Александръ Кипенъ.
Въ октябр.
(1905)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
В октябре, Кипен Александр Абрамович, Год: 1906
Время на прочтение: 100 минут(ы)
— Ваше имя, товарищъ?
— Борисъ Найдичъ…
— Прошу слова!
— Оружіе имете?
— Нтъ, не имю…
— Хорошо. Завтра вамъ дадутъ оружіе… Прошу товарищей расходиться небольшими группами!..
— Я прошу слова!
— Да постойте, ради Бога!.. Господа! Расходитесь группами, не больше двадцати человкъ… въ сосднихъ дворахъ казаки…
— Долой казаковъ!
— Отложите это на завтра…
— Прошу слова, къ порядку!..
— Какой, чортъ, порядокъ! Часъ ночи… собраніе закрывается…
— Что?… Соціаль-демократы?.. Да сдлайте милость, говорите…
На кафедр появился какой-то молодой человкъ, очень худой и высокій, съ маленькимъ востроглазымъ лицомъ, въ разстегнутомъ, длинномъ пальто, и въ срой фетровой шляп, по модному смятой впереди.
— Браво, Герасимъ!
— Товарищи! Помните, что только въ борьб обртемъ мы право свое…
— Брава-а!..
— Это извстно всмъ! Къ длу, товарищъ!
— Тише, господа!.. Это возмутительно!
— Не мшайте оратору говорить!
— Слушайте, гражданинъ! Гд Мотька?
— Какой Мотька? Маляръ?
— Онъ самый… еврей… Мотька-теоретикъ…
Съ верхнихъ скамей амфитеатра, толкаясь и шумно споря, сходили внизъ оживленные нетерпливые люди, съ раскраснвшимися потными лицами. Нкоторые перелзали черезъ высокія желтыя спинки скамеекъ, одвая на-ходу верхнее платье, торопясь пройти впередъ, поближе къ кафедр. Пожилой коренастый матросъ, въ синей фланелевой рубах, съ засученными рукавами, долго объяснялъ стоявшей подл него молодой работниц значеніе слова ‘бойкотъ’. Дв пухлыя дамы внимательно прислушивались къ объясненіямъ матроса и выразительно переглядывались между собою, въ знакъ одобренія. Немного въ сторон отъ нихъ, группа мастеровыхъ столпилась вокругъ Найдича, высокаго, слегка сутулаго студента, съ умнымъ лицомъ, чуть-чуть обросшимъ на щекахъ и подбородк мягкимъ шелковистымъ пухомъ. Сдержанно жестикулируя, онъ объяснялъ что-то своимъ слушателямъ.
Внизу шумная, возбужденная толпа медленно колыхалась у раскрытой настежь широкой двери. Встрепанный человкъ, съ воспаленнымъ чахоточнымъ лицомъ, долго стучалъ костлявымъ кулакомъ по пюпитру и, оглядывая собраніе блестящими черными глазами, кричалъ осипшимъ, надсаженнымъ голосомъ:
— Товарищи! Завтра вс соберутся здсь! Въ девять часовъ… утра!.. Въ девять часовъ утра.
Сквозь раскрытую дверь смутно слышался отдаленный говоръ и шумъ изъ другихъ аудиторій. Потомъ, тамъ точно сорвалось что-то, дохнуло и загудло и сразу разлилось по всмъ лстницамъ, бурливымъ потокомъ смшанныхъ голосовъ, смха и восклицаній. Среди тсной толпы, запрудившей огромный вестибюль, проходили рабочіе, сдержанные и скромные, мелькали форменные сюртуки и куртки студентовъ и гимназистовъ, суетились двушки, смлыя, съ пылающими щеками. Они встряхивали фуражки и сумки, звякая собранными деньгами, и кричали нараспвъ звонкими, молодыми голосами:
— Товарищи, въ пользу бастующихъ!
— На вооруженіе пролетаріата!
— Мы уже дали раньше…— объяснялъ сконфузившейся сборщиц какой-то плотный господинъ съ массивной золотой цпью на вздутомъ плюшевомъ жилет.
— А я тебя жду, жду… Не видалъ Мотьку?
— Сударь, не толкайтесь вы, ради Бога!
— Я не толкаюсь, сударыня…
— Черезъ васъ я зонтикъ сломала…
— Ты говоришь, профессоръ?.. Который?
— Я съ Ростова самъ… литейщикъ.
— Обратитесь въ комитетъ вооруженія…
Внизу шумно хлопали двери. Изъ большой аудиторіи, сквозь раскрытыя окна, тянуло сырой пронизывающей свжестью. На верхней площадк широкой мраморной лстницы долговязый юноша, въ студенческой тужурк, восторженно оглядывалъ проходившую мимо него публику и, весело встряхивая кудрями, не переставая кричалъ мягкимъ, пвучимъ голосомъ:
— Въ пользу партіи соціалистовъ-революціонеровъ!
Недалеко отъ него, двое мастеровыхъ-евреевъ горячо спорили о чемъ-то, объясняясь на своемъ нарчіи. Вокругъ нихъ собралась большая группа студентовъ и рабочихъ, внимательно слдившихъ за интереснымъ споромъ.
