В. Шекспир. Трагедия о Гамлете, принце Датском, К. Р., Год: 1900 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 138 минут(ы)

В. ШЕКСПИРЪ.

ТРАГЕДІЯ О ГАМЛЕТ
ПРИНЦ ДАТСКОМЪ.

Переводъ K. Р.

II.
Отъ переводчика.— ‘Гамлетъ’ на сцен и исполненіе главныхъ его ролей (знаменитйшими актерами).— Изъ неизданныхъ замтокъ И. А. Гончарова.— Письмо Сарры Бернаръ.— О костюм Гамлета.— ‘Гамлетъ’ въ музык.

САНКТЪ-ПЕТЕРБУРГЪ.
1900.

Отъ переводчика.

Извстіе о Гамлет, принц датскомъ, впервые встрчается въ Saxonis Grammatici Historia Danica. Саксонъ Грамматикъ (1160—1220) написалъ свой трудъ между 1180 и 1208 годами. Рукописей его не сохранилось. Первое печатное изданіе появилось въ Париж въ 1614 году, второе въ Гавел въ 1634, третье во Франкфурт на Майн въ 1676. Могло ли одно изъ этихъ изданій попасть въ руки Шекспира? Мы не имемъ положительныхъ данныхъ, чтобъ утверждать это. Во всякомъ случа, Шекспировскій ‘Гамлетъ’ не даетъ никакихъ указаній на то, чтобъ его авторъ почерпнулъ содержаніе своей трагедіи непосредственно у Саксона. Вроятне, что Шекспиръ познакомился съ повстью о Гамлет по книг Бельфорэ (1530—1583): Le Cinquiesme Livre des Histoires Tragiques, le succez et evenement desquelles est pour la plus part recueilly des choses advenues de nostre temps, et le reste des histoires anciennes. Le tout faict, illustre et mis en ordre, par Franois de Belieferest Comingeois. А Lyon, par Benoist Bigaud. 1681. Avec privil&egrave,ge du Roy. Въ этой книг есть разсказъ подъ заглавіемъ: ‘Avec quelle ruse Amleth (у Саксона Amletlius) qui depuis fut Roy de Dannemarch, vengea la mort de son pere Horwendille, occis par Fengon son frere, et autre occurrence de son histoire’.

Приводимъ, съ нкоторыми поправками, русскій переводъ разсказа Бельфора, помщенный въ ‘Театральной Библіотек’ 1880 года, стр. 4—19:

‘ИСТОРІЯ ПЯТАЯ,
въ которой хитрый Амлетъ, сдлавшійся посл королемъ Даніи, мститъ за смерть своего отца Горвендилла, умерщвленнаго Фенгономъ, его братомъ, и другое приключеніе изъ его исторіи.

‘Еще задолго до принятія Датскимъ королевствомъ христіанской вры и святого крещенія, когда еще народъ былъ грубъ и невжественъ, князья этой страны были жестоки и не гнали ни религіи, ни нравственности. Они только и длали, что выживали одинъ другого, стараясь или свергнуть другъ друга съ престола, или оскорбить цною чести, даже жизни. Они почти не имли обычая отпускать на выкупъ плнниковъ, а отдавали ихъ на жертву жестокой мести, прирожденной ихъ натур. Даже если и существовалъ какой-нибудь добрый король или князь, который, побуждаемый самыми лучшими инстинктами своей природы, захотлъ бы быть добродтельнымъ и обращаться кротко и тмъ восхищалъ бы народъ (потому что добродтель восхищаетъ даже и порочныхъ), — зависть его сосдей была бы такъ велика, что они не успокоились бы до тхъ поръ, пока не сжили бы его со свта.

‘Въ Даніи царствовалъ Рорикъ. Усмиривъ омуты внутри страны и прогнавъ свевовъ и славянъ изъ своихъ владній, онъ раздлилъ провинціи своего королевства, назначивъ туда правителей, которые съ этихъ поръ (такъ же случилось и во Франціи) стали называться герцогами, маркизами и графами. Онъ далъ Ютландію двумъ вельможамъ, доблестнымъ мужамъ, которыхъ звали Горвендиллъ и Фентонъ, дтямъ Горвендидла, который былъ когда-то также правителемъ этой провинціи.

‘Самая большая честь, какой могли достичь люди того времени, было заниматься ремесломъ морскихъ разбойниковъ, пиратовъ, нападать на сосдей и разорять окрестныя земли, и чмъ дальше они заходили въ сосднія провинціи и острова, тмъ больше росла ихъ слава и репутація. Горвендиллъ въ свое время былъ первымъ, самымъ извстнымъ изъ разбойничавшихъ на мор и въ сверныхъ гаваняхъ.

‘Его громкая слава задла за живое Норвежскаго короля Коллера, который сердился, что Горвендиллъ превзошелъ его въ длахъ оружія и затьмилъ его славу на моряхъ. Слава эта цнилась больше, чмъ богатства, которыя подстрекали князей-варваровъ нападать одинъ на другого, не боясь смерти.

‘Этотъ великодушный король вызвалъ на бой одинъ на одинъ Горвендилла. Вызовъ былъ принятъ съ условіями, что тотъ, кто будетъ побжденъ, потеряетъ вс богатства, которыя будутъ на корабляхъ, а побдитель велитъ честно похоронить убитаго въ битв, потому что смерть должна была быть цной и возмездіемъ тому, кто проиграетъ сраженіе. Король (какъ ни былъ онъ доблестенъ и храбръ) былъ побжденъ и убитъ датчаниномъ, который веллъ воздвигнуть ему сейчасъ же гробницу, сдлавъ ему похороны достойныя короля, по обычаямъ и предраэоудкамъ вка. По условіямъ битвы, онъ отнялъ у свиты короля вс ихъ богатства, убилъ оестру покойнаго короля, смлую и отважную воительницу, и пройдя весь берегъ Норвегіи до сверныхъ острововъ, послалъ своему государю, королю Рорику, большую часть добычи и прибыли, чтобы подкупить его. Такимъ образомъ, благодаря своей храбрости, онъ сталъ однимъ изъ любимцевъ короля. Прельщенный этими подарками и находя себя счастливымъ имть между подданными такого добродтельнаго человка, король далъ ему въ жены Геруту, дочь свою, въ которую — онъ гналъ — этотъ вельможа былъ страстно влюбленъ. Онъ захотлъ самъ отвезти ее, для большей чести, въ Ютландію, гд была отпразднована свадьба по древнему обычаю.

‘Отъ этого брака родился сынъ Амдетъ, о которомъ я и намреваюсь говорить. Для этого я разсказалъ и вою предыдущую исторію.

‘Фентонъ, братъ королевокаго зятя, завидовалъ большой извстности, пріобртенной Горвендилломъ, и былъ обуреваемъ глупою ревностью, видя его удостоеннымъ родства и королевовой дружбы. Боясь потерять свою часть управленія, или скоре, желая быть одному въ княжеств и затемнить память побдъ своего брата, онъ ршился убить его. Никто не подозрвалъ этого, такъ какъ всякій думалъ, что узы родства могутъ только побудить на добрые и честные поступки. Но, какъ я сказалъ, властолюбіе не принимаетъ во вниманіе ни крови, ни дружбы и нисколько не заботится о добродтели, даже нисколько не уважаетъ законовъ и Божескаго величія, если только возможно допустить, что тотъ, кто захватываетъ безъ всякаго права чужое добро, можетъ имть какое-нибудь понятіе о божеств.

‘Итакъ, Фентонъ, подкупивъ тайно людей и чувствуя себя достаточно сильнымъ, чтобы выполнить свое предпріятіе, бросился разъ на пиру на своего брата и убилъ его такъ же вроломно, какъ и лукаво. Онъ въ глазахъ своихъ подданныхъ оправдалъ себя въ такомъ отвратительномъ убійств: раньше, чмъ поднять окровавленную и преступную руку на брата, онъ осквернилъ братское ложе кровосмшеніемъ, обольстивъ жену того, честь котораго онъ долженъ былъ бы оберегать, а не преслдовать и желать ея гибели, а на свою жестокость и злобу онъ съ хитростью и лукавствомъ набросилъ покрывало простосердечія, пользуясь благоволеніемъ невстки, изъ-за любви въ которой, какъ онъ говорилъ, называлъ брата. Его преступленіе нашло оправданіе въ народ и было принято за справедливый поступокъ. Герута была добра и обходительна: она никогда не оскорбила ни одного изъ своихъ подданныхъ, будь они изъ народа или изъ придворныхъ. Этотъ прелюбодй и низкій убійца, оклеветавъ покойнаго въ желаніи умертвить такую женщину, сказалъ, что въ ту минуту, когда тотъ бросился на нее, онъ защищалъ ее и убилъ брата, отводя удары, направленные на невинную принцессу, лично не имя противъ него ни ненависти, ни злобы. У него не было недостатка въ свидтеляхъ, утверждавшихъ это и давшихъ показанія, какія хотлъ клеветникъ, это были его же соучастники въ заговор. Они, вмсто того чтобы преслдовать его, какъ преступника и кровосмсителя, одобряли и льстили ему.

‘Клеветниковъ чествовали больше тхъ, кто, ставя на видъ добродтели покойнаго, хотлъ наказать разбойниковъ и убійцъ. Это повело къ тому, что Фентонъ, ободренный безнаказанностью, осмлился еще жениться на той, съ которою былъ въ связи еще при жизни добраго Горвендилла, имя котораго осквернилъ онъ двойнымъ преступленіемъ, взявъ на совсть двойное беззаконіе — кровосмшеніе и вроломное убійство.

‘И несчастная, имвшая честь быть супругой одного изъ самыхъ доблестныхъ и умныхъ князей свера, унизилась до такой степени, что измнила ему и, что еще хуже, вышла замужъ за того, кто былъ убійцей ея законнаго мужа. Это многимъ подало мысль, что она была причиной этого убійства, дабы свободне наслаждаться порокомъ. Что можетъ быть постыдне, какъ видть высокопоставленную особу, забывшую свои обязанности?

‘Эта принцесса, прежде уважаемая всми за свои рдкія добродтели и учтивость и любимая своимъ супругомъ, съ той поры, какъ поддалась тирану Фентону, забыла и положеніе, которое занимала, и обязанности честной жены.

‘Видя, что Герута забылась до такой степени, Амлетъ сознавалъ, что его жизнь въ опасности. Покинутый собственною матерью, всми оставленный, онъ чувствовалъ, что Фентонъ не долго будетъ выносить его и отправитъ вслдъ Горвендиллу. Чтобъ обмануть хитрость тирана, который подозрвалъ, что Амлетъ, войдя въ возрастъ, не преминетъ отомстить за смерть отца, онъ притворился сумасшедшимъ такъ хитро и ловко, что казался совсмъ потерявшимъ разсудокъ. И подъ такимъ покровомъ онъ скрылъ свои планы и защищалъ свою жизнь отъ возней тирана. Онъ являлся каждый день во дворецъ королевы, которая только и думала о томъ, чтобы нравиться своему прелюбодю, не заботилась мстить за мужа, не старалась заставить признать наслдникомъ сына. Амлетъ замажется всякою мерзостью, вываляется въ сору и гадости и, натеревъ лицо грязью съ улицъ, по которымъ онъ бгаетъ, какъ какой-нибудь полоумный, не проронитъ ни одного слова, которое не свидтельствовало бы объ его изступленіи и несомннномъ безуміи. И вс его дйствія и движенія были поведеніемъ человка, лишеннаго разсудка и пониманія. Онъ служилъ забавой пажей и легкомысленныхъ придворныхъ, составлявшихъ свиту его дяди-отчима. Но юноша замчалъ это и намревался отомстить когда-нибудь за все, но отомстить такъ, чтобъ они никогда не забыли того. Вотъ великая черта мудрости и ума въ молодомъ принц — воспользоваться своимъ жалкимъ положеніемъ униженнаго и презираемаго и этимъ облегчить себ путь, чтобы стать однимъ изъ самыхъ счастливыхъ королей своего времени!

‘Никто никогда не прослыль за умнаго и осторожнаго человка боле Брута, притворившагося сумасшедшимъ, у него это было результатомъ здраваго размышленія, столько же для того, чтобъ оградить свое имущество и избгнуть злобы тирана, сколько и для того, чтобъ изгнать Тарквинія и освободить народъ, подавленный тяжестью труднаго и презрннаго рабства. Какъ Брутъ, такъ и этотъ, а также къ нимъ можно присоединить еще царя Давида, который притворялся бшенымъ, чтобы сохранить жизнь, дали урокъ тмъ, кто, недовольный какимъ-нибудь правителемъ, не иметъ достаточно силъ ни противостать открыто, ни мстить за полученное оскорбленіе.

‘Амлетъ, усовершенствовавшись въ роли безумнаго, дйствовалъ крайне знаменательно и отвчалъ на столько кстати, что догадливый человкъ могъ бы скоре провидть, отъ какого большого ума происходили его неподражаемыя выходки, такъ, сидя у огня и обтачивая лучинки въ вид кинжаловъ и шпагъ, онъ былъ однажды со смхомъ спрошенъ кмъ-то: къ чему эти палочки, и что онъ хочетъ съ ними сдлать? ‘Я приготовляю’, сказалъ онъ,— ‘острыя копья и стрлы, чтобы мстить за моего отца’.

‘Неразвитые люди, какъ я сказалъ, приписывали это отсутствію разсудка, но люди потоньше и подальновидне начали прозрвать истину, замчать подъ этимъ напускнымъ безумствомъ большую хитрость, которая могла сдлаться когда-нибудь опасною для ихъ короля. Они говорили, что подъ грубостью и простотой онъ скрывалъ большую и лукавую мудрость и таилъ блестящій умъ подъ маской этой напускной хитрости. Въ силу этихъ соображеній совтовали королю всми средствами пытаться обличить лицемріе и обнаружить обманъ юноши. Они не видли иного, боле тонкаго способа обличить его, какъ подставивъ ему красивую женщину въ уединенномъ мст, которая старалась бы завлечь его самыми нжными и горячими ласками, на какія только она могла быть способна.

‘Было поручено нсколькимъ придворнымъ привести принца въ уединенную чащу лса и тамъ представить ему эту женщину. Свита, оставивъ его съ нею наедин, должна была убдить его отдаться ея поцлуямъ и объятіямъ: способъ довольно обыкновенный и въ наше время, но только практикуемый не для того, чтобъ попытать безумство высокопоставленныхъ лицъ, а лишить ихъ силы, добродтели и мудрости посредствомъ этихъ піявокъ и адскихъ соблазнительницъ, креатуръ ихъ приближенныхъ служителей.

‘Бдному принцу грозила опасность попасться въ ловушку, еслибъ одинъ изъ придворныхъ, воспитывавшійоя при жизни Горвендилла вмст съ принцемъ, не выказалъ боле благодарности и преданности Амлету, чмъ страха предъ могуществомъ тирана. Онъ присоединился къ придворнымъ, отправленнымъ на это предательство, съ цлью научить принца, что ему надо длать, а не съ цлью разставлять ему губительныя сти. Онъ зналъ, что если Амлетъ покажетъ малйшій признакъ разсудка, то потеряетъ жизнь. Онъ знаками показалъ Амлету, какой опасности подвергнется онъ, если поддастся, такъ или иначе, ласкамъ и призывамъ двушки, подосланной его дядей. Это удивило принца, тронутаго красотою двушки, которая, любя его съ дтства, рискуя убить себя его несчастіемъ и еще больше возможностью потерять страстно любимаго человка, не успвъ насладиться его любовью, сама подтвердила ему о предательств.

‘Юноша обманулъ придворныхъ, а молодая двушка увряла, что онъ не старался овладть ею, хотя тотъ съ своей стороны и утверждалъ противное. Вс убдились, что онъ на самомъ дл безуменъ, и что мозгъ его ршительно не способенъ въ здравому впечатлнію.

‘Между друзьями Фентона былъ однако одинъ, который особенно сомнвался въ этомъ. Онъ утверждалъ, что немыслимо, чтобы такой хитрецъ, какъ этотъ мнимый сумасшедшій, былъ поддтъ на такую простую штуку, которую крайне не трудно было раскусить, и что для достиженія цли надо изобрсти средство боле совершенное и ловкое, гд хитрость была бы ужасающая, а соблазнъ на столько силенъ, что фигляръ не могъ бы воспользоваться тутъ своею обычною маской. Онъ оказалъ, что знаетъ врное средство для исполненія этого плана, а именно — заставить его самого запутаться въ сти и выказать свои душевныя способности. ‘Надо’, оказалъ онъ, — ‘чтобы король Фентонъ сдлалъ видъ, что узжаетъ по какому-нибудь важному длу. Амлета же между тмъ запрутъ наедин съ матерью въ комнат, гд будетъ спрятанъ кто-либо, безъ вдома той и другого, съ цлью подслушать ихъ разговоры и заговоры, и сообразить, что предпринять противъ козней, задуманныхъ этимъ сумасшедшимъ’.

‘Увривъ короля, что если въ ум молодого человка не сложилось еще ничего ршительнаго, то онъ легко откроется матери и безъ боязни будетъ совщаться съ тою, которая его выносила и выкормила, этотъ другъ вызвался самолично быть шпіономъ и свидтелемъ бесды сына съ матерью, чтобы не подумали, что онъ подаетъ совтъ и отказывается самъ исполнить его.

‘Королю крайне понравилась эта выдумка. То было единственное средство вылчить принца отъ безумія. Подъ предлогомъ дальняго путешествія онъ покидаетъ дворецъ, отправляясь самъ на охоту. Между тмъ совтчикъ входитъ тайкомъ въ комнату королевы и прячется подъ одяло немного раньше, чмъ сынъ заперся въ ней съ матерью. Этотъ же, будучи хитрымъ и прозорливымъ, едва мать вошла въ комнату, догадался, что тутъ какой-нибудь обманъ и ловушка, и чтобъ никто не слышалъ его разговоровъ съ матерью, продолжалъ безумствовать и дурить, онъ началъ пть птухомъ, размахивая руками на подобіе взмаховъ птушиныхъ крыльевъ, вскочилъ на одяло и, почувствовавъ что-то спрятанное подъ нимъ, вонзилъ въ него весь свой мечъ, потомъ, вытащивъ полумертваго предателя, добилъ его, изрубивъ въ куски, затмъ сварилъ его трупъ и бросилъ въ сточную трубу, по которой стекали нечистоты для корма свиней.

‘Разрушивъ такимъ образомъ сти и наказавъ раскинувшаго ему ихъ, онъ вернулся къ королев, которая страдала и плакала, видя, что единственный сынъ ея — предметъ общихъ насмшекъ, безумецъ, доказательство чему она видла сейчасъ собственными главами. Это пробудило ея совсть: боги посылаютъ ей въ немъ наказаніе на кровосмшеніе съ тираномъ, убійцей ея мужа.

‘Пока она такъ терзалась, входитъ Амлетъ. Онъ еще разъ осмотрлъ вс углы, не довряя ни кому, даже матери, и видя, что они дйствительно вдвоемъ, обратился въ ней вполн здраво съ слдующими словами: ‘Какъ назвать такое предательство, о, гнуснйшая изъ всхъ женщинъ, развратничавшихъ по насилію отвратительнйшаго прелюбодя?! Подъ личиной горестнаго сокрушенія вы скрываете самое ужасное дло и самый омерзительный порокъ, какіе человкъ лишь можетъ только вообразить или совершить. Какъ я могу врить вамъ, когда вы, какъ похотливая блудница, развращенная распутствомъ, идете съ распростертыми руками за этимъ разбойникомъ и гнуонымъ тираномъ, убійцей моего отца? Достойно ли королевы и дочери короля слдовать инстинктамъ животныхъ и, подобно кобыламъ, связывающимся съ истребившими ихъ первыхъ самцовъ, вы покоряетесь вол гнуснаго короля, который убилъ самаго доблестнаго и добродтельнаго человка и похитилъ, умертвивъ Горвендилла, славу и честь датчанъ. Я не хочу уважать въ немъ родителя, не могу видть въ немъ дяди, а въ васъ — горячо любимой матери, онъ не уважилъ крови, которая должна была бы насъ соединять тсне, чмъ при этой сваей его съ вами. Вы же не могли, сохранивъ свою честь и не навлекая на себя подозрнія въ участіи въ убійств мужа, согласиться на бракъ съ его злйшимъ врагомъ. А, королева Герута! Только въ натур собакъ соединяться съ нсколькими и жаждать этого соединенія съ равными самцами. Похоть уничтожила въ вашей душ память о доблестяхъ и добродтеляхъ короля, вашего супруга и моего отца, это необузданное желаніе бросило дочь Рорика въ объятія тирана Фентона, который забылъ уваженіе въ тни Горвендилла, тни, оскорбленной такимъ страшнымъ поступкомъ. Надо не быть женщиной и еще мене принцессой, въ которой должны сочетаться кротость, чуткость души, доброта и состраданіе, чтобъ отдавать такъ свое чадо въ окровавленныя и преступныя руки вроломнаго вора. Самый хищный зврь не сдлаетъ этого, потому что львы, тигры и леопарды бьются, защищая своихъ дтенышей, и птицы клювомъ и когтями сопротивляются тмъ, кто хочетъ украсть ихъ птенцовъ, а вы добровольно подвергаете меня гибели вмсто того, чтобъ охранять меня. Не значитъ ли погубить меня, когда, зная злобу тирана и его мечты истребить поколніе брата и память о немъ, вы не хотли найти средства спасти свое дтище, отославъ его въ Швецію или Норвегію, или даже въ Англію, а оставили его добычей вашего гнуснаго прелюбодя? Пожалуйста, не оскорбляйтесь, государыня, если въ порыв горечи я вамъ говорю такъ рзко и щажу васъ мене, чмъ велитъ мн мой долгъ. Забывъ меня и потерявъ память о покойномъ корол, моемъ отц, не изумляйтесь, если я выйду изъ границъ. Взгляните, въ какое отчаяніе впалъ я, къ какому горю привела меня судьба и ваше легкомысліе: я долженъ притворяться сумасшедшимъ, чтобы спасать свою жизнь, вмсто того, чтобы вооружиться и стараться всми средствами заставить признать себя настоящимъ сыномъ доблестнаго и добродтельнаго короля Горвендилла. Я хочу, чтобы вс принимали меня за лишеннаго разсудка и пониманія, такъ какъ я увренъ, что тотъ, кому совсть не помшала убить собственнаго брата, привычный въ убійству, не задумается накинуться съ подобною же злобою на кровь и плоть, происшедшія отъ его брата, безжалостно умерщвленнаго. А потому я предпочитаю притворяться безумнымъ, нежели показывать то, что мн дала природа, ясные и свтлые лучи которой я скрываю подъ этою маской, какъ солнце знойнаго лта прячетъ иногда свое сіяніе за большою тучей. Личина безумнаго мн служитъ, чтобы скрывать подъ нею мои начинанія, а жесты сумасшедшаго, при благоразумномъ поведеніи, способствуютъ сохранить себ жизнь для Даніи и память о покойномъ корол, отц моемъ, ибо желаніе отомстить за него такъ сильно запечатллось въ моемъ сердц, что если только я не умру скоро, я надюсь такъ отомстить, что никогда о томъ не забудутъ въ этой стран. Во всякомъ случа нужно выждать время, средства и случай. Если я слишкомъ потороплюсь, я погублю самого себя и тмъ сейчасъ же положу конецъ тому, чего жаждетъ мое сердце. Сила не на моей сторон, надо прибгать къ хитрости, притворству и маскамъ. Государыня, не оплакивайте моего безумія, а содрагайтесь надъ проступкомъ, совершеннымъ вами, и страдайте отъ безчестія, заклеймившаго былую славу и доброе имя, которыя отличали прежде королеву Геруту. Совтую вамъ, въ особенности, чтобы ни король и никто не зналъ ничего объ этомъ, и позвольте мн доиграть свою роль такъ, какъ я разсчитываю довести свое предпріятіе до конца’.

‘Хотя королева чувствовала себя глубоко уязвленною, и Амлетъ затронулъ ее на живое, она тмъ не мене забыла то презрніе, которое должна была ощутить, видя себя такъ безжалостно упрекаемою и поносимою, забыла, ради большого счастія, внезапно представившагося ей, при вид сына въ здравомъ ум: она сознала, чего могла ожидать отъ столь сильнаго уха. Съ одной стороны, она не осмливалась поднять главъ и взглянуть на него, помня о своемъ проступк, съ другой же — она съ радостью обняла бы его за умныя рчи, которыя онъ говорилъ ей, и которыя имли въ себ столько силы, что мгновенно вату шили похотливую страсть, отдавшую ее Фентону, и поселили въ сердц ея воспоминаніе о доблестяхъ ея законнаго мужа, котораго жалла она теперь отъ всей души, видя живое подобіе его нравственнаго облика въ сын, сохранившемъ великій духъ своего отца. Побжденная этимъ правдивымъ порывомъ и заливаясь словами, она долго, какъ бы восхищенная, смотрла на Амлета, наконецъ обнявъ его съ тмъ чувствомъ, съ какимъ можетъ обнимать и ласкать одна лишь нжная мать, она обратилась къ нему съ слдующею рчью: ‘Я хорошо знаю, сынъ мой, что я виновата, допустивъ бракъ съ Фентономъ, жестокимъ тираномъ, убійцей твоего отца и моего законнаго мужа. Но когда ты примешь въ соображеніе трудность сопротивленія и предательство, господствующее во дворц, недовріе, которое должны мы питать къ придворнымъ и мры, обдуманныя Фенгономъ на тотъ случай, еслибъ я отказалась отъ связи съ нимъ, — ты простишь меня скоре, чмъ бросишь мн обвиненіе въ разврат и непостоянств, и не будешь подозрвать, чтобы когда-нибудь Герута могла согласиться на смерть своего супруга. Клянусь теб величіемъ боговъ, что будь въ моей власти сопротивленіе тирану, я отъ всего сердца пожертвовала бы собственною жизнью, еслибъ могла спасти жизнь моего господина и мужа, такъ же какъ съ того времени я много разъ противодйствовала твоей насильственной смерти. Еслибъ у меня не было тебя, я не хотла бы больше жить въ этомъ мір: вдь, увидавъ твой здравый умъ, я уже вижу несомннную возможность отомстить за твоего отца. Во всякомъ случа, мой сынъ и милый другъ, если ты жалешь самого себя и заботишься о доброй памяти отца твоего, и если ты не хочешь ничего сдлать для той, которая не достойна имени матери, я прошу тебя вести умно твои начинанія, не спшить исполненіемъ намреній. Ты видишь, нтъ почти никого, кому ты могъ бы довриться, и у меня также нтъ ни одной женщины, которой я могла бы открыть хоть одну тайну съ тмъ, чтобы та тотчасъ же не была передана твоему врагу, онъ, какъ ни прикидывается влюбленнымъ въ меня, все же не довряетъ мн, а напротивъ страшится ради тебя. Онъ не такъ простъ, чтобы быть увреннымъ въ твоемъ сумасшествіи и бевуміи, а потому если ты сдлаешь что-либо, какъ бы скрытно и осторожно то ни было, онъ сейчасъ же узнаетъ все. Я боюсь, чтобы демоны не передали ему о происшедшемъ теперь между нами — такъ ужь судьба всегда была противъ насъ и преслдовала обоихъ,— или чтобъ это убійство, совершенное тобою, не стало причиной нашей гибели, хотя я покажу видъ, что ничего не знаю о немъ, какъ скрою и то, что знаю о твоемъ здравомъ ум и отважномъ предпріятіи. Будемъ молиться богамъ, сынъ мой, чтобъ они управляли твоимъ сердцемъ, руководили твоими мыслями и помогли бы теб въ твоемъ предпріятіи, чтобъ я увидала тебя владющимъ всмъ, на что ты имешь право, и короной Даніи, похищенною у тебя тираномъ, чтобъ я имла возможность радоваться твоему счастію и быть вполн довольною, видя, какъ смло ты отомстилъ убійц твоего отца и всмъ его сообщникамъ’.

‘Государыня’, отвтилъ Амлетъ,— ‘я врю вамъ и не буду больше вмшиваться въ ваши дла, прося васъ, чтобъ и вы, съ своей стороны, по долгу крови бросили этого прелюбодя, моего врага, котораго я убью, хотя бы вс демоны были за него. И приближеннымъ его не удастся помшать мн освободить свтъ отъ этого тирана, а ихъ самихъ послать за нимъ же, какъ подлыхъ участниковъ въ убійств моего отца и товарищей въ вроломств и жестокомъ умысл. Вамъ извстно, государыня, что Отеръ, вашъ ддъ, отецъ добраго короля Рорика, побдивъ Гимона, сжегъ его живымъ, потому лишь, что прежде этотъ жестокій прелюбодй поступилъ точно также съ Генаромъ, своимъ властелиномъ, котораго предательски захватилъ ночью. Да кому же не извстно, что измнники и клятвопреступники не заслуживаютъ ни доврія, ни благородства, что договоры, заключенные съ разбойникомъ, равносильны по своей ничтожности паутин и должны считаться не существующими? И если я подниму руку на Фентона, который ни царь, ни властитель мой, я не учиню низости и измны, а напротивъ, покараю его, какъ своего вассала, который безчестнымъ образомъ подкапывался подъ своего владыку и господина. Необходимо, чтобъ или славная кончина превратила мое существованіе, или чтобъ съ оружіемъ въ рукахъ, въ блеск торжества и побды, я отнялъ жизнь тхъ, кто отравилъ мою собственную. Да и стоитъ ли жить, когда позоръ и низость, эти два палача, терзаютъ нашу совсть, и трусость отвлекаетъ сердце отъ отважныхъ намреній и убиваетъ высокія стремленія ума къ безконечной слав и почету! Я знаю, что не легко сорвать плодъ раньше времени и воспользоваться тмъ, на что мы еще не знаемъ, имемъ ли право. Но я надюсь окончить хорошо, полагаясь на судьбу, которая руководила до сихъ поръ моею жизнью, я надюсь, что не умру, не отомстивъ врагу, и что онъ самъ будетъ орудіемъ своей гибели и поможетъ мн исполнить то, чего я самъ не осмлился бы предпринять’.

‘Фентонъ, какъ будто вернувшись изъ дальняго путешествія и безпокоясь о взявшемъ на себя обязанности шпіона, чтобы поймать Амлета въ его притворств, былъ очень удивленъ, не узнавъ о немъ ничего. Поэтому онъ спросилъ о немъ у сумасшедшаго. Принцъ не былъ лгуномъ и въ продолженіе всего своего притворнаго безумія ни разу не уклонился отъ правды. Онъ отвтилъ, что придворный, котораго искалъ король, отправился по стоку нечистотъ туда, гд, задохнувшись, былъ съденъ свиньями.

‘Скоре бы поврили всему, чмъ этому убійству, совершенному Амлетомъ. И Фентонъ не поврилъ. Все же ему казалось, что безумный хочетъ подшутить надъ нимъ. Онъ охотно убилъ бы его, но боялся короля Рорика и не смлъ оскорбить королеву, мать сумасшедшаго, которая его любила и ласкала, хотя выказывала большое горе, видя его въ такомъ состояніи. Желая избавиться отъ него, онъ прибгнулъ къ помощи одного иностранца и задумалъ заставить Англійскаго короля быть исполнителемъ убійства, предпочитая свалить позоръ исполненія такой жестокости на своего друга.

‘Амлетъ, угнавъ, что его отправляютъ въ Британію къ англичанамъ, сейчасъ же догадался о цли этого путешествія. Оттого, поговоривъ съ королевой, онъ просилъ ее не выказывать горя по случаю его отъзда, скоре притвориться веселою, какъ бы облегченною отъ присутствія того, кого она хоть и любила, но не могла безъ горя видть въ такомъ жалкомъ состояніи и лишеннымъ разсудка. Онъ еще умолялъ королеву, чтобы по его отъзд она устлала ковромъ валу, прибила бы коверъ гвоздями къ стнамъ и сохранила ему т лучинки, которыя онъ обострилъ, говоря, что приготовляетъ стрлы для мести за смерть отца. Наконецъ, поручивъ въ конц года отпраздновать поминки по себ, уврилъ ее, что онъ тогда же вернется, и она останется вполн удовлетворенною и боле чмъ довольною его поздкой. Съ нимъ были посланы два врные министра Фентона съ дощечками, на которыхъ былъ начертанъ англичанамъ приказъ о смерти Амлета. Но хитрый датскій принцъ, во время сна своихъ спутниковъ, осматривая вещи послднихъ, прочиталъ дощечки и, узнавъ о предательств дяди и злоб придворныхъ, которые везли его на бойню, стеръ приказъ убить его, а вмсто того написалъ распоряженіе англичанамъ повсить и удавить его спутниковъ. Но ему этого было не довольно, онъ еще прибавилъ, что Фентонъ приказалъ королю-островитянину дать племяннику короля въ супружество дочь.

‘Пріхавши въ Британію, посланные представились королю и передали ему письма своего властелина. Тотъ, прочитавъ ихъ содержаніе, скрылъ все до удобнаго случая, чтобы привести въ исполненіе желаніе Фентона. А между тмъ онъ очень хорошо принялъ датчанъ и угостилъ ихъ за своимъ столомъ. Пока посланные веселились съ англичанами, хитрый Амлетъ, хотя былъ постоянно съ ними, но не прикасался ни къ чему, что подавали за королевскимъ столомъ. Король, скрывая свои мысли, веллъ проводить гостей въ ихъ помщеніе, подославъ туда одного изъ своихъ спрятаться и подслушать разговоры гостей передъ тмъ, какъ ложиться спать. Какъ только они остались одни въ комнат, когда ушли прислуживавшіе имъ, спутники Амлета спросили его, отчего онъ пренебрегъ и дой, и питьемъ, предлагаемыми ему за столомъ, и не сдлалъ чести угощенію такого великаго короля, принявшаго ихъ столь радушно и милостиво. Принцъ, не длавшій ничего безъ основанія, сейчасъ же отвтилъ имъ: ‘Вотъ еще! Неужели вы думаете, что я буду сть хлбъ, смоченный человческою кровью, поганить горло ржавчиной желза, употреблять мясо, отъ котораго пахнетъ разложившимися, совершенно сгнившими трупами? Какъ хотите вы, чтобъ я уважалъ короля, у котораго рабскій взглядъ, и королеву, которая сдлала три вещи, достойныя только самой низкой женщины и скоре присущія служанк, чмъ женщин ея положенія?’ Сказавъ это, онъ прибавилъ еще нсколько оскорбительныхъ и колкихъ выраженій, столько же обращенныхъ противъ короля и королевы, какъ и противъ присутствовавшихъ на пиру для пріема датчанъ.

‘Амлетъ не оказалъ ничего невроятнаго, какъ вы узнаете посл. Въ то время вс эти сверныя страны были подъ властью сатаны, тамъ было неисчислимое множество колдуновъ, и всякій боле или мене былъ посвященъ въ ихъ знанія. Такъ, въ Готландіи и Біарміи очень многіе знаютъ гораздо больше, чмъ позволяетъ христіанская религія. И Амлетъ еще при жизни отца былъ ужъ на столько опытенъ въ той наук, при помощи которой злой духъ обвинялъ людей и предупреждалъ этого принца о минувшихъ событіяхъ. Слышавшіе его отвтъ обвиняли его въ сумасшествіи и говорили, что онъ не могъ представить ему лучшаго доказательства, презирая то, что было только достойно похвалы, что притомъ онъ ужасно забылся, обвиняя столь прекраснаго человка, какъ король, и порицая королеву, славнйшую и мудрйшую изъ всхъ сосднихъ принцессъ, угрожали при этомъ покарать его за такую дерзость. Но онъ продолжалъ притворяться сумасшедшимъ и смялся надъ ними, увряя, что не сдлалъ и не предположилъ ничего дурного и невроятнаго. Съ своей стороны король, узнавъ обо всемъ этомъ, ршилъ, что Амлетъ, говоря такъ двусмысленно, или былъ сумасшедшій до крайнихъ предловъ, или же умнйшій человкъ своего времени. И чтобъ убдиться въ томъ или другомъ, онъ веллъ позвать въ себ булочника, поставляющаго ему хлбъ. Онъ спросилъ его: въ какомъ мст росло зерно, изъ котораго длался его обыкновенный хлбъ? На это ему отвтили, что недалеко отсюда было поле, все покрытое человческими костями убитыхъ когда-то въ ожесточенномъ бою, и почва такъ была жирна и плодородна, такъ удобрена мертвецами, что тамъ сяли каждый годъ самый лучшій хлбъ для королевскаго стола. Видя, что правда сквозитъ въ рчахъ молодого принца, король спросилъ еще: чмъ кормили свиней, мясо которыхъ подавали на столомъ? Ему отвтили, что, выгнанныя изъ хлва, он питались падалью и трупомъ разбойника, казненнаго за злодянія и преступленія. Это окончательно удивило англійскаго принца. Онъ захотлъ узнать, какую воду брали для пива. Онъ веллъ раскрыть источникъ, изъ котораго доставали эту воду. На дн его нашли мечи и заржавленное оружіе, которое давало питью такой дурной вкусъ. По разъясненіи всего этого королю было еще любопытно узнать, почему датскій принцъ сказалъ, что у него рабскій взглядъ. И чтобъ удовлетворить это любопытство, онъ обратился къ матери и тайно отвелъ ее въ комнату, которую заперъ за собою. Онъ просилъ ее сказать, кому обязанъ онъ своимъ появленіемъ на свтъ. Королева, увренная, что никогда никто не зналъ о ея связяхъ и проступкахъ, клялась ему, что только одинъ король пользовался ея ласками. Онъ же, достаточно увренный въ справедливости словъ принца датскаго, пригрозилъ матери, что если она не отвтитъ ему по доброй вол, онъ заставитъ ее отвчать силой. И тогда она призналась ему, что подчинялась когда-то рабу, который и былъ отцомъ короля Великой Британіи. Это и удивило, и изумило его. Но онъ скрылъ все, предпочитая оставить грхъ безнаказаннымъ, чмъ подвергнуться презрнію подданныхъ, которые, можетъ быть, тогда не захотли бы имть его своимъ правителемъ. Онъ былъ очень опечаленъ тмъ, что услышалъ. Явившись къ принцу, онъ спросилъ его: почему тотъ сказалъ, что королева сдлала три вещи достойныя рабыни, а не настоящей принцессы? Король, недовольный тмъ, что узналъ о своемъ происхожденіи, долженъ былъ еще услышать то, что его опечалило такъ же, какъ и его собственное горе, а именно, что королева, жена его, была дочерью служанки.

‘Король пришелъ въ восторгъ отъ молодого человка. Онъ видлъ, что онъ выше обыкновенныхъ людей, и отдалъ за него свою дочь, исполняя то, что было начертано на дощечкахъ, поддланныхъ хитрымъ Амлетомъ. А на другой день онъ приказалъ повсить двоихъ слугъ короля Фентона, исполняя желаніе послдняго. Какъ ни радовался Амлетъ всему происшедшему, и хоть англичанинъ не могъ угодить ему больше этого, онъ притворился огорченнымъ и пригрозилъ королю отомстить за все. Чтобъ его успокоить, ему дали очень много золота. Принцъ веллъ растопить его и влить въ палки, которыя нарочно для этого приказалъ высверлить. Въ Данію онъ увезъ только эти палки, возвратившись туда тотчасъ по прошествіи года. Онъ общался Англійскому королю вернуться очень скоро для свадьбы съ принцессой англійскою. Какъ только онъ прибылъ во дворецъ дяди, гд праздновали по немъ трнэну, онъ вошелъ въ залу и очень удивилъ всхъ. Никто не думалъ, чтобъ онъ былъ живъ. Многіе радовались его смерти, зная, какое удовольствіе эта потеря доставляла Фентону, а нкоторые горевали, вспоминая славу покойнаго Горвендилла, побды котораго остались для нихъ незабвенными. Изумленіе разразилось общимъ смхомъ. Вс участвовавшіе на тризн этого мнимо-умершаго смялись одинъ надъ другимъ, что такъ попались въ обманъ. Такъ какъ вс не прочь были придраться къ случаю попировать, то каждый захотлъ отпраздновать возвращеніе Амлета, принцъ самъ служилъ имъ виночерпіемъ, ни минуты не оставляя кубковъ пустыми. И онъ напоилъ всхъ до такой степени, что вс, совершенно опьяненные, заснули тутъ же, гд сидли, вино лишило ихъ силъ и чувствъ. Это случается не рдко у нмцевъ и у всхъ сверныхъ народовъ.

‘Амлеть, видя, что наступаетъ удобная минута исполнить свой замыселъ и отомстить своимъ врагамъ, сохраняя вмст съ тмъ и дйствія, и движенія, и одежду безумнаго, не преминулъ ухватиться за представившійся ему случай. Видя эти тла, усыпленныя виномъ, которыя валялись на полу, какъ свиньи — одни заснули, другихъ рвало отъ излишне выпитаго вина, — онъ опустилъ на нихъ коверъ, которымъ обиты были стны комнаты, и этимъ ковромъ прикрылъ пировавшихъ, приколотивъ его къ дощатому полу, а въ углахъ прикрпилъ палочками, обточенными имъ когда-то. Они такъ крпко придерживали коверъ, что никакія усилія не могли высвободить закрытыхъ имъ. И онъ тутъ же поджегъ дворецъ съ четырехъ угловъ. Такимъ образомъ ни одинъ Изъ бывшихъ въ зал не спасся, вс искупили свои грхи огнемъ, умирая жертвою пламени.

‘Юноша видлъ все это. Онъ зналъ, что дядя до конца пира удалился въ свои покои, отдленные отъ горящаго дворца. Онъ пошелъ къ нему и, войдя въ комнату, схватилъ мечъ убійцы его отца, подсунувъ ему свой, пригвожденный къ ножнамъ во время пира. Онъ обратился къ Фентону со слдующими словами: ‘Я изумляюсь, король незаконный, какъ можешь ты спать спокойно, когда дворецъ твой въ пламени, и когда вс твои приближенные и исполнители твоихъ жестокихъ плановъ погибли въ немъ. Я не постигаю, какъ сильно надешься ты на твое счастье, что не боишься, видя Амлета около себя, Амлета, вооруженнаго оружіемъ, которое онъ долго оттачивалъ, готоваго теперь мстить за ужасное преступленіе, совершенное тобою противъ его властелина-отца’.

Фентонъ понялъ тутъ вполн хитрость своего племянника, слыша, какъ Амлетъ говоритъ въ здравомъ разсудк, а главное — увидя обнаженный мечъ въ его рук, которую тотъ поднялъ, чтобы лишить его жизни, — вскочилъ съ кровати и бросился въ оружію племянника, но пока онъ силился его вытащить, Амлетъ ударилъ его по ше такъ, что голова скатилась на землю, и оказалъ: ‘Такого возмездія заслуживаютъ вс, подобные теб. А потому умри! И когда будешь въ аду, разскажи своему брату, котораго ты убилъ такъ жестоко, что ты умеръ насильственною смертью, окажи, что его сынъ далъ теб такое порученіе, пусть его тнь успокоится этимъ извстіемъ среди блаженныхъ духовъ и тмъ освободитъ меня отъ долга, заставлявшаго меня мстить за родную кровь, такъ какъ черезъ нее же я самъ лишился кровныхъ узъ и родства’.

