улыбка. Мы такъ поглощены дой, что не можемъ по-настоящему обмняться впечатлніями, перебрасываемся лишь односложными замчаніями:
— Вкусно!
— Гм… Гм…
Посл ды нкоторое время сидимъ молча. Наконецъ, Михаилъ поднимается:
— Теперь за работу примемся!
— Отдохнемъ еще немного!— прошу я.
— Ну, еще съ полчаса полежимъ.
Опять дождь усилился. За частой сткой его скрывается даль рки. Видны только нависшія надъ водой пихты, которыя ночью казались похожими на полуопущенный мостъ надъ ркой. Теперь он напоминаютъ сводъ туннеля, подъ который убгаетъ рка. Убгаетъ подъ нихъ вода, а дальше не видать ничего, дальше срая мгла дождя.
Снова стоимъ мы въ рк, стягивая веревками бревна. Какъ будто, теперь работа лучше подвигается впередъ. Мы вяжемъ носъ и корму плота сразу: сперва скрпляемъ два бревна, потомъ притягиваемъ къ нимъ третье, затмъ четвертое и такъ дальше. Но для послднихъ двухъ бревенъ веревка оказывается слишкомъ коротка. Приходится распускать первые узлы и начинать все сначала.
Наконецъ, плотъ связанъ. Гд нужно, загнали клинья между бревнами и перекладинами. Теперь все въ исправности.
Но вспоминаемъ мы нашъ первый плотъ,— и новое наше суденышко кажется намъ такимъ неказистымъ, что смотрть на него противно.
Плыть сейчасъ нельзя: за сткой дождя не видать рки, можно налетть на камни, а то и на корчаги, которыя опасне подводныхъ камней и мелей.
Приходится ждать, когда прояснится погода. А дождь то ослабваетъ, то снова усиливается. Въ неб то появятся просвты между тучами, то вновь затянетъ ихъ свинцовосрой пеленой. Прекратился дождь только къ вечеру. Пришлось отложить возобновленіе плаванія до утра. А ночью надвинулась на насъ новая бда.
Отъ дождя вода въ рк начала прибывать. Рка вышла изъ береговъ, затопила мысокъ, на которомъ мы расположились, залила костеръ, забралась въ нашу палатку.
Когда мы проснулись, кругомъ стояла вода. Поспшно вытащили на высокій берегъ подмокшій багажъ, выбрались сами, привязали покрпче плотъ и. дрожа отъ холода, услись подъ деревьями ждать разсвта.
Дождя уже не было, небо прояснилось, но нельзя было развести огонь. Наши спички подмокли, кругомъ не было ни сухого сучка, ни кусочка сухой коры.
А когда разсвло, передъ нами открылась грустная картина: вода поднялась аршина на два, и теперь рка бжала подъ стволами нависшихъ надъ нею пихтъ, какъ подъ опущеннымъ шлагбаумомъ. Провести плотъ подъ этой преградой представлялось невозможнымъ. Положеніе ухудшалось и тмъ, что теченіе, усилившееся за ночь, ударяло въ берегъ какъ разъ подъ пихтами. Мы попробовали бросать въ рку куски дерева, ихъ относило неизмнно въ это мсто. И здсь, между обнажившимися кореньями деревьевъ и погруженными въ воду стволами, образовался грозный водоворотъ, въ которомъ неминуемо долженъ былъ погибнуть нашъ плотъ.
Михаилъ сразу оцнилъ положеніе.
— Плыть отсюда нельзя,— заявилъ онъ:— чмъ рубить деревья, лучше ниже ихъ новый плотъ свяжемъ. Да и съ теченіемъ не справимся мы на этой проток. Придется новой протоки искать.
— Значитъ, опять скитаться по тайг?
Я запротестовалъ:
— Попробуемъ плотъ налегк пропустить! Вдь столько работали!
Михаилъ стоялъ на своемъ:
— Пусть лучше нашъ трудъ пропадаетъ, да головы цлы будутъ!
— Гд же новую протоку искать?
— А вотъ сообразимъ!
