По пустын.
По пустын.
(Разсказъ путешественника).
Э. В.
‘Юный Читатель’ No 6, 1900.
В пустыне, Э. В., Год: 1900
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Намъ предстояло долгое путешествіе по одной изъ Африканскихъ пустынь. Мы знали, что множество опасностей ждетъ насъ въ пустын: можно заблудиться въ пескахъ и погибнуть въ этомъ песчаномъ мор,— вдь черезъ пустыню не проложена ни желзная дорога, ни шоссе, а слды путниковъ сейчасъ-же заметаются втромъ и заносятся пескомъ. Можно погибнуть отъ жажды, потому что въ раскаленной почв нтъ ни ркъ, ни ручьевъ, можно умереть отъ зноя, потому что въ пустын нтъ тни, гд-бы укрыться, можно быть занесеннымъ пескомъ, потому что тамъ свирпствуютъ страшные втры и ураганы. Со страхомъ готовились мы къ путешествую. Были наняты проводники и куплены верблюды. Никакое другое животное не можетъ выдержать трудности путешествія по пустын. Верблюдъ же неприхотливъ и выносливъ. Питаться онъ можетъ, чмъ попало и стъ немного, а въ трудныя времена можетъ нсколько дней и совсмъ обходиться безъ ды: его питаетъ жиръ въ его горб. И питье можетъ запасать себ верблюдъ на долгое время: у него, какъ у коровы и другихъ жвачныхъ животныхъ, не одинъ желудокъ, а нсколько. И вотъ, когда верблюдъ пьетъ, вода скопляется въ одномъ изъ его желудковъ, и эта вода внутри его спасаетъ верблюда отъ мукъ жажды. Верблюдъ выносливъ.
Сотни верстъ проходитъ онъ своимъ покачивающимся шагомъ, несетъ на себ и кладь, и человка, идетъ по раскаленному песку, по острымъ каменьямъ, взбирается на песчаные холмы, спускается съ нихъ и можетъ сдлать въ день 60—90 верстъ. Это верблюдъ рабочій, вьючный. Но есть и другіе верблюды — верховые.
Они красиве и выше ростомъ. Ихъ ноги стройны и быстры, ихъ длинная шея гибка и тонка, они бгутъ скоре лошади, 15—20 верстъ въ часъ — нипочемъ для верхового верблюда. И понятливы они: человкъ нажимаетъ ногою шею верблюда, и онъ уже знаетъ, идти-ли ему направо или налво, или остановиться. Иногда верблюдовъ научали даже танцовать подъ тактъ музыкальнаго инструмента.
Для нашего путешествія мы купили себ и вьючныхъ, и верховыхъ верблюдовъ, наняли погонщиковъ и проводника. Проводникъ былъ рослый человкъ съ бронзовымъ цвтомъ кожи и съ зоркими, проницательными глазами.
Намъ сказали, что на него можно положиться: ‘онъ знаетъ пустыню, говорили намъ,— много разъ водилъ онъ караваны, и ему можно доврится. Каждый камешекъ въ пустын знакомъ ему, каждую опасность усмотрятъ его зоркіе глаза, днемъ онъ найдетъ путь по солнцу, ночью по звздамъ’.
И мы съ надеждой вглядывались въ бронзовое лицо человка, который долженъ былъ вести насъ въ невдомую даль песчанаго моря. Рано утромъ стали собираться въ путь. Тюки съ кладью, мшки съ провизіей, мхи съ водой — все было уже готово. Начали вьючить верблюдовъ. Съ оглушающимъ ревомъ ложились они на землю,— верблюды всегда ревутъ, когда ихъ нагружаютъ,— и погонщики прилаживали тюки, устраивали сдла. Сколько было тутъ крику, шума, брани, и все это покрывалъ оглушающій верблюжій ревъ. Наконецъ, все было готово. Мы взобрались на сдла, проводникъ занялъ свое мсто впереди,— и нашъ караванъ двинулся въ путь.
