ПОД НАДЗОРОМ ЦАРСКИХ ЖАНДАРМОВ И СОВЕТСКИХ ЧЕКИСТОВ
ПОД НАДЗОРОМ ЦАРСКИХ ЖАНДАРМОВ И СОВЕТСКИХ ЧЕКИСТОВ
Сам Богораз в конце жизни признавался, что на Колыме и Чукотке прошли его лучшие годы. А ведь попал он туда отнюдь не по своей воле. Колыма была местом его ссылки за народовольческие убеждения. Когда в 1927 году от Богораза попросили очередную автобиографию, он написал: ‘В 1889 году послали меня в места отдалённые — в арктический Колымск, за 12 тысяч вёрст и на 10 лет сроку. Ехал я до Колымска около года, по Каме и Оби плыл на арестантских баржах, замурованный в трюме. От Томска до Иркутска шагал по Владимирке пешком, в Якутске покатили зимой с жандармами на тройках почти полураздетые. С непривычки страшно мёрзли — дыхание замерзало в груди. А в Якутске застали последствия Якутского расстрела и казни арестованных… Поехали в Колымск по двое с казаками, сперва на санях, с лошадьми, потом на оленях, а там и верхом на мелких якутских конях’.
Что же успел такого натворить 24-летний юноша? За какие заслуги его отправили в 10-летнюю ссылку на Север?! И вообще, кто этот Богораз?
Он родился с именем Натан 15 (по новому стилю 27) апреля 1865 года в городе Овруч Волынской губернии. Правда, по официальным документам местом его рождения значится город Мариуполь. Да и дата в метрике была проставлена другая: 1862 год. После окончания в 1880 году гимназии Богораз уехал из Таганрога в Петербург, где поступил на физико-математический факультет Петербургского университета. Но точные науки оказались не для него, и спустя год он перевёлся на юридический факультет. Однако завершить образование ему так и не удалось. По политическому обвинению Богораз за участие в студенческих волнениях в 1882 году был выслан обратно в Таганрог.
Судя по всему, революционными идеями Богораза заразила его старшая сестра Перль (Прасковья Шебалина) (высшие женские курсы в Петербурге, похоже, сыграли с ней злую шутку, сподвигнув девушку на радикальную борьбу с царским режимом). Правда, для самой Прасковьи игры в политику закончились весьма плачевно: сначала она угодила под суд по киевскому делу, потом вместе с грудным ребёнком попала в Московскую пересыльную тюрьму, где неожиданно скончалась. Позже дело Прасковьи пытались продолжить её братья Сергей и Николай. Сергей, как говорили, будто отличился в 1905 году в ходе Горловского восстания рабочих. Ему грозила смертная казнь. Спасло его лишь бегство за границу. А вот Николай сполна узнал и тюремный быт, и мытарства ссылок. От политики он отошёл уже в советское время, прославившись уже на поприще медицины, став опытным хирургом и профессором Ростовского университета.
Но вернусь к судьбе Натана Богораза. В кругу семьи недоучившийся студент успокоиться уже не мог. Он организовал в Таганроге революционный кружок, в который вовлёк молодых рабочих с металлургического завода, и подпольную типографию. Власти быстро обнаружили смутьяна и упрятали его на одиннадцать месяцев в тюрьму, а потом выслали в Ейск.
Выйдя на волю, Богораз принял православие. Он так объяснял своё решение: ‘Мне случилось принять православие для целей революционных. Нужно было поселиться в Новочеркасске, а с еврейским паспортом это было невозможно. Моё погружение в православную купель произошло в 1885 году. Был я Натан Менделевич Богораз — стал Владимир Германович Богораз. Германович — по крёстному отцу, как тогда полагалось’. От старого имени остался лишь литературный псевдоним — Тан.
