Василий Иванович Немирович-Данченко
Василий Иванович Немирович-Данченко
В Петербурге
В Петербурге
—————————-
В Петербурге, Немирович-Данченко Василий Иванович, Год: 1902
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Точно сон представлялся потом молодому елисуйскому горцу весь этот путь от Мцхета до Петербурга. Военно-Грузинская дорога, смело одолевавшая перевалы и ущелья Кавказского хребта, почти двое суток приковывала внимание путников к своим чудным картинам. Оказия двигалась медленно, осетины начали волноваться, и старый хохол штабс-капитан Спириденко осторожно вёл её, высылая вперёд и по сторонам казачьи разъезды. Князь Гагарин попробовал было подтрунить над ним, но как будто нарочно в эту самую минуту из-за гребня Гудаура грянуло несколько выстрелов, всколыхнувших застоявшийся воздух молчаливой горной пустыни. Стреляли издали, и потому никого не задело. Казаки, кинувшиеся туда, уж никого не нашли, только за одним совсем красным утёсом чернело на земле несколько угольков, да трава кругом была потоптана… Бездны направо и налево, синие ущелья, со дна которых курился сизый пар, леса и рощи, сползавшие по рёбрам откосов в бездонные глубины. Изредка, на высоте воздушной брошенный в самое небо и весь так и вырезавшийся на его тёмной синеве, воинственный аул, — где каждая сакля была и башнею, где зачастую мерещились стены, сложенные Бог весть в какую незапамятную старь!.. Зато солнца тут было вволю. Оно щедро раскаляло голые вершины горячими лучами, и в их блеске то золотыми, то серебряными казались каймы далёких ледников, обливавшиеся по зорям рубиновыми и яхонтовыми струями. Скоро за Гудауром бешеный Терек зашумел и забился в грозных теснинах. Ещё несколько часов, и за Владикавказом в неоглядную северную даль легла перед ними казавшаяся бесконечною равнина… Горец с тоскою оглядывался назад. Эта гладь щемила ему сердце. Годные горы манили его назад. Назло расстоянию, ему из-за них слышался милый голос любимой девушки, точно через эти бесчисленные вершины она кидала ему свой клич: ‘Вернись скорее!’ И небо было бледнее, и солнце уже не так согревало землю, и все её чудные краски как будто полиняли, точно их кто-то смыл с утомлённого лица природы, — и оно, бледное, плоское, бессильно смотрело в недосягаемую высь холодевшего неба. И всё под ним тоже холодело, по мере того, как за Ставрополем, сменив ‘оказию’ на перекладных лошадей, князь Гагарин с Амедом стали уже быстро нестись в самое сердце, — незнакомого и чуждого затосковавшему горцу края, казавшегося ему таким неприветным, негостеприимным. Они миновали много больших городов, с их непонятною ему суетою, с невиданными типами, со странным складом жизни, пока, наконец, в ясное, но бледное утро вдали не сверкнули, за красными стенами Донского монастыря, сорок-сороков колоколен, куполов и башен московских церквей. По мере того, как они ближе и ближе подъезжали сюда, князь делался радостнее, а Амед — молчаливее и молчаливее. Ему точно хотелось посторониться от нового и казавшегося ему таким холодным мира. Посторониться, чтобы или тот пронёсся мимо, не задев его, или самому обойти, не утонув в кипучих волнах непонятной ему жизни… Светлым проблеском явился, окутанный зеленью сада, где-то на Патриарших Прудах, дом князя Гагарина, с большими и строгими комнатами, с красавицами-сёстрами, голоса которых Амеду напомнили бы Нину, если бы он хотя на мгновение мог её забыть. Горца встретили как родного, а когда молодой кавказский офицер рассказал им о подвигах елисуйского аги, — на нём уже с восторгом останавливались взгляды всех, кто с ним встречался здесь. Вечером пели, играли, танцевали. Амед жался к стене и большими глазами пристально всматривался во всё это, с печалью соображая, что ведь и Нина выросла при такой обстановке, которую он, бедный горец, никогда не поймёт, что она захочет, может быть, создать её вокруг себя, и чем же он, — полудикарь, — поможет ей в этом. Он мысленно давал себе слово, — ни одного дня более не терять, учиться, работать, чтобы стать рано или поздно ровнею девушке, казавшейся ему ещё милее и ближе, тем милее и ближе, чем больше ширилось и росло расстояние между ними. За Москвою его окутали сизые туманы холодного севера. Он плотнее завернулся в бурку. Но вместе с тем глубокое волнение всё сильнее и сильнее охватывало юношу. Теперь ещё четыре-пять дней, — и он увидит императора, от одной мысли и слова которого зависит вся его жизнь… В этих северных, всё более и более сгущавшихся туманах — в мистически величавый образ выросла фигура русского царя, которого все они — там, далеко, на Кавказе знали только понаслышке. Он одним движением руки посылал туда на геройские подвиги, на беспримерные походы и на смерть десятки тысяч солдат, эти солдаты благоговейно говорили о нём наивным горцам, и тем он представлялся чем-то, ничего общего не имевшим с обыкновенными людьми, далеко превосходившим даже сказочных великанов и богатырей их горного эпоса… Как Амед, простой елисуйский ага, будет говорить с ним? Всё, что он задумывал в Тифлисе, и ранее в казавшемся отсюда такою жалкою незаметною точкою Самурском укреплении, вдруг показалось ему так незначительно, неясно и бледно… Нужно было что-то другое, а что, — это ему не давалось, совсем не давалось. Он мысленно вызывал чудный образ Нины, молил её в мечтах: ‘Научи меня, ты знаешь всё’, шептал детски-наивную молитву Иссе… И вдруг успокоился под самым Петербургом и не только успокоился, но и повеселел… ‘Исса всё знает, всему наставит, всему поможет! Недаром Он уже сколько раз оказывал ему явно Свою чудную силу. С Иссой — ничего не страшно, с верою в Него он готовился умереть тогда, с такою же верою он теперь хочет жить!’
