Въ погоню за прошлымъ.
Въ погоню за прошлымъ.
Разсказъ Жоржа Дюрюи.
——
—-
——
——
——
——
В. Р.
‘Русская Мысль’, кн.II, 1889
В погоню за прошлым, Дюрюи Жорж, Год: 1889
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Когда они любили другъ друга, имъ обоимъ вмст не было сорока лтъ. Онъ только что получилъ высшую награду за скульптуру, она была учительницей въ одномъ богатомъ семейств. Оливье уговорилъ Маріетту хать съ нимъ въ Италію, гд они прожили три года счастливою жизнью, полною труда и беззаботнаго веселья. Затмъ они разстались, такъ какъ юношеская любовь, эта чудная любовь, услаждающая утро жизни, подвержена тбму же закону быстраго увяданія, какъ и самые душистые цвты, самые сочные плоды. Они разстались безъ упрековъ и горькихъ жалобъ, какъ разъ въ ту минуту, когда почувствовали, что любовь ихъ готова изсякнуть, оба они принадлежали къ тмъ людямъ, которые, вмсто того, чтобы опорожнить флаконъ, полный благовонной эссенціи, и затмъ выбросить его, предпочитаютъ бережно сохранить въ немъ послднюю каплю, чтобы впослдствіи можно было насладиться ароматомъ, казавшимся нкогда такимъ пріятнымъ. Оливье пріобрлъ славу, богатство, ему завидовали мужчины, женщины любили его и, такимъ образомъ, онъ получалъ, въ разнообразныхъ, но одинаково лестныхъ видахъ, то особенное поклоненіе, которымъ мужчины и женщины привтствуютъ по-своему восходящія свтила. У Маріетты были любовныя похожденія, куда влекли ее кочевые инстинкты ея сердца, неспособнаго долго останавливаться на одномъ чувств. Многіе любили ее, одинъ изъ нихъ женился на ней и оставилъ ее вдовой съ огромнымъ состояніемъ и титуломъ маркизы.
Пятнадцать лтъ прошло, Оливье и Маріетта ни разу не видались со времени разлуки. Однажды случай, любящій подобныя столкновенія, свелъ ихъ на бал. ‘Кто эта красивая женщина?’ — спросилъ себя Оливье, не узнавая въ сверкающей драгоцнными каменьями дам своей прежней подруги, не носившей въ т времена другихъ украшеній, кром блой камеліи въ волосахъ и розы на груди. ‘Кто этотъ видный мужчина?’ — думала въ свою очередь Маріетта, смутно припоминая, что видла гд-то подобную бородку клиномъ и закрученные усы, но только черные, а не съ просдью.
Ихъ взгляды встртились и они узнали другъ друга. Съ одного конца залы на другой, сквозь раздлявшую ихъ толпу равнодушныхъ людей, Маріетта и Оливье нжно улыбнулись другъ другу, какъ въ т времена, когда, желая сказать другъ другу только одно, всегда одно и то же, они подолгу безмолвно сидли рука въ руку, ихъ вки сдлались вдругъ влажны, съ быстротой молніи промелькнуло воспоминаніе о прежнихъ счастливыхъ дняхъ, дв нжныя мысли, невидимыя посланницы сердецъ, встртились и обмнялись привтомъ, точно какой нибудь таинственный магнитъ потянулъ другъ къ другу эти два существа, тло и душа которыхъ сливались когда-то въ безконечныхъ поцлуяхъ. Въ ту минуту, какъ художникъ направился въ маркиз, Маріетта поднялась ему на встрчу.
— Такъ это вы?— воскликнула Маріетта, протягивая ему руку.— Вотъ неожиданная встрча!