Находясь на нелегальном положении, Богораз принял в 1885 году участие в организации Екатеринославского съезда ‘Народной воли’ и отредактировал последний номер журнала ‘Народная воля’. После чего он отправился в Москву. Там его практически сразу схватили полицейские. Богораз попытался покинуть Бутырскую тюрьму, но это у него не получилось. После неудачного побега юного революционера из Москвы перевезли в Петропавловскую крепость, где он дожидался своей участи целых три года.
В 1889 году Богораза осудили на десять лет ссылки и отправили в Колымский округ. Вскоре он оказался в Среднеколымске. Но особо заниматься в этом маленьком городишке было нечем. И Богораз, чтобы хоть как-то скоротать время, стал записывать услышанные от казаков песни, былины и сказки. Этот интерес молодого бунтовщика к фольклору поддержал В.Ф. Миллер, который позже настоял на том, чтобы Отделение русского языка и словесности Академии наук под богоразовские материалы выделило целый том. Книга, изданная в 1901 году, получила название ‘Областной словарь колымского русского наречия’. В неё вошли 153 песни, 103 загадки, 8 скороговорок, 27 пословиц и 5 сказок, которые опальный самородок зафиксировал у мещан и казаков Среднеколымска, Нижнеколымска и Походска. Перед этим, ещё до выхода академического тома, Миллер в два захода опубликовал одиннадцать былин, услышанных несостоявшимся юристом на Колыме.
В 1895 году Академия наук стала ходатайствовать, чтобы Богоразу, Иохельсону и некоторым другим ссыльным народовольцам власть разрешила принять участие в Колымском отряде Сибиряковской экспедиции. На Богораза была возложена задача — собрать материалы по языку, фольклору, общественному строю, экономике, быту, культуре чукчей и эвенов, кочевавших по правым притокам реки Колыма. Организаторы не возражали против того, чтобы бывший смутьян нанял переводчиков. Но большая часть публики в Среднеколымске знала лишь чукотско-русский жаргон, пригодный для ведения в основном торговых операций. Поэтому Богоразу пришлось избрать другую тактику. Как он 15 сентября 1895 года сообщал в Восточно-Сибирский отдел Русского Географического общества, ‘вследствие неимения сколько-нибудь порядочного переводчика как чукотского, так и для ламутского языка мне пришлось направить главное старание на то, чтобы выучиться хоть сколько-нибудь разговаривать с представителями этих племён без посредства других лиц. По-чукотски я до известной степени выучился если не говорить, то, по крайней мере, понимать чужую речь, и в настоящее время всё-таки мог бы вести среди чукотского племени этнографические исследования, не очень затрудняясь способами выражения и не нуждаясь в переводчике, тем более, что русские переводчики на Колыме владеют чукотским языком не лучше меня’. Это, кстати, в ходе первой всеобщей переписи населения Российской империи оценили и чукчи. Не зря они главному переписчику дали новое имя — Вэип (в переводе — пишущий человек).
В 1898 году бывшему смутьяну благодаря ходатайству известных петербургских учёных разрешили досрочно вернуться из ссылки. По возвращении в Петербург он стал научным сотрудником Музея антропологии и этнографии и с предисловием академика К.Г. Залемана выпустил свою первую монографию ‘Материалы по изучению чукотского языка и фольклора, собранные в Колымском округе’. Однако Министерство внутренних дел было очень недовольно тем, что неблагонадёжного, на взгляд властей, учёного приняли на работу в Петербурге, и хотело его куда-нибудь выслать. К тому же и сам Богораз вёл себя далеко не всегда благоразумно. Чего стоила, к примеру, его выходка 27 мая 1899 года на банкете, устроенном марксистами в честь столетия Пушкина. Он взял да прилюдно прочитал своё стихотворение ‘Разбойникам пера’, в котором рискнул ужалить сильно раздражавшее его ‘Новое время’. Спасло молодого этнографа от жандармского гнева лишь вмешательство академика В.В. Радлова.