— Да здравствуютъ бундисты! — неожиданно закричалъ возл нихъ бойкій мальчикъ въ гимназической куртк, очень смуглый, съ блестящими блыми зубами. Размахивая пучкомъ ярко красной гвоздики, онъ ловко взобрался на колонку перилъ и, обнимая ее одной рукой, весело закричалъ внизъ:
— Слушайте! Важныя послднія извстія!
Мальчикъ на минуту запнулся, но тотчасъ же передохнулъ и, нарочно растягивая слова, провозгласилъ внятно и торжественно:
— Граждане! Въ Россіи началась революція!
Отъ этихъ словъ сразу оборвался стоявшій вокругъ непрерывный, зудящій шумъ. Среди наступившей тишины, тысячи людей жадно глядли на незнакомаго смуглаго гимназиста. Казалось, вс съ несокрушимой надеждой ждали его словъ, какъ свтлыхъ пророческихъ общаній. Мальчикъ смутился. Потомъ снова на его лиц задорно блеснули блые зубы.
— Да здравствуетъ пролетаріатъ! — закричалъ онъ, звонко отчеканивая каждое слово.
— Да здравствуетъ пролетаріатъ! — тысячами устъ ршительно и твердо отвтило собраніе. И толпа снова задвигалась, зашумла, смшалась.
— Молодецъ — Витька! — раздался внизу чей-то возбужденный голосъ.
Между тмъ мальчикъ уже спустился съ колонки и, осдлавъ перила, стремительно съхалъ внизъ при громкомъ смх и одобрительныхъ возгласахъ собранія.
— Давайте его сюда!
— Молодецъ — Витька!
— Ты что же, Витя, бундистъ?
— Смерть или свобода! — отвтилъ мальчикъ, совершенно обезумвшій отъ радости.
Раздалось оглушительное браво, маленькая фигурка гимназиста показалась надъ головами стоящихъ внизу людей, замелькали красные цвты гвоздики, послышались поцлуи.
Какой-то пожилой господинъ, растроганный и потрясенный, тихо плакалъ, прислонившись къ периламъ. Сверху, медленно колыхаясь въ толп, передвигалось внизъ широкое красное знамя.
Въ шестомъ часу утра Найдичъ вышелъ изъ дому.
Въ совершенно безлюдной улиц еще лежала срая, предразсвтная мгла, но небо было глубокимъ и синимъ, и на немъ отчетлbво вырзывались изломанные остроугольные контуры крышъ и надстроенныхъ вышекъ.
Несмотря на безсонную ночь, Найдичъ чувствовалъ себя удивительно бодрымъ и крпкимъ. Утренняя свжесть вливалась въ его молодое тло и наполняла мышцы здоровымъ, пріятнымъ напряженіемъ. Онъ съ удовольствіемъ размялъ плечи и взглянулъ на небо.— День будетъ ясный, солнечный…
Стоявшій у воротъ заспанный кудластый дворникъ, съ метлой и въ бломъ фартук, подозрительно посмотрлъ на студента и съ ожесточеніемъ принялся подметать улицу.
Путь былъ не близкій. Надо было пройти центральныя улицы города, пересчь Толкучій рынокъ и оттуда еще идти не мене получаса по предмстью, населенному фабричной бднотой, къ Большому желзнодорожному вокзалу.
— День будетъ ясный, солнечный!..— машинально вслухъ повторилъ Найдичъ. Сначала эти слова настойчиво повторялись въ его сознаніи и мшали сосредоточиться. Потомъ они отошли сами собой и забылись. Онъ началъ думать о предстоящихъ событіяхъ, стараясь спокойно оцнить ихъ значеніе, разсчитать силы, предусмотрть результаты объявленной на сегодня всеобщей политической забастовки. Однако, это не удавалось. Воображеніе рисовало длинныя кирпичныя зданія депо на Большомъ вокзал, почернвшія перескающіяся стропила и фермы подъ крышей, широкія ворота, окованныя желзомъ, и большія полукруглыя окна надъ ними… Въ депо сыро и холодно… У грязной стны, за узкимъ столомъ, пропитаннымъ жирной копотью, на сквозномъ втру, двое сцпщиковъ молча пьютъ жидкій горячій чай и, обжигаясь, посматриваютъ другъ на друга нелпо выпученными глазами. Недалеко отъ нихъ удушливымъ сипомъ попыхиваетъ старый товарный паровозъ, весь черный, тяжелый и неуклюжій. Изъ-подъ него тянутся стальныя жилы къ воротамъ и дальше перескаютъ пути, переплетаются, и по нимъ бгутъ длинныя полосы отсвчивающихъ холодныхъ бликовъ… Ряды красныхъ и коричневыхъ вагоновъ… срыя безобразныя нефтеналивныя цистерны… открытыя платформы съ балластомъ… куски разорваннаго пассажирскаго позда, остывшіе тяжелые паровозы… Издали виденъ семафоръ съ краснымъ жестянымъ дискомъ, а въ сторон станція, большая, непріютная, съ грязнымъ казеннымъ фасадомъ, съ неуклюжей рзьбой на фронтон. Тысячи людей каждый день проносятся мимо нея въ роскошныхъ курьерскихъ поздахъ и въ вагонъ-салонахъ… Они несутся безсмысленно въ какую-то прорву, пьютъ, играютъ по дорог въ карты и спятъ на мягкихъ диванахъ, не подозрвая того, что грязный засаленный машинистъ Родіонъ Егоровъ можетъ сразу, однимъ поворотомъ рычага, прервать ихъ сонъ, остановить поздъ, выпустить паръ изъ котловъ и вдругъ заявить этимъ наивнымъ удивленнымъ людямъ:
— Баста! Теперь потолкуемъ надежнй!..
