А. Г. Туркин
В шесть часов вечера
А. Г. ТУРКИН
* * *
В ШЕСТЬ ЧАСОВ ВЕЧЕРА
В шесть часов вечера, Туркин Александр Гаврилович, Год: 1901
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. В двух томах. Том второй
Свердловское книжное издательство, 1956
В шесть часов вечера рабочие выходят из фабрик и, прежде чем выйти на улицу, они заходят в будку, где подвергаются самому тщательному и подробному осмотру.
В этой крошечной будке, с ее запахом гари и рабочего пота, каждый вечер происходили унизительные и тяжелые сцены. Сторож Иван Данилов, высокий, худой, с длинными седыми усами, подходил к каждому рабочему и медленно, как хирург с ножом, залезал во все внутренности рабочего костюма. Он шарил под рубахой, под зипуном, в лаптях, в шляпах, шарил мучительно-медленно, с каким-то точно наслаждением в душе и с удивительным спокойствием на худом и строгом лице.
Двадцать лет подряд сторож Иван Данилов занимается этим ремеслом обшаривания. В огромной заводской семье он стоит как-то особняком. Про него говорят обыкновенно с ненавистью и насмешкой. В течение двадцатилетней его службы у него сожгли два дома, несколько раз его били до полусмерти, два раза он лежал в больнице по полугоду от побоев. С ним избегают говорить, а если говорят, то смотрят на него враждебно и холодно.
В глазах заводского начальства Иван Данилов стоит высоко. Его называют ‘верным человеком’, ему дают часто награды, ему на заводской счет построили каменный дом. В больнице его лечили внимательней и кормили лучше, чем других. С ним всегда говорят ласково.
— Ну, как дела, Федотыч? — весело спрашивает управитель, проходя через будку.
Иван Данилов молча показывает книгу, где записывается ‘случай’.
— А-а-а… Опять попался Степан Осипов? Ме-р-р-за-вец. Кусок бакаута… С-с-к-к-отина…
Управитель вынимает из кармана карандаш и пишет около ‘случая’: ‘Составить протокол’.
А в шесть часов вечера Иван Данилов опять невозмутимо лазит по пазухам и по армякам. Осмотры почти всегда происходят молча. Рабочие избегают говорить с этим высоким, неумолимым человеком. Но бывает изредка, что кто-нибудь не выдерживает.
— Разогни ногу…— говорит отрывисто сторож рабочему Карпу Архипову.
Тот протягивает ногу.
— Хорошенько разогни…
— Ну, чего еще тебе… Ворона старая…— не выдерживает Архипов.
— Разогни хорошенько…
Архипов нехотя протягивает, и сторож вытаскивает у него из прорехи штанов два новых подпилка.
— Это чего у тебя?
— А у тебя не видят шары-то? Записывай знай…
— Нашел-таки, дьявол…— несется откуда-то шепот.
— Ведьма полосатая…
— Крючок…
— Подожди, голубчик…
— Снесут башку-то…
Из всех углов будки несутся какие-то свистящие, полные ненависти звуки… Но Иван Данилов точно не слышит и заносит в книгу кражу…
Однажды Иван Данилов, пропустив всех рабочих, сидел один в будке и старательно выводил каракули в книге о кражах. Не отрываясь от книги, он взглянул на дверь и увидел тринадцатилетнюю Агашку, которая робко и нерешительно пробиралась к выходу. Обыкновенно, девчонок сторож пропускал почти без осмотра, особенно маленьких, работающих при сортировке или при правке железа. Но на этот раз его удивила нерешительность девчонки, и старый коршун впился глазами в ее фигурку.
— Стой!
Агашка остановилась и страшно побледнела.
А он медленно поднимался со скамьи и, казалось, пронизывал девочку насквозь своим холодным и безжалостным взглядом. Потом он подошел к ней вплотную и пробежал слегка руками по ее бокам. Немного спустя, он усмехнулся и проговорил насмешливо:
— Так не украдешь… Выкладывай!
Агашка не шевелилась.
— Выкладывай, говорят!..
Агашка, дрожа всем телом, полезла за пазуху и вытащила кусок английской стали.
— Хм… губа-то не дура… Где бог дал?