Примерно в это же время американский антрополог Франц Боас стал настойчиво Богораза уговаривать принять участие в Северо-Тихоокеанской Джезуповской экспедиции. Боас давно уже хотел докопаться до истоков древних американских цивилизаций, и его очень интересовали вопросы взаимовлияния культур Старого и Нового Света. Он организовал несколько партий, которые занялись изучением коренного населения США и Канады. Но ему долго не удавалось сформировать экспедицию по исследованию Чукотки и Камчатки. В конечном итоге в партию, которая должна была работать на северо-востоке России, вошли Иохельсон, Бродская, Богораз с женой, зоолог Н.Бакстон и ассистент А.Аксельрод.
Американцы так определили российским участникам проекта круг их задач: ‘Вы должны будете собрать коллекции предметов, отражающих обычаи и физические характеристики населения. Эти коллекции должны включать этнографические предметы всех видов, скелетные кости и черепа — насколько это будет возможно, фотографии и гипсовые слепки. Ваши научные изыскания должны быть посвящены непосредственно этнологии населения, включая тщательное изучение языка и мифологии, и антропологическим измерениям’.
Для Богораза путь в Джезуповскую экспедицию пролёг через Кавказ, куда он в ноябре 1899 года отправился сначала по каким-то своим личным делам. Потом учёный отметился последовательно в Берлине, Париже и Лондоне. А уже в начале 1900 года он достиг Нью-Йорка, где Боас объявил, что Богораз возглавит Анадырский отряд партии.
Обращу внимание: в своё уже добровольное путешествие по Северу Богораз отправился с женой Софьей. Но, к своему стыду, об этой смелой женщине я практически ничего не знаю. Кроме того, что 4 июля 1900 года пароход доставил супругов в Ново-Мариинск (нынешний Анадырь), где они, видимо, разделились.
В течение короткого лета Богораз объехал на карбасе стойбища оленных чукчей, выходивших на летовку на берега Анадырского лимана. Затем учёный выехал на собаках через село Марково на Камчатку, по пути обследуя группы оседлых коряков и ительменов. Обратно он возвращался в Ново-Мариинск через посёлки кереков и южные группы кочевых чукчей. В апреле 1901 года Богораз на собаках выехал на север Чукотки, уже в мае он был у эскимосов селения Чаплино, и оттуда — на остров Святого Лаврентия. В Ново-Мариинск этнограф возвращался на байдарках. И уже из Ново-Мариинска Богораз пароходом отбыл во Владивосток, а оттуда в Америку для обработки собранных материалов. Позже Богораз подсчитал, что во время Джезуповской экспедиции он проехал около шести тысяч километров на собаках и несколько сот километров проплыл на эскимосской байдаре.
Ещё в юности Богораз увлёкся также литературой. Свои рассказы он поначалу в память о своём первом, полученном до крещения имени, подписывал псевдонимом Н.А. Тан (то есть — Натан). Впоследствии беллетристические произведения учёный издавал под псевдонимом Тан, а научные работы подписывал своей настоящей фамилией. Первыми произведениями Богораза, написанными на чукотском материале, стали рассказы ‘На стойбище’ и ‘Кривоногий’. В 1899 году учёный издал первый сборник ‘Чукотские рассказы’ (правда, на титульном листе был указан 1900 год), который за короткое время выдержал три издания. Книга вызвала огромный резонанс в литературной среде. В письме к В.С. Миролюбову от 6 декабря 1899 года А.П. Чехов из Ялты писал: ‘Скажите Тану, чтобы он выслал мне свою книжку. Я о ней слышу и читаю много хорошего, а купить негде, да и совестно покупать книгу земляка’. ‘Чукотские рассказы’ получили сочувственный отклик у В.Г. Короленко. В журнале ‘Русское богатство’ (1900, No 4) он отмечал: ‘…Всё это оригинально, неожиданно, странно и, несмотря на некоторую сухость, длинноты, повторения и излишнюю фотографичность снимков, — запечатлевается в памяти и даёт правдивую картину своеобразного неведомого быта. Пусть в произведениях г. Тана этнограф порой слишком связывает художника. Но зато художник оживляет этнографические описания, которые и сами по себе были бы интересны’.