Стали скрываться изъ глазъ очертанія города, будто туманъ заволакивалъ отъ насъ его высокія зданія, его пальмовыя рощи, вскор передъ нами раскинулась необозримая пустыня, и только вдалек, на горизонт возвышались какія-то остроконечныя громады. Это были древнія постройки — пирамиды. Много тысячъ лтъ тому назадъ жилъ въ этой мстности народъ — Египтяне. Эти пирамиды строили они и погребали въ нихъ своихъ царей. Египтяне врили, что душа человка посл смерти посщаетъ тло, и вотъ они устраивали для тла такое прочное жилище, которое могло бы стоять вчно, а самое тло умли сохранять отъ тлнія. Они вынимали изъ трупа вс внутренности, наполняли его душистыми травами и благовонными смолами, обматывали его снаружи особымъ составомъ, обвертывали въ длинную пелену, пелену тоже прописывали смолой, а затмъ на трупъ, похожій на спеленутую куклу, накладывали разныя украшенія и раскрашивали его. Трупъ, приготовленный такъ, назывался муміей. Мумію укладывали въ изукрашенную гробницу, гробница помщалась внутри пирамиды — и загробный дворецъ царя былъ готовъ. Теперь его душа могла навщать тло и сотни, и тысячи лтъ: мумія не портилась. Многія муміи сохранились и до нашего времени. Мы подъхали къ пирамид. Она была сложена изъ огромныхъ камней такихъ огромныхъ, что не врилось, чтобы люди могли соорудить это зданіе. Я вспомнилъ, что читалъ въ книгахъ объ этой пирамид.
Ее строилъ одинъ египетскій царь. Строилась она 40 лтъ и каждый день трудились надъ нею 100 тысячъ человкъ. 100 тысячъ человкъ — вдь это цлая армія! Если поставить эту сотню тысячъ людей вплотную, въ рядъ, плечо къ плечу, то это выйдетъ безконечно длинная линія въ цлыя 33 версты. И вс эти люди 40 лтъ изо дня въ день работали надъ пирамидой,— немудрено, что она вышла величиной съ гору.
Голова кружится, если закинешь ее вверхъ, чтобы увидть верхушку пирамиды. Вышиною она была около 80 саженъ. Самое высокое зданіе въ Москв — колокольня Ивана Великаго. Кто видлъ ее, тотъ знаетъ, что эта за вышина, а пирамида гораздо выше: надо поставить дв такія колокольни одна на другую, и тогда только получимъ вышину пирамиды. Мы захотли заглянуть внутрь. Отыскали небольшое отверстіе — входъ, зажгли факелы и стали ползкомъ пробираться по длинному и узкому коридору, коридоръ спускался внизъ, потомъ поднимался вверхъ. Много плутали мы по разнымъ ходамъ и переходамъ, пока, наконецъ, не очутились въ огромной высокой комнат. Вся она была выложена полированнымъ гранитомъ, а посредин стояла каменная гробница — пустая и безъ крышки, муміи уже не было, вроятно, ее увезли ученые, чтобы помстить въ собраніе рдкихъ и древнихъ вещей. Было темно, мрачно и жутко въ этомъ жилищ смерти, и мы поспшили выйти на воздухъ. Да и пора было продолжать путь. И мы снова двинулись въ прежнемъ порядк. Вотъ скрылись изъ глазъ и пирамиды, и безконечное песчаное море раскинулось передъ нами: направо, налво, впереди, сзади — везд виденъ былъ только песокъ и ничего больше. Ни ручейка, ни деревца, ни былинки не встрчали мы на пути, ни одно животное не попадалось намъ, точно мы шли по какой-то мертвой стран. Только иногда изъ песка торчали блыя кости верблюда, да человческій черепъ глядлъ на насъ черными впадинами глазъ — значитъ, здсь погибъ какой нибудь несчастный путникъ. Солнце начинало палить невыносимо. Прямые лучи его обжигали насъ, какъ огнемъ. Глаза почти слпли отъ яркаго свта, кожа на лиц и рукахъ распухла и покрылась пузырями, мы укутали головы платками, но и это не помогло. Но вотъ жаръ немного свалилъ, и подулъ втерокъ. И животныя, и люди повеселли: верблюды пошли скоре, а проводники запли какую-то псню. Надвигалась ночь. Быстро упалъ мракъ,— (въ жаркихъ странахъ не бываетъ сумерекъ ни утромъ, ни вечеромъ) и въ воздух похолодло.