— Я нашла, дяденька…
— Нашла… Хи-хи-хи!
Он сел и как-то беззвучно засмеялся. Агашка не шевелилась.
— Ну, ступай с богом… Больше тебя не требуется…
Агашка стояла и судорожно теребила рукав.
— Ступай, миленькая… Хи-хи-хи! Нашла, говоришь? Хи-хи-хи! Да, много на улице стали валяется! Хм… А ты бы подальше спрятала… За пазуху… Хе-хе-хе!
— Дяденька…
— Чего такое, любезная…
— Прости, дяденька…
— П-р-ости? Хм… Выдумала…
— Прости, дяденька…
— Ну, ступай, милая… Не мешай.
Он опять взялся за перо.
— Дяденька…
Он не отвечал. В печке потрескивали дрова, с улицы доносился шум и вой ветра. Вечер был темный и жуткий.
— Дядень…
— Ты уйдешь или нет?
— Уйду.
— Ну, и убирайся.
Через минуту он поднял голову и посмотрел на Агашку. Она сидела в углу на лавке и судорожно всхлипывала в колени.
— Много я видел слез-то, любезная…
— У-у… нас… е-е-сть… н-н-ече-во…— донеслось до него.
— Хм… есть нечего? Так-с, а где родитель-то у тебя?
— В о-стр-о-о-о-ге…
— В остроге? Так-с… Дочка-то, значит, по родителю пошла… Хи-хи-хи!
— Дяденька!
— Ну?..
— У нас восьмеро… мамка не может одна…
— Ну, так и воровать?
— Прости… ради бога…
— Не могу, любезная. У меня, милая моя, служба. А тебе не советую просить. Ты тоже за родителем пойдешь на казенное содержание. Хи-хи-хи!
— В острог, што ли, дяденька?
— А то куда же. Да ты не бойся. В остроге-то ведь тоже люди сидят. Окошечки там узенькие, за решеточкой железной. И солдатики под окнами ходят с ружьям’. Не убежишь, любезная… Хи-хи!
Агашка быстро встала и пошла к выходу… На самом пороге она на секунду остановилась и крикнула во всю будку:
— Будь ты… проклят!
Потом хлопнула дверью и скрылась,
Иван Данилов встал, отпер дверь и посмотрел вслед Агашке. Но он ничего не увидал, кроме промозглой темноты. Ветер ударил ему в лицо и взметнул пламя лампы. Сторож запер дверь на крюк. Потом взгляд его упал на кусок стали. Иван Данилов опять усмехнулся.
— За пазуху… Хи-хи-хи!
И он начал писать…
Александр Гаврилович Туркин родился в 1870 году в поселке Верхне-Уфалейского завода на Урале. Его отец был мелким заводским конторщиком. Будущий писатель не получил систематического образования. Он кончил в Челябинске городское училище и после окончания школы вплоть до 1900 года тянул лямку мелкого служащего заводской конторы на родине, а затем в Пашийском заводе. Жажда знаний, любовь к литературе помогли развиться дарованиям юноши. Тесное общение с народом, при острой наблюдательности и активном отношении к жизни, было не менее важной школой писателя.
В 18S9 году девятнадцатилетний А. Г. Туркин напечатал первое свое литературное произведение — стихотворение ‘Умерла ты рано…’ в газете ‘Екатеринбургская неделя’. В начале следующего года он выступил уже как прозаик. В той же газете появляются его первые рассказы ‘Рудокоп’, ‘Крест не выдал’, ‘У костра’. Участие его в местных газетах становится постоянным. В 1896 году его очерк ‘Страничка из прошлого’ напечатал журнал ‘Русское богатство’. В 1900 году писатель переехал в Челябинск, где сдал экзамен на звание частного поверенного и стал заниматься адвокатской практикой. В том же году он побывал на Всемирной выставке в Париже. Его корреспонденции о поездке в Париж печатались на страницах ‘Уральской жизни’.