Они сли въ темномъ уголк маленькой пустой гостиной, инстинктивно, по старой привычк влюбленныхъ, ища уединенія и тишины. Большая лампа, покрытая розовымъ абажуромъ, слабо освщала этотъ будуаръ, куда шумные звуки вальса, задержанные бархатными партьерами и заглушенные восточными коврами, долетали, какъ отдаленная мелодія, смягчая непринужденность бесды и располагая души къ нжнымъ изліяніямъ. Они высказывали радости, которую испытали, когда вдругъ увидли другъ друга, въ мылу охватившаго ихъ волненія они передавали другъ другу какъ прожили эти пятнадцать лтъ. Презирая ложь, они ничего не скрыли, ни своего настоящаго положенія, ни измнъ, которыми они омрачили память о своей любви. Но въ легкой болтовн, въ которой они выражали свои признанія, просвчивало какъ бы сожалніе, что они не остались врны другъ другу, какъ бы робкое сознаніе въ ошибк, совершонной тмъ, что они искали счастья далеко, тогда какъ оно было подъ рукой. Когда оркестръ заигралъ одну изъ цыганскихъ арій, хмльная музыка которыхъ опьяняетъ какъ ароматъ цвтка изъ теплыхъ странъ, Маріетта увидла, что другъ ея устремилъ на нее долгій взглядъ, въ которомъ сказалось неожиданно вспыхнувшая страсть прежнихъ желаній, и этотъ взглядъ, охватившій ее потокомъ ласкъ, этотъ властный и умоляющій взглядъ вызвалъ трепетъ въ ея груди и двственный румянецъ къ ея щекамъ. Оливье наклонился къ ней и слегка дрожащимъ голосомъ прошепталъ на ухо нсколько словъ.
— Такъ вы хотите,— отвтила она,— прибавить еще одну главу къ нашему роману? Что же!… Но только съ условіемъ: мы начнемъ его съ той страницы, гд онъ оборвался… Я завтра узжаю въ Римъ, прізжайте туда же черезъ три дня… Я хочу быть вновь вашей, мой милый Оливье, только посл того, какъ мы вернемся опять къ нашему прошедшему.
Ночь свтла и холодна. Чтобы казаться прекрасне, она выставила изъ своего небеснаго ларчика вс свои драгоцнности, вонъ, наверху, тянется млечный путь, какъ звздный потокъ, одиночныя свтила льютъ здсь и тамъ свои разноцвтные огни и кажутся драгоцнными каменьями, рубинами, изумрудами и брилліантами, разсыпанными по громадной черной мантіи. На стеклахъ вагоновъ иней арабесками рисуетъ свои изящные узоры, сквозь нихъ мелькнетъ иногда въ пол скелетъ какого-нибудь дерева, склонившійся подъ своимъ блымъ саваномъ. И въ то время, какъ поздъ несется къ Модан, Оливье, полузакрывъ глаза, мечтаетъ о друг, ожидающемъ его тамъ, въ стран, гд небо вчно голубое и теплая зима которой обладаетъ мягкостью нашей весны. Онъ увидитъ ее, наконецъ, чудную, дорогую Италію!… И въ этомъ человк, утомленномъ лихорадочною жизнью Парижа, съ ея вчною борьбой, завистью и пошлою любовью, мысль, что онъ снова отдастся всею душой искусству, природ и настоящей любви, вызывала пріятное чувство сладкаго покоя, какого-то неземнаго мира, уже охватившаго его и дающаго ему предвкусить счастье, котораго онъ халъ искать.
Туринъ, Флоренція, Орвіето… Природа въ зелени и цвту, легкій втерокъ приноситъ нжный ароматъ, воздухъ прозраченъ, виноградныя лозы вьются вокругъ втвей вязовъ и перекидываютъ съ одного дерева на другое пурпурныя гирлянды, такъ восхищавшія Виргилія. Оливье мечтаетъ о Маріетт. Нельзя встртить любимой когда-то женщины, еще молодой и красивой, не получивъ сейчасъ же доказательства, что чувства имютъ также свою память, иногда даже боле цпкую и быстре пробуждающуюся, чмъ память сердца. Воспоминаніе о прежнихъ ласкахъ — жгучее воспоминаніе, не знаешь, мучительное или пріятное — проникаетъ въ наше тло, какъ стрла, и неожиданно пробуждаетъ настойчивое желаніе испытать еще разъ сладость поцлуевъ, навсегда, казалось, забытыхъ. Поэтому-то Оливье, увидвъ маркизу, почувствовалъ во всемъ тл дрожь, предвстницу пробуждающейся страсти. На свиданіе съ нею онъ халъ вдвойн влюбленнымъ, такъ какъ на самомъ дл для него въ Маріетт было дв женщины: прежняя, знакомая, къ которой влекли его воспоминанія, и новая, неизвстная, которую онъ страстно жаждалъ узнать.