Сообразивъ все, мы пришли къ такому выводу:
Мы находимся ниже затора за вторымъ изгибомъ петли. Пришли мы сюда, перейдя по бурелому въ средней части петли съ лваго берега на правый. Значитъ, мы стоимъ на правомъ берегу Челасина или, во всякомъ случа, въ район его правыхъ рукавовъ. Но протока, по которой мы думали плыть, течетъ влво, слдовательно, мы попали на ея лвый берегъ. Параллельно ей, за мысомъ должны быть другія протоки и главное теченіе рки.
Мы пошли на юго-западъ, забравъ съ собой половину багажа. Шли, длая затесы на деревьяхъ, чтобы можно было вернуться за остальными вещами.
Оказалось, что направленіе мы выбрали удачно. Часа черезъ полтора мы вышли на широкую рку. Это, несомннно, было главное русло Челасина. Характеръ рки былъ тотъ же самый, какъ выше плотины: тайга — на правомъ берегу, тополи — на лвомъ, ветлы — на песчаныхъ островкахъ. И шириной, и глубиной, и силой теченія рка напоминала старый Челасинъ. По всему видно было, что лабиринтъ протокъ нами пройденъ, что здсь начинается ровное теченье рки.
И еще одно обстоятельство порадовало насъ: на песк, посреди жидкаго кустарника, блли стволы принесенныхъ ркой и высушенныхъ солнцемъ огромныхъ деревьевъ. Это былъ хорошій матеріалъ для постройки плота.
Вернулись по затесамъ за оставленными вещами и, перетащивъ ихъ на берегъ найденнаго русла рки, приступили къ работ.
Было жарко. Это дало намъ возможность просушить вещи — въ томъ числ спички и патроны — и самимъ обсушиться. Но работать на солнцепек было тяжело.
У Михаила руки были стерты чуть не до кости, я работалъ въ полуобморочномъ состояніи, ничего не видя передъ собой. А большую часть времени я даже и не работалъ, а лежалъ на прибрежной гальк, свсивъ голову въ воду. Михаилъ съ тревогой смотрлъ на меня, старался меня ободрить, но и его состояніе было не многимъ лучше моего.
Прервавъ работу, Михаилъ пошелъ съ ружьемъ вдоль берега, въ надежд подстрлить какую-нибудь дичь на обдъ. Охота вышла удачная, черезъ полчаса онъ вернулся, неся убитаго рябчика.
— Двухъ подстрлилъ,— сказалъ онъ, передавая мн добычу:— да одинъ въ воду упалъ, подъ корчаги его унесло.
Сварили мы птицу, съли ее. Рябчикъ оказался меньше вчерашней куропатки, но такой-же вкусный.
Къ вечеру посплъ плотъ. Мы сдлали его значительно длинне и уже, чмъ первые два плота. Думали, что двухъ толстыхъ бревенъ съ третьимъ бревномъ потоньше посередин будетъ достаточно, чтобы выдержать тяжесть двухъ человкъ. Связать бревна на этотъ разъ удалось недурно. Но когда мы поутру, нагрузивъ плотъ, стали на него съ шестами и оттолкнулись отъ берега, онъ накренился и медленно опустился на дно.
Мы едва успли поймать поплывшія по теченію вещи и выбраться на берегъ. Михаилъ стоялъ, опустивъ руки. Лицо его выражало крайнюю степень растерянности. Я теперь только замтилъ, какъ осунулся и похудлъ онъ за эти дни, какіе черные круги появились у него подъ глазами.
Онъ хотлъ сказать что-то и, видимо, не находилъ нужныхъ словъ. Наконецъ, спросилъ меня:
— Ну?
Я отвтилъ такъ-же глубокомысленно:
— Ничего!
— То-есть, какъ ничего?— переспросилъ Михаилъ.
— Да такъ вотъ…
Затмъ я замтилъ:
— У насъ теперь времени много. Сядемте, обсушимся!