‘Смлъ и отваженъ, достоинъ вчной похвалы тотъ, который, вооружась ложнымъ сумасшествіемъ, обманулъ самыхъ мудрыхъ, хитрыхъ и лукавыхъ людей! Онъ не только сохранилъ свою жизнь отъ возней тирана, но сумлъ совершенно новымъ образомъ отомстить за смерть отца, спустя много лтъ посл нея. Такимъ образомъ, ведя свои дла такъ осторожно и выполняя планы съ такою отважностью и постоянствомъ, онъ оставляетъ не ршеннымъ вопросъ: что въ немъ боле достойно одобренія, его постоянство и великодушіе, или мудрость въ выработк давно задуманныхъ плановъ и приведеніи ихъ въ исполненіе. Если когда-нибудь месть имла оправданіе, нтъ сомннія, что сожалніе и любовь, которыя связаны съ воспоминаніемъ о нашихъ родителяхъ, невинно пострадавшихъ, заставляютъ насъ искать средства не оставлять безнаказанною измну. Гд общество затронуто, тамъ потребность мести не должна преслдоваться, а напротивъ достойна похвалы и поощренія. Такъ и было въ аинскихъ законахъ. Они воздвигаютъ памятники тмъ, кто мстилъ за оскорбленіе, нанесенное республик, и смло убивали тхъ, кто смущалъ спокойствіе гражданъ…’

До насъ дошелъ англійскій переводъ разсказа Бельфора: The Hystorie of Hamblet въ изданіи 1608 года. Но Шекспировскій ‘Гамлетъ’ появился никакъ не позже 1602 года, ибо въ издательскихъ спискахъ (Stationers Registers), отысканныхъ Стивенсомъ, въ этомъ году встрчается слдующая помта:

(1602) XXVj-to Julij

James Robertes — Entred for his copie vnder the bandes of master Pasfeild and master waterson warden. А booke called ‘the Revenge of Hamlett Prince (of) Denmarke’ as yt was latelie Acted by the Lord Chamberleyne his servants . . . . . . . . . . . . . Vj-d {См. H. H. Furness. A new variorum edition of Shakespeare Vol. IV. Hamlet Vol. II. Philadelphia. P. 12—.

Dr. Bob. Gbbickb. Shakespeare’s Hamlet-Quellen, herausgegeben von Max Moltke. Leipzig 1881.

J. O. Halliwell-Phillipps. Memoranda on the Tragedy of Hamlet. London 1879.}.

Трудно допустить, чтобы здсь шла рчь не о трагедіи Шекспира, который принадлежалъ къ составу упомянутой труппы ‘the Lord Chamberleyne his servants’. Въ слдующую весну, 1603 года, эта труппа стала называться ‘королевскою’ (The King’s Players), и заголовокъ ‘Гамлета’ въ изданіи именно 1603 года свидтельствуетъ, что трагедія игралась королевскими актерами.

Итакъ, въ Hystorie of Hamblet 1608 года нельзя видть источникъ Шекспировой трагедіи. Однако Капеллъ и Кольеръ длаютъ предположеніе (впрочемъ недостаточно обоснованное), что еще въ 1686 году могъ существовать не дошедшій до насъ англійскій переводъ этой Трагической исторіи Бельфорэ. Переводъ почти дословно передаетъ французскій подлинникъ, за исключеніемъ одного мста: Гамблетъ, оставшись наедин съ матерью, слышитъ шорохъ и восклицаетъ: ‘A rat, a rat!’ (Крыса, крыса!). Этого восклицанія нтъ у Бельфорэ, но оно вошло въ ‘Гамлета’ Шекспира, тогда какъ поэтъ не воспользовался цликомъ ни однимъ выраженіемъ перевода французской повсти. Нельзя ли вывести заключенія обратнаго тому, къ которому пришли Капеллъ и Кольеръ, а именно, что переводчикъ заимствовалъ у Шекспира это мсто, и что, слдовательно, Hystorie of Hamblet не послужила матеріаломъ для Шекспирова Гамлета?

Шекспиръ былъ несомннно знакомъ съ французскимъ языкомъ, точно такъ же, какъ и съ италіанскимъ {См. Elze. W. Shakespeare, р. 441.}, и могъ прочитать книгу Бельфора въ подлинник, не нуждаясь въ англійскомъ перевод. И дйствительно, есть во французскомъ разсказ выраженія, которыя могли повліять на мысль Шекспира. Напримръ, не напоминаютъ ли окончанія монолога ‘Быть иль не быть?’ слдующія слова: ‘Et dequoy sert vivre, o la honte, et l’infamie sont les bourreaux qui tourmentent nostre conscience, et la poltronnerie est celle qui retarde le coeur des gaillardes entreprises, et destoume l’esprit des honnestes dsirs de gloire et louange, qui sera jamais durables?’ Это сходство, конечно, еще ничего положительнаго не доказываетъ, но даетъ право пускаться въ довольно правдоподобныя догадки.

Въ числ источниковъ ‘Гамлета’, кром исторіи Саксона Грамматика и повсти Бельфорэ, можно еще считать старую, не дошедшую до насъ трагедію того же названія, и на сколько можно судить по намекамъ на нее современниковъ, нсколько сходную съ твореніемъ Шекспира. О томъ, что такая трагедія существовала до 1602 года, мы имемъ положительныя свднія. Еще въ 1589 году (а по мннію Дайса, даже до 1587) Томасъ Нэшъ въ предпосланномъ имъ ‘Менафону’ Роберта Грина письм упоминаетъ о какомъ-то ‘Гамлет’, по видимому, трагической пьес: ‘Whole Hamlets, I should say, handfols of tragical Speeches’. Въ дневник Генсло (Henslowe) подъ 9-мъ іюня 1694 года значится, что шло представленіе ‘Гамлета’, который, судя по незначительному сбору, уже не былъ новинкой. Наконецъ, въ 1696 году въ Wits Miserie Томаса Лоджа говорится о чорт, одтомъ во все черное, который на подобіе продавщицы устрицъ и блдный, какъ призракъ, жалобно кричалъ со сцены: ‘Гамлетъ, отомсти!’ (Hamlet, revenge!)

Итакъ, нельзя сомнваться въ существованіи театральной пьесы о Гамлет лтъ за 18—16 до 1602 года. Относительно же того, кто былъ авторомъ этой пьесы, мннія расходятся: большинство приписываетъ ее кому-нибудь изъ предшественниковъ Шекспира: Мэлонъ (Маіопе) и Кольеръ называютъ Томаса Кида, другіе же, напримръ, Найтъ (Knight), Эльце и Броунъ, считаютъ авторомъ самого Шекспира, который впослдствіи будто бы передлалъ эту первоначальную попытку въ дошедшую до насъ трагедію. Но за неимніемъ непреложныхъ доказательствъ, какъ то, такъ и другое мнніе могутъ быть принимаемы только за боле или мене вроятныя и остроумныя предположенія, и вопросъ о томъ, кто былъ авторомъ ‘Гамлета’, предшествовавшаго Шекспирову, до сихъ поръ еще остается открытымъ.

Упомянемъ еще о предположеніи, сдланномъ Беллемъ (Dr. Bell: Shakespeare’s Puck, II, 231, III, 140), будто бы Шекспиръ прожилъ три года на материк, хорошо изучилъ нмецкій языкъ и литературу и познакомился съ повстью о Гамлет, написанною Гансомъ Саксомъ въ 1658 году. Бюхнеръ (Buohneb. Hamlet le Danois. Paris 1878) видитъ въ одной отарой датской хроник, слдующей Саксону Грамматику, источникъ до-шекспировскаго ‘Гамлета’.

Долгое время старйшимъ изданіемъ Шекспирова ‘Гамлета’ считался такъ называемый второй Quarto 1604 года, но въ 1823 году нкто сэръ Генри Бенбери {Sir Henry Bunbury: Correspondance of Sir Th. Hanmer, London 1888, p. 80.} нашелъ въ Бартон экземпляръ ‘Гамлета’ изданія 1603 года (первый Quarto, старйшее изъ дошедшихъ до насъ изданій). У этого экземпляра не хватало послдняго листа. Бенбери промнялъ свою находку на книги стоимостью въ 180 фунтовъ книгопродавцамъ Пэйну и Фоссу, а они перепродали эту рдкость герцогу Девонширскому уже за 230 фунтовъ. Въ 1866 году второй экземпляръ (которому не доставало заглавнаго листа) того же изданія 1603 года былъ купленъ въ Дублин у одного студента на одинъ шиллингъ, книгопродавецъ, пріобрвшій экземпляръ, продалъ его за 70 фунтовъ, впослдствіи онъ былъ купленъ на 120 фунтовъ Галлнуэллемъ и находится теперь въ Британскомъ музе. Вотъ единственные два сохранившіеся экземпляра перваго Quarto.

Вотъ заглавіе Quarto 1603 года:

The Tragicall Historie of Hamlet Prince of Denmarke By William Shake-speare. As it hath beene diuerse times acted by bis Higbnesse semante in the Cittie of London: as also in the two Vniuersities of Cambridge and Oxford, and else-where. At London printed for N. L. {Nicholas Ling.} and John Trundell. 1608.

На заглавномъ лист Quarto 1604 года читаемъ:

The Tragicall Historie of Hamlet, Prince of Denmarke. By William Shakespeare. Newly imprinted and enlarged to almost as much againe as it was, according to the tme and perfect Coppie. At London, Printed by J. R. {James Robertes.} for N. L. and are to be sold at his shoppe vunder Saint Dunstons Churoh in Fleetstreet. 1604.

Итакъ, второе изданіе ‘вновь напечатано и увеличено почти вдвое противъ перваго, по подлинной и полной рукописи’. Въ самомъ дл: въ первомъ Quarto только 2,148 стиха, на цлыхъ 1,676 меньше, чмъ во второмъ.

Значительная разница въ объем, въ выраженіяхъ, въ послдовательности сценъ и въ именахъ дйствующихъ лицъ этихъ двухъ изданій породила безконечный и до сихъ поръ еще не разршенный споръ о томъ, есть ли первый Quarto (1603) первоначальный набросокъ трагедіи, которую впослдствіи Шекспиръ развилъ и разработалъ въ произведете, извстное намъ по второму Quarto (1604), или же первый Quarto вотъ искаженное, воровское изданіе ‘подлинной и полной рукописи’?

Сингеръ {Первое изданіе 1826 года, второе — 1856.} предлагаетъ гипотезу, что первый Quarto напечатанъ съ неисправной театральной рукописи или съ рукописи, украденной у автора. Различіе между двумя первыми изданіями слишкомъ велико, чтобы не видть во второмъ Quarto произведенія, самимъ авторомъ передланнаго изъ первоначальнаго очерка. Такъ думалъ и Кальдекотъ {1882.}. Главнымъ защитникомъ этого взгляда былъ Найтъ (Knight), два раза издававшій творенія Шекспира, въ 1841 и 1865 годахъ. Мы сдлаемъ краткое извлеченіе изъ его Introductory Notice to Hamlet, взглядъ его на первый Quarto не измнился въ теченіе 24 лтъ издательской дятельности. Найтъ считаетъ Quarto 1608 года воспроизведеніемъ рукописи ранняго періода творчества Шекспира, она могла быть похищена и напечатана въ то время, когда Шекопиръ уже передлалъ свой трудъ, но еще не усплъ его издать. Эта первая рукопись представляетъ значительный интересъ, давая возможность прослдить не только постепенность, съ какою поэтъ овладвалъ языкомъ, не только его искусство какъ драматурга, но и высшія качества его духа, его философію и удивительное проникновеніе въ самыя темныя и потаенныя побужденія человческой души.

Все, что касается дйствія, находится безъ значительнаго различія какъ въ первомъ, такъ и во второмъ Quarto, но духовная и созерцательная сторона несравненно глубже въ послднемъ. Въ немъ діалогъ гораздо боле разработанъ. Характеръ Полонія, (который въ первомъ Quarto называется Корамбисъ), мало подвергся измненію во второмъ Quarto. Умопомшательство Гамлета сильне подчеркнуто въ первомъ Quarto, нежели во второмъ, можно думать, что еще и въ первомъ наброск Шекспиръ не хотлъ выставлять Гамлета сумасшедшимъ на самомъ дл и, отдлавъ драму, стушевалъ и т слабые штрихи, по которымъ можно было бы принять его героя за безумнаго. Въ первомъ Quarto непосредственно посл сцены, въ которой Корамбисъ говорить о сумасшествіи принца, входитъ Гамлетъ и произносить знаменитое ‘Быть иль не быть?’ Во второмъ Quarto этотъ монологъ, а равно и слдующая за нимъ сцена съ Офеліей, поставлены посл встрчи Гамлета съ актерами. Самый этотъ монологъ сильно искаженъ въ первомъ Quarto, строки перепутаны и переставлены одна на мсто другой, вроятно, наборщикомъ. Разговоръ съ Розенкранцемъ и Гильденстерномъ (Россенкрафтъ и Гильдерстонъ въ первомъ Quarto) гораздо длинне и содержательне во второмъ Quarto. Бесда Гамлета съ Гораціемъ передъ представленіемъ, какъ мы знаемъ ее теперь, есть замчательный образчикъ необыкновеннаго искусства развить первоначальную идею, которую мы видимъ въ старйшемъ Quarto. То же самое надо сказать и о сцен представленія: рчи актера-короля въ первомъ Quarto написаны гладкими, прекрасными стихами. Шекспиръ не задумался пожертвовать ими, чтобы все это представленіе сильне отличалось отъ стиля драмы, и во второмъ Quarto онъ вполн достигъ цли, переполнивъ рчи актера-короля вычурными антитезами. Различіе между первымъ и вторымъ Quarto особенно замтно въ сцен Гамлета съ матерью: во всей трагедіи, въ теперешнемъ ея вид, не разъяснено, была ли королева соучастницей преступленія Клавдія. Въ первомъ Quarto, въ упомянутой сцен, королева клянется сыну, что ничего не знала объ убійств перваго мужа, Гамлетъ проситъ ее помочь ему отомстить убійц, и она соглашается. Наконецъ, въ старйшемъ Quarto есть цлая сцена, не вошедшая во второе Quarto: это сцена между королевой и Гораціемъ, который сообщаетъ ей о внезапномъ возвращеніи Гамлета въ Данію и о томъ, какъ король покушался погубить племянника. Все это выпущено въ виду того — полагаетъ Найтъ,— что характеру Гамлета гораздо боле соотвтствуетъ ни съ кмъ не длиться планами отмщенія. На томъ же основаніи, на которомъ ‘Ромео и Юлію’ считаютъ одною изъ раннихъ пьесъ Шекспира вслдствіе того, что въ ней очень мало глубокихъ философскихъ мыслей, надо и о ‘Гамлет’ 1603 года думать, какъ о произведеніи, написанномъ въ молодые годы. Въ самомъ дл, въ немъ нтъ ни одного изъ тхъ знаменитыхъ и зрлыхъ по мысли изреченій, безъ которыхъ мы не можемъ себ представить датскаго принца, напримръ: ‘Нтъ ничего хорошаго или дурного, но мысль длаетъ его тмъ или другимъ’, или: ‘Я бы и въ орховой скорлуп считалъ себя властелиномъ необъятнаго пространства’, или ‘Данія — тюрьма’, или ‘За послднее время я утратилъ всю мою веселость’, или ‘Откажись на время отъ блаженства’ и т. д. {См. для сличеній: W. Vietor. Shakespeare reprints. Hamlet. Parallel texte of the first and second Quartos and the first Folio. Marburg 1891.}.

Гервинусъ, Деліусъ, Дайсъ, Франсуа Гюго, Стонтонъ, Эльце въ главнйшихъ чертахъ сходятся съ Найтомъ во взгляд на Quarto 1603 года, какъ на воспроизведете, правда, весьма несовершенное стараго ‘Гамлета’ (о которомъ упоминаютъ Нэшь, Генсло и Лоджъ), написаннаго Шекспиромъ въ молодости и передланнаго имъ въ зрлые годы. Но существуетъ и другой взглядъ на Quarto 1603 года. Кольеръ (1848, 1868) первый по тщательномъ сличеніи изданій 1603 и 1604 годовъ высказалъ предположеніе, что первый Quarto напечатанъ съ рукопнои, составленной стенографически во время представленія или со словъ актеровъ. Какой-нибудь безымянный и неразборчивый на средства типографщикъ могъ добыть незаконнымъ путемъ неисправную рукопись. Быть можетъ, только небольшое число экземпляровъ было распродано, когда замтили погршности этого изданія. Кольеръ основываетъ свое мнніе на слдующихъ доводахъ: 1) Большая часть пьесы въ томъ вид, какъ она напечатана въ первомъ Quarto, записана стенографами. 2) Тамъ, гд умнье измняло стенографу, онъ или съ памяти дополнялъ недостающее, или поручалъ это плохому писцу. 3) Быть можетъ, на сцен шла та драма, которую мы знаемъ по Quarto 1604 года, но нкоторыя ея явленія были небрежно перепутаны въ исполненіи, а другія пропущены, стенографъ все это боле или мене точно записывалъ. Правда, Полоній въ первомъ Quarto названъ Корамбисъ, а Рейнальдъ, его слуга, переименованъ въ Монтано, и мы не знаемъ, почему Шекспиру вздумалось прибгнуть къ этой перемн, но можно думать, что онъ заимствовалъ эти имена изъ существовавшей до него трагедіи и потомъ придумалъ другія, подобно тому какъ Бенъ Джонсонъ переименовалъ всхъ дйствующихъ лицъ въ своей пьес ‘Every man in bis Humour’.

Теоріи Кольера придерживаются Т. Момзенъ, Грантъ Уайтъ и Кембриджскіе издатели.

Момзенъ (Tycho Mommsen, Athenaeum, 7 Feb. 1867) не допускаетъ, чтобы молодой писатель написалъ первоначально пьесу въ боле сокращенномъ вид, скоре можно предположить обратное: на это мы имемъ доказательство въ ‘Донъ Карлос’ Шиллера и ‘Гетц фонъ-Берлихинген’ Гёте. Отступленія въ первомъ Quarto отъ текста второго Quarto боле многочисленны и существенны въ конц пьесы, что показываетъ, на сколько вниманіе и терпніе измняли переписчику во время скучной работы, отъ которой онъ спшилъ отдлаться. Многія погршности искаженнаго ‘Гамлета’ могли произойти отъ сокращеній, которыхъ невжественный переписчикъ не сумлъ разобрать, какъ слдуетъ, такимъ образомъ объясняется и измненіе именъ: сокращенное Cor. (Courtier = придворный, вмсто Полоній) превратилось въ Corambis, а Mon. (Man of Polonius = слуга Полонія) въ Montano.

Уайтъ (Richard Grant White: Introduction to Hamlet. 1861) не согласенъ съ мнніемъ, что большое различіе въ объем текста перваго и второго изданій есть вское доказательство того, будто бы пьеса была значительно исправлена и дополнена передъ печатаніемъ второго изданія. Заявленіе его заглавнаго листа породило недоразумніе, слдствіемъ котораго и появилось это мнніе. Ба заглавномъ лист значится: ‘вновь напечатано и увеличено почти вдвое противъ перваго, по подлинной и полной рукописи’, это понималось въ томъ смысл, что пьеса была ‘увеличена’ самимъ авторомъ. Но самое содержаніе приведеннаго заявленія не доказываетъ ли какъ разъ противоположнаго? Первое изданіе до того плохо и безсвязно, что и поверхностный взглядъ увидитъ въ немъ разрозненное и испорченное воспроизведеніе настоящаго текста. Кажется, сказано совершенно ясно, что ‘увеличеніе’ второго Quarto, упомянутое на заглавномъ лист, есть слдствіе открытія подлинной и полной рукописи и принадлежитъ типографщику или издателю, а никакъ не автору.

Кембриджскіе издатели Кларкъ и Райтъ (Clark and Wright, 1865) видятъ въ первомъ Quarto части стараго до-шекспировскаго Гамлета. Около 1602 года Шекспиръ взялся за эту трагедію и сталъ приспособлять ее къ сцен, какъ длалъ и съ другими пьесами. Первый Quarto представляетъ собою ‘Гамлета’ въ томъ вид, въ какомъ Шекспиръ до нкоторой степени его отдлалъ, но измненія еще не были доведены до конца, а во второмъ Quarto мы въ первый разъ получаемъ Шекспирова ‘Гамлета’.

Были и попытки пріурочить написаніе этого перваго ‘Гамлета’ къ опредленному году. Фр. Гюго (1868 г.) предполагаетъ 1684, и вотъ на какомъ основаніи {Мы пользуемся переводомъ съ французскаго въ Театральной Библіотек 1880, No 2.}: Первый ‘Гамлетъ’, напечатанный въ 1603 году, былъ уже извстенъ въ 1589 году. Чтобы войти въ славу въ 1689 году, самый поздній срокъ его представленія могъ быть не раньше 1688 года. Но можно предполагать, что пьеса написана даже еще ране этого времени, и вотъ почему: въ одной изъ сценъ первоначальной драмы Г и ль дер стонъ объявляетъ Гамлету, что пріхавшіе актеры должны были оставить городъ, потому что ихъ выгоняетъ новинка (noueltie carries it away, стихъ 974), что постоянная публика ихъ оставила, чтобы смотрть, какъ играютъ дти. Вс коментаторы видятъ въ этихъ словахъ намекъ на театръ, открытый въ 1684 году дтьми изъ хора капеллы св. Павла для конкурренціи съ труппой Blackfriars. По всему вроятію, слова Гильдерстона относятся къ тому времени, когда эти дти были новинкой, то-есть, около 1684 года. Въ подтвержденіе сдланнаго заключенія можно еще указать, какъ на странное совпаденіе обстоятельствъ, что сынъ Шекспира отъ его жены Анны, родившійся въ тотъ же 1584 годъ, былъ названъ Гамлетомъ {Или Гамнетомъ. Halliwell сообщаетъ, что въ Стратфордскихъ записяхъ это имя писалось то Hamlet, то Hamnet, то Amblett.}. Дйствительность приведеннаго факта подтверждается метрическими книгами приходской церкви въ Стратфорд на Эвон, гд значится: ‘2 февраля 1684 года {У Фр. Гюго должно быть опечатка: Эльце, М. Кохъ и В. Чуйко годомъ рожденія близнецовъ считаютъ 1685 годъ.} Гамлетъ и Юдифь {Гамнетъ и Юдифь были близнецы.}, сынъ и дочь Вильяма Шекспира’.

Приблизительно такого же мннія о времени созданія перваго ‘Гамлета’ держится и Эльце (Einleitung. Hamlet. Leipzig, 1867, р. XIX). Шекспиръ осмиваетъ эвфуизмъ въ Осрик и могильщик, въ сцен съ послднимъ Гамлетъ говоритъ: ‘За послдніе три года все такъ изострилось…’ ‘Euphues’ Дж. Лилли появился не ране 1679 года и не позже 1681 года, накинувъ нкоторое время, въ теченіе котораго книга стала всмъ извстна, мы получимъ 1686 годъ. Въ этомъ году у Шекспира былъ уже сынъ Гамнетъ, весьма возможно, что приращеніе семейства и сопряженные съ нимъ расходы потребовали поздки въ Лондонъ для заработка. Почему не предположить, что въ самомъ начал своего поприща молодой поэтъ назвалъ свое произведеніе дорогимъ ему именемъ? Гамнеть умеръ въ 1696 году. Не отразился ли этотъ ударъ въ мрачномъ міросозерцаніи передланнаго ‘Гамлета’, какимъ мы его знаемъ теперь?

Есть и другія указанія на время, когда былъ созданъ ‘Гамлетъ’ Шекспира. Еще въ 1773 году Стивенсъ сообщалъ, что видлъ на одномъ экземпляр сочиненій: Чосера (Chaucer), принадлежавшемъ доктору Гарвею (Gabriel Harvey), его собственноручную замтку такого содержанія: ‘Молодежь особенно увлекается ‘Венерой и Адонисомъ’ Шекспира, а его ‘Лукреція’ и ‘Трагедія о Гамлет, принц датскомъ’ нравятся боле зрлымъ людямъ’. На томъ основаніи, что въ начал и конц Гарвей помтилъ книгу 1698 годомъ, Стивенсъ къ этому году и пріурочилъ написаніе ‘Гамлета’. Но Мэлонъ очень основательно возражаетъ, что отмтка 1698 года только свидтельствуетъ о времени, когда книга стала собственностью Гарвея, а записи могли быть сдланы въ любое время по ея пріобртеніи. И дйствительно, рядомъ съ упоминаніемъ о ‘Гамлет’ въ той же книг есть записи и о другихъ сочиненіяхъ, которыя, какъ достоврно намъ извстно, вышли поздне 1698 года.

Въ явномъ противорчіи съ записью Гарвея стоитъ Palladis Tamia Фрэнсиса Миреса (Francis Mores) того же 1698 года. Перечисляя 12 главныхъ театральныхъ пьесъ, извстныхъ въ то время, Миресъ не упоминаетъ ‘Гамлета’. Это умолчаніе является вскимъ доводомъ противъ мннія о раннемъ происхожденіи Шекспировой драмы, но сторонники мннія о томъ, что ‘Гамлетъ’ написанъ Шекспиромъ еще въ молодости, устраняютъ этотъ краснорчивый доводъ предположеніемъ, что Миресъ не упомянулъ о ‘Гамлетъ’, какъ о пьес въ то время еще очень слабой и не стоившей вниманія.

‘Гамлетъ’, въ его совершенномъ вид, могъ быть уже написанъ въ 1600 году. На это указываютъ въ Quarto 1604 года слова Розенкранца о странствующихъ актерахъ: their inhibition cornes by the meanes of the late innouasion. (Это мсто вошло и въ послдующія изданія и у насъ переведено такъ: ‘имъ запретили представленія въ город вслдствіе послднихъ нововведеній’ (II, 2, 320, 321). Именно въ 1600 году состоялось запрещеніе нкоторымъ труппамъ давать представленія за то, что актеры позволяли себ намеки на высокопоставленныхъ лицъ.

Изъ всего вышесказаннаго мы видимъ, что опредлить съ безусловною точностью время первоначальнаго созданія ‘Гамлета’ и его окончательной обработки не возможно, какъ ни удачны, ни правдоподобны т или другія догадки, он все же до сихъ поръ остаются только боле или мене удачными предположеніями. Во всякомъ случа въ Quarto 1604 года мы имемъ самое совершенное изъ старйшихъ извстныхъ намъ изданій.

Помимо Гамлета въ исторіи Саксона Грамматика, этого несомнннаго первоисточника всхъ послдующихъ Гамлетовъ, на Шекспира, при созданіи его знаменитой трагедіи, могли имть вліяніе и другія обстоятельства. Б. Читвицъ указываетъ на философскіе діалоги Джіордано Бруно, въ которыхъ встрчаются мысли часто довольно схожія съ размышленіями датскаго принца Р. Женэ (Шекспиръ, его жизнь и сочиненія. Переводъ съ нмецкаго, Москва 1877) упоминаетъ объ ‘Essais’ Монтеня, которымъ приписываютъ важное вліяніе на созданіе ‘Гамлета’. Первый ихъ англійскій переводъ Florio появился въ 1608 году.

18-го февраля 1587 года была обезглавлена Шотландская королева Марія Стюартъ. Въ это время Шекспиръ уже находился въ Лондон, и конечно, кровавое событіе не могло не сдлать на него, какъ и на всхъ его современниковъ, глубокаго впечатлнія. Въ судьб злополучной королевы и ея сына, вступившаго на англійскій престолъ въ 1603 году подъ именемъ Іакова I, есть черты, сходныя съ исторіей Гертруды и Гамлета. Извстно, что Марія вышла замужъ за Ботвеля, убившаго съ ея согласія ея второго мужа, короля Дарилея. Сближеніе этого событія съ содержаніемъ ‘Гамлета’ сдлалъ еще К Зильбершлагъ. Другое подобное происшествіе случилось тоже на глазахъ Шекспира: мать Эссекса {Эссексъ былъ другомъ Саутамптона, состоявшаго въ добрыхъ отношеніяхъ съ Шекспиромъ. Существуетъ предположеніе, что Саутамптону Шекспиръ посвятилъ свои Сонеты.}, лэди Летиція Эссексъ, измнила своему мужу и при жизни его сошлась съ Лейстеромъ. Носились слухи, что отецъ Эссекса былъ отравленъ Лейстеромъ, который посл его смерти женился на его вдов. Н. И. Стороженко (въ примчаніяхъ къ русскому переводу книги Женэ, стрр. 366, 367) говорить о важности писемъ Эссекса дли исторіи развитія типа Гамлета. (Письма Эссекса въ его сестр леди Ричъ были изданы къ трехсотлтнему юбилею Шекспира герцогомъ Манчестрскимъ въ его книг: ‘Court and Society from Elizabeth to Anne. London 1864). ‘Если письма Эссекса’, пишетъ проф. Стороженко, — ‘нкоторыя мста которыхъ представляютъ поразительное сходство съ монологами Гамлета, и его семейныя обстоятельства и не даютъ вамъ права видть въ злополучномъ любимц Елизаветы первообразъ Гамлета, то во всякомъ случа не наводятъ ли они на мысль, что въ эпоху, когда былъ написанъ ‘Гамлетъ’, существовали въ англійскомъ обществ типы, изученіе которыхъ могло дать Шекспиру матеріалъ для созданія своего безсмертнаго типа?’

По видимому, ‘Гамлетъ’ въ томъ вид, въ какомъ мы его знаемъ по Quarto 1604 года, сталъ сразу пользоваться большимъ успхомъ. Въ современной литератур то и дло встрчаются упоминанія о немъ. Еще въ слдующемъ 1605 году вышло новое его изданіе, такъ-называемый третій Quarto, это просто точная перепечатка второго, между ними, правда, есть нкоторое различіе, но самое не существенное и то лишь въ отдльныхъ словахъ: на безъ малаго 2000 стиховъ только 12 разночтеній.

Четвертый Quarto вышелъ въ 1611 году, какъ и третій, онъ по содержанію тожественъ со вторымъ, только заглавіе отличается отъ предыдущихъ: вмсто The Tragicall Historie of Hamlet на заглавномъ лист четвертаго Quarto напечатано: The Tragedy of Hamlet, что вошло и въ послдующія изданія.

Есть еще и пятый Quarto безъ означенія года, относимый Мэлономъ къ 1607 году, а Галлиуеллемъ къ 1609, кембриджскіе издатели полагаютъ однако, что пятый Quarto перепечатанъ съ четвертаго Quarto.

Вотъ и вс изданія ‘Гамлета’, появившіяся при жмени Шекспира.

Черезъ семь лтъ посл его смерти два его товарища по сцен, актеры Джонъ Геминджъ и Генри Кондель, издали собраніе всхъ пьесъ Шекспира. Это изданіе 1623 года принято называть первымъ Folio. Вотъ его заглавіе: Mr. William Shakespeares Comedies, Histories and Tragedies. Published according to the True Originall Copies. London. Printed by Isaac Iaggard and Ed. Blount. 1623 {Мы пользовались воспроизведеніемъ этого изданія въ уменьшенномъ вид: The first Edition of Shakespeare. The Works of W. Shakespeare in reduced facsimile from the famous first Folio Edition of 1623. With an introduction by J. O. Haluwell-Phillipps. London 1876.}.

Въ первомъ Folio ‘Трагедія о Гамлет, принц датскомъ’ напечатана, какъ говоритъ Halliwell-Phillipps, съ театральной рукописи. Въ основаніе этой рукописи несомннно легъ текстъ второго Quarto, но не безъ добавленій, сокращеній и довольно многочисленныхъ разночтеній {Вопросъ о текст перваго Folio исчерпалъ Тихо Момзенъ въ Jahn’schen Jahrbcher, Band 72. Онъ отдаетъ предпочтеніе второму Quarto передъ первымъ Folio.}. Послднія большею частью много уступаютъ второму Quarto и имютъ передъ нимъ преимущество только въ тхъ случаяхъ, когда совпадаютъ съ первымъ Quarto {Предисловіе К. Эльце въ Шлегелеву переводу ‘Гамлета’, стр. 11.}. Есть въ первомъ Folio и мста, которыхъ не находится вовсе во второмъ Quarto, и взятыя изъ перваго. Распредленіе на акты и сцены доведено здсь только до 2-й сцены II акта, послдующее дленіе на акты и сцены принадлежитъ позднйшимъ издателямъ, которые въ этомъ отношеніи руководствовались совершенно произвольными соображеніями. Эльце (Introduction to Hamlet, IX, Halle 1882) утверждаетъ, что судя по первымъ Quarto и по другимъ очевиднымъ признакамъ, Шекспиръ не раздлялъ своихъ пьесъ на акты и сцены. Его рукописи предназначались не для типографій, а для актеровъ, которые, будучи хорошо знакомы съ порядками сцены и наставленные самимъ авторомъ, не нуждались ни въ такихъ указаніяхъ, ни въ подробныхъ ремаркахъ, отсюда почти полное отсутствіе послднихъ въ старыхъ изданіяхъ.

Здсь кстати будетъ сказать, что въ виду исчезновенія подлинныхъ рукописей Шекспира, большая часть которыхъ, вроятно, сгорла въ пожар театра ‘Глобуса’ въ 1618 году, мы не имемъ почти никакой возможности судить о правописаніи поэта. Только дв его поэмы ‘Венера и Адонисъ’ и ‘Лукреція’ были, по всей вроятности, напечатаны подъ его наблюденіемъ {Elze Intr. to Hamlet. VII.}, и слдовательно, могутъ еще носить отпечатокъ его правописанія: он изданы сравнительно гораздо тщательне, чмъ пьесы. Но число словъ въ этихъ поэмахъ безконечно мало въ сравненіи съ громаднымъ количествомъ словъ въ драматическихъ сочиненіяхъ и можетъ по этому дать самое ограниченное понятіе о правописаніи Шекспира.

Въ эпоху Елизаветы орографія еще далеко не установилась. Не только невжды, какими несомннно были наборщики, черезъ руки которыхъ прошли творенія Шекспира, но и просвщенные люди не умли писать правильно, они большею частью даже свои фамиліи писали на равные лады, чему мы имемъ не одинъ примръ. Шекспиръ не уступалъ въ этомъ своимъ современникамъ, до насъ дошло шесть его подписей: 1) на экземпляр ‘Essays’ Монтеня въ перевод Флоріо 1603 года (Halliwell сомнвается въ подлинности этого автографа, а прекрасный палеографъ сэръ Фредерикъ Мэдденъ считаетъ эту подпись дйствительно принадлежащею поэту), 2) на контракт по покупк участка земли въ Блэкфрайерс (Blackfriars) отъ 10-го марта 1612— 1618,

на акт (mortgage-deed) по продаж той же земли Генри Уокеру (Walker) отъ 11-го марта 1612—1613 {Этотъ документъ былъ найденъ въ 1768 году, попалъ къ Гаррику, потомъ къ Стивенсу и въ 1796 году исчезъ. Впослдствіи онъ снова отыскался и въ 1858 году былъ пріобртенъ съ аукціона Британскимъ музеемъ за 815 ф.}, и наконецъ 4) три подписи на трехъ листахъ завщанія отъ 2б-го марта 1616—1616 гг. Первая изъ перечисленныхъ подписей самая разборчивая: Shakspere. Остальные автографы написаны очень плохо, нкоторые — дрожащею рукой, и изслдователи до сихъ поръ не пришли къ соглашенію на счетъ того, написано ли: Sliakspere или Shakspeare. Въ Стратфорд до сихъ поръ существуютъ подписи Джона Шекспира, отца поэта, эта фамилія подписана на четырнадцать различныхъ ладовъ {Elze. W. Shakespeare. 617—619.}.

Погршности правописанія достигали въ печати еще большихъ размровъ вслдствіе небрежности наборщиковъ и несовершенства печатнаго дла. Даже въ двухъ упомянутыхъ поэмахъ, напечатанныхъ, какъ мы уже говорили выше, вроятно, подъ наблюденіемъ автора, замтно самое безцеремонное обращеніе съ правилами правописанія: слова, въ которыхъ требуются двойныя буквы, не стснялись печатать съ одною, не произносимыя буквы опускали и проч. только для того, чтобы строка умстилась, напримръ, вмсто all печатали al, вмсто through — thrugh, вмсто beene — bin и т. д. Въ изданіяхъ драматическихъ произведеній Шекспира вс эти неточности, искаженія и пропуски, не говоря уже о простыхъ опечаткахъ, насчитываются чуть не въ каждой строк. Проза иногда напечатана, какъ стихи, и обратно, такъ что изслдователямъ было весьма трудно посредствомъ догадокъ добраться до истиннаго текста и боле или мене возстановить его правильность. Во многихъ случаяхъ эта работа представлялась совершенно невозможною. Кембриджскіе издатели на стр. XIX своего предисловія заявляютъ, что полное отсутствіе знаковъ препинанія въ изданіяхъ Folio представило бы меньше затрудненій, чмъ ихъ безтолковое примненіе. Тире впервые встрчается въ Folio 1623 года, а вопросительный знакъ часто употребляется вмсто восклицательнаго, къ которому прибгаютъ очень рдко {Elze. Introd. to Hamlet. VII — XIII.}.

Приведемъ списокъ главнйшихъ изданій Гамлета:

1603 г. Первый Quarto.

1604 г. Второй Quarto.

1606 г. Третій Quarto.

1611 г. Четвертый Quarto.

Безъ означенія года. Пятый Quarto.

1623 г. Первый Folio.

1632 г. Второй Folio.

1664 г. Третій Folio.

1676 г. Quarto актеровъ. (Players’ Quarto).

1683 г. Quarto актеровъ.

1686 г. Четвертый Folio.

1695 г. Quarto актеровъ.

1703 г. Quarto актеровъ.

1709 г. Роу (Rowe). 1-е изданіе.

1714 г. Роу. 2-е изданіе.

1723 г. Попъ (Pope). 1-е изданіе.

1728 г. Попъ. 2-е изданіе.

1733 г. Теобальдъ (Theobald). 1-е изданіе.

1740 г. Теобальдъ. 2-е изданіе.

1744 г. Танжеръ (Hanmer). 1-е изданіе.

1747 г. Варбуртонъ (Warburton).

1766 г. Джонсонъ (Johnson).

1768 г. Капеллъ (Capell).

1770 г. Танжеръ. 2-е изданіе.

1778 г. Дженненсъ (Jennens).

1778 г. Джонсонъ и Стивенсъ (Johnson and Steevens).

1778 г. Джонсонъ и Стивенсъ.

1786 г. Джонсонъ и Стивенсъ.

1790 г. Мэлонъ (Malone).

1793 г. Стивенсъ.

1794 г. (?) Рэннъ (Rann).

1803 г. Стивенсъ Рида (Reed’s Steevens).

1813 г. Стивенсъ Рида.

1821 г. Мэлонъ Босвеля (Boswell’s Malone).

1826 г. Сингеръ (Singer). 1-е изданіе.

1832 г. Кальдекотъ (Caldecott).

1841 г. Найтъ (Knight). 1-е изданіе.

1843 г. Кольеръ (Collier). 1-е изданіе.

1866 г. Гудзонъ (Hudson). 1-е изданіе.

1866 г. Сингеръ. 2-е изданіе.

1867 г. Эльце (Elze).

1867 г. Дайсъ (Dyce). 1-е изданіе.

1868 г. Кольеръ. 2-е изданіе.

1860 г. Стонтонъ (Staunton).

1861 г. Р. Грантъ Уайтъ (Richard Grant White).

1864 г. Кларкъ и Райтъ (Clark and Wright Globe Edition).

1864 г. (?) К. и М. Кауденъ Кларкъ (Charles and Mary Cowden Clarke).

1865 г. Кембриджское изданіе (Cambridge Edition. Clark and Wright).

1866 г. Деліусъ (Delius).

1866 г. Галліуель (Halliwell. Folio Edition).

1866 г. Найтъ. 2-е изданіе.

1866 г. Кейтлей (Keightley).

1866 г. Дайсъ. 2-е изданіе.

1869 г. Чишвицъ (Tschischwitz).

1870 г. Гудзонъ. Школьное изданіе (School Edition).

1872 г. Гюсси (Heussi).

1872 г. Кларкъ и Райтъ (The Clarendon Press Sris, Clark and Wright).

1873 г. Моберли (The Rugby Edition. С. E. Moberly).

1877 г. Horace Howard Fnrness. А new Variorum Edition of Shakespeare. Vol. I. Text. Vol. II, Appendix. Philadelphia.

1882 г. Karl Elze. Shakespeare’s Tragedy of Hamlet. Однимъ изъ блестящихъ доказательствъ того, на сколько ‘Гамлетъ’ сталъ популяренъ въ Англіи вскор по своемъ появленіи, служитъ то, что англійскіе матросы представляли эту трагедію, въ сентябр 1607 года, на палуб своего корабля во время плаванія въ Остиндію, близъ Сіерры Леоны {S. Rundall, Narratives of Voyages towards the Northwest. Printed for the Hakluyt Society, 1849. Сравн.: Эти England as seen by Foreigners, p. CXI. Эти матросы играли также ‘Ричарда II’.}.

Первымъ актеромъ, исполнявшимъ роль Гамлета въ Лондон былъ, по однимъ извстіямъ — Бёрбеджъ, а по другимъ — Тэйлоръ {Предисловіе Эльци къ Шлегелеву переводу ‘Гамлета’, стр. 11.}. Во время Реставраціи ‘Гамлетъ’ принадлежалъ къ числу немногихъ Шекспировыхъ пьесъ, разршенныхъ къ представленію, Беттертонъ былъ особенно хорошъ въ роли Гамлета, онъ игралъ ее цлыхъ пятьдесятъ лтъ и подъ конецъ своего поприща говорилъ, что все еще недостаточно изучилъ этотъ характеръ. По роли Гамлета можно прослдить непрерывную цпь англійскихъ театральныхъ преданій. За Бербеджемъ, который несомннно игралъ эту роль согласно пониманію самого Шекспира и по его личнымъ указаніямъ, слдовалъ Джовефъ Тэйлоръ, тоже наученный самимъ авторомъ. Тэйлоръ, завщалъ эту роль Беттертону, вслдъ за которымъ посл краткаго перерыва ее игралъ Гаррикъ {Ibid. стр. 12.}. Правда, до Гаррика включительно ‘Гамлета’ и въ Англіи играли въ искаженномъ вид, произвольно приспособляя его такъ или иначе къ сцен. Гаррикъ, вроятно, въ угоду Вольтеру, даже совершенно передлалъ конецъ трагедіи: онъ вычеркнулъ путешествіе Розенкранца и Гильденстерна и ихъ гибель въ Англіи, а также всю сцену на кладбищ съ могильщиками и похоронами Офеліи. Въ заключительной сцен Гамлетъ появляется передъ королемъ и дворомъ, Лаэртъ упрекаетъ принца въ смерти отца и сестры. Король приказываетъ Гамлету удалиться въ Англію, въ отвтъ на что Гамлетъ его закалываетъ. Королева убгаетъ. Лаэртъ, отмщая за отца, сестру и короля, ранитъ Гамлета, Горацій хочетъ убить Лаэрта, но Гамлетъ его удерживаетъ. Приходятъ сказать, что королева, не дойдя до своей комнаты, упала въ обморокъ и умерла {Hamlet altered by Garrick 1771. (Not printed, Lowndes).}.

‘Гамлетъ’ имлъ громадное вліяніе на литературное развитіе въ Германіи и Франціи. Ни одна драма Шекспира не можетъ въ этомъ отношеніи сравниться съ ‘Гамлетомъ’. Можно сказать безъ преувеличенія, что въ обихъ этихъ странахъ исторія ‘Гамлета’ есть исторія поэзіи Шекспира, во всякомъ случа, эта трагедія, какъ важнйшее произведете его творчества, была проводникомъ, проложившимъ путь и прочимъ его созданіямъ къ нмцамъ и французамъ {Эльци, ibid. стр. 12.}.

Еще въ начал XVII столтія англійскіе комедіанты здили по Германіи и давали представленія въ различныхъ городахъ, нанимались ко дворамъ владтельныхъ герцоговъ (напримръ, Генриха-Юлія Брауншвейгскаго, 1663—1613) и знакомили нмцевъ съ англійскимъ репертуаромъ, въ который входили и нкоторыя пьесы Шекспира. Мы имемъ положительныя свднія, что 24-го іюня 1626 года, при дрезденскомъ двор давалась eine Tragoedia von Hamlet einem Printzen in Dennemarck.

До насъ дошла и старинная нмецкая передлка ‘Гамлета’ подъ заглавіемъ: Tragoedia. Ber bestrafte Brudermord oder: Prinz Hamlet aus Bnnemarck. Она сохранилась въ позднйшей копіи со старой, утерянной рукописи. Эта копія помчена ‘Pretz, den 27 Oktober 1710’ и принадлежала Конраду Экгофу, знаменитому актеру при театр въ Гот (1720—1778), посл котораго извлеченія изъ нея были напечатаны въ Theater-Kalender auf das Jahr 1779. Поздне Рейхардъ напечаталъ всю пьесу въ своемъ повременномъ изданіи Olla Potrida, Berlin 1781, II {Albert Cohn. Shakespeare in Germany. London 1866, p. 289.}.