Найдичъ опомнился и поднялъ голову. Впереди тянулись неровные спутанные ряды Толкучаго рынка. Срая утренняя мгла понемногу разсивалась. Дальніе кресты на собор уже зажглись яркими золотыми ризами, дробя и разбрасывая отъ себя во вс стороны тонкія ослпительныя стрлы. И здсь лавки еще стояли закрытыми, только у нкоторыхъ ларей толпились группы продавцевъ, да подл грязнаго деревяннаго кіоска, сидя на большомъ камн, дремалъ старый букинистъ-еврей, съ пожелтвшей сдой бородой.
Найдичъ прошелъ мимо ряда лавокъ, торгующихъ желзнымъ и скобянымъ товаромъ, возл нихъ въ безпорядк валялись заржавленныя старыя колеса, разбитыя шестерни, чугунные вальцы, желзныя плиты, связки болтовъ, прутьевъ и гаекъ. На одну минуту эти обломки привлекли почему-то его вниманіе, потомъ онъ завернулъ вправо, незамтно ускорилъ шаги и снова задумался. Снова воображеніе перенесло его въ степь, къ остановившемуся тамъ среди ночи служебному позду… Это было бы очень смло со стороны Родіона!.. О, тогда вс выслушали бы его поневол. Встревоженные и озадаченные, они вышли бы изъ вагоновъ и въ темнот побжали бы по насыпи, спотыкаясь, толкая другъ друга… Повсюду слышались бы растущіе во мрак испуганные окрики кондукторовъ, инженеровъ и сердитый голосъ Рашковскаго, начальника службы движенія:
— Что случилось, Егоровъ?
— Машина стала, господинъ Рашковскій!
— Лопнулъ бандажъ на переднемъ!..
— Подавай домкратъ!
— Домкратъ давайте!
— Стопъ машина! Домкратъ, господа, не поможетъ…
Передъ Найдичемъ отчетливо вырисовалась крпкая фигура Родіона съ жесткимъ, энергичнымъ лицомъ, покрытымъ жирными пятнами черной сажи. Вотъ онъ, освщенный съ головы до ногъ яркимъ свтомъ переднихъ фонарей, стоитъ на насыпи, передъ неподвижнымъ паровозомъ, окруженный озадаченными людьми, все еще не понимающими, въ чемъ дло, и говоритъ имъ простыя, смлыя и справедливыя слова. Вс молча слушаютъ его, пораженные неслыханной дерзостью машиниста. Потомъ они кричатъ и угрожаютъ ему, приказываютъ и, наконецъ, начинаютъ просить и глядятъ на него заискивающими, собачьими глазами…
Постепенно фигура Радіона расплывалась въ воображеніи, и, когда она исчезла совсмъ, Найдичъ самъ очутился на мст машиниста, на насыпи, окруженный тсно столпившимися испуганными людьми въ форменныхъ шинеляхъ. Вокругъ темная прислушивающаяся степь. На горизонт залитый огнями громадный далекій городъ. О, онъ знаетъ, что нужно сказать этимъ людямъ. Отцпивъ паровозъ, онъ станетъ у регулятора и оттуда скажетъ имъ все, что онъ думаетъ…
— Слушайте, или я сейчасъ же оставлю васъ однихъ, здсь, среди безлюднаго поля… Имя мое — легіонъ. Я царь, обращенный въ рабство, трудящійся и обремененный. Вы это знали давно и молчали… Видли меня поверженнымъ и радовались… Но вотъ насталъ часъ! Я встану, чтобы побдить васъ… Освобожу плнниковъ и заключенныхъ, и невидящимъ свта возвращу зрніе… возвеличу униженныхъ и покараю насильниковъ… О, еще многое можно было бы сказать имъ… нужно только, чтобы это были красивыя, сильныя слова…
— Стойте, товарищъ! Куда вы?
Найдичъ остановился. Съ противоположнаго тротуара къ нему направлялась черезъ улицу группа рабочихъ, кричавшихъ въ нсколько голосовъ:
— Назадъ, товарищъ! Здсь уже все сдлано.
— Въ городъ идемъ!.. Снимать прикащиковъ.
Они поздоровались съ нимъ и заговорили разомъ, нетерпливо перебивая другъ друга. Найдичъ понималъ ихъ настроеніе и ласково засмялся.
— Пусть кто-нибудь одинъ разскажетъ… нельзя же всмъ сразу…
— На заводахъ работа и такъ стоитъ… нынче воскресенье…
— Снимать нечего.
— А вокзалъ?
— Еще съ ночи сталъ… Въ депо вс паровозы заснули. Съ очередныхъ Ефимъ паръ выпустилъ.
— Отлично! А что-же Рашковскій?