Утромъ въ Рим, выходя изъ вагона, Оливье замтилъ на платформ станціи ожидавшую его маркизу. На ней было простенькое коричневое платье, шляпка съ узкими полями, украшенная двумя срыми перьями, похожая на ту, которую, какъ припоминалъ Оливье, онъ видлъ на ея голов, когда они узжали вмст въ Италію,— прежняя шляпка придавала гордой маркиз, роскошно разцвтшей пышной красавиц тридцати пяти лтъ, скромный видъ бывшей учительницы.
— А!— воскликнулъ Оливье, дорогая Маріетта, вы все та же!.. Вдь, вчера, не правда ли, мы только разстались?
— Идемъ,— отвтила она, съ невыразимо нжною улыбкой,— я увожу тебя съ собой…
Они сли въ экипажъ, привезшій ихъ въ улицу Санъ-Клодіо и остановившійся у дома, который артистъ сразу узналъ. Поднявшись на третій этажъ, она отворила дверь со словами:
— Вотъ мы и дома!
Это была ихъ прежняя комната: мебель стояла на тхъ же мстахъ, столъ съ красною скатертью, залитой опрокинутыми имъ чернилами, кресло, на которомъ она, какъ избалованный ребенокъ, ласкалась, сидя на его колняхъ, кровать, закрытая занавской съ пестрыми разводами… Онъ окинулъ умиленнымъ взоромъ всю эту обстановку, пошлую для другихъ, но не для него, такъ какъ не было ни одного предмета, не сохранившаго въ его глазахъ частицы поэзіи ихъ любви. Оливье замтилъ, что Маріетта всюду поставила цвты, блыя и красныя камеліи, пунцовыя розы, пармскія фіалки, — фіалки, которыя они, бывало, собирали вмст въ садахъ виллы Лудовизи и которыя она любила прятать за лифъ, зная, что ея любовнику доставляло удовольствіе вдыхать вечеромъ ароматъ ея шеи, какъ букетъ.
— Ахъ, милая, дорогая!— сказалъ онъ,— какъ мы будемъ счастливы!
И онъ хотлъ обнять ее. Но она ловко выскользнула изъ его объятій и отвтила съ своенравною граціей:
— Нтъ, мой милый Оливье!… Это только первая станція нашего путешествія… Я дарю вамъ эту ночь,— отдайте мн взамнъ этотъ день!
И, такъ какъ онъ продолжалъ умолять, она прибавила:
— Ахъ, вотъ вс вы, мужчины, таковы! Всегда мы должны сейчасъ же уступать вашему настойчивому требованію… Точно вы не понимаете всей прелести этой утонченности, ради которой отдаляютъ свое счастье, чтобы лучше насладиться имъ?… Хотите, я вамъ скажу: вы обжора, а не лакомка въ любви!
— Ахъ, дорогая моя,— замтилъ онъ,— вы, кажется, не только лакомка, но и знатокъ философіи любви!
Съ этими словами они весело вышли изъ комнаты. Маріетта предложила идти къ берегу Тибра завтракать въ одну trattoria, гд они любили прежде сть spaghetti, запивая блымъ орвіетскимъ виномъ. Оливье нашелъ эту мысль прекрасной и они заняли мсто на чистомъ воздух, на террас osteria, подъ тнью громаднаго апельсиннаго дерева, за столикомъ, гд они нашли вырзанные на деревянной ручк ножа ихъ сплетенные вензеля съ обозначеніемъ года.
— Посмотри!…— сказалъ Оливье,— семнадцать лтъ уже… Помнишь, какъ мы любили другъ друга въ этотъ день?
— Да!— отвтила Маріетта,— ты только что окончилъ твою Діану… Мы пили за твой успхъ, но чистую воду, Aqua mareia въ стаканахъ для шампанскаго, такъ какъ у насъ оставалось только три франка до конца мсяца… Потомъ мы пошли смотрть Моисея… Затмъ мы вернулись въ нашу комнату… Помню ли я!… О, чудный день!… Какое счастливое то было время, не правда ли?