А. Конъ (Alb. Cohn), помщая текстъ этой пьесы въ своей книг ‘Shakespeare in Germany’, заявляетъ что ‘Наказанное братоубійство’ представлялось англійскими комедіантами въ Германіи около 1603 года. Можно сомнваться въ справедливости такого заявленія, котораго Конъ ничмъ не доказываетъ. Э. Мендель (Elise Mentzel) въ своей ‘Geschichte der Schauspielkunst in Frankfurt a. М.’ (Frankfurt а. М. 1882, S. 66) говоритъ, что Улихъ (Adam Gottfried Uhlich) въ изслдованіи ‘Ueber die deutsche Schaubhne’ упоминаетъ объ объявленіи (Anschlagezettel), къ сожалнію утраченномъ, судя по которому англійскіе комедіанты около 1628 или 1680 года, въ прощальномъ представленіи во Франкфурт пополнили по нмецки ‘Гамлета’ безъ обозначенія имени его автора. Статья Улиха намъ неизвстна, а г-жа Мендель не говоритъ, гд нашла ее. Дале, на стр. 120, она приводитъ сообщенное ей третьимъ, не названнымъ лицомъ извстіе, что ‘еще десять лтъ назадъ’ у одного собирателя рдкостей находились три афиши (Theaterzettel) извстной Фельтеновой труппы за 1686 годъ. На одной изъ этихъ афишъ объявлялось о драм ‘Der bestrafte Brudermord oder Prinz Hamlet aus Dnemark’. Эти афиши исчезли безъ слда посл смерти собирателя. Судя по этому извстію, нмецкій ‘Гамлетъ’ давался еще въ то время, и вроятно, въ редакціи, извстной намъ по рукописи 1710 года. Все это весьма возможно, но конечно, нельзя на такихъ неопредленныхъ данныхъ основывать никакого положительнаго сужденія. {Prof. W. Crkizenaoh въ Berichte ber die Verhandlungen der K. Sache. Gesellschaft der Wissenschaften zu Leipzig. I. Leipzig 1887, S. 8.}

Что же такое этотъ нмецкій ‘Гамлетъ’? Мы знаемъ, что въ 1620 году былъ напечатанъ въ нмецкой переработк сборникъ англійскихъ трагедій и комедій, различіе ихъ съ подлинными англійскими пьесами объясняется тмъ, что он переходили отъ одной труппы къ другой и постепенно подвергались многимъ измненіямъ. ‘Гамлетъ’ не вошелъ въ этотъ сборникъ, но весьма вроятно, что и его постигла такая же участь.

Нкоторые шекспирологи, признающіе существованіе стараго не Шекспирова ‘Гамлета’, пытались съ помощью ‘Наказаннаго братоубійства’ пролить свтъ на не дошедшую до насъ трагедію, они видятъ ея отраженіе въ нмецкой передлк. Бернгарди {Bernhardt. Shakespeare’s Hamlet. Hamburger literarischkritische Bltter, 1867. Nr. 49 — 108.}, Латамъ {Latham. Two dissertations on Hamlet. London 1872.} и Виджери {The first Quarto Edition of Hamlet. 1608. Two Esseys to which the Harness prize was awarded. 1880.1. By С. H. Herford. II. By W. Н. Widgery. London 1880.} отмчаютъ особенности, въ которыхъ ‘Наказанное братоубійство’ расходится съ текстомъ Шекспира, и стараются доказать, что эти особенности сродны по духу и стилю драматическимъ писателямъ 80-тыхъ годовъ XVI вка, такъ какъ старая трагедія, по свидтельству Бэта, существовала именно въ это время.

Другіе полагаютъ, что въ основаніе нмецкой передлки легъ текстъ Quarto 1603 года, а можетъ быть, также и 1604. За первый Quarto отоятъ льце (въ уже упомянутомъ предисловіи къ Шлегелеву переводу, стр. 14) и Кохъ (Shakespeare’s dramatische Werke, nach der Uebersetzung von А. W. Schlbgbl etc. heran sg. von М. Koch. Bd VIII. Stuttgart о J. S. 23). И дйствительно, нельзя не замтить большой близости ‘Наказаннаго братоубійства’ съ содержаніемъ перваго Quarto. Въ обоихъ памятникахъ встрчается Полоній, названный въ первомъ Quarto Корамбисъ, а въ нмецкой передлк Корамбусъ, есть и много другихъ весьма сходныхъ и даже тожественныхъ чертъ. Дайсъ, кром сходства съ первымъ Quarto, видитъ въ нмецкомъ ‘Гамлет’ несомннные слды второго Quarto. Женэ {Rudolph Gene. Geschichte der Shakespeare’schen Dramen in Deutschland. Leipzig 1870. S. 196.} держится того же взгляда, полагая, что англійскіе комедіанты первоначально играли въ Германіи ‘Гамлета’ по Quarto 1603 года, а впослдствіи сдлали добавленія изъ второго Quarto и перваго Folio. Подробное сличеніе текстовъ нмецкой передлки и двухъ старйшихъ Quarto приведено у Крейценаха въ вышеупомянутой стать.

Есть въ нмецкомъ ‘Гамлет’ и отступленія отъ англійскихъ подлинниковъ. Вс имена дйствующихъ лицъ, кром Гамлета, Офеліи, Горація и Франциска, измнены. Пьеса начинается прологомъ, написаннымъ александрійскими стихами, слогъ которыхъ гораздо возвышенне и лучше текста пьесы. Женэ замчаетъ сходство пролога съ прологами въ пьесахъ Конгеля 1680 года. Въ нмецкомъ пролог появляется Ночь въ колесниц изъ звздъ. Въ ея рчахъ мало связи съ содержаніемъ пьесы. Вроятно, этотъ прологъ былъ заимствованъ изъ другой пьесы, нсколько измненъ и придланъ къ ‘Наказанному братоубійству’. Вся пьеса проникнута грубостью нмецкихъ театральныхъ обычаевъ того времени. Призракъ, появляясь во второй сцен, даетъ часовому здоровую оплеуху, отъ которой тотъ роняетъ мушкетъ. Комическій элементъ представленъ въ лиц придворнаго шута Фантазмо, котораго Офелія въ своемъ сумасшествіи принимаетъ за возлюбленнаго. Цинизму, вольностямъ и нескромнымъ выраженіямъ данъ полный просторъ. Усланный въ Англію, Гамлетъ высаживается на остров, съ нимъ вмсто Розенкранца и Гильденстерна два бандита, которые намрены съ нимъ покончить, они становятся другъ противъ друга, а Гамлетъ убждаетъ ихъ позволить ему помолиться. Поднявъ руки къ небу, онъ командуетъ имъ: Стрляйте! и падаетъ на землю. Они стрляютъ и убиваютъ другъ друга. Спасенный Гамлетъ на почтовыхъ (съ острова!) возвращается въ Данію.

Профессоръ Крейценахъ {Berichte . die Verhandlungen d. K. Sachs. Gesellsch. der Wissenschaften zu Leipzig, S. 81.} предлагаетъ догадку, что нмецкій ‘Гамлетъ’ возникъ изъ не дошедшей до насъ редакціи Шекспирова ‘Гамлета’, основаніемъ которой послужили оба старйшіе Quarto.

Само собою разумется, что дошекспировскій или шекспировскій ‘Гамлетъ’ въ томъ жалкомъ и изувченномъ вид, въ какомъ онъ проникъ въ Германію, не могъ оказать вліянія на нмецкую литературу. Имя Шекспира впервые упоминается въ ней въ ‘Daniel Morhofens Unterricht von der Teutschen Sprache’ etc. (Kiel 1682) Въ 4-й глав этой книги ‘Von der Engellnder Poeterey’ рядомъ съ Драйденомъ, Флечеромъ и Бенъ Джонсономъ приведено и имя Шекспира, но безо всякихъ подробностей {Это и слдующія извстія мы заимствуемъ изъ уже названной книги Жинэ: Исторія шекспировскихъ драмъ въ Германіи.}. Затмъ, въ теченіе почти цлыхъ 60 лтъ знакомство нмцевъ съ великимъ англійскимъ поэтомъ нисколько не подвинулось, и имя его названо только какихъ-нибудь два-три раза. Первою драмой Шекспира, переведенною на нмецкій языкъ, и то оплотъ алекоандрійскими стихами, былъ ‘Юлій Цезарь’: Versuch einer gebundenen Uebersetzung des Trauerspiels von dem Tode des Julius Csar. Aus dem Englischen Werke des Shakespear. Berlin 1741. Этотъ переводъ принадлежитъ В. Фонъ-Борку, бывшему прусскимъ посланникомъ въ Лондон. Черезъ 16 лтъ посл ‘Юлія Цезаря’ вышелъ переводъ нсколькихъ сценъ изъ ‘Ричарда III’, при чемъ неизвстный переводчикъ ршился передать прозу Шекспира нмецкою же прозой. Псевдоклассицизмъ и его три единства долгое время тормазили появленіе Шекопира въ Германіи. По нмецкой литератур, находившейся подъ вліяніемъ французской, мало по маху удалось высвободиться изъ-подъ ига псевдоклассическихъ правилъ, въ этомъ отношеніи Лессингъ, а за нимъ Гердеръ оказали германской литератур большую услугу, и такъ-сказать, расчистили путь Виланду, который въ 1763 году началъ переводить Шекспира и постепенно издалъ 22 его пьесы, переводъ ‘Гамлета’ (прозой) вышелъ въ 8-мъ послднемъ том, въ 1766 году {Shakespear. Theatralische Werke. Aus dem Englischen bersetzt von Herren Wikland. Zrich. 1763 — 1766.}.

Восторженнымъ поклонникомъ Шекспира былъ Гердеръ. Изъ одного его письма къ Мерку (октябрь 1770) мы узнаемъ, что онъ и самъ принимался переводить отдльныя сцены изъ драмъ англійскаго поэта, между прочимъ изъ ‘Гамлета’, но эти переводы не были напечатаны, а рукописи ихъ утрачены.

Увлеченіе Шекспиромъ все боле и боле овладвало нмцами, это увлеченіе отразилось и въ рчи молодого Гёте, произнесенной имъ во Франкфурт 14-го октября 1771 года. Черезъ два года посл рчи Гёте появилась въ Вн передлка ‘Гамлета’, приспособленная къ придворной сцен, на которой и была представлена 16-го января 1773 года: Hamlet Prinz von Dnnemark. Trauerspiel in 5 Aufzgen nach dem Shakespear. Напечатано въ Neue Schauspiele, aufgefhrt in den K. K. Theatern zu Wien. Pressburg 1773. Передлка эта принадлежитъ Гёйфельду (Heufeld), автору многихъ бывшихъ въ мод пьесъ. Въ ‘Гамлет’ онъ переименовалъ Полонія въ Ольденгольма, Горація въ Густава, Бернарда въ Берифильда, Марцелла въ Эльриха, Франциска въ Френцова. Розенкранцъ выпущенъ, такъ же какъ Лаэртъ и могильщики. Первый актъ кончается словами Гамлета: ‘Духъ моего отца въ оружіи?’ Сцена Полонія съ Лаэртомъ и Офеліей выпущена. Въ 3-мъ акт (актъ II подлинника) сцена Полонія съ Рейнальдомъ вычеркнута. Первый разговоръ съ актерами сохраненъ, но безъ монолога о Гекуб. Монологъ ‘быть иль не быть’ и сцена съ Офеліей перенесены въ 4-й актъ, въ который включены также второй разговоръ Гамлета съ актерами и вся сцена представленія. Слдующія за тмъ сцены III акта подлинника, такъ же какъ и цлые IV и V акты слиты въ одно, и не слишкомъ длинное дйствіе, при этомъ сумасшествіе Офеліи, отъздъ Гамлета въ Англію и появленіе Фортинбраса выброшены. Сцены поединка нтъ. Въ конц концовъ королева умираетъ отравленная, а Гамлетъ, заколовъ короля, остается въ живыхъ. Для сохраненнаго въ своей передлк Шекспировскаго текста Гёйфельдъ воспользовался переводомъ Виланда. Лтомъ 1776 года извстному актеру Шрёдеру случилось видть въ Праг ‘Гамлета’ въ передлк Гёйфельда. Вернувшись въ Гамбургъ, гд онъ былъ директоромъ театра, Шрёдеръ воспользовался обработкой Гёйфельда и нсколько видоизмнилъ ее. Сохранивъ текстъ Виланда, Шрёдеръ кое-что укоротилъ въ 1-мъ акт, а въ послднихъ возстановилъ нкоторыя выпущенныя сцены. Въ такой перелицовк трагедія была въ первый разъ представлена на гамбургской сцен 20-го сентября 1776 года. Шрёдеръ взялъ на себя роль призрака, а Гамлета игралъ знаменитый Брокманъ, за которымъ эта роль утвердила славу лучшаго нмецкаго трагика. Первоначально Лаэртъ и сцена на кладбищ были выброшены у Шрёдера, какъ и у Гейфельда, но уже въ ноябр того же года могильщики были вставлены, а за ними и Лаэртъ {Hamlet Pr. v. Dnnemark. Ein Trauerspiel in sechs Aufzgen. Zum Behuf des Hamburgischen Theaters. Hamburg 1777.}.

Успхъ ‘Гамлета’ въ Гамбург былъ началомъ Шрёдеро-Шекспировской эпохи въ исторіи театральнаго искусства въ Германіи. Черезъ годъ Брокманъ игралъ Гамлета въ передлк Шрёдера въ Берлин, только и говорили, что о новой трагедіи, она была дана семь разъ сряду, 17, 18, 20, 21, 22, 23 и 24-го декабря 1777 года. Когда на прощальномъ представленіи Брокманъ въ двнадцатый разъ вышелъ въ роли датскаго принца, случилось нчто до того небывалое въ Берлин: по окончаніи спектакля, его вызвали. ‘Гамлетъ’ сталъ любимою пьесой во всей Германіи, его начали давать по примру Берлина въ Гот, Дрезден, Бреславл, Данциг и т. д. Эта трагедія открыла путь въ Германію и другимъ драмамъ Шекспира. Въ 1780 году въ Германіи насчитывалось 16 актеровъ, игравшихъ роль Гамлета, въ томъ числ одна актриса — Абтъ. Гете писалъ: ‘Гамлетъ и его монологи были привидніями, которыя наполняли ужасомъ наши юныя сердца. Каждый зналъ лучшія мста наизусть и повторялъ ихъ съ удовольствіемъ, и каждый думалъ, что долженъ быть также меланхоликомъ, какъ датскій принцъ, хотя и не видалъ никакого духа и не долженъ былъ мстить’. (Aus meinem Leben, ч. III, гл. 13). Шиллеръ очень рано испыталъ на себ вліяніе Шекспира. Въ письм къ совтнику Рейнвальду въ Мейнинген отъ 14-го апрля 1783 года онъ говоритъ, что у его Карлоса, ‘душа Шекспирова Гамлета, если смю сравнить малое съ великимъ’ {В. А. Лебедевъ. Литературныя вліянія и заимствованія. Филологическія Записки. Вып. IV, 1876, стр. 34.}. Въ 1776 году началъ выходить новый переводъ: Shakespear’s Schauspiele. Neue Ausgabe von Joh. Joach. Eschenburg. Zrich 1776—1777. ‘Гамлетъ’ появился (въ проз) въ 12-мъ том этого изданія въ 1777 году.

Мы видли уже, съ какимъ трудомъ и какъ медленно Шекспиръ мало по малу завоевывалъ себ подобающее ему мсто въ нмецкой литератур, но побда его была еще далеко не полная. Хоть онъ и появился на сцен, но только въ урзанномъ и искаженномъ вид, и лишь благодаря этимъ сокращеніямъ и измненіямъ могъ имть успхъ. Правда, еще раздавались голоса и противъ него: приверженцы ложноклассическаго направленія не могли переварить шекспировскихъ вольностей, хотя бы и значительно смягченныхъ въ передлкахъ. Айренгофъ {Cornelius Hermann von Ayrenhoff, род. 1734 и ум. 1819 въ Вн, авторъ многихъ трагедій и комедій въ псевдоклассическомъ род.}, напримръ, посвящая свою трагедію ‘Клеопатра и Антоній’ Виланду, пишетъ, что разсказъ Плутарха производитъ глубокое впечатлніе, и что съ нимъ не могутъ тягаться драматическіе писатели въ род Ла-Шаппелля, Лоэнштейна и Шекспира. Айренгофъ горько жалуется на послдняго, какъ на виновника упадка нмецкаго театра, подпавшаго его вліянію. Съ другой стороны Шекспиръ находилъ себ и искреннихъ защитниковъ, напримръ, Шинкъ (Fr. Sehink, обработавшій для сцены ‘Макбета’ и ‘Бурю’ въ 1780 году и въ слдующемъ ‘Укрощеніе строптивой’) съ особеннымъ увлеченіемъ указывалъ въ своихъ статьяхъ на красоты Шекопира, но и эти защитники считали немыслимымъ представлять его піесы на сцен иначе какъ въ передлкахъ.

Даже такіе поэты, какъ Шиллеръ и Гёте, заплатили дань всеобщему стремленію перекраивать Шекспира: Шиллеръ перевелъ ‘Макбета’ съ отступленіями отъ подлинника, и въ этомъ перевод трагедія была представлена въ Веймар 14-го мая 1800 года. Гёте по своему передлалъ ‘Ромео и Юлію» приспособивъ эту драму для Веймарской сцены, гд она и была дана 1-го февраля 1812 года. Огромное поэтому значеніе для нмецкой литературы имлъ переводъ Шлегеля, онъ выходилъ съ 1797 по 1810 годъ {Shakspeare’s dramatische Werke, bersetzt von August Wilhelm Schlegel. Berlin. 1797—1810.}. ‘Гамлетъ’ вышелъ въ 8-мъ том, въ 1798 году. Шлегель первый ршился не переводить или только стихами, къ тому же александрійскими, или сплошь прозой, онъ строго придерживался подлинника, соблюдая размръ стиховъ Шекопира, прибгая къ рим, когда она находилась въ англійскомъ текст и сохраняя прозу везд, гд она есть у Шекспира. Въ этомъ перевод, по отзыву Гервинуса, ‘уничтожены вс архаизмы, смягченъ нсколько грубый отпечатокъ вка, но сохраненъ за то весь существенный характеръ подлинника. Этотъ трудъ приноситъ великую неувядаемую честь и воспріимчивой германской натур, и гибкости нмецкаго языка, и вкусу и дарованію переводчика. Боле, нежели чей-либо трудъ надъ Шекспиромъ, этотъ переводъ усвоилъ его Германіи’ {Гервинусъ. Шекспиръ. T. I, стр. 84.}. Соглашаясь съ Гервинусомъ во взгляд на значеніе этого перевода, Льюисъ оспариваетъ однако достоинство перевода. ‘Самый переводъ’, говоритъ онъ {Жизнь Гёте. Ч. II, кн. 6, гл. 8, стр. 187.}, — ‘вовсе не такъ точенъ, какъ обыкновенно думаютъ, мстами даже весьма слабъ и грубо извращаетъ оригиналъ’ {Лебедевъ въ Филологич. Зап. Вып. IV, 1876, стр. 36.}. ‘Гамлетъ’ въ перевод Шлегеля еще 1б-го октября 1799 года былъ представленъ на Берлинской придворной cцен, которою тогда управлялъ Иффландъ

Но и по появленіи классическаго перевода Шлегеля, понын считающагося лучшимъ, ‘Гамлетъ’ продолжалъ подвергаться измненіямъ и приноровленію къ сцен: въ 1806 году профессоръ философіи Юліусъ Шютцъ издаетъ его въ Лейпциг подъ слдующимъ заглавіемъ: ‘Hamlet, fr das deutsche Theater bearbeitet’. Въ 1811 году выходитъ ‘Hamlet, nach Schlegel’s Uebersetzung fr die Wiener Bhne bearbeitet von Sonnleithner’. Но тутъ по крайней мр Гамлетъ не остается жить, а умираетъ, подавая однако ‘предсмертный голосъ’ не за Фортинбраса, какъ у Шекспира, а за Лаэрта, котораго и провозглашаютъ королемъ Даніи.

Извстно, что Гёте въ своемъ ‘Вильгельм Мейстер’ поcвятилъ нсколько страницъ критик Гамлета, Полонія и Офеліи. Преклоняясь передъ величіемъ Шекспира и восхищаясь созданными имъ характерами, Гёте однако находилъ недостатки въ план трагедіи и предлагалъ кое-что выпустить и измнить нкоторыя подробности. Это мнніе Гёте нашло себ отголосокъ въ: ‘Hamlet. Trauerspiel in sechs Aufzgen von W. Shakespear. Nach Gtthe’s Andeutungen im ‘W. Meister’ und Schlegel’s Uebersetzung fr die deutsche Bhne bearbeitet von Aug. Klingemann. Leipzig und Altenburg. 1815′. Клингеманнъ въ своемъ первомъ дйствіи повторяетъ измненія Гейфельда и Шрёдера. Разговоръ Полонія съ Рейнальдомъ выпущенъ. Но главное различіе въ томъ, что Гамлетъ еще не ухалъ въ Англію (или какъ здсь передлано, въ Норвегію), когда происходитъ поединокъ съ Лаэртомъ, и что Горацію придано большее политическое значеніе, вслдствіе чего онъ является наслдникомъ правъ Гамлета на престолъ. Въ виду того, что Клингеманнъ въ своихъ отклоненіяхъ отъ оригинала слдуетъ указаніямъ Гёте, приведемъ здсь отрывокъ изъ ‘Вильгельма Мейстера’, на который ссылается авторъ передлки: ‘Посл смерти стараго Гамлета норвежцы, первоначально покоренные имъ, возстаютъ снова. Тамошній намстникъ посылаетъ сына своего Горація, стараго школьнаго товарища Гамлета, отличавшагося отъ всхъ своихъ сверстниковъ практическимъ умомъ и храбростью, въ Данію, настоятельно требовать приготовленій флота въ войн, приготовленія эти, при новомъ, распутномъ корол, идутъ очень медленно. Горацій знавалъ стараго короля, онъ участвовалъ въ его послднихъ битвахъ, пользовался даже расположеніемъ его, а потому и вся первая сцена съ привидніемъ ни мало не можетъ утратить своего значенія. Новый король принимаетъ Горація и тотчасъ же отправляетъ Лаэрта въ Норвегію съ извстіемъ, что флотъ вскор будетъ туда отправленъ, а Горацій между тмъ получаетъ отъ него порученіе способствовать ускоренію вооруженій во флот, мать Гамлета, напротивъ того, настаиваетъ, чтобы Гамлетъ не пускался въ море вмст съ Гораціемъ…

‘…Зритель долженъ себ представить только два отдаленныхъ пункта картины — Норвегію и флотъ,— все остальное онъ просто видитъ, все остальное происходитъ прямо передъ главами его, между тмъ какъ въ настоящей пьес его воображенію приходилось метаться по всему свту…

‘…Когда Горацій узнаетъ отъ Гамлета о злодйств его отчима, то онъ и совтуетъ ему отправиться вмст въ Норвегію, привлечь войско на свою сторону и возвратиться съ вооруженною силою. Когда же Гамлетъ становится ужъ слишкомъ опасенъ и для короля, и для королевы, то имъ ничего боле не остается длать, какъ послать его во флотъ и приставить къ нему для наблюденія Розенкранца и Гильденстерна, между тмъ возвращается Лаэртъ, юноша, готовый въ ярости своей на все, даже на убійство, и его туда же отправляютъ, вслдъ за Гамлетомъ. Флотъ задержанъ неблагопріятными втрами у береговъ, Гамлетъ снова возвращается на родину, можно будетъ довольно удачно пояснить, почему онъ является бродить по кладбищу, встрча его съ Лаэртомъ въ могил Офеліи,— великій, неизбжный драматическій моментъ. Затмъ ужъ король приходитъ къ убжденію, что отъ Гамлета слдуетъ избавиться немедленно, и вотъ затваютъ прощальное празднество, производятъ мнимое примиреніе Гамлета съ Лаэртомъ, потомъ принимаются за рыцарскія игры и при этомъ Лаэртъ бьется съ Гамлетомъ. Піеса, по моему, можетъ заканчиваться только смертью всхъ четырехъ главныхъ дйствующихъ лицъ, никто не долженъ и не можетъ остаться въ живыхъ. Гамлетъ, умирая, передаетъ голосъ свой Горацію, такъ какъ народъ долженъ уже голосами выбирать изъ среды своей правителя себ’ {Собраніе сочиненій Гёте въ переводахъ русскихъ писателей. Изд. Н. Гербеля. С.-Пб. 1878, т. V. Вильгельмъ Мейстеръ. Кн. V, гл. 4, стрр. 806, 806.}.

Клингеманнъ лишь въ немногомъ измнилъ планъ Гете. Въ діалогахъ сдланы значительныя сокращенія, кром Фортинбраса, выпущены англійскіе послы и Оорикъ.

Упомянемъ еще, что появлялись и пародіи на ‘Гамлета’, напримръ, Prinz Hamlet v. Dnemark, Marionettenspiel. Berlin 1799, она приписывается Шинку, или: Hamlet Pr. v. D., Karrikatur in 3 Akten. Wien. 1807.

Мы не станемъ перечислять всхъ нмецкихъ переводовъ ‘Гамлета’, слдовавшихъ за Шлегелевымъ вплоть до нашего времени, число ихъ весьма значительно.

Критика ‘Гамлета’ занимаетъ въ нмецкой литератур весьма видное мсто. Еще въ 1773 году Гердеръ въ Bltter von deutscher Art und Kunst открылъ собою длинный рядъ писателей, посвятившихъ нашей трагедіи свое вниманіе. Тонкій анализъ Гёте (въ ‘Вильгельм Мейстер’ 1796) опредляетъ Гамлета человкомъ, призваннымъ въ исполненію подвига, который ему не по силамъ. Это мнніе имло и до сихъ поръ иметъ на нмецкую критику большое вліяніе, большинство нмцевъ-критиковъ держатся нсколько отрицательнаго взгляда на героя великой трагедіи, но, ставъ на точку зрнія Гете, многіе изъ нихъ значительно уклонились отъ его вывода и видятъ въ Гамлет одн преувеличенно дурныя стороны. Перечислимъ вкратц главнйшія мннія нмецкой критической литературы, пользуясь книгой Деринга: Hamlet. Ein neuer Versuch zur sthetischen Erklrung der Tragdie. Prof. Dr. А. Dring. Berlin 1898, S. 292 u. ff.

Шлегель (Vorlesungen ber dramatische Kunst u. Litteratur. 1811) видитъ въ наклонности Гамлета къ размышленію только предлогъ, подъ которымъ скрываются нершительность и трусость. Приблизительно такого же взгляда держится и Тикъ (Tiek, Dramaturgische Bltter 1826). Онъ объясняетъ отношенія Гамлета къ Офеліи ихъ преступностью, а въ монолог ‘быть иль не быть’ видитъ не размышленіе о жизни и смерти, а колебаніе между долгомъ мщенія и его боязнью. Трандорфъ (1883) представляетъ себ Гамлета, какъ новйшій христіанскій видъ классическаго Ореста. Поэтъ Фердинандъ Фрейлигратъ смотритъ на Гамлета съ политической точки зрнія и въ стихотвореніи ‘Hamlet’ отыскиваетъ въ датскомъ принц черты, сходныя съ тогдашнимъ (1844) политическимъ положеніемъ Германіи. Ульрици (1-е изд. 1839 года, 2-е изд. 1847 года, 3-е изд. 1868) полагаетъ, что бездйствіе Гамлета подоказано ему совстью, а его дйствія, приводящія къ трагической катастроф, проистекаютъ изъ отрастнооти его темперамента.

Вторая половина нашего столтія выводитъ въ Германіи цлое множество толкователей Гамлета. Нельзя не замтить, что часто эти толкователи толкуютъ вкривь и вкось, вдаваясь во всевозможныя хитроумныя и глубокомысленныя догадки, читая въ каждомъ слов Шекспира какую-нибудь затаенную мысль. Фезе (Vehse, 1851) и Фишеръ (Fr. Th. Viecher, 1861) приводятъ на помощь меланхолическій темпераментъ. Карлъ Кёстлинъ (К. Kstlin, 1864) усматриваетъ въ Гамлет прототипъ премудраго, но непрактичнаго нмецкаго профессора, который, при всей своей геніальнооти, если берется за дло, то длаетъ все невпопадъ. У Карла Грюна (1862) Гамлетъ — умствующій дуракъ, ‘Reflexionsnarr’. По Крейсигу (Kreyssig, 1862), ему не хватаетъ героичеокой ограниченности, heroische Borniertheit’. По Отто Людвигу (частью въ пятидесятыхъ, частью въ шестидесятыхъ годахъ), онъ — слабый, даже и въ интригахъ слабый интриганъ. По Боденштедту (1866 г.), въ Гамлет преобладаетъ женскій элементъ. (Здсь кстати скажемъ, что одинъ американецъ, нкто Vining, въ книг The Mystery of Hamlet. 1881, пытается доказать, что герой трагедіи не кто иной, какъ переодтая женщина (!!), эта книга существуетъ и въ нмецкомъ перевод). По Геблеру (Hebler, 1874), Гамлету недостаетъ правильнаго совмстнаго дйствія мысли и воли. Бультгаупть (1888) подчеркиваетъ меланхолію, флегматичность и болзненную склонность къ размышленію. Паульсенъ (1888) считаетъ Гамлета отъ природы злымъ и чувственнымъ человкомъ, которому доставляетъ истинную радость находить въ земномъ мір все дурное. Ленингъ (Lning, 1898) принимаетъ Гамлета за лнивца-меланхолика, который не хочетъ заставить себя мстить, избгая всего, что могло бы помшать его собственному спокойствію. Нмцы не отстали отъ англичанъ и въ разсужденіяхъ о томъ, помшанъ ли Гамлетъ, или нтъ. Онъ подвергался діагнозу врачей-психіатровъ (Thierscli, Sigismund, Stenger), подмчавшихъ у датскаго принца признаки неврастеніи. Докторъ Рубинштейнъ (1896) считаетъ его совершенно свободнымъ отъ такого патологическаго состоянія.

Большинство приведенныхъ сужденій носитъ отрицательный характеръ, но Гамлетъ находилъ себ и защитниковъ въ нмецкой критик. Шипперъ (1862) видитъ въ трагедіи выраженіе божественнаго правосудія, а въ Гамлет — его орудіе, и находитъ, что гибель героя не трагична, а достойна зависти. Отчасти такого же взгляда придерживается Карлъ Вердеръ (1876), считая, что Гамлетъ призванъ не мстить отчиму, а покарать его за преступленіе, не прибгая къ насилію. По Дитериху (K. Dieterich, Hamlet der Konstabel der Vorsehung, 1883), герою должно не наказывать убійцу, а возстановить Фортинбраса во владніяхъ, отнятыхъ у его отца старымъ Гамлетомъ. Длая группа критиковъ основываетъ свои сужденія на взгляд Ульрици, разсматривая трагическую развязку при помощи религіозныхъ, этическихъ, интеллектуальныхъ и юридическихъ сомнній героя. Гертъ (1861) принимаетъ за идею драмы раздвоеніе христіанина между природнымъ я и божественнымъ закономъ въ день тяжкаго испытанія: Гамлетъ погибаетъ оттого, что отдается чувству мести, а не предоставляетъ отмщенія Богу. Эмиль Мауергофъ (1872) и Баумгарть (1876) считаютъ Гамлета слишкомъ мудрымъ, чтобы ршиться на месть. Колеръ (J. Khler, 1883) находитъ въ трагедіи конфликтъ древнихъ требованій кровавой мести съ новйшими понятіями о юридическомъ возмездіи.

Многочисленные толкователи объясняютъ трагедію историческими справками, напримръ, Зильбершлагъ (1860), Мюллеръ (1864), Гауффъ (1865) и Конрадъ (1897). Стедефельдъ (1871) признаетъ трагедію тенденціознымъ протестомъ противъ скептицизма Монтэня, а Фейсъ (Feis, 1884) усматриваетъ въ ‘Гамлет’ возраженіе на мистицизмъ того же Монтэня. Нкоторые считаютъ Гамлета идеалистомъ, идеалы котораго жестоко разрушены судьбой, такого мннія Девріенъ (Eduard Deyrient), младшій изъ трехъ извстныхъ братьевъ (1888), и К. Гуцковъ (Karl Gutzkow, 1864). Наконецъ, Дерингъ (1866 и 1898), а также Германъ Тюркъ (H. Trck), въ текущемъ десятилтіи, и Куно Фишеръ (1896) признаютъ Гамлета за генія. Въ отдл ‘Примчанія и критика’ мы неоднократно приводимъ прекрасныя воззрнія Куно Фишера, которыя можно обобщить въ слдующемъ положеніи: Гамлетъ разочаровался въ жизни раньше, чмъ пробуждается въ немъ жажда мщенія, она не поддерживается въ немъ, потому что нтъ охоты жить, а эта охота совершенно пропадаетъ посл откровеній призрака.

Какъ мы уже говорили выше, не только въ Германіи, но и во Франціи Шекспиръ оковалъ вліяніе на литературное развитіе. Если врить извстіямъ въ The Athenaeum, 1866, I, 96 и въ Notes and Queries, 1866, XI 174, р. 836, Шекспира знали и даже, можетъ быть, играли на сцен въ Париж еще въ 1604 году. Хотя Ратери (Rathery) въ стать ‘Les relations intellectuelles et sociales de la France et de l’Angleterre’ (Revue contemporaine) и Баронъ (Baron) въ Athnaeum franais, 1866, подмчаютъ въ трагедіи Сирано де-Бержерака {Cyrano de Bergerac (1620—1666). Собраніе его сочиненій издано въ 1868 году.} ‘Agrippine’ отраженія, мысли и даже цлыя выраженія ‘Цимбелина’, ‘Венеціанскаго купца’ и ‘Гамлета’, едва ли эти предположенія основательны. Jusserand (Shakespeare en France sous l’Ancien rgime. Paris 1898) утверждаетъ съ большею вроятностью, что сношенія между французами и англичанами, если и были довольно часты, то не вели въ знакомству французской литературы съ твореніями Шекспира. Тмъ не мене можно догадываться, что въ вид исключенія нкоторые французскіе писатели XVII вка имли кое-какое понятіе объ англійской литератур. Сэнтъ-Эвремонъ (1618—1708) въ письм ‘Sur la tragdie’ {Saint-vremond, uvres compl&egrave,tes. Amsterdam. 1726. Tome III, p. 268.} говоритъ: ‘Есть старыя англійскія трагедіи, въ которыхъ, правда, многое надо бы сократить, но съ этими сокращеніями могутъ выйти вполн прекрасныя трагедіи’. По всей вроятности, въ числ ‘старыхъ трагедій’ подразумваются и Шекспировскія. Безсиліе подражателей и послдователей Корнеля и Расина казалось должно было бы обнаружить недостатки классической системы, однако ея продолжали строго держаться. Немногіе позволяли себ отступать отъ нея. Однимъ изъ такихъ смльчаковъ былъ Лафоссъ (Ant. d’Aubigny de Lafosse, 1663 — 1708), въ своей трагедіи ‘Manlius Capitolinus’ онъ очевидно подражаетъ англичанину Отвею, но въ ней есть одно мсто какъ бы прямо списанное съ Шекспирова ‘Юлія Цезаря’ {Эти и слдующія подробности заимствованы изъ сочиненія Albert Lacroix: Histoire de l’influence de Sbakspeare sur le thtre franais. Bruxelles 1856.}. Въ самомъ начал прошлаго вка Буайе (Boyer, 1664—1729) издаетъ англійскую и французскую грамматику, въ которой упоминаетъ Шекспира и находитъ въ немъ сходство съ Софокломъ и Эсхиломъ. За девять лтъ до Вольтера, а именно начиная съ 1717 года, Детушь (Destouches, 1680—1764) проводитъ шесть лтъ въ Лондон, знакомится съ англійскимъ театромъ, пишетъ въ подражаніе Шекспирову ‘Тимону Аинскому’ піесу ‘Dissipateur’ (1736) и переводитъ стихами нсколько сценъ изъ ‘Бури’.

Но все это были лишь слабыя и весьма несовершенныя попытки проложить Шекспиру дорогу во Францію, Парижъ узнаетъ его впервые благодаря Вольтеру, который посл трехлтняго пребыванія въ Англіи возвращается въ 1729 году на родину. Онъ подражаетъ англійскому драматургу въ своихъ трагедіяхъ (‘Eryphile’ содержитъ въ себ много чертъ, заимствованныхъ у ‘Гамлета’) и въ первую половину своей жизни говоритъ о немъ въ своихъ ‘Lettres philosophiques’ или ‘Lettres sur les Anglais’. Въ письм восемьнадцатомъ ‘De la tragdie’ онъ пишетъ, что у Шекспира ‘есть много превосходныхъ сценъ и мстъ великолпныхъ и потрясающихъ, разбросанныхъ въ этихъ чудовищныхъ фарсахъ (farces monstrueuses), называемыхъ трагедіями’. Названіе трагедій не нравилось Вольтеру: онъ не признавалъ трагедіи, кром той, что была въ ходу въ XVЛ вк, то-есть, псевдоклассической, однако онъ сожалетъ, что не переведено ни одно изъ тхъ поразительныхъ мстъ Шекспира, за которыя ему можно простить вс его недостатки. И Вольтеръ самъ восполняетъ этотъ проблъ: онъ въ 18-мъ письм переводитъ монологъ ‘быть иль не быть’, называя его прекрасною картиной (beau tableau), а свой переводъ — слабымъ сколкомъ (faible estampe), и чтобы дать возможность лучше судить объ этомъ монолог, вслдъ за своимъ переводомъ въ стихахъ, помщаетъ другой, подстрочный прозаическій. Къ вскому голосу Вольтера прислушиваются, благодаря ему обаяніе Шекспира мало по малу начинаетъ дйствовать на французскую публику, и въ 1746 году появляется первый переводъ твореній Шекспира {Le thtre anglais. Paris. 1746, безъ имени переводчика и издателя, ‘Гамлетъ’ во 2-мъ том, 1746.}. Современникамъ было хорошо извстно, что этотъ трудъ принадлежалъ Делапласу (Ant. de Laplace 1707—1793). Переводъ былъ далеко не безукоризненный и передавалъ подлинникъ неточно, иногда даже искажая его, не говоря уже о пропуск грубыхъ комическихъ сценъ, которыя Делапласъ, при всемъ уваженіи къ Шекспиру, считалъ недостойными истинно драматическаго сочиненія, но этотъ переводъ, не смотря на многіе недостатки, сдлалъ свое дло: духъ Шекспира повялъ на французскую литературу. Шекспира начинаютъ изучать, увлекаются имъ и подражаютъ ему, узкія, строгія правила и единства псевдо-классической трагедіи колеблются, появляется новый родъ произведеній для театра: tragdie bourgeoise или comdie larmoyante, критикъ Дефонтэнъ (abb Desfontaines) впервые произноситъ названіе: драма.

Въ 1769 году Дюси передлываетъ ‘Гамлета’ {Hamlet. Tragdie en 5 actes, imite de l’anglais, par J. F. Ducis, reprsente pour la premi&egrave,re fois en 1769. Nouv. dition. Paris, 1815.} согласно требованіямъ французской трагедіи и ставитъ его на сцену. Въ 1776 году выходитъ полный переводъ Шекспира гораздо боле точный и исправный, чмъ переводъ Делапласа. Вотъ заглавіе І-го тома: Shakespeare traduit de l’anglais, ddie au Roi. Посвященіе королю подписано слдующими: Le Comte de Catuelan, Le Tourneur, Fontaine Malherbe. Въ конц тома помщенъ списокъ подписчиковъ, въ числ которыхъ посл именъ короля, королевы, прочихъ членовъ королевскаго семейства, короля Англійскаго и принца Уэльскаго значится: Sa Majest l’Impratrice de toutes les Russies. Кром упомянутаго посвященія (Epitre), этотъ І-й томъ снабженъ отвтами переводчика на выходки Мармонтеля противъ англійскаго драматурга (въ ‘Discours prliminaire la tte des Chefs-d’oeuvres Dramatiques’), статьями ‘Jubil’ и ‘Vie de Shakespeare’ и ‘Discours extrait des diffrentes Prfaces, que les diteurs de Shakespeare ont mises la tte de leurs Editions’.

Вольтеръ, первый забросившій смена Шекспира на почву французской литературы, ужаснулся, увидя ихъ обильные всходы и богатые плоды, ему было нестерпимо сознаніе, что славу его, царя и законодателя словесности и критики не только одной Франціи, по всей просвщенной Европы, вытснятъ и затьмятъ созданія ‘пьянаго дикаря’, какъ онъ называлъ Шекспира. И вотъ, словно позабывъ, что въ прежніе годы онъ восхвалялъ его и ставилъ въ примръ, Вольтеръ, спохватившись, начинаетъ ожесточенную борьбу съ новшествами, навянными англійскимъ вліяніемъ. Въ 1776 и 1778 годахъ въ своихъ ‘Lettres l’Academie’ онъ мечетъ громы и молніи противъ Шекспира и его переводчика Летурнёра. Но эта безсильная злоба, это ожесточеніе только удвоили любознательность общества, и Летурнёръ пріобртаетъ все большее число читателей. ‘Гамлетъ’ выходитъ въ 5-мъ том {Все изданіе состоитъ изъ 20 томовъ, послдній вышелъ въ 1782 году.} его перевода подъ заглавіемъ: Shakespeare traduit de l’anglais par М. Le Tourneur, ddi au Roi. Tome cinqui&egrave,me. Paris, 1779. Hamlet, prince de Dannemarck, p. 269. Переводъ сдланъ прозой и, хотя далекъ отъ совершенства и гршитъ неточностями, однако даетъ приблизительное понятіе о подлинник.

Но хотя число поклонниковъ Шекспира все увеличивается, хотя по смерти Вольтера въ 1778 году кресло его въ академіи занимаетъ Дюси, искренній и восторженный послдователь англійскаго поэта, хотя вліяніе его драмъ все боле замтно на французскихъ драматическихъ сочиненіяхъ, побда Шекспира надъ условностью старой классической школы еще не полная. Ученики Вольтера продолжаютъ упорную борьбу съ нововведеніями, да и сами поклонники Шекспира не умютъ цнить его, какъ слдуетъ, не могутъ отдлаться отъ псевдоклассическихъ преданій, жалкія передлки Дюси, который вслдъ за ‘Гамлетомъ’ обработываетъ для сцены ‘Ромео и Юлію’, ‘Короля Лира’, ‘Макбета’ и ‘Отелло^ служатъ этому доказательствомъ.

