Въ солдатскомъ лазарет.
Въ солдатскомъ лазарет.
Очеркъ С. Н. Гусева (Слово Глаголь).
Оленька.
Оленька.
‘Нива’, No 3, 1918
В солдатском лазарете, Гусев Сергей Сергеевич, Год: 1918
Время на прочтение: 6 минут(ы)
‘Оленька’ это рядовой одного изъ пхотныхъ полковъ. Ему 21 годъ, но не дашь ему больше 15-16 лтъ. Лицо совсмъ двочки юной. Его имя — Оглы-Метиль, и изъ него солдаты, которые лежатъ съ этимъ казанскимъ татариномъ въ одной палат, сдлали ‘Оленьку’. И привилось это имя. Безногаго Оглы зовутъ Оленькой и врачи лазарета, и сестры, и вс.
Милая, ребячливая Оленька…
У него была раздроблена лвая нога, и ее нужно было ампутировать почти во всю длину. Остался маленькій кусочекъ въ два-три вершка.
Было больно и трудно. Но теперь, слава Богу, все прошло, рана зажила, и Оленька ждетъ, когда ему приставятъ искусственную ногу.
Унывать и жаловаться?
Никогда. Слишкомъ много тутъ молодости и радости жизни. Нтъ ноги! Вотъ важность. Живъ — этого довольно. И мало того,— живъ: радъ жизни, и вся она впереди, хотя и на одной ног.
Утро. Больные собираются пить чай. Оленька бодро вскакиваетъ съ кровати. Радостная улыбка во все молодое лицо. На одной ноі подпрыгиваетъ Оленька и говоритъ, похлопывая себя по своему обрубку:
Моя нога!..
Самые мрачные не могутъ не улыбнуться, смотря на Оленьку.
А онъ схватываетъ свой костыль и вертится по комнат съ легкостью человка, у котораго об ноги въ полной исправности.
— Моя нога! Моя нога!..
Ее Оленька-Оглы потерялъ при такихъ обстоятельствахъ.
Раненъ онъ былъ пулей въ колно при наступленіи, но такъ какъ поле сраженія осталось за нмцами, то Оленька оказался въ плну. Оглы былъ перенесенъ въ избу, подъ кровлю. Его напоили и накормили. И все время давали сть и не обижали.
Пролежалъ Оглы у нмцевъ девять дней.
— Тугъ началъ пушка палить, больно палилъ. Весь деревня загорлся. Страшно было.
Однако случайность пощадила ту избу, въ которой лежалъ Оглы. Въ нее не попалъ ни одинъ снарядъ, и когда русскіе выбили нмцевъ изъ деревни и заняли ее, они нашли раненаго живымъ. Только нога его была въ ужасномъ состояніи. Нмцы не оказали ему никакой медицинской помощи, даже перевязки не сдлали. Нога раздулась, какъ бревно, и была черная, какъ головня. Оленьку отнесли на перевязочный пунктъ, а потомъ въ лазаретъ. Ногу пришлось отрзать.
— Нога моя! Моя нога!..
Этимъ словамъ, какъ и другимъ немногимъ. Оглы научился только въ лазарет. Онъ былъ ‘безъ языка’, безъ памяти и безъ пониманія чего-либо. Въ лазарет, выздоравливая, онъ сталь учиться говорить, читать и писать. Однако съ грамотой у Оглы выходило что-то странное. Онъ сталъ читать, а писать началъ такъ, что учительница даже удивилась: безъ ошибки…
Но. оказывается, это писалось съ величайшимъ напряженіемъ всхъ умственныхъ способностей Оглы. Каждую букву нужно было разыскать въ учебники, тамъ, гд он были изображены рядомъ, и печатныя и рукописныя. И скомбинировать ихъ… Какой трудъ!
Съ чтеніемъ по лучилось окончательное недоразумніе. Оленька очень ужъ хорошо читалъ. Учительница невольно обратила на него вниманіе. Вдь это же торжество — такой ученикъ.
Оленька прочелъ разсказъ объ отц и сыновьяхъ, которые получили поученіе на вник: вникъ не такъ-то. легко сломать, но вытащи каждый прутикъ въ отдльности — и ребенокъ сломаетъ каждый изъ нихъ. Отсюда: въ единеніи сила. Живите дружно и въ согласіи.
Но когда Оглы былъ спрошенъ:
— А ты знаешь, что такое вникъ?
— Вникъ? Нтъ, не знаю, что такое вникъ.
Учительница въ ужас.