С этого времени творческая деятельность А. Г. Туркина усиливается. В 1902 году в Екатеринбурге вышел сборник его рассказов ‘Уральские миниатюры’. С 1901 года Туркин переписывается с В. Г. Короленко, посылая ему свои рассказы и внимательно прислушиваясь к его советам. ‘Уральские рассказы’ обратили на себя внимание А. М. Горького, собиравшего тогда демократические силы литературы. Великий писатель поддержал провинциального автора.
Революция 1905 года, всколыхнувшая всю страну, внесла много нового в творчество Туркина: новые темы, новые образы.
С этого времени он начинает систематически печататься в столичных журналах. В 1906 году в ‘Русском богатстве’ В. Г. Короленко опубликовал четыре рассказа Туркина и среди них ‘Как он запел’ — о революционных событиях 1903 года в Златоусте.
В этом же журнале в 1910 году была напечатана повесть ‘Исправник’. В 1911—1913 годах его рассказы появляются в журналах ‘Современник’ (‘Душа болит’, ‘На вечное владение’), ‘Современный мир’ (‘Десятина’, ‘Культура’, ‘Учитель’, ‘Ночь’), в ‘Журнале для всех’ (‘Падают листья’). В 1914 году в Издательском товариществе писателей в Петербурге была выпущена вторая книга рассказов А. Г. Туркина ‘Степное’.
А. Г. Туркин выступал как писатель-реалист, человек демократических убеждений, сохранивший их и в пору реакции после революции 1905 года. Но он не видел исторической роли пролетариата и не был связан с его революционным движением. Великая Октябрьская социалистическая революция не была понята им. Размах народных сил в революции испугал писателя, ранее выступавшего в защиту интересов народа. Во время гражданской войны он уехал из Челябинска в Сибирь и здесь умер от тифа на одном из полустанков, между Новосибирском и Минусинском, в декабре 1919 года.
Первые рассказы Туркина были посвящены изображению жизни трудового народа: Просто и безыскусственно этот самоучка рассказывал о рудокопе, бьющемся на работе, чтобы прокормить семью (‘Рудокоп’), об углежоге, у которого украли лошадь (‘Крест не выдал’). Он рисовал картины бесправного положения человека в условиях угнетения, раскрывал трагедию рабочей семьи, разрушенной произволом тех, кто господствует (‘Тетушка Василиса’}. В рассказах его была трезвая правда жизни и нежелание мириться с бесчеловечными условиями существования. Многое было несовершенным и незрелым в этих первых произведениях начинающего писателя: и неумелая композиция, при которой центральный эпизод тонул в обрамляющих его деталях, и натуралистическое воспроизведение фонетических особенностей речи героев, и налет наивного христианского морализирования. Но все-таки они привлекали непосредственностью, страстным желанием разобраться в жизни и ее сложности.
Книжка рассказов 1898—1901 годов ‘Уральские миниатюры’ свидетельствовала о росте мастерства, об определении общественной и литературной позиции писателя, о расширении круга тем, которые волновали его.
Почти все рассказы сборника сначала были опубликованы в екатеринбургских газетах ‘Рудокоп’, ‘Уральская жизнь’ и в ‘Пермском крае’. Работа писателя в газете приучала делать рассказы сжатыми, находить такие сюжетные положения, в которых полно раскрылся бы жизненный социальный характер.
Большинство ‘Уральских миниатюр’ посвящено жизни уральских рабочих и мелких конторских служащих заводоуправления. В рассказах нашли отражение существенные стороны социально-экономического положения населения большого промышленного района, каким был Урал. Писатель раскрыл перед читателями тяжесть и томительность существования людей, человеческое достоинство которых постоянно подвергается унижению. Но в этих же рассказах, где с грубоватой простотой воссоздавались картины заводской жизни, жила авторская мечта о возможности других отношений, о человеке, который когда-нибудь станет смелым, гордым, способным противостоять угнетению. В самой действительности он замечал ростки сопротивления, активной защиты человека. Во многих рассказах А. Г. Туркина заводская рабочая масса и отдельные ее представители выступают как угнетенные фабрикой-зверем. В рассказе ‘В одну темную ночь’ он говорит, что машины казались ему ‘владыками, тянувшими за собой раба’,— человека. ‘И он, этот раб, стонет от них,— продолжает автор,— молчаливый, покорный и заживо испеченный’. Но писатель понимает, что угнетение создается людьми, системой экономического и внеэкономического принуждения. В этом порабощенном положении человека он видит причину раскрываемых им частных конфликтов. Цинично издевается барский прислужник, обыскивая рабочих, страдающих от нищеты (‘В шесть часов вечера’). Остаются без работы десятки людей, судьба которых не волнует управляющего, занятого мыслью о прибылях (‘Машину привезли’). В рассказе ‘Дерзости’ раскрывается глубокий антагонизм рабочих и капиталистической фабрики.