Сли на горячій песокъ, разулись, вылили воду изъ сапогъ и положили ихъ на солнце сушиться. Сидть на гальк было пріятно. Пріятно было также глядть на рку и на лсъ, залитый сіяніемъ утренняго солнца. Я предложилъ:
— Ляжемте, отдохнемъ немного! Потомъ станемъ думать… Михаилъ сказалъ:
— Теперь ясно одно, по этой проклятой рк дальше плыть нельзя. Значитъ, приходится идти лсомъ. Какъ-нибудь проберемся и съ голоду не помремъ. Весь вопросъ,— куда идти? Гд мы теперь? Вы не знаете?
Но я не отвтилъ. Я не могъ ни о чемъ думать. Мн хотлось безъ всякихъ мыслей лежать на гальк подъ ласковыми солнечными лучами, смотрть на небо, на деревья.
Я не отвтилъ Михаилу, скользя взглядомъ по верхушкамъ тополей на противоположномъ берегу рки, безпечно перебиралъ пальцами горячіе камешки.
Вдругъ я замтилъ характерную вершину гольца за линіей тополеваго лса. Свтло-срая каменная масса казалась прозрачной подъ косыми лучами солнца и почти сливалась съ голубымъ небомъ. Мн казалось, что я уже видлъ эту вершину.
— Смотрите, Михаилъ!— сказалъ я:— узнаете эту вершину? Вонъ тамъ за лсомъ.
— Вы думаете, это Киваги?
— Да, Киваги!
— Пожалуй…
— А если такъ, то мы сейчасъ узнаемъ, гд мы находимся и куда намъ идти!
Я досталъ карту, разыскалъ на ней Киваги, прикинулъ по компасу, въ какой сторон отъ насъ онъ расположенъ.
Выходило по карт, что мы находимся на Челасин недалеко отъ впаденія его лвыхъ притоковъ Аимчи и Маиля, всего вроятне, ниже Аимчи и выше Маиля.
Выяснивъ это, я спросилъ Михаила:
— Какъ же идти намъ? по рк, что-ли?
— Нтъ! разъ лсомъ идти, такъ по прямой линіи, по компасу,— возразилъ Михаилъ.— Нужно только направленіе выбрать.
Я разсматривалъ карту и соображалъ:
— Отсюда до Нелькана верстъ 150. Если идти прямикомъ на Маю, будетъ верстъ 80, а то и больше. Придется пади перескать, рчки, болота… Намучаемся! А до тропы верстъ 30, не больше. Тутъ придется на западъ идти… 30 верстъ тайгой — немного, а дальше старой дорогой идти — совсмъ легко.
— Такъ и пойдемъ!— ршилъ Михаилъ.— Нужно компасъ проврить.
Сврили компасъ съ солнцемъ. Выяснилось, что магнитная стрлка указываетъ направленіе врно.
Условились, что идти будемъ только по компасу, выдерживая прямую линію съ востока на западъ. Если встртимъ болота и бадароны, обходить ихъ будемъ съ свера.
Принявъ эти ршенія, отобрали наиболе необходимыя вещи, все лишнее бросили на берегу, осторожно переправились черезъ рку на злосчастномъ плоту и, простившись съ Челасиномъ, углубились въ чащу.

XIV.

Съ рки казалось, будто берегъ покрытъ рдкимъ крупнымъ лсомъ, и другой растительности нтъ на немъ. Но когда мы вошли въ лсъ, оказалось, что пространство между деревьями сплошь заросло густымъ кустарникомъ выше роста человка.
Какихъ кустовъ только не было здсь! Смородинникъ, ‘охта’, жимолость и шиповникъ перемшались съ боярышникомъ, корявой ольхой, можевельникомъ и пышнымъ кедромъ. Кусты сплелись въ сплошную массу. Намъ стоило большого труда пробираться сквозь нихъ.
Медленно, шагъ за шагомъ, продвигались мы впередъ. Я не выпускалъ изъ рукъ компаса. Михаилъ шелъ съ ружьемъ наготов, поглядывая по сторонамъ, не подвернется ли какая-нибудь дичь. Около кустовъ съ ягодами мы останавливались. Кусты жимолости достигали здсь трехъ аршинъ въ высоту. Можно было рвать ягоды губами прямо съ втокъ.