Караванъ остановился на ночлегъ. Развьючили верблюдовъ, разослали ковры, и мы разлеглись на отдыхъ. Посл невыносимаго дневного жара завернулъ холодъ, и мы кутались въ теплыя одяла. Такія холодныя ночи — обыкновенная вещь въ пустын: только влажный воздухъ могъ-бы сохранить на ночь дневной жаръ, а воздухъ пустыни сухъ, и остываетъ быстро.
Посл дней такихъ знойныхъ, что отъ жары трескаются камни, иногда наступаютъ такія холодныя ночи, что камни трескаются уже отъ холода.— Мы разложили костеръ, проводникъ сталъ варить себ какую-то похлебку, а мы подкрпились кофе. Зажгли свчу — и пламя ея не всколыхнулось даже въ замершемъ воздух. Въ пустын было тихо, мертво, не слышно было ни звука, а темносинее прозрачное небо горло надъ нами яркими звздами. Чувствуешь себя такимъ маленькимъ, ничтожнымъ въ этой торжественной тишин, подъ этимъ таинственнымъ небомъ, и невольно мысль несется куда-то далеко, далеко отъ земли..
На утро мы опять уже двигались по пустын, и опять вокругъ наръ былъ только песокъ да небо. Мстами я песокъ лежалъ ровно и гладко, мстами онъ поднимался длинными буграми, грядами, точно волны на мор. Подуетъ втеръ, и эти гряды задымятся сверху,— это закрутится мелкій песокъ. Тяжело верблюдамъ перебираться черезъ эти песчаныя волны. Песокъ разсыпается подъ ногами, нога утопаетъ въ немъ. Иногда гряды эти высоки, такъ что надо взбираться на нихъ и спускаться внизъ. И верблюдъ, точно лодка по волнамъ моря, покачиваясь на ходу, перескаетъ песчаную зыбь,— недаромъ это животное зовутъ ‘кораблемъ пустыни’.— Но откуда же эта масса песку въ пустын? Кто принесъ его сюда и разсыпалъ изъ него эти песчаныя гряды? Эту работу сдлали — солнце да втеръ. Было время, когда пустыня была покрыта каменистыми скалами. И теперь есть еще въ ней мста, гд эти скалы торчатъ огромными каменными глыбами, а вся почва вокругъ нихъ усяна обломками камней, есть камни большіе, есть величиной съ орхъ, съ горошину, есть и еще мельче. Этихъ камней не было здсь прежде, какъ не было и сыпучаго песку. И камни, и песокъ — остатки этихъ, казалось-бы, несокрушимыхъ каменныхъ громадъ. Горячіе лучи солнца раскаляли каменную глыбу, и она давала трещину. Забирался въ трещину воздухъ, и начиналась невидимая, медленная работа. Кусокъ за кускомъ, песчинка за песчинкой вывтривалась каменная громада, откалывались отъ нея камни и падали тутъ-же. Проходили вка,— и слда не оставалось отъ каменной громады, вся она разсыпалась въ камни, камни раскалывались на мелкіе камешки, камешки вывтривались въ песокъ. Камни засыпали почву и оставались на мст, а легкій песокъ и глина подхватывались втромъ и уносились далеко, далеко, глина отлагалась на низкихъ мстахъ, а песокъ засыпалъ почву мягкимъ, сыпучимъ покровомъ. И все это сдлали солнце да втеръ. Если бы у насъ въ Россіи былъ такой же жаръ, и наши горы, пожалуй, такъ же разрушились бы и засыпали бы камнями и пескомъ всю землю вокругъ и также появилась бы пустыня. Но у насъ солнце гретъ умренно, у насъ воздухъ влаженъ, у насъ здсь и тамъ бгутъ многоводныя рки, льютъ дожди — и наши горы покрыты растительностью, а наши поля и степи радуютъ взоръ зеленымъ ковромъ сочной травы.
Мы подвигались все впередъ и впередъ. Жаръ стоялъ невыносимый. Раскаленный песокъ обжигалъ подошвы сапогъ и идти пшкомъ было бы невозможно, въ такомъ песк можно сжечь яйцо. Мучала жажда. Уже нсколько разъ пили мы воду изъ кожаныхъ мховъ, но, вода была совсмъ теплая и не освжала. Я посмотрлъ на термометръ,— было 50 жара.