Подобно другим писателям-реалистам 90-х годов Туркин еще не видит созидающую самого человека силу труда.
В ряде рассказов рисуются темные стороны быта, уродливые отношения между людьми, возникающие на почве нищеты и бесправия. Нельзя без содрогания читать рассказ о мальчике, единственном работнике в семье, который впервые наелся досыта в день смерти долго болевшего отца, ибо одним едоком стало меньше (‘Митька’), Дешево ценится человеческая жизнь, которую ничего не стоит загубить, охраняя господское добро (‘Верный человек’). Не задумываясь, мимоходом губит жизнь девушки ‘культурный управляющий’ (‘Побаловался’).
Писатель рисует картины затхлой, монотонной, недостойной человека жизни мелких служащих (‘Мы’, ‘Первое января’, ‘Глухо’) и рабочих (‘Софрон’, ‘Павел Иваныч’ и другие). Но герои ‘Уральских миниатюр’ уже начинают сознавать, что изменение скверного положения трудовых людей — дело самого человека. Это представление еще очень смутно и формулируется отвлеченно. Однако и писатель и его герои понимают, что человек ‘ничтожен потому, что он бессилен от тех условий, в которые сам себя запер, как попугай в клетку’. ‘Кажется, жизнь изменить можно, но для этого надо сделать героический шаг, переломить себя и бросить все это’,— думает один из персонажей рассказа ‘В сумерки’. Как это произойдет, кем и какой героический шаг должен быть сделан, писателю неясно, он уже видел, что старая народническая интеллигенция, в которую он раньше верил, дискредитировала себя: ‘идеалы’, ‘народ’, ‘свобода’ оказались в ее устах красивыми, легкими словами. Сейчас эта интеллигенция участвует в ограблении и унижении народа (‘Побаловался’, ‘Оргия’).
Не видя реальных путей борьбы, Туркин и его герои противопоставляют дисгармонии общества мир природы, поэзию романтических порывов от тусклой повседневности, серой жизни к героике сопротивления, героике прекрасной и величественной.
Туркин показывает подлинно поэтическое восприятие природа рабочим (‘Беспокойный’), передает общее стремление к ‘воле’, чувствующееся в жизни завода (‘В сумерках’), создает апофеоз силы коллектива в рассказе ‘На работе’.
Писатель рассказывает легенду о силе любви людей, разделенных социальными предрассудками, о гибели прекрасной девушки, своей смертью утверждающей волю к жизни, но не к покорности (‘Легенда’). Эта же мысль о героическом начале как прекрасном звучит в словах человека, который ‘готов на бой со всей силой вражьей’.
В рассказах писателя-реалиста есть отблеск подъема рабочего движения в начале XX века. Но не столько в картинах, где внимание обращено преимущественно на забитость и порабощенность людей, сколько в романтически приподнятой, взволнованной авторской интонации. В авторском освещении этих картин мы видим и порыв от тусклой жизни, и поэзию мечты, и сентиментальность гуманистической любви, не знающей, как же помочь человеку, и робкую веру в достоинство и силы людей.
С ‘Уральскими миниатюрами’ А. Г. Туркина в 1904 году познакомился А. М. Горький. Он послал автору книжку со своими пометками на полях, критикуя и ободряя его. Из ответного письма А. Г. Туркина видно, что главным недостатком рассказов молодого писателя Горький считал их сентиментальность. В пору приближения первой русской революции великий пролетарский писатель призывал ‘не унижать человека жалостью’. Он хотел видеть у своих младших собратьев по перу больше твердости, мужества, призыва не к состраданию, а к ненависти и борьбе.