Попадались кусты, на которыхъ удлиненныя синія ягоды сидли цлыми гроздьями, такъ что втка, зеленая сверху, снизу казалась голубовато-сизой.
Мы рады были этимъ кустамъ, какъ драгоцнной находк.
Ягоды не только утоляли голодъ, — благодаря имъ не чувствовалась и жажда.
Одно было непріятно: въ глухихъ заросляхъ въ двухъ шагахъ нельзя было разглядть ничего. Можно было натолкнуться на змю, встртиться со звремъ, и въ этомъ случа мы были бы беззащитны.
Долго шли мы, продираясь сквозь кусты, отъ дерева къ дереву. Затмъ крупный лсъ кончился. Мы вышли на кочковатый лугъ, поросшій мелкимъ кустарникомъ.
Кустарникъ былъ незнакомый намъ. Вперемежку съ вербой и жимолостью шли кусты съ клейкими, свернутыми въ трубку листьями и другіе кусты съ мелкими-мелкими листьями, напоминавшими изрзанныя, перистыя лапы папоротника.
Кусты росли на кочкахъ, а между кочками нога проваливалась въ топкую трясину. Кочки, неподвижныя у опушки лса, дальше становились все боле зыбкими. Казалось, он держатся надъ болотомъ, какъ пустыя бочки, плавающія въ рк: ступишь на кочку,— она или опрокинется, или погрузится внизъ.
Мы забрались въ бадаронъ. Дальше идти впередъ было невозможно, хотя въ двухъ-трехъ верстахъ синла передъ нами стна лса,— тамъ кончалось болото.
Ршили свернуть направо и обойти болото съ свера. Разсчитывали, что обходъ будетъ не слишкомъ большой, такъ какъ долина Челасина оставалась къ югу отъ насъ, а къ сверу шелъ подъемъ въ гору.
Выбрались изъ болота и пошли опушкой лса. Заросли были настолько густы, что мы съ Михаиломъ нсколько разъ теряли изъ виду одинъ другого. Приходилось идти, перекликаясь.
Когда добрались до свернаго края бадарона, здсь оказалась и лсная граница. Рдкій лсъ, поросшій кустами, смнялся здсь сухимъ хвойнымъ лсомъ съ мягкимъ мхомъ подъ деревьями.
Здсь кончалась низменная полоса челасинской долины, начинался материковый берегъ. Подъемъ былъ незначительный, тянулся только черезъ всю ширь лса уступъ въ полтора-два аршина. Ниже его (къ югу) шли направо кусты посреди рдкихъ деревьевъ, а налво болотныя кочки, выше (къ сверу) — стояли пихты, ели и могучіе кедры.
Поднявшись въ тайгу, мы опять пошли на западъ. Идти пришлось вдоль уступа, почти по опушк тайги. Оказалось, что бадаронъ, который мы только что обходили, имлъ форму прямоугольника. Длинныя стороны его тянулись съ юга на сверъ, а узкая сторона шла съ востока на западъ.
Посл зарослей, скрывавшихъ насъ съ головой, тайга казалась не слишкомъ густой. Затруднялъ передвиженіе лишь валежникъ. То и дло спотыкались мы, задвая ногой за гнилыя колоды. Много разъ падали, но на мягкомъ мху эти паденія не были такъ опасны, какъ на хаос бревенъ челасинской плотины.
Хороша была тайга и тмъ, что здсь можно было приссть отдохнуть. Можно было даже вытянуться на мягкой мховой постели. А въ заросляхъ, черезъ которыя мы пробирались все утро, негд было расположиться на отдыхъ.
Опустились на землю. Разглядываемъ карту, соображаемъ, много ли прошли.
Повидимому, отошли мы недалеко. Но все-же выбрались наконецъ, изъ Челасинскаго лабиринта, покончили съ капризной горной ркой, — и то хорошо! Теперь у насъ твердая земля подъ ногами, кругомъ тайга.
Въ нсколькихъ десяткахъ верстъ на западъ отъ насъ — аяно-нельканская тропа. Нужно только дойти до нея.