Впрочем, проза появилась потом, а сначала были стихи. Первый раз отдельным сборником они вышли в 1900 году. Как считал критик П.Ф. Якубович, укрывшийся за псевдонимом Л.Мельшин, ‘Тан главное значение в поэзии придаёт чувству’. Но одних чувств для хорошей поэзии было мало. Поэтому тот же Якубович-Мельшин в изданных в 1904 году ‘Очерках русской поэзии’ утверждал, будто Тан — ‘поэт неудачный’. Тем не менее тановский сборник ‘Стихотворения’ с 1900 по 1910 год выдержал четыре издания. Добавлю, что в 1905 году об этой книге очень даже сочувственно в журнале ‘Весы’ отозвался Валерий Брюсов, но он тоже, правда, подписался псевдонимом — Пентаур.
Осенью 1901 года Богораз вернулся в Петербург, где уже вышел его ‘Очерк материального быта оленных чукчей, составленный на основании коллекции Н.Л. Гондатти’. Как считал профессор А.Н. Максимов, эта книга Богораза ‘представляет весьма крупный вклад в русскую этнографическую литературу… она впервые даёт нам систематическое и строго научное представление о чукчах, о которых в литературе раньше имелись довольно случайные разрозненные сведения… Личное знакомство автора с описываемым народом играло несравненно большую роль, чем изучение собранных других коллекций, и без него было бы положительно невозможно такое обстоятельное и отчётливое описание, какое мы имеем в настоящей книге… Правильнее было бы сказать, что книга составлена преимущественно на основании личных наблюдений, а коллекции Этнографического музея послужили для неё лишь материалом для иллюстраций’ (‘Этнографическое обозрение’, 1902, No 2).
Однако задержаться в Петербурге надолго у Богораза не получилось. Он вновь напоролся на департаментскую высылку. Делать было нечего — учёный отправился в Нью-Йорк. В Америке он провёл за обработкой чукотских материалов три года. В 1904 году Богораз опубликовал на английском языке первую часть своей монографии ‘Чукчи’. Всего в 1904 — 1910 годах вышло на английском языке четыре книги (кн. 1, 1904 — о материальной культуре чукчей, кн. 2, 1907 — религия, кн. 3, 1909 — о социальной организации чукчей, кн. 4, 1910 — о мифологии). Все четыре книги составили седьмой том изданий Джезуповской экспедиции. В переводе на русский язык книга о социальной организации вышла в Ленинграде в 1934 году, книга о религии — в 1939-м, а ‘Материальная культура чукчей’ — только в 1991 году.
В Америке Богораз написал роман из древней жизни Крайнего Северо-Востока ‘Восемь племён’, роман ‘За океаном’ — о жизни русских эмигрантов в Америке, книгу очерков ‘Духоборы в Канаде’ и новый цикл рассказов о Севере — ‘палеолитический’ — о первобытной жизни народов Северо-Востока до прихода туда русских. Все эти вещи очень высоко оценила тогдашняя критика. Правда, при этом каждый рецензент исходил из установок определённых политических сил. Анатолий Луначарский, к примеру, когда хвалил роман ‘За океаном’, естественно, в первую очередь акцентировал внимание на симпатиях писателя к левым идеям. Художественные достоинства Богораза, похоже, оценил лишь академик А.Шахматов. В мае 1905 года академик писал Богоразу: ‘Вы были так любезны прислать мне четыре тома Ваших сочинений. Только недавно пришлось мне их прочесть. Они доставили мне дивное удовольствие. Но когда я дошёл до романа ‘Восемь племён’, я почувствовал неодолимое желание выразить Вам всё моё полное восхищение, в которое он меня привёл. Эпический стиль рассказа, мастерское изложение, художественные образы, им вызываемые, — всё это выше моих слабых похвал’.