Он уж улыбался, предъявляя документы на Петербургской заставе.
Узнав, что прапорщик Амед, Курбан-Ага елисуйский следует по приказанию наместника кавказского к Государю, офицеры всполошились, и один из них сел вместе с Амедом, чтобы доставить горца прямо в Зимний дворец…
Было холодно.
Туман стоял на невиданно широких, обставленных громадными домами улицах.
Серый туман, — в этом сером тумане всё казалось нарисованным карандашом, — других красок не было. Лицом к лицу с бесцветною действительностью блеск и жизнь юга казались сплошною неправдою, сумасшедшею горячечною выдумкою!.. По одной из улиц, с музыкою впереди, шёл гвардейский полк. Рослые саженные солдаты, — таких доселе и не видел Амед! Земля глухо стонала под мерными ударами ног этих гигантов. Вдали в серой мгле, казалось, в самую бесконечность уходили бесчисленные ряды таких же серых солдат, и вдруг молодой елисуец сам себе показался таким жалким, таким маленьким, ничтожным, точно он — пылинка, затерявшаяся в этом тумане, плывущая в его волнах куда-то… Жалким и таким маленьким! И этому несчастному, крохотному и бессильному существу, теперь, может быть, сейчас, сию минуту надо предстать перед повелителем миллионов народа, и не народа, а народов — всей этой бесконечной страны, от полюса до сожжённой солнцем Персии, повелителем, по одному слову которого эти серые гиганты пойдут и умрут — без колебаний, без рассуждений, — куда бы он ни послал их… Но тут же сейчас наивная мысль точно на ладони приподняла его к самому небу. Он, Амед, — ничтожен, жалок, да! Но ведь все подданные называют этого царя отцом, значит, и Амед ему сын тоже! Притом царь так велик, что в его глазах и Амед должен казаться одинаковым, наряду с самыми сильными людьми… И он тихо проговорил про себя: ‘Я тебе верю, Исса, — помоги мне’. И странное спокойствие охватило его разом, точно из бесконечной дали, ласково и ободряюще улыбнулась ему Нина!..
— Это Невский! — объяснил ему следовавший с ним офицер.
Амед с недоумением посмотрел на него. Ему решительно всё равно было, — он ведь не знал ни улиц, ни площадей громадного и неведомого ему города.
Но, когда он оглянулся назад и вперёд, ему показалось, что этот Невский во все стороны ложится в бесконечность! Туман поредел, и горца поразила суматоха, кипевшая кругом.
— Это всё генералы? — спросил он у проводника.
Тот незаметно улыбнулся.
— Есть и генералы!
Амед стал было считать генералов и счёт потерял им…
— Много! — тихо проговорил он. — И всё большие генералы?
— И большие, и маленькие.
— Нет, всё большие! — упорно не соглашался он, отдавая честь направо и налево.
Опять полк, вероятно, из манежа шёл, перегородив дорогу. Солдаты казались ещё более рослыми и сурово смотрели перед собою, отбивая шаг. Музыка впереди, грозно били барабаны. Что-то кровожадное, зловещее слышалось в их переборе. Эта дробь точно заглушала последние инстинкты жизни и жалости в душе. Мерно колыхались чёрные султаны на касках. Красиво сидели на конях офицеры.
— Много солдат здесь? — спросил опять Амед.
— Да, немало.
Он подумал-подумал.
— Миллион будет?
Офицер засмеялся.