Въ 1803 году, Тальма выступаетъ въ роли ‘Гамлета’ (все еще въ перелицовк Дюси), талантливый актеръ сумлъ и въ этой смшной обработк найти шекспировскія черты и передать ихъ своею замчательною игрой. Въ 1821 году выходитъ полный переводъ Шекспира: uvres compl&egrave,tes de Shakspeare publies Paris par mm. Guizot, de Barante et Amede Pichot. Это старый переводъ Летурнера, но провренный, исправленный, боле точный, безъ сокращеній. Гизо въ своемъ ‘Essai sur la vie et les ouvrages de Shakspeare’ прямо высказываетъ, что драматическая система Вольтера не можетъ выдержалъ сравненія съ геніальнымъ отношеніемъ къ театру англійскаго поэта. Барантъ (de Barante) въ 1824 году подробно разбираетъ ‘Гамлета’, превозноситъ его и осмиваетъ передлку Дюси. Въ 80-хъ годахъ ‘Гамлетъ’ переводится стихами полковникомъ Davesies de Pontes въ сотрудничеств съ Жюлемъ Лакруа. Переводы являются все чаще, O’Sullivan, при помощи даровитыхъ людей Lebas, Jay, Nisard, Fouinet, Mennechet, издаетъ въ 1837 году ‘Les Chefs-d’oeuvres de Shakspeare’. Въ 1842 году, B. Laroche и Fr. Michel выпускаютъ два полныя собранія драмъ Шекспира безъ пропусковъ и измненій. Въ 1847 году Александръ Дюма и Поль Мёрисъ ставятъ ‘Гамлета’ на Парижской сцен, воспроизводя его уже не въ обработк Дюси, а въ боле исправленномъ вид. Д. В. Аверкіевъ въ книг ‘О драм’ (С.-Пб. 1893, стр. 130) приводитъ отрывовъ изъ журнальнаго отзыва объ этой передлк: ‘Французскій критикъ’, пишетъ онъ, впрочемъ не называя критика по имени,— ‘весьма обвиняетъ Дюма за то, что онъ »налпливаетъ мелодраматическіе эффекты на великое твореніе Шекспира…. Сочинители вызвали въ конц драмы тнь, и эта тнь, по ихъ приказанію, является, какъ deus ex machina, чтобы наказать каждаго по дламъ его и произнести, въ симметрическихъ александрійскихъ стихахъ, безпристрастный приговоръ. ‘Ты будешь жить!’ говоритъ тнь Гамлету…» {У Аверкіева ссылка на Современникъ 1848, II.}. Въ 1858 году Франоуа-Викторъ Гюго (сынъ поэта) выпускаетъ 1-й томъ новаго полнаго перевода твореній Шекспира: Fr.-Vict. Hugo. Oeuvres compl&egrave,tes de W. Shakespeare. Tome I. Les deux Hamlet.— Le premier Hamlet есть точный переводъ Quarto 1603 года. Le second Hamlet такъ же точно передаетъ текстъ Quarto 1604 года.

Закончимъ нашъ очеркъ о ‘Гамлет’ во Франціи, упомянувъ объ извстномъ актер Мунэ-Сюлли, который нсколько лтъ назадъ ршился поставить эту трагедію на сцен Comdie Franaise не въ передлк Дюси, а въ боле или мене точномъ перевод. Онъ выступалъ въ заглавной роли и въ свои прізды въ Москву и Петербургъ. Правда, Мунэ-Сюлли позволяетъ себ отступленія отъ подлинника, играетъ вставную сцену между Гамлетомъ и Офеліей, сцену объясненія въ любви и врученія письма. Сцена сочинена французами, и по видимому, разсчитана на самыхъ наивныхъ зрителей, не способныхъ сразу понять вопросъ о письм, когда это письмо читаетъ Полоній. Но въ общемъ текстъ боле или мене шекспировскаго происхожденія {Ив. Ивановъ. Спектакли г-на Мунэ-Сюлли. Артистъ, февраль 1894, стр. 289.}.

Закончивъ нашъ бглый очеркъ появленія ‘Гамлета’ и судьбу его въ Германіи и Франціи, попытаемся теперь прослдить вліяніе великой трагедіи на отечественную литературу.

Первое о ней упоминаніе мы встрчаемъ въ Россіи въ половин прошлаго столтія, когда еще русская словесность рабски подчинялась французской литератур съ ея ложно-классическими законами. Въ 1748 году {См. Роспись Смирдина.} Александръ Петровичъ Сумароковъ написалъ трагедію ‘Гамлетъ’ {‘Гамлетъ’ Сумарокова появился на кадетскомъ театр въ 1748 году, а съ 1762 года совершенно скрылся съ русской сцены (Репертуаръ 1842, кн. II, отд. II, стр. 6).}, которая въ начал 1760 года была представлена на Императорскомъ театр въ С.-Петербург. Въ ‘Епистол о Стихотворств’ того же Сумарокова встрчаются слдующіе стихи (Полное собр. всхъ сочиненій, Москва 1787, изд. Новикова, ч. I, стр. 887):

Взойдемъ на Геликонъ, взойдемъ, увидимъ тамо

Творцовъ, которыя достойны славы прямо.

Тамъ царствуетъ Гомеръ, тамъ Сафо, еокритъ…

Затмъ слдуютъ шесть строкъ съ перечисленіемъ именъ греческихъ, римскихъ и французскихъ писателей, дале:

Мильтонъ и Шакеспиръ, хотя непросвщенный.

Въ примчаніи Сумарокова (ibid. стр. 368) читаемъ: ‘Шекеспиръ, Агдинскій Трагикъ и Комикъ, въ которомъ и очень худова и чрезвычайно хорошева очень много. Умеръ 23 дня Апрля, въ 1616 году, на 63 вка своево’. Тредіаковскій въ письм, ‘въ которомъ содержится рассужденіе о стихотвореніи, понын на свтъ изданномъ отъ автора двухъ одъ, двухъ трагедій, и двухъ эпистолъ, писанномъ отъ пріятеля къ пріятелю 1760, въ Санктпетербург’ {А. Куликъ. Сборникъ матеріаловъ для исторіи Имп. Академіи Наукъ. С.-Пб. 1865, ч. I, стр. 441.} такъ отозвался о произведеніи Сумарокова: ‘Гамлетъ, какъ очевидный сказываютъ свидтели, переведенъ былъ прозою съ Англинскія Шекеспировы, а съ прозы уже здлалъ ея почтенный Авторъ нашими стихами’. О какомъ перевод ‘прозою’ говоритъ Тредіаковскій — не извстно: русскаго еще не существовало, о немъ по крайней мр до насъ не дошло свдній, нмецкій, Виланда, вышелъ шестнадцатью годами позже, надо думать, что рчь идетъ о французскомъ перевод Делапласа, появившемся въ 1746 году, то-есть, за два года до сочиненія ‘Гамлета’ Сумарокова. Нашъ обиженный трагикъ въ ‘Отвт на критику’ (ч. X, стр. 103) возражаетъ Тредіаковскому: ‘Гамлетъ мой, говоритъ онъ, не знаю отъ кого услышавъ, переведенъ съ Французской прозы Аглинской Шекеспировой Трагедіи, въ чемъ онъ очень ошибся. Гамлетъ мой кром Монолога въ окончаніи третьяго дйствія и Клавдіева на колени паденія, на Шекеспирову Трагедію едва едва походитъ’.

Восторженный поклонникъ Корнеля, Расина и Вольтера, Сумароковъ вполн усвоилъ себ узкія требованія французской школы. Въ упомянутой ‘Епистол о Стихотворств’ онъ излагаетъ взглядъ на правила, которымъ должна подчиняться трагедія:

По семъ разсмотримъ мы свойство и силу драммъ,

Какъ долженъ представлять творецъ пороки намъ,

И какъ должна цвсти святая добродтель:

Посацкой, Дворянинъ, Маркизъ, Графъ, Князь, Владтель

Возходятъ на театръ: творецъ находитъ путь

Смотрителей {Зрителей.} своихъ, чрезъ дйство умъ тронуть….

Не представляй двухъ дйствъ, къ смшенію мн думъ,

Смотритель къ одному свой устремляетъ умъ….

Не тщись глаза и слухъ различіемъ прельстить,

И бытіе трехъ лтъ мн въ три часа вмстить:

Старайся мн въ игр часы часами мрить,

Чтобъ я забывшися, возмогъ теб поврить,

Что будто не игра то дйствіе твое,

Но самое тогда случившесь бытіе….

Не здлай трудности и мстомъ мн своимъ,

Чтобъ мн театръ твой зря имючи за Римъ,

Не полтеть въ Москву, а изъ Москвы къ Пекину,

Всмотряся въ Римъ, я Римъ такъ скоро не покину.

Не удивительно, что, признавая одну напыщенную трагедію, допуская въ ней только родовитыхъ дйствующихъ лицъ и строго подчиняя ее единству дйствія, времени и мста, Сумароковъ въ ‘Гамлет’ Шекспира съ его могильщиками, разнообразіемъ, продолжительностью и перемною мстъ дйствія видлъ грубое нарушеніе необходимыхъ правилъ и не могъ простить ‘Аглинскому Трагику’ свободы творчества.

Теперь посмотримъ, какъ онъ воспользовался ‘Гамлетомъ’ для своей трагедіи.

Изъ Шекспировскихъ лицъ Сумароковъ сохранилъ только Клавдія, незаконнаго короля Даніи, Гертруду, супругу его, Гамлета {. Кони въ стать ‘Максимовъ въ ‘Гамлет’ (Пантеонъ, декабрь 1853, стр.

первымъ исполнителемъ роли Гамлета называетъ Дмитревскаго.}, сына Гертрудина, Полонія ‘наперстника Клавдіева’ и Офелію, дочь Полоніеву. Вс остальные выпущены и замнены: наперстникомъ Гамлетовымъ Армаисомъ, наперстницей Офеліиной Флеминой, мамкой Офеліиной Ратудой, Гамлетовымъ пажомъ и воинами. ‘Дйствіе есть въ Даніи, въ столичномъ город, въ Королевскомъ дом’ {Гамлетъ, трагедія А. Сумарокова. Полное собр. всхъ сочиненій. 1781. Изд. Новикова. Ч. III, стрр. 59—119.}.

Первое дйствіе начинается монологомъ Гамлета:

Смутился духъ во мн. О нощь! о страшный сонъ!

Ступайте изъ ума любезны взоры вонъ!

Наполни яростью, о сердце! нжны мысли,

И днесь между враговъ Офелію мн числи!…

Онъ восклицаетъ:

О долгъ! преодолй любовь и красоту!…

и вспоминаетъ что его ‘царь и отецъ себ отмщенья ждетъ:’

Я слышу гласъ ево, и въ ребрахъ вижу рану:

О сынъ мой! вопіетъ, отмсти, отмсти тирану

И свободи гражданъ.

Приходить наперсникъ Гамлета Армансъ: ‘смущенный голосъ’ принца ‘воздвигъ его съ одра’, онъ освдомляется, что лишаетъ Гамлета сна:

Иль новый страхъ тебя толь рано возбудилъ?

Но Клавдій спитъ еще въ объятіяхъ Гертруды,

Еще покоятся ево тирански уды.

Гамлетъ говоритъ ему, что отнын оставляетъ Офелію, что необходимость сдлать это и посвятить себя мести и составляетъ причину его смятенія и безсонницы. Мы узнаемъ отъ него, что ‘злодйство Клавдія уже изобличенно’, что отецъ его, Гамлета, ‘убіенъ среди своей страны, не въ пол, на одр лукавыя жены’, и что ‘Полоній былъ орудьемъ злаго рока!’ Гамлетъ стуетъ:

О дщерь убійцына! почто теб я милъ!

Почто мила ты мн! почто я въ свтъ родился,

Когда я своего отца, твоимъ лишился!

Онъ разсказываетъ Армаису свой сонъ, въ которомъ являлся ему окровавленный призракъ отца и требовалъ мести. Итакъ, трагизмъ всего положенія у Сумарокова въ томъ, что Гамлетъ любитъ дочь Полонія, который убилъ его отца, по вол Клавдія. Появленіе призрака на сцен не допускалось правилами ложнаго классицизма, и въ этомъ отношеніи Сумароковъ не посмлъ подражать примру Вольтера, который подъ вліяніемъ ‘Гамлета’ и ‘Макбета’ вывелъ призраки въ своихъ трагедіяхъ ‘Eryphile’ и ‘Semiramis’, ученикъ оказался строже своихъ учителей. Въ явленіи III-мъ Гамлетъ объясняется съ матерью, нкоторыя отроки отдаленно напоминаютъ Шекспировскую сцену между Гамлетомъ и Гертрудой. Королева, видя, что ея сыну извстно ея соучастіе въ убійств перваго мужа, ораву предается раскаянію: На все готова я, я городъ оставляю,

Который мерзостью своею наполняю.

Но мню, что оскверню и жительство зврей,

Я тигровъ превзошла жестокостью своей.

Дйствіе ІІ-е начинается діалогомъ между Клавдіемъ и Полоніемъ. Первый изображенъ прямымъ олицетвореніемъ зла:

Когда природа въ свтъ меня производила

Она свирпствы вс мн въ сердце положила.

Онъ говоритъ про Гертруду, что ‘днесь она вину свою признала и божество въ сей день смиренно призывала’. Затмъ мы видимъ ‘Клавдіево на колени паденіе’, на которое Сумароковъ указываетъ, какъ на заимствованіе у Шекспира. Злодй пытается покаяться, но безуспшно и заключаетъ свой монологъ словами:

На чтожъ мн каяться и извергати ядъ,

Коль мысли отъ тебя далеко отстоятъ?

(Возстаетъ).

Это напоминаетъ конецъ 3-й сцены ІІІ-го акта Шекспира:

Слова безъ думъ до неба не доходятъ.

Раскаяніе королевы можетъ угрожать опасностью Клавдію, онъ ршается погубить и Гамлета, и Гертруду и жениться на Офеліи.

Клавдій.

Когдажъ Офеліи я старъ явлюся быть,

Ты можетъ властію къ любви ее склонить.

Полоній.

Сдины подъ внцемъ не могутъ быть примтны,

Со дщерію моей вы Царь единолтны.

Приходитъ Гертруда и убждаетъ Клавдія раскаяться въ грх и ‘сложить съ главы внецъ’, а Полонія оставить ‘свой пышный санъ’. Они принимаютъ ее за сумасшедшую и уходятъ. Въ слдующемъ затмъ разговор между Гертрудой и ея наперсницей Ратудой рчь идетъ о томъ, какъ Клавдій ‘Полонія съ собою согласилъ

И погубилъ Царя въ средин ночи спяща

Въ крпчайшемъ сн, въ твоемъ объятіи лежаща.

Дйствіе кончается монологомъ Гертруды, въ которомъ, вспоминая объ убитомъ муж, она между прочимъ говоритъ:

Когда раскаянье, стенаніи, токъ слезъ,

И сей отъ сердца гласъ, который я приемлю,

Удобны до тебя дойтить пронзивши землю,

Прими прошеніе толь смрадныя души,

И жалобу свою въ томъ свт утиши!

Въ III-мъ дйствіи Полоній увщеваетъ Офелію вступить въ бракъ, она, полагая, что ей готовятъ въ мужья Гамлета, выражаетъ радость, но Полоній передаетъ ей, что король, будто бы узнавъ отъ Ратуды объ умерщвленіи Гертрудою перваго супруга, опасается за свою жизнь и намренъ тайно умертвить Гертруду и жениться на Офеліи.

Офелія.

По сихъ намреньяхъ ево страшуся зрака,

И тако не хочу, съ Монархомъ свта, брака.

Тогда Полоній прибгаетъ къ угрозамъ:

Когда полезныя совты я теряю,

Ты дочь, а я отецъ, такъ я повелваю.

Офелія остается одна и изливаетъ свою скорбь монологомъ, заканчивающимся словами:

А ты, дражайшій Князь! хотя моимъ не будешь,

Я знаю, что меня во вки не забудешь.

Будь Царь, или не будь, хотя бъ ты былъ и рабъ,

Офелія тебя любила и тогда бъ.

Гамлетъ является съ обнаженною шпагою, восклицая:

Умрите вы теперь мучители, умрите!

Но увидавъ Офелію, онъ говоритъ ей:

Сокрой себя отъ Гамлетовыхъ глазъ!

Она не понимаетъ причины его гнва:

Мой разумъ омраченъ, и вс трепещутъ члены:

Скажи причину мн сей странныя премны.

Офелія догадывается, что ея возлюбленный намренъ умертвить ея отца, и старается оправдать его въ глазахъ Гамлета, сваливъ всю вину на короля. Они удаляются для объясненій въ ‘храмину’ Офеліи.

Затмъ изъ діалога Арманса и Ратуды мы узнаемъ, что ‘Царица Клавдія на вки оставляетъ’, и что она ‘въ пустыняхъ обитать намренье взяла, и ждетъ, чтобъ сына лишь увидть ей на трон’.

Въ конц этого дйствія Гамлетъ произноситъ монологъ, въ которомъ, по свидтельству самого Сумарокова, есть подражаніе ‘быть иль не быть’:

Отверсть ли гроба дверь, и бдствы окончати?

Или во свт семъ еще претерпвати?

Когда умру, засну…. засну и буду спать?

Но что за сны сія ночь будетъ представлять!

Умреть… и внити въ гробъ… спокойствіе прелестно,

Но что послдуетъ сну сладку?… неизвстно.

Мы знаемъ, что сулитъ намъ щедро Божество:

Надежда есть, духъ бодръ, но слабо естество.

О смерть! противный часъ! минута вселютйша!

Послдняя напасть, но всхъ напастей злйша!

Воображеніе мучительное намъ!

Неизреченный страхъ отважнйшимъ сердцамъ!

Единымъ именемъ твоимъ вся плоть трепещетъ,

И отъ пристанища опять въ валы отмещетъ.

Но есть ли бы въ бдахъ здсь жизнь была вчна,

Ктобъ не хотлъ имть сего покойна сна?

И кто бы могъ снести зла щастія гоненье,

Болзни, нищету, и сильныхъ нападенье,

Неправосудіе безсовстныхъ судей,

Грабежъ, обиды, гнвъ, неврности друзей,

Вліянный ядъ въ серца великихъ льсти устами?

Когдабъ мы жили въ вкъ, и скорбь жилабъ въ вкъ съ нами.

Во обстоятельствахъ такихъ намъ смерть нужна,

Но ахъ! во всхъ бдахъ еще страшна она.

Какимъ ты естество суровствамъ подчиненно!

Страшна… но весь сей страхъ прейдетъ… прейдетъ мгновенно.

Съ началомъ дйствія IV-го появляется Офелія, ‘платкомъ отирающая слезы’, она жалуется:

Почто отъ такова отца я родилася?

Отъ камня лутчебы Офелія взялася.

Наперсница Флемина старается ее утшить, Офелія замчаетъ входящаго Полонія и говоритъ ей: ‘Отецъ мой предомною. Поди отсель’. Онъ снова пытается убдить дочь не отвергать любви Клавдія, но напрасно: она непреклонна. Тогда онъ грозитъ ей смертью:

….Въ сей день ты снидешъ въ гробъ.

Благословенъ сей день, въ который умираю,

Я въ добродтели животъ окончеваю.

Тутъ является Клавдій. На его слова:

Ты таковую честь Офелья презираешъ?

она возражаетъ:

Я смерти своея смиренно ожидаю,

А тронъ твой и съ тобой мерзя уничтожаю.

Полоній.

Не буди, государь, симъ словомъ прогнвленъ,

Она ужъ суждена, и судъ надъ ней свершенъ.

Погибнетъ скоро сей рукой безчеловчно,

Подъ остротой меча закроетъ очи вчно.

Тиранъ разумется одобряетъ такое ршеніе и совтуетъ Полонію:

такъ умертви скоряй,

Ждать смерти при конц есть самой смерти зляй.

‘Мучители’ уходятъ. Офелія остается одна и недоумваетъ: ‘Оставили меня: не знаю для чево’. Посл ея слезливаго монолога появляется стража, начальникъ которой говоритъ Офеліи, что ее велно увести. Дйствіе кончается ея словами:

Я повинуюсь власти.

О небо! окончай скоряй мои напасти!

Въ начал послдняго дйствія Полоній докладываетъ Клавдію:

Я пятьдесятъ твоихъ рабовъ къ тому избралъ,

Которымъ велно, чтобъ Гамлета сразили….

…За Гамлетомъ убить имъ велно Гертруду….

…Страшатся только, чтобъ народъ ихъ не побилъ.

Но что намъ въ пагуб нещастныхъ сихъ печали?

Лишь толькобъ дло то исправно докончали.

Посл этой расправы предполагается отдлаться и отъ пятидесяти рабовъ:

Льзя способъ намъ сыскать и ихъ послать туда,

Куды они враговъ опасныхъ намъ низринутъ.

И тако таинства на свт не покинутъ:

Армансъ съ Ратудою оружьемъ ихъ падутъ.

Но всхъ этихъ жертвъ еще не довольно для кровожадности Клавдія, онъ спрашиваетъ:

Но дщерь твоя когда прииметъ мзду достойну?

Она творитъ мн мысль еще днесь безпокойну.

Услужливый Полоній успокаиваетъ своего повелителя:

Не стуй государь! она умретъ въ сей часъ,

И воинамъ ужъ данъ Полоніевъ приказъ,

Привесть ея сюды.

Въ явленіи 2-мъ стражи вводятъ Офелію. Полоній читаетъ воинамъ нравоученіе:

Вы воины смотрите

Позорище сіе, и въ немъ примръ возмите…

…Она владтелю досаду показала…

…Ни лты, ни краса, въ которыхъ процвтала,

Ни безпорочна жизнь, въ которой пребывала,

Въ семъ преступленіи явившаясь теперь,

Не могутъ спасть ея, хоть мн она и дщерь,

И умерщвляется отцовыми руками.

Я истинну одну имю предъ очами.

Но вмсто площади ей Царь чертогъ свой далъ,

И совершити казнь отца ея избралъ,

Чтобъ знатной крови сей безчестье не касалось,

А правосудіе повсюдубъ наблюдалось.

Казнь ‘въ чертог’ очевидно понадобилась для соблюденія единства мста, для котораго Сумароковъ и придумалъ это объясненіе.

На ту пору приходитъ воинъ съ извстіемъ, что замокъ окруженъ народомъ, что со всхъ сторонъ летятъ Младыя, старики, и женскій полъ, и чада,

И со стенаніемъ согласно вопіютъ:

Ищите воины злодевъ сихъ ищите,

Кмъ Гамлетъ пораженъ, и смерть его отмстите…

Офелія.

Увы!

Клавдій.

Нещастный Князь!

Полоній совтуетъ Клавдію выйти къ народу. Офелія разражается стенаніями о погибшемъ возлюбленномъ и проситъ отца ускорить казнь. Онъ ‘стремится заколоть дочь свою, но въ самое то время входитъ Гамлетъ съ Армансомъ и съ воинами, и вырываетъ мечъ изъ рукъ ево’. Гамлетъ хочетъ поразить Полонія, но дочь заступается за отца, котораго берутъ подъ стражу и уводятъ. Въ длинномъ діалог явленія 5-го Офелія умоляетъ Гамлета пощадить жизнь отца, онъ колеблется и наконецъ уступаетъ ея просьбамъ. Слдуетъ его разсказъ о томъ, какъ узнавъ о пятидесяти разбойникахъ, подосланныхъ Полоніемъ его убить, онъ ввелъ свою мать

во храмъ въ родительскому гробу,

Ей тамо камень сей слезами омывать,

И силу вышнюю на помощь призывать,

Во ожиданіи, въ надежд сей, докол

Не будетъ сына зрть сдяща на престол.

И какъ я отъ нея пошелъ сюды назадъ,

И прикоснулся лишь святыхъ порогу вратъ:

Разбойники ко мн съ стремленіемъ бжали,

Ихъ острыя мечи какъ молніи сверкали.

Но лишъ съ Армаисомъ мы оружье извлекли,

Они, покинувъ насъ, во вс страны текли:

Знать имъ возмнлося, что насъ во храм много:

Увидяжъ только двухъ, опять напали строго.

Противъ нападковъ ихъ мы стали во вратахъ,

И защищалися, пренебрегая страхъ….

….Мы нку часть изъ нихъ повергли предъ собой.

И началъ слышиться во град голосъ мой,

Чтобъ помощь дали намъ къ спасенію Гертруды,

И что я гибну самъ: народъ бжалъ отвсюды.

Намренье свое по нужд премня,

Разсыпалися вс злоди отъ меня….

….Тиранъ по лстниц въ низъ замка низходилъ,

И въ лицемріи, увы! мой Князь! вопилъ,

Но усмотрвъ въ рук моей желзо наго,

Не къ радости позналъ быть Гамлета живаго,

И обратясь въ свои чертоги утекалъ,

Гд суетно себ убжища искалъ,

Отъ страха смертнаго во вс утлы метался,

И палъ подъ симъ мечемъ: токъ крови проливался.

О возвращеніи во храмъ молясь моемъ,

Гертруда предстоитъ еще предъ олтаремъ.

Гражданство, воинство, мя съ нею ожидаютъ,

И съ скипетромъ въ рукахъ узрть меня желаютъ.

Тутъ приходитъ воинъ и сообщаетъ, что Полоній, подъ стражею скончался… Онъ ножъ въ себя вонзилъ,

Скрежещущъ палъ и духъ во злоб изпустилъ.

Офелія.

Я все исполнила, что дщери надлежало:

Ты само небо днесь Полонья покарало!

Ты, Боже мой! ему, былъ долготерпливъ!

Я чту судьбы твои! твой гнвъ есть справедливъ!

Ступай мой Князь во храмъ, яви себя въ народ,

А я пойду отдать послдній долгъ природ.

Конецъ Трагедіи,¹).

¹) Во всхъ выдержкахъ мы сохранили правописаніе и знаки препинанія Новиковскаго изданія.

Шекспиръ туго прививался на Руси, и знали его очень немногіе. Въ журнал Вечера 1772 г. ч. I появился отрывокъ изъ ‘Ромео и Іуліи’ (монологъ Ромео надъ трупомъ Париса) въ русскомъ перевод съ англійскаго. Не принадлежитъ ли этотъ переводъ Марь Васильевн Сушковой, рожденной Храповицкой, которая знала по англійски и сотрудничала въ Вечерахъ? Въ 1783 году, въ Нижнемъ-Новгород былъ переведенъ ‘Ричардъ III’ подъ названіемъ ‘Жизнь и смерть Ричарда III, короля Англійскаго’. Въ 1786 году императрица Екатерина II передлала комедію ‘Виндзорскія проказницы’ подъ заглавіемъ: ‘Вотъ каково имть корзину и блье, комедія въ пяти дйствіяхъ, вольное, но слабое переложеніе изъ Шекспира’, но такъ какъ эта комедія изготовлялась для Эрмитажнаго театра, то и не имла особеннаго значенія для публики. ‘Подражаніями Шекспиру’ называла Екатерина II и другія свои піесы, напримръ: ‘Историческое представленіе изъ жизни Рюрика’ и ‘Начальное управленіе Олега’ {С. Тимоеевъ. Вліяніе Шекспира на русскую драму. Москва 1887. Стрр. 16, 28, 26, 27.}, въ заглавіи которыхъ помщены слова: ‘безъ сохраненія еатральныхъ обыкновенныхъ правилъ’. Но въ этихъ піесахъ нтъ ничего Шекспировскаго, кром несоблюденія псевдоклассическихъ законовъ. Въ еженедльномъ изданіи Лкарство отъ скуки и заботъ (No 17. Cереда. Октября 21 дня 1786 года) напечатано ‘Вольное подражаніе монологу трагедіи Гамлета, сочиненной Г. Шексперомъ’. Это дйствительно только вольное подражаніе, начинающееся словами:

Не сель ничтожество?…. не вчность ли зрю я…

Весь отрывокъ состоитъ изъ 96 александрійскихъ стиховъ (у Шекспира только 33) и иметъ весьма отдаленное сходство съ монологомъ ‘Быть иль не быть?’ Вотъ нсколько стиховъ, по которымъ можно отчасти догадаться, что имлась въ виду передача извстнаго монолога:

Что значитъ умереть?… престать ужъ бол быть.

Нтъ, нтъ, не врь тому, единый сонъ вкусить

И больше ничего…

Умреть? вкусити сонъ? А можетъ быть, мечтать?

Какъ и въ Германіи, первою переведенною у насъ піесою Шекспира былъ ‘Юлій Цезарь’. Перевелъ его въ 1787 году H. М. Карамзинъ. Въ предисловіи къ своему переводу, помченномъ 16-го октября 1786 года, Карамзинъ писалъ: ‘До сего времени еще ни одно изъ сочиненій знаменитаго сего автора не было переведено на языкъ нашъ, слдовательно, и ни одинъ изъ соотчичей моихъ, не читавшій Шекспира на другихъ языкахъ, не могъ имть достаточно о немъ понятія… Время, сей могущественный истребитель всего того, что подъ солнцемъ находится, не могло еще досел затмить изящности и величія Шекспировыхъ твореній…. Немногіе изъ писателей столь глубоко проникли въ человческое естество, какъ Шекспиръ, немногіе столь хорошо знали вс тайнйшія человка пружины, сокровеннйшія его побужденія, отличительность каждой отрасти, каждаго темперамента и каждаго рода жизни, какъ сей живописецъ… Для каждой мысли находитъ онъ образъ, для каждаго ощущенія выраженіе, для каждаго движенія души наилучшій оборотъ’. Снимая съ великаго генія упрекъ за отступничество отъ ложно-классическихъ правилъ, взводимый на Шекспира Вольтеромъ, Карамзинъ говоритъ: ‘Драмы его, подобно неизмримому театру натуры, исполнены многоразличія, все же вмст составляетъ совершенное цлое, не требующее исправленія отъ ныншнихъ театральныхъ писателей’.

Восторженное отношеніе Карамзина къ Шекспиру выражено въ стихотвореніи ‘Поэзія’, написанномъ въ томъ же году:

Шекспиръ, натуры другъ! Кто лучше твоего

Позналъ сердца людей?

Чья кисть съ такимъ искусствомъ

Живописала ихъ? Во глубин души

Нашелъ ты ключъ къ великимъ тайнамъ рока…¹)

¹) Тимоеевъ, тамъ же, стрр. 24, 25.

Изъ этого отзыва мы видимъ, что Карамзинъ на нсколько десятилтій опередилъ представителей русскаго слова въ врномъ пониманіи генія Шекспира.

‘Драматическій Словарь’ 1787 года, говоря о перевод Карамзинымъ ‘Юлія Цезаря’, прибавляетъ: ‘Чтожъ Шакесперъ не держался театральныхъ правилъ, тому истинная притчина почесться можетъ пылкое его воображеніе, не могшее покориться никакимъ правиламъ, въ чемъ его осуждаетъ знаменитый софистъ Г. Вольтеръ, также и Россійской стихотворецъ Сумароковъ!’ {Тимоеевъ, тамъ же, стр. 27.

В. А. Лебедевъ, Знакомство съ Шекспиромъ въ Англіи, Франпіи, Германіи и Россіи. Филологич. Записки 1877. Вып. III, стр. 89.}

Не смотря на заявленіе Карамзина о томъ, что Шекспиръ не требуетъ исправленій ‘отъ театральныхъ писателей’, передлки драмъ великаго поэта продержались на нашей сцен въ теченіе еще цлыхъ пятидесяти лтъ.

Въ ноябр 1806 года дается у насъ ‘Трагедія Отелло въ пяти дйствіяхъ, подражаніе Шекспиру’. А 29-го ноября 1807 года давали трагедію въ пяти дйствіяхъ: Леаръ (Король Лиръ), передланную изъ сочиненія Шекспира переводчикомъ Иліады Н. И. Гндичемъ, или врне, переведенную имъ съ французской передлки Дюси.

Въ 1810 году, 28-го ноября въ Петербург шелъ ‘Гамлетъ’, трагедія въ пяти дйствіяхъ {Тимоеевъ, тамъ же, стрр. 27 и 28.}, въ стихахъ для россійскаго театра обработанная С. Висковатовымъ (С.-Пб. 1811). Новое изданіе этой передлки вышло въ 1830 году.

Здсь будетъ умстно сказать нсколько словъ о ‘Гамлет’ Висковатова. Въ немъ нтъ ничего Шекспировскаго, если не считать слабаго подражанія монологу ‘Быть иль не быть?’ Изъ дйствующихъ лицъ сохранены только Гамлетъ, который выведенъ, какъ король Даніи, его мать, вдовствующая королева Гертруда, Клавдій, ближайшій сродникъ королевскому дому, Офелія, названная его дочерью, и Полоній. Остальныя Шекспировскія лица замнены Гаральдомъ, играющимъ роль наперсника Гамлета, Эльфридой, наперсницей Гертруды, и сообщниками Клавдія. ‘Дйствіе происходитъ въ город Эльзингер, въ тронномъ чертог королей Даніи’. Въ первомъ дйствіи и начал второго мы узнаемъ, что Гертруда, питая преступную страсть къ Клавдію, поднесла приготовленную имъ чашу яда своему мужу, отцу Гамлета. Гертруда разсказываетъ своей наперсниц:

Хладный трупъ супружній оставляю

И въ изступленіи тебя не примчаю….

Но ты все слышала, и грозною судьбой

Дана еще мн казнь краснть передъ тобой!

Такимъ образомъ одна только Эльфрида знаетъ объ убійств.

Клавдій съ помощью Полонія и своихъ сообщниковъ намревается завладть престоломъ, свергнувъ съ него Гамлета, и говоритъ о немъ Полонію:

Гамлетъ въ безмолвіи скрываетъ грусть и стонъ,

И обращая взоръ къ родительскому гробу,

Питаетъ въ сердц месть и непреклонну злобу…

…Въ часъ полночи среди могилъ блуждаетъ,

Питаясь ужасомъ средь тлнья и гробовъ,

Всегда уединенъ, безмолвенъ, дикъ, суровъ….

Клавдій убждаетъ Гертруду вступить съ нимъ въ бракъ, но она, мучимая угрызеніями совсти, возражаетъ ему:

Что внемлю? Клавдій, ты мн предлагаешь бракъ?

Когда смущеніе, боязнь, унынье, мракъ,

Отчаянье и казнь здсь всюду обитаетъ?….

…Когда царева тнь, низвергнувъ чинъ природы,

Разрушивъ адовы неразрушимы своды,

Блуждаетъ въ град семъ омытая въ крови!

Но почему тнь отравленнаго должна блуждать омытою въ крови, — королева не объясняетъ.

Во второмъ дйствіи Гамлетъ ‘въ черномъ одяніи, съ растрепанными власами, вбгаетъ, преслдуемый мечтою’, восклицая:

Сокройся, тнь ужасна!

Сойди во гробъ, сойди!…. Оставь меня несчастна!

Онъ повряетъ другу своему Гаральду свою тайну:

Внимай: въ едину нощь, когда простерлась тнь

На суш, на водахъ, и прогоняя день,

Лазурь небесную покрыла темнотою,

И средь гробницъ сидлъ, и отягченъ тоскою,

Мнилъ сномъ спокоиться… Но сонъ бжалъ отъ глазъ.

Унылый колоколъ пробилъ полнощи часъ,

И вдругъ мн слышится во тьм зми шипнье,

Звукъ цпи, гласъ трубы, зовущій на сраженье,

Подземный нкій гулъ и грозныхъ громовъ трескъ!

Я ужасомъ объятъ вспрянулъ, и молній блескъ

Мн освтилъ отца, сей призракъ мн священный

Предсталъ, какъ исполинъ, въ доспхи облеченный:

Шлемъ на глав его орломъ пріосненъ,

Сталь рдяна на груди, щитъ кровью обагренъ,

И грозно копіе, и стрлы, страхъ носящи,

На тучахъ огненныхъ окрестъ его лежащи,

Мечъ при бедр его, но руки цпь тягчитъ,

Вкругъ выи и до ногъ віясь, змія шипитъ

И испускаетъ дымъ и пламя изъ гортани.

Тнь грозная, ко мн свои простерши длани,

Рекла: ‘Гамлетъ, мой сынъ! Зри тяжку цпь сію…..

‘Мой сынъ, ты зри меня грызущую змю…

‘Се казнь моя дотоль, доколь десница мщенья

‘Кровавымъ пиршествомъ прерветъ мои мученья.

‘Ты будь отмститель мой! Рази убійцъ сердца

‘И казнью ихъ спокой стенящу тнь отца!

‘Ты, сынъ мой, весь мой дворъ, подвластны мн народы,

‘Вс мнятъ, что я, свершивъ обычный кругъ природы,

‘Моей кончиною далъ смерти должну дань:

‘Нтъ, рождшія тебя преступнйшая длань

‘Пріуготовила мн ядъ неисцлимый!

‘Но Клавдій, лютый врагъ, мой врагъ непримиримый,

‘Къ убійству устремилъ преступницу сію….’

Но Гамлетъ не находитъ въ себ силъ убить ни ‘сію преступницу’, какъ свою мать, ни Клавдія, какъ отца своей возлюбленной Офеліи.

Въ четвертомъ дйствіи Гамлетъ входитъ ‘одинъ съ урною въ рукахъ’, и мы слышимъ отъ него слдующія размышленія:

Отъ сильнаго царя что днесь осталось? Прахъ!

(Ставитъ урну на тронъ).

Затмъ въ длинный монологъ включены слова нсколько напоминающія ‘Быть иль не быть?’ Вотъ они:

Отдавъ природ дань, стремимся въ путь безвстный.

Но что готовитъ смерть, донын лучъ небесный

Еще не открывалъ живущимъ въ мір семъ.

Ничтожество иль жизнь мы съ смертью обртемъ?

Смерть прекращаетъ вс желанья и мученья.

Но если смерть есть сонъ, и грозны привиднья

Предстанутъ возмущать почіющихъ покой?

Когда намъ суждено и въ нощи гробовой

Внимать стенанія и зрть потоки слезны

Тхъ, кои были намъ въ семъ мір столь любезны,

Когда страданія и смерть не облегчитъ,

Когда скопленье мукъ и въ гроб намъ грозитъ, —

Тогда злощастнйшій изъ смертныхъ устрашится

Отъ скорби времянной въ скорбь вчну погрузиться.

О, неизвстность, ты коль не страшила бъ насъ,

Ахъ! кто бъ не предварилъ отрадный смерти часъ?

Кто бъ ползалъ по земл, злодйствомъ населенной,

Гд въ злат скрытъ порокъ, гд правды гласъ священной

Столь рдко слышится властителямъ земнымъ,

Гд добрымъ бдствіе, дается щастье злымъ,

Гд лавры кровію невинныхъ обагренны,

Гд хищники въ лучахъ, на троны вознесенны,

Гд лесть какъ смрадный паръ гнздится вкругъ внца,

Гд алчная корысть объемлетъ вс сердца,

Гд зависть, ненависть, убійство обитаетъ!….

Гамлетъ передъ урной съ отцовскимъ прахомъ заставляетъ Гертруду признаться въ совершенномъ ею убійств, но рука не подымается у него на мать, хотя она и проситъ поразить ее, и онъ бросается въ кресла со словами:

Нещастная, лишаюсь чувствъ моихъ!

Гертруда подходитъ въ урн и вдругъ отскакиваетъ съ ужасомъ, говоря:

Но что, нещастная, я урну зрю въ огн!

Сей огнь палитъ меня, вою кровь мою сндаетъ…

….Я пойду и обрту того,

Кто сталъ виновникомъ злодйства моего,

Кто заглушилъ во мн и долгъ мой, и природу. Пойду и повлеку я Клавдія къ народу и убгаетъ. Гамлетъ почему-то мгновенно бжитъ за нею въ слдъ съ обнаженнымъ мечемъ, желая самъ отыскать Клавдія и ‘за смерть родителя убійц отмстить’. Входитъ Офелія и останавливаетъ Гамлета, она догадывается, что онъ собирается убить ея отца. Происходитъ раздирательное объясненіе, которымъ кончается четвертое дйствіе. Въ пятомъ Гертруда передаетъ Клавдію, что Гамлетъ узналъ о ихъ преступленіи и ‘мгновенья ждетъ, чтобъ смерть отца отмстить’. Она предлагаетъ послднее средство, чтобъ ‘обрсти спасенье’, а именно:

Всю гнусность нашихъ длъ, убійство, преступленье

Откроемъ въ сей же мигъ народу и жрецамъ.

Раскаянье теперь одно спасенье намъ:

Имъ умягчимъ боговъ. Иди, бги со мною!

Но Клавдій, ни мало не стсняясь тмъ, что Гамлетъ сынъ Гертруды, предлагаетъ ей боле простое средство: убить его. Какъ и можно было ожидать, она глубоко возмущается:

Бгу и замыслъ твой народу открываю!

А онъ вынимаетъ мечъ, поражаетъ Гертруду, которая упадаетъ на тронъ, и закрываетъ ея тло завсами трона. Тутъ является Офелія.

Клавдій.

Въ полнощь?— одна? За чмъ пришла?

Офелія.

Тебя спасти.

Она сообщаетъ Клавдію, что царь (Гамлетъ) ожесточенъ,

Дыша отмщеніемъ и злобой вспламененъ

Предпринялъ для тебя устроить казни люты.

Пойдемъ, оставимъ градъ не медля ни минуты.

Онъ спрашиваетъ ее:

Отца ль, любовника ль, желала бъ ты спасти?

Офелія.

Желала бъ жизнь теб на жертву принести,

Желала бъ умереть, спасая жизнь Гамлета.

Клавдій.

Отецъ твой отъ тебя такого ль ждалъ отвта?

Офелія.

Хотя мн милъ еще безжалостный Гамлетъ,

Хотя нещастна страсть мою всю душу рветъ,

Но я стенящій вопль, вопль сердца заглушаю,

Себ его, ему тебя предпочитаю.

Полоній и сообщники Клавдія показываются, заявляя Клавдію, что они

Готовы смерть нанесть иль встртить смерть съ тобою.

Напрасно пытается Офелія отвратить ихъ отъ кроваваго замысла. Здсь входитъ Гамлетъ съ Гаральдомъ и обращается къ Клавдію съ такою рчью:

Почто не въ храм ты? Презрвъ мое велнье,

Ты здсь съ толпою сей готовишь возмущенье?

Сообщники покушаются напасть на Гамлета, но онъ останавливаетъ ихъ словами:

Кто на царя дерзнетъ подъять убійства мечъ?…

(Показывая на Клавдія)

Я знаю, сей злодй къ убійству васъ приводитъ,

Онъ вамъ внушилъ, что я въ отчаяньи моемъ

Бывъ дикъ, угрюмъ, суровъ, не стою быть царемъ.

Но нтъ, не преставалъ я благо чтить народа,

Вы узрите меня достойнымъ царска рода,

А нын долженъ я отмщать за смерть отца.

Познайте въ Клавді всхъ вашихъ бдъ творца,

Я имъ отца лишенъ, вы имъ царя лишенны!…

Но Клавдій открываетъ завсу трона, показываетъ тло Гертруды и объявляетъ:

Неистовый Гамлетъ природы гласъ забылъ,

И при глазахъ моихъ грудь матери пронзилъ!

Гамлетъ.

Что вижу? Ужасомъ объятый, цпеню!

Клавдій.

Сей трепетъ измнилъ коварному злодю!

Но на счастье Гамлета ‘Клавдій исторгаетъ мечъ и, обращаясь къ сообщникамъ, говоритъ:

И смерть царицы васъ еще не убждаетъ?

Послдуйте за мной!

Гамлетъ (Клавдію).

Твой мечъ окровавленъ!

(Сообщникамъ).

Се провидніемъ убійца обличенъ.

Сообщники упадаютъ къ ногамъ Гамлета, Клавдій устремляется на него съ мечемъ, Офелія бросается между ихъ, Клавдій, отталкивая Офелію, нападаетъ на Гамлета, который, отражая мечъ Клавдія, поражаетъ его со словами:

Небесный судъ свершился!

Офелія.

Гамлетъ, родитель мой!.. Ахъ! свтъ въ глазахъ затмился!

(Лишается чувствъ).

Клавдій умираетъ, говоря:

Народъ! твой царь отмщенъ: я должну казнь вкусилъ!

Гамлетъ восклицаетъ:

Я все щастье истребилъ!

Офелія!… Но ты безчувственна, безгласна!

О матерь нужная!.. И ты мертва нещастна!

….Отрадна смерть, спши,

И бытіе мое несносно сокруши.

Онъ заноситъ мечъ на грудь свою, но Гаральдъ останавливаетъ его моленіемъ:

Вся Данія къ теб простерла гласъ

И зритъ въ теб одномъ надежду и спасенье.

Уже ль отринешь ты всхъ подданныхъ моленье

И смертію своей народъ погубишь свой?

Гамлетъ.

Отечество, теб пожертвую собой!