В Нью-Йорке Богораз прожил два года. Как учёный писал уже в 1926 году, он ‘в разгаре Японской войны воротился в Европу, а оттуда в Россию. Было это как раз к первому земскому съезду. Зашумела Россия, задралась. То били старые новых, как искони велось, — теперь били новые старых. Я бегал за теми и другими с записною книжкой. Ездил на Волгу и в степь и в Сибирь. Был страстным газетчиком, фельетонистом. Почувствовал себя даже всероссийским художественным репортёром. Но и науки своей, чукотско-английской, отнюдь не оставлял. И так я стал человеком двуличным, двойственным. С правой стороны Богораз, а с левой, незаконной — Тан. Есть люди, которые Тана не выносят, а к Богоразу довольно благосклонны. Есть и такие, напротив, что чувствуют к Тану особую склонность, напр., прокурор и полиция. С 1905 по 1917 г. я привлекался к суду по делам политическим и литературным раз двадцать. А раньше того расправы были административные. Не знаю, которые лучше, которые хуже, — судебные или административные. Все хуже.
В 1905 году заиграла революция. В январе я столкнулся с Гапоном, перезнакомился с гапоновскими рабочими, особенно с Кузиным, учителем и слесарем, гапоновским секретарём. Был он человек кристальной чистоты, взял на воспитание единственного сына председателя Васильева, убитого у Нарвских ворот, когда они лежали втроём, распластавшись на снегу, — посредине Гапон, слева Васильев, справа Кузин.
Потом был московский октябрь. Октябрь No 1. Я близко стоял к центр. забастов. комитету. Ещё ближе к первому Крестьянскому Союзу. Старался всё увидеть, разузнать. Такая была ненасытная жадность, словно в душе, в глубине провальная дыра, — хватаешь кипящую жизнь горстями, рвёшь клочьями и пихаешь в глубину. Наполняешь внутреннюю пустоту и не можешь наполнить. Тут и обдумывать некогда, — писать и отдавать людям. Скомкаешь, выбросишь несколько клочков, — нате! И дальше на лов, к новому, к новому. Это должно быть оттого, что пришлось пережить одну за другой целых три революции. Горькая пена революции, солёная, тёплая кровь. И ею никак не напьёшься, только захлебнёшься, как пеною морской. И сохнут уста, и жажда сильней и настойчивей.
14 ноября 1905 года нас арестовали пятерых по крестьянскому союзу, первых после конституции. Пристав даже руками развёл и просил извинения: ‘Ведь вот же гарантия личности ещё не утверждена’. Потом нас выпустили, потом опять посадили и т.д.’ (цитирую по репринтному изданию словаря ‘Деятели СССР и революционного движения России’, М., 1989).
Революции 1905 — 1907 годов Богораз посвятил повести ‘На тракту’, ‘Дни свободы’, рассказы, политические памфлеты, стихи, очерки. Интересная деталь: за десять лет — с 1906 по 1917 год Богораз выдержал 22 (!) политических процесса. Мало кто знает, что корректуру своего очередного собрания сочинений он читал в 1910 году нелегально, сидя в тюрьме.
Ну а лично для меня до сих пор остаётся загадкой, когда Богораз, занятый борьбой, нашёл время написать один из лучших своих романов ‘Жертвы дракона’, впервые напечатанный в 1909 году в журнале ‘Современный мир’. Критики тогда поставили эту книгу на один уровень с романами Джека Лондона ‘До Адама’ и ‘Борьба за огонь’ Рони-старшего. А член-корреспондент Академии наук СССР С.Обручев уже в 1929 году утверждал, что у Богораза ‘получилась чрезвычайно интересная реконструкция возможного (или воображаемого?) быта, обычаев, легенд первобытного человека’ (‘Печать и революция’, 1929, No 1).
Когда началась первая мировая война, Богораз поддержал большевиков и добровольцем ушёл на фронт, был начальником санитарного поезда. В своих письмах, обращённых к друзьям, он писал: ‘У меня репутация такая — до войны ‘бешеный чукча’, а теперь — ‘большевик’. Естественно, власти продолжали преследовать учёного. Невзлюбило его и правительство Керенского. Как потом вспоминал Богораз, он ‘умудрился выдержать политический процесс даже при Керенском, который был назначен на рассмотрение на 22 — 23 октября’.