— Носомъ только крутилъ, ничего не сказалъ… Сейчасъ сонный ходилъ по перрону… потомъ съ горя пошелъ въ буфетъ чай пить…
— Конторскіе вс забастовали… бригада тоже…
— У насъ ночью массовка была. Сознательные — рчи говорили… кто какъ умлъ…
— Хорошо говорили! Лучше другого интеллигента…
— А кто говорилъ?
— Родіонъ говорилъ. Прямо съ положенія началъ… о Дум, потомъ о выборахъ… аккуратно раздлалъ, вс поняли…
— А еще кто?
— Я говорилъ…
— Ну, хорошо… Значитъ, здсь нечего длать?
— Въ городъ идемъ. Въ одиннадцать часовъ купцы торговать станутъ…
— Поздно теперь?
— Скоро семь. Конка сейчасъ проходила…
— А конки работаютъ?
— Станутъ и конки, за это бояться нечего.
На обратномъ пути Найдичъ разспрашивалъ о ночной сходк и жаллъ, что не догадался вчера пойти на вокзалъ, вмст со всми товарищами…
— Да мы и сами не думали. Видимъ, все одно вс растревожены, никто спать не хочетъ… собрались кучками по мастерскимъ, въ депо, на рамп…. шумятъ, спорятъ… такъ ужъ лучше всмъ вмст, по порядку.
— Ну, понятно… Отлично сдлали.
На Вознесенской улиц, подл какой-то аптеки, нсколько прохожихъ, наклонившись, читали приклеенное къ дверямъ объявленіе. Въ большихъ окнахъ виднлись вырзанные изъ бумаги красные кресты.
— Аптека закрыта.
— Подается только скорая помощь.
— Ну, пока дло идетъ дружно,— сказалъ Найдичъ, съ довольнымъ видомъ обращаясь къ товарищамъ.
— Сегодня не въ счетъ… посмотримъ, что завтра будетъ…
— Да, завтра… посмотримъ… однако, постойте, господа… вамъ на пунктъ?
— А вамъ куда?
— Вы разв не съ нами?
— Нтъ, мн въ университетъ, въ охрану…
— Охрана будетъ?
— Говорили, на завтра охрана. Наши свой отрядъ собираютъ.
— Да, я знаю. Сегодня университетъ высылаетъ охрану… на всякій случай… если вздумаютъ разгонять нагайками…
— Пожалуй, это никогда не мшаетъ…
— На этотъ разъ наржутся…
— Ну, такъ прощайте, Борисъ. Увидимся?
— Конечно. На спуск, черезъ часъ.
— Пожалуйста, освободите вашихъ служащихъ.
— Закрывайте, господа! Идемте съ нами, товарищи!
— Сейчасъ, сейчасъ!.. Нельзя же, господа, сразу: вдь тутъ продукты… въ погребъ снести… сложить въ холодильникъ…
— Ну, ладно, мы подождемъ.
— Эхъ, Мотька, не видишь разв, товаръ какой?
— Товаръ, братцы, гастрономическій.
— Буфетный матеріалъ!..
Вокругъ нихъ на тротуар столпилась публика, заинтересовавшаяся продолжительной возней у магазина. Слышалась бойкая, трескучая болтовня и женскій веселый смхъ.
— Вообще, я вамъ скажу, все это анархисты подстрекаютъ,— говорилъ какой-то плотный военный, обращаясь къ высохшему сердитому чиновнику съ жабрами и круглыми глазами навыкат.
— Это все жидовскія штуки. Пойдемте, полковникъ…
— Скатертью дорога!
— Кому это?
— Да вотъ прохвосты какіе-то…
— Долой провокаторовъ!
Раздался оглушительный свистъ, послышались тревожные возгласы. Многіе не понимали, въ чемъ дло, и съ жалостливой растерянностью въ глазахъ разспрашивали другъ друга.
Между тмъ полковникъ, предупредительно поддерживая своего собесдника подъ руку, уже садился въ пролетку на противоположной сторон улицы. Они прохали не боле квартала. Видно было, какъ тамъ остановили лошадь и толпа окружила пролетку. Полковникъ что-то кричалъ и размахивалъ руками. Потомъ онъ снова взялъ своего спутника подъ руку, и они оба, сойдя съ дрожекъ, скоро затерялись въ публик.
Толпа все прибывала, заполняла панели и, медленно колыхаясь, живой ркой разливалась по сосднимъ улицамъ. День былъ ясный, совсмъ весенній, что-то бодрое и животворящее переливалось въ воздух и оживляло лица. Со всхъ сторонъ слышались дружескія привтныя слова, смхъ, удивленные возгласы, тихое недружное пніе. На ближайшемъ перекрестк народъ преградилъ путь вагону конки.
— Стой! Дальше нтъ ходу.
— Бастуйте, товарищи!
— Господа, выходите пожалуйста.
— Прошу сойти, вагонъ не пойдетъ дальше.
Кондукторъ переглянулся съ кучеромъ, и оба, одобрительно посмиваясь, сошли на мостовую. Въ это время подошелъ второй вагонъ, переполненный пассажирами, столпившимися на обихъ площадкахъ.
— Еще вагонъ!
— Стой! Дальше не подешь.