Простая и ясная задача! Сбиться при ршеніи ея — невозможно…
Бросивъ багажъ на Челасин, мы сохранили при себ оружіе, — двустволку, револьверъ, ножъ и топоръ, захватили съ собой, кром компаса, также карты и спички, кусокъ веревки, брезентъ для палатки, остатки сахару и какао.
Ягодъ въ тайг сколько угодно. И ягоды, къ тому же дозрли за время нашихъ скитаній по ‘пробк’. Теперь он сочныя, вкусныя.
Дичь тоже попадается. Значитъ, мы обезпечены всмъ необходимымъ. Бояться намъ нечего!
Правда, мы измучились, ослабли на Челасин. Но зато, за дв недли мы привыкли къ тайг, приспособились къ ней.
На привал не приходится долго возиться: палатка устанавливается сразу, сразу разгорается костеръ, быстро закипаетъ вода въ котелк.
И намъ пріятно сознаніе, что мы привыкли къ тайг. Это искупаетъ отчасти и упадокъ нашихъ силъ, и раны на рукахъ и на ногахъ.
— Ну, что? Выберемся теперь изъ тайги? смясь, спрашиваю я Михаила.
Онъ занятъ осмотромъ своего сапога. Озабоченно разглядывая сбившійся на сторону каблукъ, соображаетъ, нельзя ли починить его. Поглощенный всецло этимъ дломъ, онъ не слышитъ моего вопроса.
— Какъ думаете? повторяю я: Выберемся мы отсюда, или нтъ?
— Теперь-то выберемся, отвчаетъ Михаилъ: вотъ только, не знаю, какъ сапоги. Выдержатъ ли?..
Побрели дальше. Попался рябчикъ на опушк лса, возл болота. Михаилъ застрлилъ его.
Птичка небольшая, съ срыми крылышками и темными перышками на голов…
Я голоденъ, мн хочется сейчасъ-же изжарить или сварить убитую птицу.
— Давайте, сдлаемъ привалъ! прошу я товарища.
— Да мы только-что отдыхали, возражаетъ Михаилъ: разв вы устали опять?
— Не усталъ, да вотъ рябчикъ…
— Рябчикъ отъ насъ не улетитъ!.. Давайте, хоть до воды доберемся.
И видя, что мн тяжело отказаться отъ мысли объ обд, Михаилъ лукаво замчаетъ:
— До обда, можетъ быть, еще что-нибудь подстрлимъ, сытне будетъ.
Противъ этого довода я ничего не могу возразить. Михаилъ привязываетъ птицу къ поясу, и мы продолжаемъ путь Я иду сзади и глазъ не спускаю съ нашей добычи.
Чувствую, что силъ у меня мало. Кружится голова, темно въ глазахъ.
Я шагаю черезъ силу, стараясь не отстать отъ товарища, но не вижу ни дороги, ни деревьевъ кругомъ, ни Михаила. Вижу лишь, въ нсколькихъ шагахъ передъ собой, его высокіе сапоги съ сбитыми каблуками и выше ихъ — рябчика съ безсильно опущенной головой, съ связанными вверху тоненькими лапками.
Жужжатъ комары. Тучами кружатся они надъ нами, облпили руки, лицо. Но — странное дло,— укусы ихъ теперь почти не чувствительны.
Наконецъ, остановились у ключика.
Ключъ бжитъ изъ лса, съ свера, и теряется въ болот. Теченіе у него почти прямое, такъ что кажется, будто бжитъ онъ по прорубленной черезъ тайгу проск.
Но въ проску не видно горъ. Киваги, повидимому, остался къ востоку отъ проски, а холмы, черезъ которые переходили мы, приближаясь къ Челасину, лежали много дальше, къ западу.
На ключик мы отдохнули. Сварили рябчика съли его, вздремнули съ часокъ. На привал я не чувствовалъ ни малйшей усталости, напротивъ, былъ оживленъ, веселъ, смялся, шутилъ Но лишь только двинулись мы въ путь, снова оказалось, что я съ трудомъ передвигаю ноги.
У Михаила все шло по иному. На привал онъ чувствовалъ усталость и добросовстно отдыхалъ, а во время переходовъ шелъ, какъ автомобиль. И меня онъ поучалъ тому-же.