Въ наше время трудно представить себ, что эта жалкая пародія продержалась на нашихъ императорскихъ театрахъ до 1837 года {Въ ней, при первой постановк ея на сцену въ Петербург, роль Гамлета исполнялъ Алексй Яковлевъ. Правит. Встникъ 1891, No 220 (фельетонъ Коровякова).} (когда ее согналъ со сцены переводъ Полевого), и что въ ней съ успхомъ выступали Мочаловъ въ Москв и Каратыгинъ въ Петербург. Это доказываетъ, что еще въ начал тридцатыхъ годовъ нашего вка общество не имло почти никакого понятія о Шекспир, и что вкусъ къ драматическимъ произведеніямъ былъ еще на весьма низкой степени развитія. Однако критика того времени отнеслась довольно строго къ передлк Висковатова. Въ No 8 Московскаго Телеграфа (апрль 1880 года, стрр. 499—502) читаемъ:

‘…Какъ возможно теперь, при ныншнемъ состояніи драматургіи, пускать въ свтъ новое изданіе обработаннаго ‘Гамлета’,— вотъ чего мы не понимаемъ! И что еще лучше: г. Висковатовъ издалъ вновь свою обработку тогда, какъ у насъ уже есть врный переводъ Гамлета, сдланный г-мъ Вронченко съ подлинника и изданный въ 1828 году. Это какъ будто въ насмшку!

‘Если не читавшіе и не видавшіе обработаннаго ‘Гамлета’ (ибо, къ сожалнію, обработка сія донын играется на театрахъ нашихъ) пожелаютъ знать, что и какъ обработалъ г. Висковатовъ, то мы отвчаемъ на сіе слдующее: онъ обработалъ Дюсисова, а не Шекспирова ‘Гамлета’. Если Дюсисовъ ‘Гамлетъ’ не похожъ, и не въ свою пользу, на Шекспировъ подлинникъ, то въ такомъ же отношеніи ‘Гамлетъ’ г-на Висковатова не похожъ на французскій подлинникъ. Въ первыхъ трехъ дйствіяхъ, правда, русскій обработыватель держался довольно близко хода Дюсисовой пьеоы, но въ 4-мъ и б-мъ онъ позволилъ себ пресмлыя отступленія, или лучше сказать, сокращенія: у него Гертруда уходитъ тамъ, гд у Дюсиса она входитъ, Офелія боле молчитъ, и все вообще у него обрзано, сжато, видно, для избжанія отъ лишней скуки. Напослдокъ, Дюсисъ предлагаетъ два окончанія, изъ коихъ въ одномъ Гертруда убивается, въ другомъ остается жива, русскій обработыватель заставляетъ Клавдія убить ее передъ окончаніемъ пятаго дйствія. Подобныя, семейственныя, домашнія перемны, конечно, не много значатъ тамъ, гд ничто не на своемъ мст, такъ же какъ и то, что у русскаго писателя Voltimand Дюсисовъ выкинутъ совсмъ, а Norceste и Емге переименованы въ Гаральда и Эльфриду….

‘Для любопытныхъ, и въ доказательство, что г-ну Висковатову не нужно было посл Сумарокова еще разъ уродовать Шекспира, выписываемъ два перевода, или лучше сказать, два подражанія знаменитому монологу Гамлета: ‘To be, or not to be’, сдланныя Сумароковымъ и г-мъ Висковатовымъ (слдуютъ выписки, ср. выше стрр. 90 и 104). Предоставляя самимъ читателямъ судить о достоинств обоихъ подражаній, мы напомнимъ имъ, что одно сдлано раньше 1750 года, когда у насъ не было ни языка, ни стихотворства, ни вкуса, а другое напечатано въ 1829 году, посл стиховъ Пушкина’.

Прямымъ продолжателемъ Карамзина по изученію Шекспира, является у насъ А. С. Пушкинъ. Вліяніе на него Шекспира при созданіи ‘Бориса Годунова’ очевидно. Изъ письма его къ H. Н. Раевскому мы узнаемъ о знакомств съ Шекспиромъ. Его хроники, конечно, имли при этомъ наибольшее значеніе для Пушкина, но можно съ нкоторою вроятностью предположить, что и ‘Гамлетъ’ отразился въ нкоторыхъ мстахъ ‘Бориса’. Г. Тимоеевъ {Вліяніе Шекспира на русскую драму, стрр. 68 и 64.} говоритъ: ‘Подобно могильщикамъ въ ‘Гамлет’, съ ихъ добродушно-игривымъ юморомъ и остротами, выведенными какъ бы для оттненія мрачнаго душевнаго состоянія Гамлета, и Пушкинъ, желая указать на извстную борьбу, происходившую въ душ его ‘пройдохи’ {Такъ Пушкинъ называлъ Дмитрія Самозванца.} до перехода за литовскую границу, выводитъ ‘гулякъ-иноковъ’ въ pendant къ мрачному Григорію, чтобы ясне было для зрителя или читателя душевное настроеніе, внутренняя борьба послдняго’.

Профессоръ Стороженко думаетъ, что молитва преступнаго и кающагося короля въ ІІІ-мъ акт ‘Гамлета’ не осталась безъ вліянія на монологъ Бориса, начинающійся словами: ‘Достигъ я высшей власти’. Главная заслуга Пушкина, говоритъ профессоръ,— состоитъ въ усвоеніи основныхъ пріемовъ Шекспировскаго творчества (Рчь на Пушкинскомъ праздник 1880 года), что сознавалъ Мицкевичъ, сказавшій о Пушкин:

‘Tu Shakespeare eris, si fata sinant!’ ¹)

¹) Тимоеевъ, тамъ же, стр. 76.

Извстно, что ‘Анжело’ Пушкина есть пересказъ шекспировой ‘Measure for measure’ (‘Мра за мру’).

Среди черновыхъ набросковъ нашего поэта находится слдующая замтка: ‘Я твердо увренъ, что нашему театру приличны народные законы драмы Шекспировой, а не свтскій обычай трагедіи Расина, что всякій неудачный опытъ можетъ замедлить преобразованіе нашей сцены’ {Сочиненія А. С. Пушкина, изд. Общ. для пособія нуждающ. литераторамъ и ученымъ. С.-Пб. 1887. T. III, стр. 88.}.

‘Законамъ драмы Шекспировой’ по примру Пушкина подчинились и продолжатели его дла въ области драматической поэзіи. Въ произведеніяхъ Мея, Островскаго, Чаева, графа А. Толстого и Писемскаго можно подмтить слды вліянія великаго англійскаго драматурга. Мы не станемъ о нихъ распространяться, сошлемся только на г. Тимоеева, который въ упомянутой книг не безъ основанія указываетъ на сходство характера царя въ трагедіи графа А. Толстого ‘Царь еодоръ Іоанновичъ’ (Встникъ Европы 1868 г. No 5) съ духовнымъ обликомъ Гамлета: ‘Въ безсиліи нравственной и физической природы еодора, при самыхъ благородныхъ инстинктахъ и пожеланіяхъ, и заключается трагизмъ его положенія, невольно вызывающій мысль о ‘благородномъ Гамлет’. Эта основная черта характера еодора, мастерски проведенная черезъ вою трагедію, даетъ возможность автору заставить еодора произнести на площади среди ‘нищей братіи’:

Боже, Боже!

За что меня поставилъ ты царемъ!

(Конецъ V дйствія).

Изображеніе слабохарактернаго человка, обладающаго высокою душой, является несомннною чертой Шекспирова творчества’. (Гл. IV, стр. 117).

И дйствительно, не напоминаютъ ли приведенныя слова царя еодора восклицанія Гамлета въ конц I акта:

Зачмъ родился я на подвигъ роковой!

Г. Тимоеевъ находитъ, что и ‘у Писемскаго есть цитаты изъ Шекспира, вотъ перифразъ Шекспировыхъ мыслей, наконецъ есть оцены, являющіяся только благодаря вліянію Шекспира. Піеса ‘Просвщенное время’ заканчивается слдующимъ. Софья Михайловна Дарьялова (Д. IV, явл. б) говоритъ такой перифразъ изъ ‘Гамлета’: ‘Не порокъ! Не порокъ, а добродтель должна умолять, чтобы ей дозволили существовать’.

‘Я не говорю’, замчаетъ г. Тимоеевъ, — ‘чтобы въ моментъ написанія этой фразы Писемскій сознательно воспроизводилъ ее изъ ‘Гамлета’ {Добро должно у зла просить прощенья

И низко кланяться, и звать его на помощь.

(III, 4, 154-155.)}, я хочу сказать, что нашъ писатель хорошо зналъ Шекспира и, не подозрвая самъ того, воспользовался его фразой, какъ своею’ (Гл. V, стр. 146).

Первый врный переводъ нашей трагедіи вышелъ подъ слдующимъ заглавіемъ: Гамлетъ, трагедія въ 5-ти дйствіяхъ Шекспира. Перевелъ съ англійскаго М. Вронченко. С.-Пб. 1828. О немъ будетъ говорено ниже. Девять лтъ спустя появился переводъ Н. А. Полевого, о которомъ мы поговоримъ подробне. Въ Запискахъ Ксенофонта Алексевича Полевого (брата переводчика) (С.-Пб. 1888), въ третьей части, на стр. 861, читаемъ:

‘Еще во время изданія Московскаго Телеграфа Николай Алексевичъ имлъ мысль перевести одну изъ драмъ Шекспира и поставить ее на сцену, въ полномъ убжденіи, что это воскреситъ и нашу публику, и актеровъ, которые чувствовали неудовлетворительность современнаго репертуара. И актеры, и публика скучали, но продолжали довольствоваться пошлыми комедіями и водевилями, которые ввелъ въ моду А. Писаревъ. Однообразіе репертуара нарушалось иногда чудовищными мелодрамами или нелпыми передлками знаменитыхъ драмъ… И литераторы, и актеры были уврены, что сочиненія Шекспира писаны не для нашего времени, не годятся для сцены и не могутъ имть успха передъ нашею публикою. Братъ мой думалъ совсмъ иначе, часто говаривалъ мн объ этомъ и жаллъ, что не иметъ досуга заняться переводомъ Шекспировой драмы.

Въ 1885 году, хотя также занятый множествомъ литературныхъ работъ, онъ сталъ отдыхать иногда за переводомъ Шекспира (это собственное его выраженіе). Для перевода избралъ онъ ‘Гамлета’, конечно самую глубокомысленную изъ драмъ великаго британскаго поэта, но, вмст съ тмъ, едва ли не самую богатую живыми, потрясающими душу сценами и безсмертными изреченіями. Выборъ этой темы для перевода показываетъ необыкновенную проницательность Николая Алексевича. Какъ хорошо гналъ онъ, что нужно было нашей публик, и чмъ можно было вызвать ее къ невдомому ей до тхъ поръ эстетическому наслажденію! Какую ни избралъ бы онъ другую изъ піесъ Шекспира, для перваго знакомства съ нимъ нашей публики, успхъ едва ли увнчалъ бы предпріятіе. Другія піесы Шекспира не представляютъ такого разнообразія подробностей, какъ ‘Гамлетъ’, и подчиняютъ зрителя какому-нибудь одному глубокому ощущенію, а тогдашняя публика наша еще не могла увлечься этимъ. Въ ‘Гамлет’, если она и не понимала основной мысли автора, то увлекалась общимъ ходомъ, чудеснымъ разнообразіемъ и силою почти каждаго явленія. Самая оригинальность содержанія этой великой драмы, таинственный, не всякому доступный характеръ главнаго лица, въ которомъ Шекспиръ вовсе не думалъ выставить героя, все тутъ было такъ ново, поразительно, полно жизни, что публика не могла остаться равнодушною при такой пьес. Николай Алексевичъ одинъ за всхъ сообразилъ это и, наконецъ, съ необыкновенною своею пылкостью занялся новымъ для него самого трудомъ….

‘….Онъ почти съ равною легкостью писалъ стихами и прозой, но борьба съ Шекспиромъ и самый родъ стиховъ его представляли много трудностей для переводчика. За всмъ тмъ, онъ исполнилъ свое дло совершенно удовлетворительно, и лучшимъ доказательствомъ этого служитъ успхъ необычайный, продолжительный и постоянный, какимъ была награждена смлая его попытка. Могутъ перевести ‘Гамлета’ гораздо лучше и ближе, нежели перевелъ его братъ мой, но достоинство его перевода можетъ отрицать только пристрастная критика. Многія мста этого перевода прекрасны, и вообще онъ написанъ въ томъ характер и тон, какими отличается подлинникъ, что и способствовало его успху. Очень хорошій переводъ той же пьесы, еще прежде исполненный Вронченкомъ, больше всего страдаетъ тмъ, что онъ не въ дух подлинника и не передаетъ разнообразія его тоновъ и оттнковъ. Но Шекспировы лица въ перевод Полевого говорятъ такъ, какъ должны они говорить сообразно своему характеру и намренію автора….

‘Переводъ былъ конченъ, но предстояла еще великая трудность — поставить его на сцену. Николай Алексевичъ призвалъ къ себ актера Мочалова и предложилъ ему свой переводъ даромъ для представленія въ его бенефисъ. Мочаловъ былъ актеръ съ дарованіемъ, съ сильнымъ чувствомъ, но человкъ грубый, необразованный, неспособный собственными силами понимать Шекспира, потому что былъ совершенный невжда, и начитанность его ограничивалась ролями, которыхъ игралъ онъ безчисленное множество. При первомъ предложеніи моего брата онъ попятился, почти испугался и сталъ повторять общее тогда мнніе, что Шекспиръ не годится для русской сцены. Братъ мой старался объяснить ему, что онъ ошибается, польстилъ успхомъ самолюбію его, которое было неизмримо, прочиталъ съ нимъ ‘Гамлета’ и отдалъ ему свою рукопись для изученія. Черезъ нсколько времени Мочаловъ явился къ нему, сталъ декламировать нкоторые монологи ‘Гамлета’, и братъ мой увидлъ, что онъ вовсе не понимаетъ назначаемой ему роли. Братъ толковалъ ему, что тутъ надобно не декламировать, не бсноваться, а объяснять мысль и чувство, вложенныя авторомъ въ олова. Онъ самъ началъ прочитывать ему каждое явленіе, со всми возможными комментаріями, выслушивалъ его чтеніе, поправлялъ, указывалъ, что и какъ должно быть произнесено, и наконецъ, пробудилъ въ этомъ даровитомъ человк чувство и сознаніе. Мочаловъ, артистъ неподдльный, охотно приходилъ къ нему совтоваться во всемъ касательно роли Гамлета и слдовалъ его совтамъ, конечно, потому, что находилъ имъ отголосокъ въ своей душ. Все лто 1836 года занимался такимъ образомъ Николай Алексевичъ съ Мочаловымъ и, наконецъ, былъ доволенъ имъ…. Принятіе ‘Гамлета’ на сцену не могло встртить препятствій, потому что директоромъ московскаго театра былъ добродушный Загоскинъ, тогда искренній пріятель Николая Алексевича, а душою театральнаго управленія былъ А. Н. Верстовскій, самъ художникъ и образованный цнитель изящнаго. Онъ также находился въ дружескихъ отношеніяхъ съ моимъ братомъ и много способствовалъ хорошей постановк піесы на сцен…’

Въ воспоминаніяхъ бывшаго въ то время въ Маломъ театр режиссера Соловьева {П. С. Мочаловъ, какъ истолкователь Шекспировскихъ ролей, и критики его сценической игры. (Матеріалы для біографіи). Искусство 1888 г. No 7.} мы находимъ нсколько довольно интересныхъ подробностей по поводу постановки этого геніальнаго произведенія на русской сцен въ перевод Полевого. На сцен Большого театра была назначена репетиція. ‘Собравшіеся артисты, въ ожиданіи начала, составляли небольшой кружокъ, одни стояли, другіе сидли: Мочаловъ, Щепкинъ, Орловъ, около нихъ стояли Усачевъ, И. Степановъ, Соколовъ и другіе. Артисты-бенефиціанты сообщали другъ другу предположенія о состав своихъ будущихъ бенефисовъ. ‘А я хочу дать въ свой бенефисъ ‘Гамлета’, сказалъ Мочаловъ. При этихъ словахъ Щепкинъ быстро вскочилъ, точно его сдернуло со стула, и началъ скоре кричать, чмъ говорить: ‘Гамлета’! Ты хочешь дать ‘Гамлета’? Ты, первый драматическій актеръ, любимецъ московской публики, и хочешь угостить Дюсисовскою дрянью! Да это чортъ знаетъ, что такое!’ ‘Да ты не кипятись, а выслушай’, началъ было Мочаловъ, но Щепкинъ его не слушалъ. Онъ почти бгалъ и кричалъ: ‘Возобновлять такую отвратительную піесу! Да я бы его, подлеца, Дюсноа… осмлиться передлать Шекспира!’… ‘Да я хочу дать другого ‘Гамлета’!’ почти прокричалъ Мочаловъ. ‘Другого?’ спросилъ Щепкинъ, остановясь. ‘Да, другого: перевелъ съ англійскаго Полевой’. ‘Ты такъ бы и сказалъ’, проговорилъ Щепкинъ, садясь на прежнее мсто. ‘Я и хотлъ оказать, да ты ничего не слушалъ’. ‘Ты піесу читалъ?’ ‘Нтъ, Полевой пригласилъ меня къ себ и читалъ самъ. Вещь превосходная! И слогъ такой легкій, разговорный’. ‘А піеcа цензурована?’ спросилъ Орловъ. ‘Да, для этого Н. А. Полевой самъ здилъ въ Петербургъ. Въ піес много дйствующихъ лицъ, и нкоторымъ Изъ васъ, господа, придется играть маленькія роли. Ужь, пожалуйста, не откажитесь’, оказалъ Мочаловъ, обращаясь ко всмъ. Вс ваявши полную готовность. ‘У Шекспира нтъ маленькихъ ролей! Что до меня’, началъ Орловъ, наоыпая на руку нюхательнаго табаку изъ табакерки, — ‘то я для товарища готовъ хоть стулъ вынооить’. ‘Одно меня затрудняетъ’, замтилъ Мочаловъ,— ‘въ піес есть пніе у Офеліи, нужна новая музыка, и я не придумаю, къ кому съ этимъ обратиться’. ‘Въ чемъ же тутъ затрудняться?’ возразилъ Щепкинъ,— ‘попрошу Верстовокаго’.— ‘Не будь онъ начальникъ, я бы сейчасъ попросилъ, но я терпть не могу низкопоклонничать передъ начальствомъ, да и не умю’. ‘Поговорите объ этомъ съ Варламовымъ, онъ не откажетъ и сдлаетъ не хуже всякаго другого’, прибавилъ Орловъ. ‘Ахъ, въ самомъ дл!’ вскричалъ Мочаловъ, — ‘сегодня же постараюсь съ нимъ повидаться’… И онъ, дйствительно, не смотря на то, что М. О. Щепкинъ не совтовалъ ему длать этого, обратился къ А. Е. Варламову, который написалъ ему извстную пснь Офеліи’.

Полевой, въ фойэ театра, самъ читалъ трагедію артистамъ, предпославъ ей, вмсто вступленія, характеристику въ томъ вид, въ какомъ она записана О. П. Соловьевымъ.

‘….Во время чтенія Полевого, съ Павломъ Степановичемъ Мочаловымъ творилось что-то необъяснимое: онъ находился въ какомъ-то возбужденномъ состояніи. Лицо его конвульсивно перекашивалось. Онъ мялъ свою роль въ рукахъ. Глаза то вдругъ закрывались, то вдругъ открывались, озаряясь какимъ-то необыкновеннымъ огнемъ. Натура геніальнаго артиста брала свое, и помимо его собственнаго желанія, въ глубин его души уже рисовался тотъ о бракъ Гамлета, который онъ посл создалъ на сцен.

‘А. Н. Верстововій вполн оправдалъ слова М. С. Щепкина, сказанныя имъ П. С. Мочалову: онъ никакъ не могъ простить ему того, чтобы онъ обратился за музыкой къ Варламову, а не къ нему’.

Но вернемся къ Запискамъ Ксенофонта Алексевича Полевого (стр. 364): ‘Роль Гамлета занималъ Мочаловъ, Полонія — Щепкинъ, роль Офеліи занимала г-жа Орлова, а королевы, матери Гамлета, — г-жа Львова-Синецкая. Вс они были хороши въ своихъ роляхъ, а особливо трое первые. Второстепенныя лица также нашли себ хорошихъ представителей, напримръ, роль могильщика-говоруна отлично представлялъ г. Орловъ….

‘Я былъ на первомъ представленіи русскаго ‘Гамлета’ {22-го января 1837 года, ровно недлю до смерти Пушкина! См. подробности объ этомъ представленіи въ отдл ‘Гамлетъ на сцен’, I, 2, 147, 148, статья Блинcкаго.} и помню впечатлнія, какія испытывала публика, наполнявшая театръ. Первыя сцены, особливо та, гд является тнь Гамлетова отца, были непонятны и какъ бы дики для зрителей, но когда начались чудесные монологи Гамлета, одушевленные дарованіемъ Мочалова, и превосходныя, вчно-оригинальныя сцены, гд Гамлетъ выступаетъ на первый планъ, поражая зрителя неожиданностью и глубиной своихъ чувствованій, публика вполн предалась очарованію великаго творенія и сочувствовала всмъ красотамъ, такъ щедро разсыпаннымъ въ этой дивной піес. Рукоплесканіямъ, вызовамъ не было конца, и переводчикъ увидлъ все сочувствіе, всю признательность къ нему публики. Почти то же повторилось и на Петербургской сцен, гд вскор былъ поставленъ переводъ Николая Алексевича, и гд роль Гамлета занималъ В. А. Каратыгинъ. Это послднее обстоятельство служитъ лучшимъ опроверженіемъ мннія тхъ вчныхъ порицателей Николая Алексевича, которые утверждали, что успхъ ‘Гамлета’ завислъ отъ игры Мочалова…. Нельзя не сознаться, что тотъ, кто первый усвоилъ русской сцен Шекспира, оказалъ великую услугу сценическому искусству въ Россіи’.

Приведемъ выдержки изъ статьи Блинскаго: ‘Гамлетъ, принцъ датскій. Драматическое представленіе. Ооч. Вилліама Шекспира. Переводъ съ англійскаго Николая Полеваго. Москва 1837’ {Сочиненія В. Блинскаго. Москва. 1876. Ч. II, стрр. 291—304.}. Эта статья любопытна тмъ боле, что Блинскій сравниваетъ въ ней переводы Вронченка и Полевого:

‘Переводъ г. Полевого — прекрасный, поэтическій переводъ, а это уже большая похвала для него и большое право съ его стороны на благодарность публики. Но есть еще не только поэтическіе, но и художественные переводы, и переводъ г. Полевого не принадлежитъ къ числу такихъ. Повторяемъ: его переводъ поэтическій, но не художественный, съ большими достоинствами, но и съ большими недостатками. Но даже и не въ этомъ заслуга г. Полевого: его переводъ имлъ полный успхъ, далъ Мочалову возможность выказать всю силу своего гигантокаго дарованія, утвердилъ ‘Гамлета’ на русской сцен. Вотъ въ чемъ его заслуга…

‘Правило для перевода художественныхъ произведеній одно: передать духъ переводимаго произведенія, чего нельзя сдлать иначе, какъ передавши его на русскій языкъ такъ, какъ бы написалъ его по русски самъ авторъ… Чтобъ такъ передавать художественныя произведенія, надо родиться художникомъ.

‘Въ художественномъ перевод не позволяется ни выпусковъ, ни прибавокъ, ни измненій. Если въ произведеніи есть недостатки, — и ихъ должно передать врно. Цль такихъ переводовъ есть — замнить по возможности подлинникъ для тхъ, которымъ онъ недоступенъ по незнанію языка, и дать имъ средство и возможность наслаждаться имъ и судить о немъ.

‘Съ такою цлію перевелъ г. Вронченко ‘Гамлета’ и ‘Макбета’ Шекспира. Но ни въ томъ, ни въ другомъ перевод онъ не достигнулъ своей цли….

‘Въ 1828 году вышелъ переводъ ‘Гамлета’ г.

Вронченки…. Трудъ его достоинъ высокаго уваженія: онъ многимъ далъ возможность познакомиться съ Шекспиромъ, говоря о неудач, мы разумемъ публику. Этому были три причины: первая — переводъ былъ полный, безъ всякихъ измненій, вторая — переводъ былъ врный въ буквальномъ значеніи, почти подстрочный, почему и не передалъ духъ этого великаго созданія, третья — не говоря о томъ, что буквальная точность связывала слогъ переводчика,— его понятія о язык и слог довершили неудачу перевода….

‘…Ложное понятіе о близости перевода и о русскомъ слог лишили его успха на поприщ, которое, онъ избралъ съ такою любовью….

‘Близость къ подлиннику состоитъ въ переданіи не буквы, а духа созданія….

‘Перейдемъ къ переводу г. Полевого.

‘Языкъ правильный, въ высшей степени разговорный, сообразный съ каждымъ дйствующимъ лицомъ, сверхъ того, языкъ живой, согртый, проникнутый огнемъ поэзіи: вотъ главное достоинство этого перевода. Въ отношеніи къ простот, естественности, разговорности и поэтической безыскусственности, этотъ переводъ есть совершенная противоположность переводу г. Вронченки…

‘Въ перевод г. Полевого везд видна свобода, видно, что онъ старался передать духъ, а не букву.

Поэтому, иногда отдаляясь отъ подлинника, онъ этимъ самымъ врно выражаетъ его: въ этомъ и заключается тайна переводовъ.

‘Но мы слишкомъ далеки отъ того, чтобы почитать переводъ г. Полевого совершеннымъ: нтъ, въ немъ много недостатковъ, и очень важныхъ. Вообще г. Полевой боле перевелъ ‘Гамлета’ для сцены, нежели передалъ его: передать значитъ замнить подлинникъ, сколько это возможно….

‘Г. Полевой сдлалъ много выпусковъ: онъ исключилъ непристойности, каламбуры, непонятные намеки, укоротилъ по возможности роли тхъ актеровъ, отъ которыхъ нельзя было ожидать хорошаго выполненія, словомъ, онъ въ перевод сообразовался и съ публикою, и съ артистами, и со сценою. Это хорошо (?), но мы не понимаемъ причины выпуска нсколькихъ прекрасныхъ мстъ. Превосходнйшая сцена пятаго акта, на могил Офеліи, не только ослаблена — искажена, а послдній, многозначительный монологъ Гамлета совсмъ выпущенъ, видно, что почтенный переводчикъ спшилъ окончаніемъ.

‘Что касается до псенъ Офеліи и вообще всхъ лирическихъ мстъ, то, повторяемъ, г. Вронченко передалъ ихъ не только поэтически, но и художественно…’

Нсколько поздне, а именно въ 1844 году въ Отечественныхъ Запискахъ, разбирая переводъ Кронеберга, Блинскій еще разъ говорилъ о перевод Полевого и уже съ гораздо меньшею похвалою: ‘Онъ (Полевой) понялъ Шекспира, какъ понимаютъ его, напримръ, Дюма и другіе поборники подновленнаго романтизма, именно — какъ романтическую мелодраму…. ‘Гамлетъ’ былъ сведенъ съ Шекспировскаго пьедестала и придвинутъ, такъ оказать, къ близорукому понятію толпы, вмсто огромнаго монумента ей показали фарфоровую статуэтку, и она пришла въ восторгъ’ {Сочиненія В. Блинскаго. Москва 1876, ч. 9-я, стр. 122.}.

Другой нашъ критикъ, Аполлонъ Григорьевъ, не раздляетъ благопріятнаго мннія Блинскаго о перевод Полевого, который называетъ ‘площадною передлкой великой трагедіи’, похвалы Блинокаго онъ считаетъ ‘снисходительностью больше чмъ терпливою въ оправданіи мелодрамы, внесенной въ предлы Шекспирова міра, снисходительностью ошибочною въ допущеніи сокращеній для угожденія публик’ (Отечественныя Записки 1860 г). Если этотъ взглядъ основателенъ относительно выпусковъ, то вренъ тмъ боле касательно вставокъ, которыя позволилъ себ Полевой въ своемъ перевод {См. въ отдл Примчанія и критика Ш, 4, 88.}.

Не удивительно, что недостатки труда Полевого вызвали не одну попытку новыхъ, боле точныхъ переводовъ. Въ 1841—1842 гг. выходитъ въ Москв ‘Шекспиръ, переведенный провою съ англійскаго Б. Кетчеромъ’.Это трудъ добросовстный и почтенный, своею близостью къ подлиннику представляющій прекрасное пособіе для изученія Шекспира, но лишенный поэтическихъ и художественныхъ достоинствъ. Вслдъ за Кетчеровокимъ является прекрасный переводъ ‘Гамлета’ А. Кронеберга. (Харьковъ. 1844) {Блинскій назвалъ этотъ переводъ ‘положительно хорошимъ и какъ бы дополняющимъ собою переводъ Вронченки, показывая ‘Гамлета’ въ новыхъ оттнкахъ. Для людей, которые въ литератур видятъ не забаву въ праздное время, а занятіе дльное, ‘Гамлетъ’, въ перевод Кронеберга, долженъ быть замчательнымъ литературнымъ пріобртеніемъ’ (Сочиненія Блинскаго, ч. 9-я, стрр. 128—124, Отечеств. Записки 1844).}.

Онъ вошелъ въ извстное изданіе произведеній Шекспира Н. Гербеля. Въ этомъ перевод ‘Гамлетъ’ шелъ на Императорской Московской сцен съ 1867 до 1891 года.

Пятымъ переводомъ былъ ‘Гамлетъ, принцъ датскій’ трагедія въ б дйствіяхъ В. Шекспира, переводъ съ англійскаго М. А. 3 агуля ева, напечатанный въ 1861 году въ 98, 100 и 102 Русскаго Міра и принятый на Императорскія сцены въ Петербург 18-го января 1863 года, а въ Москв въ 1864.

Упомянемъ здсь слдующія по порядку изданія:

6) Гамлетъ, принцъ Датскій. Трагедія Видіама Шекспира. Переводъ въ проз съ нмецкаго по А. В. Шлегелю А. М. Данилевскаго. Витебскъ 1878.

7) Гамлетъ принцъ Датскій. Переводъ Н. Маклакова. Газета А. Гатцука. 1880. T. VI, стрр. 14—78. Есть отдльный оттискъ.

На малороссійскомъ язык: Гамлетъ, принцъ Данський. Трагедія въ V діяхъ В. Шекспира. Пер. на украиньску мову М. П. Старицький. Зъ прилогою музики М. Лисенка. Кіевъ. 1882.

9) Гамлетъ, принцъ Датскій. Трагедія Шекспира. Переводъ А. А. Соколовскаго. СПб. 1883.

10) Гамлетъ, принцъ Датскій. Трагедія Шекспира. Переводъ и примненіе къ условіямъ современной сцены Алекся Месковскаго. С.-Пб. 1889.

Намъ извстно второе исправленное изданіе этого перевода (С.-Пб. 1891), снабженное предисловіемъ и краткою характеристикой героя трагедіи. Переводъ исполненъ преимущественно четырехстопнымъ ямбическимъ размромъ и пересыпанъ ремарками (которыя, какъ извстно, очень рдко встрчаются у Шекспира). Дленіе на акты и сцены принадлежитъ переводчику, такъ же какъ и произвольное опредленіе мста дйствія сценъ. Такъ напримръ, первая сцена перваго акта Шекспира опущена: г. Московскій начинаетъ трагедію прямо со 2-й сцены въ ‘тронномъ вал. Черезъ главный средній ходъ, который открытъ, видна галлерея съ колоннами, за которыми стоятъ часовые,’ дйствіе открывается съ разговора между Гораціо, Марцелломъ и Бернардомъ, взятаго изъ Шекспировской первой сцены, остальныя подробности которой перенесены переводчикомъ въ его вторую сцену. Такимъ образомъ Призракъ появляется только передъ Гамлетомъ, а не безъ него, какъ у Шекспира. Переводчикъ проявилъ необыкновенную заботливость о сценической обстановк. Второй актъ состоитъ изъ одной только сцены, тутъ Гамлетъ произноситъ монологъ To be or not to be, начинающійся словами: ‘Жизнь или смерть?’ Декорація изображаетъ ‘большое помщеніе во дворц, со сводами. Видъ на терассу и море’.

Сцена вторая третьяго акта (сцены 3-я и 4-я III акта подлинника) происходитъ ‘въ кабинет королевы. Со стороны въ глубин дверь съ портьерою, ведущая въ уборную королевы, съ другой стороны входная дверь и немного ближе къ оркестру портретъ покойнаго короля во весь ростъ, скрывающій потайную дверь. Зажжены свтильники’. Прежде чмъ покинуть короля ‘Полоній подходитъ къ портьер, осторожно заглядываетъ въ уборную и затмъ свободно входитъ въ нее’. Кающійся король начинаетъ свой монологъ, но передъ этимъ ‘опускается въ кресло’. Гамлетъ, не ршившись убить короля, ‘идетъ къ портьер, но, какъ бы раздумавъ, поспшно уходитъ обратно черезъ дверь’. Король встаетъ съ колнъ и посл словъ:

Слова летятъ, а мысль плетется, и къ

Небу мысль не вознесется.

‘подходитъ въ потайной двери, но, взглянувъ на портретъ покойнаго короля, вздрагиваетъ всмъ тломъ, затмъ, собравшись съ духомъ, ударомъ ноги отворяетъ ее и быстро уходитъ, потайная дверь сама собой затворяется’. Тутъ входятъ королева и Полоній, который прячется за портьерой, входитъ поспшно Гамлетъ, осматривается кругомъ и говоритъ въ сторону:

Ага, онъ спрятался…. клюетъ!

Сцена, гд королева сообщаетъ мужу о томъ, какъ Гамлетъ убилъ Полонія, разговоръ между Гамлетомъ и Розенкранцемъ съ Гильденстерномъ, отыскивающими трупъ, встрча короля съ Гамлетомъ и отправленіе принца въ Англію и наконецъ появленіе Фортинбраса, посл чего въ подлинник слдуетъ великолпный монологъ Гамлета, просто выпущены г. Месковскимъ.

Четвертый актъ состоитъ у него изъ двухъ сценъ: первая происходитъ въ дворцовомъ саду: съ одной стороны, въ глубин, видъ на море. Вторая сцена — на кладбищ. Въ ней послднія слова Гамлета:

Let Hercules himself do wliat he may,

The oat will mew, and dog will have his day

переведены такъ:

Что-бъ ни задумалъ Геркулесъ,

А волкъ глядть все будетъ въ лсъ!

Эти же слова взяты эпиграфомъ къ краткой характеристик героя трагедіи.

О близости перевода г. Месковскаго къ подлиннику не можетъ быть и рчи. Онъ самъ признается въ предисловіи: ‘Сильно ошибаются т, которые полагаютъ, что серьезный переводчикъ драмъ такого генія, какъ Шекспиръ, не иметъ права длать кое-какія вставки, которыя онъ находитъ необходимыми для уясненія того, что современному читателю, а главнымъ образомъ зрителю {Курсивъ автора.}, можетъ казаться непонятнымъ’. Ужъ не считаетъ ли г. Московскій своихъ читателей и зрителей современниками Висковатова или даже Сумарокова? На страниц VII предисловія г. Месковскаго читаемъ: ‘Сколько труда составляетъ для читателя понять, а для актера придать выразительность, напримръ одной фраз изъ монолога Гамлета ‘To be or not to be?’, если передать ее, какъ это сдлалъ г. Аверкіевъ (см. Фельетонъ ‘Новаго Времени’ No 6057) слдующимъ образомъ: ‘отъ блднаго оттнка мысли хилетъ (!) {Восклицательный знакъ автора, а отнюдь не нашъ. Переводчикъ.} здоровый румянецъ ршимости’. У меня эта фраза передана такъ: ‘подъ гнетомъ мысли блекнетъ смлость’. Дло переводчика поломать голову и раскусить, что ‘здоровый румянецъ ршимости’ есть ничто иное какъ ‘смлость,’ зачмъ же навязывать этотъ трудъ зрителю или читателю? зачмъ требовать отъ актера, чтобы онъ придавалъ выразительность невозможнымъ на русскомъ язык плеоназмамъ?’

Мы полагаемъ, что благодаря такому ‘ломанью головы’ и ‘раскусыванью’ переводчика зритель или читатель, незнакомый съ Шекспиромъ, съ нимъ не ознакомится, а актеръ лишенъ возможности придать какую бы то ни было выразительность упрощеннымъ рчамъ своей роли.

Въ 1891 году, на Петербургской сцен 8-го, а на Московской 14-го октября наша трагедія была поставлена въ перевод П. П. Гндича {Заглавную роль игралъ въ Александринскомъ театр г. Далматовъ, а въ Маломъ г. Южинъ (князь Сумбатовъ).}, одиннадцатомъ по счету: Гамлетъ, принцъ Датскій. Трагедія Шекспира. Переводъ П. П. Гндича. С.-Пб. 1891. Изданіе не назначено для продажи. Въ 1892 г. этотъ переводъ выходитъ въ Москв новымъ изданіемъ ‘съ сокращеніями согласно требованіямъ сцены’.

12) Гамлетъ, принцъ датскій. Полное собраніе сочиненій В. Шекспира въ проз и стихахъ. Перевелъ П. А. Каншинъ. T. I. С.-Пб. Изд. С. Добродева 1894. ‘Гамлетъ’ переданъ прозою, значительно уступающей въ точности и близости къ подлиннику переводу Кетчера.

13) Гамлетъ, принцъ датскій. Трагедія Шекспира. Переводъ Д. В. Аверкіева. (Отдльный оттискъ изъ журнала Русское Обозрніе). Москва. 1896. Это весьма точный и добросовстный переводъ, стоившій почтенному автору многихъ лтъ упорнаго и настойчиваго труда.

Кром перечисленныхъ переводовъ, укажемъ еще на отдльныя сцены и мста ‘Гамлета’ въ переложеніи на русскій языкъ:

1) Отрывокъ изъ ‘Гамлета’, драмы Шекспира (III, 3). Переводъ М. Строева (Московскій Наблюдатель 1839, ч. II, отд. I, стрр. 9—20).

2) Монологъ Гамлета въ конц II акта. Переводъ Константина Званцова (Театральный и Музыкальный Встникъ 1869, ЗМ1 1, стрр. 7—8).

3) ‘Быть или не быть?’ Монологъ Гамлета. Переводъ П. Попова (Ярославскія Губернскія Вдомости 1860, No 27, стр. 206).

4) Отрывокъ изъ 7-й сцены IV акта трагедіи ‘Гамлетъ’. Пер. . Устряловъ (Сочиненія Генриха Гейне. 1864, т. III, стр. 223).

6) Отрывокъ изъ ‘Гамлета’, трагическая исторія В. Шекспира. Актъ III, сц. 1, 19,— Актъ I, сц. 2,19. Сергя Мельникова. Волжскій Встникъ 1884, No 20 и 39.

6) Монологъ ‘Быть или не быть’, переведенный Анатоліемъ Кремлевымъ. (Не напечатанъ).

Въ Москв, посл Мочалова и гастролей петербургскихъ артистовъ В. А. Каратыгина и Леонидова, на сцен Малаго театра роль Гамлета съ успхомъ исполнялась Корнеліемъ Полтавцевымъ, а затмъ И. В. Самаринымъ въ 1856 году. Посл Самарина, и отчасти одновременно съ нимъ, въ этой роли выступали: Неволинъ (въ 1857 г), и Чернышевъ, посл чего роль перешла къ артисту Видьде и, наконецъ, къ Ленскому. Съ 1890-хъ годовъ исполнителемъ Гамлета на сцен Императорскаго театра былъ Южинъ (князь Сумбатовъ).

За Каратыгинымъ на Петербургской Александринской сцен Гамлетъ исполнялся послдовательно: Леонидовымъ, Максимовымъ 1, Аграмовымъ, В. В. Самойловымъ (въ сезонъ 1862—1863 гг.), Нильскимъ, Ленскимъ и др. Сюда же слдуетъ отнести и гастроли московскихъ исполнителей этой роли. Съ 1890-хъ годовъ въ Александринскомъ театр въ роли Гамлета выступали Далматовъ и Дальскій. Изъ провинціальныхъ артистовъ, пользовавшихся нкоторою извстностью, въ роли Гамлета выступали на частныхъ столичныхъ сценахъ: въ Москв — гг. Рыбаковъ, Ивановъ-Козельскій, Путята, Чарскій и Васильевъ-Запольскій, а въ Петербург — г. Милославскій и др.

Дополнимъ этотъ списокъ (заимствованный изъ фельетона Коровякова въ No 220 Правительственнаго Встника за 1891 г.) еще нсколькими именами: въ сезонъ 1846—1846 гг. роль Гамлета въ Петербург исполнялъ Славинъ. Въ 1866 г. въ этой роли выступалъ Котоминъ. 26-го сентября 1881 г. ‘Гамлетъ’ былъ поставленъ въ Саратов съ г. Чарскимъ въ заглавной роли. Въ 1886 г. въ Бендерахъ Гамлета играетъ г-жа Каневская (‘Гамлетъ въ новомъ род [По поводу одного курьёза]’. Статья Очевидца. Театральный Мірокъ 1886 г., No 9). Въ 1891 г. въ Панаевскомъ театр въ Петербург роль Гамлета исполнялъ г. Россовъ.

Что касается до иностранныхъ исполнителей Гамлета на нашихъ столичныхъ сценахъ, то какъ петербургская, такъ и московская публика видла всхъ наиболе знаменитыхъ сценическихъ художниковъ-истолкователей безсмертнаго Шекспировскаго героя. Первое мсто безспорно принадлежитъ италіанскимъ трагикамъ Росси и Сальвини {Отцу и сыну.}, затмъ изъ нмецкихъ артистовъ исполняли роль Гамлета въ Россіи: гг. Гаазе, Поссартъ и Барнай. Петербургъ видлъ также одну нмецкую исполнительницу роли датскаго принца въ лиц г-жи Вестфали, что не составляетъ, однако же, явленія, принадлежащаго исключительно нмецкому артистическому міру, такъ какъ и въ сред нашихъ провинціальныхъ артистокъ имлись нкогда актрисы, исполнявшія роль Гамлета, какъ напримръ, г-жа Любская. Кром италіанскихъ и нмецкихъ артистовъ въ роли Гамлета пользовался успхомъ армянскій трагикъ г. Адаміанъ {‘Гамлетъ въ русской литератур и на русскомъ театр’ (Фельетонъ Боровикова) — Правит. Встникъ 1891, No 220.}. Упомянемъ еще артиста С.-Петербургскаго Михайловскаго театра, г. Гитри, въ 1890 г. игравшаго Гамлета въ обработк Дюма-отца и Поля Мёриса.

——

При перевод великой трагедіи мы пользовались превосходнымъ американскимъ изданіемъ Фёрнесса А new Variorum Edition of Shakespeare edited by Horace Howard Furness, Vol. III. Hamlet. Fourth Edition. Philadelphia (предисловіе издателя помчено мартомъ 1877 г.). Это изданіе перепечатываетъ текстъ Кэмбриджскаго 1865 года, приводя вс существеннйшіе варіанты предыдущихъ. Не малымъ подспорьемъ послужили намъ также нмецкіе переводы Шлегеля и Боденштедта, французскіе Франсуа Гюго и Рейнаха и русскіе Кетчера и Каншина. Мы съ намреніемъ не обращались къ русскимъ переводамъ въ стихахъ, дабы невольно не подчиниться ихъ вліянію.

Повторимъ здсь, что было нами сказано въ предисловіи къ нашему переводу отрывка изъ Шекспировой хроники ‘Король Генрихъ IV’ (Русское Обозрніе 1894 г.): ‘Мы не строго придерживались пятистопнаго ямба и часто позволяли себ замнять его шестистопнымъ. У самого Шекспира нердко встрчаются шестистопные стихи, онъ обращается съ размромъ довольно небрежно. Англійскія олова большею частью короче русокихъ, а потому, желая соблюсти число стиховъ подлинника, мы поневол были вынуждены удлиннять самыя строки. Но почти везд, гд у Шекспира стихъ короче пятистопнаго, мы старались воспроизвести это въ перевод, сохраняя такую своеобразную особенность. Близость въ подлиннику нами по возможности соблюдена, но тамъ, гд буквальная точность шла бы въ ущербъ поэтической красот и свойствамъ нашего языка, мы не считали себя въ прав переводить слово въ слово. Вообще мы стремились передать не столько слова, сколько мысль, духъ и настроеніе подлинника’.