— Самъ вижу, братцы… Выходите, господа, на просторъ: машина спортилась.
— Беритесь дружнй, разомъ… накатить надо…
Передній вагонъ облпили косо вытянутыя напряженныя тла нсколькихъ рабочихъ и студентовъ, двухъ гимназистовъ и множества мальчишекъ-подростковъ. Вагонъ взвизгнулъ и плавно подкатился къ указанному мсту.
— Поворачивай!.. Стойте! Назадъ!.. Откати назадъ малость.
— Становись кто-нибудь на площадку…
— Такъ… Стой!… Заноси съ того краю…
По обимъ сторонамъ улицы во всю ширину панелей стояла тсная, волновавшаяся толпа, тянувшаяся почти до театральной площади. Издали видна была стоявшая тамъ на посту длинная фигура городового, лниво и равнодушно посматривавшаго въ сторону строющейся баррикады. Сверху, на всхъ балконахъ и окнахъ, тсно жались любопытствующіе зрители, мужчины, дти и женщины, они что-то кричали народу, махали платками и шляпами. Въ толп слышалось низкое, глухое жужжанье. На многихъ лицахъ было смшанное выраженіе любопытства и тайной, скрытой боязни. Нкоторые старались храбриться и говорили неискреннія, напыщенныя слова для того, чтобы побороть въ себ нароставшее чувство страха и скрыть передъ другими свое волненіе.
Вдругъ что-то сразу ахнуло и задребезжало, послышался звонъ стеколъ, въ заднихъ рядахъ публики пронесся сдавленный, тревожный ропотъ… Маленькій молодой человкъ, съ лицомъ, обезображеннымъ оспой, въ фуражк съ чернымъ бархатнымъ околышемъ, испуганно закричалъ что-то и побжалъ къ театру. За нимъ ринулись вс. Началась страшная паника. Не понимая, въ чемъ дло, охваченные дикимъ, безсмысленнымъ страхомъ, люди бжали, сбивая съ ногъ и давя другъ друга, бросались въ раскрытыя ворота, прятались въ подъздахъ и оттуда снова съ нестерпимымъ любопытствомъ, испуганные и блдные, выглядывали на улицу.
Среди бгущихъ, тяжело дыша, поспшно прошелъ хорошо одтый господинъ, съ растеряннымъ болзненнымъ выраженіемъ въ лиц. Видно было, что его душитъ страхъ, и что только стыдъ мшаетъ ему бжать вмст со всми. Неожиданно за его спиной раздался пронзительный крикъ. Онъ вздрогнулъ и оглянулся, потомъ сразу съежился и, заплетаясь ногами, шаркая резиновыми калошами по панели, побжалъ впередъ, обгоняя отстающихъ дтей и женщинъ. За нимъ слышался плачъ, визгъ и крики о помощи. Напрасно немногіе старались успокоить толпу. Только на второмъ квартал обезумвшіе люди стали боязливо оглядываться и, не видя за собой ничего страшнаго, пошли медленне, сконфуженно переглядываясь между собою. На перекрестк длинная цпь мастеровыхъ преградила имъ дорогу.
— Стойте! Куда? Въ чемъ дло?
— Бомбу бросили…
— Да что вы сочиняете!.. Гд бросили?
— Это провокація!
— Говорили, бомба…
— Никакой бомбы… Стойте! Остановитесь!
— Успокойтесь, господа! Это вагонъ свалили.
— Вотъ видите. Вагонъ упалъ, а вы сейчасъ — бомба… Боятся, а лзутъ! Кто ихъ звалъ сюда, чортъ бы ихъ побралъ!
— Трусы поганые! На другихъ только панику наводятъ.
— Вотъ ужъ именно изъ мухи слона длаютъ…
Нсколькими энергичными окриками удалось, наконецъ, остановить бгущихъ. Многіе сконфуженно оправдывались и осуждали другихъ.
— Я говорилъ, что ничего страшнаго не случилось…
— Кто? Вы? Да вы первый побжали, милостивый государь… Думаете, никто не видалъ?..
Успокоившись, толпа повернула обратно. Теперь уже ясно видно было, что одинъ вагонъ лежалъ опрокинутымъ на бокъ посреди улицы. Подкатывали слдующій вагонъ къ тому же мсту. Высокій, широкоплечій человкъ въ папах и въ кавказской бурк хрипло кричалъ и размахивалъ руками, длая, повидимому, какія то указанія строителямъ баррикады. Подростки и дти вьюнами вертлись вокругъ вагона и, обрадованные неожиданнымъ развлеченіемъ, галдли на всю улицу. Куцый, забавный мальчуганъ лтъ семи въ рваныхъ штанишкахъ, съ посинвшимъ озябшимъ лицомъ, жадно кусалъ огромный ломоть хлба, прыгалъ и танцовалъ на мст.
— Смотрите, баликарда! — весело кричалъ онъ, обращаясь къ публик и указывая пальцемъ на опрокинутые вагоны.
— Баликарда! Баликарда!