Оба умолкли на нсколько минутъ, охваченные воспоминаніями, которыя медленно проносились то полустертыя, какъ старыя, выгорвшія отъ солнца фотографіи, то выдлялись яркими картинами. Надъ ихъ головами разстилался необъятный голубой сводъ итальянскаго неба, наскомыя громко жужжали въ темной зелени цвтущихъ апельсинныхъ деревъ, наполнявшихъ воздухъ чуднымъ, опьяняющимъ благоуханіемъ. У ногъ ихъ Тибръ шумно катилъ свои быстрыя мутныя воды, бурлившія въ грозныхъ желтоватыхъ водоворотахъ около быковъ Ponte Eotto. На другомъ берегу виднлись Клоака Максима, красивый храмъ Весты, старинные дома, омываемые ркой Яникулъ, и вс развалины памятниковъ, придающія видъ грустнаго величія этому уголку Рима и длавшія его когда-то столь дорогимъ ихъ юнымъ сердцамъ.
— Что происходитъ въ этой голов?— спросила вдругъ Маріетта, прикасаясь пальцемъ ко лбу своего друга.— Быть можетъ, я имла несчастіе не угодить вамъ, что вы смотрите на меня такимъ недобрымъ взглядомъ?
Съ минуту онъ какъ будто колебался, потомъ рзко сказалъ:
— Маріетта, я хочу знать, любили ли вы кого-нибудь больше меня?
— О, другъ мой, какъ можете вы задавать подобные вопросы и особенно въ такомъ мст?…
— Скажите мн, умоляю васъ!… Я хочу знать…
— Я не знаю, даже любила ли я кого-нибудь, кром васъ, гадкій вы человкъ!
— Но вы же сами сказали мн это!
— А если теперь мн угодно забыть это, то какое право, спрашиваю я васъ, имете вы вспоминать?
Подстрекаемый какимъ-то гадкимъ любопытствомъподнимающимся изъ глубины сердецъ мужчинъ, Оливье настаивалъ, чтобы она отвтила на его вопросъ. Что-то, сильне его воли, заставило его думать о любовникахъ, которыхъ она имла, и находить на устахъ своей прежней любовницы слды не своихъ поцлуевъ, а ихъ. И хотя онъ самъ себ былъ противенъ, но онъ не мотъ побдить гнуснаго желанія проврить страсти, которыя она внушала, и своими собственными ушами убдиться, въ какой степени она ихъ раздляла.
— Оливье, Оливье, это было бы отвратительно, если бы вы не были безумнымъ въ эту минуту!— сказала Маріетта.
У него хватило духу отвтить, что онъ не изъ ревности спрашиваетъ ее.
— А, да!— произнесла она.— Ну, милый мой, если такъ, если это забавляетъ васъ, будемъ говорить о моихъ капризахъ и о вашихъ побдахъ… Это будетъ какъ нельзя боле умстно.
Тогда въ немъ произошелъ рзкій переворотъ. Ему сдлалось стыдно и за низкое побужденіе, порыва котораго онъ не съумлъ побдить, и за подлость, которую онъ совершалъ, оскорбляя эту женщину, великодушно отдающуюся ему.
— Маріетта,— началъ онъ,— прости!… Я былъ, дйствительно, безумецъ… Я самъ чувствую теперь, что святотатство говорить въ этомъ мст, гд мы любили другъ друга, о другой любви, кром нашей!
Она протянула ему руку, которую онъ поцловалъ, и они принялись болтать о томъ и другомъ, о парижскихъ театрахъ, о музык, романахъ, легкимъ тономъ свтской болтовни. Но, въ то же время, они наблюдали другъ за другомъ съ проницательностью, которую давала имъ пріобртенная опытность, и они начинали видть другъ друга не такими, какими они казались при встрч, а какими сдлала ихъ жизнь за время ихъ долгой разлуки. Маріетт показалось, что ея другъ сдлался скептикомъ, насмшливымъ, пресыщеннымъ человкомъ, что его острый критическій умъ изсушилъ въ немъ источникъ великодушныхъ порывовъ. Оливье съ своей стороны замтилъ, что бывшая учительница, превратившись въ великосвтскую даму, утратила свою естественность, что въ ней не осталось той цломудренной скромности, того обаянія невинности и наивности, которыя придавали когда-то его молодой любовниц почти двственный и какъ бы трогательный видъ, и они оба разочаровывались, замчая, насколько года отняли сходства у идеальныхъ образовъ, сохранившихся въ ихъ воспоминаніи.