— А согласіе? Знаешь, что такое согласіе?
— Не знаемъ согласіе. Скажи,— знать будемъ.
И на радостномъ лиц написано полное удовольствіе.
Когда рана Оглы совершенно зажила, ему объявили, что ему дадуть искусственную ногу.
Оглы имлъ понятіе, что это такое.
Два солдата получили искусственныя руки и даже по поводу ихъ поссорились.
Руки изумительныя.
Нажалъ кнопку около подмышекъ — рука поднимается къ подбородку. Можно, точно настоящей рукой, погладить себя по бород.
У другого солдата искусственная рука держитъ зажженную спичку и несетъ ее ко рту: закуривай.
— Хорошъ рука!..— восхищался Оглы.
А солдаты говорили между собою:
— Твоя рука чего стоить? Моя въ Финляндіи сдлана. Видалъ, какая работа!
Другой ему отвчалъ:
— Такія твои слова?
— Такія.
— Ладно. Я въ своей рук не уступлю. Былъ ты мн первый пріятель,— чортъ съ тобой! Не желаю я посл того съ тобой разговаривать. Дуракъ ты, и больше ничего.
Оленька все справлялся у сестры:
— Сестрица, мой нога когда будетъ?
Ему отвчали:
— Подожіи. Оленька: скоро.
И, наконецъ, однажды сказали:
— Завтра автомобиль утромъ прідетъ, и подешь, Оленька, примрять свою ногу.
Ногу?
— Да, искусственную ногу.
— Завтра?
— Завтра утромъ.
Оленька не въ силахъ былъ лежать на кповати и веоілся между койками:
— Завтра! Завтра мой нога будетъ!..
‘Завтра’ Оленька вскочилъ задолго до общаго подъема больныхъ къ чаю.
— Сестрица!— звалъ Оглы, ты сказалъ, фтымыбиль сегодня за мной прідетъ? Пріхалъ фтымыбиль?
— Рано еще, Оленька.
— Рано? Почему рано?
— Автомобиль позже прідетъ.
— Позже? Ну, ладно.
Еще чай не разносили, Оглы уже быль одть для выхода. Онъ надлъ солдатскую рубаху, форменные штаны и старательно подобралъ лвую штанину за поясъ, чтобы зря не болталась.
— Мы совсмъ готовъ. Что фтымыбиль не деть?
А онъ не халъ и не халъ. Оглы волновался невроятно, мучительно. Онъ все ждалъ: вотъ, вотъ…
Наконецъ пришла сестра милосердія и сказала:
— Не пріхалъ автомобиль, Оленька. Подожди до завтра. Вроятно, завтра будетъ.
— Завтра?
Больные шутили:
— На одной ног попрыгай.
Правило въ лазарет такое: будь въ больничномъ одяніи, т.-е. въ нижнемъ бль и халат, если ты никуда не выходишь. Оленьк пришлось снять брюки и рубаху, въ которыя онъ нарядился, и облечься снова во все больничное. До завтра, когда прідетъ автомобиль.
Но несчастье — и завтра автомобиль не былъ присланъ.
— Не пріхалъ фтымыбиль? спрашивалъ Оглы сестру милосердія. снова уже одтый для выхода.— Почему не пріхалъ?
— Не пріхалъ, должно-быть, что-нибудь нельзя. До завтра придется подождать, Оленька.
— Подождать? Будемъ подождать, сестрица.
Но огорченіе Оглы было невыразимо: все завтра и завтра.
И надо же было такъ случиться, что въ ожиданіи прошло дня три. Оглы уже пересталъ одваться для поздки, неохотно вставалъ съ кровати и не танцовалъ больше со своимъ костылемъ. Онъ сталъ молчаливъ, и веселье его пропало.
И вотъ, наконецъ, однажды сестрица входитъ въ палату.
— Скорй собирайся. Оленька, говорить,— за тобой автомобиль пріхалъ. демъ примрять ногу.
Оглы молчалъ.
— Что же ты? 11е слышишь?
Оглы отвчалъ:
— Мы хорошо слышимъ. Мы не подемъ.
И отвернулся къ стн.
— Какъ не подешь? Безъ ноги хочешь остаться?
— Не подемъ. Не надо намъ твоя нога.
И уперся на этомъ: не хочу и кончено.
Къ сестр присоединились больные, тоже уговариваютъ. Но ничто не дйствуетъ. Какъ ребенокъ, раскапризничался Оленька. Пришлось позвать врача. И послднему стоило не мало усилій, чтобы убдить Оленьку забыть обиду и не капризничать. Оглы согласился одться и хать.