Между тмъ работа шла быстро. Восемь опрокинутыхъ вагоновъ преграждали всю улицу, занимая и тротуары, оставляя только у стнъ домовъ небольшіе проходы. Спиленный телефонный столбъ съ густой опутанной проволокой на ршетк зацпилъ стну большого дома, сбилъ кусокъ лпного карниза у окна и, обломавъ старое втвистое дерево акаціи, неловко свалился на крайній вагонъ конки. Отовсюду къ баррикад несли ящики, мшки, набитые всевозможнымъ тряпьемъ, соломенные тюфяки, желтый, худой мастеровой тащилъ высокую деревянную лстницу. Трое рабочихъ спшно укрпляли двойную колючую проволоку. Какъ разъ посреди улицы, на одномъ изъ опрокинутыхъ вагоновъ, маленькій смуглый мальчикъ въ гимназической шинели съ озабоченнымъ видомъ распутывалъ длинную веревку, держа подъ мышкой небольшое древко съ краснымъ знаменемъ.
— Стойте! Смотрите! — неожиданно раздались въ толп встревоженные голоса и сразу заразили всхъ однимъ напряженнымъ волненіемъ.
— Что это? Смотрите!
Отъ театра по направленію къ баррикад шелъ высокій, плечистый человкъ съ обнаженной головой, лысый, съ сдыми прядями волосъ на вискахъ, съ рзкими крупными чертами лица, бритаго и немного распухшаго. На немъ были высокіе порыжвшіе сапоги, рваные панталоны изъ блой парусины и длинный форменный сюртукъ выцвтшаго темно-зеленаго сукна, съ блыми металлическими пуговицами. Изъ-подъ стоячаго воротника виднлся туго завязанный вокругъ шеи черный платокъ, подпиравшій щеки и подбородокъ.
Онъ шелъ медленной, торжественной поступью, посреди улицы, держа въ поднятой рук сложенный листъ блой бумаги. Время отъ времени старикъ останавливался, круто поворачивался къ стоявшей на панеляхъ публик и отвшивалъ ей глубокій земной поклонъ. Вс съ неопредленнымъ смущеніемъ смотрли на приближавшагося человка. Сразу стало тихо, слышался только отдаленный гулъ городского движенія. Потомъ многіе сошли съ панелей, и когда старикъ былъ уже недалеко, за нимъ осторожно подвигалась густая толпа любопытныхъ. На баррикад бросили работу и столпились посреди мостовой, съ недоумніемъ оглядывая подходившаго къ нимъ страннаго человка.
Наконецъ, онъ остановился и поклонился всмъ въ поясъ медленнымъ, низкимъ поклономъ, потомъ выпрямился и сдлалъ рукою рзкій, повелительный жестъ. Вс разступились.
— Подаю прошеніе на высочайшее имя! — торжественно и громко произнесъ старикъ, протягивая бумагу стоявшему на опрокинутомъ вагон смуглому гимназисту, съ развернутымъ краснымъ знаменемъ.
— На высочайшее имя народа! — восторженно закричалъ въ толп красивый юноша въ ученической морской форм.
— Витя, прочтите прошеніе…
Мальчикъ развернулъ чистый листъ бумаги.
— Бью челомъ Виктору-побдителю!..— внятно проговорилъ старикъ и снова поклонился въ поясъ. Затмъ онъ повернулся и, такъ же театрально откинувъ назадъ голову, съ неподвижно устремленными передъ собой глазами, пошелъ обратно медленной, важной поступью.
Въ толп пронесся сдержанный гулъ и сразу выросъ въ громкій всеобщій говоръ.
— Онъ сумасшедшій!..
— Больной человкъ, разв вы не видите?
— Это честный гражданинъ, товарищи!
— Шапки долой!
— Привтъ честному гражданину!
Единодушное ‘ура!’ прокатилось по улиц. Всхъ охватило бодрое, безпечное настроеніе, слышался смхъ, какъ будто сложенная поперекъ улицы высокая баррикада не внушала никому никакихъ опасеній. А оттуда между тмъ уже доносились крики:
— Къ оружію, товарищи!
Въ глубин улицы показалась группа рабочихъ, въ сопровожденіи шумной ватаги подростковъ. Впереди всхъ бжалъ высокій человкъ въ папах и въ черной косматой бурк. Онъ то и дло обращался набгу къ публик, махалъ рукою и звалъ густымъ сиплымъ басомъ:
— За нами, граждане! Товарищи, къ оружейнымъ магазинамъ!
Ни одинъ человкъ не пошелъ за ними. Притихшая толпа съ затаенной тревогой слдила за смльчаками, завернувшими въ ближайшій переулокъ. Только тогда, когда они скрылись изъ виду, нсколько человкъ изъ публики бросились за ними, но въ нершительности остановились на перекрестк. Многіе стали расходиться.
Въ это время мимо театра, по направленію къ баррикад, прошла группа студентовъ съ серьезными, ршительными лицами. Впереди всхъ шелъ Найдичъ. Онъ былъ немного блденъ и улыбался странной загадочной улыбкой.
Въ небольшомъ переулк, куда завернули рабочіе, стояло странное жуткое затишье. Прохожихъ почти не было. Казалось, что вс попрятались въ домахъ и не ршались выходить на улицу. Только какой-то мальчикъ въ ученической курточк стоялъ на панели и убждалъ не разбивать дверей магазина.