Не желая утомлять читателя слишкомъ частыми ссылками на примчанія, критику или исполненіе роли тми или другими актерами, мы не включили въ текстъ никакихъ знаковъ, необходимыя справки легко могутъ быть найдены во II и III томахъ нашего изданія подъ числами соотвтствующаго акта, сцены и стиха.

Долгомъ считаемъ выразить нашу искреннйшую благодарность лицамъ, не отказавшимъ намъ въ сообщеніи необходимыхъ cвдній, въ доставленіи библіографическихъ указаній, въ держаніи корректуръ и пр.

Мы далеки отъ мысли, что трудъ нашъ, являющійся четырнадцатымъ переводомъ ‘Гамлета’ на русскій языкъ, лучше остальныхъ переводовъ, свою работу мы предприняли не съ цлью перещеголять другихъ переводчиковъ, а только по непреодолимому влеченію передать по мр силъ безсмертное твореніе Шекспира.

Мраморный дворецъ. 80-го ноября 1898.

‘ГАМЛЕТЪ’ НА СЦЕН И ИСПОЛНЕНІЕ ГЛАВНЫХЪ ЕГО РОЛЕЙ ЗНАМЕНИТЙШИМИ АКТЕРАМИ.

Въ теченіе трехъ столтій со времени своего появленія ‘Гамлетъ’ едва ли не чаще всхъ піесъ Шекспира давался и донын дается на сцен. Роли Гамлета, Офеліи, Полонія считаются классическими и служатъ пробнымъ камнемъ для исполняющихъ ихъ артистовъ. Полагая, что будетъ не лишнимъ приложить къ нашему переводу кое-какія свднія объ исполненіи этихъ ролей знаменитыми актерами и актрисами, мы постарались собрать по возможности вс главнйшія свидтельства объ ихъ игр, а также и о сценической постановк и театральныхъ традиціяхъ, связанныхъ съ ‘Гамлетомъ’. Приводимыя нами извстія расположены въ порядк, въ какомъ они относятся къ тому или другому мсту трагедіи, такою ихъ послдовательностью и объясняется нкоторая пестрота сообщаемыхъ подробностей: вслдъ за именемъ, напримръ, Гаррика, читатели встртятъ упоминаніе о Мочалов или Росси. Мы предпочли держаться подобнаго порядка, или врне, безпорядка, дабы сохранить единство за трагедіей въ передач ея лучшими носителями преданій театра.

Актъ I.

Сцена 1.

39. Входитъ Призракъ.

По свидтельству Роу (Rowe), Призрака игралъ самъ Шекспиръ и имлъ въ этой роли большой успхъ.

138. (Пнье птуха).

Дайсъ (Dyce. Few Notes, etc. 1868, p. 134): Пнье птуха примнялось, когда Гаррикъ игралъ Гамлета, а также при нкоторыхъ изъ его преемниковъ, но въ наше время прекрасно длаютъ, исключая птуха изъ числа дйствующихъ лицъ.

Mitford (Cursory Notes, etc., p. 43): Въ жизнеописаніи одного актера, кажется, Джорджа Кука (George Cooke), разсказано, что однажды было заготовлено цлыхъ шесть птуховъ на случай, еслибъ одинъ не заплъ, призывая тнь въ ея дневное пристанище.

Сцена 2.

64. племянникъ мой и сынъ?

Гёте (‘Вильгельмъ Мейстеръ’. Переводъ П. Н. Полевого. С.-Пб. 1878, стр. 323): ‘Надо, чтобы при первой аудіенціи король и королева сидли на трон, а придворные находились бы около нихъ по сторонамъ, и въ числ ихъ, не замченнымъ, стоялъ бы и Гамлетъ. Онъ долженъ тутъ держать себя совершенно спокойно: его черная одежда уже рзко отличаетъ его отъ всхъ другихъ, такъ что онъ скоре долженъ прятаться, чмъ выставляться на показъ. Только тогда, когда аудіенція уже окончится, и король заговоритъ съ нимъ, какъ съ сыномъ, только тогда ужъ можетъ онъ приблизиться къ нему и повести сцену своимъ порядкомъ’.

65. Помене, чмъ сынъ, побольше, чмъ племянникъ.

Нкто Г. въ No 674 Южнаго Края за 1882 годъ говоритъ объ исполненіи Т. Сальвини роли Гамлета въ Петербург на сцен Маріинскаго театра слдующее: …’Занавсъ поднялся. На сцен король, королева, а тутъ же около нихъ въ чрезвычайно скромномъ, простомъ, чернаго сукна траурномъ костюм блдный человкъ, съ опущенными руками, съ немного наклоненною головой…. Это было унылое и задумчивое, будто насквозь прожженное скорбно-ироничною мыслью лицо, съ дивными, глубоко ушедшими куда то, полными безконечной тоски глазами…. И когда король, кончивши свои рацеи, обратился къ Гамлету, и Гамлетъ-Сальвини устало приподнялъ голову, устало взглянулъ на него, будто вяло припоминая вопросъ, чтобъ отвтить, и въ этомъ лиц и въ этихъ глазахъ, и въ этихъ скорбно-сжатыхъ губахъ, и на этомъ высокомъ омраченномъ чел ясно читалось одно, все разршающее слово: смерть…. Это первое и неизгладимое впечатлніе, такъ сказать, основной мотивъ, который впродолженіе всей пьесы, развиваясь, все боле и боле захватываетъ зрителя……..Съ самаго перваго выхода и до конца піесы вы видите передъ собой приговореннаго къ смерти’….

139. Столь доблестный король!

G. С. Lichtenberg такъ разсказываетъ объ игр Гаррика въ ‘Гамлет’ (Briefe aus England, London, October, 1775) {Мы пользуемся переводомъ В. М-ча (Межевича?) — Московскій Наблюдатель. 1888, ч. XVII, смсь, стр. 142.}. Въ этомъ монолог слезы совершенно одолваютъ Гаррика. Передъ словами: ‘So excellent a king’ послднее слово совершенно исчезаетъ, его можно понять только по движенію рта, который тотчасъ потомъ съ судорожнымъ движеніемъ закрывается, чтобъ этимъ остановить боле явное выраженіе горести посредствомъ губъ, которыя могли бы принять выраженіе немужественное. Это искусство — проливать слезы и при всей тяжести душевной скорби выказывать въ то же время мужественную душу, изнемогающую подъ бременемъ ея, глубоко дйствуетъ на зрителя… При конц монолога справедливое негодованіе сливается съ горестью, и когда рука Гамлета съ силою упадаетъ, чтобы придать боле выраженія слову негодованія, это слово, противъ ожиданія зрителя, удерживается словами и уже черезъ нсколько мгновеній вырывается съ ручьями слезъ’.

147, 148. Не сносила и башмаковъ она.

Блинскій (Сочиненія. Москва. 1875. Ч. II, стр. 684): ‘Назадъ тому почти годъ, января 22-го (1887 г)., пришли мы въ Петровскій театръ (въ Москв) на бенефисъ Мочалова, для котораго былъ назначенъ ‘Гамлетъ’ Шекспира, переведенный Н. А. Полевымъ… Любя страстно театръ для высокой драмы, мы болли о его упадк, и въ плоскихъ водевильныхъ куплетахъ и неблагопристойныхъ каламбурахъ намъ слышалась надгробная пснь, которую онъ плъ самому себ. Мы всегда умли цнить высокое дарованіе Мочалова, о которомъ судили по тмъ немногимъ, но глубокимъ и вдохновеннымъ вспышкамъ, которыя западали въ нашу душу съ тмъ, чтобы никогда уже не изглаживаться въ ней, но мы смотрли на дарованіе Мочалова, какъ на сильное, но вмст съ тмъ и нисколько не развитое, а вслдствіе этого, искаженное, обезсиленное и погибшее для всякой будущности. Это убжденіе было для насъ горько, и возможность разубдиться въ немъ представлялась намъ мечтою сладостною, но несбыточною. Такъ понимали Мочалова мы, мы, готовые сидть въ театр три томительнйшихъ часа, подвергнуть наше эстетическое чувство, нашу горячую любовь къ прекрасному всмъ оскорбленіямъ, всмъ пыткамъ со стороны бездарности аксесуарныхъ лицъ и тщетныхъ усилій главнаго, и все это за два, за три момента его творческаго одушевленія, за дв, за три вспышки его могучаго таланта: какъ же понимала его, этого Мочалова, публика, которая ходитъ въ театръ не жить, а засыпать отъ жизни, не наслаждаться, а забавляться, и которая думаетъ, что принесла великую жертву актеру, ежели, обаянная магическою силою его вдохновенной игры, просидла смирно три часа, какъ бы прикованная къ своему мсту желзною цпью? Что ей за нужда жертвовать нсколькими часами тяжелой скуки для нсколькихъ минутъ высокаго наслажденія?… Да, Мочаловъ все падалъ и падалъ во мнніи публики, и наконецъ сдлался для нея какимъ-то пріятнымъ воспоминаніемъ, и то сомнительнымъ…. Только немногія души, страстныя къ сценическому искусству и способныя понимать всю безцнность сокровища, которое, непризнанное и непонятое, таилось въ огненной душ Мочалова, скорбли о постепенномъ упадк его таланта и славы, а вмст съ ними и о постепенномъ упадк самого театра, наводненнаго потокомъ плоскихъ водевилей… Все, что мы теперь высказали, все это проходило у насъ въ голов, когда мы пришли въ театръ на бенефисъ Мочалова. Насъ занималъ интересъ сильный, великій, вопросъ въ род — ‘быть или не быть’. Торжество Мочалова было бы нашимъ торжествомъ, его послднее паденіе было бы нашимъ паденіемъ. Мы о немъ думали и то и другое, и худое и хорошее, но мы все-таки очень хорошо понимали, что его такъ-называемыя прекрасныя мста въ посредственной вообще игр были не простою удачею, не проискриваніемъ тепленькаго чувства и порядочнаго дарованія, но проблескомъ души глубокой, страстной, волканической, таланта могучаго, громаднаго, но ни мало не развитаго, не воспитаннаго художническимъ образованіемъ, наконецъ, таланта, не постигающаго собственнаго величія, не радющаго о себ, бездйственнаго. Мелькала у насъ въ голов еще и другая мысль: мысль, что этотъ талантъ, сверхъ всего сказаннаго нами, не имлъ еще и достойной себя сферы, еще не пробовалъ своихъ силъ ни въ одной истинно-художественной роди, не говоря уже о томъ, что онъ былъ нсколько сбитъ съ истиннаго пути надутыми классическими ролями, подобными роли Полиника, которыя были его дебютомъ и его первымъ торжествомъ при появленіи на сцену. Впрочемъ мы не вполн сознавали эту истину, которая теперь для насъ очевидна, потому что, благодаря Мочалову, мы только теперь поняли, что въ мір одинъ драматическій поэтъ — Шекспиръ, и что только его піесы представляютъ великому актеру достойное его поприще, и что только въ созданныхъ имъ роляхъ великій актеръ можетъ быть великимъ актеромъ. Да, теперь это для насъ ясно, но тогда… За то тогда мы чувствовали, хотя и безсознательно, что Гамлетъ долженъ ршить окончательно, что такое Мочаловъ, и можно ли еще публик посщать Петровскій театръ, когда на немъ дается драма…. Минута приближалась и была для насъ продолжительна и мучительна. Наконецъ, увертюра кончилась, занавсъ взвился, и мы увидли на сцен нсколько фигуръ, которыя довольно твердо читали свои роли и не упускали при этомъ длать приличные жесты, увидли, какъ старался г. Усачевъ испугаться какого-то пугала, которое означало собою тнь Гамлетова отца, и какъ другой воинъ, желая показать, что это тнь, а не живой человкъ, осторожно кольнулъ своею аллебардою воздухъ мимо тни, длая видъ, что онъ безвредно прокололъ ее…. Все это было довольно забавно и смшно, но намъ, право, было совсмъ не до смху: въ томительной тоск дожидались мы, что будетъ дальше. Вотъ наши герои уходятъ со сцены, раздается свистокъ, декорація перемняется, появляется, нсколько пажей, и выходитъ г. Козловскій, ведя за руку г-жу Синецкую, а за ними бенефиціантъ, театръ потрясся отъ рукоплесканій. Вотъ онъ отдляется отъ толпы, становится въ отдаленіи на краю сцены, въ черномъ, траурномъ плать, съ лицомъ унылымъ, грустнымъ. Что-то будетъ?… Вотъ король и королева обращаются къ нашему Гамлету,— онъ отвчаетъ имъ, изъ этихъ короткихъ отвтовъ еще не видно ничего положительнаго о достоинств игры. Вотъ Гамлетъ остается одинъ. Начинается монологъ: ‘Для чего ты не растаешь’ {У насъ: ‘О, еслибъ эта плоть’… (ст. 129).} и пр., и мы въ этомъ первомъ представленіи крпко запомнили слдующіе стихи:

Едва лишь шесть недль прошло, какъ нтъ его,

Его, властителя, героя, полубога

Предъ этимъ повелителемъ ничтожнымъ,

Предъ этимъ мужемъ матери моей…

‘Первые два стиха были сказаны Мочаловымъ съ грустію, съ любовію, въ послднихъ выразилось энергическое негодованіе и презрніе, невозможно забыть его движенія, которое сопровождало эти два стиха. Стихъ ‘О, женщины!— ничтожество вамъ имя!’ пропалъ, какъ и во вс слдующія представленія, но стихъ ‘Башмаковъ она еще не истоптала’ и почти вс слдующіе, почти во вс представленія, были превосходно сказаны….’

159. уста должны молчать!

Lucia Gilbert Calhoun (The Galaxy, Jan. 1869): Актеръ Edwin Booth говорилъ весь этотъ монологъ, ходя изъ стороны въ сторону по сцен или полусидя на стул въ положеніи полнйшаго безсилія.

163—167. Мой другъ…. Добрый вечеръ.

Boaden (Life of John Philip Kemble, London, 1826, Vol. I, p. 94): Кэмблъ (знаменитый актеръ) особенно выразительно произносилъ: ‘Мой другъ’, какъ еслибы Гамлетъ желалъ сказать, что будетъ слугою Горацію, который долженъ быть ему другомъ.

Кэмбль первый, узнавъ Горація и Марцелла, говорилъ ‘Добрый вечеръ’, привтливо обращаясь къ Бернарду. Критики слишкомъ много спорили о томъ, надо ли говорить ‘Добрый вечеръ’, или ‘Съ добрымъ утромъ’, на основаніи предпослдняго стиха первой сцены, гд Марцеллъ говоритъ: ‘Знаю я, гд утромъ всего удобне его найти намъ будетъ’. Было бы лучше опредлить, къ кому обращено привтствіе.

184—188. Отецъ мой… подобнаго ему.

Тамъ же (стр. 94): Кэмбль передавалъ это мсто такъ: образъ отца вполн овладвалъ его воображеніемъ, согласно атому, посл похвальныхъ словъ отцу: ‘Онъ человкъ во всемъ, во всемъ былъ совершенный онъ въ порыв нжности, валиваась словами, продолжалъ: ‘Мн больше не видать подобнаго ему’. Актеры обыкновенно декламируютъ эти слова со стоическою твердостью, подчеркивая противоположность словъ король въ устахъ Горація и человкъ въ возраженіи Гамлета. Но нжная мягкость въ передач Кэмбля боле свойственна слабости и меланхоліи Гамлета.

Описывая игру Мочалова 22-го января 1837 года, Блинскій говоритъ (стрр. 637 и 538): ‘Съ особенною силою выдался отвтъ Гамлета Гораціо на слова послдняго объ умершемъ корол:

Человкъ онъ былъ… изъ всхъ людей,

Мн не видать уже такого человка!

‘Половину перваго стиха: ‘Человкъ онъ былъ’, Мочаловъ произнесъ протяжно, ударяя Гораціо по плечу, и какъ бы прерывая его слова, все остальное онъ сказалъ скороговоркою, какъ бы спша высказать свою задушевную мысль, прежде нежели волненіе духа не прервало его голоса’.

226. Въ оружьи, вы сказали?

J. H. Hackett (Notes, Criticisme, etc. New York, 1863, p. 144), описывая игру Макриди (Macready), разсказываетъ, что этотъ актеръ быстро велъ весь діалогъ и не останавливался передъ словами ‘Въ оружьи, вы сказали?’, такъ что можно было подумать, вопросъ этотъ относится до стоявшихъ на страж, если бы посл словъ: ‘На страж вы сегодня въ ночь’ онъ сдлалъ паузу, задумчиво устремилъ взглядъ въ пространство, и обратившись къ Горацію, (стоящему отъ него налво, тогда какъ Марцеллъ и Бернардъ были бы праве) съ вопросомъ: ‘Въ оружьи?’ всякій понялъ бы, что онъ спрашиваетъ о тни Hackett совтуетъ актерамъ во всей этой сцен обращаться съ вопросами къ одному Горацію.

228. Его лица вы… не видали?

Edwin Forrest произносилъ этотъ стихъ не какъ вопросъ, и ни къ кому не обращаясь (Furness. Vol. II, р. 265).

232. Румянъ…. блденъ.

Блинскій (‘Гамлетъ… и Мочаловъ въ роли Гамлета’. II, стр. 664): ‘Генваря 27-го (1837 г.), то-есть, черезъ четыре дня, ‘Гамлетъ’ былъ снова объявленъ (въ Петровскомъ театр въ Москв). Стеченіе публики было невроятно, успвшіе получить билетъ почитали себя счастливыми. Давно уже не было въ Москв такого общаго и сильнаго движенія, возбужденнаго любовію въ изящному. Публика ожидала многаго и была съ излишкомъ вознаграждена за свое ожиданіе: она увидла новаго, лучшаго, совершеннйшаго, хотя еще и не совершеннаго, Гамлета. Мы не будемъ уже входить въ подробности и только укажемъ на т мста, которыя, въ этомъ второмъ представленіи, выдались совершенне, нежели въ первомъ. Весь первый актъ былъ превосходенъ…. Не возможно выразить всей полноты и гармоніи этого аккорда, состоявшаго изъ безконечной грусти и безконечнаго страданія вслдствіе безконечной любви къ отцу, который издавалъ собою голосъ Мочалова, этотъ дивный инструментъ, на которомъ онъ по вол беретъ вс ноты человческихъ чувствованій и ощущеній, самыхъ разнообразныхъ, самыхъ противоположныхъ, не возможно, говоримъ мы, дать и приблизительнаго понятія объ этой музык сыновней любви въ отцу, которая волшебно и обаятельно потрясала слухъ, души зрителей, когда онъ, въ грустной, сосредоточенной задумчивости, говорилъ Гораціо: ‘Другъ! Мн кажется, еще отца я вижу’, и наконецъ, когда онъ спрашивалъ его, видлъ ли онъ лицо тни его отца, и на утвердительный отвтъ Гораціо, длаетъ вопросы: ‘Онъ былъ угрюмъ?’ — ‘И блденъ?’

264—267. Тнь… земныя.

Блинскій продолжаетъ о первомъ представленіи ‘Гамлета’ (стр. 638): ‘Т, которые были на этомъ представленіи, не могутъ забыть и этого выраженія грусти и раздумья, вслдствіе мысли о любимомъ отц, и горестнаго предчувствія ужасной тайны, съ которымъ онъ (Мочаловъ) проговорилъ стихи:

Тнь моего отца — въ оружіи.— Бдами

Грозитъ она — открытіемъ злодйства…

О, еслибъ поскоре ночь настала!

До тхъ поръ — спи, моя душа!

‘и этой торжественности и энергіи, съ которыми онъ произнесъ стихъ ‘Злодйство встанетъ на бду себ!’ и этого граціознаго жеста, съ которымъ онъ сказалъ послдніе два стиха:

И если ты его землей закроешь цлой,

Оно стряхнетъ ее и явится на свтъ,

сдлавши обими руками такое движеніе, какъ будто бы, безъ всякаго напряженія, единою силою воли сталкивалъ съ себя тяжесть, равную цлому земному шару….’

Сцена 4.

38. онъ идетъ 1

Thomas Davies (Dramatic Miscellanies, vol. III, р. 29): Актеръ Беттертонъ былъ ученикомъ сэра Вильяма Дэвенанта, который видалъ Тэйлора, одного изъ первыхъ исполнителей Гамлета, онъ начиналъ эту сцену паузой, какъ бы прикованный ужасомъ и изумленіемъ, потомъ его голосъ постепенно повышался, начиналъ дрожать и становился торжественнымъ, призракъ наводилъ ужасъ на него, а равно и на публику. Актеръ Booth-отецъ говаривалъ: ‘Когда я игралъ роль призрака съ Беттертономъ, вмсто того чтобы пугать его, я его пугался. Въ этомъ человк было что-то божественное’. Davies говоритъ, что никто не могъ сравниться съ Booth’омъ отцомъ въ роли призрака {Этому же актеру случалось выступать и въ роли Гамлета.}, его медленная, величавая, гробовая рчь и неслышная поступь производили могущественное впечатлніе, какъ будто онъ былъ созданъ изъ воздуха.

Гаррикъ въ роди Гамлета (Московскій Наблюдатель 1838, XVII, 138) {Статья эта переведена съ нмецкаго В. М-чемъ (Межевичемъ?) и заимствована изъ сочиненія Лихтенберга: Briefe aus England. London, October, 1775.}: Гамлетъ выходитъ въ черномъ плать… Гораціо и Марцедлій находятся при немъ: они ожидаютъ явленія тни. Руки у Гамлета сложены высоко на груди, шляпа надвинута на глаза. Ночь холодная, двнадцать часовъ только что било. Въ театр темно. Глубокая тишина царствуетъ во всемъ собраніи…. Вдругъ, когда Гамлетъ, дошедши до глубины театра, поворачивается нсколько влво, обращаясь спиной къ зрителямъ, Гораціо вздрагиваетъ. ‘Вотъ онъ! взгляните, принцъ!’ говоритъ онъ и указываетъ въ правую сторону, гд, какъ вкопаная, стоитъ тнь, которой до того времени никто не видалъ. Гаррикъ, при этихъ словахъ, вдругъ измняетъ свое прежнее положеніе и въ ту же минуту колеблющимися ногами длаетъ два или три шага назадъ, шляпа съ головы его падаетъ наземь, об руки, особенно лвая, почти совершенно вытягиваются впередъ, кисть руки наровн съ головою, правая рука нсколько выгнута, и кисть ея ниже, пальцы выпрямлены, ротъ открытъ: въ такомъ положеніи, словно окаменлый, стоитъ онъ, поддерживаемый друзьями, которые уже ознакомились нсколько, съ явленіемъ, и боятся, чтобы Гамлетъ не испугался. Въ его чертахъ изображается такой ужасъ, что прежде нежели онъ началъ говорить, я самъ вздрогнулъ отъ ужаса… Наконецъ, дрожащимъ и задыхающимся голосомъ говоритъ онъ: ‘Angels and minist&egrave,re of grace, defend us!’ и этими словами довершаетъ все, чего, можетъ быть, могло бы недоставать, чтобы сдлать эту сцену самою высокою и ужасною, къ какой только способенъ театръ! Тнь манитъ его, и тогда посмотрли бы вы, какъ онъ силится высвободиться изъ рукъ друзей своихъ, которые, удерживая его, умоляютъ не слдовать за тнью: взоры его прикованы къ привиднію, хотя въ то же время онъ говоритъ со своими друзьями. Наконецъ, когда они ужъ слишкомъ долго упорствуютъ, онъ обращаетъ къ нимъ лицо свое, съ силою вырывается отъ нихъ и съ ужасающею быстротою обнажаетъ противъ нихъ шпагу. ‘Ву heaven, I’ll make a ghost of him, that lets me’ говоритъ онъ. Этого для нихъ довольно, онъ обращаетъ шпагу свою противъ привиднія… Тнь уходитъ. Гамлетъ все еще стоитъ неподвижно, держа передъ собою шпагу, и какъ будто желая стать на нсколько большее разстояніе отъ привиднія, наконецъ, когда зритель не видитъ уже боле тни, онъ медленнымъ шагомъ начинаетъ слдовать за нею, порою останавливается и потомъ идетъ дале, все держа передъ собою обнаженную шпагу, взоръ его прикованъ къ привиднію, волоса стоятъ дыбомъ, дыханіе замираетъ, наконецъ, онъ и самъ скрывается за сценою…

Объ игр Edwin Booth’а читаемъ въ The Galaxy (Jan. 1869) слдующія подробности: ‘Въ сцен съ призракомъ Гамлетъ стоитъ къ нему спиною, когда Горацій вскрикиваетъ: ‘Принцъ, глядите, онъ идетъ!’ Увидавъ его, Гамлетъ бросается къ Горацію, прижимается къ нему и задыхающимся голосомъ восклицаетъ: ‘О, встники небесъ и ангелы, спасите!’ Онъ дрожитъ, какъ будто на него пахнуло холодомъ могилы. Потомъ благоговніе передъ величественнымъ явленіемъ побждаетъ страхъ. Голосъ его пріобртаетъ силу и нжность по мр того, какъ вырываются слова. Въ слов отецъ слышится безконечная любовь…. Онъ падаетъ на колни и простираетъ къ призраку руки.

Сцена 5.

24. О Боже!

Блинскій такъ говоритъ объ исполненіи этого мста Мочаловымъ 27-го января 1837 года, во второе представленіе въ Петровскомъ театр (II, стр. 565): ‘Мы слышали эту же гармонію любви, страждущей за свой предметъ, въ сцен съ тнью, въ этихъ словахъ: ‘Увы, отецъ мой!’ — ‘О, небо!’ {У насъ: ‘О Боже!’, какъ и въ подлинник: ‘О God!’} И, наконецъ, въ стихахъ:

Дядя мой!

О, ты, души моей предчувствіе — сбылось!

эти гармоническіе звуки страждущей любви дошли до высшихъ нотъ, до своего крайняго и возможнаго совершенства…. Мы увидли полное торжество и постигли полное достоинство сценическаго искусства, какъ искусства творческаго, самобытнаго, свободнаго. Окажите, Бога ради: читая драму, увидли ль бы вы особенное и глубокое значеніе въ подобныхъ выраженіяхъ: …’Увы, отецъ мой!— О, небо!’ Потрясли ли бъ вашу душу до основанія эти выраженія? Еще боле: не пропустили ль бы вы безъ всякаго вниманія подобное выраженіе, какъ ‘О, небо!’, это выраженіе, столь обыкновенное, столь часто встрчающееся въ самыхъ пошлыхъ романахъ? Но Мочаловъ показалъ намъ, что у Шекспира нтъ словъ безъ значенія, но что въ каждомъ его слов заключается гармоническій, потрясающій звукъ страсти или чувства человческаго…. О, зачмъ мы слышали эти звуки только одинъ разъ? Или въ душ великаго художника разстроилась струна, съ которой они слетли? Нтъ, мы уврены, что эта струна зазвенитъ снова и снова перенесетъ на небо нашу изнемогающую отъ блаженства душу… Но мы говоримъ только о голос, а лицо?… О, оно блднло, краснло, слезы блистали на немъ…’

26. Убійство?

Въ Южномъ Кра (1882 No 674) объ исполненіи Сальвини читаемъ: ‘Сцена съ тнью неподражаемо хороша. Общій ея колоритъ: мистическій ужасъ, подавляемый чувствомъ благоговнія и любви, отсюда — необыкновенное изящество всей сцены. Почти всю сцену Сальвини ведетъ лицомъ къ публик, вся его фигура и лицо освщены луннымъ свтомъ. Онъ длаетъ такъ потому, что почти воя игра въ этой сцен сосредоточена у него на мимик лица и всего тла. Съ осторожностью мистическаго благоговйнаго страха и почтительности, легкими, осторожными шагами, едва касаясь пола, идетъ онъ за тнью…. Вся фигура его, будто оторвавшись отъ земли, сосредоточилась въ одномъ чувств благоговйнаго до ужаса вниманія. Изъ всего, что онъ говоритъ, особенно выдляются восклицанія, всегда пропадающія даже у хорошихъ актеровъ: ‘О, небо! убійство!’ и пр. Они выливаются у него въ задавленномъ, мелодичномъ стон… Оловомъ, своею игрой въ этой сцен онъ достигаетъ того, что Лессингъ ставитъ какъ недостижимый идеалъ для исполненія этой сцены: ‘Своею игрой онъ заставляетъ зрителя поврить въ привидніе, испытать тотъ же мистическій, не здшній ужасъ, какой испытываетъ самъ…’

40. О, вщій духъ мой!

Литературныя Прибавленія къ Русскому Инвалиду No 28, 4 іюня 1888, стр. 455): ’12-го апрля (въ Москв) объявленъ первый дебютъ г. Каратыгина, и назначенная піеса была именно ‘Гамлетъ’… (стр. 466): Признаюсь по чистой совсти, это первое впечатлніе, въ глазахъ моихъ, набросило такую тнь на игру г. Каратыгина, что не смотря на многія хорошія, даже прекрасныя мста, по окончаніи піесы я вышелъ изъ театра съ предубжденіемъ противъ артиста: я видлъ въ немъ прежняго г. Каратыгина, со всми сценическими предразсудками старинной школы… Не смотря на все предубжденіе противъ г. Каратыгина, я пошелъ смотрть его въ ‘Гамлет’ на слдующей недл — въ другой разъ… И въ этотъ разъ, въ это второе представленіе ‘Гамлета’, я не перемнилъ своего мннія о первомъ: я не ошибся, но г. Каратыгинъ перемнилъ игру свою — и былъ прекрасенъ’.

(Тамъ же, No 26,18 іюня 1838, стр. 494)…. Въ явленіи, когда тнь говоритъ къ Гамлету, и Гамлетъ съ терпніемъ и глубокимъ вниманіемъ слушаетъ слова ея, въ этомъ явленіи игра г. Каратыгина была дйствительно прекрасна. Г. Каратыгинъ говорилъ отрывисто, тихо, почти шопотомъ, но изумленіе, ужасъ и вмст благоговніе къ царственной тни, мысль о прошедшемъ, мгновенно мелькнувшая въ ум его, свтъ догадки, озарившей его душу, бездна жизни, сжатой въ нсколькихъ мгновеніяхъ, все это выразилось и въ лиц, и во взор, и въ поз.

92—93. О, вы… адъ?

Блинскій, описывая игру Мочалова 2-го ноября 1837 года, говоритъ (II, стр. 673): ‘Когда тнь говорила… Мочаловъ весь превратился въ слухъ и вниманіе и какъ бы окаменлъ въ одномъ ужасающемъ положеніи, въ которомъ оставался нсколько мгновеній и по уход тни, продолжая смотрть на то мсто, гд она стояла. Слдующій за этимъ монологъ онъ почти всегда произносилъ вдохновенно, но только съ силою, которая была не въ характер Гамлета: на этотъ разъ стихи:

О, небо! и земля! и что еще?

Или и самый адъ призвать я долженъ? 1)

1) Блинскій цитуетъ переводъ Полевого.

онъ произнесъ тихо, тономъ человка, который потерялся, и съ недоумніемъ смотря кругомъ себя. Во всемъ остальномъ, не смотря на вс измненія голоса и тона, онъ сохранилъ характеръ человка, который спалъ и былъ разбуженъ громовымъ ударомъ’.

Бенефисъ Мочалова старшаго 10-го мая 1840 года (Репертуаръ Русскаго Театра, 1840. Ки. VII, отд. VII, Воронежскій театръ, стр. 6): ‘Самое счастливое время его торжества былъ тотъ монологъ, гд Гамлетъ узнаетъ отъ тни о насильственной смерти отца своего…. Здсь онъ былъ такъ глубоко пораженъ, что право страшно было внимать и дикому воплю отчаянія, и неукротимой жажд справедливаго мщенія.’

116. Гамлетъ. Ау… здсь!

Блинскій разсказываетъ (II, стр. 639), какъ Мочаловъ въ первомъ представленіе Гамлета’, произнося монологъ по уход призрака, ‘сталъ на колни и, задыхающимся отъ какого-то сумасшедшаго бшенства голосомъ, произнесъ: ‘Гд мои замтки?’ и пр. Равнымъ образомъ не возможно дать понятія объ этой ироніи и этомъ помшательств ума, съ какими онъ, на голосъ Марцелла и Гораціо, звавшихъ его за сценою, откликнулся: ‘Здсь, малютки! Сюда, сюда, я здсь!’ Оказавши эти слова съ выраженіемъ умственнаго разстройства въ лиц и голос, онъ повелъ рукою по лбу, какъ человкъ, который чувствуетъ, что онъ теряетъ разумъ, и который боится въ этомъ удостовриться’.

190. Зачмъ родился я на подвигъ роковой!

Блинскій продолжаетъ о Мочалов (стр. 640): ‘Онъ сумасшедшій, когда, стоя на одномъ колн, записываетъ въ записной книжк слова тни, онъ сумасшедшій, когда откликается на зовъ своихъ друзей, и во всей сцен съ ними посл явленія тни, но онъ сумасшедшій въ томъ смысл, какой мы, благодаря его же игр, даемъ сумасшествію Гамлета, и Мочаловъ представляется для зрителей сумасшедшимъ только въ этомъ третьемъ явленіи, а больше нигд….’ (Стр. 641): ‘Что новаго?’ спрашиваетъ Гораціо. ‘О, чудеса!’ отвчаетъ Гамлетъ съ блудящимъ взоромъ и съ выраженіемъ дикой и насмшливой веселости. ‘Скажите, принцъ, скажите’, продолжаетъ Гораціо. ‘Нтъ, ты всмъ разскажешь’, возражаетъ Гамлетъ, какъ бы забавляясь недоумніемъ своего друга. ‘Нтъ, клянемся!’ ‘Что говоришь ты: я поврю людямъ? Ты все откроешь!’ ‘Нтъ, клянемся небомъ!’ Тогда Мочаловъ принялъ на себя выраженіе какой-то таинственности и, нагибаясь по очереди къ уху Гораціо и Марцелла, какъ бы готовясь открыть имъ важную и ужасную тайну, проговорилъ тихимъ и торжественнымъ голосомъ:

Такъ знайте жь: въ Даніи бездльникъ каждый

Есть въ то же время плутъ негодный,

а потомъ, возвысивъ голосъ, прибавилъ съ тономъ серьёзнаго убжденія ‘да!’ Но эта иронія и это бшеное сумасшествіе были такъ насильственны, что онъ не въ состояніи постоянно выдерживать ихъ, и стихи:

Идите вы, куда влекутъ желанья и дла —

У всякаго есть дло, есть желанье, онъ произнесъ съ чувствомъ безконечной грусти, какъ человкъ, для котораго одного не осталось уже ни желаній, ни длъ, исполненіе которыхъ было бы для него отрадою и счастіемъ’. Тмъ же тономъ сказалъ онъ: ‘А я пойду, куда велитъ мой жалкій жребій’, но заключеніе ‘пойду — молиться’ было произнесено имъ какъ-то неожиданно и съ выраженіемъ всей тяжести гнетущаго его бдствія и порыва найти какой-нибудь выходъ изъ этого ужаснаго состоянія. Да, все это было проникнуто ужасною силою и истиною, но слдующее за тмъ мсто, это превосходное мсто, гд онъ заставляетъ своихъ друзей клясться въ храненіи тайны на своемъ меч, было выполнено слабо, и въ немъ Мочаловъ ни въ одно представленіе не достигалъ полнаго совершенства, но и тутъ прорывались сильныя мста, особенно въ большомъ монолог, который начинается стихомъ: ‘И постарайтесь, чтобъ оно невдомо осталось’. И тутъ у него не одинъ разъ выдавались два мста:

Гораціо, есть много и на земл, и въ-неб,

О чемъ мечтать не сметъ наша мудрость,

Клянитесь мн — и сохрани васъ Боже

Нарушить клятву мн!

Но стихи:

Преступленье

Проклятое! зачмъ рожденъ я наказать тебя!

намъ всегда казались у него потерянными, что было для насъ тмъ грустне, что мы всегда ожидали ихъ съ нетерпніемъ, потому что въ нихъ высказывается вся тайна души Гамлета. Очевидно, что Мочаловъ не обратилъ на нихъ всего вниманія, какого они заслуживали: иначе онъ умлъ бы сказать ихъ такъ, чтобъ это отдалось въ душахъ зрителей и глубоко запало въ нихъ.

‘Такъ кончился первый актъ. Тутъ было много потеряннаго, невыдержаннаго, но за то тутъ было много же и превосходно сыграннаго, и общее впечатлніе громко говорило за бенефиціанта. Мы отдохнули и съ замираніемъ сердца предчувствовали полное торжество и свершеніе самыхъ лестныхъ и самыхъ смлыхъ нашихъ надеждъ, словомъ, мы надялись уже всего, но то, что мы увидли, превзошло вс наши надежды’.

А. Н. Баженовъ (‘Самойловъ на московской сцен’. Антрактъ. 26 мая 1864) {Мы приводимъ эту выдержку изъ т. I Сочиненій и переводовъ А. Н. Баженова (Москва).}: ‘Мы видли г. Самойлова въ роли Гамлета и можемъ сказать, не обинуясь, мы видли Гамлета.’ Въ исполненіи г. Самойлова, можетъ быть, не вс составныя части характера Гамлета оказались на лицо, но за то т, которыя оказались, размстились такъ удачно, что зритель чмъ больше смотрлъ на его Гамлета, тмъ больше узнавалъ и любилъ его… О вншней сторон исполненія и говорить нечего: тутъ ничто не ускользнуло отъ вниманія артиста. Гамлетъ явился у г. Самойлова человкомъ зрлаго возраста, лтъ тридцати, такъ какъ на это есть указанія въ самой піес… Во всхъ дйствіяхъ на г. Самойлов было черное, траурное платье, которое не перемнялъ онъ посл III-го дйствія, какъ длали и длаютъ это иногда другіе исполнители (въ томъ числ знаменитый Брокманъ)… Въ начал драмы г. Самойловъ спокоенъ, задумчивъ, холодно почтителенъ въ королю и королев, только наедин да въ разговор съ Гораціо даетъ онъ нкоторый просторъ своему чувству, съ живымъ любопытствомъ распрашиваетъ онъ о призрак, давая хорошо замтить, что его возбужденной фантазіи пріятно остановиться на такомъ чрезвычайномъ, сверхъестественномъ явленіи. Съ полною готовностью идетъ онъ на свиданіе съ тнью. Попросивъ Гораціо и Марцелло молчалъ о всемъ, что увидятъ они, онъ прощается съ ними, и когда т свидтельствуютъ ему почтеніе свое, онъ проситъ у нихъ дружбы. Жажда иныхъ, боле естественныхъ, боле близкихъ отношеній, нежели т, которыми окруженъ Гамлетъ, какъ принцъ, съ необыкновенною горячностью сказалась у г. Самойлова въ словахъ: ‘Не почтенье, дружбу мн дайте, и въ замнъ мою возьмите’. Со слезами на глазахъ, умоляющимъ голосомъ проговорилъ онъ это. Въ слдующихъ сценахъ съ тнью г. Самойловъ вышелъ Изъ основного тона роли, въ голос слышалась напряженность, въ движеніяхъ было много искусственности, что выражалось на лиц его, мы не видали, потому что во все время разговора съ призракомъ г. Самойловъ былъ обращенъ лицомъ къ нему. Послдняя сцена І-го дйствія была проведена съ прежнею простотой и разнообразіемъ. Шутливо отдлался онъ отъ любопытства друзей, много теплой сыновней любви выразилось у него въ нсколько насмшливыхъ словахъ, которыя обращаетъ онъ къ призраку отца своего’.

Актъ II.

Сцена 2.

166—168. Я правду розыщу… будь хоть въ центр земли она сокрыта.

Одновременно съ Мочаловымъ въ 1887 году игралъ въ ‘Гамлет’ Щепкинъ. Вотъ что писалъ о немъ Блинскій (II, 677): ‘Роль Полонія выполняется Щепкинымъ, котораго одно имя есть уже врное ручательство за превосходное исполненіе. И въ самомъ дл, цлая половина второго явленія въ первомъ дйствіи и потомъ значительная часть второго акта были для публики полнымъ наслажденіемъ, хотя въ нихъ и не было Мочалова, не говоримъ уже о той сцен во второмъ акт, гд оба эти артиста играютъ вмст. Нкоторые недовольны Щепкинымъ за то, что онъ представлялъ Полонія нсколько придворнымъ забавникомъ, если не шутомъ. Намъ это обвиненіе кажется ршительно несправедливымъ. Можетъ быть, въ этомъ случа, погршилъ переводчикъ, давши характеру Полонія такой оттнокъ, но Щепкинъ показалъ намъ Полонія такимъ, каковъ онъ есть въ перевод Полевого. Но мы и обвиненіе на переводчика почитаемъ несправедливымъ: Полоній — точно забавникъ, если не шутъ, старичекъ, по старому шутившій, сколько для своихъ цлей, столько и по склонности, и для насъ образъ Полонія слился съ лицомъ Щепкина такъ же, какъ образъ Гамлета слился съ лицомъ Мочалова’.

191. Слова, слова, слова.

Блинскій (II, 643): ‘Во второмъ акт Мочаловъ начинаетъ свою роль разговоромъ съ Полоніемъ и продолжаетъ съ Гильденштерномъ и Розенкранцемъ. Это сцены ужасныя, въ которыхъ Гамлетъ дкими, ядовитыми сарказмами высказываетъ болзненное, страждущее состояніе своего духа, всю глубину своего распаденія, своей дисгармоніи, всю великость своего позора передъ самимъ собою, всю муку своего сомннія, нершительности и безсилія. Въ этихъ двухъ сценахъ Мочаловъ развернулъ передъ зрителями все могущество своего сценическаго дарованія и показалъ имъ состояніе души Гамлета такимъ, какъ мы его описали теперь. Надо было видть, съ какимъ лицомъ онъ встртился съ Полоніемъ: на этомъ лиц былъ виденъ и отпечатокъ безумія, и выраженіе какой-то хитрости, и презрніе къ Полонію, и глубокая тоска, и муки растерзаннаго и одинокаго въ своихъ страданіяхъ сердца. А этотъ голосъ, какимъ на вопросъ Полонія: ‘Какъ поживаете, любезный принцъ?’ отвчалъ онъ: ‘Слава Богу, хорошо!’… О, такой голосъ не передается на бумаг и не повторяется дважды по произволу даже того, кому принадлежитъ онъ. ‘Что вы читаете, принцъ?’ спрашиваетъ Полоній Гамлета. ‘Слова, слова, слова!’ отвчаетъ ему Гамлетъ и какъ отвчаетъ! Нтъ, не передать мы хотимъ выраженіе этого отвта, а пожалть, что взялись за дло невыполнимое, по крайней мр для насъ’.

196. О клевет.

Мы читаемъ въ Boaden’s Life of Ph. Kemble, что этотъ актеръ на вопросъ Полонія: ‘О чемъ рчь въ вашей книг?’, отвчая ему: ‘О клевет’, вырывалъ листъ изъ книги.

301. Не по душ мн человкъ.