— Всё-таки поменьше миллиона.
— И всё большие?
— Да, это — гвардия… Проедем скорее, — издали кавалергарды подвигаются.
Амед оглянулся туда. С Малой Садовой уж выехал на Невский первый ряд всадников, сверкавших золотом нагрудников, касок и флагов… Они подвигались какою-то сплошною массой, которая, казалась, всё должна была растоптать и уничтожить перед собою…
— У нас, — оживился Амед, — только в сказках рассказывают про таких. Это всё — Рустемы?
— Какие Рустемы?
— Богатыри?
— Вы лучше, прапорщик, подумайте, как вы станете Государю представляться.
— Зачем думать?
— Разве вы не боитесь его?
— Царя?.. Нет… Не боюсь… — Амед подумал и закончил. — Не боюсь… Зачем бояться… Я присягал ему и служу… Он — отец, мы — дети… Так в горах говорили нам. И в дербентской школе, где я учился, — тоже. А разве меня сейчас же примут?
— Может быть, и сейчас!
Что-то ёкнуло в сердце Амеда, но он тотчас же, с восточною покорностью судьбе, успокоился и ждал того, что должно было случиться…
В конце Невский точно раздвинулся. Громадная площадь шла во все стороны, в поредевшем тумане блеснул адмиралтейский шпиц, направо выдвинулись массы величавого дворца и Главного штаба.
— Это что, минарет?
— Нет, — засмеялся офицер, — это Александровская колонна.
— Зачем?.. Сверху кричат что-нибудь?
Тот ему объяснил. Амед почтительно снял папаху, проезжая мимо.
— К Государю императору от кавказского наместника! — тихо передал Амеда какому-то офицеру его провожатый.
— Пожалуйте! — и тоненький, бледный офицер с закрученными усами указал горцу на колоссальную лестницу.
— Разве сейчас? — робко спросил он.
— Не знаю… Если будет угодно его величеству!
Амед сбросил бурку.
Заметив четыре солдатских Георгия у него на груди, офицер сделался любезнее.
— Вы не теряйтесь… Оправьтесь. Государь очень приветлив.
Тот даже не расслышал. У него в ушах стучало… Он почувствовал тяжесть в ногах. Казалось, что они прирастают к широким ступеням лестницы. Теперь Амед уже ничего не соображал и не видел. Ни колоссальных часовых стоявших у дверей то там, то сям, ни громадности и роскоши всего его окружавшего, ни зашитых в золото и увешанных неведомыми ему орденами важных лиц, спускавшихся вниз точно с неба, куда и его на минуту возносило что-то чудесное. Какая-то красавица мимоходом внимательно взглянула на него и, встретив восхищённый взгляд Амеда, улыбнулась.
— Князь! — остановила она офицера. — Кто это?
— Не знаю… От кавказского наместника к Государю.
— Совсем Аммалат-Бек!
А Аммалат-Бека всё больше и больше охватывало смятение. Ему казалось, что белая зала, вся в позолоте, расширяется и расширяется по мере того, как он идёт по ней. Право, ему никогда не добраться до тех вон больших дверей с часовыми. Двери отодвигаются от него. Как странно и гулко и резко звучат шаги. Какие колоссальные окна, — любое бы воротами в стенах горного аула могло быть…
Офицер подошёл к дверям…
Часовой сделал честь…
Провожатый оглядел в последний раз Амеда.
— Не бойтесь же… Приведите себя в порядок.
Тот мельком скользнул по лицу говорившего недоумелым взглядом.
— Что такое?
Но объяснять было некогда: дверь открылась. Они вошли в небольшую комнатку. Два кавалергарда как изваянные с палашами наголо стояли у следующих дверей. Здесь было тихо… Странно тихо. Высокий, седой генерал с жёлтым недовольным лицом, стоял у окна и смотрел на площадь. С середины комнаты, как-то преувеличенно без шума скользя по полу, быстро подошёл к ним молодцеватый флигель-адъютант. Пошептавшись с провожатыми, он с любопытством остановил глаза на лице горца.
— Прапорщик, пожалуйте мне ваши бумаги.
Амед, расстегнув черкеску, вынул пакет.
Флигель-адъютант с лёгким поклоном принял. Провожатый исчез куда-то. Флигель-адъютант перед следующими дверями приостановился на секунду, озабоченно обдёрнулся, подождал ещё… и потом приотворил дверь…
Источник текста: Немирович-Данченко В. И. Кавказские богатыри. Часть третья. Победа! — М.: Издание редакции журналов ‘Детское чтение’ и ‘Педагогический листок’, 1902. — С. 137.
OCR, подготовка текста — Евгений Зеленко, март 2013 г.
Оригинал здесь: Викитека.