Когда все было готово, Оглы подошелъ къ вольноопредляющемуся, лежащему въ этой же палат.
— Иванъ, — обратился онъ къ нему, — мы тебя просить будемъ.
— Что такое?
— Мы нога примрять демъ, будь добрый, давай намъ твоя фуражка.
Нужно замтить, что эта фуражка пользовалась большой извстностью во всемъ лазарет. Она была самой шикарной изъ всхъ принадлежащихъ больнымъ. И въ экстренныхъ случаяхъ она играла выдающуюся роль. Если выздоравливающій солдатъ шелъ сниматься въ фотографію,— надвалась обязательно эта фуражка. Главное, что было въ ней привлекательно,— это ремешокъ. Съ ремешкомъ куда лучше и внушительне.
Конечно, чтобы хать на примрку ноги, Оленьк необходима была эта фуражка.
Оглы надлъ ее и похалъ, сіяющій и радостный, простившій недавнюю обиду.
Поправляясь посл операціи, онъ былъ радостенъ и набирался силъ для будущаго. У него былъ удивительный молодой аппетитъ. Боля, онъ слишкомъ долго не лъ и теперь какъ будто наверстывалъ потерянное. Въ лазарет кормятъ солдатъ добросовстно и сытно. Тмъ, кому назначено усиленное питаніе, даютъ и молоко и яйца, — то, чего зачастую недостаетъ и состоятельному петроградцу, у котораго есть деньги на карман. Но Оленьк его порціи не хватаетъ. Онъ сть положительно за десятерыхъ. За утреннимъ чаемъ дается каждому больному по большому куску благо хлба. У иныхъ остается половина его,— отдаютъ Оленьк. Онъ кушаетъ это дополненіе къ своей порціи. Рядомъ лежитъ больной, только-что выдержавшій страшную операцію. Онъ совсмъ не стъ хлба и тоже отдаетъ его радостному Оленьк,— онъ съ удовольствіемъ съдаетъ и это прибавленіе. Но аппетитъ его не умолкаетъ, и Оленька пускается на хитрости, которыя доставляютъ веселыя минуты больнымъ.
За обдомъ имъ разнесены тарелки съ супомъ. Оленька быстро проглатываетъ свою порцію и прячетъ пустую тарелку подъ халатъ.
— Сестрица! Сестрица!..
— Что теб, Оленька?
— Мой супъ хочетъ, сестрица. Вс супъ кушалъ, а мой не кушалъ.
— Лиза, Лиза, что же вы Оленьк супу не подали
Служанка удивлена.
— Да я всмъ подала,— говоритъ она,—я и Оленьк подала
— Другому кому подала, заявляетъ Оленька.
Раненые уткнулись въ свои тарелки, не выдавая хитреца. А ему подаютъ вторую тарелку супу.
Она тоже исчезаетъ въ желудк Оленьки.
Обдъ конченъ. Теперь является вопросъ: какъ сбыть съ рукъ тарелку, остающуюся подъ халатомъ? Остальныя вс уже собраны и унесены для мытья. Какъ спровадить предательскую посудину, которая можетъ разоблачить Оленькинъ фокусъ?
Оленька пробирается въ комнату, гд моется посуда.
Оленька — общій любимецъ и больныхъ, и администраціи, и прислуги. Поэтому его не гонятъ отсюда. И Оленька вступаетъ въ разговоръ.
— Это ты мылъ тарелка?—спрашиваетъ Оглы.
— Извстно, это мытыя.
Съ ловкостью фокусника Оленька показываетъ свою тарелку, вынутую изъ-подъ халата, какъ будто эта тарелка взята изъ стопки, стоящей на стол.
— Это мытый тарелка, ты говоришь?..
Судомойка смотритъ на грязную тарелку!
— Вишь ты,— пропустила…
— А говоришь: мытый тарелка…
Оленька смется, какъ нашалившій ребенокъ, которому удалось провести старшихъ.
Все хорошо, но недостаетъ одного:
— Когда будетъ готова нога?
Оленька каждый день обращается съ вопросомъ:
— А что мой нога, сестрица?
— Скоро, скоро.
Оленька, не трогая костыля, прыгаетъ на уцлвшей правой ног, хлопаетъ рукой по уцлвшей культяпк и припваетъ:
— Мой нога, мой нога!..
День сумрачный. Но свтлютъ лица раненыхъ, точно въ окна смотритъ ясное солнышко.