Октябрьский переворот 1917 года Богораз воспринял, мягко говоря, без энтузиазма. В ту пору он, если верить его автобиографии 1926 года, ‘проделал всю обывательскую голгофу голодного времени: семью потерял, остался один, как бобыль, и соответственно злобствовал’.
В 1921 году Богораз стал профессором на кафедре этнографии в Петроградском географическом институте. В жизни учёного начался новый этап. Он разработал совершенно новую концепцию этнографического образования в стране. По его мнению, решающую роль в подготовке кадров должна была играть полевая школа. Практически все его ученики в обязательном порядке не меньше года жили среди изучаемого ими народа. Другим непременным правилом этнографов при Богоразе стало знание языка носителя исследуемой культуры. Уже в 1930 году учёный по этому поводу писал: ‘Язык является не только орудием для общения с туземцами без посредства переводчиков, часто небрежных и невежественных, он оставляет лучшее средство для познания самой народности — средство безошибочное и точное, ибо из каждой фразы, даже из каждой отдельной формы можно извлечь драгоценные подробности, относящиеся к производственным стадиям, социальным институтам и связанной с ними идеологии’ (‘Сборник памяти Л.Я. Штернберга’, Л., 1930).
Кроме теории, Богораз много думал о том, как в новых условиях должна строиться жизнь народов Севера. Ещё в 1922 году в журнале ‘Жизнь национальностей’ он опубликовал статью ‘О первобытных племенах’, подзаголовок которой говорит сам за себя: ‘Наброски к проекту организации управления первобытными туземными племенами’. 27 марта 1923 года он на коллегии Наркомнаца сделал доклад ‘Об изучении и охране окраинных народов’. Учёный призывал не отвергать с ходу проект создания резерваций. По его мнению, произошла подмена понятий, слово ‘резервация’ стало восприниматься в обществе крайне негативно, но мало кто вник в суть этого явления. Богораз первым из этнографов поддержал идею создания правительственного Комитета Севера и вошёл в его первый состав. Но особенно много сделал Богораз для формирования системы высшего образования для народов Севера на их родных языках.
При этом сам Богораз долгое время оставался ‘под колпаком’ уже новых, советских спецслужб. Так, заместитель председателя ОГПУ Г.Ягода в 1926 году подготовил в ЦК ВКП(б) на имя В.Молотова письмо, в котором просил для ‘завершения разгрома Устраловско-Лежневской группы сменовеховцев произвести обыски без арестов’ у восьми деятелей науки и культуры, включая В.Богораза, А.Бобрищева-Пушкина и М.Булгакова, и потом ‘возбудить следствие, в зависимости от результатов коего выслать, если понадобится’, этих неугодных лиц. К счастью, Ягода получил отказ.
В октябре 1928 года только трое учёных из России — В.Г. Богораз, В.И. Иохельсон и И.Л. Стрельников — получили приглашение на XXIII Международный конгресс американистов. Несмотря на возражения чекистов, Богоразу разрешили совершить командировку. За пять дней — с 17 по 22 октября — учёный прочитал более тридцати докладов, чем изумил весь научный мир. Этот факт восхитил даже американского этнографа, скептика по жизни Ф.Боаса. Вся Америка признала тогда величие советской этнографической школы.