По окончаніи завтрака Маріетта и Оливье отправились гулять по городу. Они зашли въ Ватиканъ и удивились, что не чувствуютъ того благоговйнаго трепета, который они испытывали прежде, входя въ свтилище Рафаэля и Микель-Анджело. Они постили Сикстинскую капеллу, Станцы и Ложи.
— Что же,— сказала Маріетта, выходя,— ты ничего не говоришь?
— Что хочешь ты, чтобы я говорилъ?… Я возмущу тебя, если признаюсь, что не нахожу всего этого такимъ прекраснымъ…
— Странно!— отвтила Маріетта.— На меня это произвело такое же впечатлніе… Видишь ли, милый мой, у насъ были простыя сердца въ т времена, а теперь не то…
— Можетъ быть.
Она слегка вздохнула и прибавила черезъ минуту:
— Это жаль! Какъ хорошо было восхищаться!
Впечатлніе разочарованія, только что произведенное на нихъ искусствомъ, присоединилось къ чувству грусти, уже закравшемуся въ ихъ сердца, и увеличило смутное недовольство, которое они начинали испытывать.
Они взяли экипажъ и похали на Via Арріа въ тотъ часъ, когда заходящее солнце освщаетъ мягкими тонами мраморъ античныхъ гробницъ и страшно удлиняетъ тнь водопроводовъ. Ва времена ихъ любви, Оливье, утомленный дневнымъ трудомъ, приходилъ иногда къ Маріетт, ожидавшей его въ Пинчіо, на скамейк, и они шли за городъ, выбирали гд-нибудь въ пол лужайку, пестрющую цвтами, садились рядомъ и въ безмолвномъ восторг любовались картиной, казавшейся имъ тогда самою величественной на свт.
Потомъ, когда солнце скрывалось тамъ, въ сторон моря и Остіи, они возвращались домой, серьезные, задумчивые, проникнутые величественною красотой мста и картины. Оливье читалъ на ходу стихи, которые она повторяла потихоньку, или разговаривали о богахъ Рима, которыхъ они чувствовали повсюду вокругъ себя, о лучезарномъ Аполлон, блестящую колесницу котораго они только что видли, о непорочной Діан, нжный и блдный серпъ которой начиналъ блестть надъ Сабинскими горами, ихъ души, упоенныя великолпіемъ формъ и очарованіемъ красокъ, длались языческими въ этой сред, полной античнаго величія, и медленно, рука въ руку, устремивъ взоръ къ небесамъ, гд тамъ и сямъ загорались звздочки, они возвращались по дорог, окаймленной гробницами, и шаги ихъ гулко раздавались по громаднымъ камнямъ, попиравшимся, дв тысячи лтъ тому назадъ, римскими сандаліями. Въ этотъ день, дойдя до гробницы Цецилія Металла, Маріетта вдругъ воскликнула:
— Ахъ, мой бдный Оливье, какая мн сегодня неудача!… А я такъ радовалась этой прогулк!… Я не люблю больше римской Кампаньи, это прошло!…
— Дло въ томъ,— отвтилъ Оливье,— что и окрестности Парижа также красивы, но въ другомъ род.
Пройдя метровъ сто дальше, они встртили группу молодыхъ людей, разговаривавшихъ по-французски, ихъ сопровождали три или четыре красивыя двушки, смуглыя, высокія, стройныя, какъ каріатиды. Это были пансіонеры виллы Медичи, художники, прогуливавшіеся съ своими натурщицами. Они смялись, цловали красивыхъ двушекъ съ безсмысленными глазами, пли псни, говорили нелпые каламбуры, затмъ юное искристое веселье быстро потухало: вздорную болтовню смняли разсужденія объ искусств, они вдругъ длались серьезны и повторяли, показывая другъ другу возвышающіеся вдали холмы Альбано и Фраскати: ‘какъ великолпно! какъ красиво!’ Затмъ снова раздавался громкій хохотъ, веселыя шутки и заигрыванья съ спутницами. Маріетта и Оливье слдили за ними глазами, пока они не скрылись за поворотомъ, Тогда, не говоря ни слова, они обмнялись долгимъ взглядомъ. Этотъ взглядъ означалъ: ‘Вотъ какими и мы были!… Что же измнилось въ насъ?’