Блинскій (II, 644, 645): ‘Сцена съ Гильденштерномъ и Розенкранцемъ еще значительне первой по своей скрытой, сосредоточенной сил, и Мочаловъ такъ и сыгралъ ее. Въ первой еще разъ удостоврились мы, какъ можетъ актеръ совершенно отршиться отъ своей личности, забыть самого себя и жить чужою жизнію, не отдляя ее отъ своей собственной, или лучше сказать, свою собственную жизнь сдлать чужою жизнію, и обмануть на нсколько часовъ и себя самого, и дв тысячи человкъ… Дивное искусство!… Но вотъ здсь-то мы въ совершенномъ отчаяніи: мы еще можемъ характеризовать манеру произношенія и жесты, которыми оно было сопровождаемо, но лицо, но голосъ — это не возможно, а въ нихъ-то все и заключалось… Съ перваго слова до послдняго этотъ голосъ измнялся безпрерывно, но ни на минуту не терялъ своего полуумнаго, хитраго и болзненнаго выраженія. Встртивъ Гильденштерна и Розенкранца съ выраженіемъ насмшливой, или лучше сказать, ругательной радости, онъ началъ съ ними свой разговоръ, какъ человкъ, который не хочетъ скрывать отъ нихъ своего презрнія и своей ненависти, но который и не хочетъ нарушать приличія. ‘Да, кстати: чмъ вы досадили Фортун, что она отправила васъ въ тюрьму?’ спрашиваетъ онъ ихъ съ выраженіемъ лукаваго простодушія. ‘Въ тюрьму, принцъ?’ возражаетъ Гильденштернъ. ‘Да, вдь Данія тюрьма’, отвчаетъ имъ Гамлетъ немного протяжно и съ выраженіемъ дкаго и мучительнаго чувства, сопровождая эти слова качаніемъ головы. ‘Стало быть, и цлый свтъ — тюрьма?’ спрашиваетъ Розенкранцъ. ‘Разумется. Свтъ просто тюрьма, съ равными перегородками и отдленіями’, отвчаетъ Гамлетъ съ притворнымъ хладнокровіемъ и тономъ какого-то комическаго убжденія и вдругъ, перемняя голосъ, съ выраженіемъ ненависти и отвращенія прибавляетъ, махнувши рукой: ‘Данія самое гадкое отдленіе’. Но когда Розенкранцъ длаетъ ему замчаніе, что свтъ потому только кажется ему тюрьмою, что тсенъ для его великой души, тогда Гамлетъ, какъ бы забывая на минуту роль сумасшедшаго, оставляетъ свою иронію и съ чувствомъ глубокой грусти, въ которой слышится сознаніе его слабости, восклицаетъ: ‘О, Боже мой! Моя великая душа помстилась бы въ орховой скорлуп, и я считалъ бы себя владыкою безпредльнаго пространства!’ Оловомъ, вся эта сцена ведена была съ неподражаемымъ искусствомъ, съ полнымъ успхомъ, хотя и не съ крайнею степенью совершенства, потому что тотъ же Мочаловъ впослдствіи доказалъ, что ее можно играть еще лучше. Но особенно онъ былъ превосходенъ, когда допрашивалъ придворныхъ, сами ли они къ нему пришли или были подосланы королемъ: весь этотъ допросъ былъ сдланъ тономъ презрительной насмшливости, и когда, приведенные въ замшательство, придворные посмотрли другъ на друга, то Мочаловъ бросилъ на нихъ искоса взглядъ злобно-лукавый и съ выраженіемъ глубокой къ нимъ ненависти и чувства своего надъ ними превосходства сказалъ: ‘Я насквозь вижу васъ!’ и потомъ вдругъ снова принялъ на себя видъ прежняго помшательства.

‘Вс эти переходы были быстры и неожиданны, какъ блескъ молніи. Потомъ онъ превосходно проговорилъ имъ свое признаніе, и его голосъ, лицо, осанка, манеры мнялись съ каждымъ словомъ: онъ выросталъ и поднимался, когда говорилъ о красот природы и достоинств человка, онъ былъ грозенъ и страшенъ, когда говорилъ, что земля ему кажется кускомъ грязи, величественное небо — грудою заразительныхъ паровъ, а человкъ… ‘Я не люблю человка!’ заключилъ онъ, возвысивъ голосъ, грустно и порывисто покачавши головою и граціозно махнувши отъ себя обими руками, какъ бы отталкивая отъ своей груди это человчество, которое прежде онъ такъ крпко прижималъ къ ней’…

‘Гамлетъ-Сальвини (Южный Край 1882,No 674) — великолпный свтскій человкъ, даже, пожалуй, придворный, онъ ни на минуту не забываетъ ни того, что онъ принцъ, ни — и это еще сильне оттнено — своего внутренняго превосходства надъ всмъ окружающимъ: везд и со всми, кром Офеліи и Гораціо, у него тонъ сдержанный, но тмъ боле ледяной, замораживающей ироніи: такъ онъ ведетъ вс спокойныя сцены съ королемъ, съ Полоніемъ и особливо съ Розенкранцемъ и Гильденстерномъ’.

348, 349. даютъ… сто дукатовъ за маленькій портретикъ.

Miss Kate Field (Fechter as Hamlet. Atlantic Monthly, November 1870): Фечтеръ въ роли Гамлета обходился съ Розенкранцемъ и Гильденотерномъ очень сердечно, пока не замчалъ на ше послдняго портрета своего дяди, тогда и выраженіе его, и манеры мнялись. Произнося приведенныя слова, онъ схватывалъ этотъ портретъ, потомъ выпускалъ его изъ рукъ, переходилъ на другую сторону сцены и восклицалъ: ‘Чортъ возьми, въ этомъ’ и пр., какъ бы говоря съ самимъ собою.

394. совсмъ это изъ того не слдуетъ.

Блинскій (II, 546): ‘Когда Гамлетъ на слова Полонія…. ‘У меня точно есть дочь, которую я очень люблю’, отвчаетъ: ‘Одно изъ другого не слдуетъ’, не возможно дать понятія объ этомъ внезапномъ переход изъ фальшивой веселости на счетъ ничтожества бднаго Полонія въ состояніе какой-то торжественной, мрачной, угрожающей и что-то недоброе пророчащей важности, какая выражается вдругъ и въ лиц, и въ голос, и въ пріемахъ Мочалова. Тутъ виденъ Гамлетъ, который презираетъ и не любитъ людей, тмъ боле людей ничтожныхъ, который желалъ бы убжать не только отъ нихъ, но и отъ самого себя: и ему-то, этому-то Гамлету, надодаютъ эти люди своими пошлостями,— что ему остается длать? Ругаться надъ ихъ ничтожностью и дурачить ихъ въ собственныхъ ихъ главахъ! Онъ то и длаетъ, но эта роль не можетъ долго развлекать его и тотчасъ ему наскучаетъ: тогда онъ вдругъ какъ бы пробуждается изъ минутнаго усыпленія, вспоминаетъ о своемъ положеніи, и вс слова его отдаются въ сердц, какъ злое пророчество…’

442. Пріама ищетъ.

Блинскій (Г. Каратыгинъ на Московской сцен въ роли Гамлета. II, 687, 688): ‘Во вторникъ 12-го апрля (1838 г.), г. Каратыгинъ явился на Московской сцен въ роли Гамлета. Не будемъ говорить, что посл игры Мочалова г. Каратыгину предстоялъ подвигъ трудный, — въ этомъ никто не сомнвается, не будемъ и сравнивать игры перваго съ игрою послдняго: это дло не касается Мочалова такъ же, какъ и Мочаловъ не касается этого дла… Окажемъ только, что, вопервыхъ, г. Каратыгинъ совершенно перемнилъ характеръ своей игры и перемнилъ къ лучшему, а вовторыхъ, что онъ показалъ чудо искусства, если подъ оловомъ ‘искусство’ должно разумть не творчество, а умнье, пріобртенное навыкомъ и ученьемъ… Что длать! Чувство, вдохновеніе, талантъ, геній — они даются природою даромъ, и часто, какъ говоритъ Сальери Пушкина:

Не въ награду

Любви горящей, самоотверженья,

Трудовъ, усердія, моленій…

А озаряютъ голову безумца,

Гуляки празднаго…

Что длать! повторяемъ мы: Моцартъ и Сальери — не единственный примръ, доказывающій эту истину…

‘Мы уврены, что съ нами согласится всякій, кто былъ 12-го апрля въ театр, и кто помнитъ, что во второмъ акт, гд Гамлетъ читаетъ стихи изъ плохой трагедіи, публика съ жаромъ апплодировала г. Каратыгину, а вслдъ за этимъ съ такимъ же жаромъ апплодировала г. Волкову, игравшему роль комедіанта и читавшему стихи изъ этой же смшной трагедіи: что это значитъ?… Не знаемъ: по крайней мр, надъ этимъ можно думать и надуматься…’

522. Розенкранцъ и Гильденстернъ уходятъ.

Блинскій (II, 646, 647): ‘Вс уходятъ. Гамлетъ одинъ. Слдуетъ длинный монологъ на двухъ цлыхъ страницахъ, монологъ сильный, ужасный! Здсь мы уже совершенно теряемся и тщетно ищемъ словъ, или лучше сказать, много находимъ ихъ, но они не повинуются намъ и остаются словами, а не образами, не картинами, не гимномъ, не дифирамбомъ… Превосходно, выше всякаго ожиданія, шелъ весь второй актъ, но этотъ монологъ… И это очень понятно, потому что въ этомъ монолог Гамлетъ высказываетъ всю свою душу, со всми ея глубокими, зіяющими ранами, и что весь этотъ монологъ есть не что иное, какъ вопль, стонъ души, обвиненіе, жестокій доносъ, жалоба на самого себя передъ лицомъ судящаго неба… Въ самомъ дл, Гамлетъ остался одинъ, посл того, какъ его мучило своими преслдованіями, своею пошлостью и ничтожностью столько людей, передъ которыми онъ долженъ былъ скрываться, надвать маоку, играть заране предположенную роль: эти люди наконецъ оставили его, и вотъ спертое чувство вылилось все наружу и, не находя себ границъ, поглотило собою даже самый свой источникъ…’

523—646. О, что я…. Похищены такъ подло.

Блинскій (II, 647, 648): ‘Гд взять словъ для выраженія этой глубокой, сокрушительной, болзненной тоски, этого негодованія, бшенства и презрнія противъ самого себя, укоризны и себ, и природ за самого же себя, съ какими великій нашъ артистъ началъ говорить эти стихи?… Все это онъ проговорилъ нсколько протяжно и голосомъ тихимъ, какъ рыданіе, и во всемъ этомъ выражалось преимущественно чувство безконечной тоски, безконечнаго огорченія самимъ собою, и только въ послднихъ стихахъ голосъ его, не теряя этого выраженія, окрпъ и возвысился, какъ бы преодолвъ задушавшее его чувство. Проговоривши эти стихи, Мочаловъ сдлалъ довольно продолжительную паузу, и какъ бы бросивъ взглядъ на самого себя, вдругъ и неожиданно со всею сосредоточенностью скрытой внутренней силы сказалъ: ‘А я?…’ (у насъ ст. 640). Сказавши это, онъ остановился среди сцены въ вопрошающемъ положеніи, и какъ будто ожидая отъ кого-нибудь отвта, и посл тоже довольно замтной паузы, махнулъ руками съ выраженіемъ отчаянія, умряемаго однако же чувствомъ грусти, и пошелъ по сцен, говоря голосомъ, выходившимъ со дна страждущей души:

Ничтожный я, презрнный человкъ,

Безчувственный — молчу, молчу, когда я знаю,

Что преступленье погубило жизнь и царство

Великаго властителя, отца!…¹)

1) У насъ стт. 641—646.

Въ послднемъ стих голосъ Мочалова измнился: въ немъ отозвалась тоскующая любовь, и это у него было всегда, когда онъ говорилъ объ отц…’

664. О, стыдно!

Блинскій (II, 649, 660): ‘Все, что мы ни говорили о превосходств игры Мочалова до этого самаго мста, все это ничто въ сравненіи съ тмъ, какъ сказалъ онъ:

О, Гамлетъ, Гамлетъ!

Позоръ и стыдъ теб…

Это быстрое качаніе головою, это быстрое маханіе руками, эта ускоренная походка, выразившія самый жестокій припадокъ сокрушительной, раздирающей душу скорби, этотъ голосъ, безъ всякаго усиленія, безъ малйшаго крику, потрясшій олухъ всхъ и каждаго, достигнувшій сокровеннйшихъ изгибовъ сердца зрителей — о, это было дивное мгновеніе!… И примчательно то, что изъ всхъ представленій, на которыхъ мы были, только въ одно пропало это мсто, но во вс прочія талантъ Мочалова торжествовалъ въ немъ вполн.

‘Такъ кончился второй актъ, такъ сошелъ со сцены нашъ Гамлетъ, сопровождаемый восторженными рукоплесканіями и криками… Публика была въ упоеніи. Все отвивалось полнымъ успхомъ, полнымъ торжествомъ, но это было еще только начало цлаго ряда блистательныхъ тріумфовъ для Мочалова’…

681. короля.

Баженовъ (I, 296): ‘Вс извороты роли необыкновенно умно, просто и правдиво переданы г. Самойловымъ {Въ Москв, въ 1864 году.}. Исполненіе всего второго дйствія отмчено было такою обдуманностью и такимъ умньемъ совершенно вжиться въ роль, въ ея труднйшіе моменты, что зрителю оставалось только удивляться искусству исполнителя. Почти всякое слово, всякій жестъ осмысленны, взвшены и у мста, все длается и говорится спокойно, но въ этомъ спокойствіи чувствуется тишь передъ бурей’.

Edward R. Russell (Irving as Hamlet. London 1876): Актеръ Ирвингъ не слдуетъ глупому обычаю произносить слова ‘Поставлю драму я’, какъ мысль, только что пришедшую Гамлету въ голову, а говоритъ ихъ, выражая ими довершеніе цлаго ряда мыслей. Онъ стремительно, какъ и въ конц I акта, выхватываетъ записную книжку, бросается къ столбу и, оперевъ объ него книжку, порывисто начинаетъ вписывать въ нее т отроки, которыя задумалъ вставить въ піесу. На этомъ падаетъ занавсъ.

Актъ III.

Сцена 1.

56. Быть, иль не быть.

Лихтенбергъ (Briefe aus England, 1776) {Объ игр Гаррика.}: Гамлетъ теперь является представлять сумасшедшаго, его густые волосы распущены въ безпорядк, часть ихъ ниспадаетъ на одно плечо, на ног его одинъ черный чулокъ спустился, изъ за него выказывается блый, бантикъ роэовой подвязки виситъ на половин икры. Въ такомъ положеніи, тихо, въ глубокой дум, выходитъ онъ на сцену, подбородкомъ опирается онъ на правую руку, локоть правой руки поддерживается лвою, взоры его устремлены въ землю. Потомъ, отнявъ правую руку отъ подбородка, но, сколько я помню, еще поддерживая ее лвою рукою, говоритъ онъ эти слова: То be, or not to be, etc. тихо, но по причин всеобщаго безмолвія (а не по особенной, ему только свойственной способности, какъ говорятъ нкоторые) внятно для всхъ зрителей’ (Моск. Наблюдатель 1838, XVII, 143).

Блинскій (II, 550): ‘Мы ожидали этого монолога отъ Мочалова съ особеннымъ волненіемъ духа, но обманулись въ своемъ ожиданіи. Не только въ это первое представленіе, но и во вс прочія безъ исключенія, этотъ монологъ пропадалъ и иногда разв только къ концу былъ слышенъ. Очень понятно, отчего это всегда было такъ: Петровскій театръ, по своей огромности, требуетъ отъ актера голоса громкаго, а Мочаловъ хочетъ врне представить человка, погруженнаго въ своихъ мысляхъ. Для этого онъ начинаетъ свой монологъ въ глубин сцены, при самомъ выход изъ за кулисъ, медленно приближаясь, тихимъ голосомъ продолжаетъ его, такъ что когда доходитъ до конца сцены, то говоритъ уже послдніе стихи, которые поэтому одни и слышны зрителямъ’.

П.И. Вейнбергъ (Изъ моихъ театральныхъ воспоминаній — Ежегодникъ Императорскихъ театровъ. Сезонъ 1894 — 1896. Приложенія. Кн. 1-я, стрр. 81, 82) по поводу приведенныхъ словъ замчаетъ: ‘Это говорилъ Блинскій въ 1888 году, не знаю, почему измнилось воззрніе нашего артиста (Мочалова) на способъ исполненія этой сцены, но измнилось оно совершенно къ тому времени, когда я увидлъ его Гамлетомъ, то-есть, черезъ нсколько лтъ посл появленія статьи Блинскаго… Мочаловъ не выходилъ медленнымъ шагомъ, погруженный въ глубокую задумчивость, онъ почти что выбгалъ въ состояніи крайняго нервнаго раздраженія, затмъ, остановившись, вскрикивалъ: ‘Быть или не быть?’ — и, подумавъ нсколько минутъ, кидался въ кресло и произносилъ съ какимъ-то отчаяніемъ: ‘Вотъ въ чемъ вопросъ!’ И всю послдующую часть монолога велъ, то вскакивая съ кресла, то снова бросаясь въ него, все съ тою же болзненною нервностью, при чемъ особенно эффектно (конечно, въ чисто художественномъ смысл) вскочилъ онъ и задрожалъ, какъ бы отъ ужаса при самой мысли объ этомъ, когда наступили слова: ‘Уснуть! Быть можетъ, грезить!’…. Впослдствіи мн приходилось читать объ исполненіи ‘Быть или не быть?’ равными извстными артистами — англійскими, французскими, нмецкими, и оказывается, что нкоторые употребляли тотъ же пріемъ, который я видлъ у Мочалова. Не руководились ли они отчасти въ этомъ случа очень оригинальнымъ, хотя и очень спорнымъ (и мало извстнымъ) мнніемъ знаменитаго нмецкаго критика Тика, что словами: ‘Быть или не быть?’ Гамлетъ не хочетъ сказать: ‘Лишить мн себя жизни или нтъ?’, а выражаетъ зародившійся въ его голов и обдумываемый имъ вопросъ: ‘Убить мн короля или оставить его въ живыхъ?’

К. А. Тимоеевъ (Критико-эстетическіе очерки. С.-Пб. 1862): ‘Знаменитое ‘быть или не быть’, не смотря на его примнимость къ каждому драматическому характеру, всего естественне въ устахъ Гамлета. Самый ходъ этого монолога, не только его значеніе, какъ нельзя боле сообразенъ съ характеромъ Гамлета. О чемъ онъ мыслитъ? Для кого тутъ быть или не быть? Для короля? Или для самого Гамлета? Очевидно, нтъ. Гамлета занимаетъ здсь вообще судьба человчества, и вопросъ этотъ иметъ только косвенное отношеніе къ собственной его судьб. Мы видли {I, 2. 181—132.}, что Гамлетъ не ршается на самоубійство, теперь онъ уже не малодушенъ, какъ прежде, теперь онъ весь преданъ своему плану, его интересуетъ поврка прежнихъ своихъ опасеній,— такъ отчего же ему такъ строго допрашивать свое сознаніе о вчныхъ, загробныхъ тайнахъ? Ясно, что это вопросъ чисто отршенный, важный для Гамлета по своему внутреннему значенію, безъ всякихъ примненій къ положительно-даннымъ случаямъ, возникшій въ душ Гамлета не вслдствіе какихъ-либо особенныхъ предположеній, а уже по самой сущности его пытливой, умозрительной натуры. Въ этой бесд съ самимъ собою Гамлетъ хочетъ прослдить борьбу воли человка съ метафизическими его убжденіями, борьбу, которая занимала Гамлета потому, что его занимало все, касающееся судебъ человчества’.

Въ The Galaxy (Jan. 1869) есть слдующее описаніе игры Эдвина Бута въ этомъ мст: ‘Сцена представляетъ красивый пріемный залъ. Величественная двойная лстница ведетъ на галлерею, откуда небольшія двери ведутъ въ наружные корридоры. Въ глубокой выемк окна Офелія стоитъ на колняхъ. Изъ-подъ арки низкой двери подъ лстницей медленными, неврными шагами, сложивъ пальцы рукъ передъ собою и съ опущенною головой тихо выходитъ принцъ. Придерживаясь за перила онъ продолжаетъ идти машинально, на пути его стоитъ кресло, онъ садится въ него, все молча, глубоко задумавшись. Спустя минуту онъ начинаетъ свой монологъ ‘Быть, иль не быть’ тихимъ, въ начал еле слышнымъ голосомъ’.

128. Ползать между небомъ и землей?

Блинскій (II, стр. 551): ‘Когда Мочаловъ замтилъ Офелію, то его переходъ изъ состоянія размышленія въ состояніе притворнаго сумасшествія былъ столько же быстръ, неожиданъ, какъ и превосходенъ. Глухимъ, сосредоточеннымъ, саркастическимъ голосомъ и какою-то дикою скороговоркою говорилъ онъ съ Офеліею, и воя эта сцена была проникнута высочайшимъ единствомъ одушевленія, единствомъ характера. Мы не можемъ забыть ея всей, отъ перваго слова до послдняго, но монологъ: ‘Удались отъ людей, Офелія!’, этотъ монологъ выдается въ нашей памяти изъ всей сцены. Начало его онъ говорилъ торопливо, быстро, но олова: ‘но готовъ обвинить себя въ такихъ грхахъ, что лучше не родиться’, онъ произнесъ съ выраженіемъ какого-то вопля, какъ бы противъ его води вырвавшагося изъ его души. Слдующія за этимъ слова онъ произносилъ также нсколько протяжно и съ чувствомъ сокрушительной тоски, въ нихъ слышался Гамлетъ, который не столько страдаетъ отъ сознанія своихъ недостатковъ, сколько досадуетъ на себя, что у него нтъ воли даже и на мерзости. Не возможно выразить того презрительнаго и болзненнаго негодованія, съ какимъ онъ сказалъ: ‘Что изъ этого человка, который ползетъ между небомъ и землей!’

(Литературныя Прибавленія къ Русск. Инвалиду 1838, No 26, стр. 494): ‘Г. Каратыгинъ оттнилъ эту сцену другими красками, представилъ ее не въ томъ свт, въ какомъ представлялъ г. Мочаловъ: у послдняго въ словахъ дышала иронія, мстами растворенная жалостію, любовію къ Офеліи, у г. Каратыгина выражалось негодованіе, кипло сердце оскорбленное, первый какъ будто съ грустію, съ сожалніемъ смотрлъ на прекрасное, чистое совдате, которое люди еще только губили своимъ сообществомъ, второй, раздраженный, въ пылу досады, какъ будто считалъ Офелію уже погибшею, первый хотлъ уязвить, второй — оскорбить ее. Гамлетъ, въ игр г. Мочалова, умолялъ Офелію удалиться отъ людей, Гамлетъ, въ игр г. Каратыгина, приказывалъ ей сдлать это. Притомъ г. Мочаловъ сосредоточиваетъ все свое вниманіе на одной Офеліи, какъ бы забывая, что Полоній и король подслушиваютъ ихъ, г. Каратыгинъ, напротивъ, старается боле всего выказать, что ему извстны умыслы ихъ’…

. Кони (‘Максимовъ въ ‘Гамлет’. Пантеонъ. Декабрь 1853, стр. 16): ‘Превосходна у Максимова сцена съ Офеліей. Онъ даже расположилъ ее иначе и расположилъ очень умно и эффектно. Офелія сидитъ за работою, на балкон, въ глубин сцены. Это даетъ ему полную свободу высказать свой монологъ: ‘Быть, или не быть’ наедин. Въ конц монолога онъ ее замчаетъ и обращается къ ней со всею нжностью истинной любви. Но въ минуту, когда онъ начинаетъ подозрвать, что и она подсажена тутъ въ вид шпіона, онъ вдругъ быстро отъ нея отскакиваетъ, лицо, движенія, голосъ, все принимаетъ другое выраженіе: это левъ, уязвленный въ самое сердце. Вс остальныя рчи высказываетъ онъ ей съ упрекомъ, боле отзывающимся душевною грустью, чмъ дкою ироніей. Просто и врно! Эта сцена — минута вчнаго разрыва любви Офеліи и Гамлета — не можетъ быть иначе понята и сыграна’.

149. Иди въ монастырь.

The Galaxy, Jan. 1869: Эдвинъ Бутъ въ конц монолога ‘Быть, иль не быть’ вдругъ встаетъ и, направляясь къ окну, замчаетъ Офелію. Лицо его мняется, на немъ изображается нжная любовь, обращаясь къ ней, голосъ его звучитъ ласково, трогательно. Онъ приближается къ ней и тутъ замчаетъ ‘честныхъ шпіоновъ’ на верхней галлере… Спросивъ вдругъ Офелію: ‘Гд твой отецъ?’ он кладетъ руку ей на голову и поворачиваетъ ея лицо къ себ. Она отвчаетъ, прямо глядя въ его любящіе глаза: ‘Онъ дома, принцъ’. Никакое обвиненіе, никакой упрекъ не могутъ быть такъ ужасны, какъ быстрое движеніе, которымъ онъ отнимаетъ руку отъ ея головы, и какъ выраженіе боли въ отвращаемомъ отъ нея лиц. Всю сцену онъ играетъ, какъ помшанный, ни минуты не оставаясь спокойнымъ. Онъ шагаетъ взадъ и впередъ по сцен, то выходитъ, то снова входитъ въ дверь, говоря и снаружи все съ тою же быстротой и горячностью. Заключительный монологъ ‘Слышалъ я и о томъ, какъ вы румянитесь’ онъ начинаетъ въ другой комнат, и презрительныя слова раздаются съ какимъ-то свистомъ. Слова ‘Вотъ что свело меня съ ума’ онъ произноситъ быстро, махая рукою надъ своею головой, и въ этомъ движеніи было больше выраженія, чмъ въ самыхъ словахъ. ‘Иди въ монастырь’ онъ говоритъ съ невыразимою любовью, съ умоляющею нжностью и выбгаетъ изъ комнаты, какъ будто глава его не могутъ видть изъ за слезъ.

Эдмундъ Кинъ (Hackett, Notes etc. 1863) посл словъ ‘Иди въ монастырь’, уходя со сцены, имлъ обыкновеніе возвращаться, онъ медленно подходилъ къ пораженной Офеліи, тихо бралъ ее за руку, долго и пристально глядлъ ей въ лицо и принималъ выраженіе человка, который хочетъ что-то сказать, но не можетъ подъ наплывомъ глубокаго чувства, наконецъ покрывалъ ея руку страстными поцлуями и стремительно выбгалъ прочь. Эдвинъ Бутъ длалъ то же самое.

. А. Кони въ стать ‘Екатерина Николаевна Жулева, артистка русской сцены’ (Пантеонъ. Мартъ 1862) писалъ слдующее: ‘Никогда еще на русской сцен не видали мы Офеліи до того совершенной, до того близкой къ идеалу Шекспира, до такой степени простодушной и трогательной. До г-жи Жулевой роль эту играли три актрисы: г-жа Орлова (съ Московскаго театра) {Одновременно съ Мочаловымъ. Переводчикъ.}, г-жа Асенкова и, посл нея, Самойлова 1. Г-жа Орлова, хотя актриса съ прекраснымъ дарованіемъ, но холодная, передавала роль отчетливо, граціозно, но довольно театрально: изученіе и подготовка, какъ искусно ни были ею скрываемы, однако все-таки вредили простот и наивности этого характера. Покойная Асенкова, при всей громадности своего самороднаго таланта, при всемъ сценическомъ такт и увлеченіи на сцен, не совладла съ характеромъ Офеліи: какъ и везд, она въ этой роли была водевильная героиня, въ ней недоставало ни двственной скромности, ни мечтательной задушевности, необходимыхъ для врнаго ея исполненія. Г-жа Самойлова 1, въ роли Офеліи, какъ и везд всмъ жертвовала эффектности… Г-жа Жулева превосходно поняла вс эти данныя: она является именно такою Офеліею, какою ее хотлъ вывести Шекспиръ. Наивность и простота характера сохранены ею отъ начала до конца. Въ сцен съ Гамлетомъ вы видите въ ней и скорбь, и нжность, робость и надежду, и все это прекрасно прикрыто двственною стыдливостью. Когда Гамлетъ высказываетъ ей свою дкую выходку противъ женщинъ и совтуетъ идти въ монастырь, вы по лицу ея можете почти узнать, что творится въ ея душ и что будетъ съ этою бдною, слабою душой’.

Сцена 2.

21—23, показывать добродтели ея собственныя черты, пороку — его собственный образъ.

Блинскій (II, 662): ‘Въ монолог, гд Гамлетъ даетъ совты актеру, Мочаловъ, по нашему мннію, былъ хорошъ только въ послднемъ представленіи (20-го ноября 1837 г.), во вс же прочія онъ производилъ имъ на насъ непріятное впечатлніе, и именно словами: ‘представь добродтель въ ея истинныхъ чертахъ, а порокъ въ его безобразіи’. Эти слова слдовало бы произнести какъ можно проще и спокойне и безъ всякихъ выразительныхъ жестовъ: Мочаловъ, напротивъ, произносилъ ихъ усиленнымъ голосомъ, походившимъ на крикъ, и съ усиленными жестами, въ которыхъ была видна не выразительность, а манерность’.

79. Тщательнй слди за нимъ.

Блинскій (II, 562): ‘Въ сцен, гд онъ упрашиваетъ Гораціо наблюдать за королемъ во время комедіи, Мочаловъ былъ превосходенъ, великъ. Наклонившись къ груди Гораціо и положивъ ему руки на плеча, какъ бы обнимая его, онъ произнесъ:

Мой другъ!

Прошу тебя — когда явленье это будетъ,

Внимательно ты наблюдай за дядей,

За королемъ — внимательно, прошу.

Это ‘внимательно’ и теперь еще раздается въ слух нашемъ, какъ будто мы только вчера его слышали или, лучше сказать, никогда не переставали его слышать. Но это ‘внимательно’, не смотря на всю безконечность своего поэтическаго выраженія, было только прологомъ къ той высокой драм, которая немедленно послдовала за нимъ’.

171. Полынь, полынь!

Atlantic Monthly, Nov. 1870: Фечтеръ обращался съ этими словами къ Горацію.

249. Онъ отравляетъ его въ саду.

Блинскій (II, 671): ‘Мы никогда не забудемъ мста передъ уходомъ короля со сцены. Обращаясь къ нему съ словами, Мочаловъ два или три раза силился поднять руку, которая противъ его воли, упадала снова, наконецъ эта рука засверкала въ воздух, и задыхающимся голосомъ, съ судорожнымъ усиліемъ, проговорилъ онъ монологъ: ‘Онъ отравляетъ его’ и пр. Посл этого, какъ понятенъ былъ его неистовый хохотъ!….’

262. сейчасъ увидите.

Блинскій (II, 662): ‘Никакое перо, никакая кисть не изобразитъ и слабаго подобія того, что мы… видли и слышали. Вс эти сарказмы, обращенные то на бдную Офелію, то на королеву, то наконецъ, на самого короля, вс эти краткія, отрывистыя фразы, которыя говоритъ Гамлетъ (Мочаловъ), сидя на скамеечк, подл креселъ Офеліи, во время представленія комедіи, все это дышало такою скрытою, невидимою, но чувствуемою, какъ давленіе кошемара, силою, что кровь леденла въ жилахъ у зрителей, и вс эти люди равныхъ званій, характеровъ, склонностей, образованія, вкусовъ, лтъ и половъ слились въ одну огромную массу, одушевленную одною мыслію, однимъ чувствомъ, и съ вытянувшимся лицомъ, заколдованнымъ взоромъ, притая дыханіе, смотрвшую на этого небольшого, черноволосаго человка съ блднымъ, какъ смерть, лицомъ, небрежно полуразвалившагося на скамейк. Жаркія рукоплесканія начинались и прерывались, не доконченныя, руки поднимались для плесковъ и опускались, обезсиленныя, чужая рука удерживала чужую руку, незнакомецъ запрещалъ изъявленіе восторга незнакомцу и никому это не казалось страннымъ’.

258 — 283. Король встаетъ…. Подать сюда музыку.

Блинскій (II, 663): ‘И вотъ король встаетъ въ смущеніи, Полоній кричитъ: ‘огня! огня!’, толпа поспшно уходитъ со сцены, Гамлетъ (Мочаловъ) смотритъ ей вослдъ съ непонятнымъ выраженіемъ, наконецъ остается одинъ Гораціо и сидящій на скамеечк Гамлетъ, въ положеніи человка, котораго опертое и удерживаемое всею силою исполинской воли чувство готово равразиться ужасною бурею. Вдругъ Мочаловъ однимъ львинымъ прыжкомъ, подобно молніи, съ скамеечки перелетаетъ не середину сцены и, затопавши ногами и замахавши руками, оглашаетъ театръ взрывомъ адскаго хохота… Нтъ, еслибы, по данному мановенію, вылетлъ дружный хохотъ изъ тысячи грудей, слившихся въ одну грудь, и тотъ показался бы смхомъ слабаго дитяти, въ сравненіи съ этимъ неистовымъ, громовымъ, оцпеняющимъ хохотомъ, потому что для такого хохота нужна не крпкая грудь съ желзными нервами, а громадная душа, потрясенная безконечною страстію!.. А это топанье ногами, это маханіе руками, вмст съ этимъ хохотомъ? О, это была макабрская пляска отчаянія, веселящагося своими муками, упивающагося своими жгучими терзаніями!.. О, какая картина, какое могущество духа, какое обаяніе страсти!.. Дв тысячи голосовъ слились въ одинъ торжественный кликъ одобренія, четыре тысячи рукъ соединились въ одинъ плескъ восторга, и отъ этого оглушающаго вопля отдлялся неистовый хохотъ и дикіе стоны одного человка, бгавшаго по широкой сцен, подобно вырвавшемуся изъ клтки льву… Въ это мгновеніе исчезъ его обыкновенный ростъ: мы видли передъ собою какое-то страшное явленіе, которое при фантастическомъ блеск театральнаго освщенія, отдлялось отъ земли, росло и вытягивалось во все пространство между поломъ и потолкомъ сцены, и колебалось на немъ, какъ зловщее привидніе….

Оленя ранили стрлой —

Тотъ охаетъ, другой смется,

Одинъ хохочетъ — плачь другой!

И такъ на свт все ведется!

Прерывающимся, измученнымъ голосомъ проговорилъ онъ эти стихи {У насъ: 269 — 262. Олень…. стоитъ…}: но страсть неистощима въ своей сил, и слова ‘плачь другой’, произнесенныя съ протяжкою и усиленнымъ удареніемъ, и сопровождаемыя угрожающимъ и нсколько разъ повтореннымъ жестомъ руки, показали, что буря не утихла, но только приняла другой характеръ. Стихи:

Былъ у насъ въ чести немалой

Левъ, да часъ его пришелъ, —

Счастье львиное пропало,

И теперь въ чести… птухъ!¹)

¹) У насъ: 269 — 272. Дамонъ… павлинъ.

Мочаловъ произнесъ нараспвъ, задыхающимся отъ усталости голосомъ, отирая съ лица потъ и какъ бы желая разорвать на груди одежду, чтобы прохладить эту огненную грудь… И вс эти движенія были такъ благородны, такъ граціозны… На слов ‘птухъ’ {У насъ: павлинъ.} онъ сдлалъ сильное удареніе, которое было выраженіемъ бшенаго и жолчнаго негодованія. ‘Послдняя рима не годится, принцъ’, говоритъ ему Гораціо. ‘О, добрый Гораціо’, восклицаетъ Гамлетъ, положивши об руки на плеча своего друга, и это восклицаніе было воплемъ взволнованной, страждущей и на минуту окрпшей души… ‘Замтилъ ли ты?’ Послднія слова онъ произнесъ съ невроятною растяжкою, длая на каждомъ слог усиленное удареніе, и вмст съ этимъ, произнося каждый слогъ какъ бы отдльно и отрывисто, потому что внутреннее волненіе захватывало у него духъ, и кто видлъ его на сцен, тотъ согласится съ нами, что не искусство, не умнье, не разсчетъ врнаго эффекта, а только одно вдохновеніе страсти можетъ такъ выражаться… ‘Только что дошло до отравленія’, продолжаетъ Гамлетъ протяжно. ‘Это было слишкомъ явно’ {У насъ: Я хорошо слдилъ за нимъ.}, прерываетъ его Гораціо. ‘Ха! ха! ха!’ Онъ опять захохоталъ и, хлопая руками, въ неистовомъ одушевленіи метался по широкой сцен… Лицо, искаженное судорогами отрасти и все-таки не утратившее своего меланхолическаго выраженія, глаза, сверкающіе молніями и готовые выскочить изъ своихъ орбитъ, черныя кудри, какъ зми, бьющіяся по блдному челу,— о, какой могущій, какой страшный художникъ!…’

(Стр. 666): ‘Сцена во время представленія комедіи отличалась большею силою въ первомъ представленіи (22-го января), но во второмъ (27-го января 1887) она отличалась большею истиною, потому что ея сила умрялась чувствомъ грусти, вслдствіе сознанія своей слабости, что должно составлять главный оттнокъ характера Гамлета. Макабрской пляски торжествующаго отчаянія уже не было, но хохотъ былъ не мене ужасенъ’.

(Стр. 674): ‘Въ представленіи 10-го февраля (четвертомъ) Мочаловъ изумилъ насъ новымъ чудомъ въ этомъ мст своей роли: когда король всталъ въ смущеніи, онъ только поглядлъ ему въ слдъ съ безумно-дикою улыбкою и безъ хохота тотчасъ началъ читать стихи: ‘Оленя ранили стрлой’. Говоря съ Гораціо о смущеніи короля, онъ опять не хохоталъ, но только съ дикимъ, неистовымъ выраженіемъ закричалъ: ‘Эй, музыкантовъ сюда, флейщиковъ!’ Какая неистощимость въ средствахъ! Какое разнообразіе въ манер игры! Вотъ что значитъ вдохновеніе!’

(Стр. 668): ‘Шестое представленіе было 23-го февраля. Боже мой, шесть представленій въ продолженіе какого-нибудь мсяца съ тремя днями!.. Да тутъ хоть какое вдохновеніе такъ ослабетъ!… ‘… Два акта шли боле хорошо, нежели дурно, то-есть, сильныхъ мстъ было больше, нежели слабыхъ, и даже промелькивала какая-то общность въ его игр, которая напоминала первое представленіе. Наконецъ начался третій актъ, — и Мочаловъ возсталъ и въ этомъ возстаніи былъ выше, нежели въ первыя два представленія. Этотъ третій актъ былъ выполненъ имъ ровно отъ перваго слова до послдняго и, будучи проникнутъ ужасающею силою, отличался въ то же время и величайшею истиною: мы увидли Шекспировскаго Гамлета, возсозданнаго великимъ актеромъ…. Посл представленія комедіи, когда смущенный король уходитъ съ придворными со сцены, Мочаловъ уже не вскакивалъ со скамеечки, на которой сидлъ подл креселъ Офеліи. Изъ пятаго ряда креселъ увидли мы такъ ясно, какъ будто на шагъ разстоянія отъ себя, что лицо его посинло, какъ море предъ бурею, опустивъ главу внизъ, онъ долго качалъ ею съ выраженіемъ нестерпимой муки духа, и изъ его груди вылетло нсколько глухихъ стоновъ, походившихъ на рыканіе льва, который, попавшись въ тенета и видя безполезность своихъ усилій къ освобожденію, глухимъ и тихимъ ревомъ отчаянія изъявляетъ невольную покорность своей бдственной судьб… Оцпенло собраніе, и нсколько мгновеній, въ огромномъ амфитеатр, ничего не было слышно, кром испуганнаго молчанія, которое вдругъ прервалось кликами и рукоплесканіями… Въ самомъ дл, это было дивное явленіе: тутъ мы увидли Гамлета, уже не торжествующаго отъ своего ужаснаго открытія, какъ въ первое представленіе, но подавленнаго, убитаго очевидностью того, что недавно его мучило, какъ подозрніе, и въ чемъ онъ, цною своей жизни и крови, желалъ бы разубдиться’…

(Стр. 672, 674): ‘Никогда Мочаловъ не игралъ Гамлета такъ истинно, какъ въ этотъ разъ (девятый, осенью 1887 года)… По уход короля со сцены онъ, какъ и въ шестомъ представленіи, не вставалъ со скамеечки, но только повелъ кругомъ глазами, изъ которыхъ вылетла молнія… Дивное мгновеніе!… Здсь опять былъ виденъ Гамлетъ, не торжествующій отъ своего открытія, но подавленный его тяжестію’!…

Л. Л. Представленія гг. Каратыгина и Сосницкаго на Московской сцен (Лит. Прибавленія къ Русск. Инвалиду. 1838. No 26, стр. 496): ..’Что за странная у него поза, когда встревоженный король удаляется! Г. Каратыгинъ поползъ на рукахъ и на ногахъ! Что-то подобное случалось мн читать про Кембля, но далеко не то, что сдлалъ г. Каратыгинъ. А этотъ хохотъ? Какъ тяжелъ онъ для слуха, потому что въ немъ видно напряженіе, насиліе, слишкомъ непріятное: это хохотъ изъ широкой груди, а не изъ глубины сердца… Раздался апплодиссмань,— г. Каратыгинъ какъ будто пріутихъ, апплодиссманъ кончился,— онъ снова ухватился за прерванную нить… Нтъ, тотъ хохотъ (Мочалова), который мы слышали прежде, о, онъ терзалъ душу! Тотъ хохотъ не могъ быть заглушенъ никакими рукоплесканіями! Потомъ, какъ это волненіе Гамлета утихло скоро! Какъ онъ быстро вошелъ въ состояніе спокойствія!…

. Кони (Пантеонъ, Дек. 1868): ‘Это явленіе было всегда любимымъ мстомъ всхъ сценическихъ Гамлетовъ: тутъ было, гд развернуться, неистово покричать, похохотать адскимъ смхомъ, побушевать руками. У Мочалова оно было страшно, онъ хохоталъ и трясся, у Каратыгина — въ высшей степени эффектно, онъ кричалъ и ползъ по сцен… У г. Максимова въ этой сцен нтъ криковъ и бснованій: его радостный смхъ надъ удачею придуманной хитрости заглушается стономъ изъ глубины души надъ подтвержденіемъ страшной истины. Онъ не ужасенъ, не величественъ, онъ жалокъ въ эту минуту’.

The Galaxy, Jan. 1869: ‘Во время сцены представленія Гамлетъ (Э. Бутъ) лежитъ у ногъ Офеліи, слдя за преступнымъ королемъ злобнымъ взглядомъ. По мр того, какъ идетъ представленіе, онъ подползаетъ въ королю, а когда отравленіе совершается на сцен, онъ вскакиваетъ съ воплемъ подобно какому-то духу мести, и кажется, что испуганный дворъ удаляется, повинуясь этому воплю. Черезъ минуту Гамлетъ остается вдвоемъ съ Гораціемъ и бросается къ нему на шею съ долгимъ отчаяннымъ смхомъ безумнаго. Когда онъ снова приподнимаетъ голову, по выраженію его лица можно предположить, что онъ состарился на цлыя десять лтъ, и вмст съ тмъ въ немъ замтна зловщая радость человка, передъ которымъ открылся наконецъ свободный, хоть и кровавый, и до того загороженный путь’.

Е. К. Russell (Irving as Hamlet, London 1876): ‘Во время сцены представленія Гамлетъ (Ирвингъ) старается казаться веселымъ и безпечнымъ. Сидя у ногъ Офеліи, онъ играетъ ея веромъ изъ павлиньнихъ перьевъ. Въ его двусмысленныхъ отвтахъ королю нтъ того зловщаго выраженія, которымъ актеры обыкновенно предвозвщаютъ близость побды. Онъ не подползаетъ къ королю, не хватаетъ его за платье. Но когда король и весь дворъ уходятъ, онъ съ пронзительнымъ крикомъ вскакиваетъ съ своего мста, бросается въ пустое кресло короля, раскачивается изъ стороны въ сторону въ необыкновенномъ волненіи и произноситъ стихи: ‘Олень здоровый пусть рзвится’ и пр. Потомъ, вставая, онъ точно безсмысленно говоритъ четверостишіе: ‘Дамонъ, мой другъ’ и т. д. Дойдя до слова ‘павлинъ’ онъ взглядываетъ на веръ Офеліи, который держитъ въ рук, какъ будто его перья и напомнили ему это слово’.

355. не можете играть на мн.