Мн захотлось записать эту цифру для памяти, и я вынулъ свою дорожную чернильницу, но напрасно пытался я записать что нибудь, чернила въ одну минуту высыхали на пер. Въ моей сумк лежалъ огарокъ свчи — онъ растаялъ, а роговая гребенка скоробилась въ дугу, точно ее кто нибудь поджарилъ на огн. Мы изнемогали. Верблюды едва передвигали ноги, и даже проводники пріуныли. Мн казалось минутами, что я теряю сознаніе. И вдругъ въ прозрачномъ воздух передъ нами встала чудная картина: вдали разстилалось озеро, на берегу его были разбросаны домики и вырисовывались группы пальмъ.
На минуту я было обрадовался: мы близко отъ селенія, подумалъ я. Но проводникъ, указывая на озеро, сказалъ намъ,— ‘это море дьявола’, и я вспомнилъ, что такъ жители пустыни называютъ миражъ. Миражъ — это отраженіе въ воздух очень далекаго предмета. Въ жаркихъ странахъ, гд прозрачный воздухъ неподвижно виситъ надъ землей, часто встрчается это явленіе. Воздухъ тутъ длаетъ то, что длаетъ зеркало: отражаетъ предметъ. Сидя противъ зеркала, можно видть отраженіе и того, что сзади насъ, и того, что сбоку и даже того, что находится въ сосдней комнат. Не самый предметъ видимъ мы въ зеркал,— самый предметъ далеко,— мы видимъ только отраженіе его. Такъ и миражъ: самое селеніе гд нибудь за сотню верстъ отъ насъ, а лучи отъ него идутъ черезъ прозрачные и неподвижные слои воздуха, и въ воздух, какъ въ зеркал, отражается цлая картина. И эта картина обманываетъ путника: ему кажется, что онъ подходитъ къ селенію, или къ озеру, или къ рощ, онъ погоняетъ усталаго верблюда, онъ торопится впередъ, а селеніе точно убгаетъ отъ него вдаль, и сколько ни гонится за нимъ измученный путникъ, не можетъ добраться до него. А тамъ набжалъ втерокъ, всколыхнулъ воздухъ, и все пропало. Такъ было и съ нами. Мы недолго любовались красивымъ озеромъ и пальмами. Прошелъ часъ, и все скрылось изъ глазъ, точно и не бывало, и опять кругомъ была одна голая пустыня, и опять потянулись мучительные часы. Но вотъ на раскаленномъ песк стали попадаться намъ живыя существа — рзвыя ящерицы быстро пробгали между ногъ верблюдовъ, пролетло стадо дикихъ куръ, желтыхъ какъ песокъ пустыни. Вдалек видли мы стадо жираффовъ, этихъ странныхъ животныхъ съ длинной шеей, стройными ногами и съ блдно желтой шерстью, усянной темными пятнами. Интересное это животное: своей длинной шеей жираффа похожа на верблюда, но на голов у нея маленькіе рожки, какъ у молодого оленя, туловище похоже на лошадиное, но переднія ноги длинне заднихъ и спина покатая, а хвостъ короткій съ кисточкою внизу. Жираффы пережевываютъ жвачку, какъ коровы, но питаться любятъ листьями и втвями деревьевъ и ловко срываютъ эти листья своимъ длиннымъ и гибкимъ, какъ червь языкомъ. Живутъ жираффы стадами и любятъ мста, гд есть кустарники и деревья. И вотъ что удивительно: длинная шея жираффы, покрытая желтой шерстью съ темными пятнами, такъ похожа на стволъ дерева, что въ рощ вы никогда съ самымъ зоркимъ зрніемъ не отличите этого животнаго отъ деревьевъ. Это удобно жирафф,— ей легко такъ не попасться на глаза охотнику или хищному зврю. И не одн жираффы такъ спасаются отъ опасностей цвтомъ своимъ: во всемъ животномъ мір природа позаботилась объ этомъ: благо медвдя холодныхъ странъ не сразу отличишь отъ ледяной глыбы, гд онъ притаился, а блые сверные зайцы — между снговъ, точно снжные комочки. Извстно, что и наши зайцы зимой блютъ, а этотъ блый цвтъ имъ такъ же выгоденъ, какъ лтомъ свтло бурый, похожій и на пашню, и на стволы деревьевъ. А дикія куры пустыни — совершенно такого цвта, какъ песокъ, а это имъ тоже выгодно: и отъ врага он спасутся легче, и къ добыч подберутся незамтне. Жираффамъ не надо подкрадываться къ добыч, потому что листья отъ нихъ никуда не убгутъ, но спастись отъ врага, благодаря своей пятнистой шерсти, он могутъ.