А вот литературные успехи Богораза оказались уже не такими впечатляющими. В 1928 году он выпустил роман ‘Союз молодых’. Писатель попытался соединить в нём два пласта: он вспомнил молодость своего поколения, которая прошла в северных ссылках, и на эти воспоминания наложил картины преображённой после октябрьского переворота Колымы. Если верить А.Богомолову, написавшего послесловие для последовавшего в 1963 году переиздания этой книги, ‘сюжет романа прост. Ссыльный эсер Викентий Авилов, попав на Колыму, поселяется в зимовке Весёлой, знакомится с девушкой Дукой (так звучало здесь русское имя Дуня). Она становится матерью его сына, в честь отца названного Викешей. Но ‘пришла эстафета с самого Якутска’. Авилов узнаёт о революции 1905 года. Он уезжает в Россию. Рос мальчишка. Новое входило в жизнь северян. Зазвучали новые слова. Сын ссыльного стал ‘максолом’ — так переделали местные жители на свой лад новое слово ‘комсомол’. Но вот в знакомые места во главе одного из пепеляевских отрядов идёт Викентий Авилов. Это не прежний ссыльный. Перед нами — палач и каратель полковник Авилов. Страшный след оставляет за собой его отряд. Банда садистов и убийц приходит в Колымск. Здесь происходит встреча отца с сыном. Вспомнил младший Авилов умершую мать и слова, что повторяла она об отце: ‘Злое сердце. Руки кровяные, убойные’. Таким оказался отец. В последнем бою сын убивает отца… Богораз показал в своём романе сильную личность Авилова’. Но давайте говорить правду: с художественной точки зрения роман ‘Союз молодых’ получился весьма слабым.
Здесь, кстати, будет интересно узнать, как собственные литературные вещи оценивал сам автор. Когда он в 1929 году выпускал своё очередное собрание сочинений (в четырёх томах), то ему показалось очень важным отметить в предисловии следующую мысль: ‘Повести мои и романы всегда необычайно сжаты, набиты фактами и для собственного замысла коротки и узки. Это скорее подробные конспекты, сгущённые экстракты, которые следовало бы развести медвяной ситой и просто водой психологии и дать побродить. Но я никогда не умел этого делать. Терпенья, что ли, не хватало. Еже писах — писах…’.
Это неумение создать мощные художественные образы особенно проявилось в последнем романе Богораза ‘Воскресшее племя’, которое впервые было опубликовано в 1935 году. Здесь писателя уже и необычная тема, связанная с историей юкагирского народа, не выручила, и фольклорные вставки не спасли. Как верно заметила Л.Якимова, ‘разрозненный жизненный материал вышел из повиновения, автор оказался в плену сложной стилистики’. Хотя я лично считаю, что дело не только в стилистике. Писатель сам загнал себя в ловушку, попал в плен ложных иллюзий. Он оторвал своего героя от привычной почвы и за него решил, будто истинное счастье юкагирского таёжника — в отказе от вековых традиций родного народа и в приобщении к достижениям чужой, европейской цивилизации. При этом беллетрист не почувствовал, какая у его героя получилась страшная психологическая ломка. Насильственное насаждение непривычных ценностей ещё никогда ни для кого не проходило бесследно.
В последние годы жизни Богораз сохранил поразительную работоспособность. Он составил несколько учебников, включая ‘Букварь для северных народностей’ (1927) и чукотский букварь ‘Красная грамота’ (1932), чукотско-русский словарь, книги по чукотскому фольклору, выпустил монографии ‘Эйнигейн и религия’ (1923) и ‘Распространение культуры на Земле: Основы этногеографии’ (1928), напечатал ‘Материалы по ламутскому языку’ (1931), плюс написал два уже упоминавшихся романа о Севере ‘Союз молодых’ (1928) и ‘Воскресшее племя’ (1935).
Добавлю, что в 1932 году учёный организовал в Ленинграде новый институт — Музей истории религии. Какую этот музей проводил политику, можно судить по одному из признаний профессора. По-моему, в 1930 году он сказал: ‘Говорить о нашем православии или христианстве, конечно, смешно. Я, кажется, родился безбожником, вырос язычником, а в настоящее время являюсь безбожником воинствующим’. Вот эта позиция — воинствующее безбожие — и определяла всю деятельность последнего богоразовского детища.