А. Г. Туркин был глубоко тронут вниманием всемирно известного писателя. Он отвечал: ‘Заключение, выведенное Вами в конце книги, встряхнуло и подняло дух мой! Не думайте, однако, что я задеру голову. Нет — я буду учиться, я буду работать, ибо стоит это теперь, после слов ваших! Спасибо Вам, Алексей Максимович! Сочувствие Ваше и отклик мне бесконечно дороги’.
Обещание учиться и работать Туркин выполнил. Творческая деятельность его усиливается. Он требовательнее относится к себе, внимательно прислушиваясь к советам близкого ему по духу В. Г. Короленко, в частности, к его наставлению ‘поглубже вглядеться в то новое, что пробивается среди обыденности’.
А. Г. Туркин и дальше идет вместе с теми писателями-реалистами, демократами, которые противостоят декадентской литературе и, чутко откликаясь на явления народной жизни, разрабатывают темы, властно подсказываемые самой действительностью.
В период революции 1905 года одной из таких тем была тема деревни, к ней обращается писатель-уралец в новых рассказах (‘Задушил’, ‘Ходатель’, ‘В деревню приехал’ и др.). Он реалистически рисует голодающую деревню, изнывающую от беспросветной нужды, угнетаемую кулаком и урядником, бесправную и темную. Туркин также видит в деревне и другое: гнев, страстное желание взять жизнь с бою и неумение найти формы борьбы. Крестьяне, посылая ‘ходателя’ в город, наставляют его: ‘Прямо за глотку бери’. Но страх, трепет перед начальством все еще силен в сознании изнемогающего мужика, все еще живет ‘вера в властных и сильных, никогда не видевших человеческого страдания’. Туркин показывает бюрократическое и враждебное отношение ‘власть имущих’ к народу, к мужику.
Туркин сознает, что так продолжаться не может. Но вместе с тем он мечется от мысли о росте возмущения деревни до горького признания безысходности страшного круга деревенской жизни, неподвижности и застоя деревни. Идут века, а жизнь крестьянина неизменна, и ‘над деревней попрежнему висит старое, как это небо, горе’,— говорит писатель в рассказе ‘В деревню приехал’.
Город рассматривается Туркиным с позиций мировоззрения крестьянства, как место гиблое, где все люди — равнодушные, сытые, жадные, чуждые народу и человеку. Он рисует несчастных девушек, бегущих из голодающей деревни в город на заработки и становящихся там ‘живым товаром’ жадных к деньгам и холодных к людям мещан (‘На краю города’, ‘Встреча’, ‘Про одну’, ‘У фонаря’).
Ему кажется иногда, что жизнь в городе, бессмысленная жизнь в труде на сытых и самодовольных мещан, может быть брошена во имя самостоятельного деревенского хозяйствования и близости к природе. В это время писатель склонен забыть о том, что в других рассказах он блестяще показал всю призрачность ‘самостоятельного’ крестьянского существования. Так появляется рассказ ‘Как они сговорились’. Но, кроме сюжетной стороны, значителен подтекст этого небольшого рассказа. В поэтизации свободы и независимости выражались стремления крестьянства к свержению старых властей, к освобождению от полицейского гнета и кулацкой кабалы.
В разработке крестьянской темы Туркиным проявилась не только неотчетливость его политической позиции, но и сложность идеологии крестьянства, сочетавшей давнишнюю ненависть с созревшим стремлением к лучшему.
Близкой была Туркину и горьковская тема окуровской Руси. Он хорошо чувствовал враждебную силу провинциального мещанства, людей, живущих праздной, нудной, однообразной и серой жизнью, людей, не знающих и не желающих знать нужды и отчаяния, гнев и ожесточение стомиллионного русского народа. Этой теме посвящены рассказы ‘Болото’ и ‘Семья’.
Но среди интеллигенции, связанной с рабочим движением, находил писатель незаметных героев, и они вызывали в нем чувство уважения и гордости (рассказ ‘Сын’).