Въ пустын жираффы встрчаются только не далеко отъ зарослей,— вотъ почему мы и обрадовались, когда увидали вдалек стадо: значитъ близко вода и тнь.
И вс мы ободрились. Черезъ часъ пути передъ нами уже ясно обрисовалась группа пальмъ и мимозъ. Въ небольшемъ углубленіи, защищенномъ съ одной стороны скалистою стною, а съ другой песчаными грядами — была раскинута цвтущая долина. Стройныя, высокія пальмы поднимали къ небу свои перистыя верхушки, подъ пальмами разросся цлый лсъ абрикосовыхъ и персиковыхъ, деревьевъ. Нжно выдлялись а изъ темной зелени листвы блднорозовыя чашечки цвтовъ апельсиннаго дерева, и, точно кровавыя пятна, алли тутъ и тамъ цвты гранабника. Виноградная лоза обвивала стволы пальмъ и перекидывала съ одного дерева на другое свои пышныя гирлянды. Между деревьевъ журчали ручьи, въ яркой листв щебетали птицы, а между пальмами сновали люди. Точно въ волшебной сказк были мы перенесены изъ царства пустыни въ-этотъ цвтущій садъ, въ этотъ оазисъ, какъ называютъ такіе островки пустыни. Откуда онъ среди этого песчанаго моря? Почему подъ тмъ же палящимъ солнцемъ пустыни мы не встртили и сухой былинки, а здсь роскошно разросся цлый лсъ финиковыхъ деревьевъ. Въ пустын не встртили мы живого существа, а здсь цлый поселокъ съ шумомъ и гамомъ веселой жизни! Что за волшебница оживила этотъ кусочекъ пустыни и превратила его въ цвтущій садъ? Эта волшебница — вода. Это она напоила почву и сдлала ее годной для растеній, это она ключемъ пробилась изъ земли и освжила воздухъ. Это она даетъ питье, и растеніямъ, и животнымъ, и людямъ. Но откуда вода? Проносятся дожди и надъ пустыней, а, однако, она безводна. Трудно сказать наврно, почему скопилась тутъ вода. Потому ли, что оазисъ защищенъ отъ сухихъ и горячихъ втровъ пустыни своей скалистой стной и своими песчаными грядами, потому ли, что подъ почвой его скопились водоемы -воды и эта вода пробивается наружу, потому ли, что надъ этой мстностью проходитъ влажное теченіе воздуха,— вдь и въ воздух есть свои воздушныя теченія, свои воздушныя рки,— и вотъ по пути этого воздушнаго теченія и располагаются въ пустын зеленые островки — оазисы иногда цлой длинной полосой, какъ настоящая цпь острововъ въ мор.
Какъ бы тамъ ни было, а вода въ оазис настоящая волшебница,— она оживила его, покрыла растеніями, заселила людьми. Случится какъ нибудь, что высохнетъ вода,— и все исчезнетъ, какъ сонъ, погибнутъ деревья, уйдутъ люди, исчезнутъ животныя, и цвтущій островокъ превратится въ голую пустыню. Жители оазисовъ знаютъ цну воды и берегутъ ее. Она — ихъ врный другъ. Еще два неизмнныхъ друга есть у жителей оазисовъ — это верблюдъ и финиковая пальма. Верблюдъ возитъ человка, работаетъ на него, даетъ ему шерсть и молоко, мясо его употребляется въ пищу, изъ сала его готовятъ мыло. Впрочемъ, жителямъ нашего оазиса не нужно было мыла, они и простой водой никогда не моются, таковъ у нихъ обычай, но они сбываютъ сало прізжимъ купцамъ. Даже изъ костей верблюда можно длать мелкія вещицы, а его пометъ идетъ на топливо.