— Увряю васъ, что здсь нтъ оружія…
— За все, что мы возьмемъ, будетъ уплочено…
— Позвольте, откуда онъ знаетъ…
— Вы кто такой? Хозяинъ магазина?
— Постойте… Вы что? Почему вы такъ распинаетесь?..
— Къ чорту его! Сюда, товарищи!
Вс бросились на крыльцо, кто-то энергично задергалъ большую стеклянную дверь магазина. Мальчикъ исчезъ въ ближайшихъ воротахъ, преслдуемый свистомъ и насмшками.
— Навались, товарищи!
Раздался трескъ дерева и звонъ разбитыхъ стеколъ, потомъ отъ двери отскочило что-то тяжелое и она распахнулась.
— Навались еще! Полегче!
Снова что-то задергали, вторыя двери часто затарахтли, гулко лопнулъ замокъ… Сразу все затихло. Слышалась только суетливая возня въ магазин, потомъ оттуда вырвались торопливые голоса:
— Не трогайте сумокъ!
— Не смть трогать!
— Разбирайте ружья и револьверы!
— Нтъ патроновъ!
— Должны быть патроны. Ищите!
— Здсь дв обоймы съ патронами…
— Давайте сюда… это къ штуцеру.
— Гильзы, товарищи!.. Забирайте гильзы!.. Снарядимъ сами…
Наконецъ, на порог магазина появился высокій грузинъ въ папах. Въ рукахъ у него былъ короткій Маузеровскій штуцеръ. Остановившись на крыльц, онъ быстро зарядилъ ружье и, спрятавъ его подъ буркой, побжалъ къ баррикад.
— За мной, товарищи! — крикнулъ онъ на-бгу, не оборачиваясь.
Изъ магазина выбжали озадаченные рабочіе и студенты съ револьверами и ружьями въ рукахъ.
— Все это ни къ чему, товарищи!
— Безъ патроновъ ничего не сдлаешь!
За угломъ группа подростковъ, вооружившихся новенькими охотничьими ружьями, остановилась въ нершительности. У нихъ были очень смущенныя лица и каждый торопился отдать свое оружіе товарищу. Посл минутнаго замшательства, вс неожиданно разбжались въ разныя стороны. Двое мальчиковъ очутились у сквера, разбитаго подл театра, и долго метались тамъ по дорожкамъ, точно искали убжища, гд можно было бы спрятаться. Наконецъ, сообразивъ, повидимому, полную безвыходность положенія, они бросили ружья на залитый солнцемъ газонъ ярко-зеленаго райграса и безъ оглядки побжали внизъ къ Приморскому бульвару. Оттуда, не обращая на мальчиковъ никакого вниманія, выбжало на площадь нсколько жандармовъ въ синихъ курткахъ съ красными шнурками, щекастыхъ, одинаковаго роста, удивительно похожихъ другъ на друга. Они быстро разсыпались по скверу и прилегающимъ улицамъ, придерживая шашки и слегка размахивая набгу локтями. Въ просвтахъ межъ оголенныхъ деревьевъ и кустарниковъ ясно были видны ихъ плотныя, аккуратныя фигуры. Черезъ нсколько минутъ, запыхавшись, съ озабоченными лицами, они стали сбгаться къ театру одинъ за другимъ и передавали подобранныя ружья въ полуоткрытыя боковыя двери спрятанному тамъ человку въ блестящей пожарной каск.
Въ это время послышался отчетливый тактъ шаговъ, и взводъ пхотныхъ солдатъ, подъ командой худого, усатаго унтера, прошелъ мимо театра по направленію къ баррикад.
Съ появленіемъ жандармовъ, публика медленно перешла въ поперечныя улицы и остановилась тамъ, подавленная смутнымъ боязливымъ ожиданіемъ. Многіе спрятались во дворахъ. На всхъ балконахъ поспшно захлопывались двери.
Въ опуствшей улиц, съ опущенными шторами въ окнахъ и витринахъ магазиновъ, было жутко и тихо, точно въ пустыхъ комнатахъ заколоченнаго стараго дома. На баррикад разввалось большое красное знамя. Найдичъ сидлъ на деревянномъ ящик рядомъ съ Витей и, опустивъ голову, взглядывалъ исподлобья на Мотьку, нервно вертвшагося у края панели. Подвижной и взвинченный, съ лицомъ благо негра, съ торчащей впередъ куцой рыжеватой бородкой, Мотька говорилъ прерывистымъ картавымъ голосомъ съ рзкимъ еврейскимъ акцентомъ. Онъ очень волновался, захлебывался словами и сильно жестикулировалъ, то сгибая, то растопыривая длинные костлявые пальцы.