Революционная эпоха 1905 года отразилась и в освещении прежней главной темы Туркина — темы жизни рабочих. Он рисует теперь непримиримый антагонизм рабочих и господ. Скромность желаний рабочего, вся жизнь которого была борьбой с нуждой, сытые организаторы промышленности воспринимают как человеческую примитивность (рассказ ‘Руда’). Сатирические штрихи находит писатель для изображения ‘хозяев’, вызывая к ним презрение и ненависть. Всем строем образов писатель протестует против издевательства над народом. Он напоминает, что в рабочем человеке зреет сознание своей бедности и силы организованного коллектива. В рассказе ‘Смута’ он пишет: ‘Там, где гремят тысячепудовые молоты, в воздухе, трясущемся от этого грохота, прекрасным и ярким цветком поднимается молодая, сознательная жизнь… Яркая мечта о свободе и воле’.
В рассказах Туркина о рабочих периода 1905—1906 годов отразились некоторые конкретные события эпохи. Так, в рассказе ‘Как он запел’ изображено выступление златоустовских рабочих в 1903 году, кровавая расправа царского правительства с ними. Туркин лучше знает и поэтому изображает в рассказе самые отсталые слои рабочих, согнутых изнурительным трудом и бедностью. Но с тем большей силой здесь утверждалась правда, во имя которой выступал пролетариат. Даже в среде забитых и непросвещенных рабочих растут силы борьбы, зреет радость от сознания этой силы. Он пишет о герое рассказа: ‘…Шаг его становится тверже, сердце бьется сильней, и горячая отвага, никогда еще не испытанная им’ вдруг потекла по жилам’.
В 1911 году А. Г. Туркин печатается в журнале ‘Современник’, в котором активно участвует А. М. Горький. Журнал не отличался передовым направлением, тон в нем задавал Амфитеатров, буржуазный либерал, прокладывающий дорогу реакции. Журнал принадлежал П. И. Левину — издателю ‘Уральской жизни’. Беспринципный коммерсант, сколотивший на Урале газетно-издательским делом большой капитал, он открыл журнал в столице, рассчитывая составить себе имя. Учитывая дух времени, он прежде всего съездил на Капри и договорился с А. М. Горьким о его сотрудничестве в ‘Современнике’. Певин же — это его заслуга — привлек к участию в журнале писателей-уральцев.
Произведения Туркина печатаются теперь и в ‘Современном мире’, одном из распространенных буржуазных журналов, который тоже из ‘моды’ предоставил страницы таким революционным писателям, как Демьян Бедный.
Рассказы, опубликованные в этих журналах, и повесть ‘Исправник’, напечатанная в ‘Русском богатстве’, вошли в новую книгу писателя ‘Степное’, изданную в 1914 году в Петербурге. Там же продолжалось издание еще одного сборника.
В связи с выходом книги в свет Туркин писал: ‘Я пролезал в большую литературу сам, сидя в Челябе, я не просил и не заискивал, как это делают многие. Я всем обязан только себе, и это меня удовлетворяет’ {Подлинник письма хранится в Челябинском областном архиве.}.
Книга ‘Степное’ — итог значительного и наиболее интересного периода творчества писателя.
В ней получает дальнейшее углубление тема деревни. Рассказ о кулацкой ‘политике’ в крестьянском обществе ‘Душа болит’ — превосходный художественный документ эпохи. Туркин разоблачает кулака Лушникова, опутывающего деревню паутиной экономических крепей, маскирующего грабеж и издевательство елеем ласковых слов, прикрывающего хищное стяжательство лицемерным причитанием: ‘душа болит’.
Но теперь в деревне более отчетливо выражаются ее революционные силы. Один из героев рассказа говорит: ‘Лушникозых будут бить, жечь, душить по ночам. И поверьте: землю у них вырвут обратно, с глоткой вместе. Вырвут. И придет новая деревня — только не нами созданная’. Рассказ свидетельствует о том, что Туркин уже ясно видел и понимал, что спасение деревни не в ‘народолюбцах’, махавших красными флагами в 1905 году и трусливо дезертировавших в период реакции. В самом крестьянстве зреют ненависть и сила. Каковы качества этой силы, каковы пути революционного переустройства деревни, писатель не представлял. Но голос его звучал в общем хоре демократических писателей, показывавших не только темную и забитую деревню, но и деревню гневную, собирающую силы.