Блинскій (II, 556): ‘Сцена съ Гильденштерномъ, пришедшимъ звать Гамлета къ королев и изъявить ему ея неудовольствіе, была (у Мочалова) превосходна въ высшей степени. Блдный, какъ мраморъ, обливаясь потомъ, съ лицомъ, искаженнымъ страстію, и вмст съ тмъ торжествующій, могущій, страшный, измученнымъ, но все еще сильнымъ голосомъ, съ глазами, отвращенными отъ посла и устремленными безъ всякаго вниманія на одинъ предметъ, и перебирая рукою кисть своего плаща, давалъ онъ Гильденштерну отвты, безпрестанно переходя отъ сосредоточенной злобы къ притворному и болзненному полоумію, а отъ полоумія къ желчной ироніи. Не возможно передать этого неподражаемаго совершенства, съ которымъ онъ уговаривалъ Гильденштерна сыграть что-нибудь на флейт: онъ длалъ это спокойно, хладнокровно, тихимъ голосомъ, но во всемъ этомъ просвчивался какой-то замыселъ, что заставляло публику ожидать чего-то прекраснаго, и она дождалась: сбросивъ съ себя видъ притворнаго и ироническаго простодушія и хладнокровія, онъ вдругъ переходить къ выраженію оскорбленнаго своего человческаго достоинства и твердымъ, сосредоточеннымъ тономъ говоритъ: ‘Теперь суди самъ… Ты можешь меня мучить, но не играть мною!’ Какое-то величіе было во всей его осанк и во всхъ его манерахъ, когда говорилъ онъ эти слова, и при послднемъ изъ нихъ флейта полетла на полъ, и громъ рукоплесканій слился съ шумомъ ея паденія…’

(Стр. 674): ‘Прежде Мочаловъ произносилъ этотъ монологъ съ энергіею, съ чувствомъ глубокаго, могучаго негодованія, но въ этотъ разъ (въ девятое представленіе, осенью 1887 г.) онъ произнесъ его тихимъ голосомъ укора… онъ задыхался… онъ готовъ былъ зарыдать… Въ его словахъ отзывалось уже не оскорбленное достоинство, а страданіе отъ того, что подобный ему человкъ, его собрать по человчеству, такъ пошло понимаетъ его, такъ гнусно выказываетъ себя передъ человкомъ!’

. Кони (Пантеонъ, Дек. 1863): ‘Сцена флейты съ Гильденстерномъ ведена г. Максимовымъ прекрасно, именно такъ, какъ слдуетъ ее вести. Вс актеры обыкновенно произносили просьбу Гамлета сыграть на флейт и монологъ его саркастически, съ ироніей, возбуждавшею смхъ. Г. Максимовъ произноситъ его съ глубокимъ, искреннимъ чувствомъ. Гильденстернъ былъ другъ его сердца и теперь является предателемъ: это новое разочарованіе, которое не можетъ вылиться иначе, какъ со скорбью… Въ этомъ монолог нтъ ни капли смха, а есть жгучія слезы’.

364. какъ у кита?

Блинскій (II, 675): ‘Тщетно было бы всякое усиліе выразить ту грустную сосредоточенность, съ какою Мочаловъ издвался надъ Полоніемъ, заставляя его говорить, что облако похоже и на верблюда, и на хорька, и на кита, и дать понятіе о томъ глубокозначительномъ взгляд, съ которымъ онъ молча посмотрлъ на стараго придворнаго’.

382. словъ запечатлть да не дерзнетъ дянье!

Блинскій (II, 676): ‘Слдующій затмъ монологъ никогда не былъ произнесенъ имъ (Мочаловымъ) съ такимъ невроятнымъ превосходствомъ, какъ въ это (девятое) представленіе. Говоря его, онъ озирался крутомъ себя съ ужасомъ, какъ бы ожидая, что страшилища могилъ и ада сейчасъ бросятся къ нему и растерзаютъ его, и этотъ ужасъ, говоря выраженіемъ Шекспира, готовъ былъ вырвать у него оба глаза, какъ дв звзды, и, распрямивъ его густыя кудри, поставилъ отдльно каждый волосъ, какъ щетину гнвнаго дикобраза… Таковъ же былъ и его переходъ отъ этого выраженія ужаса къ воспоминанію о матери, съ которою онъ долженъ былъ имть ршительное объясненіе’.

Сцена 4.

26. Не знаю, не король ли это?

Бдинскій (II, 670): ‘…Въ сцен съ матерью, которая воя была выдержана превосходнйшимъ образомъ, онъ, въ это представленіе (23-го февраля 1837 г.), бросилъ внезапный свтъ, озарившій одно мсто въ Шекспир, которое было непонятно, по крайней мр для насъ. Когда онъ убилъ Полонія, и когда его мать говоритъ ему: ‘Ахъ, что ты сдлалъ, сынъ мой!’ онъ отвчалъ ей: ‘Что? не знаю? король?’ Слова: ‘Что? не знаю?’ Мочаловъ проговорилъ тономъ человка, въ голов котораго вдругъ блеснула пріятная для него мысль, но который еще не сметъ ей поврить, боясь обмануться. Но слово ‘король?’ онъ выговорилъ съ какою-то дикою радостію, сверкнувъ глазами, и порывисто бросившись къ мсту убійства… Бдный Гамлетъ! Мы поняли твою радость, теб показалось, что твой подвигъ уже свершенъ, свершенъ нечаянно: сама судьба, сжалившись надъ тобою, помогла теб стряхнуть съ шеи эту ужаоную тяжесть… И посл этого, какъ понятны были для насъ ругательства Гамлета надъ тломъ Полонія!… О, Мочаловъ уметъ объяснять!…’

Росси (Д. Аверкіевъ въ Голос 1880 г. No 81, III, 4. 40—45, 58—54. Фельетонъ) посл убіенія Полонія, подходя къ матери, бросаетъ шпагу въ сторону, какъ бы въ отвтъ на ея испугъ, въ доказательство, что ей нечего бояться сына.

40—46. Такое дло…. Чмъ клятвы игрока.

Блинскій (II, 658): ‘Эти стихи Мочаловъ произнесъ тономъ важнымъ, торжественнымъ и нсколько глухимъ, какъ человкъ, который, упрекая въ преступленіи подобнаго себ человка, и тмъ боле мать свою, ужасается этого преступленія, но слдующіе за ними:

Ты погубила вру въ душу человка,

Ты посмялась святости закона,

И небо отъ твоихъ злодйствъ горитъ!¹)

¹) У насъ: 46—48: Такое дло…. Зардлись небеса.

вырвались изъ его груди, какъ вопль негодованія, со всею силою тяжкаго и болзненнаго укора, сказавши послдній стихъ, онъ остановился и, бросивъ устрашенный, испуганный взглядъ кругомъ себя и наверхъ, тономъ какого-то мелодическаго рыданія, произнесъ:

Да видишь ли, какъ все печально и уныло¹),

Какъ будто наступаетъ страшный судъ!’

2) У насъ: 49—61: Земли…. О дл томъ.

63—64. Взгляни сюда, на эту картину и на ту.

Гете (Вильгельмъ Мейстеръ, стр. 323): ‘…Нужно, чтобъ они оба (старый Гамлетъ и король Клавдій), во весь ростъ, висли по бокамъ главной входной двери, старый король долженъ быть написанъ въ полномъ вооруженіи, точно такимъ, какимъ онъ является въ вид привиднія, и притомъ его портретъ долженъ быть повшенъ по ту сторону двери, по которую является привидніе. Мн хотлось бы, чтобы фигура стараго короля изображена была такъ: правою рукой длаетъ онъ повелительный жестъ и въ то же время въ полоборота и какъ бы черезъ плечо смотритъ на зрителей, однимъ оловомъ, чтобъ изображеніе какъ можно боле напоминало собою фигуру привиднія въ ту минуту, когда оно выходитъ изъ дверей. Тмъ боле будетъ сильно впечатлніе того момента, когда королев придется смотрть на привидніе. Вотчимъ Гамлета можетъ быть изображенъ на портрет въ королевскомъ одяніи, но только не такимъ виднымъ мужчиной, какъ старый король’.

Davies (Dram. Mise., Dublin 1784): ‘Со временъ Реставраціи на англійской сцен вошло въ обычай, что здсь Гамлетъ вынимаетъ изъ кармана два портретика или медальона. Вмсто подвижнаго сценарія, впервые занесеннаго изъ Франціи Беттертономъ въ 1662 году, при Шекспир декораціи замнялись ковровыми занавсками, весьма возможно, что два портрета въ ростъ были изображены на такихъ занавскахъ. На нихъ Гамлетъ и указывалъ, едва ли носилъ онъ при себ портретъ дяди посл того, какъ смялся надъ тми, кто ‘даютъ двадцать…. даже сто дукатовъ за маленькій портретикъ’ (II, 2, 349).

Malone: ‘Миніатюрные портреты, должно быть, позднйшее нововведеніе. На картинк, приложенной къ ‘Гамлету’ въ изданіи Rowe 1709 года, изображены два поясные портрета, висящіе по стнамъ’.

Стивенсъ: ‘Возможно, что эта-же картинка подала поводъ актерамъ опрокидывать стулъ при появленіи призрака въ комнат королевы’.

Л. Л. (Лит. Прибавл. къ Русск. Инвалиду. 1838): ‘Сравненіе двухъ портретовъ у г. Каратыгина было выполнено совершенно не такъ, какъ у г. Мочалова. Первый счелъ необходимымъ, чтобъ эти портреты дйствительно висли на стнахъ, и притомъ одинъ — на одной, другой — на другой сторон сцены. Это размщеніе портретовъ придумано очень благоразумно: оно дало г. Каратыгину поводъ къ живописной поз — стать на середин сцены, и вытянувъ руки въ горизонтальномъ направленіи на об стороны, величественно указать вдругъ на оба портрета… Г. Мочаловъ не употреблялъ портретовъ при игр своей, для него воображеніе рисовало портреты гораздо ясне и лучше, нежели были нарисованы эти мазилки’. Подобно Мочалову играли въ этомъ мст Ирвингъ и Сальвини. Фечтеръ срывалъ медальонъ съ портретомъ Клавдія съ шеи королевы, Росси длалъ то же самое и притомъ топталъ медальонъ ногами, а портретъ стараго Гамлета вислъ на стн.

Hunter: ‘Гольманъ (Holman) такъ обставилъ сцену: портретъ Клавдія вислъ на стн, а Гамлетъ вынималъ миніатюру отца, спрятанную у него на груди. Эдвинъ Бутъ прибгалъ къ двумъ миніатюрамъ одну онъ снималъ со своей шеи, а другую съ шеи матери’. То же длалъ и Самойловъ. Любопытно, что въ нмецкой передлк ‘Гамлета’ Der bestrafte Brudermord, носящей явные слды Шекспировскаго творенія, хотя и въ сильно искаженномъ вид, въ монолог о портретахъ встрчается такое мсто: Гамлетъ говоритъ матери: ‘Aber sehet, dort in jener Gallerie hngt das Conterfeit Eures ersten Ehegemals, und da hngt das Conterfeitdes itzigen’. Крейценахъ говорить, что въ Англіи, въ долгій промежутокъ съ 1642 по 1660 годъ, подъ давленіемъ восторжествовавшихъ въ то время пуританъ, театральныя традиціи были почти забыты, тогда какъ, перенесенныя англійскими странствующими актерами въ Германію, он тамъ могли продержаться до 1710 года. Нмецкая переулка относится какъ разъ къ этому времени. Нельзя ли заключить, что эти висящіе на стнахъ портреты указываютъ на сценическую обстановку Шекспировскаго театра?

88. Разсудокъ съ похотью.

Блинскій (II, 667): ‘…Вс эти переходы (Мочалова) отъ грозныхъ, энергическихъ упрековъ къ мольбамъ сыновней любви, и возвращеніе отъ нихъ въ дкой, сосредоточенной ироніи, все это можно было понимать, чувствовать, но нтъ никакой возможности передать…’ (Стр. 669): ‘Вотъ его, грозный и страшный, голосъ нсколько смягчается выраженіемъ увщанія, какъ будто желаніемъ смягчить ожесточенную душу матери-гршницы, и наконецъ, это болзненное напряженіе души, это столкновеніе, эта борьба ненависти и любви, негодованія и состраданія, угрозы и увщанія, все это разршилось въ сомнніе души благородной, великой, въ сомнніе въ человческомъ достоинств:

Страшно,

За человка страшно мн!…

Какая минута! И какъ мало въ жизни такихъ минутъ! И какъ счастливы т, которые жили въ подобной минут! Честь и слава великому художнику, могущая и глубокая душа котораго есть неисчерпаемая сокровищница такихъ минутъ, благодарность ему!…’

103, 104. Спасите… силы небесныя!

Davies: ‘При появленіи призрака Беттертонъ вскакивалъ со стула, опрокидывалъ его, его лицо мгновенно блднло какъ полотно, и онъ начиналъ дрожать всмъ тломъ съ выраженіемъ такого ужаса, что кровь холодла у зрителей’.

J. H. Hackett (Notes, Criticisme, etc. New York, 1863): ‘Этотъ актеръ (Беттертонъ) обставилъ сцену появленія приврака такъ: портреты, какъ совтуетъ Гёте, висли на стнахъ, Клавдій и старый король были изображены во весь ростъ, но послдній изъ нихъ не въ полномъ вооруженіи, а одтый по домашнему. Этотъ портретъ былъ написанъ на прозрачной матеріи, сквозь которую въ минуту появленія тни пропускали сильный свтъ, такъ чтобъ изображеніе исчезало, портретъ убирали незамтнымъ образомъ, и призракъ (одтый какъ и на картин) выходилъ какъ будто изъ самой рамы. Въ то же мгновеніе свтъ потухалъ, и портретъ, возвращенный на свое мсто, опять становился видимъ. Эффектъ получался необычайный’.

110. Не забывай.

Keightley (Expositor, 1867) совтуетъ, чтобы призракъ вовсе не появлялся на сцен, а былъ бы только слышенъ его голосъ. Но уже за 29 лтъ до того мы находимъ въ Лит. Прибавленіяхъ къ Русск. Инвалиду 1838 года слдующую замтку нкоего Л. Л.: ‘Во время игры г. Каратыгина тнь не выходила на сцену, но лицо и нова его ясно высказывали присутствіе таинственнаго виднія. Эта сцена была выполнена превосходно’.

217. Покойной ночи, мать!

Баженовъ (Г, 297): ‘Отчего же у г. Самойлова въ этой сцен мы боле всего любимъ Гамлета? Отъ того, что онъ сумлъ показать намъ, что испытываетъ во все это время самъ Гамлетъ, какую бездну мукъ самъ онъ переживаетъ въ эти минуты, со дна души его, вмст съ мрачнымъ отстоемъ, онъ поднялъ и ясныя стороны его характера, т отличительныя свойства, которыя обратились въ губительныя какъ для него самого, такъ и для другихъ. Онъ объяснилъ намъ, почему самыя страшныя угрозы такъ легко смняются въ Гамлет самыми умягчающими сердце мольбами, почему у него въ сильнйшемъ припадк раздраженія и гнва такъ неудержимо и искренно прорывается чувство нжнйшей сыновней любви, доходящей почти до обожанія…’

Южный Край 1882 No 674: ‘Cwена съ матерью (у Сальвини) вся въ мимик. Слова льются бурнымъ потокомъ, безъ усилія и затрудненія, тихо, съ подавляющей силой, лицо то вспыхиваетъ, то блднетъ, глава то загораются, то меркнутъ, вся фигура напряженная, слившаяся въ одномъ чувств, оторвавшаяся отъ земли и земного… Но самое здсь замчательное — заключеніе сцены…. Сальвини понялъ, что именно здсь, такъ сказать, переломъ трагедіи, что въ слдующихъ актахъ уже явится другой Гамлетъ, сломленный, покорившійся и примирившійся, похоронившій все, что желалось и снилось… И великій артистъ геніальнымъ пріемомъ отмтилъ этотъ переломъ….’ На сцен очень большая комната, на столько большая, что горящій на стол канделябръ лишь тускло освщаетъ ее: это будуаръ королевы. Въ глубин дверь въ спальню. Посл послднихъ словъ заключительнаго монолога Гамлетъ-Сальвини беретъ канделябръ и, освщая дорогу, провожаетъ королеву до дверей спальни, провожаетъ со сдержанною почтительностью, немного наклонивши голову, какъ свтскій человкъ даму. Въ дверяхъ, сдлавши глубокій поклонъ, мгновенье онъ стоялъ, глядя никуда помутившимся, потухшимъ взглядомъ, потомъ машинально перешелъ комнату, машинально поставилъ канделябръ, и постоявши еще мгновеніе, вдругъ, какъ подкошенный, рухнулся съ размаху, всею грудью на столъ, и судорожно охвативши его руками, зарыдалъ съ такимъ безумнымъ, съ такимъ безнадежнымъ отчаяніемъ, какъ рыдаютъ надъ гробомъ, надъ трупомъ…. И рыдалъ долго, долго, минутъ пять — для сцены безконечно долго…. Вся вала, съ тысячью зрителей, слилась въ оглушающій вопль и плескъ, а тамъ, въ самой глубин огромной сцены, безумно и тихо рыдалъ одинъ человкъ съ смертью на чел — рыдалъ, хороня все, все: жизнь, любовь, счастье… И это тихое и безумное рыданье отдлялось, покрывая вопли и плескъ тысячной толпы….’

Актъ IV.

Сцена 5.

194. Богъ васъ храни!

. А Кони (Пантеонъ, мартъ 1862): ‘Въ сценахъ безумія г-жа Жулева неподражаема. Это не аффектированное, театральное сумасшествіе, нтъ, это тихое, безсознательное изліяніе движеній больной души. Пніе ея трогательно въ высшей степени, оно просто, но полно чувства и невольно потрясаетъ вс фибры вашего сердца… Но боле всего поражаетъ въ ней эта простота и неизысканность, которая выдержана ею отъ начала роли до конца, и которая составляетъ въ сценическомъ искусств гораздо труднйшую задачу, чмъ ловкій подборъ эффектовъ и рзкихъ выходокъ для возбужденія безсознательныхъ рукоплесканій’.

Актъ V.

Сцена 1.

Сцена 1. Фечтеръ на своемъ театр представлялъ въ сцен на кладбищ пышный заходъ солнца, чмъ достигалась прекрасная противоположность между радостною картиной природы и людскою печалью (Atlantic Monthly, November 1870).

1. Первый могильщикъ.

Halliwell: ‘Почти до послдняго времени было принято, чтобъ одинъ изъ могильщиковъ, раньше чмъ копать могилу, снималъ съ себя чуть ли не дюжину жилетовъ одинъ за другимъj обычай, очень потшавшій публику и дошедшій до насъ по преданію, быть можетъ, отъ современныхъ Шекспиру актеровъ. Докторъ въ ‘The Duchess of Malfi’, согласно ремарк въ изданіи 1708 года, ‘снимаетъ съ себя по очереди четыре кафтана’ — подобный же способъ вызывать смхъ зрителей’.

173, 174. бдный Іорикъ!

Блинскій (II, 660): ‘Въ сцен съ могильщиками вдохновеніе оставило Мочалова, и эта превосходная сцена, гд онъ могъ бы показать все могущество своего колоссальнаго дарованія, была имъ пропта, а не проговорена. Впрочемъ, это понятно: цлую и большую половину четвертаго акта и начало пятаго онъ оставался въ бездйствіи… А бездйствіе для актера, и тмъ боле для такого волканическаго актера, какъ Мочаловъ, и еще въ такой роли, какова роль Гамлета, не можетъ не произвести охлажденія, и точно, онъ явился какъ охлаждающаяся лава, которая однакожъ, и охлаждаясь, все еще кипитъ и взрывается. Итакъ, мы нисколько не винимъ Мочалова за холодное выполненіе этой сцены, но мы жалемъ только, что онъ не былъ въ ней какъ можно проще и замнялъ какимъ-то пньемъ недостатокъ одушевленія’.

269. Что бъ ты сдлалъ для нея?

Эти слова Кинъ произносилъ спокойнымъ и презрительнымъ тономъ (Notes and Queries, vol. IV, p. 166, 1861).

Сцена 2.

48. И даже въ этомъ небо помогло.

Баженовъ (I, 298): ‘Въ послднихъ дйствіяхъ драмы въ игр г. Самойлова еще боле выразился внутренній раздоръ Гамлета съ самимъ собою при выполненіи возложенной на него задачи, раздоръ высшаго закона съ мыслію о мщеніи, мягкаго нравственнаго чувства съ грубымъ инстинктомъ, жаждущимъ крови. Намъ стало ясно, что противникъ коварства и всякой неправды, Гамлетъ не въ силахъ идти прямымъ путемъ, путемъ открытой дятельности, и выбираетъ себ разныя окольныя дороги. Холодно и сознательно губитъ онъ Розенкранца и Гильденштерна, поддлываетъ печать и т. д. Съ какою-то особенно злобною радостью разсказываетъ онъ о подобныхъ подвигахъ своихъ Гораціо и готовъ даже удачное выполненіе ихъ приписывать покровительству Провиднія. Исполнитель веденіемъ цлой роли сумлъ показать, какъ не подъ силу Гамлету тяжесть горя, и нетерпніе, съ которымъ несетъ онъ его, воего больше подтверждаетъ мысль Гёте, что Гамлетъ былъ человкъ, созданный преимущественно для счастія. Процессъ развитія страстей въ характер Гамлета, благодаря игр г. Самойлова, совершался у насъ на глазахъ, и если мы можемъ въ чемъ нибудь упрекнуть его, такъ это въ томъ, что не вс мста роли, особенно сильныя, были согрты искреннимъ чувствомъ и отзывались иногда непріятною изысканностью’.

104. Гамлетъ понуждаетъ его (Осрика) надтъ шляпу.

Блинскій (II, 562): ‘Въ сцен съ Осрикомъ Мочаловъ былъ по прежнему превосходенъ, и выдержалъ ее ровно и вполн отъ перваго слова до послдняго. Мы особенно помнимъ его грустный и тихій, но изъ самой глубины души вырвавшійся смхъ, съ которымъ онъ приглашалъ придворнаго надть шапку на голову’.

211. Будь, что будетъ.

Блинскій (II, 562): ‘Въ послдней сцен съ Гораціо мы видли въ игр Мочалова истинное просвтленіе и возстаніе падшаго духа, который предчувствуетъ скорое окончаніе роковой борьбы, груститъ отъ своего предвиднія, но уже не отчаивается отъ него, не боится его, но готовъ встртить его бодро и смло, съ полною довренностію къ промыслу’.

А. . Кони любезно доставилъ намъ возможность воспользоваться принадлежащимъ ему письмомъ П. С. Мочалова къ его другу, жителю города Торжка Николаю Васильевичу Беклемишеву. Письмо это писано въ два пріема, 23-го и 29-го января 1847 года, не за долго до смерти великаго артиста (умеръ 16-го марта 1848 года). Извлекаемъ изъ этого письма нсколько строкъ, содержащихъ въ себ любопытныя данныя для характеристики Мочалова и Самарина и мннія этихъ выдающихся артистовъ объ исполненіи ‘Гамлета’. Вотъ эти строки:

‘Нсколько словъ о Самарин, или врне сказать, разговоръ его со мною: ‘Вы думаете, Павелъ Степановичъ, что я въ полгода житья въ Петербург мало игралъ, такъ и скучалъ безъ дла? Нтъ, я не скучалъ, я работалъ — работу великую, все, что только прочесть можно о Гамлет, все я прочелъ и, кажется, уже готовъ совершить подвигъ, то-есть, сыграть, затрудняюсь, думая о пятомъ дйствіи, а всего досадне то, что не нахожу никакихъ средствъ прекрасныя, великія мста этой роли исполнить не похоже на ваше исполненіе. Однимъ словомъ, мн не хотлось быть подражателемъ: подражатель, какъ всякая копія, цнится, всегда какъ копія, а не какъ оригиналъ’. Вотъ почему онъ не ршился. Конечно, я согласенъ, можно быть оригиналомъ, да не въ подобномъ подвиг. Мое мнніе… Гамлета играть…. что теб сказать? Ршиться трудновато, конечно, одться въ траурный костюмъ Гамлета и прочесть, а какъ сумется, и проговорить можно, а достаточно ли для того, чтобы зритель-человкъ, выходя изъ театра сказалъ: ‘Да! Точно! Я видлъ Гамлета?!!’

289. (Лаэртъ ранитъ Гамлета,, въ пылу схватки они мняются рапирами, и Гамлетъ ранитъ Лаэрта.

The New York Tribune, 21 November 1876: ‘Нанесеніе раны Лаэрту его же оружіемъ было искусно устроено Эдвиномъ Бутомъ такимъ образомъ: сильнымъ ударомъ онъ вышибалъ изъ руки Лаэрта рапиру, ловилъ ее своею лвою рукой и, за недостаткомъ разстоянія, дйствуя этимъ отравленнымъ оружіемъ, уже не какъ рапирой, а какъ кинжаломъ, ранилъ противника.

Южный Край, 1882 г., No 674: ‘Лаэртъ наноситъ Гамлету ударъ своею отточенною рапирою. Гамлетъ-Сальвини схватывается рукой за раненое мсто, потомъ смотритъ на ладонь: тамъ кровь. Онъ бросаетъ свою рапиру, Лаэртъ въ смущеніи бросаетъ свою. Сальвини подымаетъ рапиру Лаэрта, а свою протягиваетъ ему… На лиц его безграничное, холодное презрніе, онъ будто говоритъ: ‘Хочешь, бери, и будемъ драться равнымъ оружіемъ, не хочешь, — я не настаиваю…

307. король всему виною.

Atlantic Monthly, Novemb. 1870: ‘Это явленіе великолпно обставлено у Фечтера. Сцена въ глубин замыкается галлереею, къ которой справа и слва ведетъ по нскольку ступеней, здсь входятъ и выходятъ дйствующія лица. Налво тронъ короля. Когда Гамлетъ вскрикиваетъ: ‘Эй, двери на замокъ! Измна! Разыщите гд?’, король въ испуг прокрадывается къ лстниц направо, и пока Лаэртъ произноситъ свою страшную исповдь, прячется за толпою придворныхъ, которые, пораженные ужасомъ, его не замчаютъ. Какъ только Лаэртъ говоритъ слова: ‘Король — король всему виною’, Гамлетъ оборачивается къ своей жертв, увидя тронъ пустымъ и угадавъ хитрость, онъ взбгаетъ по лвой лстниц, встрчается съ королемъ на середин галлереи и закалываетъ его’.

——

Приводимъ отрывки изъ замтокъ И. А. Гончарова по поводу исполненія г. Нильскимъ роли Гамлета {Эти отрывки взяты изъ не напечатанной рукописи И. А. Гончарова, принадлежащей Софь Александровн Никитенко.}.

……Гамлетъ — не типичная роль, ея никто не сыграетъ, и не было никогда актера, который бы сыгралъ ее. Можно сыграть ‘Пира, Отелло и многія другія Шекспировскія роли, гд, какъ содержаніе, такъ и очертанія характеровъ ясны, опредленны до рзкости, какъ напримръ, въ ‘Пир, и гд, не смотря на силу, на напряженность паоса, психологическіе фазисы развиваются и истекаютъ постепенно одни изъ другихъ и въ строгой послдовательности открываются зрителю. Сильному артисту есть возможность настроить себя на тотъ тонъ чувствъ и положеній, которыя въ ‘Пир и Отелло идутъ ровнымъ, цльнымъ и нерушимымъ шагомъ — crescendo и разршаются дружескими, гармоническими аккордами….. Не то въ Гамлет. Гамлета сыграть нельзя, или надо имъ быть вполн такимъ, какимъ онъ созданъ Шекспиромъ. Но можно боле или мене, слабе или сильне напоминать кое-что изъ него. Тонкія натуры, надленныя гибельнымъ избыткомъ сердца, неумолимою логикою и чуткими нервами, боле или мене носятъ въ себ частицы Гамлетовской страстной, нжной, глубокой и раздражительной натуры. Какъ исполнить все это на сцен одному артисту въ одинъ, такъ-сказать, пріемъ, въ одинъ вечеръ все, что переживаетъ, думаетъ, чувствуетъ и говоритъ Гамлетъ? Гд взять силъ живому Гамлету, чтобы дойти до послдней сцены, не истомившись на одной, до дна души прочувствованной какой-нибудь сцен, не упасть отъ нервной дрожи и рыданій и не кончить тутъ всякую игру, какъ напримръ, въ сцен Гамлета съ матерью или посл представленія комедіи? А ему ни падать, ни медлить нельзя. За стономъ сердца у него слдуетъ порывъ любви и сознаніе роковой своей задачи. Онъ долженъ въ ней истомиться, какъ вчный жидъ. Не выдержалъ бы человкъ, никакой актеръ, еолибъ онъ могъ искренно, душевно пройти черезъ всю пьесу, черезъ вс перипетіи переживаемыхъ имъ мыслей, чувствъ, замысловъ, паденій и терзаній. Не возможно!

‘Итакъ артисту, играющему Гамлета, надо быть имъ въ душ, чтобы даже напомнить отчасти Шекспировскаго Гамлета. Требованіе съ перваго раза кажется неисполнимое, а между тмъ Гамлеты не такъ рдки, какъ съ перваго раза кажется, глядя на великій образецъ Шекспировскаго Гамлета. Все дло въ размрахъ лицъ и событій. Кто потрудится вдуматься поглубже въ это лицо, тотъ найдетъ, можетъ быть, и въ самомъ себ, и во многихъ другихъ родственныя съ Гамлетомъ свойства. Не говоримъ ‘черты’, ибо очертаній, признаковъ, по которымъ можно узнавать Гамлетовъ, нтъ. Отъ того и говоримъ смло, что Гамлетъ — не типъ. Вс т психологическія движенія, какія играютъ въ душ Гамлета, не могутъ наслаиваться, какъ обычныя проявленія характеровъ въ обычной сред жизни, и образовать вседневное, повторяющееся на глазахъ всякаго явленіе или типъ. Какой Гамлетъ знаетъ, какъ онъ поступитъ, и какъ надо поступить въ той или другой схватк здравой и честной логики съ той или другой ложью, кому и какъ нанесетъ онъ ударъ въ этой для него еще мало освщенной толп лицъ и длъ! На однихъ не поднимается рука, другіе ускользаютъ. Тамъ онъ ослпленъ обманомъ или сомнніемъ, и онъ идетъ часто наудачу, а когда освтилось все зло передъ нимъ, онъ изнемогъ и палъ первый. Свойства Гамлета — это неуловимыя въ обыкновенномъ нормальномъ состояніи души явленія. Ихъ нтъ иногда въ состояніи покоя: они родятся отъ прикосновенія бури, подъ ударами, въ борьб. Въ нормальномъ положеніи Гамлетъ ничмъ не отличается отъ другихъ. Онъ — не левъ, не герой, не грозенъ, онъ строго честенъ, прямъ, благороденъ, добръ, словомъ — джентльменъ, какъ былъ его отецъ, какъ былъ бы онъ самъ, еслибъ остался живъ. Онъ свтло и славно прожилъ бы свой вкъ, еслибы въ мір все было свтло и славно, но онъ столкнулся сначала съ горькою (потеря отца и вторичный, поспшный бракъ матери), потомъ съ страшною дйствительностью. Ему выпалъ жребій вдругъ изъ свтлаго облака правды и любви, которыми онъ жилъ и въ которыя такъ врилъ, вдругъ всми главами взглянуть во вс ужасы жизненной бездны, и мало того стать — по роковому вызову судьбы, которому онъ не можетъ еще врить, стать борцомъ со зломъ, судьей, мстителемъ и главной жертвой.

‘Онъ, влекомый роковой силой, идетъ, потому что долженъ идти, хотя лучше, какъ онъ самъ говоритъ, хотлъ бы умереть, даже у него бродитъ въ душ параллель о томъ, быть или не быть. Слабая, то-есть, мене честная и строгая натура, не усомнилась бы нанести себ ‘ударъ кинжала’, о которомъ онъ мечтаетъ, и кончить все. Другая, еще слабе, просто не вынесла бы борьбы и пала сами собой, доставивъ просторъ масс накопившагося зла, и оно разыграло бы свое дло. Но законъ судьбы требовалъ возмездія — и указалъ роль мстителя Гамлету. Вся драма его въ томъ, что онъ — человкъ, не машина, не воплощеніе правосудія, которому бы было такъ легко произвести кровавую расплату и успокоиться. Нтъ, онъ весь — человкъ, тотъ человкъ, какимъ онъ называетъ отца. Ему надо идти впередъ, куда зоветъ его долгъ, въ вид призрака отца, но идти нельзя, — тамъ первая жертва) его мать. Отступить нельзя,— сзади опять привравъ отца, царство зла должно пасть, онъ это знаетъ, но онъ предчувствуетъ, что падетъ и онъ самъ, что организмъ не устоитъ подъ такими ударами, какіе обрушились на него. Отъ этого сомннія — паденіе духа. Онъ слабетъ, мечется, впадаетъ въ тоску и отчаяніе, но все идетъ впередъ и дойдетъ: такія натуры не падаютъ въ конецъ и не сворачиваютъ въ сторону.

‘Не выдерживаетъ его организмъ, потому что въ немъ нтъ ни больного, ни отравленнаго мста, но онъ также не способенъ бы былъ отступить, какъ не способенъ бы былъ холодно, какъ судья и палачъ, сильно и равнодушно наносить удары. Онъ дойдетъ до цли и самъ падетъ тамъ: онъ это знаетъ. Чтобы остановиться, ему надо или умереть на пути, или увриться какимъ-нибудь чудомъ, что все это зло — химера. Онъ даже хочетъ сомнваться, но страшная дйствительность съ каждымъ шагомъ впередъ увряетъ его въ противномъ. Легко сказать: быть Гамлетомъ! Да, надо быть имъ, чтобы исполнить Шекспировскаго Гамлета, или носить въ себ часть Гамлетовскихъ свойствъ, чтобы хоть напоминать великій Шекспировскій образъ Гамлета! Это послднее, конечно, только и могли сдлать артисты, прославившіеся исполненіемъ Гамлета.

‘И это не шутка: быть отчасти Гамлетомъ? Какая шутка! Боже сохрани всякаго отъ тхъ явленій, которыя ставятъ въ положеніе Гамлетовъ! Что такое Гамлетъ? Это не типъ, какъ сказано выше, и онъ не можетъ быть типомъ. Типы образуются и плодятся въ обыденной сред текущихъ явленій жизни: повторенія этихъ явленій наслаиваются и образуютъ многіе экземпляры или виды, всми отличаемые въ толп по обычнымъ чертамъ, признакамъ, формамъ. Типичныя черты или капитальныя свойства Гамлета — это его доброта, честность, благородство и строгая логика, свойства слишкомъ общія, свойственныя человческой натур вообще и не кладущія никакой особой видимой печати на характеръ. Онъ одоллъ бы всякое обычное зло, побдоносно разсевалъ бы обыденный, свойственный людскимъ дламъ мракъ лжи и всякихъ голъ. Но его силамъ суждено было помряться не съ обычной сферой зла, а съ бдами чрезвычайныхъ размровъ, побдить ихъ и пасть. И вотъ гд, среди необычайныхъ обстоятельствъ, только и могла выразиться вполн личность Гамлета’.

——

Лтомъ 1899 года извстная французская актриса Сарра Бернаръ съ большимъ успхомъ выступала въ роли Гамлета въ Лондон. На замчанія нкоторыхъ англійскихъ критиковъ объ ея игр г-жа С. Бернаръ отвтила слдующимъ письмомъ, напечатаннымъ въ Le Temps (20 juin 1899 No 13, 893):

‘Милостивый государь! Я не могу отвтить на вс сдланныя мн замчанія, но въ ихъ числ есть такія, на которыя мн бы хотлось дать отвтъ.

‘Меня упрекаютъ въ живости, въ мужественности. По видимому, въ Англіи принято изображать Гамлета грустнымъ Виттенбергскимъ профессоромъ, я же понимаю — потому что такъ говоритъ Шекспиръ — я понимаю, что Гамлетъ — Виттенбергскій студентъ. Говорятъ, что я играю несогласно съ преданіями! Но гд же эти преданія? Каждый актеръ вносилъ свое преданіе. Меня упрекаютъ за костюмъ XVI столтія. Да, конечно, Гамлетъ долженъ бы принадлежать XI вку, если принять во вниманіе дикость драмы, но философія принадлежитъ боле близкой къ намъ эпох, здсь мысли человка мене дикаго, боле утонченнаго. Кром того, Шекспиръ говоритъ о пушкахъ, объ артиллерійскихъ залпахъ и прибгаетъ къ техническимъ выраженіямъ XVI, а не XI вка.

‘Меня упрекаютъ за то, что я не довольно удивляюсь и пугаюсь при вид призрака, но Гамлетъ нарочно приходитъ, чтобъ увидать привранъ, онъ ждетъ его и говоритъ:

Съ нимъ я

Заговорю, хотя бъ и самый адъ разверзся

И мн веллъ молчать’.

Это — слова человка не малодушнаго и не вялаго. Когда тнь увлекаетъ его за собою, онъ обнажаетъ мечъ противъ своихъ друзей и грозитъ убить ихъ, если они его не станутъ пускать, слабый человкъ этого не сдлалъ бы.

‘Гамлетъ мечтаетъ, когда онъ одинъ, а среди людей онъ говорить, говоритъ онъ, чтобы скрыть свою мысль…

‘Меня упрекаютъ на то, что въ сцен въ молельн я слишкомъ близко подхожу къ королю, но Гамлетъ хочетъ убить короля, слдовательно, долженъ къ нему приблизиться. Но услышавъ слова раскаянія, Гамлетъ вспоминаетъ, что убивъ, онъ пошлетъ его на небо,— и не убиваетъ короля не по нершительности и слабости, а логично, по настойчивости: онъ хочетъ убить его во грх, а не въ раскаяніи, желая отправить его въ адъ, а не на небо.

‘Въ Гамлет непремнно хотятъ видть душу женственную, колеблющуюся, я вижу въ немъ душу мужественную, ршительную, но и обдуманную. Какъ только Гамлетъ видитъ духъ своего отца и подогрваетъ убійство, онъ ршается мстить, но какъ противоположность Отелло, который дйствуетъ, не подумавъ, онъ, Гамлетъ, думаетъ раньше, чмъ дйствовать, а это — признакъ великой силы и великой мощи душевной.

‘Гамлетъ любитъ Офелію. Онъ отрекается отъ любви, отрекается отъ ученія, отрекается отъ всего, чтобы достичь своей цли. И онъ достигаетъ ея! Онъ убиваетъ короля, застигнутаго въ самомъ черномъ, самомъ преступномъ грх, но убиваетъ лишь тогда, какъ совершенно въ этомъ увренъ!

‘Когда его посылаютъ въ Англію, онъ пользуется первымъ представившимся случаемъ, перепрыгиваетъ одинъ на непріятельскій корабль и называетъ себя, чтобъ его взяли въ плнъ, въ увренности, что его привезутъ назадъ. Онъ хладнокровно обрекаетъ смерти Розенкранца и Гильденстерна. Все это поступки человка молодого, сильнаго и ршительнаго.

‘Если онъ мечтаетъ, то все о своемъ замысл, объ отмщеніи. Еслибы Богомъ не было запрещено самоубійство, онъ убилъ бы себя изъ отвращенія къ міру. Такъ какъ самоубійство запрещено, онъ прибгнетъ къ убійству!

‘Наконецъ, милостивый государь, позвольте вамъ оказать, что Шекспиръ благодаря своему генію принадлежитъ всему міру, и что умы французскіе, нмецкіе и русскіе имютъ право имъ восхищаться и понимать его.

Сарра Бернаръ’.

——

Теперь скажемъ нсколько словъ о костюм Гамлета. Приводимъ выдержки изъ статьи ‘Знаменитые исполнители ‘Гамлета’ (Театральный Мірокъ 1892 No 17). Откуда почерпнулъ скрывшій свое имя авторъ сообщаемыя имъ свднія, въ стать не сказано, а потому за достоврность ихъ мы не ручаемся.

‘Ричардъ Бербэджъ (1666—1619), собственникъ театровъ Globe и Blackfriars (труппы которыхъ именовались Burbage’s Company), говорятъ, игралъ Гамлета въ повседневномъ своемъ костюм, считая придворный костюмъ временъ королевы Елизаветы, за отсутствіемъ боле точныхъ датъ, отоль же подходящимъ для этой роли, какъ и всякій другой. Эта странная манера изображенія Гамлета, одтаго въ придворный костюмъ, современный эпох актера, господствовала до попытки реформы въ сценическомъ костюм, сдланной Кембломъ, хотя можно считать, что Кемблъ и его подражатели оказались не мене непослдовательны и далеки отъ истины въ своихъ указаніяхъ на счетъ костюма ‘благороднаго датчанина’, въ смысл соблюденія археологической достоврности. Вопросъ остается спорнымъ, какая мода является наиболе нелпою: придворный ли костюмъ, современный Бербэджу, Беттертону и Гаррику, или такъ-называемый ‘Ванъ-Диковокій покрой’ и нарядъ, принятый Гендерсономъ, Кемблемъ, Тальмой и ихъ школой, или же прежній ‘испанскій покрой’, въ сущности не относящійся ни къ какой эпох и національности, примнявшійся Эдмундомъ Киномъ и Бутсомъ (Booth?). На столько же незначительнымъ въ глазахъ позднйшихъ изслдователей представлялся сложный костюмъ Чарльза Кина, состоявшій изъ широкой туники, перетянутой поясомъ. Туника эта спускалась въ вид юбки съ оборкой. Такую тунику носили Макреди и Эдвинъ Форрестъ. То былъ смшанный костюмъ, оказавшійся весьма удобнымъ для миссъ Марріотъ и другихъ женскихъ исполнительницъ Гамлета….

‘Что касается костюма, избраннаго Кемблемъ для ‘благороднаго датчанина’, то надо помнить, Кембль обращалъ большое вниманіе на мельчайшія сценическія подробности и ввелъ различныя измненія въ костюм, но впадалъ въ странныя ошибки. Въ ‘Гамлет’ онъ надвалъ на шею изображеніе слона, висвшее на голубой лент, и носилъ современную звзду на плащ, какъ знаки рыцарскаго достоинства, хотя датскій орденъ Слона былъ неумстенъ. Орденъ Слона учрежденъ Христіаномъ I, королемъ Датскимъ, царствовавшимъ съ 1448 года, то-есть, на два съ половиной столтія позже даты, ясно указанной Шекспиромъ для дйствія его шедевра’ {Едва ли справедливъ упрекъ Кемблю за ношеніе ордена Слона: если датой, указанной Шекспиромъ для его драмы, считать 1200 годъ то какъ бы могъ Гамлетъ учиться въ Виттенбергскомъ университет, основанномъ только въ 1602 году, то-есть, около полустолтія посл учрежденія ордена Слона?}.

——

‘Гамлетъ въ музык’.

На сюжетъ Шекспировскаго ‘Гамлета’ написаны оперы италіанцами: Фр. Гаспарини (Римъ, 1706), Доменико Скарлатти (Римъ, 1716), Каркани (Венеція, 1742), Л. Карузо (Флоренція, 1790), Андреоцци (Генуа, 1793), Меркаданте (Миланъ, 1822, текотъ Романи), А. Буццола (Венеція, 1848, текстъ Перуццини), Л. Морони (Римъ, 1860), Франко Фаччіо (Генуа, 1866,’ текстъ Бойто), французомъ Амбру азомъ Тома (Парижъ, 1868, текстъ Каррэ и Барбье), чехомъ Марчкомъ (Брюннъ 1840), нмцемъ А. Стадтфельдомъ (представлено въ Дармштадт въ 1867 и въ Веймар въ 1882). Кром того, есть мелодрама ‘Amleto’, сочиненная Вейгелемъ въ 1810 году для домашняго театра княгини Любомирской.

Аббатъ Фоглеръ (1749—1814), В. Жонсьеръ (род. 1839) и Ст. Монюшко (род. 1819) писали къ Шекспирову ‘Гамлету’ увертюры и антракты, П. И. Чайковскій (ор. 67) сочинилъ увертюру, мелодраму, марши и антракты, Ніелсъ Гаде — увертюру, Листъ — симфоническую поэму, Варламовъ — пснь Офеліи.

ТРАГЕДІЯ О ГАМЛЕТПРИНЦ ДАТСКОМЪ.

Отъ переводчика.

‘ГАМЛЕТЪ’ НА СЦЕН И ИСПОЛНЕНІЕ ГЛАВНЫХЪ ЕГО РОЛЕЙ ЗНАМЕНИТЙШИМИ АКТЕРАМИ.

Актъ I.

Актъ II.

Актъ III.

Актъ IV.

Актъ V.

‘Гамлетъ въ музык’.

Читайте также:

ТРАГЕДІЯ О ГАМЛЕТ
ПРИНЦ ДАТСКОМЪ.