Финиковая пальма, эта стройная красавица со своимъ могучимъ и крпкимъ, какъ сталь, стволомъ, который поднимается вверхъ на 20 и 30 аршинъ,— тоже другъ человка. Подъ ея тнью раскидываетъ онъ свой шатеръ, ея свжими плодами онъ лакомится, а изъ высушенныхъ длаетъ муку для хлба. Сладкій сокъ изъ надрзовъ дерева — любимое питье дтей, изъ него же длаютъ вино. Срубленное дерево идетъ на постройки, на топливо, финиковыя косточки тоже не пропадаютъ даромъ — ими топятъ печь, а толчеными ихъ даютъ въ пищу верблюду.
Изъ листьевъ пальмы и волоконъ ихъ длаютъ веревки, ковры, мшки, корзинки,— словомъ, все тутъ идетъ въ дло. И ухода финиковая пальма не требуетъ почти никакого: она любитъ только, чтобы у корней ея была влага, и потому жители оазисовъ иногда проводятъ между деревьями маленькія канавки и спускаютъ въ нихъ воду. Жары же пальма не боится, и жители пустыни сложили про нее такую поговорку: ‘царица пустыни любитъ, чтобы ноги ея были въ вод, а голова въ огн’. Пальма даетъ плоды два раза въ годъ, а живетъ это дерево 200 лтъ и больше.
Въ оазис мы провели всю ночь и слдующій день. За, это время мы успли познакомиться съ жителями его. Они были одного племени съ нашими проводниками — племя это Туареги. Это были рослые, красивые люди съ бронзовымъ цвтомъ кожи, ловкіе и сильные. Одты они были въ широкія одежды изъ бумажной матеріи, голова и лицо у нихъ были укутаны платкомъ, такъ что можно было видть только часть лба, да быстрые, проницательные глаза подъ густыми бровями. Такія головныя повязки носятъ вс мужчины и не снимаютъ ихъ даже ночью,— таковъ обычай. Есть у нихъ и еще странные обычаи: никто изъ нихъ никогда не моется, а нкоторые красятъ себ лицо и руки въ синій цвтъ,— врно находятъ, что это красиво. На ше у многихъ, висятъ разныя украшенія, мшечки изъ матеріи, какія то косточки и кусочки дерева,— это ихъ священныя вещицы, и Туареги врятъ, что вещицы эти ихъ спасаютъ отъ несчастій. Жилища Туареговъ — полосатыя палатки, раскинутыя подъ тнью пальмъ. Въ палаткахъ хранится главное богатство Туарега — кинжалъ, копье и ружье. Оружіе да верблюдъ — главная его драгоцнность, а война да разбойничьи набги — любимое занятіе.
Туареги встртили насъ привтливо. Нашъ проводникъ переговорилъ съ ними на своемъ язык и передалъ имъ отъ насъ подарки: мелкія украшенія, бусы, бумажную ткань,— этими подарками мы хотли задобрить жителей оазиса, а то какъ положиться на этихъ дтей пустыни! И Туареги приняли насъ хорошо. Вдоволь было свжей и чистой воды и намъ, и верблюдамъ, вдоволь было и финиковъ, и сладкаго финиковаго сока- Сокъ этотъ подали намъ въ очень странной круглой чашк, похожей на огромное яйцо. Мы спросили, изъ чего эта чашка — и оказалось, что это дйствительно скорлупа яйца страуса. Удивительная эта птица страусъ! Ростомъ она выше человка. На ея длинной голой ше сидитъ голова съ зоркими глазами, отъ которыхъ никто. не укроется. Крылья у страуса только развваются, когда онъ бжитъ, но им:ъ не поднять его тяжелаго тла, и летать онъ не можетъ, Зато бгаетъ страусъ быстре самой быстрой лошади и догнать его не легко. Но охотятся за нимъ люди изъ-за его красивыхъ перьевъ, перья эти считаются дорогимъ украшеніемъ. Яйца страуса — величиной съ дтскую голову, каждое яйцо вситъ фунта четыре, и однимъ такимъ яйцомъ могутъ насытиться четыре человка. Страусовъ можно сдлать и ручными. Ихъ разводятъ цлыми стадами и пасутъ, какъ индекъ, только эта индйка ростомъ будетъ съ лошадь, а вситъ каждая около трехъ пудовъ. На страусахъ можно и верхомъ здить,— — ихъ даже запрягаютъ въ повозки, но и странно же видть такую запряжку, гд, точно въ сказк волшебной вмсто лошади — птица.