В этом рассказе Туркин отходит от известной эмпиричности и эскизности, характерной для него раньше, и поднимается до большого художественного анализа существенных процессов социальной жизни.
В реалистической литературе 1910-х годов под влиянием А. М. Горького разрабатывается еще одна важная тема — тема национальная, тема содружества русского и других народов России. Туркин много раз сообщал А. М. Горькому свои наблюдения над жизнью башкир, и его письма уже представляли своеобразные очерки, а позднее писатель создал цикл рассказов под названием ‘Степное’.
Тонко воспроизводя национальное своеобразие жизненного материала, Туркин рассказывает о башкирском народе, о его нищете, о тройном гнете, который лежит на плечах башкир, о светлом гуманистическом характере лучших представителей нации.
Он избежал этнографизма и эстетского обыгрывания экзотики ‘первобытной’ культуры. Почти во всех рассказах цикла реалистическая манера письма использована не только для показа тяжелой жизни угнетенных, но и для того, чтобы отметить радостное, волнующее, героическое начало в свободолюбивом народе.
С возмущением пишет Туркин о ‘носителе культуры’ — русском исправнике, презирающем народи творящем насилия (рассказ ‘Культура’). Он находит теплые краски сочувствия, изображая бедного башкирского юношу и его трагическую гибель (рассказ ‘Десятина’)
В рассказе ‘Ибрагим’ им нарисован обаятельный образ человека с ярко выраженным национальным характером, обладающего широтой души, гуманным пониманием интернациональной дружбы.
В рассказе ‘Грех’ по-горьковски развивается тема любви, которая сильнее унижения, страха, скорби.
Одно из самых значительных произведений Туркина — повесть ‘Исправник’. Здесь Туркин ставит своего героя в совершенно необычные условия, причем эти условия реалистически мотивированы.
Исправник Крысин, прослуживший в полиции 20 лет, растратил казенные деньги и стал арестантом. Это новое для него положение заставило по-иному увидеть себя, оценить антигуманность своей жизни, лишенной какого-либо содержания. В тюрьме Крысин боится уголовных преступников, которых он когда-то сам сажал за решетку. Он пытается убедить их, что теперь он, Крысин, будет совсем другим, почти веря в это. Но приближающаяся свобода снова настраивает его мысли на привычный лад, снова автоматизм сытого и бездумного существования начинает брать верх.
Туркин и не ставил целью показать нравственное перерождение человека, полицейского чиновника. Он понимал, что дело не в душевной очерствелости отдельных исполнителей государственной власти, а во всей системе социальных отношений. Накануне выхода из тюрьмы исправник был убит, ибо посаженные им в тюрьму считали, что в нем олицетворяется система насилия и произвола. Смысл этого финала не оставляет сомнения в идейной направленности произведения.
В 1914 году А. М.. Горький, как вспоминает С. П. Туркина, в письме к Туркину указывал, что его рассказы правдивы, у него есть талант, безусловный талант, что он уже многого достиг, самого главного — правды в описании жизни {Воспоминания С. П. Туркиной-Бруштейн хранятся в Литературном музее им. Д. Н. Мамина-Сибиряка.}. Эта оценка была значительной и высокой. Сам писатель в том же году в письме к С. П. Туркиной говорил о тех побудительных причинах, которые вызвали к жизни его рассказы, о своих настроениях и мечтах.
‘…Душа болит: за злую русскую жизнь, за людей, что бьются во мраке сотни лет, за дорогие идеалы, что растоптаны бывают. Хочется мучительно света, счастья народного, солнца и борьбы за грядущее!’
Далекий от пролетарского революционного движения, Туркин не знал и не показал в своих произведениях истинных путей к осуществлению идеала свободы. Но вместе с другими писателями-реалистами, объединяемыми А. М. Горьким, он сыграл свою, пусть маленькую роль в движении нашего народа к свободе и социализму.
Рассказ первоначально опубликован в газете ‘Пермский край’, 1901, No 54. Печатается по тексту книги: А. Г. Туркин. Уральские миниатюры. Рассказы и очерки. Изд. П. И. Певина. Екатеринбург. 1902.
Стр. 148 Кусок бакаута — кусок особо твердого дерева.