— Когда останавливаемся отдыхать, вы отдыхайте, не длайте лишнихъ движеній. А въ пути объ усталости не думайте. Хоть стихи про себя повторяйте, хоть о чемъ угодно думайте, только не объ усталости.
Но я не могъ послдовать этимъ благоразумнымъ совтамъ.
Граница лса, которой мы придерживались, свернула влво. Выдерживая принятое направленіе на западъ, мы оставили опушку и пошли вглубь тайги.
Лсъ сталъ крупне. Чаще попадались лиственницы. Мелькали между пихтами и елями блые стволы березъ. Мстами виднлись цлыя березовыя рощицы — десятка два березокъ съ свтло-зеленой, яркой и нжной листвой.
Нсколько разъ эти рощицы сбивали насъ съ толку.
Подъ лучами солнца блые стволы за темными рядами елей и пихтъ создаютъ странный обманъ зрнія: кажется, будто за ними кончается лсъ.
Блыя полосы манятъ къ себ, какъ просвтъ надъ ркой. И нсколько разъ мы сворачивали то влво, то вправо, обманутые этими полосами.
Часамъ къ тремъ пополудни вышли на рку.
Рка бжала почти навстрчу намъ, съ сверо-запада. Замыкали ее высокіе, строгіе берега. Не видно было надъ нею ни ветлы, ни березы. Темнли лишь остроконечныя, отливающія синевой пихты, да мохнатыя лиственницы.
Мы вышли къ рк надъ кручей. Вода бжала, въ глубокомъ овраг у нашихъ ногъ, и вершины деревьевъ, росшихъ внизу, у воды, не доходили до середины крутого берега.
Скатъ берега былъ песчаный, поросшій соснякомъ. Придерживаясь за деревья, мы спустились къ вод.
Теченіе у рки было быстрое. Рка казалась мелкой у береговъ, но глубокой по середин.
Чтобы продолжать путь на западъ, мы должны были перебраться на правый берегъ рки, а это было сложное дло.
— Пожалуй, придется плотъ снова рубить, сказалъ Михаилъ.
— Не стоитъ! возразилъ я: можетъ быть, выше окажется бродъ. Пойдемъ пока берегомъ.
На сверо-западъ идти или на западъ, разница не велика.
Михаилъ всматривался въ гальку на дн рки и на берегу.
— Еслибъ только узнать, что это за рка! вздыхалъ онъ.
Галька въ рк была характерная. Блестли яркіе зеленоватые камешки, похожіе на осколки малахита.
Мы одновременно оба узнали рку:
— Да это Аимча!
Это, дйствительно, была Аимча.
Количество воды, сила теченія, сумрачные берега — все напоминало рку, которую мы переходили полторы недли тому назадъ.
— Перескать рку намъ совсмъ не придется, сказалъ я, доставъ карту и взглянувъ на нее: можемъ до самой тропы идти по рк.
— Тмъ лучше! согласился Михаилъ. А если петли пойдутъ, тамъ ясно будетъ, что предпринимать. Да петель на Аимч, какъ будто и нтъ.
Пошли по рк, держась у самой воды. Шли по гальк.
Хорошо было идти, не цпляясь за втки деревьевъ, не спотыкаясь о колоды, не натыкаясь на пни. Но солнце стояло за ркой, надъ правымъ берегомъ ея. Тнь отъ высокаго берега хватала до середины рки. А мы шли лвымъ берегомъ, на солнцепек. И жара порядкомъ мучила насъ. Спасались мы тмъ, что поминутно наклонялись къ рк и освжали себ лицо, голову и руки студеной водой, а то мокали въ воду втку и ею кропили себ и лицо, и грудь, и спину.
Берега начинаютъ сдвигаться, ихъ склоны становятся круче, рка бжитъ, какъ въ ущель. Полоса гальки, по которой мы шли, исчезла. Приходится дальше идти косогоромъ.