Наступала ночь и они отправились въ ресторанъ, расположенный по ту сторону Ponte-Molle, на лвой сторон дороги, ведущей къ скал Назоновъ. Они часто приходили сюда съ веселою толпой друзей устраивать маленькія пирушки, во время которыхъ Asti spumante зажигало ихъ сердца такимъ же весельемъ, какъ родныя французскія вина. Они пообдали вдвоемъ въ кабинет, гд узнали полинявшіе и постарвшіе персидскіе обои съ блыми и розовыми букетами на голубомъ фон. За дессертомъ Оливье спросилъ Маріетту, помнитъ ли она ту старую псню, которую онъ такъ любилъ.
Она запла, но имъ сейчасъ же показалось, что веселье словъ и музыки звучитъ какою-то фальшью.
— Ты плачешь?— спросилъ онъ, видя, какъ дв крупныя слезы выкатились изъ глазъ Маріетты.
— Это такъ!— сказала она.— Я вспомнила бднаго Генриха…
Это былъ авторъ псни, одинъ изъ ихъ лучшихъ друзей, умершій отъ чахотки на двадцать пятомъ году.
— Ты также плачешь?— воскликнула и Маріетта.— Что съ тобой?
— Не обращай вниманія… Я тоже думаю о Генрих…
Они лгали другъ другу: оба они плакали о себ самихъ, а не о погибшемъ друг.
— Вернемся домой, хочешь?— спросилъ Оливье.
Не произнеся ни одного слова, они прошли разстояніе, отдлявшее ихъ отъ комнаты, полной цвтовъ, гд они любили другъ друга и гд предполагали, нсколько часовъ тому назадъ, снова любить, снова быть счастливыми, какъ бывало. Медленнымъ шагомъ, какимъ провожаютъ покойника на кладбище, совершили они этотъ послдній переходъ въ погон за прошлымъ. Острая до боли печаль овладла всмъ ихъ существомъ, усиліе, которое они сдлали, чтобы воскресить молодость и вернуть свжесть прежней любви, повлекло за собой только тоску, горькое разочарованіе. Любовь, искусство, природа, сами они,— все это одно за другимъ, во время этой несчастной прогулки, служило имъ поводомъ къ недовольству, сожалнію и грусти. Когда они дошли до дверей, они взглянули другъ на друга, каждый надясь найти въ глазахъ другаго лучъ, который бы поддержалъ его, но въ ихъ глазахъ былъ мракъ, также какъ и въ ихъ душахъ, и они неподвижно стояли другъ противъ друга, чувствуя, что съ каждою секундой надвигается и ростетъ что-то непреодолимое и раздляетъ ихъ навсегда.
— До завтра, другъ мой,— произнесла, наконецъ, маркиза, протягивая руку.— Я устала!…
— Какъ хотите,— отвтилъ онъ,— я тоже усталъ… Покойной ночи, Маріетта!
— Прощайте, Оливье!
Все было кончено.
На другой день Оливье проснулся поздно. Слуга подалъ ему письмо. Оно было отъ Маріетты и заключало въ себ слдующее:
‘Когда вы получите это письмо, меня уже не будетъ здсь… Мы ошиблись, другъ мой, требуя отъ нашей прежней любви чего-нибудь другаго или лучшаго, чмъ воспоминаніе… Сохранимъ благоговйно эту увядшую розу и не будемъ добиваться, чтобы она вновь расцвла… Я не та Маріетта, которую вы любили, а вы не тотъ Оливье, котораго я боготворила. Вы сами видли, что мы искали другъ друга и не нашли. Намъ обоимъ недостаетъ чего-то, чего нельзя замнить ничмъ: чистоты сердца и молодости. Поэтому-то мы сдлали тщетную попытку, попробовавъ вновь дать счастье другъ другу, какъ въ т времена, когда мы были юны и наивны: любовь дважды не приходитъ’.