Найдичъ чувствовалъ, что Мотька говоритъ плохо и некрасиво, точно читаетъ неудачную прокламацію, и ему непріятно было слышать старыя избитыя слова объ ‘опричникахъ’ и ‘сатрапахъ’…— Отчего это у него такъ выходитъ? Онъ славный и смлый товарищъ… умный, свдущій… и все-таки онъ какой-то смшной и жалкій… И къ чему эти рчи здсь, на баррикад? Теперь нужно только одно — гордо встртить смерть, мучительную, но прекрасную, пріобщающую къ вчной лучезарной жизни… Вотъ сейчасъ придутъ войска и казаки… и придетъ смерть… и для тхъ, кто будетъ убитъ, все будетъ кончено…— Что то горестное шевельнулось въ душ Найдича, онъ едва слышно перевелъ дыханіе.— Умереть… не знать, что будетъ посл насъ… не увидть великаго торжества новой свободной жизни…
Найдичъ заворочался на мст, точно стараясь отогнать отъ себя эти острыя навязчивыя мысли. Онъ поднялъ голову и взглянулъ на Мотьку грустными, задумчивыми глазами. И странно, что теперь еврей-маляръ уже не казался такимъ смшнымъ и жалкимъ. Что-то новое звучало въ его словахъ и казалось такимъ значительнымъ, что вс некрасивыя особенности его рчи были уже незамтны. Съ фанатической, страстной врой въ будущую справедливость, Мотька рисовалъ своимъ слушателямъ увлекательныя картины счастливой прекрасной жизни, когда исполнятся, наконецъ, мечты и оправдаются надежды…— Милый, честный Мотька! Онъ удивительный фантазеръ… какъ и вс евреи…— И это фантазерство было глубоко понятно и близко Найдичу. Онъ разсянно глядлъ на маляра и слышалъ совсмъ другія слова, не т, что говорилъ Мотька…— Вотъ мы смшны и жалки, и движенія наши некрасивы, но мы умремъ рядомъ съ тми, кто борется за человческое счастье… мы погибнемъ съ великой врой въ душ, завщая живымъ красивую, свободную жизнь… и они будутъ почитать нашу память… Тогда вс люди будутъ свободны и горды и не будетъ въ нихъ ничего смшного, некрасиваго и жалкаго…— Такъ думалъ Найдичъ и въ душ его выростало что-то свтлое и счастливое.
Между тмъ Мотька уже измнилъ направленіе своихъ мыслей. Теперь онъ съ ненавистью и злобой говорилъ о тхъ, что издали любуются революціей и апплодируютъ борцамъ за свободу.
— Товарищи! — кричалъ онъ, надсаживая грудь и энергично размахивая руками. — Вотъ въ этомъ дом съ запертыми желзными воротами, съ балкономъ… здсь живетъ образованный человкъ… гласный думы! Онъ былъ на всхъ банкетахъ и тамъ онъ разсказывалъ что-то о свобод. Теперь онъ уже выходилъ на балконъ, чтобы осмотрть наши позиціи. Должно быть, оттудова виднй! Ха-ха-ха! Это уже совсмъ, какъ говорится пословица: ‘товарищи, впередъ, а я за вами!’ Хорошо, господинъ гласный…
— Идутъ солдаты!.. Солдаты идутъ! — послышались вдругъ испуганные голоса стоявшихъ въ сторон студентовъ. На одно мгновеніе вс растерялись, потомъ сразу овладли собой и стали по мстамъ, групппруясь ближе къ панелямъ, оставляя незанятой середину баррикады. Одинъ только Мотька съ брезгливой гримасой повелъ плечами и сталъ какъ разъ посреди улицы, у лстницы, прислоненной къ вагону.
— Не волнуйтесь, товарищи! — спокойно и твердо сказалъ Найдичъ, вынимая изъ кармана револьверъ и напряженно сжимая въ кисти его рукоятку.
— Побольше выдержки, господа!
— Товарищъ Шавашъ, возьмите на себя команду.
Высокій грузинъ въ папах спокойно сбросилъ бурку и поставилъ передъ собой штуцеръ. Затмъ онъ быстро оглядлъ всхъ.
— Прошу замолчать! — сказалъ онъ рзко и сухо.— Нельзя никому стрлять безъ команды. Кто будетъ стрлять безъ команды, тотъ провокаторъ…. того самъ застрлю на мст. Кто боится, можетъ уйти: еще есть время…
Вс молчали, никто не двинулся съ мста. Притихшіе, съ застывшими неподвижными лицами, съ напряженными мышцами на скулахъ, они стояли за баррикадой, и въ ихъ взглядахъ чувствовалась какая-то жалостливая, кроткая ршимость. Найдичъ, прислонясь плечомъ къ опрокинутому вагону, чувствовалъ, какъ безпорядочно бгутъ его мысли, отчетливо слышалъ, какъ что-то настойчиво и сильно бьется въ груди и въ вискахъ, и машинально считалъ эти удары…
Между тмъ патруль приближался. За баррикадой медленно наростала густая, удушливая тишина.
— Помните, товарищи! — раздался вдругъ нервный голосъ Мотьки:— я попробую прежде говорить съ ними…
Шавашъ перебилъ его:
— Стрльба безполезна,— сказалъ онъ: — противъ солдатскихъ винтовокъ мы будемъ безсильны… Когда я сниму папаху, бросайтесь въ ряды солдатъ, старайтесь разъединить ихъ… Это небольшой патруль, насъ здсь гораздо больше, и это удастся наврно… Стрлять можно только для самозащиты…
Солдаты были уже шагахъ въ двадцати, когда неожиданно для всхъ на верху баррикады появился Витя, держа въ поднятыхъ рукахъ красное знамя и блый носовой платокъ.
— Да здравствуютъ солдаты! — раздался его звонкій, отчетливый голосъ.