Отдохнувъ въ оазис, мы на ночь снова выступили въ путь. Путешествіе по пустын ночью было легче, чмъ днемъ. Но жутко становилось отъ этого мрака, окутавшаго насъ со всхъ сторонъ. Медленно, точно черныя тни, шли одинъ за другимъ навьюченные верблюды. Было тихо, темно и страшно. Иногда кто-нибудь затягивалъ псню, и въ отвтъ ей откуда-то издалека раздавался протяжный вой шакала или гіены. Взошла луна, стало свтле, и длинныя причудливыя тни побжали по пустын — это были тни нашего каравана, растянувшагося длинною лентою. Прошла ночь, и опять посл ночной прохлады — точно изъ раскаленной печи, повяло на насъ жаромъ. Въ этотъ день было какъ-то особенно душно. Солнца не было видно сквозь густой туманъ пыли, воздухъ, горячій и душный, точно замеръ надъ пустыней. Наши проводники съ какой то тревогой всматривались въ даль, объ чемъ то переговаривались другъ съ другомъ и погоняли верблюдовъ. Мы поняли, что намъ грозитъ опасность, и страшное слово ‘самумъ’ вспомнилось каждому изъ насъ. Самумъ — это бичъ пустыни, это горячій песчаный вихрь, отъ котораго никому нтъ пощады. Сразу какъ-то потемнло. Какъ тусклый красный шаръ глядло на насъ солнце сквозь дымку пыли. Поднялся жгучій втеръ, закрутилъ песокъ, и весь воздухъ наполнился пылью. Буря приближалась. Проводники остановились. Идти дальше — значило идти на врную смерть. Быстро были отданы приказанія. Вс мы спшились, верблюды, сами легли на землю и вытянули головы. Мы тоже, укрывшись всмъ, что у насъ былъ, легли возл верблюдовъ, за ящиками и тюками, лицомъ внизъ. Самумъ налетлъ. Завыла буря, закрутились песчаные вихри, точно вся пустыня ожила и заговорила. Въ мучительномъ страх лежали мы ничкомъ, уцпившись за верблюдовъ. Песокъ засыпалъ насъ, проникалъ сквозь одежду, жегъ кожу, забирался всюду, дышать было трудно, голова трещала, точно кто то держалъ ее въ тискахъ, изъ ушей и изъ носа текла кровь, все тло было точно въ огн. Слышно было, какъ трещали и лопались доски въ нашихъ ящикахъ, слышны были тяжелые вздохи и фырканье верблюдовъ, да стоны людей, да свистъ втра. Казалось, еще немного, и наступитъ смерть. Уже терялось сознаніе и пропадали силы. Но ураганъ стихъ. Мы отдлались счастливо. Ни одинъ человкъ не погибъ изъ нашего каравана, ни одинъ верблюдъ не палъ. А бываетъ, что такой самумъ губитъ цлые караваны и засыпаетъ и людей, и верблюдовъ горами горячаго песку. Съ трудомъ поднимались мы съ земли, съ трудомъ расправляли мы онмвшіе члены и со страхомъ оглядывались по сторонамъ: не грозитъ ли откуда-нибудь новой опасности.
Но все уже было спокойно. Проводники повеселли и указывали намъ впередъ, гд долженъ былъ быть колодезь и гд мы могли отдохнуть. Это было кстати, потому что вода въ мхахъ высохла и мы едва-едва добыли себ по глотку теплой, грязной и вонючей жидкости: пыль проникла и внутрь мховъ. Колодезь былъ, дйствительно, недалеко — въ небольшой лощин, подъ тнью пальмъ и акацій, и мы расположились тутъ на отдыхъ
Еще нсколько дней пути, и мы были у цли нашего путешествія. Грозная пустыня съ ея ужасами осталась далеко позади, и все пережитое вспоминалось намъ, какъ страшный сонъ.