Естественно, Богораз далеко не во всём был прав. Так, много вреда принесла его статья ‘Религия как тормоз социалистического строительства среди малых народностей Севера’ (‘Советский Север’, 1932, No 1 — 2). Власть, в чём-то отталкиваясь от этой статьи, изничтожила потом чуть ли не всех шаманов.
Хотя справедливости ради отмечу, что какие-то вещи Богораз сам со временем переосмыслил. Так, готовя в 1934 году русское издание первой части монографии ‘Чукчи’, учёный признал, что во многих местах его работа устарела. Он писал: ‘Я мог бы теперь изменить самый метод анализа. Я, однако, предпочёл напечатать мой основной текст без всяких изменений в качестве исторического материала, написанного и изданного тридцать лет назад… Переходя к пересмотру всего материала моей монографии с новой точки зрения, я должен прежде всего отметить эмпирический характер своей работы. Я старался следовать за фактами и с некоторым трудом решался на обобщения. Ибо я должен сказать вообще, что во время моей полевой работы, а также и после того я относился с недоверием ко всем существовавшим в то время теориям развития первобытного общества. В этом отношении я в то время больше приближался к Францу Боасу, который до сих пор во всех этнографических и социологических вопросах занимает такое же преувеличенно осторожное, скептическое положение’.
Другое дело, властям этих признаний было мало. Возможно, они всерьёз рассчитывали превратить старого профессора в убеждённого марксиста. Благо Богораз для этого давал сколько угодно поводов. Он в 1928 году выпустил книгу ‘Распространение культуры на земле. Основы этнографии’, в которой скрестил несовместимые вещи: антропологические идеи Ф.Ратцеля с постулатами марксистской теории. Я не исключаю, что учёный надеялся, что после этого власти приняли бы его за своего и наконец от него отвязались бы. Но получилось всё по-другому. Первым Богораза ‘сдал’ его же ученик Я.Кошкин (Алькор), публично заявивший, что профессор никаких успехов на марксистском фронте так и не добился. Потом на бывшего народовольца набросились В.Б. Аптекарь, С.А. Токарев, Н.М. Маторин и другие влиятельные учёные. Кончилось это тем, что коллеги Богораза под влиянием властей принялись рьяно отрицать существование этнографии как самостоятельной науки с собственной теоретической базой, предложив учёным сосредоточиться на изучении лишь ‘социально-экономических формаций в их конкретных вариантах’.
Но более всего Богораза доконала установочная статья в журнале ‘Советская этнография’ Маторина. В ней весьма именитый учёный на всю страну заявил, что ‘рано или поздно’ и ‘полевая этнография’, разместившаяся под сенью Географического института и отдающая сильным душком старомодного народничества, должна уступить свои позиции… всюду побеждающему, действенному марксизму’. Не удивительно, что сразу после такого маторинского выпада последовала команда этнографическое отделение на географическом факультете ЛГУ закрыть.
Короче, к началу 1930-х годов Богораза обложили со всех сторон. У профессора начали сдавать нервы. Последней каплей стала прокатившаяся в 1935 году в близком ему Институте антропологии и этнографии волна арестов. Не случайно Богораз тогда поспешил отправить письмо в Америку Боасу, в котором, возмущаясь сложившейся в стране ситуацией, признался, что он всерьёз подумывает об эмиграции.
Умер Богораз 10 мая 1936 года в поезде по пути из Ленинграда в Ростов-на-Дону. Похоронен он на Волковском кладбище в Петербурге.
После смерти учёного остался большой его архив. В 1949 году известные североведы Г.А. Меновщиков и Е.С. Рубцова издали книгу В.Г. Богораза ‘Материалы по языку азиатских эскимосов’. В 1937 году в Ленинграде под редакцией академика И.И. Мещанинова вышел сборник статей ‘Памяти В.Г. Богораза’. Кроме того, о Богоразе выходили книги Б.И. Карташёва ‘По стране оленьих людей’ (М., 1959), Н.Ф. Кулешовой ‘В.Г. Тан-Богораз: Жизнь и творчество’ (Минск, 1975), другие работы.