Тутъ лежатъ круглые блые камни, похожіе на обточенныя водой глыбы кварца. Попадаются друзы горнаго хрусталя. Хрусталь дымчатый, нечистый, съ мелкими кристаллами желтовато-сраго цвта. Я поднялъ нсколько кристалловъ съ земли и взялъ ихъ съ собою на память.
Нога срывается съ крутизны косогора. Приходится подниматься выше, дальше отходить отъ воды. Теперь мы идемъ надъ ркой по высокому берегу.
Проврили по компасу направленіе. Оказывается, все время мы шли на сверо-западъ. Но вотъ рка сворачиваетъ круто налво. Идти-ли дальше по теченію ея, или придерживаться компаса?
Осматриваемся по сторонамъ. Сквозь стволы деревьевъ видно, что мы стоимъ на возвышенности, на вершин холма. Рка обтекаетъ его, образуя петлю.
Мы ршаемъ пройти черезъ холмъ напрямикъ, такъ какъ за холмомъ должно быть продолженіе рки.
Идемъ, сперва по гребню, затмъ спускаясь постепенно по пологому склону. Въ лсу еще не стемнло, но солнца не видно. Въ воздух разлита голубоватая тнь, предшествующая сумеркамъ.
Мы оба устали смертельно. Давно пора бы остановиться на отдыхъ. Но мы стараемся пройти до вечера какъ можно дальше,— благо, день выдался счастливый: и охота удалась, и ягоды все время были подъ рукой, и за цлый день мы ни разу не сбились съ намченнаго пути.
Идемъ, медленно ступая по мху, расходуя послднія силы.
Вдругъ я замтилъ справа узкій просвтъ между деревьями. Съ усиленно бьющимся сердцемъ бросился въ ту сторону, сдлалъ нсколько шаговъ и вышелъ на опушку лса.
Передо мной лежала свтлая, изумрудно-зеленая лужайка, пологимъ скатомъ сбгавшая къ быстрой рк. За лужайкой виднлась проска, а вверхъ по склону холма убгала отъ рки въ лсъ узкая тропинка.
Въ это время Михаилъ радостно крикнулъ мн:
— Затесъ!
Онъ замтилъ слдъ топора на кор дерева.
Я отвтилъ товарищу:
— Дорога!
На полянк и возл нея лежало нсколько сваленныхъ втромъ лиственницъ. Мы стащили ихъ въ кучу и, когда стемнло, зажгли.
Языки веселаго, смющагося огня били къ небу выше толпившихся вокругъ насъ неподвижныхъ деревьевъ, а мы, разбитые усталостью, измученные, но все же счастливые, довольные, гордые лежали у костра, смотрли на искры и пламя и торжествовали свою побду надъ тайгой.

——

Оставшіяся восемьдесятъ верстъ мы прошли въ три дня, питаясь въ пути ягодами и дичью. Въ Нельканъ вернулись на 16 сутки посл начала путешествія. Похудли, осунулись мы за эти дни, какъ посл тяжкой болзни.
Но о предпринятомъ путешествіи мы не жалли.
Мы побывали въ сердц неприступной тайги.
Боролись съ ней и побдили!
Теперь тайга спитъ. Она еще не освободилась отъ снга. Но скоро зазеленетъ тайга, загремятъ полой водой горные ручьи и таежныя рки, — и каждаго, кто хоть разъ былъ въ тайг, потянетъ снова вглубь лса, подъ вковыя деревья, на берега извилистыхъ и быстрыхъ потоковъ.
Хорошо тамъ, въ тайг!
Иркутскъ, февраль 1915 г.
Войтинский Владимир Савельевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. На Лене, Войтинский Владимир Савельевич, Год: 1916
  2. Жители, Войтинский Владимир Савельевич, Год: 1916
  3. За золотом, Войтинский Владимир Савельевич, Год: 1916
  4. Купец, Войтинский Владимир Савельевич, Год: 1916
  5. За железной решеткой, Войтинский Владимир Савельевич, Год: 1912
  6. Смертники, Войтинский Владимир Савельевич, Год: 1910
  7. Призраки, Войтинский Владимир Савельевич, Год: 1913
  8. На мерзлой земле, Войтинский Владимир Савельевич, Год: 1916
Электронная библиотека